Принц и нищий

— Я, конечно, поговорю об этом с руководством, — Стефан делает глоток вина и оттягивает галстук. — Но ничего обещать не могу — слишком уж это неудобная для них затея. Увеличивать количество мест в кадетском корпусе… навряд ли они найдут средства, особенно учитывая то, что это потребуется сделать для уроженцев Подземного города. Эрвин кивает, понимая, что он просит о невозможном. Идея не дает ему покоя со вчерашнего вечера: после прогулки с Мари и Найлом он опять засел с книжками в своей комнате и размышлял о плане переселения подземелья. «Может, предложить хотя бы детям поступить в кадеты с условием, что они потом не будут претендовать на места в полиции и гарнизоне?» Ряды разведчиков, которые с каждым годом становятся все меньше, пополнятся, а подростки, приговоренные к вечной жизни во тьме, выберутся наружу. — Еще я сомневаюсь, что многие согласятся на такое предложение — большинство из них потом пойдут на корм титанам. В подземелье шансов выжить у них будет побольше, — добавляет Стефан. Эрвин огорченно рассматривает скатерть, чувствуя на себе взгляд отца: он не вмешивается в разговор, просто слушает, изредка делая глотки из бокала. Найл тоже молчит, уткнувшись в тарелку и поедая салат. Повисает молчание — тяжелое, неловкое, оно превращает дружеский ужин в какие-то вынужденные поминки. Эрвин не может понять, почему его блестящая идея натыкается на такую плотную стену непонимания. Он ожидал совсем иного: похвалы, одобрения, того, что Стефан чуть ли не сразу бросится обивать пороги министров с прошениями реализовать предложение Эрвина. — Кхм… — отец звонко ставит бокал на стол, — сынок, а ты спрашивал самих жителей Подземного города о том, что они думают по поводу твоей затеи? Эрвин бросает на него недовольный взгляд. — Я своими глазами видел, как они живут. Так нельзя. — Тем не менее, кто дал тебе право решать за них? — отец продолжает напирать. Эрвин не может поверить своим ушам: он совершенно не ожидал упреков с его стороны. — Ты сам знаешь, что люди часто привыкают к своей жизни и даже не думают о том, что можно жить по-другому, — терпеливо объясняет Эрвин, будто маленькому ребенку. — Они боятся изменений, даже если существуют в самых ужасных условиях. — Но это не оправдывает твои действия: ты не можешь принимать решения в одиночку, не спросив мнения тех, кого они затронут. — И как ты это представляешь? Что я, подросток, буду разгуливать по катакомбам с листовками и агитировать пьяниц и испуганных детей за то, что отсюда можно сбежать? Кто мне поверит? Одному ничего не добиться. Взгляд за стеклами очков становится жестким, словно Эрвин, сам того не понимая, задевает какую-то больную струну в душе отца. — С такими важными идеями надо быть осторожным, Эрвин. Я верю в то, что один человек может многое изменить, но к такому необходимо подходить с умом. А не решать все свысока, полагая, что твое предложение — правильное, не выслушав других людей. Если ты продолжишь так поступать, то из тебя получится просто «замечательный» чиновник — потом пополнишь ряды наших госслужащих, убежденных в том, что они лучше знают, что нужно народу. Стефан и Найл беспомощно переглядываются — они явно не ожидали, что между Смитами возникнет горячий спор. — Почему ты не поддерживаешь мою идею? Я не хочу копаться в книгах и просиживать штаны годами, как ты, я хочу действовать, — не выдерживает Эрвин. Найл судорожно вздыхает. — Эрвин… — начинает Стефан, но ему не дают закончить. — С чего ты взял, что я тебя не поддерживаю? — отец вертит в руке бокал, тонкая ножка выглядит невероятно хрупкой между его стиснутыми пальцами. — Я считаю, что ты правильно мыслишь, но действуешь сгоряча — это все, что я хочу до тебя донести. Нельзя о таком трезвонить в министерстве, основываясь лишь на своих наблюдениях, вопрос с подземельями нужно тщательно изучить, но необязательно тратить на это годы. Отец прав, но дух спорщика уже не остановить — усталость последних недель и раздражение от своего бессилия делают свое дело. — Мне кажется, ты просто мне завидуешь. Я могу просто взять и сделать и не боюсь делиться своими размышлениями с другими, не запираюсь в своем кабинете годами, мусоля какие-то непонятные проблемы. Он переходит грань, Эрвин это знает. Злоба на ночные бдения отца за кипами книг и туманные объяснения того, чем он занимается, принимает уродливую форму — оскорбления за ужином с друзьями, гадкие обвинения обиженного ребенка. Отец смотрит на него так, словно видит в первый раз. Эрвину становится страшно: он не привык ссориться, их семейные конфликты редко доходят до такого противостояния. Его накажут? Или будут мучить осуждающим молчанием после того, как гости уйдут? Эрвин не может понять. Отец собирается что-то сказать, но Стефан, видимо, решает, что наступает пора вмешаться. — Давайте сделаем так: Эрвин прибережет свою бунтовскую энергию для более полезных дел — не ссор с отцом, изучит вопрос с подземельями подробнее, а я обещаю поговорить с начальством о пополнении кадетов из рядов этих беспризорников. Спешить в любом случае не стоит, как и говорит твой отец, Эрвин: до нового набора еще много времени. Он примирительно смотрит на них обоих и толкает Найла плечом. Тот выпрямляет спину, согласно кивая. — Я аккуратно поспрашиваю у других кадетов, что они об этом думают. Боюсь, что над ребятами из подземелья могут начать насмехаться, если они попадут в корпус… Можно как-то подготовиться к их прибытию, если дело до этого дойдет. — Сомневаюсь, что их испугают ваши насмешки, — резко отвечает Эрвин. Он видел, через что там проходят, чувствовал их боль в своей руке, когда Леви снились кошмары. Он видел его страхи за металлической завесой осторожных глаз. — Ты как будто забываешь конечную цель нашей подготовки, — серьезно говорит Стефан. — Да, у детей подземелья