Поедающие быков

1770-й год по новому исчислению лет, пик Чжунфэн, Юго-запад округа Го Тонгу

Да не устрашится смиренный почитатель того бога,

которому служит

— Горечь утраты, соль поражения. Генерал окунул кисть в чернила и перевел взгляд на письмена. — Морская соль стоит целое состояние, — сообщил он ровным голосом. — Я перевел не одно состояние, чтобы тебе хорошо спалось. Я забыл о твоих множественных злодеяниях, когда стало ясно, что бороться с твоей змеиной натурой невозможно, и остается только смириться. Краска испачкала пергамент, расползлась уродливым тёмным пятном, проглатывая волокна, проступая с обратной стороны и отпечатываясь на поверхности обитого бархатным сукном стола. Генерал отложил кисть. — Три недели дождя. Соль размокла, и ты её поглотил. Скажи, — на короткий миг спокойствие в его голосе сменилось раздражением. — Как много я должен дать, чтобы ты насытился? Принц Мин ничего не ответил генералу. На своем яшмовом ложе, обитом песочными шелками и объятом дымом курящихся благовоний, он спал. Три недели беспрерывного сна, сезон дождей. Генерал мазнул взглядом по краешку свисающего покрова, и тут же отвернулся. — Дожди и холодные ветра захватили гору Чжунфэн. И ты всё время мерзнешь. Может быть мне стоит тебя сжечь, чтобы ты, наконец, согрелся? Сыро, душно, шумно. Шумели бумажные переборки, разделяющие комнаты в доме, шумели деревья на улице, рычало и хищно скалилось налитое непрокаленным железом небо, то раскаляясь, то вновь остывая. Боги в поднебесной смеялись над генералом, они хохотали во все горло, порождая колючие брызги, водовороты и неизмеримо глубокие воронки. Генерал не спал. В его кошмарах шли бесконечные войны и бушевали сражения. Он пятнал и пачкал бумагу, пальцы и драгоценные ткани обивок, чтобы спустя долгие годы войны сообщить императору о своем решении. Генерал истязал себя в зале для покаяний. К моменту, когда на спине у него больше не было места для удара раздвоенной плетью, в его кошмарах война оказалась проиграна. Неважно, сколько облав и сражений было им пройдено с силой и мужеством — сейчас, в эту прогорклую зиму, когда сезон дождей слишком рано пришел на смену холодам, всем его битвам настал конец. И это тело, которое всё никак невозможно было приучить трястись и о чем-либо сожалеть, генералу больше было не жалко. Ночью глаза легко привыкали к темноте, с наступлением утра — к свету. Принц Мин не просыпался. Генерал не спал. Злой рок, Божья Кара или вселенский потоп — тело у генерала было хищным и злым. Не боялось ни холода, ни затяжных принудительных голодовок. Юноша на яшмовом ложе таковым не являлся. Он мешался, топтался под ногами, был обузой и усложнял всем жизнь. Он был юн и труслив, хрупок и уязвим. Пил теплоту воздуха у очага большими глотками, кутался в множество шалей и пользовался паланкином. Прятался под вуалью, как девушка, и ничему не хотел учиться. Генерал не раз грозился оставить его в одном из захваченных городов. Иными словами, лишить покровительства. Иными словами, покинуть. — Ты не хотел бороться вместе со мной и никогда не был на моей стороне. Уговаривал меня сдаться на милость командующего, — вновь заговорил генерал. — Мои советники учили — ты залезешь в пасть к дикому зверю и останешься жив, птенец. А потом появится лисица. И ты падёшь. Всем было известно, когда я паду, хотя в те годы я даже меча толком держать не был научен. Сиятельного Феникса сразит плешивая лесная зверушка! — генерал рассмеялся, а затем переменился в лице и заговорил почти ласковым голосом: — Почему же теперь ты на меня даже не взглянешь? Не насладишься своим триумфом надо мной? Почему ты молчишь? Звенели мечи, рвались кости и плоть. И всё из-за него. Из-за глупого нерадивого принца, вот так просто уснувшего, а до того — непрерывно осуждающего. — Это мне бы стоило осудить тебя. Но я тебя озолотил. Генерал шумно выдохнул и одним слитным движением сбил со стола все аккуратно расставленные на нем предметы. Чернила плеснули по половым доскам, закашляли медные подставки, кисти и размокшие от влажности свитки. Углём были вымазаны его ладони и белоснежные траурные одежды, влажным маслянистым блеском были напитаны шелка и парча. Даже лезвия и те мрачно лоснились прилипчивой, жаркой глазурью. Услышав шум, в комнату заглянул слуга. Остерегаясь вызвать недовольство хозяина, он лишь слегка отодвинул ширму. Генерал тут же повелительно взмахнул ладонью. — Лоуфэн! Сейчас же наведи здесь порядок. — Слушаюсь, мой господин. Принц Мин не просыпался. Его хмурый и мрачный тюремщик не спал. Стоя посреди выстывшей комнаты и выдыхая белесый пар, генерал сжимал кулаки в отстраненном бессилии. Звенели мечи, сердечный ритм барабанил сразу повсюду — в груди, в висках, в желудке и на кончиках пальцев. Ему не под силу было никак замедлить этот тяжёлый набат. Время разинуло пасть и всё никак не смыкало обратно, ибо генерал был упрям, горд и надменен. Его закаленное в боях колючее тело терпело любые пытки. Слуги быстро очистили комнату и покинули дом. Старик Лоуфэн