Ариман вечно голоден

Глава 6. Художественные вкусы Ари Это была узенькая камера два метра на полтора. Единственным источником света служило крошечное окошко в двери, куда то и дело заглядывал охранник. Стены комнаты были покрыты веществом, напоминавшим на ощупь сопли. Пахло оно, точно скисшее молоко. На пол была небрежно брошена полуистлевшая лиловая подушка, на которую Касьянову галантно усадил конвойный, по-джентельменски улыбнувшись и пожелав девушке приятного времяпрепровождения. Настя, исполненная горделивого достоинства, — точно каменная Дева Мария в соборе, с укором взирающая на грешный мир — приняла единственно возможную здесь позу. Девушка обхватила руками колени и уронила на них голову — скорбная, ледяная, оцепеневшая, словно умирающая в снегах странница. Никто не знал, что она отправилась в Кальхинор, и никто не смог бы сюда проникнуть, даже если бы и захотел. У Насти внезапно защемило сердце при мысли об Але — ах, если бы она была здесь! При этом незримый внутренний голос — сущее безумие — нашёптывал девушке, что Каштанка уже в пути, что подруга спасёт её, заберёт из плена. Такие иррациональные, но крайне воодушевляющие надежды сменялись пронзительным разочарованием. Девушка корила себя за то, что по собственной глупости, самонадеянности и дурацкому любопытству залезла прямо в пасть дракона, угодила в капкан к представителям высшей и — как оказалось — крайне недружественной власти.  «Горечь поражения» перестала быть красивой метафорой; Насте казалось, будто она ощущает этот жжёный привкус во рту, точно он въелся в её слизистые, встроился в самую структуру клеток. Увы: дрянная и слизкая похлёбка, коей её кормили два раза в день, никак не помогала смыть с губ это гадкое ощущение. И какого чёрта она полезла в Ариман? Тогда, в Петербурге, всё в один миг сделалось чётким и удивительно ясным, вещи впервые за долгое время разложились по полочкам. Какая-то невидимая волна сбила её с ног и тащила вперёд и вперёд, в Кальхинор. Девушка чувствовала, что она всё делает правильно и иначе не может быть; но заключение заставило взглянуть на мир с иного ракурса. Настя решила, что у неё была свобода выбора, просто в какой-то момент она допустила роковую осечку. Надо было выйти на другой станции? Или обойти Кальхинор кругом? Остаться в Дейте? Поехать на четвёртый этаж вместо третьего? Казалось, какое-то одно правильное действие избавило бы её от ужасов темницы. Брюнетка перебирала в уме всё, что видела и слышала, пыталась связать воедино разрозненные события и сценки. Ей было жизненно необходимо вычленить свою ошибку, чтобы получить призрачную надежду на освобождение; но логика в поведении окружающих не просматривалась. Во время прогулок по Ариману девушку явно стерегли, будто она способна передать горожанам страшную тайну — но какую? И если так, не легче ли было сразу посадить её в карцер или отправить восвояси? Единственная зацепка — настойчивые расспросы Ари о том, понравилось ли ей какое-нибудь место в городе — привела Настю к тому, что следовало выказывать больше восхищения пейзажами Аримана, громко хвалить бросающиеся в глаза места. Быть может, самолюбие градоначальницы было задето её равнодушием? Касьянова живо ухватилась за этот аргумент — как мало человеку нужно, чтобы перестать закапывать себя в могиле безумия! Поначалу, чтобы сохранить стойкость духа, девушка пробовала считать часы и минуты. Но хлипкая плотина рациональности вскоре дрогнула под напором гнева, негодования и горечи, что рвались из самой глубины души. Лавина яростных чувств разнесла эту хилую преграду в щепки. Только выпустив всех своих демонов наружу, дав эмоциям опустошить себя, Настя начинала отстраивать башню логических конструкций заново, точно человек, что безуспешно пытается возвести высокий карточный домик, который постоянно падает. Тысячи раз Касьянова перебирала в уме воспоминания, переигрывала их, изобретала миллионы способов сказать или сделать всё иначе; она разобрала на мельчайшие детали каждый шаг своего скорбного пути, бесконечно комбинировала всё новые и новые варианты поведения. Когда скудный паёк её мыслей заканчивался, девушка приникала к окошку и начинала стучать, колотить, звать на помощь. Ей всего лишь хотелось объясниться — но внешний мир был глух и обращал на истерики Насти меньше внимания, чем разморенный сытым обетом сибарит на жужжание мелких мошек. Со временем девушка впала в самое настоящее отчаяние. Ужас сковал и мысли, и мышцы. В такие моменты разум человека похож на бескрайнюю, погружённую во мрак пустыню, где хозяйничают леденящие ветра. Как долго это длилось? Трудно сказать. Она перестала считать дни, прекратила попытки реанимировать отмирающую умственную деятельность. У Касьяновой было такое чувство, будто её поместили в студень, и сам мозг её медленно превращается в густое желе. Эмоции атрофировались за ненадобностью; когда однажды дверь в камеру распахнулась, девушка испытала не больше изумления, чем стоящий в витрине манекен при виде ещё одного посетителя магазина. Охранник вежливо помог Касьяновой встать. Поначалу мышцы отказывались ей служить, и передвигалась девушка крайне неуклюже, как ребёнок, который только учится ходить. Внезапный избавитель стал её опорой, её личным костылём; всю дорогу он верещал о каких-то ничтожных мелочах, а Настя ритмично кивала в ответ. Поддакивать не было сил: девушка так долго была в тишине, что каждое сказанное слово отдавалось в пустом своде черепа раскатом мощного набата. — Вселенская грязь! — злобно выругался сопровождающий. В один момент брюнетка рухнула в обморок; пришлось хлопотать вокруг неё, сбрызгивать водой и приводить в чувство. Когда девушка открыла глаза, над ней было всё то же безразлично-жёлтое, тусклое небо Аримана; она ощущала сильную слабость и совершенно не представляла, как будет отстаивать свои интересы перед грозными силами города. — Ну что, проснулась, — грубовато прикрикнул охранник. — Мы из-за тебя опоздаем. Очень невежливо по отношению к нашей дорогой Ариматаре. Уж потрудилась бы не падать. Чувство вины придавило девушку тяжёлой плитой, так что Насте на миг показалось, что она больше не поднимется. «Да чёрт возьми!» — возмутилась Касьянова, не узнавая себя. — «Каждый день в этом месте — отравлен. Эта сумасбродка кинула меня в тюрьму по известным ей одной причинам; меня кормили жуткой дрянью и лишили даже призрачного света. И вот, мне ставят в вину то, что я трачу драгоценное время Ари почём зря — и я даю этому чувству завладеть собою!.. Соберись, Касьянова. Чем пасовать перед этими людьми, лучше было и правда врасти в дерево». Как и следовало ожидать, её привели в кабинет маленькой хозяйки большого города. Здесь было солнечно, просторно; радостная Ариматара порхала вдоль стен, развешивая какие-то чудовищные акварельный пейзажи, громоздкие и безвкусные. Она то и дело протирала стены влажной тряпочкой, очищая их от невидимых Насте пятен. На столе женщины горела розовая свеча, источавшая едва заметный, тонкий аромат малины. Касьяновой, отвыкшей от запахов, почудилось, что её швырнули в огромный чан с малиновым вареньем. Впервые Настя видела градоначальницу такой цветущей; брызги её веселья орошали комнату лучше, чем самый дорогой освежитель воздуха. — Как тебе картина, Настюша? — беззаботно прощебетала блондинка, чуть оглядываясь через плечо. Речь шла о грязно-лиловом весеннем луге, подёрнутом бесцветной грустной дымкой. — Думаешь, сюда повесить? Или чуть выше? Долгожданная свобода — все эти запахи и звуки, внезапно обрушившиеся и сбивавшие с ног, — произвели на девушку преображающее воздействие. Её тощий дух