Поедающие быков

254-й год по старому исчислению лет, пустыня Фао-Дарбат, Юго-запад округа Улада

Обозревающее божественный чертог око твоё

будет слепо в мире злейшего из твоих сыновей

В то утро юный господин башни Ша старался наиболее удачным образом привести свои волосы в надлежащий вид. Закусив кончик алой ленты, он собрал на макушке, приподнял и скрепил тяжелые пряди тонким серебряным гребешком. Затем полагалось перевязать лентой. Однако не успел он потянуться за ней свободной рукой, тут же сперва верхние пряди, а затем и вся с таким трудом собранная конструкция рассыпалась по плечам. Надув щеки, юный господин поерзал и качнулся из стороны в сторону, примиряясь с очередной наудачей. Скрестив ноги, он сидел на земле под козырьком открытой площадки, что была под самой крышей башни Ша. Яркое, обжигающе-горячее солнце не оставляло пробелов, и лишь прислонившись спиной к прохладному камню под оконными выбоинами, маленький господин мог оставаться в тени. Являясь единственным хозяином башни Ша, этот ребенок привык распоряжаться всем, что здесь находится, по своему усмотрению. Именно по этой причине нельзя было сказать, что вещи, разложенные по земле, пребывали в беспорядке — совершенно напротив. Таким незатейливым и невзрачным образом тщательно выстиранные этим господином и его компаньонкой вещи сушились под лучами палящего пустынного солнца. Помимо предметов туалета, здесь можно было обнаружить подвешенные под козырьком пучки редчайших растений из дворцовой оранжереи; глиняные горшочки с ароматными порошками и пастами; деревянные и медные каркасы, неизвестно для каких целей сработанные самим юным господином; и, наконец, к металлическому карнизу над козырьком были пришпилены несколько отрезов выделанной бычьей кожи и кусок вымоченного в травяном отваре пергамента. Сам господин башни Ша среди всех этих предметов казался более юным, чем являлся на самом деле. В конце концов, не справившись с прической, он просто слабо перевязал волосы лентой и поднялся, отряхивая штанины от песка и пыли, которые всегда покрывали внешние площадки башни, сколько их не выметай. С наслаждением потянувшись, он сунул руку в ближайший к себе горшочек, взял оттуда щепотку красной специи и насыпал себе на язык. От остроты кончик носа и уголки глаз этого ребенка тут же порозовели, придавая, пожалуй, слишком уж резким на первый взгляд чертам лица очаровательную детскую мягкость. Когда этот юный хозяин башни покидал свою обитель и входил в любой из павильонов нижнего дворца, распорядители не называли его имени во всеуслышание. Однако если бы они следовали правилам и объявляли его прибытие, как полагается, каждый раз, переступая порог зала, ему пришлось бы терпеть у себя над ухом что-то вроде: — Его высочество, третий побег могучего древа из сердца пустыни, рожденный под звездой яростного Уурхилэ, Чонгук-Ша. Право слово, кому охота такое слушать. Этот юный господин был одним из немногих, кому позволили выбирать. Он был также одним из тех, кто в столь нежном возрасте уже мог похвастаться завидной должностью хранителя одной из пяти внешних башен. Не успел Чонгук повернуться, как из окна, толкнув ставень, высунулась смуглая сухая рука и вцепилась узловатыми пальцами в его волосы на макушке. Запустив когти поглубже, рука потянула голову юного господина вниз, вынуждая отклониться и присесть. — Ай-яй-яй, больно-больно, — зачастил юноша, зажмурившись и потянувшись к голове. — Будешь так дёргать, и у меня совсем волос не останется! — Не может такого быть, — пресекла Хатука. — Волос Вашего Высочества хватит, чтобы набить подушки для половины жителей дворца Шахриколь. — Обманываешь, — тут же надул щеки Чонгук. К левой руке присоединилась правая, умело придавая волосам царевича подобающую форму. Чонгуку оставалось лишь подать ей гребень и ленту. Хатука забралась пальцами в баночку с пастой, стоящую на подоконнике, подкрутила несколько коротких прядей за ушами юноши, и лишь после этого позволила ему выпрямиться. — Ну вот. Ваше Высочество стал похож на приличного человека. Она удовлетворенно осмотрела дело рук своих, когда Чонгук повернулся к ней против света. Должно быть, она даже немного перестаралась — волосы у висков были собраны так туго, что уголки и без того раскосых глаз натянулись кверху. За его спиной с высоты птичьего полета виднелся город, перед ним же нянька Хатука в нетерпении распахнула пошире дверные створки. — Скорее, Ваше Высочество. Времени мало, а мне еще нужно приладить на вас этот парчовый кафтан. Чонгук манерно отряхнул рукава рубахи и проследовал за женщиной, слегка покачивая головой, словно непривыкший к заплетенной гриве жеребец. Заведя руки за спину и чуть отклонившись назад, он наблюдал, как Хатука возится с застежками и замками, в неисчеслимом количестве развешанными на укороченном церемонном кафтане для Его Высочества. — Все же я ждала, что вышивка будет золотом, — поцокала языком компаньонка. — Золото — старшему, — неторопливо ответил Чонгук. — Серебро второму сыну. И шелковая нить для третьего. — Надеюсь, у нее хотя бы хватило совести вышить обережный ряд своей рукой! — фыркнула Хатука. Юный господин скосил взгляд, и в момент, когда на глаза упала неплотная тень, в эбеновой черноте зрачков плеснули пурпурные искры. — Моя госпожа — человек-пятьдесят-клинков, — нараспев произнес юноша. — Клинки вместо уговоров, клинки вместо добрых слов… — Тише! — шикнула Хатука. — Язык обожжешь. Она расправилась с последней застежкой и одним широким движением встряхнула кафтан. Он плавно лег на плечи хозяину башни и широкой бурой волной стёк до самых его босых пяток. — Красиво, — похвалила Хатука. — Ваше Высочество красивый юноша. Чонгук подвигал плечами и закатал рукава. Тонкие кисти обнажились и быстро задвигались, затягивая тесемки, скрепляя ремни и тугие шлейки. Царевич расправился со всеми этими мелкими деталями значительно быстрее, чем его нерасторопная нянька, после чего обвел комнату беглым взглядом в поисках обуви и головного платка. — Сегодня он должен явиться. Я бы не хотел опоздать. Хатука поискала под кроватью и передала царевичу вышитые традиционным церемонным узором парчовые ботинки. — Ваше Высочество так в этом уверен? — Брат Раико возвращается в крепость, — имя старшего из царевичей Чонгук произнес с особенным, трепетным почтением в голосе. — У горожан возникнут вопросы, ежели встречать его у ворот выйдет одна только мать. Хатука невпечатленно хмыкнула. — Никаких вопросов. Никаких суждений, сплетен и пересудов, — она легким выверенным движением поправила платок на голове своего подопечного и отошла на шаг, чтобы оглядеть его в полный рост. — У вашего рода могучие корни и крепкие