К.П. Особая миссия.

      Обычно люди адекватные. Либо просто так считают, чтобы считать себя адекватом, имея при всем этом собственные ебанутые или приоритетные заскоки. Лью считает себя неадекватом последние пару дней, уже чуток — вообще начнет считать себя трупом. Раньше было намного легче, а сейчас… … Было невыносимо стоять даже с опорой на стол.       Хотелось напиться, но не кофе, которое он сейчас пил, а что-то более крепкое, с градусом. Хотелось открыть окно и слушать, как снизу люди идут работать, заводили двигатели машин и выезжали на общественные дороги, что под конец рабочего дня вернуться обратно. Хотя бы они живы, целы и здоровы. Однако машина, украденная у Курта, стояла на одном и том же месте уже «долго».       Чуть простонав от боли, разливающейся по всему телу, Вудс немного поморщился. Сейчас слишком рано — небо только окрашивалось в малиновый, отгоняя ночной фиолетовый, постепенно добавляя золотистые мазки на небесное полотно и придавая облакам непонятный цвет, который завораживал.       Стоять в одних джинсах, пока все тело походило на зашитый баклажан — отстойно. Ничего не делать — отстойно. Вообще ничего не делать — отстойно. Лью бы рад вернуться в прошлое, чтобы въебать себе разок-другой, чтобы он тогда промолчал.       Забавно, что он не справился с кучкой малолетних грабителей, отхватил и успел до смерти напугать Болтом. Кстати, о Болтом.       Она, бедняга, устала. Лью видел по ее сонным вечно глазам, что ей следует отдохнуть, но она отказывается. Она постоянно чем-то занималась. Встала рано, чтобы успеть что-то приготовить, тратила последние деньги на лекарства и мази, чтобы Смертоносный мог бы хоть день прожить без боли. Поддерживала столько, сколько могла, а потом специально включала грустный фильм, чтобы без озарений совести плакать перед Лью и врать, что всему виной только кино, а никак его состояние. И ведь этот человек когда-то утверждал, что не будет с маньяком.       Единственное, что омрачало все это — понимание, что он не проживет еще больше нескольких дней.       С ножевыми нужно обращаться в больницу, а Лью знал одно — там после будет ему обеспечено пожизненное заключение.       Он сидел с ножевыми на квартире родителей Болтом. Они еще на курорте, вся квартира была в распоряжении этих двоих…        Хобеллы не могли дозвониться до них — оба проебали телефоны, а возможности добраться до Ейсис нет.       Не было сил сесть в машину — ноющие боли в боку, куда проникало лезвие не единожды, выматывали.       Иззи отказывалась же ехать одной и оставлять Вудса при смерти. Он пытался дать Иззи надежду, что он и правда выживет, но уже врать не хотелось.       Ноги подкашивались, из-за чего пришлось кружку поставить на стол и экстренно опуститься на пол, отрывисто издавая болезненные стоны. До чего же… противно. Маньяк умирает мучительно, медленно, как и его жертвы в свое время, а он считает себя неадекватом чисто из-за того, что боится попасть в тюрьму… Видимо, стало еще хуже, потому что зашитые швы руками Иззи все же разошлись.       Принять факт, что уже вот-вот и он… Ну, трудно, тяжело. Все слишком рано так кончится. И такой глупой смертью… Становилось тошно. Тошно настолько, что скривив губы, он чуть запрокинул голову и позволил себе слабость тихо и слезно смириться.       С кухни единственным источником звука был легонько гудящий холодильник, тикающие часы, всхлипы, которые переходили в едва слышный заглушеный вой, когда мужчина кусал себя за ребро ладони, боясь потревожить спящую и разбудить. Последнее было бы очень грустным — она бы поняла, что он боится смерти, а значит нагло врал ей.       И чисто по своей человеческой натуре сжимая места, из которых вытекала кровь, Лью… Метался перед выбором: думать, что это правильно или нет. Правильно, что он умирает так, чтобы больше не принести никому боли и страдания, или нет — был бы шанс исправится. Солнце уже во всю светило. Болтом только-только стала приоткрывать глаза, как поняла, что Лью нет рядом. "Возможно, ему стало лучше." - что-то подобное пролетело еще в сонной голове, которая еще не осознавала, что нечто алым на полу кухни были написаны слова "Te amo. Lo siento por todo", и последнюю букву накрыла уже прохладная ладонь, а любимая зелень в глазах померкла.