Blood in the water

Не пуля. Себастьяна ранила не пуля. Это был осколок стекла, прошедший слишком глубоко и вызвавший обильную кровопотерю. Осколок не задел никаких жизненно важных органов, поэтому, когда Сиэль услышал от личного врача Себастьяна эти самые важные слова, он смог выдохнуть. Всё было как в тумане: он не помнил, как вёл машину, и как они добрались до города. Не помнил, как ждал приговора, и как они вернулись назад. Назад — это к дому Себастьяна. Сиэлю нужно было вернуться и к себе домой тоже, по ощущениям, он не был там уже целую вечность. Повторяющийся сценарий, одни и те же ощущения, что и в первый раз, когда эти стены опустели. Ему было просто необходимо убедиться, что тишина знакомых коридоров осталась на месте, и что он не придумал её. В перспективе нужно было поспать. Но оставлять Себастьяна сейчас было неправильно, несмотря на то, что тот явно был не против. Сиэля уже пробовали прогнать: — Ты можешь идти, — сказали ему, когда они подъехали к знакомой городской окраине. Руки от такой долгой поездки с непривычки онемели от постоянного нахождения на руле. Конечно, он может идти к себе с уверенностью, что Себастьян справится сам, потому что у него просто нет причин не справляться, он наверняка делал это всегда. Но они провели бок о бок слишком долго и пережили за короткий промежуток слишком многое. И даже если никто из них не подавал виду, было вполне очевидно, что они находились в нестабильном состоянии сейчас. Мнимое спокойствие только усугубляло ситуацию. Потому что внутри было пусто. Интересно, Себастьян тоже это чувствовал? Или сейчас все его ощущения были направлены на боль от раны? Сиэль тоже сосредоточился на боли — сильнее сжал костяшки пальцев на руле, так, что они побелели, и разжал их после, до конца отрывая себя с водительского места, вставая и выходя из машины. — Могу идти, если ты так хочешь. — Они вдвоём захлопнули дверцы. В глаза ударил яркий белый свет, от которого пришлось прищуриться. Себастьян ничего ему не ответил. Вместо этого забрал вещи с заднего сиденья и багажника, после чего отошёл в сторону, намереваясь направиться внутрь. Всё ещё молча. Сиэль отвёл взгляд. Казалось странным просто попрощаться здесь вот так. У них был телефон Белла, и целая гора событий из прошлого и будущего, которые нужно обсудить. Но сначала им нужно отдохнуть и прийти в себя, ведь это правильно. Может быть, после хорошего сна, отдыха и возвращения в привычный водоворот событий внутри появится что-то кроме зияющего отсутствия. Привычное ощущение: видеть обыденные вещи после пережитого потрясения. Из раза в раз всё возвращается на круги своя. Нет смысла вновь испытывать на себе борьбу чувств и разума — разум всегда одерживал вверх для Сиэля, а значит, пустота должна стать его триумфом. — В таком случае, до встречи. — Хочется добавить «ты точно справишься?», или спросить, как Себастьян себя чувствует (бессмысленно, так как очевидно плохо), или узнать следующую назначенную дату их уже ставшего привычным обсуждения планов, но… Но Сиэль просто уходит. Вызывает автомобиль до своего дома. И проглатывает ком в горле, когда думает о том, что войдёт внутрь через несколько мгновений. И вот, совсем скоро перед ним оказывается знакомый въезд во двор и дверь, которая открывается быстрым движением. Он входит внутрь. Глаза медленно пробегаются по привычному интерьеру: обводят окна и стены без солнечных зайчиков, пол без белого ковра и комнаты без людей в них. Здесь ничего не изменилось. Сиэль проверяет сначала бумажную, а потом электронную почту и видит множество писем от Лау, Лиззи, и даже Рэндалла. Рэндалл? Брови недовольно сводятся. Что ему нужно? Именно это письмо заставляет серый шум апатии внутри принимать какую-то форму, пока ещё не определённую, но уже точно не статичную. Оно заставляет память закрутиться винтиками и в очередной раз прогнать в мыслях всё прошедшее: от того самого дня, когда Себастьян переступил порог этого дома вместе с Рэндаллом, до сегодняшнего. Кем они стали для друг друга? Сиэль не знает. Он читает письмо, в котором говорится, что Мидфорды донимают Рэндалла с целью выпытать у него сведения о нём. Если бы Сиэль был более убедительным с Лиззи, то ничего такого бы не произошло. А сейчас, очевидно, Элизабет поделилась своими волнениями с Фрэнсис. Он пропустил не так много совместных обедов по выходным, чтобы причина наводить такую суету стала весомой. Сиэль глубоко вздыхает. Сначала отмахивается от Рэндалла в коротком односложном ответе, потом берётся за вопрос Мидфордов. Их реакция свидетельствует только об одном — о том, что настало время принимать решения. Дальше будет только хуже, а значит, их волнения будут только увеличиваться. Это не закончится ничем хорошим.