побеги. Горожане не забывают, кто в этом городе был от семени старых уладских царей. —Уладские цари не одно и то же, что уладские Боги. — Верно. Могущество усыхает, так принято. Но горожане боятся этих царей, как Богов. — Как божков, — поправил царевич. Хатука с улыбкой отступила к столу и наполнила глиняную чашу водой для питья. — В чём же разница? — Былое могущество Богов того времени ослепляет по сей день, настолько оно было велико, — Чонгук осушил чашу, после чего вытер губы рукавом кафтана. — Божки же седлают плечи новых царей и помыкают ими, диктуя свою волю. Они питаются смирением благородных монахов, и, потяжелев, под покровом ночи перебираются им на грудь. — Вот как, — подняла брови Хатука. — Я слышал, так говорили в покоях отца, — заволновавшись, уточнил Чонгук. — Говорили, истинный Улада не станет бояться ни божков, ни Богов… — Так юный царевич подслушивал! — воскликнула Хатука и тут же примирительно улыбнулась. — Вашему Высочеству стоит поторопиться, если не хотите пропустить самое интересное. Чонгук порывисто оглянулся через плечо — с высоты его башни было видно, как приближается к городу отряд первого царевича Раико. Тёмная извивающаяся лента тянулась от самого горизонта. Коннице, кавалерии и груженым телегам не видно было конца. Выскочив на балкон, Чонгук увидел, что процессия Её Высочества сиятельной царицы Улфархи уже выдвинулась по направлению к главным воротам. Без дальнейших промедлений юноша коснулся губами лба своей верной компаньонки, опустил на лицо платок в тон к кафтану и покинул башню через потайной ход. Внутренняя система безопасности дворца Шахриколь предполагала, что в момент опасности любой из хранителей башен Ша сможет беспрепятственно попасть внутрь внешней крепостной стены через систему шлюзов, переходов и перемычек, соединяющих изнутри все стратегически важные постройки. Как хозяин башни, получивший свой титул в столь юном возрасте, Чонгук по настоянию компаньонки тщательно изучил все возможные входы, выходы и петляющие коридоры. — Они ждут, что ты будешь бояться, — сказала она. — И хотят на это посмотреть. Поэтому я очень советую тебе показать сейчас, как любой из Улада, даже самый паршивый, умеет справляться с работой. Старые цари Улада славились тем, что не чурались испачкать руки. Чонгук думал об этом, пока бежал внутри малой стены, кольцующей внутренний двор, чтобы вовремя поравняться с паланкинами царицы Улфархи и ее свиты. Сквозь узкие бойницы мелькала картинка, как медленно продвигается процессия вдоль живописной аллеи, с двух сторон высаженной экзотическими растениями. Замыкал шествие второй царевич Ерхиат, средний сын, верхом на крупном вороном мерине. Чонгук перевел взгляд себе под ноги и ускорился. Когда царские паланкины прибыли к воротам, и распорядитель велел стражам их отворить, юный хранитель башни уже топтался позади процессии, суетливо перебирая пальцами внутри широких рукавов. Тяжело дыша от быстрого бега и приятного волнения от встречи с братом Раико, он с нетерпением вытягивал шею и осматривал пространство над головами собравшихся, ожидая, когда же его доблестный брат появится верхом на боевом жеребце, облаченном в доспехи. Время шло. Знакомый конь с долгожданным братом в седле всё не появлялся. Когда же в ворота вошел последний верховой солдат, сердце младшего царевича лихорадочно застучало. Собравшиеся зароптали, при этом одна только многомудрая царица Улфархи продолжала стоять неподвижно. Прежде, чем Чонгук решился бы протискиваться к ней сквозь плотно стоящую свиту, кто-то сзади положил ладонь ему на плечо. Чонгук порывисто обернулся. — Стой, младший брат, — тихо произнес Ерхиат. — Скоро мы его увидим. — Но… не в седле? — смотря в спокойные, улыбающиеся глаза старшего брата, Чонгук изо всех сил старался не утратить самообладание. Все же он был еще слишком юн для того, чтобы держать лицо ничего не боящихся старых царей. — Полагаю, что так, — степенно кивнул Ерхиат. Когда по толпе пронесся нестройный горестный возглас, Ерхиат перевел взгляд за спину младшего брата и тут же мягко прижал его голову к своей груди, не позволяя обернуться. Мантия второго царевича была скользкой, прохладной и отдавала слабым мятным эфиром. Уткнувшись в нее носом и не в силах вертеть головой из-за широких рукавов, скрывающих любой обзор, Чонгук почтительно затаился. — Подождем, младший брат, — предложил Ерхиат. — Когда всё закончится, я обещаю самостоятельно отвести тебя к нему. Чонгук почувствовал, как мягко чужая ладонь поглаживает его по голове. — Он… — третий царевич вязко сглотнул и ощутил, как дрожит подбородок. — Скажи, старший брат, он ведь вернулся домой? — Мой мужественный брат, — с теплотой обратился к нему второй царевич. — Успокой свое сердце — первый царевич вернулся сегодня с победой. *** — Не успеет высохнуть кровь, окропившая порог этого дома, как она снова отправит его на войну! — в сердцах воскликнула Хатука. Чонгук манерно прикрыл ладонью глаза, подражая Ерхиату в моменты крайнего эмоционального напряжения. — С давних времен Улада гордились тем, что не развязывали войн! — Не похоже, чтобы матушка не могла прожевать кусок, который откусила, — вздохнул Чонгук. — Ну вот что, милый друг — пока во дворце только и пересудов, что о ее третьем убогом сынке, и в царстве нашем все сыты и довольны, никому и в голову не придёт обвинить эту госпожу в чревоугодии. Младший царевич вздрогнул, словно пробудившись от дремы, и убрал ладонь от лица. — Иногда прислуга говорит забавные вещи. Не скажу, что расстроен. — Колдовство! — презрительно поджала губы Хатука. — Конечно, но не такое, как ты привыкла. Компаньонка оставила на полу разложенные в особом порядке лоскуты разноцветных тканей и подползла поближе к своему подопечному. — Венценосная мать может баловаться, чем угодно, Ваше Высочество. Я слежу, как и обещала, чтобы Вашему высочеству это не навредило. — Пока мой храбрый брат проводит дни и ночи в боях, защищая наш дом, и мой добродетельный брат на коленях возносит молитвы исконным богам, мне ничто не навредит, дорогая моя старушка. — Все верно. У каждого из братьев свое призвание, — закивала Хатука. — Меч — старшему, молебник второму сыну. И чашка змеиного яда для третьего. Чонгук взглянул на нее странным взглядом и предвкушающе улыбнулся. — Ты видела, Хатука, что у Ерхиата появилась сабля? Мне стоило больших трудов разглядеть, какое он выбрал для нее имя! Там, на рукоятке, с внутренней стороны… спрятал, как секрет! — О, этот юный сановник, — женщина поцокала языком. — И какое же? Хазяин башни помолчал, напуская важности, а затем не без гордости произнес: — Ситдже — Пустослов. Хатука хмыкнула и вернулась к своим лоскутьям. — Стоило