расправил плечи; чувства вины и гнева на себя моментально испарились, точно они были болезнью, привнесенной в её тело какой-то чужеродной бактерией. Как и когда-то давно, точно в другой жизни, в котле её души закипели эмоции. Чёрная злоба нагревала всё тело, медленно будоражила клетки, служила главным генератором энергии. Чем сильнее бурлила злость, тем холоднее Касьянова казалась поверхностному наблюдателю. Девушка стиснула зубы и смерила градоначальницу гневным и презрительным взглядом. К счастью, та была слишком занята картиной, чтобы его перехватить. За гостью ответил охранник: — Попробуй под потолок, дорогая Аримат. Да, да, вот в тот правый угол. Блондинка радостно вскрикнула, подтолкнула к стене стол, с быстротой гепарда запрыгнула на него и приложила картину к заветному месту. — Идеально! — с тихим, обволакивающим восторгом произнесла женщина. Стражник тут же кинулся ей помогать, в два счёта забил гвоздь и водрузил на него аляповатый пейзажик. Ари удовлетворенно вздохнула, тепло поблагодарила мужчину и сделала ему знак удалиться, после чего оккупировала своё любимое кресло. Касьянова осталась стоять. — Садись, садись. Да что же ты? Садись! — сказала блондинка, чуть угрожающе повышая голос. — Я два раза не повторяю. — Спасибо, насиделась уже, — отчеканила девушка, гордо поджав губы. — Ах, что же ты! — рассмеялась Ари. — Ты обиделась на меня, Настенька? Полноте дуться-то. Это была вынужденная мера. Я знаю, с тобой прекрасно обращались. Как там у вас, на Большой Земле, говорят? Бог терпел и нам велел. — Но я не господь Бог. — Нашла чем гордиться, — фыркнула градоначальница. — Забудем всё. Она вцепилась в брюнетку привычным изучающим взглядом, но сейчас в нём сквозило меньше скрытой угрозы и больше пристального интереса. — Как вообще дела твои? — начала покачиваться в кресле Ари. — Расскажи мне о себе. Как росла, чем увлекаешься? — Я не намерена вести беспредметных бесед. — Что же, — ответила хозяйка города, раскачиваясь чуть сильнее. — Я и сама не люблю переливать из пустого в порожнее. Блондинка вскочила на ноги и начала порывисто расхаживать по кабинету, любовно разглядывая акварели. Внезапно Ари обернулась и с приободряющей улыбкой спросила: — Разве тебе хочется меня убить? — Нет, что вы! — взволнованно ответила Настя. — Клянусь, у меня в жизни не было таких мыслей, даже когда вы… Так меня из-за этого в карцер отправили? — Нет, что ты, что ты, — махнула рукой женщина. — То была простая предосторожность. Надо же было куда-нибудь тебя деть… Я вот что имею в виду. Точным и выверенным движением, словно ювелирных дел мастер, Ари достала из кармана белый конвертик с металлически-синими разводами и протянула его девушке. Настя живо схватила конверт и извлекла на свет записку, сделанную как будто из ткани со сложной канвой. «Драгоценная моя Аримат! Не беспокойся. Предоставь ей безграничную свободу. Молча наблюдай и ни во что не вмешивайся. Даже если она захочет убить тебя, взорвать твой город или пойти войной на керков — не предпринимай никаких шагов. Послушай меня, дорогая. Сделай так, как я говорю, и Настя послужит великому делу Света. Навечно твой, Эйхарт». Представьте себе яростную предгрозовую тучу: мрачную, клубящуюся, похожую на осьминога, выпускающего в пространство тонны чернильных пятен. Эта опасность нависла прямо над вами; ещё мгновение — и ударит ливень, и расхохочется гром, и пробьёт землю гроза. Однако туча что-то медлит, размышляет. Стоите вы в нерешительности, не спуская с тёмного котла встревоженных глаз, и понуро ожидаете, когда дьявольское варево опрокинется на вашу многострадальную голову. Вот такая картина промелькнула перед глазами Анастасии, когда все слова записки сложились в единую смысловую конструкцию. Девушка с недоумением перечитывала текст, снова и снова, однако его значение оставалось пугающим и неясным, как та самая предгрозовая туча. Касьянова всё так же не понимала, в какой момент на неё обрушатся хляби небесные, и не покажется ли ей бездушный карцер райским местечком после столь вопиющих заявлений. Блондинка украдкой поглядывала на недоумевающее лицо своей пленницы, довольно поглаживая подбородок. — Я не знаю, что бы это могло значить, — сбивающимся от волнения голосом начала Касьянова. — У меня нет никаких деструктивных прожектов. Акту вандализма я предпочту акт театральный, так-то. Да я даже осмотреться в вашем городе толком не успела! Это место не вызывает у меня вообще никаких эмоций, если честно, только недоумение и скуку. Не то чтобы я была последовательницей джайнизма, однако мне не доводилось убивать никого серьёзнее мухи. Напоследок: не сказала бы, что испытываю желание служить великим делам Света. Конечно, чисто абстрактно я не против, но не при таких же условиях! И, если верить Барсику, сюда меня призвал Дом Хаоса, а хаос и свет — две вещи несовместные, как мне думается. Ари тяжело вздохнула. — Я буду честна с тобой, Настя. У меня нет оснований не доверять тебе: ты выглядишь искренней. Но… Вот как обстоят дела. Ариман тщательно охраняется от внешних воздействий. У нас тут своя атмосфера, знаешь ли, и чужаков мы не жалуем. Жители Дейта, хвала мирозданию, гостить у нас не стремятся, а въезд с нижних этажей запрещён. Очень редко, в экстраординарных случаях, к нам спускается представитель Большой Земли — внешнего мира, я имею в виду. За последние триста лет таких чужаков было всего семь. Мы не трогаем их, потому что одна стародавняя легенда гласит… ох уж эта стихотворная  форма… В общем, смысл её таков, что иноземцы, пришедшие из-за стены, принадлежат Кальхинору. Там как-то так: «Красавец прорастаёт в клетки лёгких; игривыми пузырьками бежит по кровяному руслу ребёнок; один — сердце Кальхинора, десять мелких — его пальцы»... Я присмотрелась к первому незнакомцу — это было чуть больше трёхсот лет назад — он походил, походил, да запрыгнул в грязь лицом. Только ноги и остались торчать. Что же, пусть себе торчит — мне нисколечко не жалко. Второй появился лет через тридцать. Курил, словно лошадь, ходил и нюхал воздух — а потом как кинулся в стену, да и врос в неё. Целый век никого не было ни видно, ни слышно. А потом за пятнадцать лет сразу четверо пожаловали — ты видела их в дереве. Мои соратники тогда как раз откопали очень древний манускрипт, там было сказано: «Глубоко взволнован Кальхинор; он рад новым спутникам, легко и радостно дышит. Древо Жизни тоскует, мечтая о новых соках. Поглощение прекрасное состоится». И знаешь, правда как-то стало свободнее дышать. Совсем недавно, семнадцать лет назад, заглянул на огонёк один долговязый чудак — да пропал. Посреди бела дня будто в воздухе растворился. Мы искали его, долго искали, но он как в бездну сгинул, чёрт бы его подрал. А потом появилась ты. — И вы безжалостно смотрели, — сглотнула комок в горле Настя, — как я отправлюсь куда-то врастать? Как превращусь в пень? Как проведу остаток жизни мордой в грязи? — Ты же человек, — махнула рукой женщина. — Проблема не в этом. Проблема как раз в том, что врастать ты никуда не собираешься. Повисла неловкая пауза. — Понимаешь, те, остальные, врастали почти мгновенно. Самый стойкий — тот, что в дереве — продержался на свободе дня три. И то лишь потому, что нашёл дерево не сразу. Как только пришельцы видели своё место, они тут же теряли разум. Бросались в омут с головой. Остановить их — даже если бы у нас возникло такое желание — было невозможно. А тут — ты. Наступившая тишина была ещё мучительнее предыдущей. — И что мне прикажешь с тобой делать? — деловито поинтересовалась Ари, взяв в руки карандаш и принимаясь постукивать им по столу. — Я что, хуже урагана «Катрина» буду? — впервые явно обнажила своё негодование Касьянова. — Что я такого сделаю вашему городу несчастному? Ари задумчиво глядела в потолок. Её лицо отражало борьбу между тревогой и ленью; так выглядит человек, которому вручили подозрительное устройство, и он не знает, взорвётся ли новинка в его руках или прослужит безупречно до конца дней своих — одно из двух. Да ещё и непонятную инструкцию на китайском языке приложили. — Всё может быть. Мы с моим Советом долго думали, что же с тобой делать. В итоге я написала мастеру Эйхарту. Это глава Дома Света, великий, мудрейший человек, которому я бесконечно обязана. Его ответ ты видела. Настя в задумчивости уронила голову на грудь. — Я не знаю, что вам сказать. Со своей стороны лишь могу заверить вас в отсутствии злых намерений. Да что там говорить? Каких-либо намерений вообще. Блондинка задумчиво склонила голову на бок; было в той пристрастности, с которой она разглядывала Касьянову, даже что-то неприличное. — Что же, вот как мы поступим… Хозяйка города склонилась над столом; её глаза сужались, а голова слегка раскачивалась, будто бы женщина желала превратиться в гипнотизирующую кобру. Голос Ари заметно понизился и затих, а речь стала походить на шипение. — Я отпущу тебя на волю, Настенька. С одним условием, Настенька. Ты будешь молчать обо мне и о том, что видела в Запретном городе; запомнила, Настенька? О своей жизни на Большой Земле ты забудешь в тот же миг, как выйдешь из ворот. Иначе я казню тебя на площади Древа Жизни, отрублю голову при всём честном народе. Договорились? Я очень добрый человек и не люблю, когда моим простодушием злоупотребляют. Если ты поклянёшься мне в верности и обманешь, это ранит меня в самое сердце. Касьянова слегка замялась; угрожающие интонации Ариматары никак не вязались со смыслом произносимых ею слов. — Хорошо, — несмело ответила Настя. — Вот и ладненько, — расслабленно засмеялась блондинка. — Только без обид, хорошо? Порядок, стабильность и здоровое функционирование всех систем Аримана не мыслимы без некоторых жертв. Мы все должны подчиняться ряду правил, иначе всё тут расшатается и полетит в Тартарары. Когда ты обживёшься чуть лучше, то сама увидишь, что некоторые перегибы моего поведения продиктованы великой любовью к ариманцам. Ты точно на меня не сердишься? Ариматара вновь была мила и очаровательна, словно игривая кошечка. Если бы кто-нибудь сказал Касьяновой, что эта женщина способна бросить гостя своего города в карцер на неопределённый срок и без объяснения причин, то брюнетка подумала бы, что это сумасшедший. — Не сержусь, — робко ответила девушка, разумеется, покривив душой. Владелица Аримана чуть улыбнулась и принялась методично покачивать ножкой. — Что же, — заявила она, любуясь носком своей туфельки, — раз так, ступай свободно. Мы, конечно, не оставим тебя — наша Настя отправится под опеку к добрым людям. Делай, что сочтёшь нужным, но в рамках дозволенного. Я, конечно, невероятно ценю и глубоко уважаю мастера Эйхарта, однако я далека от того, чтобы принимать слова любого существа в Кальхиноре на веру. Иначе я не была бы эффективным менеджером, — обворожительно улыбнулась женщина. — Так что замышлять моё убийство не советую. А также — напоминаю ещё раз — рассказывать о том, что ты тут видела, распространяться о моей персоне и делиться опытом жизни на Большой Земле. Иначе — голова с плеч. Вновь улыбнувшись девушке со всем обаянием, на какое была способна, Ари повелительно взмахнула рукой. Тотчас же распахнулась дверь, и двое мужчин вывели Настю наружу. Глава 7. В семье Зашоров Её долго водили по затопленным грязью улицам, плутали безбожно, петляли и виляли, пока не подвели к типичному белоснежному дому. Водрузив девушку на порог, стражники властно заколотили в дверь. Высунувшийся сутулый мужчинка с добрым круглым лицом и жёсткими усами чем-то напомнил девушке Маргадона из «Формулы любви», чем сразу же поднял Настасье настроение. Поприветствовав стражников, быстро о чём-то с ними переговорив и получив письмо, незнакомец скрылся в доме. Через минуту дверь радостно распахнулась: в проёме стоял с десяток человек, и все они с превеликим любопытством взирали на Касьянову. — Ах, какое счастье, какая награда! — заголосила тучная леди с расплывшимся контуром лица. У неё были соломенные секущиеся волосы и серо-голубые глаза с очень мутным выражением. — Хвала Небесному лону, этот день настал! Мы знали, всегда знали! Женщины начали всхлипывать и восторженно голосить, а мужчины даже стремились превзойти их в эмоциональной трясучке. Смотрелась эта счастливая падучая как-то карикатурно и неестественно. Настя с недоумением взирала на пиршество буйных восторгов, чувствуя себя Христом, явившимся наконец народу. Когда её ласково затащили внутрь, девушка начала пытливо озираться по сторонам. Изнутри белоснежный дом — как и у всех жителей Аримана — был отделан материалом, напоминающим светлое дерево. Узор стен отозвался в сердце Насти ассоциациями с радостными рождественскими орнаментами. Хотя здание состояло из трёх этажей, потолков не было; вдоль стен проходил деревянный настил около метра шириной, на котором располагалось некое подобие кроватей (многие стояли под углом или вовсе перпендикулярно полу) и ящиков с вещами. Что интересно, в стенах было предусмотрено столько выемок, выпуклостей, ручек, полок, что всё это можно было использовать, как скалодром. Многие предметы были словно приклеены или привинчены к стенам, а на кроватях можно было разглядеть ремни и широкие, будто бы кожаные наручники. В углу стояло странное приспособление, напоминавшее дерево, где в изобилии сушилось белье. Там же располагалась огромная бочка с водой, а множество её мелких копий были прикреплены к стенам в разных местах жилища.  Вдоволь насмотревшись на обстановку, девушка перешла к обитателям дома. Она насчитала десять человек: пять детей от года до пятнадцати лет, уже знакомый нам тандем, одну пожилую женщину, одну совсем старую и седобородого старика в комплекте. Соломенная дама, рыдая, целовала бумагу; остальные члены семейства сумели побороть волнение и стойко подбадривали друг друга. По тому, как они поглядывали на тучную женщину, по жестам и интонациям, которые сквозили в обращении к ней, можно было понять, что это самый почитаемый обитатель дома. — Ах, вы бы знали, какое это счастье! — без умолку голосила блондинка. — Лучший день в нашей жизни! Мы всегда знали, что Ариматáра-Мáрхур-Здóрма видит, как мы любим её, что она оценит, обязательно оценит. Ах, мой Урчи! Вторая волна радостных рыданий накрыла женщину, обдав брызгами всех присутствующих. Милого Урчи — того самого усача, что открыл дверь — она и вовсе сбила с ног и утащила в пучину вместе с отливом. Стойко вынося экзальтированные всхлипы уткнувшейся ему в плечо дамы, добряк часто моргал, чтобы сдержать подступающие к глазам слёзы. Касьяновой показалось, что он как будто гасит себя, запрещает себе быть ярче и эмоциональнее в присутствии этой женщины. — Великая Матерь справедлива, как ни одна из богинь Злых земель, что когда-либо рождалась на свет, — с гордым достоинством заметил он. — Она награждает справедливо, а карает ещё строже. Да будет благословенно её святое лоно! Касьяновой удалось подглядеть, что было в сопроводительном письме. Строго говоря, оно напоминало скорее комикс; вот девушка, похожая на Настю, находится в каком-то страшном чёрном месте, облепленная демонами; вот чья-то сверкающая рука забирает её из этой ужасной дыры; вот небесной красоты женщина баюкает брюнетку у своей груди, а потом отправляет в этот дом. — Ах, мы послужим нашей обожаемой