True-blue

      Фирузе с удовлетворенным вздохом садится на диванчик, подставляя лицо последним лучам заходящего солнца. Тело ломит от усталости, но она рада тому, что успела сделать всё, что планировала за день.       Все эти несколько дней с приезда она спала в своей старой комнате, которую за годы ее отсутствия превратили во вторую кладовую. Поэтому она весь день потратила на то, чтобы разобрать комнату и выкинуть ненужный хлам, который успел накопиться в их небольшом доме за последние шесть лет. Ей удалось утрамбовать все нужные вещи в одной кладовой, а свою комнату сделать пригодной для жизни. Она даже нашла в себе силы разобрать свои чемоданы и бесконечное количество коробок, заклеенных скотчем, в которых она привезла всё добро, накопленное за шесть лет в Стамбуле. Ей оставалось лишь вынести гору мусора, которую она вынесла из дома, но она решила отложить это дело и заняться приготовлением ужина.       Несрин и Джемиле привычно отсутствовали, находясь в особняке Гюльсоев, а Четин решил прогуляться до одного из своих собутыльников, поэтому Фирузе была предоставлена самой себе. Эрен тихо делал уроки в углу, не отвлекая её от готовки, а отец сидел в гостиной и смотрел телевизор. Фирузе с горечью вспоминает вечера в Стамбуле. Перед глазами встают хохотушка Мелек и всегда серьезная Караджа, которые скрашивали ее одиночество своими вечными спорами. Фирузе невольно улыбается, вспомнив, как однажды сказала им, что ощущает себя Кронком из старого мультфильма Приключения императора Кузко. У Кронка всегда в моменты дилеммы на плечах возникали дьявол и ангел, каждый из которых пытался склонить добродушного великана на свою сторону. — Я точно ангел! — Утверждала Мелек, придавая своему лицу выражение чистой невинности. — Даже мое имя подходит! — А я, получается, дьявол? — С опасной улыбкой уточняла Караджа. — Потому что я «темноволосая»?       Все трое заливались смехом и вдавались в слишком серьезные рассуждения о персонажах мультфильма. И в компании этих замечательных девушек Фирузе проводила почти каждый вечер, не чувствуя одиночества или печали.       Теперь все было по-другому. У Ферайе здесь была своя жизнь, увлечения, друзья. Её младшая сестра даже парня умудрилась себе найти, в отличие от Фирузе, которая после предательства Аяза не рисковала больше открывать кому-то свое сердце. С братом отношения у Фирузе никогда не было особо близкими, потому что она видела в нем еще более корявую копию их слабовольного отца. Хотя Четин даже здесь оказался хуже всех, непонятно от кого унаследовав невероятную лень и желание легкой наживы. Алейна и вовсе до сих пор ощущалась для Фирузе как инородный элемент, так же, как и её змея-мать. Однако, к Алейне Фирузе все же относилась лучше, чем к Джемиле. Девушка была такой же вредной и падкой на деньги, как ее мать, но в ней не было этой всепоглощающей злобы и желчи, что текла в жилах Джемиле вместо крови. Поэтому порой Алейна вызывала в Фирузе меньше раздражения, чем родные отец и брат. А те люди, кто мог бы унять это раздражение, находились очень далеко.       Фирузе вспоминает утреннюю встречу с Атешем. Вот уж кого из старых знакомых она совсем не ожидала увидеть. И если бы не его прожигающий взгляд почти черных глаз, она бы не узнала его. Из долговязого тощего мальчика, каким его помнила Фирузе, Атеш стал высоким, статным мужчиной с сильным, волевым лицом, будто бы состоящим из одних острых углов. Он не был красавцем в общепринятом смысле, уж Фирузе в Стамбуле насмотрелась на смазливых парней, мало чем похожих на мужчин. Атеш был не таким. В нем чувствовалась внутренняя сила, харизма, неизбежно притягивающая взгляды прохожих. Эта его «непохожесть» на всех её знакомых парней на несколько мгновений вновь окунула Фирузе в волнующее предвкушение, которого она не испытывала с тех пор, как рассталась с Аязом. А когда он открыл перед ней двери и галантно пропустил её вперед, полумертвые бабочки в животе вновь ожили, заставляя ее смутиться от почти забытых чувств.       