будет несколько лет относительно спокойной жизни на поверхности, но потом большинство из них умрет. Им нужно это понимать. Отец вздыхает и смотрит в сторону, погружаясь в какие-то свои размышления. «Всегда он так, — разъяренно думает Эрвин. — Убегает в себя, ничего не объясняет, ничем не делится». — Значит, надо… — Эрвин не знает, что хочет сказать, он устал думать, устал предлагать варианты. Стефан кладет ему на плечо руку. — Эрвин, отдохни. Я понимаю, что тебя эта тема сильно беспокоит, но истощать себя вредно. Мы пришли к консенсусу, и пока стоит остановиться на этом. Эрвин молча соглашается и дает разговору свернуть в другое русло благодаря усилиям Стефана. Атмосфера становится менее гнетущей, Найл расслабляется, а отец приходит в себя, выныривая из своих мрачных мыслей. Эрвин говорит мало, боясь, что опять заведется из-за какой-нибудь мелочи. После ужина Найл вызывается помочь отцу Эрвина с уборкой и мытьем посуды. Эрвин провожает Стефана в прихожей, наблюдая за тем, как мужчина кривится, обувая ботинки. — Больная нога покоя не дает, особенно в такую погоду, — поясняет Стефан и поднимается, держась за руку Эрвина. — Простите, что испортил вам вечер, — угрюмо говорит он, стараясь не глядеть на еле держащегося на ногах инструктора. Он выпил вдвое больше, чем отец, и это явно чувствуется в его беспорядочных движениях. — Вечера мне здесь портили только нежелательные встречи с чиновниками в барах, — улыбается Стефан. — Я тебе так скажу: если ты беспокоишься за папу, то нападать на него в присутствии посторонних — это не самый лучший вариант. Эрвин удивленно смотрит на покачивающегося мужчину. — Как вы это поняли? Он… я знаю, что его что-то волнует, но не могу понять, что конкретно. — Он мне вскользь рассказал, что исследует кое-что, не особо одобряемое нашим правительством, и я сложил два и два. Подробностями твой папа не делился. Эрвин чувствует облегчение. Почему-то ему казалось, что отец не хочет ему подробно рассказывать о своих исследованиях из-за того, что он еще ребенок, а взрослым знакомым он раскрывает гораздо больше. Значит, он никому не говорит ничего существенного. — И вообще, знаешь, — Стефан понижает голос, склоняется к уху Эрвина, обдавая его алкогольным дыханием, — что-то нечисто с этой твоей затеей. Уж прости меня, но я за годы службы много на подростков насмотрелся и хорошо могу судить о людях — и ты, парень, совсем не производишь впечатление того, кто ни с того ни с сего решает спасти кучу людей. Эрвин вздрагивает, делает шаг назад. — Слушай, я не хотел тебя оскорбить. Ты умный и целеустремленный мальчик, но мне кажется, что ты очень любишь практичные и полезные решения и четко можешь понять, какая затея обречена на провал. А если ты так яро отстаиваешь бредовые идеи… то результат для тебя должен иметь личный интерес. Хотя, может, я ошибаюсь — ты видел, сколько я выпил. Глаза Стефана пронзительно смотрят на Эрвина — по ним совершенно нельзя сказать, что мужчина пьян. — Я не могу сказать, что хорошо разбираюсь в людях. Но я был уверен в том, что вы не особо желаете совать нос в чужие личные дела, — холодно произносит Эрвин. Стефан удовлетворенно кивает, делая такое лицо, словно он только что выиграл пари с кем-то невидимым. — Если ты доходишь до того, чтобы просить меня замолвить словечко о твоем предложении в правительстве, то дело перестает быть личным. Ты хочешь распоряжаться судьбами людей из-за одного человека? Со стороны выглядит так, что тебе отчаянно найти универсальное лекарство для тамошних жителей, но не бывает панацеи от всех бед, — инструктор качает головой. — Так не пойдет, Эрвин. Кем бы этот человек ни был. Вытащи его наружу другим способом. Эрвину хочется схватить Стефана за воротник и вытолкнуть за дверь. Как он об этом догадался? Чем он себя выдал? — Он не согласится на другие варианты. — И поэтому ты решил сделать все насильно? Эрвин молчит. — Знаешь, я не особо привык давать советы: солдаты обычно только приказывают. Но я все-таки выскажусь: дай себе время остыть и обдумать все, что происходит с тобой и… тем человеком, ради которого ты все это затеял. Ты еще молод и хочешь решать все быстро, руководствоваться ультиматумами. Отдохни, побудь с папой — видит бог, ему сейчас тяжело. А потом, когда твои мысли улягутся, снова подумай над тем, что ты сегодня говорил. Из кухни доносится смех, звуки мытья посуды: Найл помогает отцу, в то время как Эрвин стоит здесь, увязший в каком-то бессмысленном споре. — Добавлю еще вот что, может, это тебя убедит: обвинения на твой счет не голословные, я исхожу из собственного опыта. Я тоже был молод и принимал скоропалительные решения, не беря в расчет чувства других. Если хочешь подробностей — расскажу при следующей встрече. Хотя мне до сих пор тяжело об этом говорить. Стефан надевает шляпу, кладет руку Эрвину на плечо. Хочется ее сбросить — жест, полный глупого детского неповиновения. — Лучше бы вы использовали свой потенциал убеждения на новобранцах. Может, тогда многие из них остались бы в живых и жили спокойно на свободе. Стефан не убирает руку, но его глаза стекленеют. — На свободе? Ненавижу это слово. Двусмысленное, ускользающее, предательское. Это оно остается со мной по ночам вместо… вместо тех, кого я любил. Я жду, когда оно явит мне другой свой лик — тот, за которым я гоняюсь годами, но пока все впустую. В его голосе — только усталость и боль. Эрвин представляет молодого кадета, полного надежд и мечтаний, видит его глазами смерть друзей, ужас просторов, наполненных опасностями, но таких манящих… Он не дает охватившим его чувствам победить злость, сопротивляется изо всех сил, отводит взгляд от лица мужчины. — Опять ударяетесь в какую-то поэзию. Стефан слабо улыбается. — Прости. Он отворачивается и выходит на улицу, впуская в дом колючий морозный воздух.