***

Сиэль стоит у калитки дома Мидфордов с цветами. Одни для Элизабет, другие для Фрэнсис. И бесконечные извинения в придачу, которые он прокручивает в голове и готовится обрушить на этих людей, как только увидит их. Они не злятся на него по-настоящему. А он по-настоящему не извиняется. Сиэль хотел бы отдохнуть и поспать, а не идти сразу распутывать все образовавшиеся за время его отсутствия клубки неурядиц, но он, ожидаемо, попросту не смог бы этого сделать. Поэтому Сиэль попытался привести себя в максимально презентабельный вид: не слишком официальная, но строгая одежда, вычищенная лакированная обувь, попытка уложить волосы, освежив тем самым своё бесцветное лицо. В такие моменты было удобно иметь глазную повязку — она оставляла для внимания и рассматривания меньше на целый один уставший глаз. Ничего из этого не избавило бы от вопросов. Сначала к нему выходит Эдвард, одаривает презрительным взглядом и пропускает внутрь, сопроводив Сиэля едким: — Фантомхайв. Если Лиззи уронит из-за тебя хоть ещё одну слезинку, я перестану с тобой церемониться, — оглядывает с ног до головы. — Кстати, ужасно выглядишь. Сиэль в ответ обаятельно улыбается и обещает, что сделает всё возможное, чтобы этого не произошло. Отца семейства нет дома. Зато на пороге поджидает кое-кто посерьёзнее, а именно Фрэнсис, которая монументально возвышается дверном проёме и сверлит привычным убийственным взглядом. Но после по-настоящему убийственных взглядов этот воспринимался с отдалённой нежностью. Как минимум из-за того, что он собирается сказать им сегодня. Итак. Вот они — люди, которые продолжали заботиться о Сиэле, или думать, что делают это. — Сиэль Фантомхайв, — её руки были скрещены на груди, а голос обжигал льдом. — Где, чёрт возьми, ты пропадал? Он повторил ту же улыбку, набрал в лёгкие побольше воздуха и ответил с максимальным спокойствием: — Я приношу свои самые глубокие извинения. Мне стоило сообщить вам, что меня не будет в городе. Я приехал к вам как только смог. К тому же, я был груб с Элизабет, о чём очень сожалею. Раньше потребность оправдываться раздражала его, и Сиэль считал, что он не должен разбрасываться оправданиями перед кем бы то ни было. Но сейчас это было до смешного легко. Фрэнсис никак не реагирует на его слова, только отступает на шаг с порога, давая пройти внутрь. Сиэль неспешно снимает обувь и входит в дом вместе с Эдвардом. Принесённые в дар цветы стоят в вазе на столе, за которым они сидят и пьют чай с ягодами и сладостями. Лиззи должна скоро спуститься к ним и выслушать очередные оправдания. Она не встретила Сиэля у порога, что говорило о серьёзности всей ситуации. Её появление было самым желанным сейчас, так как сидеть в тишине со сверлящими неодобрительными взглядами было утомительно. Прикоснуться к чаю или к еде, чтобы отвлечься от гнетущей обстановки, тоже было нельзя — опасно, так как от аппетита могли проснуться и другие желания: например мог ударом по голове накатить сон, и Сиэлю пришлось бы выжимать из себя последние силы для продолжения затеянного им же разговора; или в сознании запоздалым накатом начнут плясать все картинки прошедшей ночи, да что там, всей прошедшей недели, что тоже пошатнёт его уверенность и решимость. Наконец со стороны лестницы слышатся шаги и показывается златовласая макушка. Становится видно, как взгляды сидящих за столом смягчаются, как Эдвард располагается свободнее и всеми жестами тянется к Лиззи даже с расстояния, выражая безмолвную поддержку. Она, тонкая изящная и красивая, в сдержанном строгом платье выше колен и с собранными в низкий хвост завитыми локонами выглядела особенно прекрасно сегодня, в своей непосредственности и невозможной отдалённости от всего реального. Взгляд на него Лиззи поднимает только когда садится за стол. Сиэль начинает сразу же: — Элизабет, — она почти ответно размыкает губы, намереваясь прервать зарождающуюся речь, но их обоих останавливает Фрэнсис. — Я жду объяснений, Сиэль, — голос звучит так спокойно и холодно, что видно, как за столом напрягаются её дети, привыкшие, что подобная интонация не обещает ничего хорошего. — Чем же ты был занят? Кулаки сжимаются в попытке сконцентрировать в себе всё имеющееся в запасе терпение. — У меня были личные дела. — Мы узнали, что ты отказался от сотрудничества со следствием. Что ты уже давно не ведешь дела с Рэндаллом. Что, получается, ты просто прекратил заниматься расследованием, — и тут она, наконец, пронзает прямым взглядом. — Это просто непозволительно для сына Фантомхайвов. Сиэль решает, что для начала примет все слова молча. Несдержанный Эдвард поддакивает, даже почти приподнимаясь со стула от возмущения: — Да как ты можешь? Они — твои родители. Никого не наказали, а ты просто опускаешь руки? Это не поступок мужчины. Теперь ты глава этой семьи, и ты должен брать на себя ответственность… — Эдвард, — теперь вмешалась Лиззи. Как резко и пылко они начали всё выплёскивать. — Он и так