7 | Битва за Штормград

      В тот день притворствами страдали все обитатели замка. Две юные подруги выдумщицы, после буквально пяти минут, проведённых в спальне, и чуть больше посещения кухни, очутились на улице, стремясь на тренировку уверенной походкой пресмыкающихся тварей. То есть, крутясь из стороны в сторону. — Что призвало вас ходить зигзагами? — обратилась королева, оглядывая дуэт с прискорбием. Причём, в этой команде её дочь явно выигрывала в своём состоянии, потому что у неё, ничего, кроме мешков под глазами, не выдавало печального состояния, в отличие от еле держащейся Селесты. Совсем не привыкшая к бессонным ночам, она напоминала не столько пьяного человека, сколь неплотный мешок с картошкой, какой, поставишь возле ствола, а он и то стоять не сможет. В принципе, она это подтвердила, как только попыталась облокотиться на дерево, пролетая мимо и рухнув на траву. Воскликнув имя подруги, лидер патруля поскакала её поднимать. — Не думаю, что задавать вопросы вразумительно, поэтому попытаюсь расставить все точки над «и» одним, — не угомонилась еретичка, с презрением осматривая слабую донельзя гостью. — В нашем винном погребе хоть что-то осталось? — Мы не пили! — защищала свою честь её дочь, усадив подругу и придерживая ту за спину. — Только кофейка бахнули! Удивление на мордашке падшей правительницы не только высветилось, но и будто бы само по себе переросло в слова. — Что-то уж непристойное вы точно сделали, — молвила она, очутившись совсем рядом с невесомой наследницей иного королевства. — Я никогда в жизни в лексиконе Селесты такого слова, как «бахнули» не слышала. — Ты и разговаривала с ней не часто, — буркнула саркастичная волшебница, ветром принеся водицы для близкой знакомой. — Да и сейчас у меня вряд ли получится. Как только принцесса отвела стакан ото рта, та узрела, как в паре сантиметров от её носа согнувшаяся старообрядка маячит пальцами. — Сколько пальцев я показываю? — М, — мычала Селеста, даже руку не видя. — Сколько-то, определённо… — Чётко-то как! — поставив руки в бока, женщина пристально поглядела на своего ребёнка, требуя объяснений. — В каких противозаконных делах вы провели эту ночь? — Клянусь тебе, мы не пили! — вопила защитница всея, самая дивясь, как сильно развезло её помощницу. Теперь ясно, почему та никогда не соглашалась на совместные ночёвки. — Мне дыхнуть на тебя?! — Боюсь, что, дыхни ты на меня, я сама опьянею. Закатив глаза, девушка чуть не поперхнулась от попыток доказать, что она — не пьяница. Нет, пьяница, конечно, но сегодня-то это не причём! — Чем же тогда вы занимались, если не утопали в алкоголе, оставляя сон без внимания? — Убери первую часть предложения, и останется ответ, — язвила Варя. — Оставляли сон без внимания. — И что же вы нашли более увлекательным, чем дрём? — Библиотека! — сложило целое слово еле-еле сонное существо, выпивая ещё один глоток воды. — По-моему, вы уже вышли из того возраста, когда, зачитываясь романтическими историями, могли бодрствовать всю ночь. — Мы читали сборники. Прикусив губу и прикрыв веки, прошлая участница саркастичного трио сама уже додумала до матери шутку, какую та будто бы выкрала прямо из её мыслей. — У всех, конечно, разные вкусы, но для вас это странно… — Мы искали там способ, — созналась наконец-то принцесса, не желая больше терпеть изречения матери. — Способ, чтобы вернуть мои способности астрального мага. Сразу же в обсуждении повисло напряжённое молчание. Грезилось, что замерло время. Манипуляторша ничего не делала, а лишь пилила своё дитя взглядом, заставляя аметистовые зеницы поднятья на неё. Слившись в едином наплыве, оттенки одного моря завертелись, возбуждая новые, ранее не ощутимые эмоции. В них будто бы маячило пресловутое родительское беспокойство, какого отродясь там не водилось. — Ты хочешь вернуть себе силы мага мыслей? — Открыть, если быть точнее, — поправила её дитя. — Как нам рассказывали в колледже, мои силы не уничтожены, а именно закрыты… — Закупорены, я бы сказала. Это, как фонтан, какому ты не позволяешь изливаться, хотя он буйствует в тебе во всей красе… — Ты знаешь, как его открыть? — А ты уверенна, что ты этого хочешь? Вопрос не ставил тупика, но он заметно наступил на пятки уверенности воительницы, и вызвал именно тот эффект, о каком мечтала королева — он привил ей мысль, что женщина, ранее безразличная к ней и её чувствам, ныне дарит им какое-либо значение. — Это очень страшно, но, как по мне, ныне необходимо, — излагала заученные доводы наследница Штормградского престола, нервно трогая длинные каштановые пряди, не позволяя мыслям изливаться в чужую голову. — Я нужна своему народу, я не могу позволить Любаве властвовать над ними, не могу претерпеть, чтобы она стала королевой! Необходимо сражаться, чтобы этого не допустить! — А что насчёт того, что угрожает тебе? Некогда ты отказалась от дара по своей воле… — У меня были причины! Такие, что мурашки снова побежали по коже, будто выкидывая её в тот день. Туда, где фиолетовые шторы замка мерещились горестно брусничными; где стены, в каких мелькали отсветы солнечных лучей, отдавали тотальным холодом, создавая впечатление, что это — лишь отражение могильных плит; где самым громким звуком являлись шёпот с еле двигающихся уст и бит совсем хилого сердца. Ещё хуже стало, когда она поняла, что звуки пропали, явив перед ней лишь плотно закрытую дверь, сообщая, что папы снова рядом нет. Папа опять ушёл. Качнув головой, Варя ощутила, как мать собрала её идею, и хотела уже обидеться, что она так нагло очутилась в голов. Та же вновь удивила её, сделав шаг вперёд и протянув к ней руки, бережно берясь ладони. — Риск, понимаю, — сорвала с уст Марфа. — Быть магом астрального плана — это невероятная сила, и точно такая же опасность. Ты владеешь чужими душами, по сути, утверждая, что ныне не властен над своей. — И пока иные зависят от тебя, ты зависишь от кого-то другого, — договорила за мать колючка, печально обращая внимание на то, как женщина крутит её обручальное кольцо. — Тягость высшего порядка, знать, что ты в чьём-то контроле, — горестно выдала еретичка, понимая, что ювелирное изделие, точно, как узда, напоминает о том, что её дочь кому-то нужна. Так думала когда-то и она. — Мне ли не знать. Не поняв маминых затей, лидер патруля скосила брови, прося объяснить такой говор. — Ты не была в плену астрального плана… — Нет, но я была той, кто прекрасно знает, каково это, — быть зависимой от другого человека, в частности, любимого, и склоняться пред обстоятельствами, лишаясь своей силы. Об этом я знаю не понаслышке, и поэтому советую подумать, прежде чем согласиться на такую опасность. — Откуда же ты об этом знаешь? — требовала сказа волшебница ветров. — Пережила, — будто присяжный в суде, выдала легко старообрядка. — Не в том плане, как ты думаешь, но в ином. — В каком же? — Так и хочется послушать историю, да? О подобном Ветрова и впрямь мечтала. Где-то там она видела отца таким, о каком ей повествовала её тётушка и каким она сама его порой выдумывала. В таком жаждалось вариться постоянно, при условии, что ныне за его вид отвечала почти неподвижная амёба, порой восстающая, пусть и ведёт и тогда себя не сильно активнее лежащего состояния. Кивок же принцессы не вызвал должной реакции, потому что несчастная жертва бессонной ночи закашляла, подавившись водой. — Поведаю, как только мы уложим нашу гостью спать, — постановила дама, направившись к воздушной наследнице и помогая той встать. Когда особа очутилась совсем рядом, королева учуяла особенный аромат, мгновенно определив, что пахнет Селеста совсем не кофе. — Моя дорогая, а ты кофе не пила? — Отказалась… — И правильно, ведь это был не кофе, — уведомила Марфа, разъяснив такую странную реакцию организма подруги. — Она заварила содержимое чайника, в котором ютился раствор валерьянки и успокаивающих трав, какие могут кого угодно в постель за минуту уложить. Поняв промах, лидер патруля вначале опустила глаза на упавшую подругу, а потом вернула их к родительнице. — Она — мощь! Держится! — Ага, — каркнула недовольно манипуляторша. — Это, конечно, ещё то достоинство — не упасть под действием успокоительных препаратов в свои-то 18 лет! Отлично! — Я бы упала… — Ты бы и без них упала, — прыснула женщина, укладывая гостью в постель и поглаживая её фиолетовые витающие пряди, поправила подушку. Запястье лишь на время озарилось светом, извлекая стремление оставаться в сознании, и Селеста тут же засопела, оставшись без очередной главы о становлении великой, но гнусавой королевы.

