Недобывшие

      Прильнув щекой к груди своего мужа и переплетая пальцы их рук, Чимин влюблённо смотрит на то, как соприкасаются их ладони, и чувствует холод металла на безымянном пальце. Всё кажется таким непривычным и в то же время правильным, но где-то на задворках сознания навязчивый страх продолжает давать о себе знать. И только нежные прикосновения Чонгука, его мягкие поглаживания и поцелуи успокаивают, напоминая, что всё кончено. Худшие моменты их жизни остались позади, и теперь они наслаждаются своим счастьем, которое заслужили.       — Мне так много нужно тебе сказать, — тихо шепчет омега, чтобы не разбудить малыша, спящего в уютной люльке около их кровати, — но сейчас я даже слов подобрать не могу, чтобы описать всё то, что пережил, когда думал, что потерял тебя. Мне казалось, что мой мир рухнул, когда Намджун вернулся без тебя, — глубоко вздыхает, — если бы он сказал, что ты погиб, я бы, наверное отправился вслед за тобой. Но я понимал, что должен оставаться сильным ради нашего сына, ведь он — часть тебя. Только Химан удерживал меня от того, чтобы не сорваться. Я так по тебе скучал, Чонгуки, — поднимает голову, взглядывая на своего альфу и ища в нём поддержки, которую Чонгук ему дарует, утягивая в мокрый и уже не такой невинный поцелуй.       Он приподнимается и мягко укладывает розововолосого на подушку, подминая под себя и удерживая собственное тело на весу, чтобы не причинить ненароком боль. Но Чимину всё равно, он вытягивает ноги из-под Чонгука и раздвигает в стороны, прижимая к себе и прося быть ближе, хотя, казалось бы, ближе уже некуда.       — Чимин, нам не стоит, — альфа не верит сам, что говорит это, отказываясь от близости, такой необходимой им обоим сейчас, но он ни на миг не перестаёт беспокоиться о своём омеге, ещё не восстановившемся до конца после рождения малыша.       — Ты меня не хочешь? — обида сквозит в голосе Чимина.       Он уже не чувствует себя таким уверенным в собственной неотразимости, ведь лишние килограммы после родов никуда не ушли. Из-за чего по собственной глупости считает, будто в этом кроется причина того, что его альфа, который раньше не мог насытиться им, вытрахивая всю душу на первой попавшейся поверхности, теперь так холоден к нему, когда они лежат уже обнажённые в постели. И даже упирающееся в его бедро чужое каменное возбуждение омегу в том переубедить не может.       Чонгук смену настроения сразу подмечает и снова припадает к манящим губам, проникая языком внутрь, целует требовательно и властно, сжимая пальцами бока Чимина, от чего тот стон сдержать не может и сильнее голову Чона к себе прижимает. Последнее звено выдержки альфы плавится, и он утробно рычит в поцелуй. Заставляет себя прерваться, понимая, что если не сделает этого сейчас, то непременно сорвётся и причинит боль. Соприкасаясь лбами, рвано дышит, пока ласковые руки омеги гладят его по спине и совсем легонько царапают кожу кончиками ногтей.       — Я хочу тебя, очень сильно хочу, Чимин, но, чёрт, я пытаюсь хоть раз в жизни поступить правильно и не быть животным, которым движет только неконтролируемое желание оплодотворять, — усмехается и поднимает голову, нежно целует Чимина в щёку и трётся об неё носом. — Для меня не существует других омег, ведь ты для меня единственный и самый прекрасный из всех, — спускается поцелуями к шее и засасывает кожу, оставляя маленькую метку, но вовсе не ту, которую хотелось бы. С шипением отрывается, ощутив, как непроизвольно начали вытягиваться острые клыки. Внутренний альфа требовательно настроен омегу этого сделать своим, но Чонгук сопротивляется ему как может. — Я охренеть, как хочу войти в тебя, наполнить своим узлом и поставить эту чёртову метку. Я мечтал об этом так долго, но ты правда сейчас не готов к подобному, солнце, — взгляд его в моменте теплеет, однако хватка на теле розововолосого не ослабевает, словно демонстрируя внутреннюю борьбу разума и природы.       — Если не так, то сделай хоть что-нибудь, — умоляюще просит омега, вновь потянув альфу за шею и к себе прижав, — дай мне почувствовать себя желанным, прошу, — коротко целует в губы и призывно шире ноги раздвигает, затвердевшим членом о живот потираясь. Провоцирует.       — Солнце, — стонет ему в губы Чонгук, прося о милосердии, ведь он далеко не святой и выдержкой едва ли славится. Но, кажется, Чимину только этого и надо, чтобы его альфа сорвался с цепи и дал волю своим чувствам.

