Белый паук на цветке ликориса

      Кадзуми остановилась в каменных воротах и прикрыла глаза, впитывая атмосферу. Полная тишина, никаких звуков. Слышно только, как шелестят листьями деревья, но не более того. Издалека, правда, доносятся звуки города, однако они слишком далеко, их почти не услышать. Если сосредоточиться и заставить себя не обращать на них внимание, можно услышать полную тишину.       А тишина всегда состоит из звуков.       Кадзуми с детства знала это. Даже когда казалось, что никаких звуков нет, всё равно она слышала что-то. Лёгкий, почти невесомый шёпот, преследовавший её. Маленькая Кадзуми всегда боялась его и стремилась наполнить всё вокруг звуками, чтобы заглушить его. И когда вокруг всё гремело, когда Кадзуми была среди говорящих людей, когда она терялась в этих звуках, она переставала слышать шёпот.       Но он всегда был рядом. Как только маленькая Калзуми ложилась в постель и закрывала глаза, шёпот находил её. И тогда она слышала. Она слышала миллионы и миллиарды голосов, говорящих с ней. Самые разные — детские и взрослые, молодые, полные энергии, и старческие, уже уставшие от самого существования. Но все они неизменно говорили шёпотом. Маленькая Кадзуми пугалась и плакала, закрывая уши руками. Однако даже тогда шёпот не утихал. Напротив, он становился лишь сильнее.       И в конце концов Кадзуми начала прислушиваться к нему. Голоса говорили всегда разное. Одни жаловались ей, другие благодарили, третьи проклинали. Иногда они даже начинали говорить на других языках, но Кадзуми никогда не понимала их. Однако она слушала их. И слышала.       Они вели её на кладбище.       Ей потребовалось время, чтобы понять: она слышала мёртвых. Они взывали к ней из-под земли и из собственного праха, манили её. На удивление, когда Кадзуми поняла это, она не испугалась. Она просто пришла в первый раз на кладбище и начала ходить между могилами, рассматривая надписи и фотографии, оставленные цветы и благовония. Она бродила там, пока не стемнело, потому что уходить ей не хотелось.       Ведь впервые Кадзуми почувствовала себя дома.       Она открыла глаза и прошла внутрь кладбища. Небольшое, скрытое от всех, отделённое от города дорогой, оно было очень уютным. Кадзуми любила приходить сюда, чтобы подумать. Смотритель кладбища прекрасно знал её и всегда радовался ей, когда она приходила. Если у Кадзуми было настроение, она разговаривала с ним обо всём на свете. Смотритель был хорошим человеком, который не считал её странной из-за того, что она ходила на кладбище. Однако часто, когда Кадзуми не хотелось ни с кем разговаривать, он не замечал, как она приходила и уходила. Может быть, мёртвые скрывали её, помогая ей.       А Кадзуми помогала им. Она слушала их, разговаривала с ними. Успокаивала их, помогала смириться с тем, что их жизнь закончилась. Приносила цветы на пустые могилы — букеты, которые делала сама. Мёртвые говорили ей, что им всё равно, что лежит на их могилах, им надо, чтобы лежало хоть что-то. Тогда о них будут помнить. Память была важнее всего в загробном мире.       Сейчас Кадзуми прошла к небольшой могилке под деревом и остановилась рядом с ней. Неприметный камень с фотографией маленького мальчика. Улыбка была такой яркой, что казалась до сих пор живой. Кадзуми опустилась на колени и положила цветы рядом с камнем.       Это была новая могила, сразу было видно. Фотография новая, камень ещё твёрдый. Но на ней не было ничего, кроме букета Кадзуми. Она не знала, что произошло, а дух мальчика в испуге молчал. Тогда девушка улыбнулась и тихо заговорила: — Привет, малыш. Меня зовут Ликорис. А тебя как?       Никакого ответа. Кадзуми помолчала, однако услышала лишь привычный шёпот, который на кладбище всегда становился немного тише, как будто беспокойные мёртвые успокаивались, когда она оказывалась рядом. — Всё хорошо, малыш. Это новый этап, — проговорила Кадзуми. — Скажи, что ты видишь? — Темно. Темно. Спаси меня, — вдруг услышала она тоненький голосок. Он ещё не звучал как шёпот. — Спаси меня, Ликорис. — Тшш… Малыш, тебя не надо спасать. Ты в порядке, — Кадзуми мягко улыбнулась. — Тебе сейчас сложно понять это, я понимаю. Поэтому я побуду рядом, хорошо?       