***

Найл уходит спать сразу после ужина — кадетские привычки никуда не деваются. Он сонно поднимается по лестнице, желает спокойной ночи, оставляя Эрвина наедине с отцом. Тот сидит в кресле, допивая остатки вина, смотрит в окно на танцующие в ночной тьме снежинки. В доме тихо, слышно только размеренное тиканье часов. Эрвин думает о том, как начать разговор о беспокойствах отца, но мысли то и дело возвращаются к его собственным проблемам. Он прокручивает разговор со Стефаном в голове, придумывая самым обидным репликам «достойные» ответы. — Пап, — не выдерживает он. — Это правда, что я делаю все только из личного интереса? Отец склоняет голову на бок, растерянно моргает. — Звучит как-то категорично. Например, я не считаю, что ты помогаешь мне мыть посуду только из личного интереса. — Как сказать. Если я вовремя делаю домашние дела, то ты не возмущаешься — облегчает мне жизнь. Отец посмеивается. — Ах вот ты какой злодей. Эрвин улыбается в ответ. — Но, серьезно… Даже если я уверен, что делаю что-то на благо людей… вдруг я просто не осознаю, что из этого дела я извлекаю выгоду для себя? Ему не нравится, как неуверенно и жалобно звучит его голос. Будто он изо всех сил пытается получить опровержение, услышать успокаивающее «Сынок, я уверен, что ты самый бескорыстный мальчик, которого я знаю». Отец наклоняется вперед, кладя руки перед собой на стол и сплетая пальцы. — А что плохого в том, чтобы и помогать людям, и получать для себя пользу? Ты думаешь, что существуют только крайности — либо твои желания, либо желания других людей? — Нет, я так не считаю, — Эрвин мотает головой. — Важен… не знаю, процент мотива. Что руководит тобой больше всего, когда ты решаешься что-то сделать. Если за твоими идеями стоит, прежде всего, собственный интерес, то это лицемерие. Ты обманываешь людей, якобы следуя лучшим побуждениям, а на самом деле… на самом деле хочешь, чтобы только тебе было хорошо. Отец молчит, разглядывая сложенные в замок пальцы. — Эрвин, такие абстрактные рассуждения ни к чему не приведут. Если ты имеешь в виду… — Я хочу вывести из подземелья одного человека, — выпаливает Эрвин, прерывая его. — И я могу сколько угодно убеждать себя, что, насмотревшись на тамошнюю жизнь, я решил стать сопереживающим благодетелем, но в глубине души осознаю — я просто хочу, чтобы… — Эрвин заминается, всеми силами сопротивляясь желанию говорить дальше, — чтобы он был рядом. Он слышит, как отец шумно вздыхает. Эрвин пытается унять дрожащие руки, и его осеняет: может, отец тоже проходил через то, что с ним сейчас происходит? Перед глазами возникает картинка: юный учитель истории, увидевший на улице выступление танцевальной труппы, девушка, выплясывающая в центре круга прохожих. Может, отец тоже хотел дать всем ее друзьям дом, может, она не соглашалась пойти с ним и бросить свою семью. Обычно Эрвин старается не думать об этом, но сейчас образы идут одним за другим, ничем не сдерживаемые, в тишине, прерываемой лишь ходиками часов. — Я понимаю, — наконец говорит отец, — Но зачем строить такие грандиозные планы и заявлять, что ты хочешь вытащить оттуда всех, если твое желание достаточно четко очерчено одним человеком? — Потому что он сказал мне, что не хочет на поверхность. И я надеялся, — Эрвин вздыхает, зная, что ему нужно признаться в этом вслух, — что если его близкие люди захотят переселиться, то и он в результате решит пойти за ними. — Эрвин, дорогой мой, — отец выглядит ошарашенным, — такими способами нельзя ничего добиваться. Ты хочешь им манипулировать, придумываешь стратегию, как получить свое, и полностью отрицаешь его слова. — Скажи, как было с мамой, — выпаливает он неожиданно для себя. Отец закрывает глаза, стискивает пальцы так, что костяшки становятся белыми. Эрвину самому непривычно чувствовать это слово у себя на языке — по пальцам можно сосчитать, сколько раз за всю жизнь он говорил о матери. — С ней было по-другому. Она хотела вырваться из той жизни, много страдала — в том числе от рук людей своего круга. Ей хотелось пойти со мной. За нее даже требовали выкуп, и я, разумеется, его оплатил. Эрвин чувствует горькое разочарование, и ему становится стыдно. Он ожидал получить подтверждение своих переживаний, чтобы отец сказал — «Я тоже проходил через это». Может, Леви просто гордый? Может, он не может произнести нужные слова, сдерживается, чтобы не ощущать себя жалким попрошайкой. — Он был на поверхности, твой друг? — осторожно спрашивает отец. Эрвин качает головой. — Значит, надо ему показать. Давай выпишем разрешение, я поручусь за него. Ты знаешь его полное имя и дату рождения? — Нет, — его голос звучит раздосадованно. Эрвин даже его настоящее имя узнал не сразу. Отец предлагает правильное компромиссное решение, но принимать его кажется поражением. Да, Эрвин хотел поиграть в героя, представляя, как он спустится по лестнице в подземелье, будет вещать оттуда, оглядывая собравшиеся толпы народа: «Вы свободны!» Леви будет стоять в первых рядах, сложив перед собой руки и нахмурившись. Сначала он не поверит Эрвину, но потом пойдет за своими друзьями и осознает, от чего воротил нос. — Хорошо, тогда узнай, когда увидишься с ним в следующий раз. Я не думаю, что он откажется от визита на поверхность. Эрвин молчит, вспоминая события их последней встречи. Побег, убийство сыщика, преследование полицией. Как теперь Леви пустят наверх? — С привычными вещами расставаться страшно, — продолжает отец. — Даже если все, что он видел, — это страдания. Может, твой друг думает: «А вдруг на поверхности будет все то же самое?» Или полагает, что совершенно не впишется в наш мир. Причин может быть много. — Это неразумно, — возмущается Эрвин. Отец усмехается. — А разумно ли то, что мы сидим за тремя стенами, полагая, что здесь для нас лучшее место? Если подумать, то мы руководствуемся похожими категориями. Эрвин недоверчиво на него смотрит. — Это совершенно разные вещи. За стенами — территория титанов, не пригодная для жизни людей. Отец отворачивается, пряча взгляд. — Думаю, этот разговор нужно отложить. Сейчас главное — получить для твоего друга разрешение и показать ему наш город. Нельзя упускать момент, нужно разговорить отца. Эрвин ощущает, что ключ к его беспокойствам и бессонным ночам в кабинете кроется где-то рядом. Но голова идет кругом, усталость наваливается на плечи. «Отдохни, побудь с папой — видит бог, ему сейчас тяжело». Стефан прав, отцу в данный момент нужны не расспросы, а помощь и внимание. — Ты прав. Я займусь этим, когда в следующий раз пойду в подземелье. Отец устало кивает, протирая стекла очков. — Знаешь, мы с тобой давно не были в картинной галерее, — задумчиво начинает Эрвин. — Как насчет того, чтобы завтра сходить туда вместе с Найлом? Отец оживляется, ерзая на кресле. — Только если вы будете в состоянии терпеть мои длинные лекции о художниках. Эрвин улыбается. — Вокруг нас, как всегда, скопится толпа людей, думающих, что ты — один из экскурсоводов. — А ты будешь прятаться за скульптурами, делая вид, что пришел не со мной, — подмигивает ему отец. — Мне больше не пять лет! Тогда я сильно стеснялся. — Ох, а кажется, что это было вчера. В глазах отца загораются огоньки — как давно Эрвин не видел его таким радостным и воодушевленным. Может, он превратно представляет, что такое — быть героем, может, для этого нужно всего лишь предложить самому близкому человеку поход в галерею. Может, это нужно и Леви — мелочи, которые помогут склонить его на сторону Эрвина.