взял на себя слишком много ответственности. — Они встречаются взглядами. — Сиэль, ты можешь не извиняться передо мной. Никто из нас даже представить не может, как тебе тяжело. — Но это не оправдание бездействию. — Сиэлю тоже нужно отдыхать! Ему нужно собраться с силами, чтобы заняться расследованием. — Пока он будет собираться с силами время пролетит — и всё. Настоящих виновных не найдут уже никогда. Сиэль прокашливается, чтобы обратить на себя внимание и прекратить этот сюр. Фрэнсис, которой не нужно соблюдать излишнюю тактичность со своими детьми, вмешивается первой: — Замолчите оба. — Все разговоры моментально утихают. — Мы здесь не для того, чтобы устраивать бессмысленную ругань, а как раз таки наоборот — найти компромисс. — Сиэль, — Фрэнсис разглаживает натянутые черты и смягчается во взгляде, — мы не чужие люди для тебя. И мы волнуемся за тебя и за судьбу твоих покойный родителей. Они тоже не были чужими людьми для нас. Расследование всё равно придётся возобновить, и теперь мы можем заниматься этим вместе. Рэндалл не был компетентным специалистом, я могу найти более подходящую кандидатуру тогда, когда ты будешь готов. Один злится на него из-за проекций собственной беспомощности, другая слёзно жалеет, а третья думает, что сможет решить его проблемы. Никто из них ни в чём не виноват. Сиэль улыбается, смотря каждому в глаза. — Спасибо за вашу заботу, для меня это очень ценно. — Диалоги затихают, также как и звон посуды, и даже воздух в комнате, кажется, останавливается в своём хаотичном передвижении, чтобы послушать. Он много думал над тем, как ему поступить с Мидфордами. Потому что все его цели были почти достигнуты, а их с Себастьяном планы подходили к концу. В их общей истории оставался предпоследний аккорд, а в истории Сиэля после предпоследнего должен наступить финальный. После убийства Барона Кельвина всё закончится, и конец был близок. Финальный шаг до исполнения целей, большой и нелёгкий, как и все предыдущие, но этот — особенно. Ему нужно было рубить с плеча прямо сейчас, потому что потом будет уже поздно — так он решил, когда прочитал все письма. Три пары глаз, обращённые к нему в ожидании, которое должно разбиться на осколки. Лиззи ранит сильнее всего. — В скором времени мне придется уехать из города, — он выдерживает паузу и всё-таки глотает уже успевший остыть чай. Стелет слова плавно и осторожно. — Вы правы, мне непросто справиться с потерей и вернуться в строй. Но я не собираюсь прекращать расследование. В этом мне уже помогает хороший юрист, которого я нашёл сам. Я доверяю этому человеку больше, чем Рэндаллу, и думаю, что дело моей семьи должно оставаться только со мной. Это — моя ноша, не ваша. Эдвард скрещивает руки на груди и смотрит в сторону, Лиззи зажмуривается, а Фрэнсис каменеет в лице ещё сильнее, чем раньше и размыкает губы: — Сиэль… — Дослушайте меня, — голос пока ещё удаётся удерживать расслабленным и спокойным, — я вовсе не хочу расстраивать или огорчать вас. Но следующие мои слова, к сожалению, при любом раскладе будут обрушены слишком резко. — Ещё один глоток чая. На этот раз контрольный. Весь секрет хорошей лжи до смешного прост: половина из неё должно быть правдой. — Я принял решение уехать. Но подождите, прежде чем усыпать меня вопросами, я осознаю, что сообщаю о своих планах слишком внезапно. Вы ведь можете меня понять. — Немного давления на жалость: — Меня душит этот город, этот дом, все воспоминания, которые остались жить в его стенах. Даже когда я смотрю на вас, — Сиэль показательно оглядывает каждого, — даже тогда я не могу перестать думать о прошлом. Моё окончательное решение — это… — Убежать. — Эдвард вклинивается и смотрит исподлобья. Фрэнсис срезает к нему взгляд. — Может и так, но… — Подожди, — теперь Лиззи, у которой заметно округлились глаза и которая подскочила со своего места. На её тарелке одиноко покоилась безжалостно разделанная виноградинка с выпотрошенными внутренностями и откинутыми в сторону косточками, которые она машинально извлекала из кожурки. Вопросы, споры и опять вопросы, образовавшийся гул и повторение одного и того же «ты не должен быть один». Как там сейчас Себастьян? Конечная черта подводится словами Фрэнсис. Они заставляют всех удержать любые протесты невысказанными. — Если это решение Сиэля, то мы ничего не можем сделать, кроме того, как принять. — Это именно то, что ему нужно было услышать, чтобы всё прошло как надо. — Он уже не ребёнок и сам решает, как дальше строить свою жизнь, — Фрэнсис переводит взгляд от Эдварда и Лиззи к нему, — но, Сиэль, почему ты решил действовать так радикально именно сейчас? В чём такая нужда? В трудной ситуации людям важно сплотиться, а у нас есть общее дело — незавершённое расследование. То, что ты делаешь — нелогично. Сиэль глотает ком в горле и внезапно чувствует, как на плечи опускается огромный груз усталости. — Я понимаю, новость неожиданная. Но мне это нужно. — Что ты будешь делать