Голосок ничего не ответил. Девушка слегка переместилась, сев спиной к могиле и прислонившись к ней. Холодный камень ощущался так хорошо, что она не смогла сдержать улыбку.       Какое-то время она сидела так, смотря вверх. Шёпот вокруг неё стал немного громче, как будто несколько голосов присоединились к нему, однако затем он немного стих. Кадзуми прикрыла глаза, наслаждаясь относительной тишиной.       Ей нравилось сидеть вот так, прислонившись к могиле и закрыв глаза. Тогда она была одна. И по-настоящему была дома.       Это было удивительно, но она никогда не чувствовала себя дома в том здании, где жила её семья. Там был не дом. И не было дома нигде в этом мире. Она везде была чужой, всегда, всю жизнь. Она смотрела на живых людей, понимала их эмоции и даже чувствовала сама. Но всё это было как будто сквозь плотную стену из ваты. До неё доносились лишь отголоски чувств людей, и её собственные ощущения всегда были какими-то приглушёнными, будто доносившимися из-под земли. Она могла только смотреть на эту жизнь, но ощутить её была не в силах. Поэтому нигде ей не было места, нигде она не была дома.       Дома Кадзуми чувствовала себя, лишь когда оказывалась на кладбище.       Казалось, среди шёпота мёртвых, вечно преследовавших её, она обретала покой и уверенность. Только возле них она чувствовала себя так, словно наконец нашла своё место. Это казалось бы ей странным, если бы она не видела живых. Но она видела их, видела их каждый день, и каждый день она ощущала себя чужой в этом мире. В мире живых ей не было места — так что удивительного в том, что она нашла место в мире мёртвых?       Неправильная, странная… Она знала, что о ней говорили. Многие в её классе презирали её — Кадзуми слышала их шепотки о том, какая она ненормальная и странная; о том, что она вечно витает в облаках и ни на что не способна. Кадзуми слышала их, но не слушала. Ей, в общем, было всё равно. В конце концов, все эти люди окажутся в другом мире. Все они будут взывать к ней и молить её об успокоении. И она даст им его, потому что смерть уравнивает всех.       Были и такие, которые откровенно ненавидели её. Это была её родня. Её семья, которая должна была стать её опорой и поддержкой, которая должна была дать ей дом. С детства они презирали Кадзуми, моментально разглядев, какой ненормальной она была. Они возненавидели её — они, такие практичные, сосредоточенные на этой жизни так, как будто больше на свете ничего не было, возненавидели её, которая видела куда больше, мыслила шире. Кадзуми их не винила. Наверное, будь она такой же, как они, она бы тоже себя возненавидела.       «Тёмная комната, жуткий шёпот, наполняющий её. Кадзуми сидит, спрятавшись под столом, и слушая эту какофонию голосов. Завтра она должна пойти на кладбище, положить на одну из могил букет цветов. Помочь ещё одной заблудшей душе осознать, что произошло. Она думает об этом, потому что не хочет думать о другом.       Неожиданно дверь тихо открывается, и Кадзуми слышит, как кто-то входит в комнату. Она испуганно прижимает руку ко рту, чтобы случайный вздох не выдал её. Но поздно. Прямо перед ней появляется знакомое лицо. — Нашёл тебя.       Она не может даже вскрикнуть от ужаса, когда её хватают и вытягивают из-под стола. Брат смотрит на неё с какой-то язвительной ухмылкой, и от страха ей кажется, что она сходит с ума. Шёпот вокруг становится ещё взволнованнее, ещё страшнее. — Будь хорошей девочкой, Кадзуми…»       Она мотнула головой, избавляясь от воспоминаний. Ей не хотелось осквернять кладбище подобными мыслями. Сейчас она дома. Она не должна думать о таком.       Но не думать не получалось. Были люди, которые ненавидели её, а были и те, которые причиняли ей вред. Были и те, которые знали о том, что происходит, но не помогали ей. «— Мама!       Сбивчивый рассказ. Слёзы, боль в груди. Огромные испуганные глаза напротив. Мягкие, тёплые руки, которые совершенно не помогают. — Молчи, Кадзуми. Будь хорошей девочкой. Молчи…»       Те, кто ненавидел и причинял ей боль. Те, кто знали об этом и ничем не помогали ей. Кадзуми даже не знала, что хуже. Ни о ком из них ей не хотелось думать.       