***

Те, кто находил происходящее пугающим, уже давно прекратили его таким называть вслух, потому что понимали, что ничего не изменится. Потерявшая возлюбленного еретичка будет из раза в раз вновь ложиться с ним рядом, моля того открыть совсем омертвевшие веки. В первое время королевская чета ещё предпринимала попытки достучаться до неё и сообщить, что так поступать нельзя, но сны страдающей пред полутрупом не прекращались, из-за чего родители, взмыв руки вверх, отказались от попыток. Подобное они списывали на дурацкое представление, а совсем не всепоглощающую любовь, но никакого тона их мнение не составляло, потому что прекращать посиделки девушка не собиралась. По её мнению, никто не имел права приближаться к Вите, помимо неё, и никто, кроме него, не способен её понять. Из-за этого она отгородила его от всех собой, лично следя за рослыми плечами, так и грезящимися мёртвыми. Из спальни тогда её вывела лишь воля случая и жажда, ведь, в отличие от её вечного собеседника, её банальные нужды ещё трогали, но, так неудачно, королева на кухне наткнулась на своих фрейлин, какие возились с чаем. — Ваше ветрейшество, — буркнули те, мигом склонившись в поклоне, вначале вовсе не заинтересовав женщину. Кухарки и обязаны заниматься едой, разве нет? Взяв тару с водой, Марфа ступила ровно два шага к выходу, прежде чем осознала, что юбки, очутившиеся среди грязных печей с копотью и гор из муки, отличаются узорными краями и слишком дорогими тканями. Развернувшись на пяточке, та оглядела дам, обнаружив в них своих прежних, давно не виданных помощниц. — Почему вы здесь? — обратилась сразу она, видя, как мнутся девушки, изливая правду. — Работаем по наказанию королевы-матери, — созналась одна из них, указывая на тарелки с едой, какие те обязаны вымывать. — За то, что мы вам помогли, нам выдали указ намывать тарелки. — Она не имеет права вас наказывать, — урчала печально старообрядка, думая только о своём любимом и не сильно слушая историю. Да, она виновата, но ей и без этих повестей горестно. — Имеет, ведь мы провинились и теперь обязаны намывать эти сервизы и тарелки! — Не думайте, что мы жалуемся, — вступилась иная, горестно спрятав очи. Она то понимала, кто считался виновником того греха, за какой их выкинули на улицу. — Совсем нет… — Тем более, есть те, кому значительно хуже, нежели нам без короля… — У нас хотя бы есть знание в завтрашнем дне и крыша, где можно укрыться. Заслышав эти изречения, дикарка удивилась, не совсем осознавая, что же несут ей девушки. Поправляя подол своего народного платья, какое она уже вовсе не меняла на царское, та потребовала точности в своём ключе. — Прекратите меня в болотной жиже топить! — болтала она. — Что вы ходите вокруг да около?! Прямо объясните! Прямолинейность будто лишь призвала девушек мощнее молчать, и те согласились побеседовать только, когда жена их нынешнего правителя начала угрожать большим количеством посуды в раковинах. — Королевство в замешательстве, с того момента, как король уснул. Нет указов и новостей, никаких договоров и собраний. Народ не понимает, что творится. — У Вити был совет… — Он и есть, но они придерживаются плана работать в стационарном режиме, — излагала фрейлина, намывая тарелку со страшным скрипом. — То бишь, поступают, как обычно, но некоторые вещи требуют вмешательства и решений. Иногда происходят происшествия… — Как, например, ограбленные повозки с провиантом. По плану сказанное обязалось звучать, как фантазия и выдумка. Только лишь предположение, но снизошло оно так, что сразу стало ясно истинное положение нынешних дел. — Кто-то ограбил фермеров?! — яростно требовала больше знаний её ветрейшество. — Извозчиков, не фермеров… — Они направляли продукты в столицу, но их снесли и лишили всех товаров. Они дошли до Штормграда уже пустые. — И что же… — еле сцепляя буквы, шептала Марфа. — Никто не разобрался с этой ситуацией? — Это довольно тяжёлое обстоятельство, какое уничтожитель во многих планах, и, в первую очередь, как преступление против самой короны. — Какая скользкая у вас расстановка приоритетов, — вякнула с негодованием старообрядка. Её фрейлины, воспитанные в стенах высших домов воздушного королевства, никогда не бывавшие на природе, кроме как на интеллигентных пикниках, ведать не ведали, какого это жить в голоде и питаться чем попало. Ощущать, как в горле даже вкус земли остаётся. Худшим для них в этом обстоятельстве считалось, что это — нарушение законов, но сама еретичка находила здесь нечто куда более тягостное, обозванное её болью. Кому, как не ей, обитательнице гниющего дома, какая некогда лягушек жарила, лишь бы не голодать, понимать, какого тем, кто лишился пропитания? От воспоминаний, как несчастная скользкая мелочь крутилась на вертели самодельной палочки над огнём, разведённым с большим трудом, а её глазные яблоки растекаются, выливаясь из глазниц, словно сопли, заставило чуть ли не завертеться. Вне сомнения, это было мясо, дающее сил, но это точно та страница истории, какой бы гордиться не хотелось никогда. Особенно в условиях, когда голодает вся деревня, и все прискорбно верят, что виной тому малые молитвы богам. Боги же, по мнению Марфы, были слепы и глухи, в чем сейчас она лишь пуще убедилась. Обладай они хоть чем-то, Витя бы вернулся. — Ваше ветрейшество, — позвала даму, что повторно испачкала тарелки своей блевотой, одна из её помощниц, — Может, вам стоит заняться этим делом? По коже невоспитанной дикарки побежал мороз, с каким холод земли, окружающий мёртвое тело, не сравнится. Чем она-то поможет людям, если умеет только всё портить?! — Я?! — Вы же Королева… — Я — жена короля! — Это и есть королева, — изъяснила иная, относясь к нынешнему поведению королевы, как к глупости. Внезапная паника только такой эффект у этих высокопоставленных нравоученниц и могла вызвать, но скрученные мордашки не угомонили панику и на толику. — Я не могу это сделать! — открыто кричала она. — Я только дикарка из болот, не Королева! Меня не учили этому, не готовили! — Даже те, кого этому учат, могут оказаться слабы в исполнении… — Если вы пытаетесь меня успокоить, то у вас получается плохо! — истерила девушка, крутясь из стороны в сторону своими пышными каштановыми не расчёсанными локонами. — Мы пытаемся убедить вас помочь… — В том, чтобы кому-то помогать, я ещё хуже, чем в том, чтобы быть королевой! Воспринимая, что угомонить разогнавшуюся в эмоции носительницу короны, что без конца сгребла языком об зубы, изгоняя из себя навсегда въевшийся вкус болотной картошки и лягушек, сломать не удастся, самая мелкая из фрейлин придумала план лучше и подняла в руки стакан, с которым королева пришла к ним. Грязный, заляпанный и не виданный ими неделями, потому что возлюбленная наследника не отдавала его, наливая воду и возвращаясь в спальню снова и снова. — Зато вы знаете много о том, чтобы беречь! — крутя перед ней посудой, щебетала воспитанница. — Беречь и защищать! Гранёный стакан в руках привлёк внимание дикарки, и она на время прикрыла рот, смотря на группу озадаченно. Они воспользовались тишиной сполна. — Так, поделите эту силу, отдав часть не только королю! Позаботьтесь о нас! Печаль собеседниц внесла достаточный вклад в то, чтобы Марфа потеряла голос и ориентиры. Она, вне сомнения, ничтожна и ужасна, у неё не получится оборонять и опекать ещё и иных, потому что они — не Витя: она их не любила, а они, абсолютно точно, не любили её. Но, видя переломанные ногти своих фрейлин и массу грязной посуды, какая им, в силу воспитания, совсем не давалась, она понимала, что это — абсолютно не то, чем те должны заниматься. Но подобная глупость — мелочь, потому что у других жителей Штормграда пальцы испачкались в земле, пока они гнались за животиной, какую, как и она когда-то, обзовут обедом. Они друг другу, абсолютно точно, безразличны, но она им нужна. Признавая сей факт, Марфе не оставалось ничего иного, кроме как смириться с должностью и новыми обязанностями, горестно взмывая аметистовые зеницы на