WWI

      Осень выдалась ранней, который день шли дожди и митинги, колыхались красные знамена, по всему Петрограду гремел коммунистический гимн «Интернационал». Как и 24 октября.       Вечером на конспиративной квартире в Петрограде верхушка большевистской партии собрала совет. Горели свечи в канделябрах, по столу стелились карты и рукописные планы, коммунисты решались на новое восстание.       — Большинство теперь за нас! — убеждал к срочным мерам товарищей Ленин, поднимаясь с кресла, двумя руками с силой сжимая край стола и бросая то и дело взгляды на Брагинского. — Политически ситуация созрела для перехода власти к нашей партии. Так ли? Подтвердите!       — Резолюция новой власти — власти красного пролетариата и трудового крестьянства выпущена в массы и одобрена народом. Петроградский и московские советы перешли под нашу власть, — ответил один из уполномоченных однопартийцев, тоже привстав, но почувствовав мощнейшую энергию, источаемую от невысокой фигуры вождя, тут же осел на кресло.       — Прекрасно! Что насчет боевой подготовки, — продолжал Ильич. — Брагинский?       — Созданы добровольные бригады. Названные Красной гвардией, — отчитался Ваня, — Количество красногвардейцев — двести пятьдесят тысяч. В руках рабочих только Петрограда до сорока тысяч винтовок. Пора рискнуть, Владимир Ильич.       — Хорошо… — сказал Ленин, а потом взялся за подбородок, чуть задумавшись. И огласил распоряжение: — Увеличьте вдвое.       В столовом зале начался гул голосов, кто-то из них пронзительно воскликнул:       — Владимир Ильич, будут большие жертвы!       — А что, до этого не было больших жертв, а? — парировал Ленин. — Предлагаю голосовать.       Десять членов партии подняли свои руки за восстание, двое против.       — Таким образом, заседание решило: выдвинуть верные полки на самые важные пункты, занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство!

***

      Сам Россия присутствовал при обсуждении тайных планов новых революционеров. И потому от горожан ничего нельзя было утаить. Народ душою чувствовал, что готовится нечто грандиозное.       Брагинскому удалось немыслимое — за считанные дни он, действуя по распоряжению Ленина, максимально увеличил число Красной гвардии. Теперь большевистская партия могла рассчитывать на более чем четырехсот военных и более восьмидесяти тысяч вооруженных рабочих. Эти силы быстро наполняли столицу — красногвардейцы проносились по улицам на автомобилях с угрожающими плакатами: «Смерть предателям и врагам народа!»       Брагинский вместе с Байльшмидтом тоже носились по Петрограду, будто ошпаренные. Бывали в казармах, на заводах, в Смольном, где расположился штаб военно-революционного совета, на митингах, Гилберту, казалось, что успевали везде одновременно, как будто само время замедлило ход и давало революционерам как можно лучше подготовиться к решающему выступлению. Пруссия, пока Брагинский выступал перед людьми агитируя на новый мятеж, взглянул на свои наручные часы — стрелки не двигались, остановились несколько часов назад. И Гилберт, подумав, не стал их заводить.       — Гилберт! — закончив очередное пламенное выступление с призывом на последний бой, Брагинский подбежал к немецкому товарищу, по договоренности старавшемуся слиться с толпою рабочих и следить изнутри за разговорами и настроениями. Ваня вывел его из людского огненного плена, объятого после речей русского громом гневных голосов, готовых постоять насмерть за идеалы революции, — По приказанию временного правительства развели мост, нужна твоя помощь! В Петрограде на ремонте находится крейсер, «Аврора», на нем команда моряков-балтийцев, они поддерживают восстание. Возьми командование на себя, я предупрежу бригаду, выходите к мосту по условному сигналу и восстановите движение к Зимнему дворцу.       — То есть использовать корабль, как мост? — алые глазища видавшего виды Гилберта, так любившего флот и свой родной почти разгромленный теперяче Кайзерлих Марине, поражено распахнулись, — С ума сбрендил, Брагинский? Идти по руслу речки на крейсере?! Пусть и так, но я совсем не знаю фарватера Невы!       — Гил! Душа Балтики! Ты лучший в морских делах! Я не знаю никого во всем мире, кто еще бы справился! Без тебя моряки точно посадят корабль на мель!       — Хорошо, — сквозь зубы согласился на авантюру Байльшмидт, — Как прикажешь, геноссе. Хотя все это…       — И еще… — перебил его Брагинский, кладя ладони, теплые даже в плотной коже перчаток, на его плечи, разом разрушая всякое возможное сопротивление в этом доверчивом жесте, — Когда все будет готово, тебе поступит телеграмма с кодом. В это же мгновение, незамедлительно, подавайте залп из всех пушек. Это будет сигналом к штурму Зимнего!       Гил устремился к пристани залива, кто-то из горожан подвез его на конках, где-то подхватили в автомобиль красногвардейцы. Вскоре он был на пристани, где пришвартован громадный корабль. Лучи зари алыми и золотистыми всполохами порхали на его бронированных сталью боках. А крейсер лениво покачивался на волнах, словно мирно спал на почетном отдыхе, не чая больше славных битв и побед.       — Что тебе сниться, великолепный царь морей? Какие удивительные сны о давних походах, о далеких странах, где штыки, винтовки и сталь, словно песня звенят, где ветры теплы, и в бархатных небесах рассыпаны звезды жемчугами, где под павлиньими хвостами, в восточной стороне, верно, для него воплощения тех стран нежнее и краше меня… — Гилберт видел в своей жизни тысячи кораблей, и своих и вражеских, куда более технологичнее и мощнее Авроры, сам крейсер был ничем не примечательный — стандартный образец своего типа и времени, но именно этот русский крейсер с первого же взгляда запал в душу и это невероятное впечатление пошло мурашками по всему телу, ему, любившему всегда море, свою прекрасную Балтику, вдруг вспомнилась морская поговорка, о том, что судьбы кораблей подчас сопряжены с судьбами людей.       — Но утро сейчас встает здесь, над Невой, Аврора… богиня зари и звездного неба. «Алая заря». Богатырь… — смотрел на крейсер Байльшмидт, — Как Брагинский ни скажет… Герой сражений! Сколько лихих боев на твоем веку! Но рано на покой, старичок, еще нужно послужить для благого России! Для него и во славу ему! Последний поход!       Гилберт, облаченный еще с ночи в форму русских революционных войск, в короткий черный бушлат и с российской фуражкой взметнулся на палубу корабля. Там его встретили с объятиями, Брагинский предупредил, что к авроровцам следует лучший специалист по навигации.       — Морские черти! Как мы пойдем! — голосил громом Гилберт, сразу же отправившись исследовать сердце корабля, машинное отделение, — Требуется полностью заменить паровую машину!       — Ремонт еще не завершился, товарищ капитан…       — Ладно! Уже и времени нет, как и ресурсов. Будем молить тритонов и русалок, чтобы они нас не утопили раньше срока, — согласился Байльшмидт, — Где связь с личным составом?       — Вот!       «Иллюминаторы… имперские офицеры не выходили к своим матросам, отдавали приказы только через эти круглые окошки! Также, как и у нас! Почему я и ты раньше этого не замечали, мимо прошли, и ты, и я, даже не задумавшись. И кто еще спросит меня, почему пало высокомерное самодержавие?!»       — Построить команду на палубе! — приказал Гилберт.       Он оглядел суровые лица моряков. Все они были в бескозырках, вооружены до зубов, винтовками, клинками, на бушлатах висели перекрестия лент с патронами, а в глазах непоколебимая решимость отдать жизнь за свои революционные идеалы и выполнить любой приказ. Грозным видом патрулей Гилберт остался удовлетворен, и кратко обозначив цели и задачи, приказал немедля выдвигаться.       Послышался гул мотора из машинного отделения, сердце «Авроры» ожило, весь крейсер будто встрепенулся, сбрасывая оковы сна, и вскоре качнулся, пробуя бортом волну, и медленно набирая ход, двинулся в священный поход.       Гилберт поднялся в рубку к огромным рулям — управляли огромной махиной сразу три члена экипажа. Байльшмидт замер, боясь вздохнуть. Аврора двигалась по узкому руслу Невы, медленно и крайне осторожно, словно по минному полю. Затихла и вся команда, не зная, к чему готовиться. В звонкой утренней тишине раздавались только редкие команды капитана:       — Лево руля! Стоп! Право! Право руля!       Гилберт, обладая огромным опытом, умел словно насквозь видеть сквозь толщу темной воды, он интуитивно заранее обходил камни и отмели, но чувствовал себя так, будто бурлак сам тащит крейсер на собственных плечах по дороге, усыпанной битым стеклом. Раз за разом он прикрывал глаза, ему чудился то скрежет невесть откуда взявшихся подводных камней, то шум воды от пробоины. Недолгий путь, он мог бы назвать одним из своих самых трудных, затребовавших от прусака напряжение каждой мускулы, мобилизацию всех моральных сил.       Наконец, впереди показался Николаевский мост. Настало самое сложное дело.       — Внимание! Отключить двигатели! Резкий разворот! Перекрываем русло, ставим между берегами! Приготовиться! — скомандовал Пруссия и схватился за штурвал.       — Капитан! Невозможно! Не впишемся!       — Впишемся! Отставить разговоры, на счет «три»! Раз… — Гилберт собрался, стараясь высчитать единственно возможную точку для разворота, шанс был только один, и тут понял: «Вот же она!» — Три! — закричал он, и резко крутанул штурвал.       К счастью, моряки за двумя другими штурвалами среагировали синхронно, Гилберт мысленно перекрестился. В рубке показалось, что Аврора на несколько секунд будто бы замерла, но корма продолжила по инерции свое движение, все набирая теперь неуправляемую скорость, горизонт перед взором задрожал и наклонился, Байльшмидт крепче схватился за штурвал, один из помощников-матросов не успел, упал на пол и скатился в угол. Гилберт, только чудом сумевший подхватить левой рукой положение второго штурвала, свой первый придержал коленом.       — Быстрее! Выравниваем крен!       Третий матрос тоже перехватился и свободной рукой помог дожать рукоятку. Аврора выровнялась, и завершила свое движение, встав ровно перпендикулярно руслу Невы, от берегов, что от носа, что от кормы, осталось свободным всего метра три.       «С Божьем помощью мы справились, достигали места назначения и вписались ювелирно», — прикрыв очи думал с радостью Байльшмидт, а затем скомандовал вслух: — Проложить переправы с корабля на берег! Включить все прожекторы! Навести орудия на Зимний дворец!