Когда воспоминаний и мыслей становилось слишком много, бежать было некуда. Как можно убежать от самой себя? Кадзуми не знала этого. Пока однажды не нашла способ сбегать из ловушки собственных размышлений, чувств — и из ловушки этого ужасного мира.       Она сунула руку в карман юбки и достала маленький пакетик. Привычная рутина успокаивала — может быть, в этом настоящий смысл? Но Кадзуми уже знала, как действует кокаин. Какое спокойствие он приносит, какое счастье заставляет испытывать.       Она поднесла небольшую карточку к носу и резко вдохнула. Потом ещё раз. Белый порошок скрылся в ней, осел на слизистой и впитался в её организм. Кадзуми вздохнула и откинулась на могилу. Теперь надо было лишь подождать.       Да, были люди, которые ненавидели её. Но были люди ещё хуже. Их влекла её странность, её мечтательность, её отстраненность. Такие люди будто коллекционировали странных друзей или девушек. Потом они ходили и хвастались друг перед другом, какие у них необычные партнёры или знакомые. Кадзуми тошнило от таких.       Поэтому она была так счастлива, когда встретила Кобо.       Кобо был таким… нормальным. Никакого осуждения, никаких попыток понять. Он просто принял её такой, какая она есть, со всеми её мечтательными взглядами, со всеми странными словами и разговорами о смерти. Принял, никому не рассказывая об этом, и позволил ей остаться рядом.       А Кадзуми… Кадзуми каждый день благодарила богов за него. Она не знала, что вообще есть такие люди. Не знала, что Кобо был таким, хотя проучилась с ним несколько лет. Не знала, чем заслужила такое счастье с ним.       Но знала, что уже никогда не сможет отпустить его.       Кобо раскрасил её жизни. Почти в прямом смысле: он заставил её увидеть красоту мира живых. Рядом с ним Кадзуми начинала лучше понимать свои эмоции, сильнее чувствовать их. Она видела и эмоции Кобо, начинала понимать и их тоже. Рядом с ним мир становился чётче, звуки — громче, а вечный шёпот, преследующий её, — намного, намного тише. Как будто она оказывалась на кладбище, дома.       Кобо был её домом.       Кадзуми каждый день думала о нём. Думала о том, как вечером встретится с ним, как он обнимет её так, как только он обнимал. Она не слишком любила целоваться, да и сам Кобо обычно не особенно горел желанием. Куда чаще они просто обнимались и держались за руки, гуляя и разговаривая обо всём на свете. Кадзуми знала, что он выслушает любые её мысли и примет их, а потому разговаривала с ним, не боясь осуждения. И Кобо действительно ни разу не осудил её за её мысли или высказывания.       Осудил бы он её за наркотики? Кадзуми почему-то была уверена, что нет.       От таких мыслей ей внезапно стало хорошо и спокойно. На губах появилась улыбка, и она ощутила себя так, как будто взлетает. Кадзуми знала: если сейчас она откроет глаза, мир вокруг станет таким же ярким, каким становился, когда она была рядом с Кобо. Всё вокруг будет насыщено цветом, и она будет лететь через эти красочные пятна, впитывать их так, как сухая мёртвая земля впитывает крохотные капли воды.       Радость охватила её. Все чувства разом обострились. Она слышала чьи-то голоса на шоссе, шорох шин проносящихся мимо машин, шелест деревьев и стук маленьких камешков, перекатывающихся от ветра. Шёпот мёртвых наконец перестал пугать её и волновать. Она начала слышать радость в их голосах.       «Наконец-то всё закончилось!»       «Не болит, больше не болит!»       «Я лечу, я счастлив!»       Кадзуми улыбнулась сквозь цветовую полудрёму. Она радовалась, когда слышала счастливый шёпот мёртвых. На сердце становилось легко, когда она слышала, как люди понимают и принимают свою смерть, не боясь её. Потому что Кадзуми сама знала, вероятно, очевидную для многих вещь: смерть была лишь началом. Дальше было ещё много всего. Кадзуми не знала, что точно ждало людей на той стороне, но знала, что что-то есть. Как только мёртвые смирятся со своей смертью, как только они примут тот факт, что прошлый период для них закончился, они смогут двигаться дальше.       Поэтому, в отличие от многих, кто знал, что смерть была лишь началом, Кадзуми не боялась её. Никогда не боялась умереть. Она не знала, когда придёт её время, но ждала его с огромным нетерпением. Жизнь была хороша, каждый день был прекрасен, несмотря ни на что, Кадзуми знала это и ценила. Но всё же смерти она ждала тоже.       