PLEASE

Omido, Ex Habit

      И кто он, мать вашу, такой, чтобы отказать тому, перед кем совершенно безоружен. Взглядом потемневшим сверкнув, Чонгук поднимается и ложится рядом, жестом веля Чимину следом подняться. Омега непонимающе пялится на него, усаживаясь рядом и складывая руки на своих бёдрах. Совершенно не ожидает, что в следующий миг его схватят за кисти и дёрнут на себя, вынудив взобраться верхом и опуститься задницей прямо на грудь.       — Поднимись выше, — плотоядно облизывая губы и смачивая их слюной, приказывает Чон, и Пак послушно придвигается ближе. — Нет, солнце, ещё ближе, — он обхватывает парня за ягодицы и заставляет тазом поддаться вперёд, уперевшись стоящим членом ему в щёку. — Я хочу, чтобы ты сел мне на лицо, и я как следует о тебе позаботился, раз мы не можем позволить себе сейчас большего.       У Чимина глаза округляются. Приоткрыв рот, шокировано хлопает пушистыми ресницами. Он думал, что, возможно, Чонгук ему просто подрочит, ну или хотя бы потрётся своим членом о его и кончит на живот, но никак не то, что альфа захочет его вылизать. Чёрт подери, это даже интимнее, чем просто секс. На ступень выше, что-то слишком сокровенное и личное, такое, что могут себе позволить только очень близкие друг другу люди.       Омега неуверенно мнётся, вставая на колени и медленно переступая ими, но сильные руки альфы обхватывают его нетерпеливо и самостоятельно усаживают прямиком на раскрытые губы, жадно припавшие к истекающей природной смазкой промежности. От неожиданности тот громко охает и тут же закусывает нижнюю губу, вспоминая о спящем сыне. В поиске опоры хватается обеими руками за спинку кровати и зубами впивается в собственное плечо, заглушая стоны, пока юркий язык Чонгука проникает в него и кружит внутри, дразня чувствительные стеночки и вынуждая желать большего. Чимин сильнее стискивает зубы, жмурится от контраста боли, которую причиняет себе, и растекающегося по телу вязкой патокой возбуждения от ласк любимого. Давит в себе всхлипы из-за невозможности почувствовать достаточную наполненность, что может подарить только член альфы и капризно виляет бёдрами, не зная, хочет ли он насадиться глубже на чужой язык или вовсе отстраниться, чтобы прекратить пытку, зная, что даже если кончит, то всё равно не получит желаемое удовлетворение.       — Я так хочу тебя внутри, — мычит он неразборчиво себе в руку и снова всхлипывает, но уже от облегчения, когда чувствует внутри себя сразу два пальца Чонгука.       Длинные и умелые, они без труда находят чувствительные точки. Альфа входит осторожно, чтобы не сильно растягивать и не травмировать, одновременно перемещая рот от расщелины к мошонке. Его губы мягко втягивают кожу, язык рисует плавные восьмёрки на поджимающихся яичках, а пальцы продолжают стимулировать без остановки.       Каждое точное попадание в простату вырывает из Чимина приглушённые стоны, которые он упорно старается сдерживать. Зубы впиваются в плечо с такой силой, что на губах уже чувствуется привкус крови. Рука Чонгука, что раньше крепко удерживала бёдра, теперь обхватывает член омеги, начиная двигаться в унисон с ритмом его собственных толчков. Чимин не может удержаться, движения становятся всё быстрее, практически безумными, и он срывается на бешеный темп, самостоятельно насаживаясь и стремясь достичь желаемого пика.       Однако в самый неподходящий момент, когда до заветной цели остаётся совсем немного, Чонгук замедляется и Чимина тоже останавливает, с пошлым шлепком выпуская изо рта влажную и блестящую от слюны плоть.       — Не переусердствуй, солнце, у тебя могут швы разойтись, — мягко произносит он, проводя рукой по животу. Но замечает, что омега его будто не слышит.       