остался и присел на лавку подле своего господина. — Вам стоит позволить ему отдохнуть, — осторожно начал он. — Нет, — резко откликнулся генерал. — И без того он уже злоупотребил моим гостеприимством. Старый слуга лишь вздохнул. Этот надменный гордец не знал других путей скорби, кроме злобы и гневливого отчаяния. В нем кипят смоляные котлы, в нем комья тёмного, сырого и солёного сплавляются и растекаются смрадными лужами тошнотворных и переваренных мышечных тканей, лужи становятся озёрами, озёра — морями. Бездонные полости, водовороты и топкие топи, над которыми ни за что не проложить теперь никакой, даже самой шаткой тропы. Время нависло над ними, не смыкая смертоносных челюстей, дыша испариной и капая остатками влаги с крыш и навесов, когда дождь ненадолго, но всё же прекратился. Стало заметно, как солнце освещает мокрую листву скупыми, ненадежными лучами. Недостаточными для того, чтобы кого-то согреть. Генерал присел на лавку рядом со своим старым слугой. Лоуфэн украдкой поймал его взгляд и тут же смутился — много там было как явного, так и неизведанного. — Необходимо отправить письмо императору, — сказал генерал. — Его войско в трех днях пути от горы Чжунфэн. Я как раз успею привести в порядок свои дела прежде, чем у подножия склона будет стоять армия. — Как прикажет мой господин, — покорно отозвался Лоуфэн. — Я устал вести эту войну, — произнес мужчина, хотя старый слуга ничего не спросил. — Лестница, по которой невозможно забраться. Твой ничтожный хозяин откусил больше, чем может сожрать. Ты так давно знаешь мою семью… Ты воспитал мою мать, Лоуфэн. К сожалению, тебе придется увидеть также и позорное заключение последнего её сына. — Ни в коем случае я не стал бы вас осуждать, владыка, — мягко отозвался старый слуга. — За три дня я приведу дворец в такое состояние, чтобы император смог незамедлительно передать гору Чжунфэн во владение другому господину. — Также рекомендую отпустить прислугу, — подняв голову, генерал взглянул на окно. Как раз в это мгновение на его лицо упал солнечный луч, осветивший мрачные черты и выявивший бледность некогда смуглой кожи и красноту хищных глаз. — И ты, верный слуга семьи Ким, тоже можешь идти. Лоуфэн тоже обратил свой взор на чудесный яблоневый сад, вид на который как раз открывался из окна. — Благодарю вас, милостивый господин. Как вы знаете, любой ваш приказ я готов исполнить в точности как вы пожелаете. Кроме того, что вы сказали в последнюю очередь. — В таком случае, старик, ты умрешь быстро. Я думаю, солдаты Его Высочества не станут подвергать пыткам человека такого почтенного возраста. Лоуфэн взглянул на своего господина с удивлением. Никогда прежде этот суровый мужчина не проявлял заботы по отношению к окружающим его людям. — Прикажи перенести это ложе в павильон Золотого Журавля, — продолжил генерал. — Также я хочу, чтобы к приходу командующего Чьен Линг на мне были одежды из той ткани с золотым шитьем в виде павлиньих перьев и головное украшение из нефритовых бусин. — Как пожелает владыка. Лоуфэн поклонился и покинул комнату, бесшумно задвинув ширму. Генерал поплелся к яшмовому ложу, устало передвигая ноги, и остановился у самого его края. Сын императора Поднебесной стоил всей крови, что была за него пролита; стоил всех жертв, всех тех бесчисленных и неизмеримых злодеяний, которые совершил генерал Ким, чтобы наслаждаться его красотой у себя во дворце. Но теперь он спал. И генералу Киму, могучему воину и жестокому тирану, не оставалось ничего иного, кроме как с этим смириться. *** Сотни и сотни тотемных зверей скребут когтями землю у подножия горы Чжунфэн. К рассвету второго дня там, в небольшой бамбуковой роще, начали собираться воины, успевшие добраться раньше основной армии. Были разбиты шатры и разведены большие сигнальные костры. Гора Чжунфэн в свою очередь опустила знамя, подтверждая свою капитуляцию. В то время разные разговоры ходили среди солдат. Кто-то считал, что всё это — уловка коварного узурпатора, возжелавшего нанести сокрушительный удар, собрав все батальоны императора в одном месте. Другие полагали, что настоящий генерал Ким уже давно пал в одном из сражений, и вместо него этот бастион занимает один из шести старших братьев, решивший сдаться из-за страха перед величием Императора и его прославленного командующего Чьен Линга. — Не может быть такого, чтобы этот выебистый павлин вывесил белый флаг! — увещевал один из солдат. — Скорее уж небо покроется трещинами, чем гордец Ким добровольно сдаст позиции. — Глупцы! — откликнулся другой. — Зря надеетесь, что он вообще имеет намерение нас пощадить! Сам командующий Чьен Линг не раз говорил, что мало кому под силу оценить истинное могущество такого человека, как генерал Ким. Чего стоит одна только сцена, как он в одиночку лишил жизни целый батальон капитана Фэнхо! — Разве кто-то из живых людей это видел? — засомневался первый военный. — Нет, конечно! Не было такого! Просто сказки для впечатлительных деток! — тут же загомонили со всех сторон. — Точно вам говорю — и