Гоферов отпрыск

Тщательно протерев нож от крови, и убрав с плаща пятна, Ноа огляделся: Отродий было много. Слишком много, учитывая то, что отряд уже некоторое время находился в городе, по возможности их истребляя. Что-то влекло исчадий в город. Что-то… или кто-то? Ноа вспомнил, как возле бездны, куда рухнула база, замешкались на несколько мгновений отродья, когда Лэйн оказалась рядом с ними. Точно не поняли, что она - добыча. Точно спутали её с кем-то. Переведя дух, Ноа по одному стянул тела в овраг: охота вышла удачной, он уничтожил около дюжины, но математик не обольщался. Успех заключался исключительно в том, что он заранее приметил место для охоты, использовал засаду с уловками и правильно рассчитывал каждый удар. Подобная роскошь была доступна только в одиночку, когда рядом не было тех, кого следовало защищать. Так что, его выходка, хоть и была спонтанной, но исключительно продуманной. - Ноа? Это ты? Нож тонко, обиженно зазвенел, вонзаясь в дерево, рядом с которым, присев, обнаружился Ян. Убедившись, что его больше никто не собирается убивать, тот выпрямился, с изумлением рассматривая побоище. - Ян, какого чёрта?! - раздражённый Ноа подошёл вплотную, вытаскивая засевший в стволе нож. - Совсем мозги отморозил в этой тайге и забыл, что ко мне нельзя подходить во время охоты? Они несколько раз обговаривали подобное, после того как Ян обнаружил его после очередной охоты и решил присоединиться к его… авантюре. Точнее, после того, как Ян пару раз тоже не попал под нож в пылу боя. Ноа не был бойцом, хоть ему и пришлось стать солдатом. Он был был математиком, а значит… Признаться честно, немного сумасшедшим. Математика царица не только наук, но и абсурда, ведь чем больше её тайн открывается разуму - те больше разум лишается границ. Границы необходимы. Границы прекрасны, и когда они нарушаются, когда ломаются, через боль и кровь, это… … редко приводит к чему-то хорошему. Ноа встряхнул головой, выбираясь из размышлений, и, сложив свой клинок в ножны на бедре, снова спросил: - Как ты здесь оказался? Разве ты не собирался оставаться в Европе? - Пришлось изменить планы. - погрустнел Ян. - Но кое-что узнать по твоему делу удалось, в нём замешан некто по фамилии… - мужчина потянулся к внутреннему карману, доставая из неё записную книжку и вчитываясь в заметку. - А, вот, Лоран. - Что?! - прошипел Ноа. Он очень, очень надеялся, что ослышался, но слух, в отличии от зрения, никогда его не подводил. Однако, просмотрев запись самостоятельно, Ноа смог только выдохнуть сквозь зубы. Проклятое семейство… Верить в то, что всё это устроил один человек, он не мог, потому что не мог один человек натворить столько зла разом! Через силу выдохнув и вернув дневник, Ноа попытался систематизировать новые сведения. Лоран… Неприятно, но информативно, и как минимум - успокаивающе. Значит, он не параноик. Просто всё действительно взаимосвязано. - Ты вернёшься в команду? - с надеждой спросил Ноа и Ян кивнул. - Не сейчас, но вскоре. Мне нужно ненадолго вернуться, не так далеко отсюда я нашёл подозрительных ребят, нужно присмотреть за ними. - Помощь нужна? - Ноа, на самом деле, был рад, что Ян, как и он, предпочитал действовать в одиночку, но осознавал, что далеко не всё на свете можно сделать одному. - Была бы полезна, - кивнул тот, тут же добавляя, подпинывая ошмёток крыла отродья. - Но вижу, что у тебя самого здесь дел полно, не говоря о том, что Дмитрий вряд ли отпустит тебя в самоволку. Ноа поневоле скривился - что есть, то есть, Ротков - это не Европа, хоть и обезлюдевшая, но компактная и остатками дорожного покрытия. Здесь, в России, из дорог - только направления. При всём желании, за сутки, что он мог притворяться больным, попросив Анну себя прикрыть - не обернуться. - Хорошо. Тогда рад буду встретить тебя снова. - кивнул Ноа. Они никогда не прощались - было в этом что-то от добровольного суеверия, словно несказанные слова становились ещё одной нитью, связывающих их со следующей встречей. Ян махнул рукой и скрылся за деревьями, а Ноа… Ноа со усталым вздохом отправился обратно. До рассвета оставалось ещё несколько часов, а ему ещё нужно было успеть пробраться через дежурных к себе на второй этаж. К себе, хах… уже не к ним.