ожидать от него твердой руки, да не покарают его уладские Боги за такие вульгарные шутки. Чонгук поёрзал на месте, затих не на долго, после чего вновь принял хитрый вид. — А ты знаешь, Хатука, кто будет обучать его вместо прежнего наставника, по словам матушки, ни на что не годного? — Не знаю, — ворчливо отмахнулась компаньонка. — Ума не приложу, зачем она решила натаскивать второго сына, когда у первого кожа оказалась не из железа. — Брось, всё это потому, что его покровитель, воинственный Хатнафи, поощряет крепость тела наравне с крепостью духа. — Хатнафи никакой не воитель, — назидательно вздернула палец женщина, не оборачиваясь на своего подопечного. — Это всё змей, яростный Уурхилэ! Его слава перешла на другого бога, когда о его величии и могуществе договорились забыть. — Как бы то ни было, теперь моих сиятельных братьев будет сопровождать во всём учитель и наставник по имени Гапту Фархи, — не без удовольствия произнес Чонгук. Однако при этом он заметил, как поникли плечи его компаньонки. — Что же, Хатука, знакомо тебе это имя? — О, да, — ответила она сразу же. — Знакомо. — И ты расскажешь? — заинтересовался пуще прежнего юный хранитель башни. Хатука покачала низко склоненной головой. — Скажу только — отныне мне не придется сетовать на то, что юные Улада плохо знакомы со своими божественными покровителями и их деяниями. — Ты воспитала меня упрямцем, потому что и сама упряма! — рассмеялся Чонгук. Тогда Хатука все же оторвалась от своего занятия и глянула на него исподлобья. — Кто сказал, что в Вашем Высочестве есть упрямство? — Матушка Улфархи, — смело ответил юноша. Компаньонка вновь насторожилась. — Когда вы говорили? — Сегодня утром в покоях моего больного брата, когда свита оставила нас. Хатука прикрыла глаза. — Что еще она сказала Вашему Высочеству? Чонгук прошел к двери, ведущей на балкон, и распахнул створки. Резкий порыв ветра ворвался в комнату и подхватил легкие ткани, которыми была занята компаньонка. Даже не подумав их поправлять, она поудобнее устроилась на полу и обняла себя за колени. Чонгук ухмыльнулся. — Сказала, что была рада видеть меня в добром здравии. — Конечно, так будет, — при этом Хатука широко обвела руками пространство покоев третьего царевича. — Ведь она сама попросила тебя оставаться верным последователем яростного Уурхилэ. — Где же здесь связь? — Подумай, юноша! — резко отозвалась женщина, однако тут же смягчилась: — Тот, в кого веруют лишь единицы, будет ревностно оберегать каждого от любых несчастий. Понимаешь? Змей Уурхилэ — великое уладское Божество. И он, этот змей, стоит у тебя за спиной. Слыша за спиной ее приглушенный голос и взирая на город Шахриколь, раскинувшийся перед башней, как на ладони, Чонгук ощутил, как спину от затылка и вниз по хребту словно бы обдало кипятком. — Считаешь, мне нужен покровитель такого рода? — тихо произнес юноша. Хатука ответила сразу же, как и всегда. — Считаю, ему нужен последователь, как ты. *** — Наш дурной змееныш совсем спятил с ума! Смотрите-ка, да он, как никак, со старшим царевичем хочет сравняться. — Что ты говоришь, что ты говоришь? — Да поглядите… ха-ха-ха… он, он ведь и правда, словно ученик какой, на траве сидит, смотрите-смотрите, ха-ха-ха, даже ноги подобрал и руки сложил, как будто нашелся бы на свете дурак, готовый его обучать! — Конечно, конечно, дураку ясно, что с таким телесным складом о фехтовании на мечах и думать зазорно! — Точно, точно, ха-ха-ха… Белоснежные одежды учеников оттеняли смуглую кожу, а тёмные, взмокшие от пота смоляные кудри были забраны у висков лентами, чтобы не мешали выполнять упражнения. Воистину, два первых царевича очень были друг на друга похожи, вот только старший Раико был значительно шире в плечах и имел дурную привычку крепко поджимать губы, отчего линия подбородка становилась выразительнее. Второго царевича, статного и тонкого, что тростник, при рождении нарекли Патек. Правда уже потом мать, царица-воительница Улфархи, стала звать Ерхиатом. Так и повелось. На фоне старших братьев третий царевич Чонгук был совсем невысок и неказист, точно побитый болезнью росток. Впрочем, никто его не прогонял и не запрещал смотреть на тренировки царевичей. И потому каждый день без исключений Чонгук, проходя дворцовыми коридорами мимо праздно болтающей прислуги, сам открывал для себя двери и выходил в сад. Там, устроившись на траве в неизменном месте, подобрав ноги и сложив на коленях ладони, он всегда терпеливо дожидался прихода братьев. Однажды Ерхиат первым приблизился к младшему царевичу и заговорил. — Приветствую тебя, брат, — он сложил руки перед собой и чуть наклонился вперед, что было в крайней степени кротким проявлением уважения. Чонгук спешно ткнулся лбом в землю у крученых носков его туфель и отозвался: — И тебе доброго дня, старший брат! Ерхиата смятение юноши позабавило. Он мягко ему улыбнулся и жестом предложил подняться на ноги, а затем сказал: — Я хочу сообщить тебе новость, о которой ты, полагаю, еще не знаешь. — Слушаю тебя, старший брат. Пусть Чонгук, повинуясь его жесту, поднялся, все же голову держал низко склоненной, что придавало его облику оттенок смирения почти что жалкого в сочетании с хрупким телосложением и скромно прикрытым волосами лицом. — Тетушка Мизиф с семьей скоро прибудет в город, — сообщил Ерхиат, внимательно следя за реакцией брата. Тот, вздрогнув, тут же уточнил: — И… сестрица Юш-Юш с ней? Сложно было не различить в его тоне воодушевление человека, привыкшего стыдиться собственных радостей. — Верно. Семейство Суль почтит нас визитом и задержится на какое-то время. Вижу, тебе это по сердцу. — Конечно! Я всегда рад видеть сестрицу Юш-Юш, — воодушевленно отозвался Чонгук. Раико за спиной Ерхиата сделал быстрый выпад, внимательно осмотрел рукоять меча и собственное запястье, недовольно поморщился. Его оружие с высеченными по лезвию витыми символами было матовым и словно поглощало солнечный свет вместо того, чтобы его отражать. Если приглядеться, можно было разобрать в переплетении тончайших линий также и имя меча, — Алшар-Туши, — Обжора. — Отвратительная балансировка… И за что только эти бездельники получают свое жалование! Чего ты там возишься? Долго мне ждать тебя? — Изволь, старший брат, — спокойно ответил Ерхиат, даже не обернувшись. — Будет плохо, если прибытие тетушки Мизиф станет сюрпризом для младшего брата. — Весь двор гудит об этом! — грозно воскликнул Раико. — Ты что, глашатай? Ерхиат, ничуть не смутившись, пожал плечами: — Мне это ничего не стоило. Впрочем, Чонгук и сам ощутил себя виноватым в том, что тренировочный бой двух царевичей не начался вовремя. Согнувшись в низком поклоне, он пробормотал: — Благодарю