***

Его мир почти не меняется, и он любит, когда все остается на своих местах. Опрятные комнаты, чистые вещи и знакомые люди на улицах. Залог его успеха — знание постоянностей и привычек, и Леви изначально стал узнавать о них совсем не для того, чтобы использовать себе на пользу эту информацию. Он знает маршруты полиции и даты прибытия торговцев с поверхности, знает постоянных клиентов борделей и участников всех известных подземных банд. Он знает, в какие бары любят ходить рабочие после смены, знает спрос товаров на рынке. Леви нравится, что в подземном мире многие вещи подчиняются законам — не имеющим абсолютно никакой связи с законами, которые пишут на бумажках чиновники свыше, но все же понятным и легко изучаемым. И если вокруг него многие вещи остаются на своих местах, то про самого себя он так сказать не может. Леви меняется: тело потихоньку растет, хоть окружающие это не особо замечают. Тонкие руки обрастают мышцами, он с неприязнью осознает, что волос на коже становится больше в самых неожиданных местах, голос становится низким и грубым. Последнему изменению он искренне рад — таким голосом гораздо проще пугать и давать команды. Голосом он компенсирует свой маленький рост, разговаривает, как настоящий взрослый бандит из трущоб. Он проводит мокрым пальцем по выступающему кадыку, вглядываясь в мутное зеркало, покрытое темными пятнами. Рихтер что-то приглушенно говорит в соседней комнате. Леви слышит наглый голос его собеседника, и у него внезапно появляется желание отмыть это грязное зеркало, схватить тряпку и отполировать каждый угол этой тесной комнатушки. Звучит жалко, совсем не так должен выражать злость главарь преступников. Было бы правильнее, если бы Леви захотелось разбить тусклую поверхность зеркала. Он скрылся в этой комнате после того, как Рихтер объяснил ему, зачем он привел сюда неприятного позера. Леви нужно было побыть наедине с собой и хорошо подумать. «Легальный контакт с поверхностью, — всплывают в голове его слова. — У Ричарда есть связи в полиции. Он работает в кафе, и то, что нам нужно, будет доставляться под видом продукции для продажи. А потом с его помощью переправляться в подземелья». В медном тазу под зеркалом Леви видит волосы, свернувшиеся на мокром дне, как дохлые черви. Он даже не думает притрагиваться к полотенцу, которое понуро висит рядом с умывальником. Разве так должна выглядеть ванная комната в «аптеке»? У Рихтера явно нет недостатка в людях, но, тем не менее, он опять решает воспользоваться помощью подростков — Ричард, конечно, взрослее Леви, но все равно. Он знает, почему Рихтер так делает: дети проще соглашаются на что-то рискованное, им можно меньше платить и вызволить из тюрьмы гораздо проще. Но приводить на дело каких-то наглых родственничков — это уже что-то из ряда вон выходящее. Кенни его хорошо вышколил и ни разу не пускал Леви выполнять что-то важное, пока тот не выучил всю нужную бандитскую науку. «Сраные любители, — так и звучит в его голове язвительный голос Кенни. — Думают, что раз у них есть денежки и люди, то получится вымутить любое грязное дельце». Леви мысленно соглашается. Но денег у Рихтера действительно много: того, что он предлагает Леви, хватит с лихвой, чтобы обеспечить жизнь всему Гнезду почти на полгода. На вопросы о товаре, который они собираются тащить в подземелье, чертов врач по-прежнему не отвечает. Интересно, знает ли детали этот Ричард? Он по большей части молчал, сделав такое лицо, как будто ему абсолютно насрать на то, что говорил его дядя. Однако Леви хорошо научился читать людей: парень барабанил пальцами по столу, то и дело осматривался — явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он оживился только тогда, когда Рихтер спросил его, получится ли у него достать разрешение на ввоз товаров в подземелье. Тогда Ричард махнул рукой — мол, плевое дело, все будет путем. Эрвин тоже корчил из себя невозмутимого ублюдка, когда они только познакомились. А, может, и не корчил, может, он был таким на самом деле и успел кардинально поменяться за короткий срок. Надо бы сказать «в лучшую сторону», но Леви не желает этого признавать. Ему было бы проще мириться с подонком, а не с очередной участливой нянькой, которая хочет о нем заботиться. Он поменялся, и это Леви сильно пугает. Все на своих местах — преступный мир подземелья, миссии и подсчеты, шрамы на теле и кошмары во снах, но появилось это огромное белое пятно, заставляющее самого Леви меняться. Оно блокирует его взор, побуждает его быть слепым к тем предупреждениям, которые раньше казались неизменными. Леви шепчет под нос ругательства, вытирает лицо рукой. Время возвращаться в комнату. Ричард бросает на него взгляд, продолжая слушать своего дядю. Леви садится за стол, сразу же задавая долго мучавший его вопрос: — Что это была тогда за херня с полицией? Если можно было спокойно толкать товар через кафе, зачем мы шли на такой риск и пытались вырвать его из рук легавых? Лицо Рихтера ничего не выражает. — Я уже объяснял: надо было вернуть то, что у меня украли. Не думал, что у тебя такая плохая память. — В этом проблема использования детей в своей деятельности — мозг у них еще не до конца сформировался. Поэтому могут возникать проблемки с запоминанием, — вклинивается Ричард. Леви переводит на него взгляд. — Парень, когда ты ставил кляксы в прописях и пускал сопли на парту, я уже успешно грабил самых богатых торговцев с поверхности. Лучше помолчи, самоутверждаться будешь в другом месте. Ричард, к его разочарованию, только смеется. — Впечатляет. Может, еще чем-нибудь померяемся? — говорит Ричард и опускает взгляд вниз. — Вот сейчас вы действительно ведете себя как дети, — вздыхает Рихтер, не давая Леви ответить. — Я