самим Богам не известно, какие силы подыгрывают этому сумасшедшему! Всех нас здесь ждет большое несчастье. — Больше верьте в россказни гражданских, — с ворчанием осадил говоривших старший в отряде по имени Нонг Фо. — Генерал Ким такой же человек, как и мы. И кожа у него рвется, и кровь течет, и сердце умеет бояться смерти. Помяните мое слово, мы еще увидим, как он будет на коленях умолять императора сохранить ему жизнь! — Сын человека, обвиненного в заклинательстве, априори не может быть таким же, как и мы все, — робко возразил солдат. — Когда старшего Кима вели на платформу для совершения казни, с неба падали мёртвые птицы! — Простая уловка, — снисходительно отозвался старший. — Наверняка там был какой-то секрет. Всем известно, как эта чокнутая семейка относится к своей репутации. А уж Ким Лю был из тех, кто не упокоился бы по-человечески, не устроив цирк даже на собственной казни! — Верно, верно, — закивали остальные. — Семья Ким прилично крови попила у нашего уважаемого императора. К счастью, в скором времени всё это закончится. — Не советую вам говорить так, уважаемый, — вдруг заговорил солдат, который до этого был занят разведением костра. — Что? — от удивления брови Нонг Фо поползли наверх. — Кто ты таков, раз позволяешь себе подобное в отношении старшего по званию? — Меня зовут Мо Фа, — поднявшись с земли и отряхнув колени, юноша почтительно поклонился. — И говорю я так, исключительно чтобы позаботиться о уважаемом старшем товарище. Ходят слухи, что госпожа Ким Джифан тоже находится поблизости и может явиться в любой момент! Очень возможно, что кто-то из её людей уже находится среди нас. Как вам известно, старшая госпожа этого дома совсем не жалует такие разговоры. — Жалует, не жалует, — Нонг Фо беспечно отмахнулся. — Очень скоро последней громкой пташке этого семейства подрежут крылышки и ощипают тощий зад, тогда посмотрим, будет ли эта старшая госпожа такой привередливой. Юный солдат ничего не ответил и предпочел вернуться к работе вместо неуместных пререканий. Остальные перебросились еще парой общих фраз и разошлись — перед прибытием командующего Чьен дел было невпроворот. Как велико бы ни было сомнение военных в желании генерала добровольно сдаться на суд, старик Лоуфэн выполнял свою работу хорошо. К концу второго дня со всеми работами внутри дворца было покончено, а утром третьего служанки занялись чисткой ступеней, ведущих от подножия горы Чжунфэн к воротам величественного дворца Бо. Командующий Чьен Линг прибыл точно как и ожидалось. Величественный и благородный, он явился к месту пребывания тирана и узурпатора, взяв с собой лишь три конных отряда и один пеший. Местоположение остальной армии не разглашалось. Стоило процессии приблизиться к лагерю, стало ясно, что вместе с командующим прибыл кто-то еще. Вслед за конными солдатами двигался широкий паланкин, обитый алой парчовой тканью с вышивкой в виде павлиньих перьев. Шесть облаченных в латы воинов несли эти носилки, достойные самого императора. Издали показалось, что в паланкине действительно Его Высочество, возжелавший присутствовать при взятии в плен одного из самых могущественных преступников последних столетий. Среди солдат распространилось волнение. — Это не Его Высочество сиятельный император, — сказал Мо Фа. — Откуда тебе знать? — засомневались остальные. — Красный — цвет власти, однако павлин — птица рода Ким. Одна лишь старшая госпожа Ким могла позволить себе нанести нашему сиятельному правителю такое оскорбление, — тут же пояснил юноша. Нонг Фо тут же уставился на него с презрением. — Иди и займись своим делом, мальчишка! Чем кичиться и выставлять на показ свое фальшивое остроумие, лучше покажи делами, чем ты полезен этому отряду. Тогда, может быть, я и отмечу твои заслуги прилюдно. — Слушаюсь, господин. Когда красный паланкин поставили на землю, один из несших его воинов подошел, чтобы помочь откинуть полог. Однако, само собой, старший в отряде сперва поспешил уделить внимание более важной персоне. — Уважаемый командующий Чьен Линг, этот ничтожный червяк Нонг Фо рад приветствовать вас в этом скромном лагере. Конечно, наши условия далеки от… — Офицер, не стоит всё усложнять, — не спешиваясь, Чьен Линг отверг гостеприимные выпады солдата. — Оставим формальности. Я настоятельно прошу вас проявить трепетное участие по отношению к уважаемой даме Ким. Госпожа наверняка устала с дороги. Он имел ввиду прибывшую вместе с ним сиятельную госпожу Ким Джифан, вдову Ким Лю и мать генерала Намджуна. Придворные говорили за спиной этой женщины, что она в подобие своему деревенщине-мужу совсем не чтит правила и не соблюдает приличия. Однако по количеству золотых слитков и усадебных владений, поговаривали, она могла посоперничать с императором. Тем временем Ким Джифан убрала накидку паланкина и вложила пальчики в ладонь своего стражника, грациозно спустилась на землю. Одним слитным и изящным движением она откинула за спину длинный шелковый шлейф с изображением распустившего хвост павлина. — Приветствую уважаемых