Тем больше было сожаление Фирузе после того, как Атеш предложил оплатить её кольцо. В голове тут же всплыли стамбульские парни, которые считали, что могли купить её за красивую безделушку или ужин в ресторане.       «А чего ты ожидала? Он столько лет прожил в Америке, а ведь там намного более свободные взгляды. В противном случае, он был бы слишком идеальным, чтобы быть настоящим», — ругал её внутренний голос.       «С чего ты вообще решила, что он хотел тебя «купить» этим подарком? Перестала быть пацанкой Фирузе и поверила в свою неотразимость? Приди к себя, это была обычная вежливость». — Спорил с ним голос разума.       В конце концов Фирузе решила перестать думать об этом. Вряд ли они так часто будут пересекаться с Атешем, чтобы ее домыслы стали проблемой. Фирузе отбрасывает ненужные мысли и сосредотачивается на готовке. Она готовит любимые лахмаджуны Ферайе, чтобы порадовать ее, когда она вернется с празднования своего дня рождения. Дом постепенно наполняется людьми. Сначала возвращается пьяный Четин и тут же заваливается спать. Затем приходит Несрин. — Дочка, а почему так рано вернулась? — Спрашивает у невестки Мухсин. — Гюльсои отправились в гости к Бакырджи, — отвечает Несрин. — К добру ли? — Не знаю, папа Мухсин. Но я слышала, что господину Атешу сватают дочь господина Вурала.       Фирузе посмеивается себе под нос. Видимо, главной причиной возвращения Атеша в Турцию было желание его деда поскорее обзавестись правнуками.       «А почему бы и нет? Такие гены не должны пропадать впустую», — мелькает в голове шальная мысль, которая заставляет Фирузе смутиться от самой себя. — Фирузе, а Ферайе почему не вернулась еще? Уже поздно, — взволнованно говорит Мухсин. — У неё ведь день рождения сегодня, папа. Пускай девочка развеется, — встает на защиту сестры Фирузе. — А ты почему не на праздновании? Заодно и присмотрела бы за младшей сестрой, — ворчит отец.       Фирузе стискивает зубы, чтобы не ответить отцу какой-нибудь колкостью. Гнев на секунду ослепляет её настолько, что она промахивается ножом и едва успевает уберечь пальцы от пореза.       «Пора бы уже привыкнуть. Как только родилась Ферайе, ты перестала быть ребенком и навсегда стала старшей сестрой», — мысленно ругает себя Фирузе.       Это было незаживающей раной внутри девушки. Рождение Ферайе лишило ее детства и повесило на нее ответственность, которой она не просила. И если в детстве Фирузе с радостью помогала матери присматривать за младшей сестрой, то с возрастом ей стала понемногу открываться глубина всей несправедливости, обрушившейся на неё. Фирузе смотрела на старшего брата, жизнь которого никак не изменилась после рождения Ферайе, и это вызывало в ней раздражение, которое не должен испытывать девятилетний ребенок. Четин продолжал наслаждаться жизнью, обласканный матерью, как первенец и единственный сын, Ферайе была младшим ребенком, которого любили просто за то, что она есть, а Фирузе… Фирузе просто была. Младшей сестрой Четина, когда ему нужно было что-то принести или сделать; старшей сестрой, когда нужно было присмотреть за Ферайе, сильной девочкой, когда нужно было ухаживать за отцом-инвалидом. Она была всем, только не любимой дочерью. Не ребенком, которого нужно ценить и оберегать, а ломовой лошадкой, на которую все так и норовили добавить новый груз. — У Ферайе своя компания, свои друзья, папа. Меня слишком долго не было в этих краях, поэтому я решила не портить сестре праздник, создавая неловкость. Ты ведь знаешь Ферайе, ее нежное сердце не вытерпело бы, и она весь вечер провела бы подле меня, чтобы мне не было одиноко. Я не могла так с ней поступить, — отвечает отцу Фирузе, накрывая на стол. — Да и Ферайе уже не маленькая девочка, папа Мухсин. Незачем к ней приставлять Фирузе, — соглашается с ней Несрин.       