обещаю, что полицию грабить ты больше не будешь. Леви с трудом отводит взгляд от Ричарда. — Мне придется залечь на дно на пару недель. Я… сделал кое-что, совсем не запланированное, в тот день, из-за этого могут возникнуть проблемы. Рихтер молчит. — Я догадываюсь, что это может быть. Я слышал новости. Не беспокойся, думаю, у меня получится уладить проблему с полицейскими — скоро они перестанут искать тебя и других участников твоей банды. Леви осознает, что ему надо лишь согласиться и заткнуться. И если бы он пекся только о своей шкуре, то так бы и сделал. — Со мной был… один человек с поверхности. Он мне очень помог, но, подозреваю, у него тоже могут возникнуть проблемы. Он не будет просить — это уже слишком. Леви наблюдает за Рихтером, за его серыми непроницаемыми глазами. Никакого удивления, значит, он знает. Внимание привлекает реакция Ричарда: он прищуривается, в задумчивости подносит к губам пальцы. Он выглядит так, будто что-то сопоставляет, пытается расставить какие-то вещи на свои места. — Полагаю, это тоже можно уладить, — медленно проговаривает Рихтер. — Не хочет ли твой друг поучаствовать в нашей деятельности, кстати? Нам нужны надежные люди в Митре… — Нет, — отрезает Леви. — Он совершенно случайно оказался замешан в этом всем, мои дела его не касаются. Рихтер не настаивает. — Это точно не наркота? — раздраженно спрашивает Леви, понимая, что нечего здесь надеяться на честность. — Клянусь, товар с ней никак не связан, — отвечает Рихтер. Леви прикарманил парочку странных металлических капсул из груза, который они выкрали для Рихтера. Он не торопился их разрезать и смотреть, что внутри, — вдруг там окажется яд. Эмиль уверял его, что никогда не видел таких штук у барыг, но это не доказывало, что капсулы не являются наркотиками. Ирма посоветовала найти кого-нибудь смыслящего в химии и отдать ему товар на осмотр. Если Рихтер не захочет раскрывать суть этих загадочных предметов, то Леви так и сделает. Мужчина словно читает его мысли: — Тебя тревожит то, что ты понятия не имеешь о том, что мы будем перевозить? — говорит Рихтер мягким голосом. Леви чувствует, как мышцы лица напрягаются, и в который раз он думает: «Передо мной сидит очень умный и опасный человек». Лицо Леви сложно прочитать — ему это говорили не раз. — Тебе не хочется, чтобы я нашел клиента для того, что принадлежит тебе и продал ему товар, поэтому ничего мне и не рассказываешь, — заявляет Леви. — Да, я все еще не взрослый, но я имею право иметь хоть какое-то представление. Я не простой мальчик на побегушках, и ты это сам понимаешь. Рихтер бросает взгляд на Ричарда, о чем-то размышляя. — Хорошо, я думаю, вам обоим будет полезно это услышать. Леви переглядывается с Ричардом, видя в его глазах такое же недоумение. Он нетерпеливо потирает родинку на лице, которую Леви сначала принял за грязное пятно. Ему хочется его стереть. — Человек стремится к свободе. Для того, чтобы жить в этом мире, нам необходимо постоянное познание, ибо без него не существует развития. Но почти у каждого человека это познание сталкивается с серьезной преградой — желанием выжить, избегая всех опасностей. И человек блокирует свое стремление к свободе, найдя относительно уютное место, где удовлетворяются все его низшие потребности. Он все еще познает мир, но делает это медленно, не желая переходить страшные границы. Я, разумеется, обобщаю: есть бесстрашные люди, которые могут пуститься в неизвестное, и история построена на их костях — но также знаниях. Мы бежим от страхов, довольствуясь теми малыми кусочками неизведанного, данными нам в безопасных территориях, позволяем лишь единицам рисковать своими жизнями. Голос Рихтера, обычно бесстрастный, становится живым и пылким. Ричард в замешательстве смотрит на своего дядю. Леви тоже становится не по себе: кажется, что Рихтер узнал о тех мыслях, которые мучили его несколько минут назад в ванной. — Мы развиваемся медленно, вот к чему я веду. Наши тела, наш мозг, наши представления о мире. Многие скажут, что так задумано природой, но лично я считаю, что такие рассуждения свидетельствуют только о трусости. Страх опасности заставляет мириться с нашими ограниченными способностями. Это он уверяет нас — не пересекай черту, не иди против природы. Но та же природа дает нам возможность не умирать от болезней, которые мучили наших предков. Мы нашли ресурсы и смогли использовать их в свою пользу, и теперь то, от чего умирали люди раньше, нас не пугает. В юности, когда я еще только учился на врача, я задумался над тем, можно ли ускорить развитие человеческого тела и усилить его шансы на выживание. Когда я начал работать, и у меня появились первые средства на разработку проектов, я решил связаться с самыми именитыми врачами в Митре — некоторые из них лечили самого короля. Ответил только один из них, предложив встретиться лично. Тогда я был в полнейшем восторге — мне казалось, что личная встреча означала, что он крайне заинтересовался моими идеями. Я пришел в безлюдное кафе на окраине города и увидел, что тот врач сидит за столиком и испуганно озирается, надвигая на лицо огромную шляпу. Безо всяких приветствий он сразу перешел к делу, шепотом прося меня прекратить мою деятельность: сам он в молодости пытался заниматься исследованиями титанов и, в частности, регенерацией их тел. Его заставили прекратить все исследования — «очень жестким способом», по его словам. Мне было жалко на него смотреть: трясущиеся руки, частое дыхание, ужас в глазах. Его поведение только подтвердило мою теорию: желание свободы блокируется страхом смерти. Тем не менее, я смог выудить из него нужную мне информацию, но вас я не буду грузить сложными биологическими терминами — суть в том, что я понял, куда