воителей, — сказала она, однако при поклоне почти не согнула спины. Это была женщина особой, хищной красоты. Во времена ее молодости в высокой и чёткой линии скул и точёных росчерках бровей прослеживалось суеверное сходство с чем-то демоническим. Считалось, что герб с павлином ей совершенно не к лицу, и многие именитые дворяне сожалели о том, что эта дикая кошка стала женой манерной курицы по имени Ким Лю. Сейчас яркость черт, присущих юной деве, умерилась — на пятом десятке острые скулы, высокий лоб и брови вразлет стали придавать её лицу вечно недовольное, надменное выражение. Похоже, Мо Фа оказался прав. Судя по недоброму взгляду, которым госпожа Ким мазнула по долговязой фигуре офицера, она знала, каким неуважительным образом отзываются о её супруге, ныне покойном. Однако солдат не растерялся: — Уважаемая госпожа, этот ничтожный Фо не был предупрежден о вашем прибытии… — Не утруждайтесь, господин Нонг, — манерно выгнув бровь, Ким Джифан приподняла подол своих одежд и двинулась по хлюпающей под сапогами грязи в сторону лестницы. — Я ничуть не устала, и никоим образом вас не стесню. Всё, о чем бедная женщина может просить, — взглянув на командующего Чьен снизу вверх, она потянула уголок губ в тонкой ухмылке, тут же вновь став похожей на кошку. — Так это о капле времени наедине с её непослушным негодником сыном. Не дожидаясь отказа или соглашения, она прошествовала мимо солдат и принялась взбираться по ступеням. — Но госпожа… — растерянно донеслось ей вслед. Чьен Линг поморщился и пробормотал себе под нос несколько ругательств, которые женщина, конечно, расслышала, однако никто из солдат не посмел что-либо предпринять. Всё же эта старшая госпожа обладала особым положением, предполагающим как неуязвимость перед служителями закона, как и своего рода вседозволенность. Преодолев несколько первых ступеней, женщина остановилась и оглянулась через плечо. Тонкая шея гибко изогнулась, и зазвенели длинные нефритовые серьги. — О, боюсь, такой пожилой даме как я не преодолеть в одиночку всё это расстояние. Прошу тебя, юноша, — с улыбкой она обратилась к Мо Фа. — Окажи мне посильную помощь. Лестница к дворцу Бо была чисто выметенной, вздрагивающей резкими подъемами и витыми перегибами. Ким Джифан и сама прекрасно справлялась с тем, чтобы с легкостью взобраться по ней. Вместе со следующим по пятам юношей она преодолела пышную эвкалиптовую аллею, персиковый сад и галерею скульптурных арок, которые были так милы глазу юного яшмового принца. Сейчас все до единой фарфоровые статуэтки были разрушены в крошку. Осколки, оставленные неубранными, размокли от влаги, потеряли исконные цвет и форму. Госпожа Ким еще не вошла в дом, но уже чувствовала его запах — тошнотворно сладкий, тяжёлый, граничащий с трупным смрадом. — Гневливый мальчик, — цокнула языком женщина. — Ему надлежало сразу обратиться ко мне вместо того, чтобы устраивать сцены на потеху толпе. — Не думаю, что слуги здесь умеют потешаться, — мрачно подметил Мо Фа. Сразу после галереи взору открылся родник и проложенный через быстрое течение ярко-красный горбатый мостик. Госпожа Ким потрудилась приподнять подол своих пышных одежд и взобралась на густо промасленные доски. Не доходя до середины, она остановилась. — Его отец на дух не переносил этот дворец на горе Чжунфэн, — произнесла она досадливо. — Худшее место, где можно было просить о благословении. Три его брата тоже не жаловали здесь появляться. Ему самому не было дела до забот об удобстве или собственных прихотях. Однако вид с этой горы оказывал благоприятное действие на самочувствие юноши Юнги. Кажется, он говорил, что здесь замечательное скопление духовной энергии. Ким Джифан замолчала, задумавшись. — Полагаю, так и есть, — почтительно произнес Мо Фа, когда стало понятно, что госпожа не будет продолжать. — Правила очень просты, — женщина отвернула голову, вглядываясь в бушующий под ногами поток. — Я надеюсь, ты все их помнишь. Мо Фа кротко улыбнулся, с готовностью подавая госпоже Ким руку, чтобы помочь спуститься с моста. — Разумеется. Никому не хочется познать гнев генерала Ким. — У моего сына добрые помыслы, — женщина грозно сощурилась, тёмные брови столкнулись у переносицы, подобно круто выгнутым саблям кровных врагов. — И чаяния. Он рос в сложное время, — её голос звучал размеренно и отстраненно, словно она произносила много раз выверенную, доведенную до идеальности речь, ни мгновения не сомневаясь, что сможет ошибиться хоть в чём-то. — Конечно, ты смотришь на меня и думаешь, что любая мать сказала бы то же самое. Это ведь свойственно матерям. Искать оправдание, защищать любой ценой, — она покачала головой так, что её серьги вновь зазвенели. Этот звук напомнил перезвон ритуального колокольчика. — Чьен Линг, этот негодный мальчишка, всю дорогу молчал, как проклятый! Но даже глупой павлиньей госпоже с пика Тякадзу известно, какое наказание будет ждать человека, решившего ступить на кривую дорожку. Исключений не было и не будет. Мы идём с тобой в это скорбное место, чтобы