царских прислужниц. — Преслава будет сильно против моих решений, — произнесла та, соглашаясь не столько на подвиг, сколько на прогулку по эшафоту. Так ей это виделось. — Мы уже привыкли ей перечить! — восклицали счастливые фрейлины, готовые хоть зацеловать еретичку, совсем незнающую, как поступать дальше. Пробудившись на следующее утро, она снова поболтала с Витей, впервые прося у него советы, как поступить, но тот, естественно, дать ничего не мог. — Ты такое кидалово… Когда в астральном плане встретимся, обязательно тебе об этом напомню! С трудом отпустив руку, она уселась за столик, приводя себя в порядок, впервые делая с волосами что-то большее, чем душ, а после вышла из спальни, сразу получая окружение в лице верных помощниц. Те ещё не знали, но это — одно из трёх дел, в исполнении каких они окажут помощь её ветрейшеству. Заходя в кабинет совета, Марфа ощущала, что по ней бегают не столько мурашки, сколько бегемоты, а ещё где-то однозначно без конца скребётся какая-то ящерка, своими лапками мучая её мозг. Всё осознание затеи пришло к ней, когда на неё направились лица собрания, и та с ужасом поняла, что в нём есть девушки, какие, при всём при этом, точно, как и все остальные, смотрели на неё, как на ничтожество. Здесь не разделялись полы, и её ненавидели просто за то, что это — она. — Ваше ветрейшество, вы, кажется, ошиблись дверью, — занудно произнёс один из заседателей. — Вам кажется, — сохранив язвы при себе, мигом придумала ответ она, следующие буквы выдавливая из себя лишь после пропуска пары ударов сердца, в какие она просила уши вернуть слышимость. — Дверью ошиблись вы. Добравшись до стола, та осознала, что за аркой скребутся и тихо смеются. Её помощницы считали подобное заявление превосходным, что придало ей сил. — Мне нужно место, — как факт, выдала она, встав подле стола премьер-министра. — Сядьте на свободный, — предложил тот. — Как только освободите, так сразу и сяду. Условие стало понятным, и мужчина ушёл, давая королеве сиденье. Уже тогда все за столом поняли, что будущее менять та настроена решительно, пускай не разумела в этом ничуть. — Мне сообщили о ситуации с кражей, и я бы хотела узнать, как решается проблема… — Преступников уже ищут… — Как спасают от голода? Толпа с треском провалила миссию, ибо опустила глаза. Наплевав на люд, они занимались восстановлением чести, а совсем не обеспечением питания. Это вывело еретичку на агрессию, а ещё на решительность. — Что мы можем сделать с этой ситуацией? — Выдать людям пойки из дворца, например, — предположила банальное чужестранка. — И что же, нам вечно ими их подкармливать?! Тогда совсем скоро голодными станем мы! — бушевал один. — Вам неплохо бы сбросить пару килограмм. Возмутившись, мужчина встал с места, желая унизить владыку, но не успел, ибо та сразу понеслась со следующими наездами и предложениями, вводя свод правителей в новый план устройства. Пускай она везла простейшие мысли, они спасли людей и на время те даже получили пропитание, но его хватило ненадолго, даже при условии, что в середине выдачи она с фрейлинами лично просчитала минимум, с каким можно выжить. В таком образе жили как жители замка, так и Штормградские поселенцы, но этого в один момент тоже стало недостаточно, и пришлось придумать новый план, какой понравился далеко не всем, в том числе и самой Марфе, даже при условии, что она совсем не ведала, кто же её будет ждать. Её напрягало само знание, что придётся вести диалоги и о чём-то просить, особенно потому, что в беседе требовалось оставаться в официальном тоне. У неё так не получалось, потому что, в отличие от воспитанников короны, у неё никаких границ не стояло, и она имела право в первый же личный разговор с принцем обсуждать горшок. Именно так она хотела обозвать того, кого увидела, когда пришла обсуждать поставку продуктов в воздушное Королевство. — Какие люди и без голых ног! — восклицала ряженная Цецилия, открыто хохоча над гостьей. — Дорогая, они пришли просить провианта. — А, — по помещению пробежал громогласный самодовольный хохот, — Всё-таки с голыми ногами! — С голой жопой, к чему уж лексикон? — саркастично выдала еретичка, скребя зубами. Злость пред бедствием, пред слабостью, где некогда находилась и сама нынешняя Королева воздушного королевства, чуть не скрутила старообрядку в желании утопить ту в любимых водах. Она не завидовала ей, точно не считала превосходной, а себя унизительной, потому что находила ту смехотворной: эти волосы, отказывающиеся взмываться вверх, эта кожа, покрывшаяся пятнами розового оттенка от попыток слиться с мутировавшими жителями, и того хуже её глаза, ставшие очень красными. От слишком высокого давления, те слепли. Тогда Цецилия не вызывала в ней ощущение превосходства или торжества, не доказывала, что она достойнее, чем она. Где-то там Марфа впервые убедила себя, что не ничтожество. С этой мыслью она и осталась навечно, особенно после того, что услышала взамен на просьбу. — А что, дикая тварь в твоём лице не смогла обеспечить народу жизнь? — Милая… — Зато тебе смерть обеспечить сумею легко, — вякнула дикарка с болот. — Да. Как я поняла, ты в этом хороша, — гудела та, кого она превзошла. — Его ветрейшество, твоё дитя, а теперь ещё и люди. Ничего не получилось, ты всех погубила. Хотя, вытворить всё дано лишь особенным. Тогда бывшая соседка показательно коснулась живота, намекая на скорое пополнение, думая вывести ту на эмоцию, но взамен Королева Штормграда не ощутила ничего. Она никогда не хотела ребёнка, и потому она ничего не чувствовала. Нечто другое искренне дало ей торжествовать и излилось во всей красе, когда Цецилия, вдоволь нарадовавшись своему тупому гнету, прогнала даму прочь. — Хорошо, твою позицию я поняла, — заявила спокойно дикарка, а потом типичным тоном деревенщины позвала короля по имени. — А с тобой можно лично побазарить?! Искренне опешив от такого поведения, паренёк согласился, выведя супругу на новый уровень истерики. — Да как ты смеешь?! — Смело смею, — буркнула та, разворачиваясь на месте и решительным шагом указывая королю выйти. — Идём?! По настоящему шокированный правитель, точно, как собака, пошёл за ней, готовый удивляться дальше, что у неё получилось, потому что поставки от воздушного королевства та договорами добилась, беря его чуть ли не на слабо. Торжество разума грезилось таким идиотским, но оно значительно принесло ней успеха. В Штормграде королеву встретили с такими рукоплесканиями, что сравнить можно лишь с аплодисментами, какими встречали её возлюбленного в её родной деревне, признавая того за красавца, а её посчитали гордостью не за это. Ей было не плевать, она позаботилась о людях, и потому те, выражая благодарность, начали заботиться о ней в ответ. Публика искренне полюбила Марфу, а она их, и эта страсть грезилась почти такой же чистой, как и её тяга к Виктору, но вскоре они обе покрылись плесенью, потому что дни благодетельницы прервались визитом. — Не занята, моя дорогая? — обратилась Преслава, забредая в зал коронации. — Как будто от моего ответа зависят ваши дальнейшие действия, — прыснула владыка, отогнав прочь с поклоном советчика собрания, какие ныне, как один, прислуживали ей. — Хотя бы иллюзию уважения я бы создала. — Вынуждена сообщить, что это — самая худшая ваша иллюзия. — В отличие от некоторых, хотя бы умею их колдовать. Выигрышный камень в огород уже ясно за кем лежит. Дамам оставалось лишь продолжить игры. — Как мой сын поживает? — Учитывая его лежачее положение, вы, как гостья ади-плана, знаете больше меня, — совсем холодно сообщила старообрядка, так это событие ныне и ощущая. Больше в спальне супруга она не ночевала, да и ходить к тому стала куда реже, потому что неподвижный облик Вити перестал вызывать в ней прежние чувства, вынуждая ту всё больше видеть в нём только труп. Всего лишь каменное нечто, за каким нет ничего. Верно, проснись он, она бы даже не узнала. — Я там тоже не бываю издавна, особенно для моего положения… — Не так уж вы и стара! — язвила