тебя, старший брат. От твоих слов сердце мое и правда переполнилось счастьем. Благодарю также и тебя, достопочтенный Раико, милость твоя не знает границ. И пусть в голосе младшего брата не было ни тени иронии, Раико в ответ на эти слова лишь недовольно качнул головой. Мягко улыбнувшись Чонгуку, Ерхиат лишь после этого обернулся к Раико и рывком выдернул из ножен свой отточенный почти до прозрачности ятаган. Имя этого оружия разглядеть было не так уж просто, ведь царевич повелел высечь его на внутренней стороне дужки. Неважно, сколько раз юный Чонгук наблюдал бой Алшар-Туши с Ситдже — он против собственной природы вздрагивал всякий раз, стоило им схлестнуться двумя ослепительными вспышками. Раико имел манеру сражаться с угнетающим соперника напором, движения его были быстрыми и лишенными всяческой грациозности в угоду скорости и силе удара. Сражение с подобным противником было подобно бросанию вызова песчаной буре, своевольной и не ведающей пощады, сколько богам ни молись. Люди пустыни слабы пред буйством стихии, суеверны и осторожны сверх меры. Любой из них, узрев на пути подобного Раико воина, ощутил бы себя придавленным неподъемной толщей раскаленного песка. Ерхиат же, напротив, с совсем не подходящей его оружию грацией отражал любой выпад, и каждое его движение было преисполнено легкости. Казалось, применять сокрушительную силу ему и вовсе незачем. Рукоять ятагана проворачивалась в изящной, почти женской кисти царевича, словно не имеющее веса писчее перо, вторая же рука на протяжении всего боя оставалась свободна и была небрежно заведена за спину, демонстрируя традиционную стойку монахов ордена многопочитаемого Хатнафи. Полы белоснежного одеяния послушника монастыря с шорохом взметывались и опадали, отчего весь его образ обретал неуловимое очарование целомудренности. Впрочем, очень скоро Чонгук понял, что роковой ошибкой для противника будет обмануться внешней бесхитростностью техники среднего царевича. Отточенный и растравленный Ситдже, пусть и скрадывал видимую силу удара, все же был оружием кровожадного характера и при желании одним легким взмахом мог разрубить человека ровным срезом от виска до ребра. Жадными и переполненными священного трепета глазами юный Чонгук следил за сражением своих братьев, внимательно вглядывался в каждое стремительное движение и до мелочей, до самых незначительных шажков и наклонов запоминал все, что ему было позволено видеть. Ладошки его, плотно прижатые к коленям, от волнения становились липкими, а пальцы сжимали ткань кафтана так сильно, что потом ее приходилось тщательно разглаживать. — Зря, зря наши достопочтенные старшие царевичи позволяют ему прожигать взглядом лезвия своих верных клинков! Не ровен час, в бою они с легкостью переломятся надвое! — Точно, точно. Клинок будет сломан, а змееныш бросится к осколкам, чтобы собрать их и отнести в свое логово, и там спрятать, как великую ценность! — Говорят, слабый духом человек легко может попасться на уловки этого демона, для этого достаточно будет просто поговорить с ним не дольше нескольких минут… — Минута! Минуты будет достаточно! Вы только посмотрите, как он смотрит украдкой вокруг, прежде чем выйти из-за угла. Наверняка ищет, с кем бы заговорить! — Верно, верно говорите, уважаемый. Семья Улада к нему добра, но мы то помним… Мы будем все-все помнить об этом человеке. На следующий день по велению царицы Улфархи были распахнуты настежь городские ворота, и пятнадцать паланкинов госпожи Мизиф в сопровождении сотни воинов исполинского роста вошли в город. Из окошка на последнем этаже своей башни Чонгук мог видеть, как медленно процессия продвигалась вперед по улицам города, а наряженные в лучшие ткани служанки рассыпали пред паланкинами лепестки роз и душистые травы. Ему доставляло удовольствие смотреть, с каким почетом тетушка Мизиф входит в город, но еще больше нравилось угадывать, в каком из паланкинов сидит сестренка Юш. Судя по всему, во втором — сразу после самой госпожи Мизиф. За всю жизнь Чонгук видел тетушку лишь несколько раз, но отлично знал, что ее, как и царицу Улфархи, в отчем доме воспитывали наравне с сыновьями. В клане матушки из девушек растили воительниц, закаляли плоть и характер так, чтобы потом никакое несчастье не в силах было устрашить или же сломить их дух. Теперь же Мизиф стала женой влиятельного чиновника совсем иных взглядов. Ее дочерям, по строгой указке главы клана Суль, на оружие запрещено было даже смотреть. Одним только пустынным богам известно, причиной скольких ссор в их доме послужил этот запрет. Чонгук даже слышал болтовню прислуги о том, что госпожа Мизиф однажды не вытерпит и убьет мужа, чтобы научить дочь держать в руках меч. Это была невысокая полная женщина, впрочем, по истине царская осанка и та легкость, с которой она передвигала свое плавное тело, позволяли даже незнакомому с ней человеку узнать женщину высокого положения в обществе. Лицо тетушки Мизиф было плоским и простым, только с буйной, диковатой живостью горели ее раскосые драконовы глаза. Хорошо зная об этом своем качестве, она всегда густо подводила веки сурьмой и не скупилась на цветную глину, отчего кожа под бровями и на висках от жары и палящего солнца становилась похожа на чешую. — Фатир Мизиф из клана Суль, — объявил управляющий дворцом. — И юная госпожа Чогой-Юш, вторая дочь. Чонгук в своих суждениях не ошибся — дева Юш вышла из следующего после матушки паланкина. Прислужницы церемонно извлекли из-под полога и развернули у ее ног хвост нежно-розового традиционного платья, подвязанного вышитым золотыми нитями поясом и дополненного множеством червонных монист и кисточек. Её тяжелые курчавые волосы покрывал полупрозрачный газовый платок, придавленный монетным украшением, кончик же сложным образом сплетенной косы тяжелел под весом пристегнутого украшения. Нежнейшие розовые пионы казались тусклыми по сравнению с цветом платья принцессы Юш-Юш. Плотные бутоны наливались тяжестью и склонялись, стоило ей на них лишь взглянуть. Она легким кивком позволила Ерхиату взять себя под руку и провести по благоухающей дворцовой аллее в сторону главного крыльца. Мягкие атласные туфельки с пришитыми колокольчиками на миг показались и тут же исчезли под подолом, остался лишь слабый перезвон и шорох наслоенных тканей. Не часто удавалось услышать, как танцуют девы семьи Суль. Сестренка лишь один раз, два года назад, порадовала Чонгука шутливым этюдом в ответ на его скромную просьбу. Конечно, он не смел бы настаивать, но девушка была до того великодушна и добра к брату, что и не думала отказаться. При ходьбе колокольчики звучали приглушенно и хаотично, однако в танце искусницам удавалось передвигать тело