Чимин снова нетерпеливо дёргает тазом, ища то, что могло бы вернуть необходимое ему сейчас до ломоты во всём теле чувство заполненности.       — Эй, Чимин, ты меня слышишь? — Чон резко фиксирует бёдра мужа, стараясь вырвать его из тумана возбуждения и вернуть хоть каплю контроля.       — Господи, если ты не можешь трахнуть меня своим членом, то сделай это хотя бы пальцами, — тихо рычит он на альфу, выпустив изо рта истерзанную зубами плоть, и роняет устало голову себе на грудь. — Мне это нужно, Чонгук, пожалуйста, — снова сменяет гнев на мольбу и еле слышно пищит, стоит альфе медленно ввести в него два пальца, продолжая прижимать вторую ладонь к животу и контролируя амплитуду движений.       Поняв, что своего так и не получит, Чимин смиряется и позволяет перенять над собой контроль полностью. Ему это кажется каким-то изощрённым способом садизма, и он уже жалеет, что сам спровоцировал, а теперь расплачивается за свою легкомысленность.       Чонгук выскальзывает из него и лёгким шлепком по ягодице просит встать с него. Он понимает, что омега своими мыслями мешает им обоим. Ему нужно отключить их, выбросить весь ненужный хлам из головы и просто позволить себе раствориться в своём партнёре. Альфа укладывает его на спину, устраиваясь между широко разведённых ног, и снова входит двумя пальцами, ловя в моменте сорвавшийся с пухлых губ стон и глотая все последующие в глубоком, очень мокром и развязном поцелуе.       И оказывается прав — это помогает Чимину расслабиться. Он обнимает Чонгука и тихо стонет, его член снова твердеет из-за хлюпающих звуков и ощущения, как от переизбытка смазка вытекает из него с каждым проникновением пальцев и пачкает простыни. Мысль о том, что и сам Чонгук весь измазан в нём, пропитался ягодным ароматом, только сильнее раззадоривает омегу, и он пропускает одну руку между их тел, чтобы обхватить насколько хватит оба члена. Пытается подстроиться под ритм толчков внутри себя, но каждый раз сбивается, надрачивая им рваными движениями, и в какой-то момент выпускает свой член, сосредотачиваясь только на чонгуковом.       Теперь уже сам альфа теряет самообладание, стоит омеге несколько раз обвести большим пальцем розовую головку и надавить на уретру, выдавливая и размазывая предэякулят.       — Я уже близко, но я хочу, чтобы ты тоже кончил, — томно выдыхает Чимин, когда Чонгук разрывает поцелуй, внезапно ощутив острый недостаток кислорода в лёгких. — Или если не хочешь от моей руки, — цепляет зубами мочку уха, облизывает её и выпускает, обдавая ушную раковину Чона горячим дыханием, — ты можешь трахнуть мои бёдра. Тебе же нравятся мои бёдра, волчонок?       Ох уж этот блядский омега со своей блядской способностью уничтожать альфу одним только словом.       От былой нежности и нерасторопности не остаётся и следа. Чонгук хватает розововолосого за ногу и перекидывает через себя, переворачивая того на бок, и сам пристраивается сзади, веля крепко сжать бёдра и держать их ровно. Чимин на резкость альфы хихикает, покорно выполняя указание. Запрокидывает голову назад, чувствуя, как Чон раздвигает его половинки и собирает пальцами побольше смазки, чтобы смазать ею свой член и скользнуть между ног Пака, задевая головкой поджавшиеся яички. Он буквально вдалбливается в любимые молочные бёдра, что так хорошо его сжимают, почти так же хорошо, как если бы всё-таки смог войти в омегу и оказаться в самом любимом месте на всём белом свете. Чимин от ликования, что может дать своему альфе почувствовать себя немного лучше, снова неконтролируемо громко начинает стонать, и Чонгуку приходится закрыть ему рот рукой и прижать затылком к своему плечу, хотя сам едва сдерживается, чтобы не зарычать во весь голос. Из-за того, что второй рукой вынужден придерживать омегу за бедро, тот тянется к требующему внимания возбуждению и сам себе надрачивает. Ему хватает буквально нескольких фрикций, чтобы с протяжным, заглушенным чужой ладонью стоном кончить, бесстыже залив спермой и себя, и простыни, которые им однозначно придётся после сменить. Чонгук настигает свой оргазм спустя пару минут и тоже кончает, размазывая семя между ног Чимина и оставляя липкость на коже.       — Ты меня с ума сводишь, несносный омега, — хрипит альфа и короткими поцелуями покрывает плечо и шею мужа, гладя свободной рукой его торс, скользит рукой выше и сжимает грудь с чувствительными сосками. — Я с тобой вообще не способен с собой совладать, — пропускает между пальцев затвердевшую горошину и сжимает, стимулируя круговыми движениями большого пальца. — Поработил мою душу и мысли, и не раскаиваешься, — снова целует в шею и чувствует губами вибрацию от чужого приглушённого смеха.       — Ты прав, — Чимин выгибает голову назад, подставляясь под ласки, — ни капли сожалений. Но ты меня ведь за это и любишь, — самодовольно мурлычет, запуская руку в волосы Чонгука и ощутимо оттягивая назад, чтобы посмотреть ему прямо в глаза, — тебе нравится быть безумным мной.       Но прежде чем они успевают вновь слиться в очередном страстном поцелуе, раздаётся детский плач, давая понять, что безмозглые родители из-за своей неконтролируемой похотливости на уровне пубертатных подростков ребёнка всё же разбудили. Чонгук первым вскакивает на ноги и спешит плачущего сына взять на руки. Чимин же лицо в ладошках прячет и тихо смеётся.       — Мы отвратительные родители, ты в курсе?       — Говори за себя, — фыркает альфа, расхаживая по комнате и покачивая ревущего Химана. — Я пытался тебя остановить, но ты вцепился в меня, как будто у тебя секса вечность не было.       — Да что ты, — Чимин приподнимается на локтях и вскидывает брови, а после хитро улыбается и, поймав на себе взгляд Чонгука, демонстративно раздвигает ноги, растягивая между бёдрами тонкие нити ещё не высохшей спермы, — а ты и не сильно против был.       — Чимин, блять, — раздражённо выдыхает он, отворачиваясь и зажмуривая глаза, прогоняя непрошеные мысли. Чонгук делает всё, чтобы не придавать значения тому, как его тело предательски отреагировало на жест омеги, поддавшись незаурядной провокации. Член дёрнулся слишком заметно — предатель. — Прекрати это делать, я вообще-то нашего сына успокаиваю, — пытается произнести строгим тоном, но голос выдаёт напряжение.       Чимин в ответ прыскает, не скрывая своего злорадства, что ему удалось альфу снова завести, не прилагая особых усилий, и одновременно радости, что Чонгук так реагирует на него. Как бы омега не вгонял себя в надуманные комплексы из-за лишнего веса, для своего любимого он по-прежнему самый желанный. Чонгук хочет его даже после того, как уже кончил, а это о чём-то да говорит.       Пак поднимается с постели и следом стягивает простынь, явно для сна уже не пригодную. Вытирает краем остатки семени с себя и уходит в сторону ванной, не упустив возможности на ходу шлёпнуть Чона по голой заднице. Ловит злобный взгляд в спину и убегает, будто альфа в самом деле за ним погонится.       Кто сказал, что после рождения ребёнка и брака они вдруг изменятся? Они всё ещё такие же безумные и влюблённые. И если любовь — это болезнь, то они не против заболеть ею до смерти, главное — не выпускать при этом руки друг друга и вдыхать смешанный запах древесины с ягодами до потемнения в глазах.       Чимин с Чонгуком сполна расплатились за всё. Судьбе не удалось отнять у них слишком много, ведь они по-прежнему остаются друг у друга — и это наивысшее благо, против которого оказался бессилен даже сам Всевышний.       Ценой их счастья оказалось время, но лишь определённый его отрезок, что провели в разлуке. Однако не ко всем судьба обернулась столь же благосклонно.