еретичка, выкинув аж два камня разом. — Да и вес, вроде, в семи планах не считается! Но один камень прилетел обратно. Причём прямо в глаз. — Считается, в случае, если это чужой вес в лице плода, что в тебе. Смех значительно стих, но нечто выдать та, что восприняла сию новость за лапидацию, всё-таки сумела. — Глисты завелись? — Будущие короли, — с невесомой лёгкостью заговорила Королева мать, издавая информацию в таком же темпе, будто болтала вовсе не о сыне. — Дело в том, что Витя уже долго не просыпается. — Но утверждалось, что он может пробыть там месяца! — Да, но уходит уже очень много времени. Тот находится в астральном плане, и сие пугает нас. — Что вы предполагаете? У неё в животе — новый наследник, невзирая на уже далеко не молодой возраст. Явно ничего хорошего. — Если он не проснётся в ближайшее время, власть перейдёт обратно к нам. Заявление стало сокрушающим ударом для еретички, уже привыкшей к новому званию и миссии. Грезилось, что та сроднилась с ролью, сцепилась с этим понятием и самим народом, стала целым… Так подумать то, что их разделят? — Что? — дрожащими губами потребовала больше информации девушка. — До поры, пока моя дочь не вырастет и не станет совершеннолетней. Тогда она заберёт трон себе… — А где в этой новой волшебной структуре Витя?! Тогда глаза любящей матери заблестели, давая ответ на вопрос. Его в ней нет. — Если он не проснётся в ближайшие месяцы, то это значит, что, к сожалению, астральный план забрал его навсегда… Как узналось, последним, чем кинули в королеву, оказался не камень, а нож. Причём провернули в плоти его так, что ни шанса выжить не осталось. Сильная и волевая Королева, какой её знали, начала задыхаться, из-за чего Преславе пришлось помещать её в кому, лишь бы это не переросло в истерику. А чего она ожидала, рассказывая до безумия влюблённой девушке, что её муж почти мёртв?! Верно, точно не того, что та удумала следом. Горечь переросла в стремление искромётно, неконтролируемо, и обратилось в то, что каждая отосланная и выданная замуж фрейлина получила приглашение во дворец с просьбой помочь. Благодарные за устройство их жизни, те прибыли очень быстро, но и удивились очень сильно, когда им протянули легчайшие сорочки, приказывая снимать иные слои пышных платьев. Дамы вовсе не понимали происходящего, находясь на грани шока, но позднее узнали, что это не грань. Та нашлась, когда они оказались в спальне принца, а одной из них протянули нож. — При всем моем уважении, ваше ветрейшество, — завопила фрейлина, — Но участвовать в убийстве короля я не согласна! — За кого вы принимаете?! — злобно, но с ноткой сарказма, воскликнула старообрядка взамен. — Я бы тебя сама за такое убила! Выдохнув общим составом, помощницы прислушались к приказам. — Окружите его со всех сторон и обвяжите тело нитью. Мы будем перемещаться к болотам, так что надеюсь, все умеют плавать, — кто-то из девушек отрицательно закачал головой. — Тогда держись за нить. Она тебя спасёт. — Я сомневаюсь… — Не сомневайся — она не спасёт. Определив девушке положение ближе к мелководью, еретичка приготовилась к обряду, отправляя свою команду к родному болоту. Нырнув в жижу, те мигом начали давиться грязью и вязью, но это не остановило их перед исполнением плана. Перевязав нить по рукам и ногам месяцами сонного короля, фрейлины попутно добавили ему водорослей, окружив мужчину со всех сторон, пока его супруга вязала кончик верёвки себе на запястье, готовая к заклятию. Содрогаясь от страха, дикарка с болот молвила заклинание. — В зовах высшего из планов, ты пытаешься уйти, призову тебя обратно в низшую из этих ниш. Попрошу тебя остаться, сохранив себя в костях, позволяя на прощание Ади-плану помахать. Последние слова она шептала громко, истошно, поглощаясь в смысле строчек и дозволяя им её угнетать. Занялись этим они знатно, когда план не сработал. Голубые очи не явили себя, оставшись в бездвижии, вынудив прикрыться другие, разрешив тем тонуть в рыданиях. — Ваше ветрейшество! — запищали фрейлины, кинувшись её утешать, чем открыли новый уровень безумства необузданной особы. Так просто трон она не отдаст. Будучи на драйве, на последней рабочей нервной клетке, Марфа явно лишила своих товарищей них вовсе, когда выхватила нож и, без какого-либо сожаления, прогулялась лезвием по коже запястья, капая кровью в болото. Наблюдая за этими мясными ранами, некоторые отвернулись, а королева обратила и без того превратную ситуацию в ещё более худшую. Она засунула нефрит, некогда подаренный любимым, в территорию почти истерзанной руки. Чувствительность предплечья у неё так никогда и не вернулась. Когда операция самого отвратительного врача из возможных закончилась, еретичка попробовала зачесть заклинание снова и ощутила, что камень пропускает по ней ток. Теперь что-то точно получалось. Сквозь слезы и сопли, горестные осознания и понимание, она в ночь, надрывая связки, вопила заклинание снова и снова, пока нить не осветилась красным светом, освещая шевелящиеся пальцы. Испугавшиеся фрейлины воскликнули и отпрыгнули от снова зрячего и слышащего тела, пока супруга проснувшегося наоборот, мигом кинулась к нему. — Витя! — Марик! — сразу обняв упавшую на него девушку, молвил, с трудом дыша, Витя. — Любовь моя! Исступлённо целуя заплаканные щеки, он трясся от счастья, ощущая, как пальцы крепко сжимают его, держа так, что царапины на коже остались. Счастливое воссоединение семьи мерещилось волшебным и таким и являлось, ведь они оба в действительности скучали. Пускай для принца это считалось месяцами, проведёнными в безвестности, о которых он ничего не помнил, он всё равно ощущал своим нутром острую нехватку в ней и её лике. Вне сомнения, их любовь сделала их более необходимыми друг другу, чем обязала корона, но именно она позже их и развалила. Пара не могла насытиться друг другом и счастьем от того, что правитель жив и будет жить, что вышли к совету лишь после недели счастья, где Марфа мигом столкнулась с нынешним положением дел. — Ваше ветрейшество, нам надо обсудить план, — попросил премьер-министр. — Да, конечно, — кинула легко уже готовая Королева. — Не вы. Рука остановилась в миллиметре от документа, где уже красовались её прежние отпечатки и поправки. Этот план состоит наполовину из её трудов… В смысле, не она?! — Сейчас, — шептал уже Витя, отводя советника дальше. — Я скоро вернусь, Марик! Поражённая новостями, та и произнести ничего не смогла, чувствуя, как нынешнее положение дел стало её очередной казнью, ведь она снова не значила для народа и совета ничего. Её больше не пускали на собрания, ей не позволяли лезть в дела государства, ей не дозволяли решать грандиозные планы. Она больше не считала себя недостойной, но зато такой её считали все вокруг, и мозг зациклился на остром понимании, что лавры ушли, когда её любовь проснулась. Чистейшее чувство, какое она ценила выше всего в себе, стало обрастать значительным уровнем желчи и грязи, а страсть переросла лишь в больную задачу лишить новую принцессу какого-либо звания, даровав такое своему чаду. Совсем не любимому чаду. Варя не вызывала в Марфе никаких чувств, кроме гордости, что Любава ничего не получит. Она не ощущала ни любви, не привязанности, ничего. Встреть на улице бездомное животное, она бы испытала к нему те же чувства, но это совсем не стало звоночком для довольного до истерик короля, какой души в своей доченьке не чаял, крутя её без конца и вызываясь баюкать её вперёд всех. Звонок прозвенел потом, когда юный правитель престола, весь день ощущавший слабую связь с физическим планом, открыл глаза ночью и понял, что его возлюбленная, впервые на его памяти, отправилась качать колыбель сама. Еретичка, стоящая подле детской кроватки, стала последним образом, что он увидел, перед тем, как снова пропасть. Старообрядка поняла, что он уходит, и, попытайся она, даже бы сумела того удержать, но ничего не произошло. Она не шевелилась, лишь наблюдая за тем, как он её покидает. В тот день она впервые сама его отпустила…