просто проведать этого бедного юношу. — Разумеется, уважаемая госпожа. — С малых лет я учила сына молиться богам. Может быть, ему было суждено вознестись. — Если и так, этого яшмового мальчишку он не смог бы поднять за собой. Сразу на другой стороне их встретил Лоуфэн с доброжелательной улыбкой человека, знающего, чего ожидать. На пороге комнаты сына женщина помедлила. — Лоуфэн. — Да, моя госпожа. — Джун-Джун… в каком он состоянии? — Этот ваш сын силён, как бык, уважаемая госпожа, — с улыбкой ответил старый слуга. — Ему под силу вынести такого рода испытание. Ким Джифан поджала губы и отвернула голову, словно колебалась и уговаривала себя не передумать. — Заходите, госпожа, — подсказал Мо Фа. — Время не ждет. Верно. Время скалит клыки и роет землю когтистой лапой. И пока тут, на пороге, в шаге от переживающего потерю сына женщина мается в тревоге и колебаниях, за плотной ширмой тиран и узурпатор Ким Намджун не знает ничего ни о тревоге, ни о муках пространного выбора. Когда беспокойная мать перешагнет порог, в комнате будет пахнуть дождем и патокой, потому что за час до прибытия госпожи Ким Лоуфэн распахнул окно. На столе будут педантично расставлены каллиграфические наборы, чистая бумага, документы и письма. Кровать хозяина будет аккуратно застелена, вещи сложены, личные принадлежности расставлены по местам. Ким Намджун будет сидеть так же, как сел три дня назад — склонившись над яшмовым ложем грудой неверно сросшихся костей и изогнутых скорбными кривыми растянутых сухожилий. И внутри у него по прежнему будет одна только скисшая масса невыраженных сожалений; грубо запиханные в пасть к хищному зверю упреки и осуждения, неминуемо переваренные в глубинах его околосердечных полостей. С тихим шорохом ширма отъехала в сторону и почти сразу вернулась на место. Беспокойная мать рвано выдохнула и медленно вдохнула, прежде чем генерал заметил чужое присутствие. Пространство вокруг него покрылось рябью и потемнело — женщина почувствовала это, как чувствуют смутное беспокойство люди, прежде чем ночью войти в дремучую чащу. Словно страх перед страшным местом или жутким спящим чудовищем, которое лучше не тревожить и тихо пройти мимо. Дрожь и вязкое, липкое и горячее, как незастывший воск над верхней губой и вниз по загривку обжигающе-отрезвляющей каплей. Подавляя желание отступить, Джифан протянула руку. — Мой драгоценный сын. Поняв, кто перед ним, генерал опустил плечи и ниже склонился над яшмовым ложем, вмиг утратив всю ауру хищного предостережения. — Матушка. Ким Джифан выпрямила спину и прищурила свои резко стянутые уголками кверху глаза. Зрелище, представшее её взору, оказалось во сто крат хуже, чем она могла себе вообразить. Глубоко вдохнув, она приблизилась к окну и шумно задвинула ставни. — Значит, ты так решил поступить, — тихо сказала она. Её тёмные глаза покраснели от горя и сухой досады. — Ты пришла, чтобы меня осудить? — не поднимая взгляда сказал генерал, и голос его прозвучал ровно, словно не было и тени той мутной, вязкой горечи, что разъедала гортань. — Тебя осудит другой человек, — резко ответила мать. — Он уже у тебя на пороге. Точит мечи и самодовольно ждёт, полагая, что в твоей капитуляции есть хоть капля его проклятой заслуги! Столица гудит о том, что скоро этот подлый самовыдвиженец притащит тебя за волосы к подножию императорского трона, и тогда все его советники соберутся, чтобы вынести для тебя приговор. — Ты говоришь о командующем Чьен? — наконец, мужчина поднял взгляд. В полумраке застывшей спальни его глаза казались отражением глаз матери. Такие же уставшие, измученные, слишком раскосые, что несколько глубоких морщин из уголков к верхнему веку только лишь подчёркивали. — Значит, ты прибыла вместе с ним. — Пока я здесь, он будет ждать. Этот паршивец не посмеет ворваться… конечно, он не посмеет. Госпожа Ким приложила руку к лицу и украдкой растёрла ноющие виски. Как и любой живой человек, даже под весом прожитых лет она сомневалась в правильности слов, которые хотела произнести. Однако материнское сердце, даже такое сухое и молчаливое, как у женщин рода Цудзи, склоняло протянуть руку страдающему юнцу. Отец Джифан, Цудзи Чжи Хэ, был князем в третьем поколении. Его прапрадед, Цудзи Дао, считался одним из мудрейших людей, приближённых к императору Го-Тенгу. Однако в те времена люди много говорили о том, что этот человек, похожий на змея, появился из неоткуда и исчез неизвестно куда, оставив после себя две красавицы дочери и сына, похожего на лягушку. Когда юная девушка такого блистательного рода стала женой землевладельца Ким Лю, праздные сплетники вмиг позабыли о том, кем был её прославленный предок. В народе этого мирного и благопристойного землевладельца никто не стал бы прославлять и называть великим. По мнению многих, выдать красавицу Джифан за такого простака было огромной ошибкой. Считалось, что дьявольской красотой её младший сын был обязан роду Цудзи, а безбожной глупостью и недальновидностью, конечно же, оказался весь в своего отца. Однако, когда