Несколькими часами ранее

Reunion and Final Rest

Trevor Morris

      «Когда жизнь неожиданно преподносит тебе шанс, о котором ты даже не мог мечтать, ты принимаешь его как должное. А потом вдруг удивляешься, когда жизнь решает напомнить тебе о том, что всё же ничего просто так не бывает. Но сейчас, видя, как улыбается мой сын рядом со своим любимым омегой, как светятся его глаза, я в очередной раз убеждаюсь, что сделал всё правильно. Ульрик говорил, что ведьмакам не дано иметь семью, и мне искренне жаль, что он никогда не сможет ощутить того же, что и я. И если за эти несколько лет счастья я должен заплатить своей вечностью, что ж, я готов».       Намджун медленно поднимается с места, скрывая то, сколько усилий на самом деле ему приходится приложить, чтобы осуществить это простое на первый взгляд движение.       Чонгук, словно что-то почувствовав, оборачивается и настороженно окидывает взглядом отца.       — Ты в порядке?       — Да, не беспокойся, просто немного устал, — впервые в жизни лжёт названному сыну, смотря тому прямо в глаза и чувства истинные пряча глубоко за фальшивой улыбкой. — Я пойду прилягу отдохнуть.       Он огибает стол и одёргивает рукава рубашки, чтобы никто не заметил причину его «усталости». Поднявшись на крыльцо дома, оборачивается и смотрит на четверых людей, которых с гордостью зовёт семьёй. Они вновь весело болтают, Юнги о чём-то эмоционально рассказывает, пока на его плече покоится голова его омеги. Чимин ласково жмётся к боку Чонгука, кажется, вовсе не слушая Мина, а только на альфу своего любовно смотрит, и взгляда отвести не может. Чонгук, почувствовав пристальное наблюдение, поворачивает голову и улыбается омеге, после целуя того в кончик носа и снова возвращая внимание к брату, успевшему возмутиться, что у голубков будет ещё время ночью друг друга облизать с ног до головы. Они снова все заразительно смеются, а Чимин швыряет в Юнги салфеткой, говоря, что он балбес.       Намджун грустно улыбается, желая запомнить их такими счастливыми. Взглядом «обнимает» каждого и немного дольше задерживается на коляске, в которой мирно посапывает маленький альфёнок. Ребёнок, изменивший так много судеб, своим появлением на свет одним даровал покой, а другому вынес приговор. Но ведьмак знал, на что шёл, когда спасал жизнь того, кто вообще не должен был рождаться, и отнимал те, на которые не имел права. Многие не придают значение балансу, однако стоит тому нарушиться, последствия становятся необратимы в своей фатальности.       «Я ни о чём не жалею», — в последний раз говорит сам себе и отворачивается.       Он уходит незаметно, почти бесшумно поднимается на второй этаж и проходит в свою комнату. Обводит уставшими и покрасневшими глазами помещение, поджимает губы и, глубоко вздохнув, подходит к письменному столу, на котором в хаотичном порядке остались разложены некоторые рукописи. Намджун сгребает всё в сторону и садится на стул. Из верхнего ящика достаёт чистый лист бумаги и ручку, кладёт перед собой и тянется к галстуку, чтобы ослабить тот. Ворот рубашки сползает вниз, взору открываются почерневшие вены. Ведьмак расстёгивает запонки, закатывает рукава, и на руках оказываются те же чёрные витиеватые узоры. Сила, что когда-то сохраняла жизнь бессмертной души в человеческом теле, теперь же медленно убивает своего хозяина. Бог не пожелал покарать его за нарушение запретов лично, а лишь отправил немое послание.       Магия давно покинула тело ведьмака, а хаос обратился ядом, растекающимся по венам. Ещё во время церемонии Ким понял, что не чувствует левой руки, а к вечеру едва был в состоянии передвигать ноги.       Правой рукой он берёт ручку и дрожащим почерком начинает выводить свои последние слова. Меньше всего Намджуну хочется портить такой светлый праздник для своего сына, но Всевышний не оставляет ему выбора. И тогда он вынужден просто уйти, не попрощавшись. Он не хочет, чтобы семья обо всём узнала, ведь тогда каждый непременно начнёт винить себя, а это ни к чему.       Намджун сам сделал свой выбор. Только он в ответе за всё, что совершил.       Последние силы мужчина тратит на то, чтобы оставить послание своему сыну. Поднимается на негнущиеся ноги, но не успевает и шагу ступить, как его тело безвольно валится на пол с грохотом, но этого никто не слышит. Дыхание тяжёлое хрипом заглушается, а по лицу расползаются чёрные линии, и когда те достигают глаз, заливая их почерневшей кровью, ведьмак испускает свой последний вздох.       Намджун умирает в одиночестве и тишине, но с лёгкой улыбкой на бледных и сухих губах.       «Я всё сделал правильно».