особым образом, чтобы перезвон сливался в единую мелодию с особой тональностью и непрерывным звучанием. Чонгуку хватило видеть это искусство лишь единожды, но с тех пор он не мог не думать о нем всякий раз, когда кто-то из женщин Суль проходил рядом. Царица Улфархи вышла навстречу гостям, наряженная в шелковое платье с перевязью и длинными, влачащимися по земле рукавами. Шея ее была обмотана самоцветными ожерельями в несколько рядов, те же сверкающие нити были вплетены в высокую прическу и, пересекая лоб, множеством закрывающих глаза подвесок ниспадали до самых ключиц. — Добро пожаловать, сестра, — сказала она. — Надеюсь, дорога тебя не утомила. Госпожа Мизиф церемонно кивнула и щелкнула пальцами себе за спину. Тут же ее слуги стянули пологи с остальных паланкинов, и взору предстали многочисленные сундуки и плотные, сваленные друг на друга свертки тканей. Проворные руки прислужниц тут же принялись отпирать замки и откидывать крышки сундуков, чтобы представить сокровища на суд царицы и ее свиты. — Благодарю тебя, сестрица. Прими же эти скромные дары от нашего семейства в знак признательности за твое гостеприимство. — Примите также и мою сердечную благодарность, тетушка, — сказала Юш. В силу юного возраста она могла позволить себе меньшее количество нательных украшений при дворе, что ни в коей мере не умаляло ее традиционной красоты. Ерхиат, что попрежнему поддерживал юную принцессу под руку, обратился к царице: — Коли гости скажут, что дорога была благоприятной и ничуть их не утомила — мы не поверим, не так ли? Ваш покорный сын проводит гостей до покоев, где они смогут освежиться перед скромным семейным ужином. Улфархи ответила: — Не утруждай себя. Чонгук укажет дорогу. Третий царевич, что до того скромно стоял в хвосте свиты и даже не помышлял о том, что ему поручат столь почетное дело, вздрогнул и шагнул вперед. — О, так мой змееглазый племянник тоже здесь, — лишь госпожа Мизиф могла назвать его так вовсеуслышание, потому как к всякого рода наговорам и пустым суевериям была равнодушна. — Рада, рада видеть тебя в добром здравии, юный царевич. Для тебя у меня тоже есть подарок, но придется проявить терпение. Чонгук тихо ответил: — Преклоняюсь смиренно. Госпожа Мизиф рассмеялась, Чогой-Юш лишь хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Ерхиат же широко улыбнулся и сказал: — Уступаю третьему брату ручку прекрасной принцессы. Тут же девушка шагнула к Чонгуку и сама взяла его под локоть, озорно подмигнув. Царевич ощутил, как тепла была ее рука, и как тонкие пальчики сжали его предплечье чуть сильнее необходимого. От природной скромности он не смог поднять глаза, находясь на таком ничтожном расстоянии от девушки, однако сама она ничуть не смущалась, и даже напротив, старалась поймать его мимолетный взгляд. Лица царицы Улфархи невозможно было разглядеть за множеством сверкающих нитей, однако голос ее прозвучал миролюбиво: — Ступайте же. Покои для гостей были отведены в том же крыле, что и царские опочивальни. Внутреннее убранство дворца, как и ухоженные сады, отличалось пышностью и тщательным вниманием к деталям. Царица любила, чтобы было много золота и белого цвета, потому любая отделка сияла позолотой, а свисающие с потолка многочисленные занавеси, газовые ткани и резные ширмы подбирались непременно в оттенках молочного и слоновой кости. В широком пространстве коридоров перезвон колокольчиков на туфельках был особенно звонко слышен, но в связи с этим никто из женщин семьи Суль не испытывал неудобства. Юш, что была весела даже после сложной дороги, то и дело тихонько хихикала или же перебирала пальчиками по руке Чонгука, привлекая внимание. Наконец он не выдержал: — Что такое, юная госпожа? — О чем ты спрашиваешь, братец? — невинно спросила Юш. А сама в это время опустила вторую руку и легонько пощекотала Чонгука под ребрами. Охнув, он едва сдержался, чтобы не вскрикнуть или же не засмеяться неподобающе громко. — Сестрица! — Позволь спросить, родной, — она склонилась к самому его уху и зашептала: — Отчего же ты столь серьезен? Растерянный и смущенный такой выходкой Юш, Чонгук отвел взгляд. Его впалые щеки тут же сделались алыми. — Ну же, братец, не красней! Я ведь не по-злому смеюсь над тобой. Чонгук тихо ответил: — Я знаю. — Знаешь, матушка не обманула. У нас вправду есть подарок для тебя. Склонив голову к плечу, Чонгук мягко на нее посмотрел. Выражение его лица так и говорило «ты, верно, снова шутишь надо мной». Юш ответила широкой улыбкой и, оглянувшись через плечо, бросила взгляд на медленно идущего за ними Ерхиата. — Этот брат не верит, что матушка привезла из дома подарок и для него тоже! — чуть повысив голос, пожаловалась она. — А между тем я сама выбрала его среди многих вариантов. Ерхиат на это тонко улыбнулся: — Думаю, третий брат представляет себе, с каким усердием ты подошла к этому вопросу. О, Чонгук действительно мог себе это представить. Сам он разомкнул губы, чтобы ответить, но так ничего и не произнес. Горящие скулы и кончики ушей все сказали за него. Юш звонко засмеялась, Ерхиат лишь тихо хохотнул, а Чонгук совсем раскраснелся и изо всех сил сдавил щеки ладошками, не позволяя уголкам губ расползтись совсем уж широко. — Я подарю тебе его на ярмарке, но обещай, что скажешь честно, если не понравится! Стоило Юш произнести эти слова, как Чонгук поник плечами, быстро взглянув на второго брата и тут же опустив глаза. — Чего вы? Я что-то не так сказала? — заволновалась Юш, с беспокойством переводя взгляд с одного юноши на другого. Подрагивающими от расстройства губами Чонгук объяснил: — Все так, сестрица. Я лишь… — Ярмарка, сестрица Юш, — перебил Ерхиат. — Третий брат расстроился, потому что ему нельзя будет отправиться с нами. — Но почему? — тут же с жаром воскликнула девушка. Ерхиат со вздохом покосился на Чонгука, словно спрашивая разрешения рассказать. Тот лишь качнул головой и положил ладонь на ручку сестры, что до сих пор крепко сжимала его предплечье. — Такого царевича никак нельзя показывать суеверным горожанам, — тихо заговорил Чонгук. — Подумай, сестрица, не решат ли они, что на царственную семью навели заклятие? Юш тут же поджала губы, однако ее совсем не смутили такие слова. — Глупости! — фыркнула она. — Что же, из-за этого ты пропустишь веселье? — Потише, сестрица. Третий брат не находит веселья в шумных празднествах. Юш же упрямо настаивала: — Это тебе так кажется. Разве мог бы наш Чонгук пожаловаться на какое-нибудь неудобство? Это ведь совсем не значит, что ему не хочется пойти вместе с нами! Скажи же, братец, права я? Чонгук, чье лицо пылало, а на висках выступила испарина, промолчал. — Стоит ли настаивать? — осторожно заметил Ерхиат. — Стоит