Ким Лю прошёл на плаху под градом из множества поражённых болезнью птиц, а его шестой бестолковый сын явил миру всю свою дурную силу и злость, настроения среди дворян, а главное среди советников императора Го-Дайгу, резко переменились. — Каким бы ни был исход сегодняшнего дня, ты должен знать, что я навестила тебя не просто так, — проведя подушечками пальцев по рабочему столу сына, госпожа Ким взяла в руки писчее перо и написала несколько иероглифов прямо на обивке стола. — Я не буду лгать тебе и водить кругами, прежде чем ты утомишься и еще больше опозоришь наш род. Она говорила мягко, словно уговаривая. Генерал ощутил, как проходит по телу волна отчаянного сопротивления. Как предзнаменование будущего падения или же разрушение былого величия, эта странная дрожь обдала мужчину вдоль хребта плавко-горячим кнутом. Ким Намджун проследил за ней тяжелым взглядом. Он непроизвольно вытянулся, чтобы прочитать надпись, однако с его места это было невозможно. Совершенно очевидно, что Джифан звала его подойти поближе. — Когда моя прабабушка намеревалась связать свою жизнь с мужчиной, её отец наполнил женские залы своего дома приданым от пола до потолка. Драгоценные меха, золото и самоцветные камни, прекраснейший морской жемчуг… Остатки этих драгоценных даров я использую по сей день, когда приходит пора платить по счетам, — женщина взглянула на сына исподлобья тем самым взглядом, который так не любили в её окружении. Её кисть изящно двинулась, пачкая драгоценную столешницу. — Когда моя бабушка становилась женой, её отец умножил дары, полученные прабабушкой. Среди этих подарков нашлись даже драгоценные письмена и молитвенные свитки. В присутствии Ким Джифан время больше не скалило зубы. Подобно прирученному щенку, оно припало на живот и заскулило, опасливо и покорно подставляя бока. Эта женщина знала, как распоряжаться всем, за что заплатила. — Когда моя мать выбрала моего отца, её отец отдал им в безраздельное владение усадьбу размером не меньше императорского дворца, — медленно, нараспев продолжила Джифан. — В этом доме и ты был рождён, Джун-Джун. Боги не послали мне дочь, чтобы я могла так же собрать для неё множество бесценных сокровищ. Однако лучший подарок из всех возможных достанется от меня твоей суженой. Генерал взглянул на мать с пугающе отсутствующим выражением на бледном лице. Казалось, он не расслышал ни слова из того, что она говорила, и не хочет просить повторить. — Твоя матушка привела с собой человека. Всё, о чем я могу просить, так это чтобы ты его выслушал. Ким Намджун перевёл беспомощный взгляд на спящего принца. К сожалению, он не мог дать сейчас никакого совета. На миг госпожа Ким вновь ощутила ауру настороженного недовольства — её старший сын протестующе замычал, качая головой, а затем и вовсе замер, вперившись взглядом в края яшмового ложа. Однако затем все прекратилось. Он взглянул на мать спокойными чистыми глазами, как образцовый сын. — Твой человек ничем не сможет мне помочь. — Напротив, — упрямо настояла женщина. — Ни у кого нет того, что мне нужно, — теперь в тоне генерала появилась досада. — Жизнь научила тебя просчитывать наперёд, — Ким Джифан протянула руку и постучала пальцами по ширме, давая Мо Фа условный знак. — Я же прошу забыть на время эту суровую науку. Пусть мои уроки прошли даром и никак тебе не пригодились, я вынуждена настоять. Со всей строгость заявляю — генерал Ким, ты не спустишься с горы Чжунфэн и не сдашься плешивому командующему Красной Горы, пока не выслушаешь этого юношу. Мо Фа остановился напротив генерала, почтительно согнув спину. Намджун угрожающе сощурился. — Кого ты сюда привела? — грубо спросил он. — Оставь эту манеру рычать, как дворовая псина, — в голосе Джифан послышалось нетерпение. — Этого человека зовут Мо Фа, паршивец, и будь с ним вежлив! Пригласить его в такую даль стоило целое состояние. — Что бы ты не сказал, юноша, — грудь генерала поднималась и опадала — это бесполезное тело продолжало дышать, пока все, ради чего он завоевывал города, лежит на яшмовом ложе в шелках и парче. — Лишь потеряешь время. У генерала хмурые глаза. — Нет, — вопреки подрагивающим рукам, голос солдата прозвучал твёрдо, с оттенком упрямой неугасающей надежды, свойственной, по мнению генерала, лишь дуракам и безумцам. — Я вижу, господин, что у тебя случилось. Твоё горе велико, здесь не о чем спорить. Однако что, если твоё заветное желание может быть исполнено? Не дожидаясь ответа, юноша сел перед генералом на пятки и достал изящную глазурованную шкатулку, продолговатую и узкую. Намджун на него уже не смотрел. Его взгляд был направлен прямо и вместе с тем словно бы в никуда — сложно было видеть этого сурового человека таким безучастно потерянным. — Пустое бахвальство, — рука в бугристых шрамах и рытвинах вяло приподнялась и легла на край яшмового ложа, сжимаясь и прихватывая обломанными ногтями грани искусно выбитых узоров. Следующую свою фразу он небрежно бросил матери, как если бы они были в комнате наедине: — Мне не нужны шарлатаны и