Даже несмотря на то, что Кобо был рядом.       Кадзуми слегка улыбнулась и наконец открыла глаза. Ей показалось, что она летит куда-то. Летит через всё кладбище, пролетает мимо серых могил, изумрудных деревьев, рассыпанных по земле угощений и цветов. Вдыхает запах свежей травы и благовоний, запахи соли и водорослей, которые ветер приносит с моря. Она ощущает на лице влагу и чувствует небывалую лёгкость, такую, что взлетает всё выше и выше.       Такую же она ощутит, когда умрёт.       А что она ощутит, когда умрёт Кобо? Кадзуми не знала. Она понимала, что об этом странно и неправильно думать. Люди почему-то считают, что думать о смерти кого-то — это плохо. Но это не было плохим. Это не было и хорошим. Это просто… было.       Кадзуми часто думала о смерти Кобо, хотя никогда не делилась этими мыслями с ним. Это были лишь её мысли, её крест, который она несла. Ему не надо было об этом знать. Но сама Кадзуми часто думала о его смерти. Когда придёт его конец? Раньше неё? Она хотела бы, чтобы раньше. Тогда она смогла бы объяснить ему, что происходит, помочь ему справиться с шоком и обидой — частыми эмоциями людей после того, как они сталкиваются с осознанием своей смерти. Она была бы рядом, а потом ушла бы к нему.       Интересно, что происходит после смерти? Кадзуми всегда казалось, что то же, что она ощущает сейчас. Души людей взлетают в небо, видя всё на свете разом, пролетая всё, что есть. Красочные пятна бьют в лицо, которого уже нет, звуки летят в уши, которых тоже нет. Ничего уже нет, но человек всё ещё слышит, видит, чувствует. Как только люди смирятся с тем, что они умерли, они прочувствуют свой полёт и смогут насладиться им так, как сейчас наслаждается Кадзуми.       Она летела, улетала всё дальше и дальше от жестокого мира, который не принимал её; от кладбища, на котором застряли все эти потерянные души; от самой себя, от своих сил. Влетала всё выше и выше и смеялась счастливым смехом, каким не могла смеяться на земле.       Только когда она летала, она была счастлива.       Смог бы Кобо разделить это чувство с ней? Смог бы понять её, понять этот полёт? Смог бы понять саму смерть так, как понял её? Кадзуми отчего-то была уверена, что да. Кобо был нормальным, но в то же время необычным, таким же, как она сама. Он смог бы быть рядом с ней. Они были бы счастливы вместе.       Она рассмеялась — кажется, вслух. Но на кладбище можно было. Тут не было никого, кто мог бы осудить её. И она смеялась — а с ней смеялись и мёртвые, ощутившие наконец свободу от оков жизни. Они смеялись и летели вместе с ней, и она слышала их восторженный шёпот, наполненный экстазом. Они разделяли её чувства, понимали её. Лишь они одни во всём мире. — Ликорис… Ты здесь?.. — раздался тихий шёпот, перекрывший весь смех мёртвых.       Кадзуми улыбнулась, не открывая глаз, и кивнула со смехом. — Да, я здесь, малыш. — Почему ты смеёшься? — Потому что я счастлива. — Почему ты счастлива? — Я слышу, как вы смеетесь. Я слышу радость, я слышу восторг. Вы счастливы. Значит, и я счастлива. — И я счастлив? — И ты будешь счастлив, малыш. Ты можешь быть счастлив, потому что больше тебя ничего не волнует и не тревожит. Прими своё счастье.       Шёпот смолк. Кадзуми со смехом легла на землю. Немного больно ударилась головой, но даже не обратила на это внимания. Она сейчас была слишком счастлива, чтобы замечать такое.       Она лежала на дорожке перед могилой, лежала головой на её холодном камне. Чувствовала, как кладбищенская трава нежно щекочет её руки. Ощущала на лице ветер — прикосновения мёртвых. Слышала их счастливый шёпот, и сама не могла сдержать улыбку.       Здесь она была на своём месте. Здесь, где её понимали и принимали, где она была нужна, где её любили за её помощь, за то, какая она сама, — она была счастлива. Ей хотелось бы, чтобы Кобо понял это тоже. Возможно, когда-нибудь она расскажет ему об этом. Расскажет о наркотике, который помогает ей сбежать из жестокого мира. Который помогает ей попасть домой. — Ликорис, а где это счастье? — Оно здесь, малыш. Прямо тут, перед нами. — А где мы?       Счастливая улыбка, широко раскрытые глаза. Лёгкий смех, рвущийся из самого центра души и поднимающийся в бескрайнее яркое небо. — Мы дома.