Ариматаре-Мархур-Здорме! — запрыгала, хлопая в ладоши, девочка лет двенадцати. — Она выбрала нас, именно нас! Ах, если бы я могла вылизать все дома от Северной до Южной улицы! — Подождите, подождите, — махнула рукой Настя, не переставая удивляться. — Аримата…что? Вы имеете в виду Ари? Такую маленькую блондинку с хитрым взглядом и хищными повадками? Шаровая молния, влетевшая в помещение, не смогла бы вызвать большего ужаса на лицах присутствующих, чем это невинное замечание. Девочка издала вопль отчаяния и выбежала на улицу. Пара детишек из тех, что помельче, кинулись скрести пол. Пожилая женщина бросилась душить Настю в объятиях, жалобно причитая и голося, словно по покойнику. Остальные застыли, как вкопанные, с раскрытыми ртами и расширенными от страха глазами. Усача Урчи колотило нервной дрожью. К Касьяновой подбежал седовласый старик, обдал её жаром прогорклого дыхания, схватил за плечи и с яростным блеском в глазах принялся трясти бедняжку, срываясь на крик. — Никогда не говори ничего плохого о нашей вселюбимой Ариматаре-Мархур-Здорме! Несчастная! Ты смерти своей хочешь? Сойти в могилу раньше срока хочешь? Безумство! — Я ничего плохого о вашей уважаемой как-её-там не говорила, — осторожно ответила брюнетка, плавно высвобождаясь из цепких, как когти коршуна, пальцев. — Я только намеревалась провести процедуру идентификации личности, так сказать. — Она не знает, Брахт, — взволнованно отозвалась полная дама. — Она просто не знает. Нас же предупреждали уважаемые люди из Запретного города, что мы должны обучить её всему, девушка тут совсем недавно. Ариматара-Мархур-Здорма спишет всё на её глупость, я уверена. — Хвала Святой Прародительнице, мудрейшей и всевидящей, — забормотал старик, неохотно выпуская добычу из своих лап. — Очень ценное замечание, — скривилась Касьянова, пытаясь изобразить улыбку. — Теперь, когда я падающей кометой ворвалась в ваши вялотекущие будни, так сказать, мне хотелось бы приступить к содержательной части нашей беседы. Давайте мы представимся друг другу, а потом вы объясните мне правила здешних игрищ. Девочка вернулась с улицы довольно изнемождённой и положила на полочку тряпку, чудовищно запачканную грязью. Соломенная леди издала грозный окрик, и все выстроились перед Настей неровной шеренгой. — Мы — семейство Зашоров. Меня зовут Элайла, — начала толстушка, грозно сопя носом. Она ткнула пальцем в женщину с всклокоченными седыми волосами и диковатым, сумасшедшим взглядом. — Это моя бабушка, Умини. — Очень приятно, — ответила Настя, шутливо приседая в лёгком реверансе. Старушка лишь вскрикнула и заслонила руками лицо. — Не обращай внимания, она глуховата. Это моя мать, Дженита. Смуглая пожилая женщина с сухими, словно вырезанными из дерева пальцами и шеей в глубоких морщинах-кольцах ехидно кивнула, сверкнув ядовитым взглядом. Она украсила себя бесчисленным множеством блестящих бус, колец и пришитыми к тунике металлическими бляшками. — Это — мои дочери, — продолжила Элайла. — Я Иксит! — храбро крикнула девчушка, выбегавшая на улицу. Она была долговязой и тощей, походила на цаплю. Её пепельного цвета волосы были заплетены в косички, а бледно-бежевая туника изобиловала множеством карманов и блёсток. — Я Гаяра, — важно встряла в разговор пятилетняя девочка. Малышка грозила вырасти настоящей красавицей: ярко сверкающие сапфировые глаза источали силу и веселье, густые светлые волосы были тщательно уложены в замысловатую причёску, а пухлые щёчки придавали её облику невероятную миловидность.  — Я Молиона, — по слогам произнесла крошка лет трёх, важно ковыряясь заострённой палочкой в полу. Было в ней что-то грузное, неживое. Бедняжку осенял дух тяжести: её карие глаза смотрели из-под нависших бровей грубо и совершенно неприветливо, а в движениях угадывался потухший огонь отца. — Это мой муж — Урчи. Эй, ты представишься нашей гостье или нет? — грубо окрикнула спутника жизни Элайла. — Да, я Урчи, — залепетал усач. Он всё время хотел словно спрятаться, исчезнуть, свернуться калачиком, накрыться с головой одеялом. Мужчина услужливо семенил ножками и втягивал шею в плечи.— Сынок, поговори с доброй девушкой. — Я Дижон, — с трудом выговорил мальчик лет семи с аппетитными щёчками. Он весьма походил на папу: такой же небольшой, смугленький, с добрыми карими глазами и N-ной степенью маргадонистости в повадках. — А это Фут, — как бы нехотя махнула рукой толстушка в сторону годовалого карапуза, неприятно поразившего Настю. Никогда не доводилось девушке видеть у малыша взгляда, абсолютно лишённого детской радости. Этот паренёк смотрел серьёзно, скептично, цинично, точно то был брюзжащий старик, оккупировавший тело ребёнка. Седовласый Брахт коротко — и не без некоторой злобы, как показалось Насте — кивнул, нервно сглатывая слюну. — Спасибо за представление, — сказала Касьянова, тщательно обводя глазами гостеприимное семейство, стараясь запечатлеть в памяти отличительные черты, по которым она будет различать Зашоров. — Пора бы и тебе уже преставиться, — мягко, но властно, как умеют только матери больших семейств, намекнула Элайла. — Спасибо, преставиться я всегда успею, — чуть слышно пробормотала девушка. — Меня зовут Касьянова Анастасия Сергеевна. Двадцати трёх лет от роду. Вредных привычек и судимостей не имею. Образование — экономический факультет СПбГУ. Образование, впрочем, незаконченное в связи с навалившейся депрессией и дезориентацией в жизненном пространстве. Около полугода не выходила из доставшейся по наследству квартиры на Васильевском острове, пока, на своё счастье, не впустила пожить к себе Алю по прозвищу Каштанка. Благодаря знакомству с нечистой силой в лице сбрендившего неомасона и в морде загадочного Барсика была вынуждена обшарить всю Северную Пальмиру по известному алгоритму «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». После того как в моей памяти прорезались воспоминания о Кальхиноре и о том, как туда добраться, села на поезд с конечной станцией в Воркуте, что свидетельствует о глубоком умственном помешательстве.  Первые дни провела в Дейте и по любопытству своему бестолковому отправилась исследовать третий этаж, что говорит о прогрессировании ментального расстройства. Потом я… Потом меня милосердно расквартировали к вам. — Красиво, — задумчиво уставилась в потолок Элайла. — Но непонятно. — Так вы видели нашу Ариматару-Мархур-Здорму? — с блестящими от восторга глазами спросила Иксит. — Это правда? — Иксит! — в праведном гневе окликнула её Дженита. — Нам говорили не задавать гостье лишних вопросов, ты забыла? Дрянная девчонка! Касьянова внимательнее вгляделась в надсмотрщицу: тот особенный тип кожи, который поначалу показался ей смуглым, на самом деле отдавал прогорклой желтизной, цветом ариманского неба. Все горожане, которые встречались девушке позже, были либо крайне бледны, либо желтоваты — Настя связывала это с отсутствием солнца. — Святые сосцы, что я натворила! — встревожено дёрнулась девчушка и тут же выбежала за порог. — Чем она там занимается? — с недоумением поинтересовалась Настя, поглядывая на дверь. — Она смывает с себя грязь, — с видом глубочайшего благочестия ответила Дженита. — Не то чтобы она выглядела испачканной. Хотя веселится похлестче свинки Пеппы. — Вот именно, — вздохнула Элайла. — Наша Иксит так часто скверномыслит, что на ней живого места не осталось. Внутри дома всё чисто, нас ведь так много. Приходится мыть снаружи. Касьяновой смутно вспомнились люди, до блеска начищавшие стены зданий, на которых она обращала мало внимания во время своих грязевых вояжей. — Но вы не подумайте! — расправил грудь Урчи, у которого