***

Ноа не нравилась идея идти к Романову. Было в мужчине что-то… иррационально отторгающее. Ни аристократические повадки, ни эстетически достойная внешность, ни покладистое поведение и помощь другим не могли избавить Ноа от ощущения зловещей долины. Борис походил на рыцаря, нет, на русского аристократа прошлых веков, старомодный и верный себе, своим принципам, но при этом… Он старался быть слишком идеальным, чтобы быть на деле таковым. Ноа не был бы удивлён, если бы прочесав поместье ещё раз, они нашли гниющий и стареющий вместо владельца портрет. Заметив его напряжение, Лэйн в какой-то момент остановилась на полпути. - Тебе не нравится Романов? Ноа поморщился, цыкнув языком. Глаза снова подкатились ко лбу, но это была его естественная реакция на большинство людей и их далёкие от логичности поступки. - Мне много кто не нравится. Зато тебе он пришёлся по вкусу. Лэйн сосредоточенно прищурилась, выдохом грея пальцы - она умудрилась найти себе красивую шубку и тёплую пятнистую шапку, но не перчатки. - Почему ты так решил? Ещё раз цокнув, Ноа молча передал ей свои, складывая руки в огромные, а главное - тёплые, карманы. Лейн покосилась на добычу, но живо натянула, не усугубляя обморожение, благо, велики те были совсем немного и то, в длине пальцев - ладони у Ноа были аккуратные, лишь немногим крупнее, хоть и хваткие. - Потому что он красивый, вежливый и точно не будет тебя в чём-либо винить в отличии от наших обормотов. Слишком хорошо воспитан. Ноа мог подозревать его, окутанного, точно шубой, серой с алым подбоем, дымкой в чём угодно, но пока тот не проявил себя - лишь подозревать. Но манер мужчины это не умаляло. - Может быть и так. - ещё сильнее прищурилась Лэйн. - Но с чего ты взял, что он понравится мне? Ноа моргнул. В вопросе угадывался подтон, один из тех, что он научился вычленять, но никак не опознавать, не говоря о том, чтобы реагировать верно. Зара говорила, что в таких случаях следует отвечать инстинктивно, ведь именно для получения такой реакции и задаётся вопрос. - Это было… статистическим предположением. Женщинам же нравятся высокие богатые. красиво ухаживающие блондины с таинственным прошлым? А вёл себя Романов действительно… красиво. Настолько, что в первую встречу Ноа сам умудрился им очароваться. Поддаться чужому благородству, светло-золотому ореолу, словно окружившему мужчину. Ноа даже задумался, стоит ли попытаться во флирт или не позориться, пока не пожал чужую руку и не увидел треклятую дымку, вместе с гнилостным пеплом, оставшимся на ладони. Борис отнял свою руку тоже спешно, словно обжёгся, и посмотрел уже… иначе. Не сказать что хуже, или злее, но багровый огонёк вместо левого зрачка Ноа ещё с час развидеть не мог - его синестезия подчас была слишком упряма. Лэйн, чуть помедлив, кивнула. - Нравятся. Но это слишком обобщённое мнение, не всегда верное в конкретных случаях. - ответила она, дергая плечом, проходя вперёд, пока не замерла несколько шагов спустя. - Ноа? Ноа снова моргнул пару раз, а затем, на секунду повесив голову, вздохнул. Женщины! Никакое доказательство даже самой сложной теоремы не сравниться по сложностью с вниканием в их мышление. Но… разве из-за своей невозможности, невероятности, неописуемости они и не великолепны? Покачав головой, скрадывая улыбку, и гася в себе лишённую надежды и будущего догадку(наверняка ещё и неверную, но приятную), он нагнал её, произнося: - Да. Иду.