мне двигаться на основании его наблюдений. Рихтер прерывается, делая глоток воды. — Но, насколько мне известно, дядюшка, разведчики никогда не ловили титана целиком, чтобы узнать, почему у него снова отрастают руки и голова. А части тела титана невозможно добыть — они испаряются после его смерти. — Ты прав, Ричард. У того врача имелись соображения насчет источника регенерации — разведчики убивают титанов, разрезая им шею сзади. Что у людей находится в этом месте? Рихтер смотрит на Леви. — Похоже на то, чтобы я ходил в школу? — сердито отвечает он. — Спинной мозг, — довольно отвечает Ричард, глядя на Леви свысока. — Именно. Я проводил эксперименты с человеческим спинным мозгом и заметил… впрочем, далее пойдут ненужные и неинтересные вам подробности. Ричард возмущенно цокает. — Продолжай. В этой комнате только один неуч, и он, думаю, как-нибудь потерпит скучные биологические подробности, — со смешком произносит он. Леви слишком заинтересован рассказом Рихтера, чтобы реагировать на оскорбление, — он подумает об этом позже. Странная неприязнь Ричарда сейчас кажется жужжанием надоедливого насекомого на фоне разговора, который может изменить Леви жизнь. — Ближе к делу, доктор. В тех товарах — результаты ваших экспериментов? Рихтер кивает. — Я говорил тебе при первой нашей встрече, что хочу свободы для жителей Подземного города. Люди здесь сдавлены страхом, зажаты между этими стенами как овцы, — скот, который не знает лучшей жизни. Мое открытие сделает их сильнее, даст им возможность выбраться со дна к небу. И твоя помощь, Леви, будет неоценимой в построении этого нового будущего. «Хорошо он стелет, — думает Леви. — Если он будет вещать перед большой толпой с помостов, то многие легковерные овечки проглотят каждое его слово и согласятся ему помогать». Рихтер пристально на него смотрит, ожидая ответа. — Кто украл у вас эти товары и кому в Подземном городе их должны были доставить? Леви ожидает, что доктор будет недоволен его вопросами, но на бледном лице не отражается никаких эмоций. — На первый вопрос я не смогу тебе ответить — это слишком опасно. А насчет второго… скажу так: один из моих учеников, который находится здесь, узнал о том, что препараты не уничтожили на поверхности и решил их выкупить, притворившись каким-то мутным дельцом. Он… — Рихтер вздыхает, — считает мои исследования небезопасными для здоровья людей и уже много лет пытается меня выследить. Хочет уничтожить мои разработки самостоятельно, потому что не верил, что от них избавятся те, у кого они были в руках, и знает, что если они окажутся у меня снова, то я приведу в действие свой план. Леви внимательно слушает рассказ Рихтера, однако чувствует, что начинает путаться. Слишком много информации, слишком много белых пятен. Может, он и правда неуч, который только способен обшаривать карманы тупых богачей и хвастаться своими подвигами перед всякими наивными мальчиками с поверхности. При мыслях об Эрвине что-то внутри ноет, и ему хочется оказаться где-то далеко — там, где нет никаких интриг, краж и шрамов. — Ты испытывал на ком-нибудь свое чудодейственное лекарство? — задает вопрос Ричард. Леви с досадой на него смотрит — почему ему не пришло это в голову? По лицу Рихтера пробегает тень — или ему кажется? Его выражение меняется на доли секунды, и этого недостаточно, чтобы понять причину — злость, страх или недовольство? За спиной Леви слышатся шаги, он оборачивается к входной двери, сжимая в кармане рукоятку ножа. В кабинет заходит Беккер, подчиненный Рихтера, который изначально привел Леви во все это темное дело. Он смотрит на Леви с той же враждебностью, как и при первой встрече, переводит взгляд на Рихтера. — Пора открывать клинику, господин. Вас ожидает посетитель. «Как удобно», — думает Леви, все еще ожидая ответа на вопрос Ричарда. Что-то ему подсказывает, что он его не дождется. Рихтер поднимается, хлопает Ричарда по плечу. — О подробностях следующего задания переговорите между собой, я уже сообщил Ричарду все необходимые детали, — говорит он напоследок и вместе с Беккером выходит за дверь. Ричард изящно поправляет волосы, кладет на стол руку, подпирая ей подбородок. — Ну что, какой у вас здесь самый лучший отель?

***

Он увязался за Леви — Рихтер ушел принимать пациентов, а Беккер отказался пропускать их в кабинет врача. Леви буквально клокочет от негодования, но что ему остается делать: Ричард легкомысленно заявил, что сам прогуляется по Подземному городу, если Леви настолько раздражает его присутствие. Леви вовсе не хочется, чтобы племянника Рихтера ограбили где-нибудь в грязном переулке. Как бы то ни было, этот нахал важен для дела. Леви старается не показывать свое недовольство: если бы не балласт в виде Ричарда, то он бы добрался до дома по крышам. Они идут вперед самыми неприметными улицами, избегают толп людей, и Ричарда это явно не устраивает. — Я пришел сюда за новыми ощущениями. Будь добр, свали в свою нору и не мешай мне развлекаться, — шепчет он Леви на ухо, ехидно оглядывая его своими карими глазами. — Новые ощущения, говоришь? Хочешь, чтобы тебе пощекотали ребра ножичком? Или почувствовать, каково это — жить без гроша в кармане? На тебе слишком много завязано в нашей миссии, придется поскучать, пока я не доведу тебя до выхода. Ричард наклоняется и внезапно обвивает рукой его плечи. Леви чуть не спотыкается. В животе что-то просыпается, скручивается гадкими кольцами. — Я не хочу сегодня уходить на поверхность. Сколько раз тебе повторять? Сам подумай: если бы тебя кто-нибудь выпустил на поверхность, ты бы сразу же вернулся к входу, даже не посмотрев наш чудесный город? Леви скидывает его руку. Во рту разливается горечь. — Нахрен мне не сдалась эта поверхность, — злобно