Фирузе благодарно кивает невестке и зовет всех за стол. Для Ферайе она решает испечь свежие лепешки по ее возвращении, поэтому за стол они садятся, не дожидаясь Алейны и Ферайе. Ужин проходит в молчании, так как Несрин не сумела разбудить пьяного Четина, и Фирузе радуется этой короткой передышке от вечных недовольств брата. После ужина она убирает стол и моет посуду, а затем читает Эрену сказку перед сном. Фирузе почти не знала племянника, поэтому пользовалась любой возможностью сблизиться с мальчиком. И у нее это неплохо получалось. — С тобой в доме появился какой-никакой порядок, Фирузе. Даже Эрен вовремя спать ложится, — улыбается ей Несрин. — Я рада, что от меня есть польза, — язвит Фирузе. — Не кусайся, Фирузе. Я же от чистого сердца, — говорит Несрин, шутливо пихая ее в плечо. — Ладно. — Выдыхает Фирузе. — Прости, просто папа разозлил меня. — Понимаю. Что поделать, Ферайе всегда была его любимицей, — пожимает плечами Несрин. — Я пойду к себе. Надо разобрать свои вещи.       Фирузе убегает от невестки, чтобы не продолжать этот неприятный разговор. В такие моменты она чувствовала отвращение к самой себе за то, что хотя бы на секунду могла обвинить Ферайе в своем положении. Она очень долго работала над своим гневом на родителей, чтобы не выплеснуть его на ни в чем не виноватую Ферайе. Её младшая сестра не была ответственна за своих незрелых родителей, которые выбирали любимчиков среди детей. Но их мать умерла, отец до конца своих дней прикован к инвалидной коляске, и ей некому было излить свою душу. Поэтому горечь, разочарование и гнев копились в ней, порой вырываясь наружу в виде истерик и панических атак. Фирузе лишь надеялась, что не навредит никому из семьи своими чувствами, которых было слишком много для нее одной. — Аллах-Аллах, это что за ужас?       Высокий голос Алейны заставляет задумавшуюся Фирузе вздрогнуть. Она видит Алейну с Ферайе, вернувшихся домой. Фирузе встает с диванчика и бросает на Алейну насмешливый взгляд. — Да вот, Алейна, комнату свою старую решила от мусора очистить. Жаль, с твоей головушкой так не прокатит, — ухмыляется Фирузе.       Ферайе тихо прыскает в ладошку, а Алейна так и застывает с открытым от возмущения ртом. Фирузе смеется над сводной сестрой. — Рот прикрой, душа моя, а то муха залетит. — Шутит Фирузе. — На кухне еще теплые лахмаджуны остались. Иди и поешь, пока не остыли.       Алейна хочет что-то ответить, но на словах про лахмаджуны она закрывает рот и быстрым шагом поднимается на кухню. Фирузе качает головой. Алейна всегда любила поесть. Если бы не ее тщеславие, которое не могло позволить ей выглядеть плохо, то Алейна уже давно была бы пышечкой. Ферайе подходит к сестре и обнимает её. — Я скучала по твоему острому языку, Фирузе. Никто не может так заткнуть Алейну, как это делаешь ты, — бубнит она ей в плечо. — Всегда к твоим услугам, мой лунный лучик, — отвечает Фирузе, поглаживая ее по волосам. — Сейчас подождем, пока она поест, а потом я тебе испеку свежие лепешки. — Не нужно, сестра. Я наелась, — отнекивается Ферайе. — И где же ты успела поесть? — Девочки забронировали для нас ресторан. Там и поела.       Фирузе слышит дрожь в голосе Ферайе. Та прячет от нее взгляд. Фирузе тянет сестру за руку в свою комнату. — О, ты освободила свою комнату. Красиво получилось, — говорит Ферайе. — Оставь свое притворство для папы, девочка. — Фирузе хлопает по постели рядом с собой. — Я вижу, что что-то не так. Садись, рассказывай. — Ничего страшного не случилось, Фирузе, — Ферайе садится рядом с сестрой. — Просто неприятный случай в конце вечера произошел. — Что за случай? Опять Алейна цеплялась к тебе? — Нет, не Алейна. Просто один парень напился и стал приставать. — Кто это был?       Гнев вновь пробуждается в Фирузе, но на этот раз она не чувствует вину за него. В этот раз она имела на него право. Пускай её семья не была идеальной, но Фирузе не могла и мысли вынести о том, что кто-то может навредить её близким. — Я знаю этот взгляд. — Ферайе хватает её за подрагивающие от злости руки. — Все хорошо, сестра. Парни из нашей общей компании защитили меня и поговорили с этим придурком. Не о чем беспокоиться.       