Мортидо

             Картина мира, нарисованная Каем, угнетала. Роскошь гостиной в этот момент показалась мне презренной, ведь получается, что система заставляет нас желать быть богатыми, постоянно подсовывая заведомо неверные способы, как это сделать, чтобы мы всегда находились в самом эпицентре её отвратной игры. Система манипулирует нашим сакральным представлением о Рае, чтобы мы жили в её Аду.              — И всё же получается, что мы порабощены, — заключила я вслух, — в самой изощрённой форме, когда мы даже не способны осознать своего рабства, как-то бороться с ним, и уж совершенно невозможно для нас из него вырваться.              Кай сделал неоднозначный жест снисходительного согласия и продолжил говорить, переворачивая мысль.              — Нет рабства, — продолжал Кай. — Мы добровольно играем по правилам, и по правилам настолько разнообразным, что единственный способ их не соблюдать, это вовсе не играть, а значит, вовсе не жить.              Ну вот опять. Чего и следовало ждать. Суть проклятья одиночества: его философия, его источник и причина тяги к смерти.              — Но люди способны нарушать правила, — что-то запротестовало во мне. — Чем суровее правила, тем более хитрыми и изворотливыми становятся те, кого обязывают им следовать.              — И это тоже правило, — Кай, казалось, был непобедим в своём понимании одиночества. — Всё, что может сделать человек, изначально подчинено тем или иным законам. Такое вездесущее свойство правил приводит к тому, что правил нет вовсе. Ты можешь делать любые выводы, искать лазейки или исключения, но все они будут подчинены тому или иному заранее существующему закону системы. Её манипуляция безупречна, ибо объекты её манипуляции до последнего пребывают в заблуждении, считая, что им так или иначе удалось избежать воздействия.              Очевидно, что Кай всё время мне говорит о том, как устроен мир, а я почему-то не могу это услышать и постоянно спорю. Дело не в Кае, дело во мне. Моё сознание не подпускает к себе подобную правду. Но почему?              — Зачем система хочет, чтобы её «питомцы» убивали себя? Ведь это означает, что она стремится исчезнуть. Всё это бессмысленно.              — Не оттого ли, что смысл всего этого чрезвычайно прост. Источник для самой себя. Топливо для самой себя. Начало в конце. Вечный цикл. Вещь в себе. Всё слишком просто. Простота, однокомпонентность, элементарность — самое сложное для понимания в мире. Труднее всего вообразить и объяснить абсолютность чего-то, его неразнообразность. Когда нет ни правил, ни исключений. Например, как тебе такой замысел: всё — есть Я.              — Всё — есть ты? Скорее, всё, что ты есть — это безумие! Которое слишком заразно, неизлечимо, боюсь, не совместимо с жизнью.              — Ты заблуждаешься снова. Жизнь не конечна. Конечность чего бы то ни было — ещё одна огромная иллюзия этого мира.              — Но почему проклятье одиночества заражает самоубийством? Если смерти нет, не нужно её бояться.              — Вопрос так не стоит. Все будут бояться смерти. Все в неё верят. И то, что твои мысли о смерти внушены одиночеством, самое страшное. Именно так человеческая суть не сливается со светом, а остаётся на службе тьмы — остаётся неутолимая жажда любви, и поэтому мои жертвы приходят ко мне. Ещё при жизни их души теряют покой. Я для них маяк. Я зову их, обещая блаженство, только подойдя ко мне ближе ради блаженства они способны на всё. И на каждом этапе есть способ остановиться, или вернуться обратно, или стать на путь любви. Но нужно знать как. Невежество — худшее из существующих зол. Так что вот почему я тебя не хочу отпускать из Бардо: чтобы ты не смогла излечиться от своего наваждения. Я желаю тебя. Я желаю, чтобы ты осталась под моей властью.              — И всё же ты однажды отпустил, и меня здесь не было очень долго. Зачем? Зачем надо было рисковать?              — Я не отпускал тебя. Ты ушла, но осталась со мной. Ты бы всё равно вернулась (даже если б не Лиза), просто чтобы избавить мир от влияния одиночества. Я мог бы держать тебя, говорить, что из-за моей привязанности на тебя я воздействую совсем по-другому, чем на пленниц Каролины. Потому что ты не её пленница, а моя. Да, я бы уберёг тебя от страшных «дел» и от мук совести.              Но ты меня очень задела своим страхом. Ты увидела меня и переменилась ко мне. Я не такой беспомощный в своём влиянии. Кое-что контролировать можно. И раз тебя так оскорбило моё внешнее уродство, мне захотелось показать тебе его изнутри. Чтобы ты поняла меня. Чтобы ты стала как я, — неожиданно смутившись, признался Кай. Я не знала, что ответить. Поэтому он продолжил: — Я сопротивлялся проклятью одиночества, избегал общества, не хотел причинять зла. Всё было просто. Я знал, кто мой враг, и держался от него подальше — самый верный способ не столкнуться со своим врагом. Но в Бардо появилась ты. Мои стражи отозвались на твоё появление. А значит, я мог освободиться.              В тот день, возле дэ Эскобъядо, когда во время поцелуя твоя сумка соскользнула с плеча, а из неё вывалились вещи, я сказал, что ты ещё вернёшься, не из-за Белой Королевы, дневника Каролины, — тихо и с нежностью продолжал «призрак». — Ты должна была вернуться из-за календарика, который я увидел вклеенным в молескин. Потому что до того момента, я не знал, как рассказать тебе о нашей детской истории. И поскольку ты меня не узнавала, я даже боялся, что ты всё напрочь забыла. И если бы ты ушла, я не смог бы тебя вернуть. Но теперь небольшой намёк должен был заставить тебя увидеть то, что ты по всей вероятности прятала от самой себя. Я с первого взгляда узнал тебя. В ту грозу, когда я «ломал» ограду дэ Эскобъядо, я пришёл поговорить о нашем давнем знакомстве, поэтому я напился, вернее, сделал вид, что напился, чтобы было оправдание моим странным речам, если бы я решился говорить. Ты не узнавала меня, а мне так хотелось, чтобы узнала. Но теперь ты уже знаешь.              — Знаю. Мне было четырнадцать лет, когда мы виделись с тобою в детстве, — ответила я. — История с призраком меня напугала. Память каким-то образом стёрла и перемешала все лица и события той поездки. Если бы я самого Яна встретила, я бы его не узнала. Так и случилось, ведь я встретила его, вернувшись из Бардо, и узнала в нём только тебя. Я не помнила ни его, ни тебя из детства. Но я заглянула в «своё сердце», и заподозрила, что ты и был тем призраком. Только мне до сих пор с трудом в это верится.              — А если бы узнала сразу, то сбежала бы ещё раньше. Я отпустил тебя тогда. И отпустил теперь. Мне хотелось, чтобы ты пришла ко мне сама. Посмотрела бы на всё это издалека и вернулась. Осталась бы со мной не потому, что тебя держат, пришла бы не потому, что заманили, а потому, что хотела. Но мне с моим обликом надеяться на такое не стоило. Так что, я обманулся.              — Но зачем меня сюда заманил Ян? История с Яном и его письмом про завещание дэ Эскобъядо всего лишь приманка, обман? А как же газеты, и …              Я задумалась и припомнила, как вышло, что я вообще обнаружила письмо: когда я тянула с полки книгу, другая упала к моим ногам; это была не случайность — её мне подбросили.              — Чтобы моё влияние заставило тебя покончить с собой, а я бы в отместку разрушил Сакрам и уничтожил Каролину. Письмо, я полагаю, было одним из вариантов приманки. Случаи, описанные в газете, действительно произошли, но не все они не были связаны с Проклятьем. Газета просто использовала легенды для привлечения внимания. Народ здесь живёт суеверный, так и получается, что реальные вещи становятся пищей для домыслов, учитывая, что в Сакраме много десятков лет проводились научные эксперименты с печальными последствиями. Что касается ключа и карты, которые ты нашла, то накануне твоего приезда ночью у дома привратницы кто-то был. Мне это видно по записям с камер — я наблюдаю за входом в лес. Там иногда ошивается местная молодёжь в поисках острых ощущений. Но когда я увидел тебя на опушке леса на следующей день — это было для меня шоком. Видимо, ночью по заданию Яна прятали для тебя ключ и карту, и трусливый «наёмник» не пошёл в дом, он бросил капсулу у могильной плиты, притоптал, чтобы никто другой не подобрал и не стырил, а так, наверно, решил, что сойдёт как будто ты нашла капсулу в доме и сама выкинула. Разумеется, я отключил для тебя все иллюзии, а некоторые наоборот включил, привлекая внимание к могиле и поблестев цепочкой в земле, потому что без помощи иллюзии блеск не смог бы привлечь твоё внимание. Я бы тебя ни за что не отпустил, на то, видимо, и был расчёт. Так что только по карте ты никогда не зашла бы сюда. Система распознаёт лица, и поэтому лес для тебя с тех пор был открыт. Ключ, который мог до сих пор храниться у Доминиана, мог быть скорее от башни, потому что от Сакрама ключи не нужны — двери всегда открыты, поэтому было ясно, что тебя хотят завлечь именно в Башню. Пока ты сидела на лавочке, собираясь с духом, чтобы отыскать карту, пока добиралась по лесу, я наспех организовал какие-никакие бытовые удобства, вроде электроприборов (благо, электричество, вода и комната спальни были налажены ещё со времён последних «пленниц», оставалось лишь заменить постельное бельё). Главное, что всё это тебя увлекло, обмануло, заинтриговало, ты заинтересовалась, не могла долго уйти и, в конце концов, попалась в подстроенную Яном ловушку — в мой плен. Только он неправильно представлял себе моё поведение. Ничего у него не вышло. Зато у меня теперь есть ты, и ты никуда теперь не денешься, каким бы мерзким внешне я тебе не казался бы. Теперь у Яна нет козыря, а я, безобразный урод, больше не одинок, ко мне вернулась моя любовь. И ты будешь любить меня. И останешься рядом. Ты моя. Навсегда.              В этот момент я покраснела. Его слова про любовь, но они эгоистичны, он не хочет знать моих желаний, он не воспринимает всерьёз мой страх. Одиночество — оно и есть одиночество — эгоистичное и безжалостное. Но стыдно мне стало не поэтому. Я вспомнила, что вот эту его любовь (то есть меня) совсем недавно плотски любил его брат. Какая реакция была бы у Кая на эту новость? Мне даже захотелось причинить ему боль.              — Почему ты отводишь взгляд? — спросил Кай. — Ты покраснела.              — Не знаю. Здесь душно, — я принялась обмахиваться ладонью.              — Правда? Не чувствую. А знаешь, чего я ещё не чувствую?              — Чего? — спросила я, подняв на него нарочито прямой взгляд.              — Я не чувствую «проклятья одиночества».                    Тревожный смешок вырвался у меня сам собой              — Что ты имеешь в виду?              — Я сразу это заметил. Но не верил. Не хотел верить. Отказывался об этом думать. Но я не ошибся. С кем ты переспала?              Врать в наглую — плохая идея.              — Не знаю. Я была пьяная.              Лучшая ложь — это полуправда.              — Тебе не хотелось никого кроме меня. Скажи честно.              У меня на глазах проступили слёзы обиды. Всё-таки я не люблю причинять боль.              — Зачем ты спрашиваешь…              — Если и так знаешь? — Кай закипал от злости. — Диана…              — Так получилось. Ненарочно. Я действительно была пьяна. Он меня спас. И видимо, мне хватило времени. Понимаешь? Это случайность. И он так похож на тебя… — закончила я дрожащим шёпотом сквозь всхлипы тихого рыдания.              — Похож на меня? Вот уж нет.              Кай «взорвался» мгновенно и передо мной оказался разъярённый уродливый монстр.              — Надеюсь, ты хорошо запомнила его, — рычал он. — Теперь перед тобой буду только я такой, какой есть.              Слёзы остановились, а всё ещё мокрые глаза распахнулись от ужаса и не моргая разглядывали безобразную фигуру.              Он шёл ко мне, слегка хромая, и злорадно скалился, а может, так на его лице преображалась улыбка. От волнующего, смущающего страха кровь царапала вены изнутри ледяными колючками. Дрожь била волнами, хотя мне было жарко. Щёки пылали. Глаза смотрели неотрывно. Я не смогу оставаться с ним наедине. Я попятилась и схватила вазу, готовая запустить в него. Он рассмеялся.              — Не подходи, — предупредила я.              — Хочешь бить посуду? Считаешь, что у тебя больше причин злиться, чем у меня? Или ты хотела запустить этой вазой мне в голову? Ты же понимаешь, что это не поможет. Давай. Разбей. Хорошо. Я начну.              Он схватил блюдо с фруктами, и в следующую секунду оно рухнуло на пол, расколовшись на крупные черепки, а питахая и персики из него покатились в разные стороны.              Я вздрогнула и не удержала влажной от переживаний ладонью широкое горлышко вазы, и она упала.              — Если что, эта ваза стоила несколько тысяч, — сказал он со значением.              — Выписывай счёт, — дерзила я.              — Может, договоримся? Как на счёт тысячи поцелуев? — насмехался Кай.              Я взглянула на его безобразные губы, зажмурилась и отвела взгляд, в последний момент замечая, что Кай делает шаг навстречу.              — Не подходи, — шёпот моей просьбы летел в сторону, но своего адресата настиг.              Он опять яростно зарычал, схватил графин на баре и разбил его.              — Хватит! — закричала я, не выдержав. — Кто будет убирать этот бардак? — отвлечь, увести от мрачных мыслей, вернуть на землю — унять его нелепую ярость.              — Такому уроду, — с горечью и злостью, и с одержимым весельем громко и пафосно говорил Кай, — не пристало жить в убранных помещениях! Я чудовище! Здесь должна быть разруха, грязь, паутина!              Теперь, когда ему не нужно было притворяться, его обида, ревность и злость принялись крушить всё вокруг. Он хотел даже повредить одну из картин на стене, но умиротворяющий пейзаж Моне остановил его руку.              Нужно было бы подойти, обнять, успокоить. Почти могла, но нет. Тяжело смотреть на его безумие и бояться утешить. И могу ли я? Имею ли право? Нужно оставить его одного. И я пошла к выходу из замка под его разъярённый смех, а когда уже была у двери, он затих, и я обернулась из любопытства.              — Ты не уйдёшь, — сказал он, прожигая меня взглядом. — Ты не найдёшь дорогу из леса. Иллюзии снова работают для тебя. Ты останешься здесь навсегда, со мной. Так что привыкай к моему уродливому лицу. И не оскорбляй меня страхом и отвращением.              Зачем бы мне сюда возвращаться, если бы я собиралась уйти? Я распахнула дверь и вышла из замка.              Кай не пошёл за мной, и я не чувствовала угрозы от него. Но понимала, что ему больно и моё присутствие только усиливает боль. Ему нужно пережить это, принять. И мне тоже. Мне не досадно и не обидно. Я чувствовала себя наказанной.              Не только я в его плену, но и он в моём.              Я ушла из Сакрама без всего, лишь успела накинуть куртку. Хорошо что дэ Эскобъядо была не заперта. В башне стоял холод, но я всё равно открыла окно. И включила обогреватель. Уселась в кресло напротив окна, закуталась в одеяло и пила горячий чай. Думая над всем, что произошло, я с грустью смотрела в ночную пустоту.              «Закрыл» лес? А ведь и тогда мог. Но не стал. Отпустил. Обманулся. Какие же мы слабые перед своими желаниями.              Послышался тяжёлый стук в дверь.              Кто там?              Ворон?              «Никогда!»