***

Исполнив все обещания, какие когда-то давала. Тягость рассказа для сожалеющей принцессы нельзя переоценить, ибо та покрылась мурашками от восприятия происходящего. Будь эта женщина не её матерью, что пытала её всё детство, предрекала к страданиям, обзывая их воспитанием, при этом не являя никаких родительских истинных добрых чувств, то, верно, она бы и вовсе возвела её в ранг кумира, отыскав пример для подражания. Юная девочка, совсем не голубой крови, а, скорее, настолько красной, что самые багровые оттенки позавидуют, не обладающая магией, вопреки желаниям, вовлекается в политическое состояние страны и хитрыми уловками выводит её из критического положения, получая любовь публики. Сложив это так, история требовала чуть ли не описания в легендарных сборниках, где гнетущая королева стала бы жертвой, какой она и обернулась для дочери в этот момент. — Они совсем не обращали на тебя внимание, когда он вернулся? — стыдясь вопрошать такое, молвила Варя. — Обращали, но уже далеко не как к правительнице, а, скорее, как к сувениру. Любая моя попытка пробиться на собрания каралась массой шуток и комментариев о ненадобности, какие прерывались всё также твоим отцом, а, когда я забеременела, это и вовсе обратилось в истинный парад из гадюшника. Правило спокойности для беременных старообрядка не выполняла от слова совсем, потому что то, как за ней ходили советники, обзывая её чуть ли не соплёй бесхарактерной, вызывало в ней такие эмоции, что она расквасила ни один набор мебели, сгорая от ярости. Они воспринимали её не дамой, что лишь носит в себе чадо, а той, кто лишена всех органов чувств и прикована к коляске, чего советники, чудесно ведающие о её мощи, подчёркивали при каждом удобном случае. — Но ты же их потом наказала? — находя исход правильным, поинтересовалась дочь. — Нет, что ты, не наказала! — наигранно поведала Марфа, обхаживая Селесту и леча не по воле потерянную голову. — Они уехали на миссию. — Всем составом? — Вернее сказать «друг за другом». Восприняв подобное за карму, саркастичная волшебница ветра хохотнула, вспоминая, как она карала обидчиков, что будто вновь сплетало косы привязанности между ней и мамой. Всё же, они очень похожи. — Закончила, — гордо оповестила Марфа, отведя полыхающую ладонь прочь от спящей гостьи. — Пускай немного поспит. Главное, что действие отвара на неё больше не действует. — А сон бы её от этого сам по себе не избавил? — Это — не алкоголь. Не проведи я процедур, она бы проснулась и смогла бы реагировать спокойно даже на апокалипсис. Рассмеявшись, будто подружки, Ветровы воссели рядом. Соприкоснувшись плечами, те некоторое время сидели в тишине. Каждая размышляла о своём, пока кольцо на пальце продолжало вертеться, внедряя в себе смыслы точно противоположные тем, что являлись изначально. За прошлый год Варя не только доказала себе, что она может ради Влада бросить всё и вся, ибо он для неё важнее, чем всё, что она до этого имела, но при этом отсюда же выяснялся и другой пункт — она от него тотально зависима. Она пишет дневник датами его ухода, только кольцо заставляет её верить в лучшее, и лишь с мыслями о нём она способна хотя бы засыпать по ночам. Она не сомневалась, что любила его сильнее, чем мать её отца, ибо лишь мысль, что она подобным образом его подставит или лишится этого мира, приводила её в ужас. Но еретичка нуждалась совсем не в этом. — Витя тоже был зависим, но уже от своих родственников, — решив провести аж прямую линию, говорила женщина. — От своих родителей и их магии, от их предназначения, но для меня мгновение, когда Преслава спокойно заявила, что забеременела лишь бы возыметь сыну замену, стал переломным. Голос вздрогнул, являя истинные чувства. Та секунда и впрямь покачнула полюса и, верно, стала этапом, когда подобная циничность и жестокость зародилась и в самой невестке принца. — Я всегда думала, что она так гневается на меня, потому что безмерно любит своего ребёнка, но то, как она спокойно объявила о рокировке, какая происходит, потому что её сын умирает… Губы сжались и, надеясь вернуть контроль над ними, Марфа их прикусила, связывая ещё один узел на чужих чувствах. — Такой уровень лицемерия уничтожил даже чёрствую меня. — Если тебе станет спокойнее, то меня это тоже поразило, — с трудом владея собой, призналась лидер патруля. Ныне она осознавала, отчего же женщины соперничали и так друг друга ненавидели. Добрая бабушка в её глазах медленно обращалась в тирана, какой плотно скрывался за личиной добра, хотя обе противоборствующие особи далеко не белые и пушистые. Верно, такова участь всех в их семье. — Видимо, иначе в этом роду никак, — произнесла падшая королева с горечью и состраданием. — Мы зависимы от уничтожающей магии и нитей разрушительного родства, какие лишь притворяются нам близкими, в самом деле, используя нас, лишь как материал на исполнение своих подвигов. — Это и семьёй то не назовёшь! — обижаясь на весь мир, вякнула волшебница ветра. — Назовёшь, — противоречила ей старообрядка, поднявшись с сиденья и подобравшись к дочери вплотную, с нежностью беря её за розоватые щёки. — Но любви в ней не найдёшь. Это — лишь фасад спектакля, где всё вяжется нитками. Самый красивый и великий фасад, никто не спорит, но, подумай, готова ли ты, в самом деле, стать одной из составляющих этого образа, при условии, что вся повяжешься этими верёвками. Погладив её ласково, будто младенца, Марфа приблизила губы и оставила сладкий родительский поцелуй в лоб, производя на своего ребёнка такой эффект, что, грезилось, вся кровь полилась в область головы. Впервые в жизни рядом с ней ощущался не тотальный контроль, а банальное тепло. — Если, всё-таки, решишься, приходи. Я знаю, как открыть способности, моя дорогая, но я не сделаю ничего, пока ты не будешь уверена в своём решении на все сто. Только тогда я помогу. Кивнув в знак понимания, колдунья воздушной магии разрешила собеседнице уйти, в печали облокотившись на стену, угнетая себя в размышлениях. Сколько нитей её ждёт, вознамерься она возвратиться! Не сосчитаешь! Но, обретя их, она точно лишится тех, что вязали её узами якобы семьи, где властвовало лицемерие и циничность, где никого и никогда не любили и не ценили, в том числе и её. Закручивая по привычке локон на палец, несчастная зависла, чуть не подавившись осознанием насколько же праведны размышления матери. Её тётушка тоже всегда лишь играла: кинула её в стену на занятии, чтобы показать свою силу, отправилась под обломки, лишь бы навредить, сберегла сейчас в падении колледжа, только бы явить себя благородной и любящей сестрой, и, что хуже всего, прячась за этой якобы заботой, абсолютно контролировала её. Пункты сложились, и благие намерения одноклассницы уже вдоволь огорчённая принцесса перевернула, чувствуя себя итак уже перевязанной сотней нитей, какие ей не нужны, ибо она сама хочет контролировать иных и властвовать. Ей не нужна эмоциональная связь и нить чувств. Ничего не нужно! В том числе и сама Любава.

***

Выпрашивать прощения пришлось не мало, хоть прибегла к этому Сатана очень в своём стиле, показывая ситуацию так, словно не только ей нужен ветер, но и она надобна богине. Эвр и осознать то махинацию до конца не успела, как восприняла, что прыткая и злая тренирует наглую волшебницу. — Тебе выходные противопоказаны! — крикнула та. — Вместо одной пятки Ахиллеса, ты вся полностью стала слабой частью себя! — Предлагаешь личность сменить? — Скорее, увлечения и цели, — эхом кидала дымка. — Прелюбодействовать можно и после, и с другими. — Тебе вообще не угоден воронёнок, не так ли? Очевидно, что душонка шиппера в её лице отыскала себе иной канон. — Почему же? — язвила та. — Он станет отличным библиотекарем для нашего будущего царства. — Торжествую, что хоть на обед не предлагаешь его пустить, — направив очередной поток воздуха, заявила колдунья мыслей, крутя блондинистыми локонами. — Тем более, ты же понимаешь, что только из-за твоего несогласия я его не брошу? — А ты не из-за этого его бросишь… Дикий ветер бежал в сторону манипуляторши, но та легчайшим образом от него спаслась, глядя на духа, будто с вызовом, какой та приняла, выиграв одним единственным действом. Шевельнув пальцем, она уронила революционерку на землю, вынудив ту с испугом гладить шею в непонимании произошедшего. — Что за… — Так будет надо! — хитро трезвонила богиня, не давая продыху вовсе. — Ещё раз? Невзирая на удивление, какому покорились разом все её личности, ощущая себя будто на какой-то викторине, возведя знак вопроса в мозговом центре, наследница начала подниматься на ноги, чистя с презрением розовую юбку, впервые заметив, что у неё странно трясутся пальцы. Так, будто её призывает астральный план. — Эвр… — позвала подругу Любава. Не найдётся комментариев и наглых речей. Самочувствие, какое она вначале списала лишь на ушиб от падения, теперь полностью выдавало, насколько же оно далеко от типичного, лишь больше подтверждая теорию. Она в шаге от падения. — Чего? Развернувшись, богиня сразу поняла, о чём подумала её ученица, и ипостась тумана потемнела. — Останови это! — Я не могу! — Эвр, останови! — Не могу я! От истерики биполярная особа затряслась. Неужели так глупо она сейчас пропадёт следом за братом?! — А кто может?! Я, что ли?! — Не ты! Оглядев тёмный брусничный цвет своей учительницы и печальный изгиб того, что она воспринимала за губы, староста класса нашла там шанс спасение и, горестно хмыкнув, переместилась прочь, думая, что направляется к тому человеку, кто сможет её остановить от полётов за счёт сильнейшей привязанности. Телепортация же привела её совсем не на этаж к не магу, а ниже, что она осознала, уже чувствуя сильно ослабевающий пульс сердца. Тише и тише… Борясь с ним, она побрела к лестнице, цепляясь за перила, и поползла ввысь, молясь на то, что времени хватит. А бит всё тише и тише…

