Empty Hands and an Empty Plate

Снизу доносится стук тарелок. Накрывают на стол, и это означает приближение ужина. Долорес откладывает книгу, чтобы встретиться с остальными внизу — все равно из-за болтовни во время ужина будет трудно сосредоточиться на чтении. Она слышит, как скрипит дверца духовки, наполняя воздух чудесным ароматом какого-то очередного кулинарного шедевра, который Джульета приготовила для семьи сегодня вечером. Семью не нужно было звать на ужин. Здесь всегда царила какая-то особая атмосфера: разговоры постепенно спускались на первый этаж и достигали кульминации в столовой, город за стенами становился тише, угол преломления света, льющегося из окон, и его оттенок становились такими, как нужно. Благодаря своему дару Долорес могла бы приходить первой, но позволяла себе быть последней, чтобы по дороге напомнить случайным опоздавшим, чтобы они присоединились к остальным за столом. Но она слышит шаги, и крошечные различия в их весе, походке и направлении подсказывают ей, как каждый член семьи приближается к столу. В свою очередь и она направляется к лестнице и проходит мимо короткого темного коридора, ведущего в комнату tío. Она не может удержаться, чтобы не взглянуть на дверь и не встретиться с обиженным взглядом его лица, вырезанного на двери, виднеющейся в дальнем конце коридора.  Она слышит и его шаги, приближающиеся к столу. Она знает, что он никогда не уходил. Она единственная, кто знает. Последний раз она видела его четыре года назад, в ту ночь, когда церемония ее маленькой prima пошла не по плану. Семья не слушала ее, когда она пыталась рассказать. Казалось, никто не хотел признавать его существование, а тем более говорить, что он все еще в доме. Так что молча, без единого слова, каждый день она слушала его шаги, стук по деревянным балкам в стенах, неразборчивое бормотание под нос. Эти звуки были настоящим, но очень слабыми по сравнению с шумной суетой Ла Каситы, он никогда не производил шума, который нельзя было бы принять за неуклюжую крысу в стенах. Так бы она его и назвала, если бы кто-нибудь спросил о ее о том, что она слышала: она слышит крыс в стенах и те вечно болтают.  Это не так уж и неточно. Долорес направляется к столу и занимает место между Камило и mamá, с которой Феликс, очевидно, хочет поделиться какой-то историей. Она узнает в ней ту, что он уже рассказывал ей сегодня с таким же волнением. Долорес отвлеклась от разговора. Не то чтобы ей было скучно или она не хотела присутствовать — просто так часто случается с ее даром. Она легко отвлекается на посторонние звуки, или текущая беседа начинает сливаться с более сильным фоновым шумом, который она постоянно слышит. Время от времени она прислушивалась, настраиваясь на разные звуковые зоны, искала, что можно еще услышать. Она не так уж часто делает это в шумных местах, но иногда ей приятно ненадолго отвлечься от окружающей обстановки и сосредоточиться на каком-нибудь маленьком, скромном звуке посреди звукового хаоса, постоянно борющегося за ее внимание.  Во время еды она прислушивается к слабому потрескиванию дровяной свечи в нескольких комнатах от нее, хотя запах и вкус аппетитных эмпанадас, кажется, захватывают ее полностью. Но она не возражает. Долорес снова прислушивается к разговору, чтобы понять, стоит ли комментировать его, но, похоже, родители и дядя ведут беседу, прерывать которую было бы невежливо. Она мысленно отмечает, что нужно сделать Джульетте комплимент, когда семья разойдется, и, убедившись, что никто не обращает на нее внимания, возвращается к прослушиванию окрестностей. Она слушает далеких сверчков, затем ее внимание привлекает игривое щебетание и плеск птиц в луже на улице. Но вдруг ее путешествие прерывает еще один звук, на этот раз гораздо более близкий, — дрожащий вдох сквозь стиснутые зубы. И следующий за ним тихий всхлип.  