Фирузе хочет возразить ей. Хочет найти этого идиота, за шкирку притащить в полицейский участок и написать на него заявление, чтобы он хотя бы несколько суток посидел в изоляторе и подумал о жизни. А потом Фирузе вспоминает о реалиях турецкой судебной системы, которая почти всегда становилась на сторону мужчины, и её пыл угасает. Она делает глубокий вдох. — Ты же не пойдешь искать его по всему городу, чтобы потом призвать его к правосудию? — Спрашивает Ферайе. — Нет, — коротко отвечает Фирузе. — Вот и славно. — Ферайе встает с кровати. — Я пойду спать, сестра. Этот день меня утомил. — Хорошо. Спокойной ночи. — Спокойной ночи.       Ферайе уходит. А Фирузе продолжает думать об этом ублюдке, который посмел испортить день рождения её младшей сестры. Ей становится душно, и она выходит из комнаты. Куча мусора посреди двора будит в ней раздражение. Поэтому она со злостью взваливает на себя несколько пакетов, ногой открывает дверь и выходит на улицу. Она медленно плетется в сторону мусорных баков, уже пожалев о своем порыве. Но ее упрямство побеждает, поэтому она продолжает идти к своей цели, не обращая внимания на режущую боль в ладонях от ручек пакетов. — Не слишком ли большую ношу ты на себя взвалила?       Бархатистый бас заставляет её вздрогнуть и выпустить из рук пакеты. Благо, узлы оказались крепкими, и мусор не разлетелся по всей округе. Она оборачивается с перекошенным от злобы лицом и встречается со смеющимися глазами Атеша. А он стоит перед ней в безупречном светло-сером костюме и белой футболке и выглядит совершенно чужеродно на фоне старых улочек. Фирузе бросает короткий взгляд на себя, вспоминая, во что же она одета. Ее потертые серые штаны, которые она называла «выбрасывать жалко, но для уборки сгодится», и старая белая майка с коротким рукавом, в отличие от одежды Атеша, с окружающей действительностью сочетались просто прекрасно. Это небольшое наблюдение смешит её, поэтому вместо ответа она лишь коротко смеется и опускается на корточки, чтобы собрать разбросанные по земле пакеты. — Секунду назад чуть не заморозила меня взглядом, а теперь смеешься. — Лицо Атеша внезапно оказывается напротив её лица, когда он начинает собирать пакеты вместе с ней. — Что тебя рассмешило, Фирузе? — Да так. — Фирузе пожимает плечами. — Уж очень нелепо ты смотришься в своем костюмчике на фоне наших кривых-косых улочек.       Атеш медленно проходится взглядом по ней, на секунду задержавшись на ожерелье на ее груди. Фирузе чувствует, как кожа покрывается мурашками от этого взгляда. — Зато твой образ вполне соответствует местному антуражу, не так ли? — Улыбается он. — Вроде того, — отвечает Фирузе. Она тянет руки к пакетам в руках Атеша. — А теперь я попрошу вас отдать мне мой мусор, господин Атеш. — Ну уж нет, Фирузе. За помощь в выборе подарка маме я тебя так и не отблагодарил. Считай это оплатой за твою консультацию, — подмигивает ей Атеш. — Я же говорила, первая консультация новым клиентам бесплатная, — невольно улыбается его шутке Фирузе. — Да и что это за оплата такая — помочь донести мусор? Так ты оцениваешь мой труд? — Останусь должен, мастер. — В глазах Атеша вспыхивает искра, от которой внутри Фирузе на мгновение оживает давно потухший огонь. — Расплачусь позже.       Фирузе сдается и позволяет ему забрать половину пакетов. Они молча идут в сторону мусорки. — Решила сделать генеральную уборку? — Спрашивает Атеш, чтобы нарушить неловкую тишину. — Разобрала свою старую комнату. А то они за годы моего отсутствия превратили её в еще одну кладовку, — отвечает Фирузе. — Понимаю. — Кивает Атеш. — Мою комнату после переезда сделали гостевой спальней. И только после ремонта в особняке я вновь обзавелся своим углом. — Обидно, не правда? — Зачем-то спрашивает Фирузе. — Да, — коротко отвечает Атеш.       