шипит Леви. Ричард посмеивается. — Ах, сколько эмоций. Не так обычно реагируют на то, на что тебе насрать. Скоро Леви придет к мысли, что быть глухим — не так уж и плохо. Давно ему так не действовали на нервы, с тех пор, как… Но с Эрвином было по-другому. Леви хотелось ругаться, хотелось выводить его из себя, потому что было интересно — а что будет дальше? — Ну так что, в твои услуги входят экскурсии? Я заплачу сколько надо, только перестань водить меня по всяким помойкам. — Входят, в данный момент эксклюзивное предложение — посещение полицейского участка в конце. Ричард отмахивается. — Меня это не пугает. Мой отец был полицейским, я полагаю, мы найдем с ними общий язык, — говорит он и оглядывает Леви странным взглядом, словно ждет от него какой-то конкретной реакции. — Вот как. А меня отмазать сможешь? — Только если вежливо попросишь. Леви уже устает препираться и сворачивает на большую улицу, рассуждая таким образом: если полицейские появятся на их пути и заметят Леви, то он точно успеет смыться, а Ричард пусть потом пользуется своими родственными связями в участке, сколько хочет. Они замедляют шаг. Ричард читает вывески магазинов, комментирует товары уличных торговцев и посмеивается над «местной модой», подробно описывая, что не так в том или ином образе. — Справляешься ты с ролью экскурсовода так себе — ни слова не рассказываешь мне о ваших восхитительных памятниках архитектуры, только тащишь куда-то без объяснений. Леви ничего не говорит, просто идет вперед, зная, что если он откроет рот, то разговор может закончиться поножовщиной. Его и так невыносимо злит то, что Ричард то и дело останавливается у исписанных стен домов, пытаясь прочитать все надписи. Он смеется над похабными стишками, пытается расшифровать туманные предложения о продаже наркотиков, внимательно читает признания в любви и призывы к убийствам. — Боже, смотри, да тут просто целый роман на стене: «Клара любит Густава», а потом «Срать она на тибя хатела гавна кусок иди убейся», и следом — «Ты кто такой гандон я тибя найду сука и придушу». А затем… да погоди ты, тут неожиданный поворот! — Ричард зовет его, когда Леви ускоряет шаг. — Видимо, бедный влюбленный одумался и решил, что счастливого конца ему не видать: «Клара шлюха ибал я эту вашу любофь». Леви ждет, повернувшись к нему спиной и по-прежнему не произнося ни слова. — Ладно, я понял, что любовные треугольники — это не твое, — разочарованно говорит Ричард, догоняя его. — Хотя о чем это я, ты еще слишком мал для отношений. Вырастешь — поймешь. Терпение наконец-то кончается. Леви хватает его за руку и затаскивает в безлюдный переулок, прижимая к стене. Нож из кармана проскальзывает в ладонь, он прислоняет его к груди Ричарда. Болезненное воспоминание — так уже было, давным-давно… Нет, всего пару месяцев назад. Еще один гаденыш с поверхности, которого Леви думал проучить, но вышло все совсем не по плану. Он пустил свои ядовитые корни — сквозь потолок над головой, сквозь крыши домов, и теперь они оплетают Леви на каждом шагу. — Повторять не буду, поэтому запоминай. Первое: еще одна шутка про мой рост — и тебе придется учиться жить с девятью пальцами на руках, второе: если будешь просирать мое время, пялясь на всякую хрень, то… — Ого, — перебивает его Ричард, беря его за запястье. — Не ожидал, что в тебе столько силы. — Не ты первый на это попался. Многие меня недооценивали. Ричард не пытается отвести его руку с ножом в сторону, держит за запястье очень легко, почти нежно. Но от этого Леви еще больше хочется отступить назад. — Вот как. У меня тоже есть что сказать и повторять я не буду, как и ты: если решишь дырявить мою лучшую шелковую рубашку своим консервным ножом, то я закричу так, что вся полиция в Подземном городе меня услышит. — Валяй, — выплевывает Леви ему в лицо. — Думаешь, я не успею убежать? Смелость в его голосе — актерская игра, но Леви боится вовсе не того, что он не сумеет скрыться от полиции. Он смотрит сквозь Ричарда, переносится в прошлое — снова становится комочком в шкафу, наблюдает за тенями на стене. С трудом ему удается вернуться в реальность: в переулке ни души, рука Ричарда на запястье кажется невероятно тяжелой. Все так же, как было в детстве: пришелец из внешнего мира и беспомощный Леви. Только в этот раз крики будут исходить из его горла, а не из маминого. На лице Ричарда появляется вопросительное выражение. Он отпускает Леви, отталкивает его в сторону. — Ладно, твоя взяла, — говорит он, отвернувшись и поправляя волосы. — Ты явно сильнее меня, и в драку с тобой я лезть не собираюсь. Цени эти слова, я ненавижу признавать чье-то превосходство. Леви вытирает пот со лба, пытается унять свое частое дыхание. — Следуй за мной. Переночуешь у одной моей знакомой, — голос предательски дрожит. — Надеюсь, тебя не смущают бордели. Подростков она туда не пускает, но ты выглядишь достаточно взрослым. Можешь снять себе кого-нибудь, я не знаю. — Какая прелесть, — вздыхает Ричард. — Но я не особо заинтересован в краткосрочных связях. Ричард замолкает, но вскоре снова подает голос: — Не бойся, ты не в моем вкусе. К тому же, как я уже говорил, слишком уж ты маловат. Леви ничего не отвечает, но ему становится значительно легче. — У меня есть дело в этом районе. Нужно кое-что выяснить и, скорее всего, набить кое-кому рожу, — внезапно говорит он. — Можешь пойти со мной и посмотреть со стороны, но я не гарантирую, что ты останешься целехоньким. Или я провожу тебя до борделя и вернусь сюда один. Ричард выглядит заинтересованным, хитрая улыбка появляется на его губах. — Значит, все-таки решил провести мне экскурсию, — мурлыкает он себе под нос. Леви фыркает. — Это уж, скорее, представление. Как в ваших театрах наверху.