***

Но затихает не её сердце. Наслушавшись рассказов о чёрствости их наследия, Варя очернила всех, одарив мать теми лаврами, какие некогда отдавала гнусавой и противоречивой, но, всё же, любимой тёте. Последняя же история и её итоги развернули очень многое, заявив, что та самая «любовь» никогда и любовью то не являлась. Только форма контроля и нити, какие она крутила, не имея на это вовсе никакого права. Блоки, наложенные на мысли, становились уже не замками, а истинными защитными стенами, чего личности сумасшедшей колдуньи не заприметили вовсе, поглощённые поддержанием образа, и принцесса, настроившаяся на возвращение трона, на таком этапе останавливаться не хотела. Никаких мыслей, никаких эмоций, никаких чувств. Она не получит ничего, принадлежавшего ей. Стремительной походкой миновав коридоры, саркастичная королева подобралась к своему шкафу и, достав оттуда коробку с принадлежностями для шитья, взялась за огромные ножницы, готовая к тому, к чему не согласилась бы ни за что, даже если бы на тренировках ей локоны вырвали с корнем, но ныне иного выхода не имелось: прозрачную нить она найти не сможет, а, значит, нужно резать так, чтобы не оставить и шанса на её сохранение. Усевшись у зеркала, она сделала несколько глубоких вдохов и, стянув все волосы в одну сторону, установила руку на той длине, какую бы желала сохранить. Пальцы пошли в ход, не позволяя себе и последнего раза прогуляться по длинным воистину роскошным тёмно-каштановым прядям, ибо кулак сразу ограничил доступ, требуя, чтобы следующими к локонам коснулись лишь ножницы. Прозвучал должный скрежет, повторившийся ещё пару раз, покрывая паркет ковром из пышных кудрей. Концентрируясь только на блеске своих аметистовых глаз, колючка продолжала это дело, лишая себя главного предмета гордости, какое возносила как своё главное достоинство в течение многих лет. Вначале она сократила их до линии груди, но те получились неровно, из-за чего она приступила к работе опять, занимаясь делом кропотливее, сквозь слёзы испуская смешок, вспоминая о том, как последний раз стригла своего любимого. Да, на нём она потренировалась достаточно, чтобы даже из своего бардака локонов сделать симпатичное каре. Когда линии окончательно подравнялись, та уложила локоны, глядя на свою пушистую шапку, и вновь хохотнула. — Сколько шуток я услышу от Влада, — буркнула она себе под нос, уже представляя, как истошно тот будет хохотать, и как из колючки она обретёт ещё и прозвище «ёжик». Чем-то она и впрямь на него походила. Радость же от понимания, что тётушка больше не услышит её мыслей и не пожнёт плоды ощущений её тела, так перегородила всё, что она восприняла лишение с эйфорией. Нити рвались, а Любава всё больше ощущала, как пустеет и лишается части себя. Последним этапом, будто финальной прямой, колдунья посчитала избавление от самой долгой их общей связи, какая некогда грезилась ей воплощением заботы. Ключевое слово «грезилась». Взмыв запястье, она аккуратно взяла шило и его острым концом провела линию вокруг, создав царапину, какая, будто браслет, украсила кожу. Остановив остриё у территории вен, она аккуратно надавила на неё, якобы зацепляя нить, какую некогда меж ними сцепила и, потянув резак, порвала ту, отпуская в никуда. Нож, испачканный в крови, совсем не дарил горечи и сожаления, потому что она ощущала себя, вопреки правде, свободной. Уголки пухлых губ поднялись вверх. Она свободна.

***

Тише и тише, и последний удар отзывается так, будто её током покорило, из-за чего правительница мыслей, издав писк, падает вниз, понимая, что она в сознании, а её сердце бьётся. Её сердце бьётся, её сознание на месте, её тело контролируемо. Но ныне она властна только над ним. Почти сразу, как только кожа начала ощущать холод мраморных лестниц, Любава поняла, что, коли такой сумасшедший инфаркт происходил не у неё, значит, он бушевал в ином теле, из-за чего та сразу предприняла попытку прочитать далёкую голову, естественно, ничего не найдя. Ощущения плоти точно также не отзывались в её конечностях. Никакой связи с Варей та больше не имела. Быстро всё поняв, Сатана всполошилась, предполагая худшее: какие же махинации продумала Марфа, коли её племянница человека, вечно опекающего и спасающего её, восприняла за нежелательного?! Худшие предположения летели в голову одно за другим, и с каждой ступенькой, какую она преодолевала, пока бежала ослабевшая до своего лучшего друга, она представляла ситуацию ещё страшнее. За несколько шагов до двери она пыталась крикнуть его имя, но от тревоги оно затерялось среди сухого рта, став неказистым мычанием, какое он не заметил за мелодией его звонящего телефона.