***

      25 октября погода в столице бывшей Российской империи, в столице государства, которое теперь осталось без имени в вихре страшных месяцев переходного времени, стояла отвратительная. По улицам гулял сырой резкий ветер с Финского залива, продирающий до костей, всюду были раскрыты зонты и расклеены грозные объявления временного правительства о запрете любых митингов, демонстраций и приказы солдатам и матросам не покидать казарм. Само «грозное» правительство укрывалось под золочеными сводами Зимнего дворца.       Листовки все висели, хотя самой власти Временного правительства больше не было. Город полностью принадлежал большевикам.       Петропавловская крепость также тем временем перешла под полное командование Брагинского, который участвовал в уличных боях. Через час Брагинский во главе небольшого отряда захватил редакции газет, приказав им срочно закрыться, типографиям до распоряжения остановить станки. Печатные машины замерли, словно мертвые, оставив на лентах не допечатанные листовки и либеральные газетенки. А Иван вошел в здание главного телеграфного узла Петрограда.       Брагинский подошел к столу дежурного телеграфиста. Мужчина с аккуратно стриженной бородой, поднялся, одернув рубаху, а, увидев, нацеленные на него дула винтовок революционеров, поднял руки вверх. Иван перевесил оружие через плечо и приказал работнику:       — Набирай: Гражданам России тчк временное правительство низложено тчк государственная власть перешла в руки органа петроградского совета рабочих и солдатских депутатов зпт военно-революционного комитета зпт стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона тчк       Во все города полетело это известие, которое пока еще не было правдой. Но все вокруг чувствовали — все предрешено.       Ближе к вечеру силы ВРК заняли штаб петроградского военного округа. На трибуну, украшенную алыми флагами взошел Ленин и произнес перед воинами-революционерами, увешанными крест накрест лентами с патронами, слова, ставшие всемирно известными.       — Рабочая и крестьянская революция, о которой все время говорили большевики, свершилась!       Солдаты и матросы вскинули штыки под купол дворца, громогласное ура не смолкало. А после этого революционеры без особого шума заняли Мариинский дворец, где проходило заседание предпарламента. Депутаты, не сопротивляясь, сложили полномочия и разошлись по домам. Следующим был Зимний дворец. Но подобраться к нему было непросто, главные мосты на подступах развели.       В эти минуты Брагинский и его войска увидели как мимо набережной идет «Аврора». С земли казалось, что огромный крейсер двигается быстро и легко, словно летит по темной ленте Невы, также легко, казалось, разворачивается, будто отточенным сотни раз движением на учениях, и изящно да грациозно встает поперек реки.       Революционеры дружно вскинули винтовки, приветствуя морских товарищей, те махали им с палубы, призывая взбираться по дощатым самодельным трапам и веревкам. Россия вбежал в рубку, горячо с порога обнял прусака.       — Ну! Я же говорил! Получилось! Я не зря всегда утверждал, что ты лучший капитан мира! Душа Балтики!       Бледный Пруссия до сих пор дрожащими руками крепко схватил русского за шинель и что-то пытался объяснить.       — Время, время, товарищ! После свидимся! — сказал Ваня, подхватывая винтовку и готовый бежать.       — Ваня, стой! Я с тобой, я еще помогу! — едва шевелил белыми губами Гилберт.       — Нет! Гил! У тебя еще одна задача сверхважная! Забыл? Залп по дворцу!       — Не жалко?.. такую красоту… Там потом можно музей сделать…       Пруссия посмотрел в сторону отделанного золотом прекрасного творения итальянского архитектора. Брагинский проследил за его взглядом горящими глазами, в которых Байльшмидт углядел решительность стереть все до основания, чтобы строить новый мир на руинах символа самовластия. Его слова его подтвердили:       — Не жалко. Новый выстроим, краше этого, только не в три слоя золотом обшитый, для народа, а не для царей.