лицедеи. — Джун-Джун! — Господин… Намджун раздраженно вздохнул. — Кем бы ты ни был, уходи, — прежняя вязкая медлительность, так напоминающая ауру не до конца пробудившегося чудовища, сменилась прямодушной строгостью растревоженного зверя. — Матушка может остаться. Он больше ничего не сказал. Могучие плечи опали, выдавая изможденность и демонстрируя уязвимость. Генералу не было дела до своего вида, он никого не прогонял насильно. Ему совершенно безразлично, уйдет этот юноша в итоге, или же останется. Его принц спит уже двадцать шестой день. Сам он столько же не может уснуть. Ким Джифан нахмурилась и собиралась было вмешаться, однако приглашенный юноша жестом ее остановил. Не поднимаясь на ноги, он осторожно подполз к яшмовому ложу и поставил свою шкатулку прямо на алтарь с курящимися благовониями. Намджун тут же вскинулся, словно перед броском. — Ты! Как ты… — Это, — Мо Фа пресёк вспышку ярости торопливым, рваным словесным потоком, указывая на подношение. — Величайшая драгоценность, достойная самого императора, — в глаза генералу сейчас сложно смотреть. Мо Фа не выдерживает этот взгляд, смотря пока только на свои боязливо сжатые на коленях руки. — По преданию, богиня создательница обронила эту вещь случайно, и в обильном скоплении ее сил артефакт пролежал незамеченным долгие столетия, пока члены моего ордена не обнаружили его уже в руинах. С момента создания он использовался лишь трижды. Потенциал этого зачарованного предмета еще не исчерпан, однако монахи-хранители жалуют эту возможность как милость с величайшей осторожностью и лишь по крайней нужде, — генерал слушал молча, терпеливо и не встревая. Юноша решил, что это и есть его дозволение продолжать. — Согласно установленному в мире порядку, который монахи-хранители неустанно блюдут, почитая своим неизменным и вечным долгом, воспользоваться каким-либо из божественных сокровищ может лишь наиболее приближенный к небожителям человек. И, поскольку юный принц Юнги принадлежит роду Го-Дайго, чистота крови позволяет в этом случае воспользоваться этим предметом и достигнуть успеха, — не переставая говорить, юноша раскрыл шкатулку и повернул содержимым к мужчине напротив. — Шанс получить аудиенцию у древнего бога никогда не дается просто так. Монахи-хранители в своих решениях придирчивы и избирательны. Несколько недель назад, когда уважаемая госпожа Ким Джифан прибыла к воротам нашего храма, было решено совещаться и методом голосования избрать подходящий случаю божественный артефакт. Когда речь Мо Фа прервалась на несколько мгновений из нужды юноши тщательно взвешивать каждое произнесенное слово, что-то в комнате неуловимо переменилось. Генерал Ким по прежнему оставался неподвижен, однако его глаза, до того бывшие глазами каменной статуи, вспыхнули снопом искр и занялись буйным прожорливым пламенем. Утомленный сражениями и потяжелевший под весом собственных дум, он, наконец, усилием пробудил себя ото сна. — Продолжай. Мо Фа повиновался неукоснительно. — Перед нами сейчас сокровище величайшей ценности даже по меркам божественных зачарованных предметов. Весь день и следующую ночь монахи совещались, решая, стоит ли доверять преступнику ценность такой природы, — на этих словах Намджун неуловимо вздрогнул, но перебивать не стал. Гордыня в нем давно уже уступила место скорбному смирению. — Усилиями уважаемой госпожи нам удалось склонить чашу весов в твою пользу, генерал. Ключевым аргументом также является то, о чем я намерен предупредить в первую очередь — ни при каких обстоятельствах ты не должен применять эту реликвию к кому-либо, кроме юноши Юнги. Пристальный генеральский взгляд дрогнул и на мгновение метнулся к лицу принца одним коротким, колючим мазком, не выражающим ни нежности, ни печали. Кончики темных ресниц напоминали шипы сюрикенов, влажный блеск уныния сменился заревами пожарищ. Чувство совершенной ошибки подкатило к горлу сырым смрадным комком, который Мо Фа с дрожью сглотнул. — Таковы правила, — продолжил он ровным голосом, не выдающим ни колебаний, ни опасений. — Которых кроме того не мало. И каждое вы обязаны будете в точности соблюсти, чтобы юноша Юнги смог воспользоваться подарком богини целительницы. Намджун дышал шумно и сбивчиво. Так легкие, словно два мощных кузнечных горна, раздували копящийся взрывоопасный гнев. Сам он напоминал вновь пробудившийся вулкан, дымящий и уже плюющийся огнём. — С чего я должен верить тебе? — цепким движением он выхватил шкатулку из чужих рук и вгляделся в лежащий на бархатном дне пояс из червонных звеньев, в пасмурном свете комнаты отдаленно напоминающим змеиную чешую. — Таких безделиц в моей сокровищнице тьма. Уходя, ты можешь забрать их все. А после мужчина одним движением отбросил шкатулку через плечо, словно она и правда не стоит ни гроша. С глухим стуком она отлетела в угол, раскалываясь от силы удара. Мо Фа стиснул зубы. — Сынок! — воскликнула Ким Джифан, подскакивая на ноги. — Господин, — с нажимом процедил юноша, подбираясь телом. — Монахи хранители не зря прозвали тебя величайшим