***

Рано или поздно, но понимание бессмысленности их поступков обязалось напасть на патруль, пускай для этого и понадобился внятный и чёткий голос учителей. — Штраф! — воспела Василиса, маяча перед носами студенток, собранных в её кабинете, листом волшебной почты. — Штраф на количество писем! — Я думал, что подобное нарушение лишь легенда, — вякнул Кривозуб, выхватывая бумагу из пальцев. — Отчего же вы восприняли его за сказку? Неужели никто больше не изживал бумагу в таком количестве и не растрачивал чернила на такую громкую графоманию? — Сто тысяч листов! — воскликнула директриса удручённо. — Вы хоть понимаете, что, ради ваших записей, кто-то целый лес вырубил?! — Я его потом обязательно воскрешу. Гнев учителей встречался с безосновательной упёртостью студенток, какая не дивила, а уже банально бесила, ведь никакого результата данные не приносили. — Это только один штрафик, — мямлила Снегурочка, отстаивая их занятие. — Не прекратим же мы из-за него… — Из-за него, конечно, нет… Потянувшись к шкафу, Крив Кузьмич вытянул целую большую стопку из других официальных документов. — А вот против запретов на принятие почты от вашего имени в таком количестве нам пойти явно придётся… — Мы способны подписаться иначе, — предположила исследовательница. — Или прекратите крутиться на одном месте, исполняя монотонные действия, ожидая, что нечто изменится, — заговорил строгий преподаватель, поправляя свой монокль. — Если лёд не подготовлен для езды, то устроить на нём фигурное представление не получится, сколько не крутись на одном месте. Если ингредиентов для зелья нет, то, сколько не мешай раствор в склянке, а магического эффекта не получишь. — Но без работы лошадь из мыла не выберется. До этого сохранявшая тишину богиня огня наконец-то напомнила всем о том, что она, как бы, живая, и что, на самом деле, за этой стопкой конвертов по-прежнему есть человек. Скрестив руки на груди, она глядела на учительский состав исподлобья. — Но, если она будет пробовать шагать всегда одинаковым способом, она тоже выйти не сможет, — вкладывал больше смысла в метафору профессор. — Не работает одна походка, надо попробовать другую. — А при чём тут лошадки? — наивно влезла фигуристка, доводя древнюю колдунью до ярости. Вскинув свой плащ, она больше не предлагала, а требовала побега к главным вариантам. — Потому что ничего, кроме конного ржача за эти дни мы так и не получили! Вы как хотите дальше разбирайте свою метафору и дополняйте её! Можете хоть начать разные виды подков обсудить и разные рецепты мыл, мне плевать! Я лишь требую от вас, Рыжова, логичного и, что важно, рабочего решения! Медовые глазки поднялись на искорёженную рожу, слушая очевидный совет. — Просто набери Абрикосова! Веснушчатый носик опять опустился, но ныне ей не позволили так легко уйти от этого плана. — Принцесса Алёна, невзирая на прямолинейность, я вынужден согласиться с Василисой Васильевной. Ваши пляски с пером уже похожи на догонялки с тенью: кучу работы — никаких результатов. Таким образом, вы рискуете, что вашей подруги навредят. — С чего вы решили, что он вообще трубку возьмёт? — обиженно бурчала она. — Не сможет не взять, — внесла свою лепту Маша, принимая решение преподавательского состава. — Ты для него невероятно важный человек, точно, как и Варя. Он просто не посмеет отклонить вызов. — Любава — тоже очень важный для него человек! Напоминаю: он на её сторону в гражданской войне ступил! — Но он её не любит, Алёночка! — заговорила милашка, становясь, как последний гвоздь в крышке гроба. — Он уходил не ради неё, а ради нас! Он не бросил тебя, а оставил! Он до сих пор тебя любит! — А ты любишь его, и, в глубине души, ты прекрасно знаешь, почему он так поступил. Речь директрисы, больной алекситимией, что твердила о чувствах, выступила в роли лопаты с землёй, что кинула горсть на гроб, ушедший под землю. Ты уже там, в этой яме, и выхода нет, что владыка пожаров понимала очень явно. Останься она в бездействии, ничего не получится, а спасаться надо. Уж лучше пусть она схоронит себя в этом литературном гробу, чем кого-то в реальном. — Гады вы, ребята, — вытаскивая телефон из кармана, констатировала она. Пока студентка искала в контактах нужного абонента, кого переписала несколько раз, лишь бы он не маячил перед глазами, преподаватели заговорили. — Как вы претерпели слова «люблю» со своих уст? — С большим трудом и плевать всё ещё тянет, так что, близко не стойте, — кинула Вась Вась, слыша, как идёт гудок. — Рыжова! — Что?! — вопрошала разозлено ученица. — Как нам кажется, это, всё-таки, личный диалог. Убедившись, что все придерживаются такого мнения, она закатила глаза и, воскликнув громкое «ладно», вышла за дверь, подводя себя. Толпа вынуждала её быть сильной, но всё потрескалось, когда она осталась наедине с этим тянущимся гудком, у какого не находилось ответа. Она обомлела от понимания, что снова услышит его голос, и даже ответить не сумела, что хуже — внять что-то или же получить брошенную трубку. Понятное дело, оставить любовь всей своей жизни без ответа мальчонка не сумел, и потому, как только руки освободились от книги о любви Дафниса и Хлои, он взял мобильный в руки, покрывшись мурашками. Только факт, что она звонит, возбудил в нём волну эмоций. Еле-еле совладав с экраном, он потянул телефон к уху. — Привет, — тревожным голосом шептал факир, сразу улыбнувшись. — Не думала, что ты возьмёшь трубку, — не менее смятенно молвила принцесса волшебного мира, чувствуя, будто её снова в пламени пожары жгут. — Не знала, что в Штормграде есть связь… — Любава провела Wi-Fi. Чтобы продолжать диалог после полученной, пусть и глупой информации, Алёнке пришлось облокотиться на стену. Ноги её не держали, потому что ревность поедала ту целиком. В свою же очередь, та, о ком болтались рассказы, уподобилась ей, найдя единственную опору своим слабым, ныне только ей принадлежавшим телом, за дверью в держащей колоне. Революционерка слушала, надеясь понять, почему же её структура прекратила считаться коммуной. — Иногда, я поражаюсь уровнем её любви к тебе, — не сдержав чувство собственничества и бушующую любовь, язвила Рыжова. — Я так всегда поражался своей любовью к тебе, — признался в очевидном фокусник, оставляя незаметную царапину на сердце хозяйки замка, к какой она и впрямь отнеслась очень безразлично. На этот момент у неё находились куда более важные вещи. — Этот уровень меня тоже удивлял, — усмехнувшись, шептала богиня огня, накручивая кудряшки на пальцы. — Он прежний… — Но больше не удивляет. В дрожащем голосе наследницы слышалась уязвимость, слабость, какую даровали ей покинутые отношения, и Абрикосов, вопреки своим желаниям прошептать ей сто раз «люблю», задал вопрос, какой лишь пуще убедил студентку в том, что сказали учителя. — Почему звонишь? Он там только ради цели. — Ну… Как тебе сказать… Я… — Не просто же ты соскучилась… Перепробовав несколько попыток, будущая владыка волшебного царства приняла позицию о том, что не скроет вовсе ничего. — В родительский дворец пришло письмо оповещение от Вари, что она готовит истинное сражение против Любавы, и мы направляли тысячи писем, как и в замок, пытаясь получить объяснения, так и по другим царским домам, надеясь найти ей соратников, но… — Сражение?! Прежняя слабость испарилась, потому что психолог, вечно заседающий в спокойном тоне, перешёл почти на крик. Атаковавшие его эмоции дошли до биполярной особы, но малины никакой не сделали. Ей своего шока вдоволь досталось. — Мы уверены, что его написала не Варя, и уж тем более считаем, что его не будет, но знать тебе это будет полезно… — Но это не она! — Конечно не она! Огни знали, о ком они говорят, и оба прекрасно воспринимали, насколько абсурдно звучат вместе такие вещи, как приглашение на драку и их лидер. Если, конечно, драка не саркастичная. Там она, точно Пушкин: в каждого перчатку кинет, лишь бы на дуэль позвать. — Владу писали?! — От него тоже никаких ответов, точно, как и от Равелиных… — Это не может быть правдой! Вбить подобную вариацию совсем не удавалось: чтобы его Варвария, да на кого-то сама полезла! К тому же, он знал сестёр Ветровых, он любил каждую по отдельности, и то, что они представляли вместе. Она не могла так поступить. — Будет неплохо, если вы как-то узнаете информацию, — стесняясь, просилась Алёнка. — Если это — происки Марфы, то хотелось бы быть в курсе… — Конечно, солнце, я всё расскажу! Если что-то узнаю, сразу позвоню! Нервный Саша переживал и говорил в панике, и поэтому смутил прозвищем лишь сильнее. Подобное считалось для него обыкновенным общеизвестным фактом, и из-за этого веснушчатые щёки покрылись румянцем. Она его не понимала, но сейчас она точно приняла, что он её не бросал. Он оставил, но не бросил. — Будь аккуратен, пожалуйста, — пискнула она на прощание, выдавая в каждой букве своё волнение. — Люблю тебя. Легко и напоследок он опять же сказал известную вещь, какую волшебница погрузила внутрь себя и, уже убрав трубку, она от неё запрыгала. Разбитое сердце забилось, а она, пусть и не добилась никаких чрезвычайных итогов, но хотя бы оповестила об опасности близкого человека. Довольный тому, насколько спокойно прошёл диалог, факир не самым стремительным шагом направился в сад, желая рассказать о вести, но улыбка слетела с его лица, когда он наткнулся на подругу в проходе, ощущая в себе невероятный прилив эмоций. Грезилось, что её мимика выдаёт тяготы целой вселенной, будто на её плечи наложили грузы, чей вес позавидует самым тяжёлым гирям, и вместе с тем она мерещилась сломанной, растоптанной, удручённой и угнетённой. От таких эмоций близкой тот мигом напрягся, аж вытянувшись от тревоги, чувствуя, как его снова одолевает тяга её приобнять. В то же время он боялся это делать, ведь не знал причин, почему она столь уничтожена. Зато стыд ежесекундно окутал его, и за своё признание тот попытался оправдаться. — Психея, это не то, что ты… Синие очи, блестящие сдерживаемыми слезами, показались ему, при всей своей экспансивности, не полными, что без вопросов колдунья объяснила, расставив по местам всё. — Варя нить отвязала от волос и, кажется, пыталась эмоциональную связь разрушить, — хотелось бы хохотнуть над её тупостью, над самой мыслью, что она может как-то совладать с верёвками ади-плана, но не удавалось. Представлялось, будто она идёт, как минимум, на похороны. — Я её больше не чувствую, — отвоёвывая каждое слово у языка, слагала она. Встревоженный таким самочувствием своей подруги, фокусник поспешил её утешить. — Психея… — Она устраивает сражение… — Любава, это не она! — Она, в любом случае, ныне точно в этом участвует! — Любава! Оказавшись в непосредственной близости, Александр положил руки к ней на плечи, готовый вжать её в объятия, но та, будучи непреклонной стеной, не двигалась. — Вы — сёстры Ветровы! Она бы так не поступила! Зеницы встретились меж собой, но синева, вопреки домыслам метаморфа утром, больше не объединялась с тёмным кофе и не становилась единым безупречным целым. Сейчас голубизна морей нуждалась в другой половине самой себя. — Это — гражданская война, Саш, — побелевшие губы устроились в слабой полуулыбке. — И мы точно больше не сёстры. — Психея… Слушать какие-либо доводы она больше не могла, потому что тот бит сердца, какой она слышала, думая, что погибает, будто продиктованный на повтор, трезвонил снова и снова, заставляя содрогаться конечности. Эффект уже покинул её, но она надумывала его опять, потому что боль глушила её, уничтожала. В ту секунду она помышляла, что уходит, и сейчас она воспринимала это так, будто кто-то действительно ушёл в астральный план. Она её там потеряла. В эту секунду не маг становился лишней ненадобной погрешностью, так что лучшего спасения, как переместиться, она не нашла. Рывком отбившись от рук, Сатана испарилась, предполагая, что товарищ не отправится её искать. Конечно, он так не сумел. — Любава! Перейдя на бег, тот поспешил во все знакомые комнаты, стремясь найти свою богиню. Ей сейчас необходима его поддержка, и у него сердце неспокойно и неугомонно билось в тревогах о ней. Прогулка на высокой скорости обещала быть долгой. Наследница же, вопреки своему характеру, очутилась в непривычном месте, сохранив Витю в тишине, но изничтожив её в ином месте. Пустой гостевой зал с огромным столом для банкета встретил её так, как и ожидалось. За огромными метрами этой мебели сохранились лишь семь стульев, точно под количество гостей, какие присутствовали на их последнем вечере, куда неволей поместился и земной гость. Те и стояли то в прежнем положении, не сдвинувшись и на сантиметр после мгновения, как их, отправленные в стену, снова возвратили к сластям. Отодвинув силой воздуха свой стул и поправив юбку, владыка мыслей уселась на положенное сиденье и приблизилась обратно к столешнице, сохраняя полнейшее молчание. Будто театр, в ней оживал тот самый вечер и тот самый момент, когда они — две родственницы, то ли помощницы, то ли соперницы, во всей красе отобразили лишь парой совсем не доброжелательных действий всей семье правду об устройстве их родни: вначале друг для друга идут они, а потом — все остальные, и уже не важно, сколь губительно дело, куда планирует лезть одна из них… Защита и опека у тебя всё равно будет. В отличие от Вари, Любава всегда знала правду о своей матери: о её лицемерности, самолюбии и воспитании. Та считалась прекрасной бабушкой, но не самой лучшей родительницей. Конечно, жестокостью с Марфой не равнялась, но свои коррективы вносила. Верно, именно поэтому факир и считался единственным, кого староста класса уважала. Она не сомневалась в её чувствах, но всегда ведала, что назвать любовью их сложно. Потому она доподлинно верила, что любит только лишь двух людей. Сегодня же узналось, что обоих не взаимно. Идя на поводу гнусавых речей, её племянница разуверилась в чистоте их чувств, и, словно по эффекту домино, повалила за собой и дорогую родственницу. Подобное показалось каждому жителю рассудка унизительным: только чего она не делала, а она от неё так легко отказалась. От ярости те закрутились, не находя покоя, и в этой карусели они совсем отпустили роль контроля, позволив своду своей вспыльчивости исполнять то, что придумается. Стул, где некогда сидела лидер патруль и какой остался то на месте лишь благодаря чьей-то помощи, улетел в стену и треснул на куски. Таким жестом она оповестила саму себя, что всё кончено, и опеки больше не будет. В разбитых кусках мебели она похоронила свою чистую любовь. — Поборемся за корону, ветер перемен, — цедила сквозь зубы Любава, точно зная, какой расклад примут тренировки следующим днём.