***

Чай по семейному рецепту Романовых походит на… смолу. Ноа цепенеет, ощущая, как в миг ставшее вязким вещество зубы с дёснами, а язык - с нёбом, после чего вальяжным комом скользит по горлу, заставляя задыхаться. Даже сладковатый ореховый привкус - ничто иное, как маска миндального циана. Ноа что-то говорит, но даже не помнит, что. Лишь как губы снова обжигает чай - на ту секунду, когда он делает глоток, тварь, сжалившись в предвкушении, освобождает глотку, позволяя дышать. Ноа должен дышать - его мозгу необходим кислород, для того, чтобы получать энергию для поиска выхода из ситуации. Первый - инстинктивный: Ноа просто выходит прочь, подальше от отравы, поближе к свежему воздуху. Ноа сползает по двери, быстро снимая очки, складывая те в нагрудный карман, после чего прижимает ладони ко рту, но тут же отнимает их, едва успев повернуть голову вбок, когда живой упрямый ком лезет наружу между губ. Он чувствует, что хоть смолы не осталось внутри, она снаружи, обливает его вязкими тёмными подтёками, жаждет утопить в своей тяжести, и всё его нутро, вся его натура противится этому, дрожит, идёт волнами выворачиваясь, точно сфера: плавно до дрожи, невозможно, почти до перегиба, до излома, но не достигая его в сотых микрон, пока весь он не оказывается выше источника обнажив себя изнутри. Бурая краснота заливает всё вокруг из-за чего два золотистых блика сверкают ржой. Ноа встаёт, ощущая, как осыпаются чёрным прахом под его дланью некогда светлые своды. Делает шаг - и удивляется, как не ломится под пятою обернувшийся пеплом пол. За спиной, сгибаемой от бремени и боли - щерит зубы чернота, он чует - ему надо туда, поворачивается, но замирает, услышав шаги. Младший, тёмный бог скалится своим клыком с его бедра, поздуживает жаром, жаждой крови - тёплой, живой, чистой, но смолкает в ладони, охваченной золотой меткой почти до локтя, вплетаясь в неё, становясь острым вишневым росчерком. Горн в голове трубит набатом, требуя вернуться туда , где тускло, разгораясь лишь, кипит лазурь и… Он стонет, хватаясь за плечо. Ядовитая зелёная пчела заполняет ядом вены, как голову - чернотой…

***

“Ноа, Ноа!” Зара смеётся, тащит его за руку за собой туда, где свет рассекает тьму пятнами. Ноа не любит танцы, не любит шум и суету, но Зару он любит больше, поэтому покорно позволяет себя утащить на танцпол и почти не закатывает глаза, когда Зара обнимает его за шею, прижимаясь ближе. Почти. Музыка с безумно-трескучей сменяется чем-то медленно-романтичным, и Ноа даже удаётся перемещать ноги в такт, не отдавливая чужие. Зара улыбается, тянется на носочках, клеймя губами тут же вспыхнувшую скулу, а после тихо, утомлённо, прикрывает глаза, укладывая голову ему на грудь. Теперь они лишь тихонько покачиваются на одном месте, пока Ноа целует её в макушку, поглаживая лопатки - острые-острые, ещё чуть-чуть, надави сильнее, крылья наружу от счастья вырвутся. Под светом стробоскопа её светлые волосы становятся вишнёво-винными, когда она тихо-тихим, самым шёпотом в сердце, спрашивает: “Ноа, а ты правда будешь со мной всегда?” Ноа лишь улыбается, стискивая её чуть крепче. Как, как он может её, невозможную, невероятную, оставить? “Ну, я же обещал, помнишь?" Зара упирается подбородком в его грудь, поднимая лицо, и улыбается, прищурившись. “Да, помню…” На секунду, ту самую, когда она поднимает руку, чтобы протянуть её к нему, они оказываются в полной темноте, а затем всё заливает красным. Ноа хрипит, видя выскобленные дыры на месте глазниц и тянущуюся к нему руку - окровавленную, со змеёй креста, обвившую её цепью почти до кончиков покрытых кровью пальцев. Зара, уже истлевшая до черепа, улыбается ему. “Спасибо, что сдержал клятву и избрал меня..."

***

- Быстрее, он приходит в себя! - Блокиратора осталось мало! Кто же знал, что мы не сможем сломать ему мозг, как первому?! - Чёрт, тогда тащите цепи! - Но тогда их не хватит на других! У Ноа зубы скоро друг об друга сотрутся - от чужого взгляда, от чужой воли, от чужого присутствия, гадко-жаркого, давящего, точно вожак - на горло наглого щенка, попытавшегося занять его места в стае, хочется рычать. Он и рычит, заставляя испуганных шавок смолкнуть, пока не слышит раскатисто-благостное: - Цепи нужнее здесь. Не факт, что военные нас найдут, а вот то, что кое-кто будет очень зол, когда очнётся - точно… Он не слышит, но чувствует, как Борис подходит ближе, и, опустившись на одно колено, хватает за чёлку, заставляя повернуть голову. Золото под веками вспыхивает алым, заставляя на выдохе, на рыке открыть рот в оскале. Ноа кожей чувствует, как кроме боли, злости, даже некой зависти в голосе Романова проскальзывает любование на грани восторга, словно ещё миг - вцепится в губы поцелуем, искусав до крови. Но он лишь наклоняется ближе, пальцы переплетает, большим благоговейно по шраму проводя, шепчет, уже на английском, ликования не тая: - Кто же знал, что мне окажут такую честь… Будь моим гостем, Первый…