со своим имуществом? С недвижимостью твоих родителей? А бизнес Винсента, тебе всё равно придётся приезжать, чтобы… — Я понимаю. — Ты можешь начать всё с начала и здесь, рядом с нами. — Да, но… — Вы можете, — она останавливается так, будто секундно сомневается, и даже монотонная статичность её голоса подрагивает, — вы можете идти дальше вместе с Элизабет. Сиэль молчит, и ему опять хочется улыбнуться, но сейчас это было бы слишком неуместно. Лиззи смущается и прикрывает поникшее лицо рукой. — Тётя Фрэнсис, спасибо вам. — Дальнейшее будет принято за грубость, но иначе никак. — Мне нужно идти. Он старается не смотреть на взбешённого Эдварда, на оставшуюся стоять с застывшем выражением лица Фрэнсис, и на Лиззи, которая подскочила с места и ринулась за ним. Сиэля неловко хватают за запястье и останавливают. — Я провожу тебя. — Она почти шепчет в ухо, когда оказывается рядом. — То есть так ты решил с нами попрощаться? — А это догоняет в дверном проёме возмущённый голос Эдварда, который наверняка вот-вот готов сорваться и оттащить Лиззи силой. Сиэль оборачивается и отвечает с теплотой в голосе: — Это было бы слишком невежливо, так прощаться. А вот устроить прощальный ужин — другое дело. Последние вспышки непонимания на лице Эдварда вместе с его сведёнными бровями исчезают в тот момент, когда они поспешно выходят из дома. Сиэль хватает пальто и накидывает его по пути, а Лиззи и вовсе остаётся в одном тоненьком платье и перовой попавшейся обуви — в домашних тапочках. В одно мгновение преодолевается путь до калитки. За ним едва поспевают чужие шаги. Когда он уже готовится уйти, до него долетает один единственный вопрос. — Почему? — Зелёные глаза пронзают, такие яркие и грустные во всей окружающей серости. Его ладонь оказывается в её аккуратной руке. Их окружают деревья, потерявшие листья; сад Мидфордов сейчас выглядит мрачно. Острые почерневшие концы угловатых веток покачиваются на ветру. — Почему ты не можешь просто уехать на время? Зачем нужно устраивать прощальные ужины, как будто… Будто ты навсегда с нами прощаешься. — Живая зелень наполняется слезами и разливается. — Даже если ты будешь жить в другом месте, ты ведь можешь приезжать, ты ведь можешь писать, и мы можем всё равно общаться… Сиэль моргает и пристально вглядывается. Кажется, что от такого внимания Лиззи становится неудобно. Она нервно поправляет волосы и утирает влажные дорожки. Размыкает губы и набирает в грудь воздух. — Я хочу сказать тебе кое-что, Сиэль. О нет, только не сейчас. Сиэль сжимает её ладонь сильнее. — Не стоит, — он отпускает её и уходит, в последний раз кидая тихое «прости».

***

Снова встретиться с тишиной дома, налить кружку чая, пройтись до комнаты на втором этаже, прилечь на большую холодную кровать, завесить серость в окне шторами. Сиэль делает всё это и смотрит в потолок. Периодически чувствует покалывание отголосков адреналина в пальцах. От этого он и не может сомкнуть глаз. До сих пор. И от сгущающейся темноты в углах комнат. Особенно много её у самого потолка, в тех углах чернота мешается с тишиной и выпивает всё до последней капли. Внутри после Мидфордов всё ещё пусто. Телефон на ближайшее время отключен, чтобы не получать от них даже случайных звонков и сообщений. И всё-таки Фрэнсис должна вразумить Лиззи к принятию. К смирению. А что ещё остаётся делать? Сиэль не чувствует под собой твёрдость матраса, не чувствует пыльный воздух комнаты. Оконный свет, прорывающийся сквозь шторы, рассеивается. Он устал. Если впасть в небытие и крепко зажмуриться, то покажется, что руки всё ещё удерживают руль, а взгляд сосредоточен на пустой ночной трассе. Сиэль несколько раз думал, что просто не доедет до места назначения и упадёт от бессилия, что его один зрячий глаз, неудобно ограничивающий обзор, не выдержит и взорвётся от напряжения, а ошмётки размажутся по лобовому. Но Себастьян на заднем сидении возвращал в реальность своим растёкшимся пятном в области живота. Зажимающей его рукой. Поворотом головы в сторону окна и мутными безразличными глазами. Брызгами крови на одежде. Опускающейся и поднимающейся медленнее, чем обычно грудью. Своим молчанием. Сиэль бормотал что-то себе под нос, чтобы не сойти с ума, порывался говорить и с Себастьяном, убеждаясь тем самым в том, что тот всё ещё в сознании. Было сложно придумать хоть одну тему для разговора. Спросить как погода? Как тебе, Себастьян, погода за окном? Я тоже её не вижу. Слишком темно, да. Почему я спрашиваю? Просто ты так пристально туда смотришь. Как думаешь, что дальше сделала Эмили? А, это не лучшая тема, вижу. Сиэль распахивает глаза и тихонько стонет от напряжения, которое моментально наваливается на зрячий. Ему всё ещё пусто. Тело настолько тяжёлое, что поднять его получается не с первой попытки. Но он всё же встаёт и наспех кидает в первую попавшуюся сумку одежду. Ещё раз умывается, жмурясь от болезненно яркого света в ванной. На улице успевает снова стемнеть.