***

Вопреки ненависти к спешке, в какой не дозволялось увидеть его шикарные рукава, Алексей всё-таки ускорил шаг и очутился на главной почте Штормграда. Миновав очень медленных почтальонов, претерпев длинную очередь, через какую пройти со словами «я только спросить» получилось настолько плохо, что он ещё и отодвинулся назад, он добрался до главной пташки, чтобы наконец-то задать требуемый вопрос. — Добрый день, мадам! — Мадам?! Какая я тебе мадам?! — Обратиться к вам, как «карга старая»? Токсичность сработала безупречно, и метаморф обратилась в человека, согласная выдать информацию. Поправив локоны, надеясь, что флирт позволит ему справиться быстрее, он зашептал зазывающим баритоном. — Позвольте поинтересоваться у такой красавицы, как давно приходило письмо на имя Ветрова Варвара Викторовна… — Принцесса Штормграда которая? — сквозь нос переспросила женщина. — Именно! — Сейчас. После женщина сразу посмотрела в свой экран и замолкла на минуту, заставляя диггера злиться от отсутствия ответа. Подождав ещё минуту, парень хмыкнул и попробовал попытать удачу опять. — Красавица, я задал вопрос… — Я же сказала! — повысила громкость она. — Сейчас! — Тогда хоть скажите, сколько длится это «сейчас»?! — затрезвонил тёмный князь. — Я тут не молодею! — Секунду! Время вновь потянулось, но никаких данных ему никто не давал. Настучав по столу уже целую песню «сижу за решёткой в темнице сырой», тот гневно поинтересовался опять. — Уважаемая мадам, пожалуйста! Когда пришло последнее письмо на Варвару Ветрову?! — Сейчас! — Да посмотрите просто, когда оно пришло?! — Сейчас! Подняв голову верх, молодой человек завопил. Сколько ему ещё ждать?! — Женщина… — лишившись какого-либо уважения, позвал собеседницу он, — Пожалуйста… — Сколько раз мне нужно вам ответить?! — взбесилась дамочка в ответ. — Сейчас оно пришло, сейчас! Только тут до гробокопателя дошло, что это всегда был ответ. — Сейчас? — Да. — И каждый раз «сейчас»?! — Да, — тут работница и сама осознала, что данные подозрительны. — Сколько же писем… Она их и ловить не успевает… Выдохнув, средний Равелин усмехнулся. Всё куда проще: она о них даже ничего не знает. — Подскажите ещё пожалуйста, а какие-либо письма она отправляла в последний месяц? — Нет, такого нет, — произнеслась вслух информация, какая абсолютно всё расставила по своим местам. Ювелир прекрасно знал, что его подруга, как минимум, писала своему возлюбленному. Они никуда не уходили и точно также к ней не приходили, но и на почте их нет. В соответствии с этим получается, что они так и оставались в замке. — Вот дрянь! — сразу воскликнул князь, вылетая прочь из здания и сразу открывая рукопись, чтобы написать письмецо младшему брату, оповещая о находке. К сожалению, ответить ему тот не сможет, потому что книголюбу довелось распознать ещё более интересную информацию, какая разрушала их мироздание окончательно. Проведя не один час среди полок, тот сумел найти пару фолиантов, какие бы содержали в себе нужную информацию, но конкретики с последствиями нигде, вплоть до книг по теософии, не находилось. Ухо уже почти прилипло к дереву стола, когда зацепились за нужные абзацы, рассказывая о том самом требуем долгожданном вопросе, какой они так долго искали. Почти сразу начав изучать строчки, Петя пожалел о том, что это нашёл. «В случае если маг тонкого плана решится возвратить себе способности и открыть прикрытый исток, персоне необходимо будет переместиться в тот самый промежуток времени и оказаться в том же сложении рассудка, что и в момент закрытия. Таким образом, для восстановления сил, необходимо стереть часть временных характеристик и воспоминаний, для облачения в первоначальный облик отказа». Юнца сразу покорил холодный пот, будто в могилу кинули и закопали заживо. Дыхание стало прерывистым, очень резким, точно таким, якобы он выгребает себе путь с тех самых зон, куда поместят гроб. Времени на осознание тот имел немного, но реакция ждать себя не заставила, особенно, когда он полностью воспринял каждой ход манипулирующей королевы: и короткие волосы, и требования снять кольцо, и даже ограждение братьев Равелиных становилось понятно. Марфа жаждала забрать всё. Только мысль уместилась в его многогранный мозг, так он сразу же поднялся с места, схватив ту самую книгу, где отыскал столь угрожающие данные, и поспешил в сад, где ожидал встретить любимую кобылку, но он так боялся не успеть, что восклицал в коридоры её имя. — Варя! Королева моя! Кобылка! Обувь шаркала по паркету, издавая тошнотворный скрип, но поглощённый мыслями о необходимом, он пропускал его, а жаль. Прислушайся он к такой глупости, сразу бы обнаружил момент, когда дорогое дерево сменилось на холодный бетонный камень, где швы покрылись плесенью и гнильём, чем бы обезопасил себя от столкновения с точно такой грязной тёмной и гадкой стеной. Ударившись о камни, тот очутился на полу, потирая свой лоб и привыкая к мрачной маленькой комнатушке, какую определил очень быстро, ведь опознавательные знаки у той оказались прямо-таки общеизвестные: крысы, чёрные стены и окно с решёткой на ней. — Стерва, — рыкнул он, от восприятия своего положения озверев. Точно, как хищника, лишь бы свершить свой план, она заперла его не абы где, а в темнице. Не способный угомониться так легко и позволить произойти такому процессу, как чистка разума, Пётр бился, вначале с железными прутьями, выбивая их своей фляжкой, отковыривая от неё самые острые части, а после и с железной гигантской дверью, какой его игры и вовсе мерещились бредом. Когда его глаза устремились на пол, тот узрел книгу и обозвал себя идиотом, что батрачит возле невозможных способов, но после он понял, что дебилом он стал именно когда уверовал в то, что будет свободен. Перемещение в книгу у него получалось, в иные произведения тоже, но выбраться в реальный мир у мужчины никак не выходило. Штормградский дворец, где устроилась его темница, полностью покрылся магическим щитом, не дозволяющим никому и ничему покидать территорию действия магии, из-за какой Алексей не мог зайти, а его брат выйти. Равелины очутились в ловушке своей командной работы, отыскав себе место на грани лишения того, что клялись защищать чуть ли не ценой своей же жизни. «Марфа всем солгала…» — гласили начирканные очень криво записи охотника, что покинул почту, готовый мчаться на пустотелую гору, но добраться до неё тот, к счастью, не успел. Воспользовавшись единственным вероятным красителем, богок поцарапал палец, испуская кровь, используя её, как свои чернила. «И лжёт», — продолжил беседу он, впервые в жизни жалея, что обладает такой хорошей свёртываемостью крови. Сообщение даже дописать не получилось, а пришлось оставлять уже вторую царапину. «Ищи помощь!» Взволнованный диггер послал весть сразу после. «Что случилось?!» Красные записи обязались пугать парня, но тот не обращал внимания, полностью поглощённый перепиской, какой они считали последним шансом спасения, одной частью себя прекрасно понимая, что проиграли: замок закрыт, а они — лишь безмолвные всезнающие спасители, неспособные вытворить хоть что-то. «Я в тюрьме». Прочитав это, модник сразу осознал ущербность их положения и рванул с места, стремясь поведать всем об опасности. Увы, заявиться в колледж тот не имел права, так что он поспешил в часовую башню, надеясь там получить шанс связаться с патрулём и оповестить их об опасном происходящем, что ныне воспринималось, как единственная лепта, возможная с их стороны. Грезилось, что они снова держали за руку человека, который явно покидал этот мир, и это обрекало несчастных братьев в самобичевание, какому они позволяли исходить лишь в громких криках и матах, когда ругали сами себя за истинную глупость. Даже зная, что с ними будут играть, они продули в сухую.