* * *

      Следующим утром Тэхён, сам того не желая, станет тем, кто обнаружит мёртвое тело Намджуна. Он закричит на весь дом, упав в истерике на колени и тряся ведьмака, прося открыть глаза.       Чонгук первым прибегает на шум и замирает у порога, ощущая, как весь мир в одночасье утрачивает для него краски, а сам он теряет значимую часть своей души. Его охватывает неконтролируемая ярость — он начинает крушить всё вокруг, ломая мебель и пугая остальных, особенно своего сына, который непрестанно плачет на руках у Чимина, будто чувствует всю боль отца и видит, как тот сходит с ума от горя.       — Ты же обещал, что этого никогда не повторится, — кричит Чон, сидя на коленях и прижимая к себе холодное и бездыханное тело Намджуна, — что я никогда больше не потеряю отца, — сильнее сжимает в своих объятиях, содрогаясь от громких рыданий. Чонгук тонет в этой боли, и хочется, блять, уже захлебнуться, только бы перестать испытывать вообще что-либо. — Ты… ты однажды мне сказал, что ты не герой. Я всегда знал, что ты не простой человек, но ты был лучшим из них. Самым человечным из всех. И никто никогда не убедит меня, что ты обманывал. Я был так одинок, и я стольким тебе обязан. Но, пожалуйста, осталась ещё одна вещь, ещё одна вещь, ещё одно чудо, отец, ради меня не будь мёртвым, — умоляет он уже шепотом, щекой прислонившись к виску родителя. — Сделаешь это ради меня? Просто прекрати это. Прекрати.       — Чонгук, — чья-то ладонь опускается альфе на плечо и ощутимо сжимает.       — Отец, прошу, сделай это ради меня, — Чонгук никого не слышит, словно обезумевший, хочет до мертвеца достучаться.       — Чонгук, он мёртв, перестань, — с отчаянием в голосе произносит Юнги, надавливая на плечо брата и пытаясь вырвать тело Намджуна из его крепких объятий. Но Чон отталкивает его, снова обращаясь к отцу, умоляя его очнуться, как будто чудо в самом деле может всё исправить. Но тот остаётся глух к чужим мольбам.       — Чонгук! — Мин усиливает хватку, наконец отрывая брата от тела и толкая его в сторону. Они оба падают на пол, но младший, безутешный в своём горе, продолжает сопротивляться. Он кричит до хрипоты, его лицо краснеет от напряжения, а вены на шее и висках вздуваются. Глаза Чонгука наполняются слезами и покрываются сетью красных капилляров, лопнувших от яростного напряжения.       — Он не может уйти! — выкрикивает альфа, цепляясь за последние нити надежды. Его голос дрожит, снова переходя в рыдания, когда реальность медленно начинает проникать в сознание. Старший, пытаясь успокоить брата, обнимает его, позволяя выплеснуть всю боль, которая рвёт на части его душу.       Эти мгновения кажутся бесконечными. Чонгук чувствует, как мир вокруг него рушится, оставляя его в темноте и одиночестве. Потеря Намджуна становится для него невыносимой, и мысль о том, что он больше никогда не услышит его голос, не увидит его улыбки, убивает альфу самого изнутри.       И в тот момент он осознаёт, как на самом деле беспощадна смерть к каждому из них, если в конце даже бессмертный встретился с ней. Она забирает одних, но оставляет рану на сердцах других, ещё живых, как напоминание, что однажды и их время придёт.       Тем же вечером они хоронят Намджуна под многовековым дубом, на том самом месте, где ещё вчера ведьмак был свидетелем рождения их с Чимином семьи. Чон не сразу решается прочесть прощальное письмо, давая себе достаточно времени оплакать смерть родного человека.       