***

Когда дом Себастьяна встаёт перед глазами, сомнения начинают забиваться в голову: а что если его вовсе здесь нет сейчас? Может он тоже уехал по своим делам, как только оказался на время свободен от обязательств. Себастьян ранен и вряд ли куда-то поехал — Сиэль себя успокаивал. Он принёс с собой фрукты и купил продуктов; ведь так нужно приходить к больным? У Себастьяна может не быть сил на готовку. А может, он крепко спит и не откроет дверь. Ничего, Сиэль подождёт. Ему без разницы, где сейчас находиться. Звонок у калитки остаётся проигнорированным. Телефонный звонок тоже. Пальцы печатают несколько сообщений — из-за этого приходится случайно заметить и другие: свежие от Лиззи и всё ещё оставленные без ответа от Лау. Лау не понадобится в ближайшее время, а значит, он ответит ему позже. Сиэль пишет Себастьяну короткое «я у твоего дома». Ответа нет. И через пятнадцать минут тоже. Серые тучи уплотняются и превращаются в зловещие сгустки чёрных клочков, которые должны вот-вот пролиться. И проливаются — Сиэль чувствует, как капельки падают прямо на затылок, как бегут по щекам и закатываются за воротник. Зонтик, как и головной убор, остались дома, но это совсем не смущает. Холода падающих льдинок не чувствуется. В руках идиотская фруктовая корзинка, украшенная кусочками декоративной бумаги среди сомнительной композиции из разных представителей цитрусовых. Яркая вывеска в супермаркете настойчиво рекламировала эти корзинки. Сиэль купил её после цветов для Мидфордов. На кассе продавец спросил что-то про больницу из вежливости. По манго стекает дождевая вода, натекает внутрь листьев-лодочек и мочит разноцветные квадратики праздничной бумаги. Пальцы нажимают на маленькую серебряную кнопку звонка с интервалом в несколько минут. Волосы промокают полностью, руки окончательно немеют и еле как продолжают удерживать в себе хоть что-то. Холод продолжает настойчиво игнорироваться. Где-то внутри разума, того, который должен сейчас наслаждаться пустотой-триумфом, оживает рациональная мысль и настырно долбит в висок подозрениями о том, что всё бессмысленно. Что Себастьян может не открыть ему и через три часа. И через день. Что ты будешь делать, стоять тут? Хочется упереться. Сказать «да» назло. Теперь фрукты уже не формируют собой композицию, они почти плывут и становятся частью морского пейзажа. Это жалко — так стоять у чьего-то забора, как брошенный пёс. Но великое всеобъемлющее ничего внутри не пропускает ни единого допущения эмоциональной оценки. Проходит полтора часа, или около того, прежде чем из дома показывается силуэт и двигается в сторону Сиэля. Ноги от стояния на одном месте немеют и прирастают к земле. Поэтому при попытке сделать шаг у него тут же кружится голова. Себастьян ускоряется. Открывает калитку. Забирает из рук эту неуместную насквозь промокшую корзинку и всё остальное. Сиэль не хочет видеть, как морщинки пролегают на не просто бледном, а полностью белом лице от маленького проблеска боли. Рана наверняка стала болеть ещё сильнее. От чужой боли призрачно оживает своя: в глазнице и в ноге. И в других местах, в которых остались шрамы. Беспричинно отзываются, просто чтобы напомнить о своём существовании. Они молча идут внутрь, шагают неторопливо. Сиэль думает, что это плохо, потому что Себастьян может промокнуть. Ему не нужно мокнуть под дождём сейчас. От такого ранения у него наверняка поднялась высокая температура. В прихожей обнаруживаются, что онемевшие руки не могут справиться с пуговицами пальто, и — о боже, как это жалко, — Себастьян сам раздевает его. Расстёгивает пуговицу за пуговицей, и даже приседает, чтобы достать до самых нижних. Хочется отругать его за такое безрассудство, с его раной приседать — последнее, что нужно делать. Сиэль не может перестать дрожать. Сфокусировать взгляд тоже не может. — Я даже боюсь представить, какую ещё глупость мне от тебя ожидать. — Себастьян звучит по-настоящему раздражённо. Он идёт заваривать горячий чай, а Сиэль так и не может сдвинуться с места в прихожей. Отмирает тогда, когда кипяток подносят прямо к нему и вкладывают в руки. Сиэль старается не выронить чашку. И не обращать внимание на соприкосновение ладоней, когда ладони Себастьяна задерживаются у его пальцев чтобы убедиться, что те удержат чай. — Как твоя рана? Морщинка между тонких бровей углубляется, когда Себастьян берёт насквозь вымокшую фруктовую корзинку, относит на кухню и ставит на знакомый мраморный стол. Сиэлю всё-таки приходится проследовать за ним. Согреваться чаем гораздо удобнее, имея перед собой твёрдую поверхность. — Мой доктор профессионал своего дела. К тому же, я приходил к нему с