Она сопротивляется порыву повернуть голову на звук, чтобы посмотреть, кто это - ей это и не нужно. Единственный мужчина слева от нее — отец, все еще возбужденно рассказывающий свою историю с широкой улыбкой на лице. Звук доносится не от него, а с другой стороны стены. Она слышит, как слеза ударяется о дерево, а язык прижимается небу, чтобы заглушить плач.  — Тихо, Бруно, они услышат тебя. Нельзя, чтобы они тебя услышали, — бормочет он себе под нос, голос едва слышен даже для нее. Долорес слышит скрип маленьких коготков по дереву. — Hola, mi pequeño amigo, — ласково говорит он тихим голосом. — Тебе удалось что-нибудь найти? Слышен стук коготков, крысы разбегаются. Бруно несколько секунд ждет, затаив дыхание, прежде чем выдохнуть. Когда он снова говорит, его голос становится только напряженнее. — Это ничего, все в порядке, я просто... украду что-нибудь сегодня вечером. Долорес слышит, как он глубоко вздыхает, пытаясь что-то учуять или просто успокоиться, но запах, должно быть, дошел до него, потому что в животе у него заурчало, и он тихонько проскулил:  — Черт возьми, сестренка, ты меня убиваешь… Долорес смотрит на поднос с эмпанадас и на стену, за которой сидит Бруно,  — на ней нарисовано семейное древо. Портрет Бруно расположен между яркими портретами мамы и тети Хульеты, в самом центре древа, но краска, которой он нарисован, уже потускнела, поцарапалась и слегка потрескалась. О нем забыли. Долорес приходится подавить в себе сочувствие, когда она слышит, как Бруно ломается. Он подавляет вздох, не справляется, затем еще один, а потом перестает пытаться. Его тихие всхлипывания слышны на фоне веселого разговора за столом, но они отдельны и совершенно одиноки. Она слышит, как его голова выскальзывает из рук и падает на импровизированный стол перед ним. Бруно зарывается лицом в руки, и его теперь уже приглушенные рыдания усиливаются. Она слышит каждый вздох, вырывающийся из его горла, заглушающий его настоящий голос, он не хочет, чтобы его услышали. — Лола, ты в порядке? Тихий голос мамы возвращает ее к разговору за столом, и Долорес снова пытается скрыть свою жалость. Она подумывает рассказать Пепе, но тут же чувствует, как на ее лицо падает пара крошечных капелек дождя. Пепа не хотела бы слышать о нем.  — О, да, я в порядке, просто... отвлеклась на шум. Облако слегка светлеет, но Долорес все равно чувствует беспокойство Пепы. Однако она, похоже, намерена поднять ей настроение в любом случае.  — Знаешь, может, тебе стоит взять последнюю эмпанаду, пока твой брат не доел их все, —  шепчет она, пока Камило с жадностью вгрызается во вторую, а на его тарелке лежат еще две.  Долорес подавляет смешок, глядя на огромный аппетит ребенка, а затем в нерешительности смотрит на поднос. В ее собственной тарелке, несомненно, достаточно еды, но она шепчет Пепе спасибо и молча берет последнюю эмпанаду.  Быстро оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что никто не смотрит, она засовывает эмпанаду под стол и заворачивает ее в салфетку. Выйдя из-за стола, она крадучись покидает столовую, что-то пишет на салфетке, а затем прислушивается, нет ли поблизости крыс. Она слышит одну из них за стенами и поднимается по лестнице, чтобы успеть увидеть, как та исчезает за картиной в коридоре. Она еще раз оглядывается по сторонам, а затем отодвигает картину в сторону, открывая зияющую дыру в стене. Долорес некоторое время смотрит в проход, который все это время был спрятан на виду и не обнаружен никем, кроме нее самой и дяди, который время от времени им пользуется… и крыс, последняя из которых уже убегает по тонкому проходу. — Подожди... — шепчет она, и крыса, бегущая по проходу, замирает, повернув к ней круглое ухо. Кажется, она готова в любой момент снова броситься наутек, но тут ее маленький носик вздергивается от запаха эмпанады, и она тут же разворачивается.  Двигаясь медленно и бесшумно, Долорес кладет завернутую эмпанаду на пол. Крыса осторожно приближается, обнюхивает подношение, а затем отхватывает маленький кусочек корочки.  — Эй, — сказала Долорес, чем заставила крысу отпрыгнуть на несколько шагов и уставиться на нее. Долорес нерешительно посмотрела в ответ. — Ты принесешь это ему?.. Крыса еще мгновение смотрела на нее, а затем снова побежала с куском корки во рту и исчезла за углом. Долорес коротко вздохнула и отступила от прохода, пока никто не увидел ее, закрыв за собой картину и прислушиваясь, не идет ли крыса следом. Она уже достаточно наслышана и сделала достаточно выводов из всех этих односторонних бесед дяди с его крысами-компаньонами, чтобы надеяться, что крыса поделится с ним; и, конечно, мысленно следуя за ней, Долорес слышит, как она находит его. Крыса вскакивает на стол, и ее маленькие лапки затихают, ощупывая кожу.  — Чт… — он медленно поднимает голову и вытирает лицо, — что такое, pequeñin?  Крыса обгрызает кусочек корки, издавая короткие чавкающие звуки.  — Ты нашел еду? — его тихий голос слегка дрожит от волнения, но затем снова падает. — Здорово, но они меня увидят. Я подожду, пока они уснут.  Снова раздаются скребущие звуки.  — Эй, отпусти... Карлос, что ты делаешь?  Скрежет усиливается, к нему присоединяется еще больше крыс.  — Хорошо, сумасшедшие вы зверушки, — ласково шепчет он, вставая и отряхиваясь. Шаги нескольких маленьких крыс эхом отдаются от стен, а за ними — шаги их забытого друга, который идет, карабкается и прыгает вслед за ними. — Не знаю, куда вы меня ведете, ребята, — бормочет он, сворачивая за угол вслед за возбужденными грызунами, — но я говорил вам, что не выйду из-за стены… Бруно молча застывает напротив узкого прохода, где Долорес положила завернутый в салфетку подарок, и смотрит на него.  — Как... — вздыхает он тише шепота. Бруно медленно, спокойно подходит к эмпанаде и поднимает одну из салфеток. На ней написано «Кушай хорошо, tío». На мгновение он замирает, а затем испускает вздох, и вместе с ним отпускает и страх быть обнаруженным. Но в его голосе слышна слабая улыбка.  — Долорес... конечно... Он открывает салфетку и слегка задыхается. Его голос снова дрожит, когда он шепчет самое искреннее «спасибо», которое Долорес когда-либо получала за эмпанаду. Она мягко улыбается и встает, небрежно опираясь на перила, и, уходя, едва заметно но отчетливо проводит пальцами по картине. Бруно издаёт небольшой смешок и благодарно хмыкает, после чего подхватывает эмпанаду и убегает в свой маленький уголок со столом, чтобы «присоединиться» к семье за ужином. Долорес тоже возвращается за стол, продолжая слушать Бруно за разговорами остальных членов семьи. Бруно впивается зубами в эмпанаду, поглощая ее как человек оголодавший, но тщательно смакующий. Долорес понимает, что бедняга, вероятно, не ел горячей пищи все те годы, что он прятался в стенах.  — О, большое спасибо, сестренка, — говорит он, собирая последние крошки с салфетки, чтобы насладиться всем, что у него есть. Долорес улыбается. Она знает, что разрыв между ним и остальными членами семьи слишком велик, слишком наполнен отрицанием, обвинениями и горем, и ничто не сможет преодолеть его так быстро; но она рада сделать хоть что-то, дать ему знать, что кто-то помнит о нем, заботится и желает ему добра. Она рада дать ему все, на что способна, — украденную эмпанаду, которую можно съесть с другой стороны семейного древа, которое, кажется, вполне довольно тем, что позволяет его портрету выгорать на солнце.