Проходит неделя, прежде чем Чонгук набирается духу переступить порог комнаты, где ему по-прежнему мерещится лежащий на полу труп. Никто не смел сюда заходить после того рокового утра, поэтому, когда альфа открывает дверь и входит внутрь, ему приходится переступать обломки мебели и слышать хруст разбитого стекла под подошвой. Сглотнув ком в горле, опускается на стул и наклоняется, чтобы разглядеть текст, словно боится обжечься, если прикоснётся к листу бумаги. Он сразу узнаёт почерк Намджуна с его излюбленными чудаковатыми вензелями и некоторыми буквами, которые тот по глупой старой привычке всегда писал в обратную сторону. Вспоминает, как бета в своё время пытался заставить писать так же, мол, омеги любят загадочных альф, и его губы трогает улыбка. Однако внутри по-прежнему ощущается зияющая пустота, что оставил после себя Намджун. Никто и никогда не сможет её заполнить, к сожалению, даже Чимин с Химаном. Потому что есть те, кого никем и никогда не удастся заменить, и когда такой человек уходит из вашей жизни, он навсегда оставляет после себя пустой стул.       «Я не привык прощаться и не знаю, с чего бы мне стоило начать, но я начну, пожалуй, с главного: хочу, чтобы ты знал, что это был мой выбор и ты не должен себя винить за то, что со мной случилось, Чонгук. Знаю, тебе будет невыносимо больно, но прошу, не взваливай на свои плечи этот груз и не скорби обо мне слишком долго.       С самой первой встречи я понимал, что мы не просто так встретились, это не было случайностью, и мне жаль, что наши судьбы свели столь печальные обстоятельства, но я был счастлив называть себя твоим отцом все эти восемь лет. Ты подарил мне намного больше, чем я сам смог тебе дать. Ты показал мне, что значит быть кому-то нужным, научил любить и дарить свою любовь в ответ, ты стал моей семьёй, первой и единственной.       Годы, что мы провели вместе — самое прекрасное, что когда-либо со мной случалось и, знаешь, я не чувствую сожаления, только грусть, что нам было отведено так мало времени. Но теперь у тебя появилась новая семья, береги её. Не стоит закрываться от мира, помни, теперь ты тоже отец, и Химан нуждается в тебе. Ты должен оставаться сильным ради него и своего омеги. И пусть моя смерть станет для тебя стимулом двигаться дальше. Я пожертвовал собой ради семьи. Если бы пришлось, сделал бы это ещё не раз. Потому что семья превыше всего, сынок. Помни об этом.       В левом ящике ты найдёшь документы — это мой тебе последний подарок. Я помню, как ты мечтал купить тот дом у озера и поселиться там с Чимином. Возможно, ты не захочешь принимать от меня такой подарок, но будь в курсе, что дом записан на Химана, так что если уж ты окажешься слишком горд, то пускай он достанется моему внуку. Но я всё же надеюсь, что ты не станешь отказываться от мечты, ведь мой дом всегда будет тебе напоминать о том, что ты когда-то потерял, а я хочу, чтобы ты был счастлив, Чонгук.       Я бы хотел ещё многое, наверное, тебе сказать, но чувствую, что силы меня уже покидают. Прошу, не вини себя ни в чём и проживи долгую и счастливую жизнь. Ты ведь сделаешь это для меня?       Навечно любящий тебя отец,       Ким Намджун».       Позже Чонгук вернётся в их с Чимином спальню, когда омега будет уже сладко спать, обнимая их маленького сына. Он ляжет рядом и крепко прижмёт к себе обоих, целуя каждого поочерёдно в лоб.       — Я обещаю, отец, что позабочусь о них.       Ведь семья превыше всего.