гораздо более серьёзными проблемами, — отобранный из разнообразных фруктов крупный апельсин разрезается ловкими руками. — Да, я слышал его слова о том, что осколок вошёл неглубоко. Себастьян останавливается и вопросительно смотрит. — Ты слышал? — И только потом его руки возобновляют движения. Апельсин очищается и становится похож на фигурную звёздочку. — Я думал, ты остался в машине. Сиэль не планировал идти с Себастьяном тогда. Он просто не смог бы вынести плохих известий. Но и сидеть в неведении было также невыносимо; поэтому он осторожно вошёл внутрь частной клиники, которую пришлось открыть прямо посреди ночи из-за вызова особой важности. Остановился у приоткрытой двери и прислушался. Услышал всё, что ему было нужно, и поспешил уйти. Свежий предрассветный воздух в тот момент помог отдышаться и подготовиться к оставшемуся пути. Сиэль тогда сосредоточил взгляд на флоковой обивке заднего сиденья с растёкшимся кровавым пятном. — Как ты себя чувствуешь? Есть температура? — С промокших волос-сосулек бегут ручейки и заползают под воротник. Одна струйка бежит по виску, и Сиэль утирает её. Себастьян снова вглядывается с сомнением. Как будто у него спросили что-то непозволительно глупое. — Нет. — Врёшь. И Сиэль перетягивается через длинный стол поперёк и сам трогает его лоб. Может быть, он кажется прохладным из-за рук, нагретых чаем и контрастно промёрзшего состояния собственного тела, а может, у Себастьяна и правда нет температуры. Но карие глаза заметно округляются от такого вторжения. Почему-то Сиэлю его удивление кажется забавным. Он усаживает обратно и замечает, как на блестящей серой поверхности осталась пара капель с его волос или одежды. Промокшим было всё. — Я всё равно чувствую себя не лучшим образом, — Себастьян прикасается ко лбу, на котором только что было тепло прикосновения и это кажется странно милым, — если тебе так будет легче. Сиэль ему благодарен. Сейчас благодарен за отсутствие лишних вопросов, о том, почему он пришёл, почему вымок под дождём и почему купил эту корзинку. Себастьян, должно быть, всё понимает, а потому пододвигает блюдце с очищенным апельсином ближе к Сиэлю. Долька вынимается из причудливой цитрусовой звёздочки и отправляется в рот. — Тогда иди отдыхать. — Только после того, как наберу тебе горячую ванну. Сиэль доедает апельсиновые дольки и слизывает с пальцев оставшийся сок. — Это необязательно. — Он чувствует, что руки уже согрелись и стали нормально функционировать. — У тебя до сих пор синие губы. Сиэль трогает их под пристальным взглядом.

***

В ванной становится ясно, что губы у него и правда синие, а лицо уже привычно уставшее и посеревшее. Сиэль медленно опускается в горячую воду и чувствует, как прогревается каждая частичка тела. Он берёт с собой достаточно одежды, и это выглядит так, будто он собирается окончательно поселиться у Себастьяна. Но после всего проведённого времени вместе разделяться казалось странным. Неправильным. К тому же, им осталось провести вместе совсем чуть-чуть. Поэтому Сиэль перестаёт противиться. Всё это становится неважным, когда до достижения конечной цели остаётся всего одно испытание. На них в любой момент могут напасть, ища расправы. Они не находятся в безопасности ни единую секунду. Горячая вода обволакивает и убаюкивает, а смертельная усталость сокрушает плечи неподъёмным грузом. Барон Кельвин… Телефон Луиса… Сиэль решает обсудить с Себастьяном дальнейшую схему действий как можно скорее, сразу когда выспится. Хочется подняться и выплыть из воды, но она затягивает кости глубже, заставляя их ломиться и обжигаться холодом, заставляя перестать различать чёткость картинки. Сиэль замерзает в раскалённой жидкости, кашляет, ощущая, как в горло впивается тысяча маленьких иголок. Он очень хочет ощутить сушу, но глубина чаши с водой, в которой он тонул, была слишком велика. Руки впиваются в горло в попытке достать маленькие иголочки. Сиэль шипит, рычит и стонет от того, как в мгновение невыносимо становится дышать. Прорезавшийся взгляд мечется по ванной комнате, которая кажется то знакомой, то чужой. Он узнаёт родную ванную в собственном доме, а в следующую секунду не понимает, где находится. Пространство смазывается. Пальцы, впивающиеся в невыносимо высокие бортики, постепенно слабеют. Угасающие мысли мечутся беспокойным роем; они говорят о том, что ему всё же нужно было посмотреть прогноз погоды и взять с собой зонтик, что такая смерть после всего — самая нелепая, что Себастьян будет недоволен, а ещё, что выбранные им цветы для Мидфордов… …Были недостаточно хороши. Притяжение исчезает, и тело поднимается вверх, опускаясь при этом под толщи воды.