Они вновь замолкают. Фирузе вспоминает слова Несрин. — Как прошел ужин у Бакырджи? Удалось им охомутать свободного парня? — Спрашивает она.       Громкий смех Атеша удивляет её. Она не ожидала от столь сдержанного человека такого заливистого смеха. Отсмеявшись, Атеш поворачивается к ней. Фирузе с трудом отводит взгляд от его темных глаз. — Дед спит и видит, как я женюсь и подарю ему правнука. Только меня он спросить забыл, хочу ли я этого. А я очень не люблю, когда меня заставляют что-то сделать. — Атеш виновато улыбается. — Бедная девушка даже не понимает, от какой беды я ее уберег своим упрямством. — Типичный Овен, — шепчет себе под нос Фирузе. — Что? — Переспрашивает Атеш. — Ничего-ничего, — отмахивается Фирузе. — Так значит, не любишь, когда тебе указывают? — Настолько, что назло готов сделать все ровно наоборот, — кивает Атеш. — Ну точно Овен, — закатывает глаза Фирузе. — Только не говори, что ты веришь в эту ерунду. — Усмехается Атеш. — Ты же работала юристом. — А что, юристам по закону запрещено увлекаться астрологией? — Нет, просто я всегда думал, что люди подобных профессий не обращаются к мистике и эзотерике. Мне всегда казалось, что это удел женщин возраста моей матери, которым нечем заняться в жизни. — Думай, что хочешь, но чем больше ты говоришь, тем больше я убеждаюсь в том, что астрология права.       Фирузе неожиданно для самой себя с жаром вступает в спор с Атешем. Они незаметно доходят до мусорки и поворачивают обратно, продолжая спорить. Фирузе нравится приводить аргументы в ответ на слова Атеша, который дискутирует на тему гороскопов слишком серьезно для столь критически мыслящего человека. — Но ведь это бред — верить в то, что положение звезд и планет в момент рождения человека хоть как-то может повлиять на характер и судьбу человека, — тихо произносит Атеш. — А это явно твой Меркурий в Козероге говорит, — парирует Фирузе.       Она не любила спорить с людьми на такие шаткие темы, как вера в потустороннее, потому что обычно в таких спорах никакая истина не рождалась. Но ей почему-то понравилось выводить Атеша на эмоции. Он не повышал голос, не кричал, не жестикулировал. Но Фирузе видела его напряженную челюсть, выступившие на шее вены, нахмуренные брови, и понимала, что это были явные признаки того, что их обладатель вот-вот потеряет терпение. И ей нравилось дразнить этого зверя внутри Атеша. Она не понимала причин такого своего отношения к этому мужчине, но честно сознавалась себе в том, что он очень сильно воздействовал на неё.       Атеш вместо очередного аргумента лишь тихо усмехается. Фирузе знала этот снисходительный смешок. Уж слишком часто такие смешки звучали в ее адрес в Стамбуле. Но со стороны Атеша это не ощущается как насмешка. — Юрист, знаток ювелирного дела, а теперь еще и любительница астрологии. Странная смесь, — улыбается Атеш.       Фирузе с удивлением понимает, что они уже дошли до её дома. Время в компании Атеша пролетело совсем незаметно. — Это потому что я Змееносец по гороскопу, — шутит Фирузе. — Нет такого знака зодиака, — говорит Атеш. — А тебе откуда знать, ты ведь этим не интересуешься? — Дразнится девушка.       Оба тихо смеются, глядя друг на друга. Фирузе впервые с момента, как ей пришлось вернуться домой, чувствует себя тепло и уютно. Взгляд Атеша меняется, становясь глубже и проникновеннее. — Спасибо за то, что скрасила мой скучный вечер. Благодарю за продуктивный спор, — тихо шепчет он, и от этого шепота Фирузе хочется сжать пальцы в кулаки. — Спасибо, что помог донести мусор, — отвечает она. — Не забывай, я еще должен, — ухмыляется Атеш. — Спокойной ночи, Фирузе. — Спокойной ночи, Атеш, — прощается Фирузе.       Она заходит домой и закрывает дверь. Запоздалая дрожь проходит вдоль позвоночника, разнося обжигающий холод по всему телу. Она в полудреме переодевается в пижаму и ложится спать. Всю ночь ей снятся чьи-то черные глаза.