***

      Оставив Гила на боевом посту, Иван перешел с революционерами на другой берег и оказался на дворцовой площади. Он приказал отправить буржуазным министрам ультиматум сдаться немедленно, иначе Аврора сотрет оплот буржуев в пыль.       Дворец охраняли только лишь юнкера, казаки и прислуга. Но Зимний не пустил без стука, министры на ультиматум не ответили. Первые накаты революционеров, которые смело бросились на баррикады, отбили защитники дворца. Среди всеобщей хаотичной суматохи голоса командиров были почти не слышны.       «Войска разрозненны, они должны образовать единый кулак, они ждут единого сигнала».       Брагинский оповестил несколько доверенных солдат и офицеров об условном сигнале, а самого верного матроса отправил на крейсер с запиской: «Готовность пять минут», времени на полевой телеграф уже не оставалось.       За эти минуты, когда он ждал выстрела, словно вся жизнь пронеслась перед глазами, время на циферблате ползло медленно. И вот прозвучал гул выстрела, пороховой дым завесой скрыл войска.       Революционеры волной бросились к Зимнему, проникали внутрь, разбивали окна, или даже просто входили в незапертые двери. Ворвавшаяся во дворец толпа смела его защитников. Зимний заполнился солдатами и матросами. По мраморным лестницам, о ступени которых веками только тихо шуршал шелк платьев придворных дам, двигалась громкая волна с винтовками, по бальным залам, знавшим только атласные туфельки юных фрейлин и шпоры их кавалеров в вальсах и мазурках, ступали грубые солдатские сапожищи, в зеркалах вместо бриллиантов блестели не менее ярко глаза революционеров и алые ленты на их бушлатах.       Брагинский рысью вбежал в комнату, где находились министры.       — Где члены временного правительства?       — Все они здесь, — ответили ему.       За спиной России образовалась толпа, «Отрубить им головы!» — кричали люди.       Россия краем глаза посмотрел на часы в золотой оправе, стоявшие на камине. В тот момент их стрелки замерли навсегда.       — Объявляю вам, как представитель военно-революционного комитета, что вы арестованы, — Брагинский остановил надвигавшийся самосуд.       Арестованных министров конвоировали в Петропавловскую крепость. Главе Временного удалось сбежать, обрядившись в женское платье. В три часа ночи 26 октября все было кончено.       Так завершилась Великая русская революция, в стране с этого дня была установлена советская власть.

***

      Брагинский прямо в шинели и с винтовкой рухнул на роскошное ложе, на шелка под огромным балдахином, поперек постели, принадлежавшей, видимо, какому-то царскому вельможе, а быть может и самому государю. Он во мраке и от круговерти огненно-алого перед глазами не понимал, где он находится.       Революционеры уже покинули разгромленный дворец — важное дело! Пошло объявление, что Ленин созывает второй всероссийский съезд советов. Иван тоже очень хотел посетить это историческое мероприятие, в кругу товарищей отпраздновать победу. Победу?       Россия вздохнул, чувствуя себя настолько опустошено, что не имел сил даже оторвать головы от шелковых перин, настолько же и одиноко, оставшись один в опустевшем огромном здании. И вдруг, будто почудилось, он услышал, как скрипнула кованная решетка парадных ворот на улице.       «Ветер севера…»       Все мышцы разом напряглись, Ваня оскалился и крепче схватился за оружие.       «Или… не ветер… Мародеры! Надо было оставить охрану!»       В собственной догадке он убедился, когда в гулкой тишине отчетливо услышал шаги на лестнице, Брагинский тихо и быстро перевернулся и занял позицию для стрельбы с кровати, прицелился в дверь и положил палец на спусковой крючок.       Но еще из коридора услышал голос:       — Не стреляй только, нервишки-то, небось, уже ни к черту, — и за этим знакомую смешинку, — Это я, и я ничего не собираюсь у тебя тут расхищать, хотя охранников надо было бы оставить.       А через минуты и сам Гилберт зашел в покои дворца, где находился Брагинский.       — Как ты меня нашел? — спросил Ваня, оставив оружие.       — Во-первых, ты плохо спрятался, а во-вторых, забыл, что я могу найти твою комнату даже через все эти коридоры и с закрытыми глазами.       Брагинский огляделся. Это действительно были его покои.       «Война, революция… я и позабыть успел, где жил еще, кажется, недавно. Словно это уже в другой жизни, и чужие воспоминания, словно сон, который мне рассказал кто-то, кого уже и в живых-то нет…»       Хотя и не было в этом неузнавании ничего удивительного: обстановка сильно изменилась, карнизы обвалились, и шелковые портьеры соскользнули и валялись грязными истоптанными тряпицами на полу, портреты имперских военных и государственных деятелей исколоты штыками, как и срезана и истерзана обивка мебели, на стенах не осталось ни одного зеркала — серебристые осколки, вперемежку с кусками фарфора от светильников и ваз.       «Товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья, и на обломках самовластья напишут наши имена…»       — Холодно, может камин запалить? — прервал размышления любимого Байльшмидт слишком простой и не поэтичной фразой.       Иван не ответил. Гилберт прошуршал штыком потухший портал, бросил спичку. Удивительно, что огонь разгорелся на казалось бы уже давно потухшем угле. И быстро набрал силу и яркость, осветив покои уже давно позабытым светом, разлившись ласковым теплом и подобием уюта.       — Это твой триумф.       Иван подобрал с половиц верховину металлического рожка от золоченой люстры с выбитым плафоном и водрузил, перевернув, на свою голову, словно корону с острыми лучами и отчаянно рассмеялся.       — Скорее, это твой триумф.       — Нет, твой! — твердо сказал Гилберт, подходя ближе.       Он сел рядом на кровать, стянул с плеч России шинель, трепетно прикоснулся к звездам в петлицах. Иван был уже в новой форме, без эполет, но в звездах. Россия печально опустил голову.       — Не жалей… — Пруссия снял с его головы импровизированную золотую корону, стер легким прикосновением кончиков пальцев слезу, что неудержимо скатилась по белой щеке, оставляя за собой дрожащий, светлый, мерцающий ледяными огоньками, след. — Я сегодня же короную тебя на новое царство, где все будут равны и дружны, где никогда больше не будет войны и смерти.       Пруссия несмело коснулся его губ. Ледяной поцелуй теплел, словно таяло, наконец-то, от столь давно желанного тепла сердце князя зимней стужи. Брагинский с отчаянной страстью ответил на ласки, скинул красногвардейский китель с себя, бушлат и морскую форму с прусака, наслаждаясь теплотой его плеч и груди, настойчиво и привычно перехватил инициативу. А затем вдруг прервался, глубоко дыша и глядя прямо в глаза Байльшмидту блистающим доверчивым взглядом, и лег покорно на ложе, удерживая Гила за руку, только бы не разорвать эту связь, не потерять его, вновь обретенного, в темноте. В комнате снова воцарилась тишина. Лишь ветер за окнами нес чьи-то поздние тени, танцевал вихрями по петроградским крышам.       — Я все-таки тебя люблю и не жалею ни о чем, ни о прошлом, ни о том, что должно свершиться сейчас, — прошептал русский в темноте. — Хочу лишь запомнить эту ночь, и то, чем мы заплатили за нашу свободу, твой запах и каждый стук сердца… на долгие-долгие годы.       — Йетс… унд фюр имеер, любимый мой, небесный… и через тысячу лет, я жив ли буду, или мертв, обниму тебя горячей рукою, или холодным Балтийским ветром. Но не совру ни тебе, ни себе… Любовь — это больше, чем жизнь или смерть. И я тебя… люблю… так бесконечно…       Пруссия заплел пальцы в холод светлых волос, снова приник губами к лицу, шее, груди до слез и боли в сердце любимого русского, припал нежно и трепетно к его божественному телу, как давным-давно укрытый плащом крестоносца припадал на коленях в святой кирхе к чаше с причастием, в которой, как и в новом глубоком поцелуе, тонули и тогда, и сейчас вся память и все горести, и снисходило на прозрачных крылах великое блаженство, и теперь снизошло… Как по небесной лестнице спускался к нему, бренному и недостойному прекрасный небожитель… и прусак забирал все сильнее и глубже божество свое, что так покорно и неожиданно с полной самоотдачей сдавалось в его руки…       Утро столица встретила впервые за многие месяцы спокойно. Брагинский, уснувший на плече Гила, укрытый одной на двоих шинелью, слышал, как за окном привычно гремят повозки, смеются дети, звенят трамваи. Где-то конюхи подковывали лошадей, а мальчишки за копейку чистили кому-то военные сапоги.       Наконец-то, душу его посетило еще неверное, призрачное чувство, как еще не до конца слетевшие с пушистых ресниц ночные грезы, о том, что все наладиться, не сейчас, и не столь скоро, но будет в итоге итогов все хорошо. Гилберт в подтверждение этой истине, крепче сжал в объятиях драгоценного главу нового великого Союза советских социалистических республик.       СССР.