***

Он просыпается и чувствует на своей коже нечто очень тёплое — большое белое махровое полотенце. Сиэль укутывается в тепло плотнее и почти засыпает снова. Потом откатывает. Он смотрит на своё обнажённое тело на большой кровати и чувствует волны подступающей паники. Рядом оказывается его одежда и глазная повязка, которые в мгновение натягиваются на тело. Кажется, что нечто подобное уже было раньше. События складываются в раскалывающейся голове за секунду. Себастьян входит в комнату, погружённую в полумрак — жёлтый свет исходит только от небольшой лампы у кровати. — С моей стороны было опрометчиво сажать тебя в горячую воду, от которой падает давление, не учитывая, что твой организм долгое время функционировал без сна и переживал стресс. А потом ещё и холодный дождь. Сиэль внимательно слушает и наблюдает за тем, как Себастьян присаживается на край кровати. А потом неожиданно для себя выпаливает: — Я подарил Мидфордам букет белых роз и перуанских лилий. Себастьян моргает. Остаётся невозмутимым в лице. Будто сказанное абсолютно уместно и в этом нет ничего странного. — Лилии — для Элизабет? — Для неё розы. — Белые розы — цветы невесты. На этом основывался твой выбор? Становится смешно от такого предположения. — Мне просто нравятся белые розы. К тому же, это лишь акт преподнесения извинений. — Весьма срочный акт, как я вижу. Настолько срочный, что первым делом по возвращению домой ты пошёл не отдыхать, а дарить цветы. — Голос Себастьяна звучит не то лукаво, не то причитающе. Поэтому Сиэль его обрубает: — Я сообщал, что скоро буду с ними прощаться. Чёрная макушка поворачивается, и теперь на него смотрят гнетущие глаза-рубины. Вглядываются, изучают. Глядят, как на инопланетный объект. — И зачем? Сиэль прикусывает губу. Смотрит на жёлто-белые ладони на покрывале, на выглядывающие резные костяшки пальцев. На венку такой открытой и доступной шеи и на изгиб скулы, подчёркнутый длинной тенью. — Чтобы не обнадеживать. Не заставлять переживать. Лампа светит тёплым светом, делая блики в глазах Себастьяна ещё более выразительными. — Но ведь потом тебе всё равно придётся вернуться к ним. В нормальной жизни иметь людей рядом просто необходимо. Было видно, как он говорил, и сам не верил. Или относил сказанное только к Сиэлю. Что это ему придётся вернуться к нормальной жизни. Смешно. — Не говори так, будто это возможно. Себастьян смягчается во взгляде, его лицо окрашивается туманной нежностью, или же её далёким отблеском. — И всё же, это не повод рвать со всеми связи, — говорит так, будто объясняет нечто очевидное, — ты же видишь, что они, в конце концов, могут быть полезны. Особенно с теми, кто заботится о тебе. Сиэль прикрывает глаза и хмурит брови. — В этом и проблема. Они заботятся обо мне. Хотелось сказать, что полезными эти связи точно не будут, и потом, когда всё закончится, смысл подобных вещей будет утерян. А пока есть настоящее. И есть препятствия на пути к такому близкому, такому молниеносно сгорающему будущему. Пустому. Но это неважно, потому что Сиэля устраивает и такое. Других вариантов развития событий быть не может. Себастьян задумчиво молчит и привлекает всё внимание своим подчёркнутым тенями профилем. — Можно я посмотрю? — Сиэль пододвигается ближе к месту, где кровать прогибается под чужим весом. Вопрос вызывает ожидаемое непонимание, отражающееся в привычной слегка приподнятой брови. Такой красивой. — На рану. — Ничего интересного ты там не увидишь, — Себастьян встаёт и направляется к едва различимому в полумраке комоду. — Но если так любопытно, то мне как раз нужно сменить бинты. И только сейчас Сиэль, наконец, осознаёт, что находится в комнате Себастьяна. Ему сложно разглядеть что-то в таком освещении, но она выглядит чуть более обжитой, чем другие, мертвенно статичные. Здесь умещается такое же кожаное кресло, как и в гостиной, как и в ней висят большие картины, плохо читаемые в тусклом жёлтом свете. Рядом с комодом, из которого была извлечена аптечка, располагается большой тёмный рабочий стол, на котором хаотично покоятся вещи — признаки жизни. И знакомый ноутбук. Да, это точно комната Себастьяна. Когда он вновь садится на свою кровать и приподнимает край одежды, за которым виднеются бинты и кусочки белоснежной кожи, Сиэль задерживает дыхание. Смотрит завороженно. Полумрак обволакивает и растворяет мысли. — Можно… я? — Спрашивает шёпотом, сам до конца не понимая, зачем ему это нужно. Сиэль не понимает, как вообще смог произнести что-либо сейчас. Слышать или видеть реакцию совсем не хочется, поэтому он старается не смотреть на Себастьяна. Вместо этого вперивается взглядом в складки на покрывале. К огромному облегчению никакой реакции и не следует. Ему просто молча протягивают бинт. И Сиэль берёт его, абсолютно не понимая, что нужно делать. Наверняка сначала снять предыдущий. Он твёрдо решает, что больше не будет смотреть Себастьяну в глаза, и сосредотачивается на кусочках виднеющейся белой повязки. Пристраивается удобнее, чтобы размотать обвязку и добраться до шва. Всё ещё не осознавая, почему ему так нужно сделать это сейчас. Но это просто необходимо. Важно. Проявить нелепую попытку позаботиться, не имеющую на самом деле никакой ценности. Ему нужно это для себя. Так Сиэль это объясняет. А