из бедствий, постигших страну! Однако решать не тебе. Сей дар предназначен принцу Мин Юнги. Взгляд Намджуна потемнел. — Ты пришел сюда посмеяться над этой святой душой?! — Я пришел, чтобы исполнить свой долг, — сжав кулаки, Мо Фа незамедлительно поднялся на ноги и подобрал зачарованный предмет, с которым обошлись так неуважительно. — Пришел в дом глупца и малодушного труса, не способного отличить жемчужину от подделки. Выходит, все рассказы про тебя — скверная ложь. Вулкан задымил и выплюнул сгустки черного смога. Вмиг в комнате стало темнее и жарче вдвое. — Пошел прочь! Но в глазах послушника монастыря больше не было ни страха, ни уважения. — Если тебя и правда воспитывал такой человек, как Ким Лю, то в тебе будет достаточно сил, чтобы принять этот дар. — Глупый мальчишка, разве бы привела я в твой дом лжеца в этот скорбный час? — с отчаянием в голосе вторила ему Ким Джифан, подаваясь вперед. — Из безграничной любви к твоей жизни я прошу тебя принять это испытание. Выслушай же, что тебе говорят! Голос у генерала сделался хриплым: — Что это значит? — Мой орден удостоил тебя величайшей чести, — теперь, когда Мо Фа стоял, он возвышался над сидящим и сгорбившимся генералом. — Но, лишь поклявшись следовать правилам, чего бы тебе это ни стоило, ты получишь инструкции. — Клясться тебе? — пробудившийся хищник опасно сощурился и подался вперед, упираясь локтями в колени. Подбородок опал, и лицо оказалось спрятано за густой завесой неубранных волос. — Я… — Джун-Джун, — мать подошла со спины и положила ладони на его сгорбленные плечи. — Этот юноша тебе не враг. Он пришел, чтобы явить тебе благословение древней богини. Подумай, ты сможешь искупить перед ним вину! Это шанс, мой милый. Ты должен хорошенько подумать. Мышцы под тонкими женскими пальцами напряглись и пришли в движение. Когда генерал выпрямился во весь рост, пространства в комнате стало вдвое меньше. Мо Фа ждал взрывов, шипастых сюрикенов и гневных проклятий, однако на этот раз мужчина повел себя сдержанно. С печатью прокисшей скорби на некогда красивом лице он вновь взял в руки шкатулку, практически вырывая ее из хватки посланника. Отколовшаяся крышечка осталась в его руках, содержимое же шкатулки тут же было извлечено гневливым гордецом с тем, чтобы быть вновь тщательно осмотренным. — Это сокровище святыни сиятельной Ла Унг. Лишь совершив паломничество в старый храм и совершив подношения, ты сможешь получить ее милости. Сколько прошло дней? Измученный ночами без сна генерал не сразу понял вопрос. — Что? — Принц Мин. Как давно он спит? На осознание важности ответа на этот вопрос ушло некоторое время. Мужчина молчал, раздумывая. — От твоей расторопности в этом деле зависит, станет ли верховное божество спускаться, чтобы выслушать тебя, — терпеливо пояснил Мо Фа. — Где, — голос прозвучал хрипло и с трудом, вынуждая Намджуна прокашляться. — Где находится этот храм? Мо Фа покачал головой, чувствуя себя отмщенным. — Сперва я жду от тебя клятву. Генерал тут же запальчиво отвёл руку с поясом в сторону, потрясая в воздухе и грозя вновь швырнуть прочь. — Я не стану приносить клятву, пока не узнаю условий! — Тогда мы не договоримся. — Проклятый упрямец, — раздраженно вклинилась в спор Ким Джифан. — Благосклонность ордена хранителей стоила мне целое состояние! Генерал рассмеялся. — А если они торгуют божественными предметами, на кой черт мне тогда верить в этих богов? Если… Звук звонкой пощечины оборвал его запальчивую речь. Голова генерала отклонилась вбок, взгляд вновь уперся в безмятежное лицо спящего принца. Госпожа Ким отошла в сторону, потирая запястье. — Столько побед и поражений. Столько смертей на твоем пути. Не смей ожидать легкого решения своей проблемы, мальчик! Если ты ступишь на эту тропу, все твои предыдущие завоевания обратятся в пыль. — Мне нет никакого интереса в том, чтобы лгать тебе, господин, — подложил Мо Фа. — Я явился по просьбе монахов и исключительно ради принца Юнги. Полагаю, с тобой у нас одинаковый интерес. О безумном тиране округа Го Тонгу говорили много и плохо. Говорили, у него не было сердца и разума, а была только сила и умение ее применять. Было также известно, что на пике своих бесчинств он похитил из дворца императора его младшего и горячо любимого сына. Мин Юнги в руках этого деспота был лишь пленником. Сотни и сотни злодеяний он совершал, пока эта яшмовая безделушка была у него в руках. Сотни и сотни прославленных воинов бросали ему вызов в надежде стать для юноши освободителями. Гневливый тиран все их попытки сводил к одному. Никому из этих героев за все это время не удавалось даже краем глаза взглянуть на Юнги. Говорили, однажды он самолично лишит его жизни, и лишь после этого вернет тело скорбящему отцу. Говорили, такому бессовестному деспоту вовек не искупить грехов, совершенных перед этой невинной душой. Император горевал по сыну, как по мертвецу, пока он был еще жив. Сейчас, в этом потерявшем краски дворце на режущем облака пике Чжунфэн, скорбеть о принце Юнги больше было некому.