***

Они ошиваются возле кладбища — так сказал ему Виг после того, как пролежал на полу с ботинком Леви на лице добрые десять минут. Все это время Виг вопил и извинялся, обещал, что больше не будет пить в барах на территории Людоедов. Как Леви и думал, именно из-за подслушанного разговора Вига с корешом кто-то из их банды слил полиции информацию о его появлении у Больших ворот в тот день. Лично у Леви до этого не было с ними никаких терок, хоть он и был, разумеется, наслышан об их отвратительной репутации. То, что они ели людей, как следовало из названия банды, было явно преувеличением, но забавлялись Людоеды со своими жертвами самым жестоким образом: отрывали ногти, резали языки, откусывали части ушей. Леви вспоминает, как Ирма постоянно прячется под капюшоном в присутствии незнакомых людей. Она жила в Белом квартале как раз в то время, когда Людоеды там бесчинствовали и нападали на людей почти каждый день. Ричард на удивление молчалив в последние двадцать минут. Наверное, не стоило его брать с собой: эти уроды очень опасные, и, возможно, Леви не сможет с ними справиться в одиночку. Он сам от себя не ожидал, что предложит Ричарду пойти вместе с ним. Он подозревает, что причина на самом деле достаточно ясная, хоть и глупая: Леви интересно посмотреть на лицо Ричарда, когда перед ним предстанет истинная природа Подземного города. Их слышно издалека: грубые голоса, визгливый смех. Леви решает подойти в открытую, а Ричарду приказывает стоять у забора и не приближаться, пока он не закончит с расспросами. Леви чувствует кислый запах алкоголя и немытых тел, идет по грязной дорожке между могил. Он читал, что на кладбищах в Митре растут яркие цветы и высокие деревья, но здесь виднеются только голые надгробья — или просто палки, торчащие из криво насыпанных горок земли. Людоеды выбрали одно из самых больших надгробий — наверное, могила принадлежит какому-то относительно богатому подземному купцу. Один из них сидит на камне, как на жердочке, дрыгает ногой и разливает кругом пиво из хрустального бокала — явно краденого. Они замолкают, когда слышат его шаги. Леви разглядывает их болезненные тела: синюшная кожа, обтягивающая кости, лысые головы. Твари, обдолбанные наркотой и еле соображающие от пьяного угара. Он знает, что жить им осталось недолго, видит признаки неумолимой болезни — бич подземелья, отсутствие солнечного света. Эта горстка подростков вовсе не те Людоеды, которые терроризировали округу несколько лет назад, лишь жалкие подражатели. — Че надо? — рявкает один из них. У него на щеке Леви видит татуировку кровоточащего глаза. Двое других молчат, вытаскивают из карманов ножи. Леви остается стоять в отдалении — разит от них невыносимо. — Перейду сразу к делу. Вы слили легавым данные о недавней поставке у Больших ворот? Советую с ответом не тянуть и херню не сочинять — мой заказчик хочет решить все мирно. Ему просто нужна информация о том, были ли это вы и кто вас на такое дело надоумил. Людоед, сидящий на камне, сползает, делая глоток пива. Его тело трясется, нога подкашивается. Леви знает, что через пару недель он не сможет ходить. — Пацан, ты ничего не попутал? Вали отсюда сосать титьку у своей мамы-шлюхи, малолетка, — говорит парень с татуировкой. Леви даже не злится, просто уже не может после той грязи, которую он слышал в свою сторону за свою жизнь — все идет по привычному сценарию, ничего не меняется. Он знает все фразы, как будто читает хорошо знакомую книгу, знает, что будет дальше, даже не переворачивая страницу. С ним уже это было много раз, и Леви стоит, пригвожденный к месту осточертевшим ему чувством — для него есть даже какое-то замудренное название, он читал про это в одной из книжек… Когда ощущаешь, что с тобой что-то уже случалось, но не помнишь, в какой именно момент… — Бросайте все это дерьмо, — вздыхает он. — Идите в больницу, пока еще можете ходить. Не тратьте на всякую дрянь бабло, которое дали вам полицейские за информацию. Леви не хочет драться, но они наступают, пробираются к нему между могил. Он бросает взгляд вдаль — туда, где Кенни похоронил его мать. Ничем не примечательный холмик на окраине, который легко потерять среди сотни таких же скромных могил. На базарах Леви крал цветы у торговцев с поверхности — помятые, почти увядшие. Он клал их на холмик, стоял пару минут и уходил, пока Кенни его не хватился. Из воспоминаний его вырывают шаги за спиной: Ричард открывает калитку и направляется прямо к нему. Ругательства Людоедов звучат фоном — Леви даже не обращает на них внимания. — Не очень честный расклад, — ноет Ричард. — Их трое, а ты один. — Сиди там и не рыпайся, — лениво отвечает Леви. — Не видишь разве, что они почти дохлые? Ричард усмехается. — Значит, они пришли в правильное место. Не нужно далеко идти, чтобы умереть. Татуированный оказывается совсем близко, но Леви даже не думает двигаться с места. — Ебало свое заткни… — начинает он и замахивается ножом. Леви ударяет его в бок, выбивает из руки нож и, пока парень пытается снова обрести равновесие, завершает ударом в лицо — нарисованный глаз начинает истекать кровью по-настоящему. Второй ковыляет к нему, и Леви дает ему подойти почти вплотную. Глаза парня бегают, будто не могут найти Леви, зрачки черные, изо рта течет струйка слюны. Он даже не вкладывает в удар силы, толкает Людоеда назад, и тот падает, как сухая ветка. Леви слегка пинает его в бок, но тот не реагирует, что-то отчаянно шепча и дергая руками. Он смотрит прямо перед собой, совершенно не замечая ничего вокруг. Леви отворачивается. «Люди здесь сдавлены страхом, зажаты между этими стенами, как овцы, — скот, который не знает лучшей жизни. Мое открытие сделает их сильнее, даст им возможность выбраться со дна к небу». Сейчас Леви хочется верить в эти слова, закрыть глаза и представить новый мир, в котором ему не придется видеть эту мерзость. Третий парень оказывается шустрее остальных, понимает, что с Леви ему не потягаться. Он устремляется к калитке, где стоит Ричард, опершись на забор и сложив перед собой руки. Леви понимает, что он не успеет туда добежать раньше Людоеда. Ричард отскакивает в сторону, пытаясь избежать выпада ножом. Нож вонзает в дерево ограды, и Людоед его бросает, кидается на Ричарда с кулаками. Леви бежит к ним, видит, как бандит заряжает Ричарду по лицу. Тот спотыкается, но не падает, громко смеется и бросается на бандита, ударяя ногой в пах. Леви останавливается. Ричард раз за разом атакует парня, пиная его по ногам, наносит удары по лицу, почти сбивая Людоеда с ног. Когда тот, наконец, падает, Леви приближается, наблюдая за тем, как Ричард разъяренно пинает неподвижное тело. — Хватит, — говорит Леви. — В мою экскурсию в этот раз не входят убийства. Ричард замирает, тяжело дыша. — Это я отдаю давний должок, — язвительно произносит Ричард. — Мама была бы рада. Леви вопросительно на него смотрит. — Такая падаль, как они, когда-то убила моего отца. Здесь, в подземелье. Не очень правильно отрываться на каком-то замухрышке, но зато на душе теперь полегче в кои-то веки. Леви становится не по себе. «Мой отец был полицейским». — И за этим ты решил прийти в подземелье? Вся эта миссия с твоим дядей — просто повод? Ричард поворачивается к нему. У него рассечена губа, по подбородку течет кровь. Он не обращает на это внимания, поправляет всклокоченные волосы. — Нет, — усмехается он. — Все гораздо банальнее: я пытаюсь залечить разбитое сердце.