затем медленно разматывает бинт с тела развернувшегося к нему Себастьяна почти спокойными пальцами. Всего лишь чуть-чуть подрагивающими в кончиках. Ткань одежды для удобства поднимается ещё выше и обнажает всё больше участков кожи. Виднеется подтянутое тело, от которого невозможно отвести предательский навязчивый взгляд. Очень красивое, точёное и рельефное тело, исполосованное шрамами разной величины. Теперь к ним добавится ещё один. Когда первый кусок бинта снимается и откидывается в сторону, Сиэль, наблюдая попутно за тем, как поднимается и опускается грудь во время тихого дыхания, осторожно прикасается к следующему слою. Срезает к нему взгляд и замечает небольшие кровоподтёки. Напрягается. Не хочет сделать больно. Но Себастьян контролирует и направляет, помогает разбинтовать сложные участки. Когда они добираются до большого пластыря и ваты под ним, скрывающими довольно длинный шов, Сиэль понимает, что наложить повязки так как нужно он вряд ли сможет. Такой шов наверняка сильно болит, но Себастьян не подаёт виду. Пальцы, ведомые другими пальцами, скользят вокруг кожи аккуратно, стараясь лишний раз не задевать, чтобы не обжечься электрическими разрядами. Почему-то кажется, что он делает нечто сакральное. При каждом соприкосновении с кожей Сиэль чувствует её тепло и гладкость. Он едва удерживается от того, чтобы не задержаться на ней подольше. Из-за неполного освещения подчёркивается каждый мускул, каждая мышца и рельеф. Забинтовывать всё по новой в больше мере приходится Себастьяну, но Сиэль помогает протягивать повязку через спину. Он отдаляется, чтобы прийти в себя, как только повязка заканчивает огибать вокруг торса последний оборот. В глаза напротив всё ещё не заглядывает. В горле встаёт странный ком. Обнажённая кожа не даёт покоя, хоть уже и скрывается под одеждой. Если это комната Себастьяна, значит, он хотел, чтобы Сиэль остался тут, раз принёс его сюда из ванной вместе с вещами. Голова откидывается на подушку. Она настолько обволакивающая, что своей мягкостью почти сразу же начинает затягивать в сон. Уставшие веки прикрываются сами собой. Но снова распахиваются, когда Себастьян выходит из комнаты. В мгновение ком в горле растёт в своих размерах, а пришедшее небытие снова оказывается потерянным. Сиэль крепко жмурится и трёт уставшие глаза. В моменте ненавидит себя за такую слабость перед чужим присутствием. Пустующая комната с каждой секундой начинает казаться всё более мрачной и одинокой. Если бы он мог, то просто приказал бы Себастьяну остаться. Уже успевшая осточертеть дыра в груди, разъедаемая пустотой, вновь даёт о себе знать. Руки ползут по собственному телу в попытке не то защитить, не то криво обнять. Вдавить растущую дыру обратно. Когда дверь открывается и впускает звук приближающихся шагов, Сиэль не слышит, как просит Себастьяна лечь рядом. И старается не думать ни о чём, когда чувствует, как прогибается вторая половина кровати. Его руки — самовольно растущие ветки — ползут в сторону живого тепла. Находят его. Обвивают. Глаза больше не распахиваются. Ему слишком, просто невыносимо пусто, он так хочет разорвать внутренний чёрный вакуум, распороть грудную клетку и вытащить всё содержимое, лишь бы ощутить весь неподъёмный груз событий, миновавших за последнюю неделю или год: всё, начиная от смерти и ей же заканчивая. Сиэль впивается пальцами в спину Себастьяна плотнее и придвигается ближе, когда не чувствует сопротивления. Он хотел бы продавить её с концами, хотел бы найти в ней хотя бы капельку утешения. Хотя бы отдалённую частицу. Это было невозможно с самого начала. Он упивается запахом горячей кожи в области шеи, опаляет её собственным дрожащим дыханием, которое вырывается вместе с беззвучными сухими всхлипами — слёзы это высшее наслаждение. Хочется раствориться. Вот только руки, которые нежно гладят его волосы, не дают до конца исчезнуть. Если бы Сиэль мог, то попросил бы Себастьяна убить его сейчас. Или потом. Но он бы попросил. Себастьян гладит его, прижимает ближе к себе, осторожно снимает глазную повязку. Сиэль этому больше не сопротивляется, он больше не сопротивляется его рукам: пусть делает, что хочет. Невозможно мягким и нежным рукам на его коже, которые вчера были совершенно другими — безжалостными и смертоносными. Сейчас успокаивающими. Хотелось вечность чувствовать пальцы в волосах, и то, как они медленно перебирают пряди. Он старается не задевать бинты, когда прижимается ближе. Себастьян протягивает руку и Сиэль ложится на его плечо. Он чувствует себя в безопасности.

***

Срочные новости с утра вместе с завтраком, после долгого глубокого сна: во всех горячих строчках указано имя Луиса Белла, бизнесмена, предпринимателя, акционера, общественно-активного гражданина, который был убит в собственном доме. Обстоятельства и причины смерти не раскрываются. Виновных не нашли. Громкое дело, общественный резонанс. Созданный специально, либо теми, кто остался ему верен, либо теми, кто от него отрёкся. У такой быстрой и широкой огласки может быть два смысла — отвлечь или привлечь внимание. Если привлечь, то кого? Кого-то выше, чтобы предупредить? Привлечь внимание Кельвина? Сиэль доедает глазунью и запивает её чаем. Сжимает вилку сильнее обычного. — Неси сюда его чёртов телефон.