внезапно прорезался голос. — Это от искренней любви к Великой Матери. Ведь только тот, кто обожает до глубины души, способен на редкие всплески злых эмоций, не правда ли? Все женщины, даже наполовину существовавшая Умини, презрительно зашикали на отца семейства. А пятилетняя Гаяра и вовсе ущипнула его за бок. Мужчина тут же сник и скукожился. — Простите, я больше не буду, — тихо промямлил Урчи. — Да нет, что вы, — с лёгкой улыбкой, желая его приободрить, ответила девушка. — Продолжайте. — Нет-нет-нет, — замотал головой усач. — Негоже мужчине абстрактничать, когда женщина в доме. Извините, я забылся. Настасья сдержала подступившее к горлу недоумение и решила оставить разговор на потом. Ей было интересно другое. — И панорама какого же злодеяния развернулась на моих глазах? Какими тёмными силами командовала Иксит, эта повелительница мрака, посылая отряды своих демонов на войну со Светом? — Класиво, — пролепетала Гаяра. — Но непанятна. — Ты спрашиваешь, в чём хада́н моей дочки? — захлопала глазами Элайла, тужась понять её мысль. — Ну как же. Она ведь подумала, что ты лицезрела нашу дорогую Ариматару-Мархур-Здорму! — Вот как, — помедлив, ответила Касьянова, чьи глаза растерянно забегали по полу. — А этого не могло быть, ведь так? — Ну конечно! — всплеснула руками домоправительница, как бы поражаясь такому тупоумию. — Можно подумать, сама Великая Матерь открыла бы тебе своё лицо! — Конечно, не открыла, — в замедленном темпе продолжила девушка. — Боги Олимпа не являют свои лица простым смертным. Да и зеркала у меня с собою нету, чтобы выманить богиню из её норки, если вспомнить старый добрый трюк с Аматэрасу. — Как у неё хватило наглости даже вообразить такой вариант событий! — злобно фыркнула Дженита. — Представить её, Святую Прародительницу, и тебя… И чтобы она с тобой… Клянусь вагиной, мне сейчас дурно станет. Смою-ка я, на всякий случай, этот хадан. Она уселась на пол и начала чистить тонкой деревяшкой ногти на ногах. — Да и я смою, этот… как вы там говорите? Хадан,  — уселась Настя на пол. — На всякий случай. А то мало ли, что я там себе думаю. — Абсолютно правильно! — просияла Элайла и взялась за скребок. — Мы часто так делаем. — Это называет про-фи-лак-ти-ка, — важно встрял в разговор Урчи, доставая из угла большую тряпку. На сей раз, он получил только пару шутливых затрещин и тычков. — Ох уж, умник! Ничего с тобой не поделаешь, — любовно воскликнула хозяйка, ущипнув мужа за бочок. — Я стараюсь, милая моя, ты же знаешь, — смиренно ответил усач, приобнимая жену за талию. Пара с усердием принялась полировать подоконники и оконные рамы. Вернувшаяся домой Иксит начала весело носиться по дому, карабкаться по стенам и прыгать по кроватям. В этой девочке, казалось, был замурован вечный двигатель. — Знаете, я здесь совсем недавно, — осторожно продолжила разговор Касьянова, протирая пол бережно подаренной ей тряпочкой. — Вы не могли бы объяснить, что входит в вашу концепцию греха? Не сильно-то хочется провести остаток жизни на коленях. — Что плохо? — энергично обратилась к ней Дженита, бесцеремонно заползая своей тряпкой на Настину территорию. Стоит ли говорить, что пришелица мыла пол куда хуже, чем хозяйственное семейство. Поверхность казалась Касьяновой идеально чистой, но внимательные Зашоры находили в ней всё новые недостатки. — Плохо всё, что плохо для Ариматары-Мархур-Здормы. — Даже мысли? — Первым делом — мысли! Ты отравляешь себя этой гадостью. Заражаешь других. Портишь воздух. Смердишь в мироздание. Конечно, Великая Матерь страдает! Её тело источает кровавые слёзы каждый раз, когда в твоём уме зарождается нечестивая мысль! Последнюю фразу она произнесла совершенно бездумно, как будто выучила её наизусть. Малыш Дижон начал рыдать; по его пухлым щекам катились гигантские слёзы, будто бы то страдал крошечный динозаврик. — Прости меня, любимая Ариматара-Мархур-Здорма! — голосил он. — Я думал о тебе плохо! Я причинял тебе боль! Ты плакала кровавыми слезами! Из-за меня… Рыдания скрутили мальчика с такой силой, что он начал биться головой об пол. — Все мы когда-либо допускали нечестивую мысль о всеблагой Ариматаре-Мархур-Здорме, — впервые за долгое время подал голос старый Брахт. Его фигура источала невозмутимость и была преисполнена чувством собственного достоинства, словно у всевидящего пророка. — Это свойство человеческой натуры. Не стоит винить себя. Главное — как можно быстрее смыть этот хадан. — Подумать только, — пробормотала Касьянова. — Я обещаю никогда не думать об Ариматате… о Великой Матери, я хотела сказать, плохо. Но если вдруг такое случится — могу ли я полюбопытствовать? Как она об этом узнает? Воздух разорвала канонада дикого хохота. Особенно сильны были взрывы, исходившие от детей. Этот невидимый артобстрел разорвал девушку в клочья, и Настя авансом капитулировала в бою. — Ох, насмешила, — оттирая слезу, заявила Элайла. — Великая Матерь видит и знает всё, она же прародительница всего сущего. Мы её дети, часть её тела. Неужели непонятно? — Готова поспорить, вряд ли хотя бы треть родителей знает, что творится в головах у их детей, — еле слышно процедила брюнетка, злобно скрестив руки на груди. В дело снова вмешался седовласый Брахт. Он гордо расправил плечи и раскинул руки, будто Моисей, получивший от Господа скрижали завета, — на заднем плане отчаянно не хватало грома и молний. Ранняя зима припорошила инеем его волосы, но вызвала тот колючий холод в глазах, которым можно было бы проткнуть не одно мягкое сердце. — Ариматара-Мархур-Здорма пронизывает город, который она породила. Дома — это её органы, люди — клетки, улицы — кровеносные сосуды. Поэтому Великая Матерь имеет связь с каждым существом в нашем благословенном Аримане. Ей открыты все наши помыслы и желания. — А вы не могли бы подробнее остановиться на чисто технической стороне вопроса? Продолжая развивать ваше сравнение: я знаю, что мои клетки могут заболеть. Я почувствую боль и дискомфорт в определённом месте. Но как именно до моего сознания дойдёт, что за клетки поражены и каким недугом они охвачены? Выражение лиц достопочтенного семейства перенесло Касьянову в тот эпизод её жизни, когда девушка по ошибке забрела в деревенский коровник. Брахт на секунду растерялся, но тут же собрался и продолжил теми же тягучими, певучими интонациями с растягиванием гласных: — Душа нашей высокочтимой Ариматары-Мархур-Здормы заполняет собой всё пространство Аримана. Расстояние между двумя соседними клетками её высшего разума составляет приблизительно вот столько, — он раздвинул руки сантиметров на двадцать. — Поэтому в каждый конкретный момент часть нашего мозга находится в поле зрения Святой Прародительницы. Наши мысли — едины! Настя окинула взглядом комнату, пытаясь наложить на пространство невидимую кристаллическую решётку. Высунуть голову за границы всевидящих нейронов зловредной блондинки и правда не получалось. — Ладно, дочка, — неожиданно мягким голосом сказала Элайла. — Совсем мы тебя утомили. Ты спать ложись, а то поздно уже. Солнца в Аримане не наблюдалось; с определённого момента, местность медленно погружалась во тьму, будто чья-то невидимая рука регулировала настройки яркости. Волна жужжания накрывала город: ариманцы, повинуясь какому-то общему ритму, словно неугомонные насекомые, начинали шумно раскладываться по кроватям. Напрасны были Настины уверения в том, что она совсем не хочет спать; девушка пошла по рукам радушного семейства, которое настойчиво, но ласково хотело уложить её в вертикальную кровать в районе второго этажа. Вырвавшись чуть ли не с силой, Касьянова выторговала себе право спать в углу первого этажа