ли поощрять его уничижения? — в тон ему, но несколько грубее огрызнулась Юш, выдернув пальцы из-под ладони Чонгука. — Но мы отвлеклись. Проведите меня до комнаты, братья, я устала с дороги. Царевичи, пристыженные и смущенные нервной вспышкой сестры, молча повиновались ее просьбе. К вечеру слуги украсили дворец тысячей самых разнообразных фонарей, от бумажных до металлических, и царская семья в сопровождении приближенных готовилась выехать в город. Чонгук поднялся в свою комнату на последнем этаже башни, взобрался на подоконник и приготовился с высоты этой громадины смотреть на то, как горожане веселятся на ярмарке. Верхний город рассыпался далеко внизу, пестрый и душистый, и царевичу приходилось послеповато щурится, чтобы различить очертания домов и изломанные костяки улиц. Царственное шестивие должно было начаться с минуты на минуту, и он ждал, когда же яркие, обвешанные фонарями и украшениями паланкины семьи выйдут из-за ворот и начнут движение по переполненным улицам, переливающимися всеми цветами от теплых оттенков до холодных. От созерцания открывшегося вида его отвлек торопливый, отрывистый стук. Тут же не дожидаясь ответа дверь легонько толкнули с той стороны, и темную комнату Чонгука расколол надвое отсвет пламени факела из коридора. В приоткрывшуюся лазейку проскользнула Юш, чтобы тут же притворить за собой дверь и прижаться к ней спиной. Потревоженная темнота вновь сомкнулась в месте разрыва, и плотная тень легла на лицо девушки, скрывая его выражение от хозяина комнаты. Медленно моргнув, Чонгук спрыгнул с подоконника. — Как же, почему ты не готовишься к празднеству? — Братец, погляди, что я тебе принесла, — Юш с лукавой улыбкой протянула ему плотно перетянутый бечевкой сверток. Чонгук подумал, что внутри тот самый подарок, о котором она говорила. Подрагивающими руками он забрал сверток и бережно расположил на столе, не зная, открыть сейчас, или же после того, как сестра уйдет. — Не бойся, открывай, — поторопила Юш. Получив разрешение, царевич потянул за края бечевки и аккуратно развернул сукно. Внутри оказалась сложенная стопкой одежда простолюдина, которая, пусть и совершенно новая и опрятная, очевидно отличалась от привычных ему платьев. Чонгук привык одеваться много скромнее старших царевичей, а все же настолько простые ткани были для него в новинку. Подушечками пальцев коснувшись лежащей сверху рубашки, Чонгук взглянул на Юш. Лицо его не выражало и толики пренебрежения или же обиды, одно лишь только удивление вкупе с искренним любопытством. — Скорее, переодевайся! Иначе опоздаем. — О чем ты говоришь, сестрица? — Нечего тут понимать — скорее натягивай на себя эти вещи, смотри, я даже подобрала подходящий платок. Ты скроешь им лицо, и никто не признает в тебе третьего царевича Чонгука! Скажи, братец, здорово я придумала? Юш наверняка была безмерно собою горда, однако взгляд юноши заметно погас, из заинтересованного сделавшись настороженным. Он одернул руку от рубашки и быстро отступил на шаг. — Я не согласен. — Но братец… ярмарка десяти тысяч зарев… — Нет, сестрица, — для убедительности Чонгук покачал головой. — Ни за что не пойду на это. — Упрямец! — Тебе не стоило тратить на это время, — мягко произнес царевич. Облокотившись поясницей о стол и сложив руки на груди, он и правда всем своим видом олицетворял упрямство. Юш же, не менее настойчивая, продолжала напирать: — Никто не узнает. Подумай, разве тебе охота сидеть здесь в одиночестве? — Я не один. — Нянька Хатука совсем не одно и то же, что праздничные гулянья! Ну бра-атец, нельзя ведь быть таким занудой. — Я не зануда, — возразил Чонгук с улыбкой. Юш прищурилась и прибегла к хитрости: — Неужели мне придется тебя уговаривать? — Сестра, — вздохнул Чонгук. — Такой чести твой брат не достоин. Поджав губы, Юш тоже шагнула к столу и потянула за край свертка, опрокидывая всю одежду на пол под ноги царевича. — Глупый! Позволишь им запереть себя в башне? — Не вижу в этом ничего дурного. — Я вижу! Вижу много дурного, мой брат, мой благородный брат! — схватив его за руку, девушка осеклась и тут же понизила голос. — Пойдем со мной. Никто не узнает. Тебе ничего за это не будет. — Сестрица думает, меня страшит наказание? — Иначе что же? Отведя взгляд, Чонгук промолчал. — Сколько же у тебя жизней, брат, что ты так уверенно позволяешь им повелевать этой? Медленно моргнув, Чонгук развел руками: — Сколько бы ни было, не могу сосчитать. Юш поглядела на него, как на умалишенного, а затем мотнула головой, прогоняя с лица недовольное выражение. Тут же уголки ее губ подтянулись, а в глазах вспыхнул задорный огонек: — По правде говоря, я все же принесла твой подарок. Вот он, взгляни. Она покопалась в поясном мешочке и положила на крышку стола тонкий, изящный перстень из червонного золота. Чонгук тут же воззарился на него, как на величайшую драгоценность, пусть и принести в дар эту безделушку для девы семьи Суль стоило столько же, сколь и вовсе ничего не дарить. — Я велела мастеру выковать для тебя диковинную вещицу, — поведала девушка. — Возьми-ка колечко, братец. Погляди, в пору ли оно тебе. С трепетным восторгом Чонгук коснулся украшения, и тут же оно потеряло четкие очертания, словно расплавившись прямо у юноши на глазах. В испуге царевич одернул руку, ведь перед ним на столе лежал уже вовсе не перстень. Юш улыбнулась и сама коснулась изделия. Теперь оно выглядело, точно как кованый червонный пояс со сложным орнаментом в виде закусившего собственную лапку дракона. Она расстегнула застежку и приладила пояс на талии Чонгука, замершего в онемении. — Как захочешь, так и носи. На пальце, или же в виде пояса — он все равно тебя сбережет. Чонгук, что был не в силах отвести взгляда от сверкающих, точно в огне, чешуек, изумленно спросил: — Как это? — А вот так, — весело улыбнулась Юш и, полюбовавшись, как пояс сидит на талии царевича, отступила. — В моем царстве мастера ювелирного дела и не на такое способны! — Сестра, — пораженно ахнул Чонгук. — Ну как, по нраву тебе? — С-сестрица… по нраву, конечно, по нраву! — торопливо заверил юноша. — Я сделала это, чтобы дракон смотрел за моим братом, пока я буду от него далеко. Правду говорят, пусть и шутя — девичье сердце мягкое. У меня оно много волнуется о тебе, мой брат. Чонгук ощутил, как ярко вспыхнуло где-то под ребрами от произнесенных ею слов. Это чувство было незнакомым и неприятным. Он почему-то ощутил себя пойманным, застигнутым врасплох. И все же никакой вины сестрицы Юш в этом не было. Не найдя, что ответить, он тут же шагнул вперед и крепко обнял девушку, сдавив с такой силой, какую никогда до этого не позволял себе применять по отношению к ней. Наконец отстранившись, Юш