на тёмно-синем мохнатом коврике. Глава 8. Первая пастырская В этом городе не вели счёт времени по часам и минутам, здесь даже не было привычного для Касьяновой деления на семь дней недели. Система была двоичной: один день назывался дочеднём, другой — сыноднём, а блок из двух таких дней именовался детоднём. Всё в Аримане измеряли такими детоднями: ни чисел, ни месяцев, ни лет не существовало. Позже, после длительных расспросов, Насте удалось обнаружить хоть какие-то ориентиры во времени. Вместо «месяца» здесь в ходу были «прорывные» — двадцать восемь-тридцать дней, как средний цикл между менструациями. «Год» заменяли на «подготовку» — время беременности. «Первокровью», кажется, называли срок в двенадцать лет — в честь периода, когда у девочки начинаются месячные. Был ещё более приятный для слуха термин «поколение» — Касьянова, правда, не поняла, соотносится ли он с двадцатью или тридцатью годами. Разумеется, ни о какой точности летоисчисления в Аримане не было и речи; в ходу была популярна фраза «невесть детодней» — универсальная формула на все случаи жизни. События давних времён терялись в глубинах прошлого, горожане ничего не могли поведать об анналах своей истории. Мир сотворила Ариматара-Мархур-Здорма в великой милости своей; вскоре Настя могла бы читать лекции на эту тему не хуже, чем гарвардский профессор. Поэтому девушка готова была молиться на наручные часы, которые случайно закинула в рюкзак, уезжая из Петербурга, и которые ей любезно вернули вместе со всеми вещами на выходе из Запретного города. И хотя в Аримане они приносили пользы не больше, чем зарядное устройство на необитаемом острове, часы всё же помогали девушке поддерживать ментальное равновесие, не чувствовать себя выкинутой из цивилизации. Первая ночь у Зашоров закончилась трагически: Касьянова, толком не отошедшая от нервотрёпки в тюремной камере, была нагло выдернута из сахарных снов жёсткой экзекуцией. Дижон основательно потоптался по её спине, пытаясь достать висевший над девушкой деревянный ключик. Часы на руке показывали пять утра; гомонливое семейство подымалось на рассвете, и по Насте уже вовсю скользили и топтались дети. — Ты прости, доченька, — сконфуженно поникла Элайла, крутясь вокруг своей оси, чтобы поймать хихикающую Гаяру. — Тихми́ в доме совсем нет, кормить тебя нечем. Но мы будем обязательно молиться Великой Матери, хвала её плодородному лону. — Чего, простите, нет? — растерянно заковыляла к ней Настя, в жизни не встававшая в такую рань. Собственный мозг представлялся девушке раздувшейся кислой медузой. — Тихми, — важно начала поучать Элайла, — это наше всё. Это такое существо… — Вещество, — поправил её подошедший Урчи. — Да, существо, из которого можно делать всё. — Как это — всё? — поразилась Настя. — А вот так это, — сказал отец семейства, чрезвычайно собой довольный. — Дают тебе серую массу, а ты что хочешь из неё, то и делай. — Потрясающе, — пробормотала Касьянова. — Это решило бы все проблемы моего родного правительства. — Но ты потерпи, вагинушка, хорошо? — ласково погладил её по плечу Урчи. — Закончилось тихми у нас. Хвала Ариматаре-Мархур-Здорме. — Кто, простите? — заметно напряглась девушка. Усач нелепо заморгал, как бы не понимая сути вопроса. — Вам бы, наверное, не очень понравилось, — сурово продолжила брюнетка, — если бы я величала вас «моим маленьким пенисом». — О! — приятно ошарашенный, воскликнул Урчи. — И правда похоже, что у меня маленький? Я очень старался, но он никак не уменьшается. Друзья смеются надо мною; но я надеюсь… Ходят слухи, что в один прекрасный день Ариматара-Мархур-Здорма найдёт средство лишить всех мужчин отличительных признаков. Вот это будет счастье! — Да будет благословенна великая мудрость Святой Прародительницы в детоднях грядущих!.. — внезапно закричала Умини, со стеклянными глазами раскачиваясь в неком подобии кресла. — Да осветит небо твоё благородное лоно, Настюша, — умилилась Элайла, — да разбухнут сосцы твои, да возрастёт твой живот, да принесёт Ариману десятикратное потомство! Девушка рассерженно замолчала; она решила, что ещё не всё понимает в культурном коде этого города и что к погружению в иную реальность надо подходить постепенно. — Спасибо, — тихо прокашлялась брюнетка. — Так что насчёт тихми? Раз оно у вас закончилось, может, вы могли бы одолжить его у соседей? Перспектива голодать не прельщала Касьянову от слова совсем. В рюкзаке было пару банок рыбных консервов и пакет овсяного печенья, но её начинало подташнивать от одного взгляда на изрядно надоевший паёк. — Нет-нет, — хором нахмурилась супружеская чета. — Мы не хотим пачкать грязью их пороги. Ведь им тогда придётся плохо думать о Святой Прародительнице, чтобы начать их отмывать. Мы потерпим. — Потерпим, дорогие мои? — ласково окрикнул ребятишек Урчи, и они подлетели к нему за порцией обнимашек и поцелуйчиков. Касьянова совсем приуныла: голодный человек — злой человек. Усевшись в позе лотоса в углу, возле своего коврика, она изучала жизнь этого гостеприимного семейства, как изучает учёный-мирмеколог экзотический муравейник. — А можно мне такой браслет? — обратилась она с лёгкой улыбкой к Элайле. Все женщины Аримана носили на правой руке разное число разноцветных браслетов. Поначалу Касьянова думала, что это указание на возраст, но позже начала сомневаться: на руке тридцатилетней женщины могло быть и пять, и пятнадцать браслетов. — А сколько малышей у тебя там, в Иных землях? — поинтересовалась Иксит. — Нисколько, — смутилась Настя. «И для того я отправилась путешествовать в фантастические места, чтобы терпеть типичные приставания родственников?», — подумала девушка. — Бедняжка, — ужаснулась Элайла. — Надеюсь, Великая Матерь одарит тебя своей милостью и пошлёт кучу детишек. — Наверняка ты самый чистый человек там, в Осквернённых землях, — оживился Урчи, — и Ариматара-Мархур-Здорма приняла тебя, чтобы включить в лоно семьи. — Да-да-да, наверное, — затараторила Касьянова (ей хотелось как можно быстрее сменить тему разговора). — Про правую руку я всё поняла, а что за браслеты на левой руке? Эти украшения носили все жители города без исключения; ариманец лет тридцати имел — на глазок — около семидесяти тончайших, переливающихся на свету, похожих на золотые змейки браслетов. — Это количество Судных дней, которые мне довелось пережить, — быстро ответил Урчи, и взгляд его помутился. Он сделал предупреждающий жест рукой, чтобы прекратить расспросы Касьяновой. — Этот пояс под моим животом означает, что я уже хочу детей. Настя давно отметила, что мода Аримана стремилась подчёркивать живот, делать его большим и округлым. И женщины, и мужчины часто носили пояса в районе промежности; совсем юные девушки добавляли второй пояс под грудью, только старухи и дети обходились совсем без поясов. — А когда вы понимаете, что хотите детей? — дружелюбно уточнила девушка. — Когда у меня появляется молоко, — растёкся в улыбке Урчи. — Млако, — грубо одёрнула его Дженита. — Настоящее молоко бывает только у женщин. — Из вашей груди течёт молоко, в самом деле? — не поверила своим ушам Касьянова. — Зачем из груди? — стушевался усач. — Грудь мужчины не вмешает столько любви и тепла, как женская, она бесплодна. Снизу… — О… — пришла в замешательство Касьянова. Она заметила, что мужчина сразу притих, поник послё замечания тёщи, так что предпочла перевести тему в иное русло. Остаток дня потонул в бессмысленных разговорах. Следующий день также протекал медленно: детишки носились и играли, женщины сгруппировались в кружок и что-то степенно обсуждали, чиня одежду. Мужчин совсем не было видно. — Вы не хотите пойти с нами на пасторскую? Она обернулась на ласковый голос и увидела Урчи, державшего за руку Дижона. Рядом стоял Брахт, гордым и неприступным взглядом испепеляя потолок. — На пасторскую? Это было бы интересно! Увы, когда Настасья предложила спутникам идти по тротуару, на неё посмотрели с такой строгостью, что девушка решила прикусить язык: она явно чего-то не понимала во внутренних механизмах Аримана. Так что вспышка радости Касьяновой потухла уже через несколько шагов по грязевой пучине. Казалось, с прошлого раза коричневая субстанция стала ещё более густой и тягучей. — Это духовные беседы для мужчин, — отрывисто кричал Брахт, избравший следующую тактику перемещения: старик высоко задирал ноги под прямым углом, порывисто вонзая их в топь, как боевые копья. — Каждый яйценогий обязан выслушивать святое слово пастыря из Запретного города. Только так он сможет возвыситься духовно и всем сердцем своим возлюбить нашу Ариматару-Мархур-Здорму. Насте уже было не до расспросов: её ботинок намертво впечатался в дно коричневого моря и никак не хотел его покидать. Дипломатические переговоры по депортации строптивца результатов не давали, так что пришлось задействовать силовые методы. Урчи и Брахт вынужденно взяли на себя роль бульдозера и стали вытягивать упрямую ногу из густой грязи, словно ошалевшего страуса из песка. Когда они пришли в Дом пастыря, Касьянова была решительно не настроена открывать свою душу для любого рода духовных наставлений. Длинный одноэтажный дом, располагавшийся под самыми стенами Запретного города, внутри был очень прост: ни ажурных узоров на послушной древесине, ни забавных скалодромов для лазания по стенам — лишь пять рядов стульев, утыканных мужчинами всех возрастов и комплекций. На Урчи снизошёл такой благостный вид, он так умиротворённо водрузил свою филейную часть на скромный трон в третьем ряду, что мигом позабыл обо всём на свете. Так и застыл в благоговейном ожидании, вытянув шею по направлению к пустовавшей трибуне. Дижон оккупировал ближайшее к духовному отцу место; Брахт увидел группку свободных стульев в дальнем углу зала и жестом увлёк за собой Анастасию. Конечно, появление девушки вызвало большой переполох на благочестивом собрании; посетители оживлённо перешёптывались между собой, тыкая пальцами в Настю. То и дело слышалось: «это она», «та самая», «пришелец», «живёт у Зашоров»… Ждали, пока зал не заполнится целиком, ждали долго. Войдя в помещение, Настя подсчитала семнадцать свободных стульев; через сто десять минут (как услужливо подсказали ей наручные часы) всё ещё пустовало пять мест. Девушка ощутила непреодолимое желание ввести в Аримане культ часов; она прямо видела, как приносит на собрание огромную сумку с часами и обвешивает ими каждого мужчину с головы до пят. «Господи, какая восхитительная задумка цивилизации — точное время!» — со щемящей ностальгией думала она. — «Это даже лучшее изобретение, чем колесо. Как сложно жить, когда пространственно-временной континуум превращается в вязкий кисель…». Наконец, на исходе третьего часа ожидания послышался лёгкий шорох: где-то в глубине зала приотворилась дверь, и в помещение вошёл пожилой мужчина с лоснящейся, похожей на круглый пирог лысиной. У него были мелкие, аккуратные черты лица, немного терявшиеся на крупном расплывшемся лице. Пухленький, среднего роста, он был облачён в подобие ярко-оранжевой рясы, украшенной золотистым орнаментом. Переливаясь всеми цветами радуги, узоры одеяния освещали всё вокруг, одаривали скучные стены зала озорными бликами. На фоне невысоких, бледных и поджарых ариманцев, какие в основном и встречались Касьяновой, незнакомец выглядел экзотическим павлином из далёких краёв. — Это Таурус, — с негодованием пшикнул на девушку Брахт. Настя, будто зачарованная, смотрела на большую блестящую лысину. Эта ариманская достопримечательность совершенно её загипнотизировала. Девушка представила могильный курган, внутри которого был погребён могущественный лев; героический холм порос легким вереском, средь которого носились серны и газели. — Пастырь наш, — грозно добавил старец; ему пришлось ущипнуть брюнетку, чтобы в её глазах вместо дурмана миража появился хотя бы проблеск почтения к Таурусу. Урчи тем временем подошёл к проповеднику и подобострастно начал что-то с ним обсуждать, кивая то и дело на Настю. Пастырь внимательно, точно врач перед сложной операцией, разглядывал девушку; выслушав Урчи до конца, он милостиво кивнул мужчине, и тот радостно замахал Касьяновой, приказывая ей оставаться на месте. А человек в мантии взошёл на трибуну; он водрузил на специальную подставку книгу в кожаном переплёте, сластолюбиво, как Дон Жуан перед свиданием, причмокнул губами, и окунул свой указательный палец с крупным перстнем в пожелтевшие страницы. Вяло пролистав треть фолианта, он задержался на одном из мест. Расправив плечи и лениво размяв шею, пастырь начал вещать: — О, сыны мои! Насколько хорошо вы усвоили мою последнюю проповедь? Почитали ли вы жён своих, словно саму Ариматару-Мархур-Здорму? Любили ли вы дочерей своих, как любит их Великая Матерь? Согрели ли вы всё сущее, приютили ли на груди своей больных и страждущих? Посылали ли вы лучи добра, освещающие небо? Таурус оторвался от книги и торжественно оглядел свою паству. Его взгляд настороженно задержался на Насте; зал тем временем скандировал радостное «да!». — Я представлял Великую Матерь сегодня ночью на супружеском ложе! О, какое счастье даровала она нам с женой! — А я вчера сто шестнадцать раз поцеловал жене ноги! — Моя грудь стала гораздо больше и мягче! — Я играл со своими дочками, я был им большой наглой куклой! — Я самый мягкий, послушный и довольный жизнью из всех мужчин в моей семье! Никогда Ариматара-Мархур-Здорма не являла миру лучшего сосискообразного, чем я! Покладистее меня был только прадедушка… Все выкрикивали свои достижения, однако ни у кого не было цели восторжествовать над конкурентом. Мужчины слились в радостном экстазе своих свершений; каждый был рад за соседа, все поддерживали друг друга. — Тише, тише, — удовлетворённо заявил проповедник. — Я вижу, любовь в вашем сердце крепнет с каждым днём. Однако вы забываете о главном уязвимом месте мужчин. Достаточно единожды допустить слабину, заложить в фундамент один гнилой кирпич — и обрушится всё здание. Какой главный порок стручконосца? — Гордыня, — практически хором пробубнели ариманцы. — Правильно, сыновья мои. Гордыня — ваш главный порок. До тех пор, пока в вас будет оставаться хоть капля надменности, высокомерия, тщеславия, я буду бичевать и линчевать вас в своих выступлениях. Ну же, признайтесь мне: кто из вас хотя бы на секунду допускал мысль о том, что он превосходит в чём-либо женщину? Лес робких рук разросся в зале. Настя плутала по нему взором, теряясь в этой стройной чаще, и насчитала около сорока человек, чуть меньше половины. — Невообразимо чудовищно, — покачал головой Таурус. В зале повисла гнетущая тишина. — Хочу напомнить вам, что Святая Прародительница всё видит. Послышались сдержанные рыдания и всхлипы. Долговязый тощий блондин с всклокоченной шевелюрой вскочил с места и истерически завопил. — Но что мне делать, отче, что делать?! Она сказала какую-то глупость; я всё понимаю, но ясно вижу, что умнее её. Как мне стереть эти мысли в своей голове? Я думаю о том, как сильно люблю Великую Матерь и почитаю жену свою денно и нощно, но иногда… Вы понимаете… Важный, как гусь, пастырь приосанился и хорошо поставленным голосом принялся читать лекцию, которую, видимо, произносил не раз. — Ты считаешь себя умнее её, сын мой, однако задумывался ли ты о том, какого свойства