поправила свой наряд и с улыбкой сказала: — Давай же, братец. У тебя уже совсем мало времени на то, чтобы переодеться. Принесенные Юш вещи пришлись царевичу точно в пору. И пусть ему непривычно было выходить из комнаты без верхнего платья, в одних только штанах да рубахе, все же он понимал, что для простого парнишки это подходящее одеяние. Нижнюю половину лица он скрыл пестрым платком, который вкривь-вкось повязала сестра, а особенно приметный змеиный глаз прикрыл волосами, придавив пряди сверху куфией. — Красавец, — довольно изрекла Юш, когда он предстал пред ней в своем новом обличии. Покраснев, Чонгук пробормотал слова отрицания, которые дева Юш не стала даже слушать. Схватив его за руку, она заторопилась к главным дворцовым воротам, где уже собралась царственная процессия. Вскоре Юш пришлось выйти вперед, ничем не выдавая своей причастности к этому юноше-служащему. Она церемонно сложила руки и взобралась на носилки, спокойная и тихая, какой всегда бывает, когда не нарушает правила. Чонгук обошел паланкины братьев и матушки и пристроился за одним из замыкающих шествие, все время беспокойно поправляя волосы и платок. Очень скоро процессия выдвинулась в город, и царевичу пришлось присоединиться к остальным младшим служащим, что помогали тащить сундуки с едой и дарами для горожан. И, должно быть, даже за такой работой он вел себя излишне беспокойно и подозрительно, ведь не успели они пересечь расстояние от внутренних ворот до внешних, как полог ближайшего паланкина приоткрылся. Голос тетушки Мизиф зашептал: — Тшш, мальчик, спокойнее! Ты ведь не хочешь, чтобы они заставили тебя показать лицо? — Тетушка? — откликнулся Чонгук с надеждой в голосе. В этот миг даже сундук, что он нес, перестал казаться столь тяжелым. — Ну а кто же еще, мой родной? — женская рука высунулась из паланкина и похлопала юношу по плечу. — Неси ровнее, а ни то упадешь, и твоя мать откусит тебе пальцы за разбитые кувшины и разлитое вино. Так вот почему этот сундук такой тяжелый, подумал Чонгук, в слух же сказал лишь: — Благодарю за совет, тетушка. Мизиф приглушенно хохотнула, а затем из-под полога показался ее лукаво прищуренный глаз. — Зачем же ты вообще тащишь на себе эту тяжесть? Твои братья пользуются носилками, так почему же и ты не потребовал к себе того же почтения? — Мне не хочется. Мизиф цокнула языком: — Гордец! Угомони свою спесь и оставь ношу настоящим прислужникам. Оглянись вокруг! Город кипит, и дым стоит коромыслом! — Ярмарка десяти тысяч расс… — Ха-ха-ха, расскажешь мне про празднество, на котором доселе никогда не бывал? — Тетушка, — в тоне царевича скользнуло смирение. — То-то же, — зашевелившись там, внутри паланкина, она вдруг высунула руку целиком и вытолкнула сундук из рук племянника. Окованные железом углы не позволили коробу раскрошиться, но крышка клацнула и отлетела, и вино плеснуло по земле вперемешку с битой керамикой. Чонгук от неожиданности так и замер на месте, не зная, как себя вести и только лишь перепуганными глазами глядел на осколки у себя под ногами. Раньше, чем окружающие успели сообразить, что к чему, Мизиф с силой дернула Чонгука за косу и строго приказала: — Оставь, мальчик! Поди пока, погуляй… Тут же юный царевич рванул с места, словно пришпоренный. Штаны, перепачканные вином, липли к ногам и доставляли дискомфорт, потому он забежал за ближайший угол и принялся с досадой осматривать испорченные вещи. Несмотря на царящий вокруг гомон, ему все еще был отчетливо слышен голос тетушки Мизиф, ругающей какого-то слугу за провинность. Убедившись, что от брызг вина так просто не избавиться, Чонгук оставил эту затею и огляделся. Тетушка отправила его в сторону одного из множества переулков, ведущих на площадь, но ответвленных от главной улицы, по которой шла царская процессия. Каждый дом был пышно украшен бумажными фонарями, причудливыми самодельными фигурками птиц и животных, карнавальными масками с уродливыми, отгоняющими духов лицами. Больше всего было, конечно же, фонарей, и за ослепляющим сиянием не видно было ночи. Всякий раз, смотря на ярмарку с высоты своей башни, Чонгук восхищался красотой десяти тысяч рассветов, однако вблизи это неумолимое сияние ослепляло. Он не мог и помыслить, что это в действительности ощущается нахождением в жерле кипящего котла. Натянув пониже куфию, он направился вдоль переулка, с интересом разглядывая прилавки и телеги, в которых варили и продавали разного рода угощения. Тут можно было полакомиться и сочным мясом, жарящимся в меду прямо на глазах у прохожих, и крепким бульоном из куриного костяка, и сочными паровыми булочками со смесью орехов и специй, и томлеными кореньями в сахарной патоке, и даже сложенными в красивые пирамидки ванильными бисквитами. Глядя на все эти блюда и вдыхая запахи, Чонгук ощутил голод. Однако о том, чтобы взять с собой деньги, даже и не помыслил, до того увлечен был авантюрой сестры. В то же время взгляд его соскользнул с вереницы торговых прилавков и зацепился за стоящего в отдалении мужчину. Тот подкидывал в руке игральные кости и нараспев зазывал прохожих попытать удачу в его игре на пару медных монет. — Ну нет, — сказал себе царевич и, опустив голову, быстро прошел мимо. Он уже почти прошел мимо, но тут ему показалось, что в глубине неприметного переулка мелькнул смутно знакомый силуэт. Раньше, чем догадка приняла форму внятной мысли, царевич шагнул назад и заглянул в темноту. В спину ему донеслось несколько приглушенных выкриков, а затем статная мужская фигура выросла прямо за спиной, бросая на закорки Чонгука плотную тень. В один момент, стоя на освещенной сотнями тысяч огней улице, царевич ощутил себя погруженным во тьму. Спешно обернувшись, он увидел сперва руку с игорными костями, и только потом — того самого зазывалу. — Чем я могу вам помочь, господин? — спросил Чонгук, ничем не выдавая растерянности и даже приосаниваясь, как никогда не сделал бы во дворце. Незнакомец чуть склонился, чтобы царевичу не пришлось задирать голову. — Хочешь монетку, мальчик? Сыграй со мной, и, если удача поцелует тебя в лобик, ты сможешь хорошенько набить живот за мой счет! — Прошу прощения, я… — Ну, ну, парень, не отказывайся! Ничего с тебя не потребую, ты только сыграй. Дурное предчувствие обожгло загривок, и Чонгук ощутил, как накалился подаренный Юш перстень. Сжав пальцы в кулак и спрятав за спину, царевич покачал головой. — Не интересно. Дайте пройти, дядюшка. Ухмыльнувшись, мужчина приблизился, так, что царевичу пришлось попятиться. — Не будь трусом, парень, я же вижу, ты уже взрослый, — продолжил уговоры незнакомец. — Мы с приятелем балуемся от нечего делать, попробуй сам и увидишь, как это занятно! В ответ на это Чонгук лишь нахмурился и постарался обойти мужчину, но тот перехватил его за плечо и подтолкнул в сторону подворотни, где фонарей было не так много. Строго говоря, всего один. Не ожидавший такого напора царевич вынужденно отступил и не смог остановиться, пока не ощутил, что спиной упирается в стену. Куфия сбилась и почти упала не плечи, платок сполз, а глаз прикрывали по прежнему лишь взлохмаченные пуще прежнего волосы. Опасливо втянув голову в плечи, юноша смотрел, как в его сторону движутся двое незнакомцев. Один из них по прежнему шутливо поигрывал костями, второй же выглядел вовсе не так доброжелательно. — Подбрось кости, — сказал первый. — Выйдет чёт — заберешь монетку, а коли нечет… — Красивое колечко, — вклинился второй. С затаенным страхом Чонгук метнулся взглядом за спины незнакомцев и тут же осознал, что никому из прохожих нет дела до загнанного в угол мальчишки. — Дашь поглядеть? — Я не стану играть с вами, — твердо заявил Чонгук, впрочем, он не мог быть уверен, что от волнения голос его не дрогнул. — Брось, парень, это же просто забава, — мягко улыбнулся первый. Второй же попытался схватить царевича за плечи и заставить протянуть руку с кольцом. Крепко сжав кулаки, Чонгук приготовился к любому исходу и даже было решил, что позвать на помощь было бы менее унизительно, чем оказаться побитым и обворованным, когда со стороны переулка раздался голос: — Отпустите его. Не ожидавшие, что кто-то решит вмешаться, мужчины обернулись. Чонгук вытянул шею как раз в тот момент, когда взгляду показался нетвердо стоящий на ногах калека-попрошайка. Невысокий мальчишка, держащийся на костылях, стоял перед двумя дюжими мужиками и, задрав подбородок, придавал тону строгости и сухости человека, чье слово имеет вес. Само собой, подчиняться ему никто не собирался. — Ты еще кто? — Проваливай, мальчик, не видишь, заняты мы. Второй, наконец, смог зацепить за руку царевича, извивающегося и в отчаянии лягающегося пятками. — Ну, ну, парень, полегче, — бормотал он, силясь разжать кулак юноши. Свободной рукой царевич отчаянно колотил мужчину по плечам и даже разок попал по голове, однако в такой стычке с боровом в человечьем обличии ему не хватало ни силы, ни боевой подготовки. — Я сказал, отпустите, — вновь вмешался калека. — Иди отсель, уродец, — отмахнулся мужчина с костями. — Дураку ясно, играть с тобой не на что. Сделав несколько тяжелых шагов в сторону мужчин, попрошайка проворно перехватил правый костыль на манер дубинки и нанес удар. Раздался звук треснувшего дерева, мужчина с костями взвыл ни то от боли, ни то от злобы, схватился за другой конец костыля и одним рывком опрокинул попрошайку на землю. Тот, выкашляв воздух и получив в догонку несколько увесистых пинков по ребрам и животу, довольно проворно для калеки перевернулся и подставил спину, упрямо протянув руки к оставшемуся целым второму костылю. — Ах ты, звереныш! — Мерзавец… Мать твоя вшивая дворняжка, проваливай, пока жив! — Это вы, — задыхаясь, прошипел попрошайка. — Это вы проваливайте! — Пустите меня! — закричал Чонгук, которому пришлось повышать голос так сильно, должно быть, впервые в жизни. — Пустите, а ни то… Проворчав несколько грубых ругательств, мужчина плотно зажал его рот грязной, отвратно пахнущей ладонью. Ошеломленный нападением и устрашенный силой ударов в потасовке, совсем не похожей на благородное сражение, которые имел честь наблюдать ранее, Чонгук поджал ноги и всем своим весом повис на разбойнике, смирившись с мыслью, что придется кусаться и выворачиваться. Фонарь под осыпавшейся аркой переулка качнулся и мигнул, грозя вот-вот погаснуть. Все силы своего неверного тела пуская на то, чтобы не отпустить кольцо, Чонгук почему-то мысленно взмолился о том, чтобы этот огонек за сложновыполненным латунным каркасом сейчас не погас. — Отдай мне эту вещицу, ну же, приятель, — несколько раз приложив Чонгука спиной об стену, продолжал уговаривать мужчина. — И разойдемся по-хорошему! Упрямо продолжая сжимать кулаки, Чонгук краем глаза углядел, что заступившегося за него мальчишку тоже прижали к стене таким образом, что после костыли едва ли помогут ему подняться на ноги. — Сын вшивой псицы, — бормотал мужчина. Попрошайка, глядя на него совершенно дикими глазами, в ответ не издавал ни звука, словно ему было ни капельки не больно. — Сейчас я накрепко приколочу тебя к этой стене, чтоб впредь неповадно было вмешиваться в дела старших, щенок! Осознав, что дело принимает нешуточный оборот, Чонгук приготовился было пожертвовать подарком драгоценной сестрицы, как вдруг попрошайка пошевелился. Несколько раз влажно кашлянув, он неловко проехал лопаткой по стене вверх, приподнимаясь, а затем звучно плюнул пригнувшемуся разбойнику прямо в лицо сгустком кровавой слизи. Тот сразу же отшатнулся и принялся брезгливо тереть щеку рукавом, приговаривая, какой этот дрянной мальчишка заразный. На миг Чонгуку показалось, что разбитые губы попрошайки растянулись в злой усмешке. — Бросай возиться, тащим в нору! Там разберемся, — оскалился мужчина в ответ. — Обоих? — сухо уточнил второй. Его товарищ раздраженно глянул в ответ и процедил: — Сдался тебе этот верблюжий сын? От него смердит, как от протухшей говядины! Дай-ка я лучше помогу тебе с мальчишкой… Чонгук округлил глаза и забился пуще прежнего, изо всех сил стараясь привлечь внимание прохожих. Рука мужчины зажимала его рот достаточно сильно, чтобы он не мог издать ни звука, даже мычание получалось приглушенным и бесполезным в гомонящей в честь праздника толпе. К тому же, разбойник изменил положение ладони, и теперь царевич едва ли мог втянуть достаточное количество воздуха. Умоляющими и ставшими от страха по-женски влажными глазами царевич впился в фонарь, прося теперь уже не о том, чтобы он горел, а о том, чтобы сорвался с креплений и опалил хотя бы краешек штанины держащего его мужчины. — Тогда хватай за ноги… да, вот так. — Тяжелый, будь я проклят трижды! Согласно замычав, Чонгук замолотил ногами, призывая на головы этих негодяев все возможные земные кары. Впрочем, для того, чтобы выбить для себя свободу, этого было недостаточно. Минуту спустя его уволокли в переплетение сырых и затхлых улочек, все дальше от оставшегося обессиленно лежать попрошайки и от того единственного фонаря, висевшего у них над головой. На главной ярмарочной площади гулко били в барабаны, и нарядная процессия продвигалась по самым пышно наряженным улицам города; пажи и прислужники разбрасывали лепестки орхидей и золотые монетки, привлекая народ. Юная госпожа Чогой-Юш беспокойно комкала свои юбки, раз за разом выглядывая из паланкина, но не находя в толпе следующих за процессией мальчишек своего брата.