этот ум? Чего твой ум стоит? Святое солнце! Я объяснял это не раз и не устану повторять до тех пор, пока язык мой не усохнет: ваш ум, сыновья мои, это болезненный нарост на чистом сердце. Он мешает вам любить. Вы мыслите, следовательно, вы анализируете, сравниваете, оцениваете. Легко ли вам любить после этого? Мужчины с тоской покачали головами. — Посмотрите на женщину. Предположим, богинеликая свято уверовала бы, что наука — лучшее, что бывает в жизни, ценила бы только науку и всех тех, кто к ней причастен. Смогла ли бы она любить своего новорождённого сына безусловно, всем сердцем, всей душой своей? Нет, он заинтересует её лишь тогда, когда станет учёным. И куда бы привело человечество этот путь? Я вижу ваш ум, мужчины. Ваш ум — это небесный замок, продуваемый ветрами абстракций. Какие вещи интересовали бы вас, дай вам полную волю? Из чего состоит грязь на улицах Аримана, какой высоты шпиль на Великой башне, почему небо жёлтого цвета. Вы бы только и делали весь день, что мололи языками да бряцали мускулами друг перед другом. Пустые бредни! Женщина же соткана из любви. Женщина рождается там, где ум облагораживается эмоциями. Женское чувство таит в себе мириады спрессованных, сжатых мыслей — интуицию. Женщина может прозревать неведомое; в один миг она поймёт то, на что бы вам потребовалась бесконечная вереница детодней. Если бы мы пришли с культом Святой Прародительницы в какой-нибудь развратный Дейт, мужчины ни за что бы не поверили в нашу дорогую Ариматару-Мархур-Здорму. Женщины бы откликнулись моментально, ведь именно они чувствуют свет и истину. Способны ли вы любить, как женщины? Когда женщина любит, она посвящает себя целиком, всю жизнь кладёт на алтарь своего чувства. Она не в силах даже помыслить об измене, она способна тридцать подготовок сидеть на пороге дома и ждать возвращения возлюбленного с другого конца света. Как любите вы, яйценогие? Вы способны увлечься лишь красивой картинкой; если она подкреплена душевным родством — что же, отлично! Если нет — обойдёмся и без этого! И даже в полной гармонии, в полном единении вы способны поддаться обаянию другой. По залу пронёсся сдержанный, но всё же негодующий ропот. — Я знаю, сыновья мои, что это не так; вы вышли из чрева Великой Матери, вы наполнены духом её святой любви. Вы почти приблизились по душе своей к женщине, хотя да полной благодати вам ещё далеко. Но что же с теми, кто лишён этой великой радости? Я был в Дейте — и смело могу сказать, что каждый ариманец стоит десяти мужчин этой порочной земли; я был за стенами Кальхинора… Там стручконосцы способны забыть о ребёнке своём, там могут предать девственную душу, что принадлежит любимому без остатка, ради пустых развлечений или пары похотливых чёрных глаз. Там мужчины вступают в длительные бесплотные споры, которые ни к чему не ведут. Как петухи, гарцуют они друг перед другом, стараясь прыгнуть повыше и заткнуть собеседника за пояс. И даже в этих варварских странах ариподобные смотрят на это, как на забавы глупых детей. В бесконечном великодушии своём они прощают… При словах о брошенных малышах и несчастных девственницах мужчин охватило самое настоящее бешенство. Они сжимали кулаки и скрипели зубами, будто на оруэлловских двухминутках ненависти, так что Насте на секунду стало страшно находиться в этом зале. — Прекратите, дети мои, прекратите, — сказал Таурус, вполне удовлетворённый. — Вас извиняет то, что вы понимаете это и не стремитесь вознести себя выше небес. Представьте, какими чудовищами вырастают мужчины, которым не читают лекции, указывающие на их истинное место! В нечестивых, несчастных странах, что не были порождены нашей драгоценной Ариматарой-Мархур-Здормой, мужчины, будучи ущербными животными, тешат своё самолюбие тем, что поработили женщин и внушили богиням, что они — существа второго сорта. С детства их давят, так что девушка даже не может расправить крылья своего ума, забитого, словно робкая птица. А если и попробует, то её тут же закидают камнями. Дрожь ужаса и негодования охватила слушателей. — Да, да, дети мои, — сделал успокаивающий жест пастырь. — Вы чётко видите, как легко перевернуть мир с ног на голову. И это только касаемо социальных законов! Что же должно твориться в головах, сердцах и душах людей, лишённых света божественной Ариматары-Мархур-Здормы? Попробуйте себе вообразить. Из последовательных ответов испытуемых Настя узнала, что отсутствие знания о Великой Матери сродни мраку глубокого колодца, тёмной ночи души — вечной ночи, куда не проникает ни одного луча света. — Правильно, совершенно верно, — вторил ответам Таурус. — А теперь попробуйте представить, сыновья мои, что бы вы сказали такому нечестивцу, если бы он встретился на вашем пути? Тише, не все сразу. Давай ты, Пунджо. Выходи на трибуну. Почувствуй себя проповедником. На помост вышел небольшой человек с крайне непримечательным лицом, настолько невыразительным, что одна эта блёклость уже выделяла его из толпы. Он неуверенно схватился за трибуну, чуть выставил грудь вперёд и начал вещать. — Женщина лучше мужчины, потому что женщина рожает. Стручконосцы примитивны. Мужчина — существо, дух которого… Ай, мастер Таурус, я опять ухожу в абстракции! — Не переживай, Пунджо, не переживай, — водрузил тяжёлую руку на плечо юноши проповедник. — Ты на правильном пути, в твоей голове куда меньше абстрактных мыслей, чем было раньше. Скоро ты будешь мыслить, как совершенная женщина. — Правда? — просиял громкоговоритель, оттирая кулаком слезу. — Вы действительно так думаете? — Да. Прекрасную тенденцию я вижу. Помни главное правило: как только промелькнёт у тебя бесплотная мысль, представь Великую Матерь в сердце своём, зажги огонь благодатной сыновней любви, сосредоточься на своём чувстве, и абстракция испарится сама собой. У кого есть вопросы, сыновья мои? Заколыхался океан вскинутых рук, и Таурус по очереди выбирал, кому ответить. В основном мужчин интересовало, как правильно вести себя с женщинами в семье, как перестать отвлечённо мыслить, как глубже пропустить сквозь себя женский мир, чтобы приблизиться к идеалу Святой Прародительницы. Активно делились и практическим опытом: как навсегда избавиться от волос на теле, какими упражнениями легче увеличить грудь и уменьшить мужское достоинство. В неспешной беседе прошло часа три. — Все вопросы о том, как ещё больше возлюбить Великую Матерь, мы отложим на следующую лекцию. Потерпите четыре детодня, сыновья мои. Когда зрители начали потихоньку расходиться, Касьянова незаметно пробралась к проповеднику, который замешкался на трибуне, перечитывая какое-то место из книги. Она тихо тронула Тауруса за локоть. — А, вы та самая пришелица, — мгновенно обернулся пастырь, и его улыбка показалась девушке не слишком приветливой. — Как вы находите своё пребывание в Аримане? — Мы находим его с трудом, — протянула девушка. — Подумать только, как это раньше я жила среди всех этих поганых нечестивцев, которые не знают своё место в доме. — Не иронизируйте, — задумчиво ответил мужчина. — Это плохо кончится. — Ну что вы, я недостаточно абстрактно мыслю, чтобы предпринять восхождение на пик иронии. Это вы парите в мире терминов и тонких инсинуаций, как горный орёл. Такой мужественный и такой отвлечённый, ай-яй-яй! — Вы хотели задать мне какой-то вопрос? — Да. Могу ли я посетить Запретный город вторично? —  Естественно. Мы и сами намеревались вызвать вас в Верхний город на аудиенцию. Желаете, я вас сопровожу? Касьянова желала, и поэтому они с Таурусом, в сопровождении пяти мужчин в латах, быстро затрусили по тротуару, мельком поглядывая на плетущуюся в грязи паству.