Падение

Долгим взглядом твоим истомленная,

И сама научилась томить.

Из ребра твоего сотворенная,

Как могу я тебя не любить?

Быть твоею сестрою отрадною

Мне завещано древней судьбой,

А я стала лукавой и жадною

И сладчайшей твоею рабой.

***

      Игла с голубой нитью пронзила ткань, раздвигая в стороны плотные стежки, а затем снова нырнула обратно, оставляя на поверхности короткий штрих. Отведя пяльцы подальше от лица, Нейрис придирчиво осмотрела работу. Золотой дракон раскинул величественные крылья над залитым закатным маревом утесом. Вышивка была почти закончена.       Завязав узел с изнанки, Нейрис перерезала нить маленьким ножиком. Лезвие задело ее кожу и крупная багровая капля скатилась с ее пальца, падая точно на драконью грудь. Поджав губы, Нейрис потянулась к корзинке, и, достав маленький лоскут, обернула им палец, принявшись за долгую и утомительную работу. Иголка поддевала испачканные стежки, вытягивая теперь негодные нитки обратно. Спустя время красивая и величественная грудь дракона выглядела так, будто ее растерзали на куски. Меж отрезанных торчавших ниток зияли пробелы канвы — точно белесая гладь костей. Вздохнув, Нейрис отложила пяльцы и взглянула в окно. Королевская гавань гудела несмотря на нещадный зной полудня, в то время как в Красном замке все еще было прохладно — точно тепло бросило попытки отогреть молчаливую, погрязшую в несмываемом трауре громаду.       Порой Нейрис силилась понять — было ли когда-то иначе?       Она помнила смех Джейхейриса, но его плач запомнился ей сильнее. Как и плач матери. Та часто пела им на ночь, но за годы воспоминания о тихих колыбельных почти стерлись из памяти, уступив место разрывающим сердце мольбам. Нейрис помнила, как Хелейна, их нежная, ласковая матушка гладила ее волосы перед сном, и как та же самая рука однажды указала на нее. Она не могла ее винить. В конце концов, дочери было две. В конце концов, Нейрис была младшей. В ту ночь должна была погибнуть именно она, но Кровь и Сыр решили иначе, забрав у Джейхейры ее близнеца.       Сама же Джейхейра… никто не мог сказать наверняка, не смогла ли она оправиться от горя, или чей-то одурманивающий яд сделал свое дело. Их мать, и без того хрупкая, как стеклянный сосуд, разбилась. Она отдалилась от мира, запертая в горе, ее разум, должно быть, убил ее куда раньше, чем острая ржавая сталь.       Смерть шла под руку с Нейрис всю ее жизнь. Всегда была рядом, наблюдала издалека, касалась дыханием ее шеи. Усмехаясь, точила пики, разорвавшие живот и грудь сперва ее матери, а затем и сестры. Услужливо стирала испарину со лба бабушки за мгновения до того, как ту унесла горячка. Гладила по гриве коня Рикарда Торна, пока его руки, державшие Нейрис, слабели.       У смерти было так много возможностей забрать ее, и все она отвергла, оставив королю Эйгону последнее живое дитя. Единственную семью в его мире, обращенном в пепел. Девочку, словно в насмешку над войной, развязанной против сестры.       Бесчисленные потери опустошили отца.       Величие династии Таргариен истончалось, под пышущим богатством и силой фасадом Красного замка засела разъедающая его скверна. Железный трон стоил отцу всего. Всего, кроме Нейрис. Он держал ее рядом, ближе, чем любой ребенок должен быть к королю, так поглощенному страхом и горем.       Он приводил ее на заседания, и, порой, стоило ей войти в комнату, как его лорды и советники обменивались осторожными взглядами. Он позволял быть своей чашницей. Отец приводил ее в тронный зал, и она сидела рядом с железным троном. Прошения, отчеты приближенных подданных, судебные разбирательства — всему этому она была свидетельницей. И когда не оставалось никаких дел, когда факелы догорали в залах Красного замка, он оставался с ней, наблюдая за ее игрой в куклы. Тихое, вечно бдительное присутствие… но то было давно.       Несколько лун назад Нейрис отметила свое шестнадцатилетние. Она была уже слишком взрослой для кукол, невинность юности давно начала угасать, сменяясь тихой серьезностью. В последние годы отец все реже был с ней, и ничто не могло заполнить дыру в ее сердце, расползающуюся все пуще с каждым одиноким вечером.       Тихо вздохнув, Нейрис перевела взгляд на вышивку. Пальцы с привычной легкостью скользнули по ткани, на которой нить вырисовала картину величественной красоты, так непохожей на ту тоску, пронизывавшую все вокруг.       Дверь распахнулась. Подняв глаза, Нейрис увидела, как отец вошел в комнату. Его шаги были тяжелыми, будто отягощенными бременем, которое он нес. Глаза, когда-то горевшие огнем, теперь тлели, точно остывающие угли.       Сердце забилось быстрее. Нейрис бросила взгляд на служанок в молчаливом приказе уйти.       — Отец, — тихо сказала она, откладывая в сторону свое шитье, и, поднявшись, учтиво склонилась в книксене. — Что привело вас сюда?       Он подошел ближе, и его взгляд упал на вышивку. Серебряные пряди закрыли тронутую огнем часть лица. Долгое время он молчал, его пальцы скользили по сложным стежкам, словно ища утешения в их совершенстве.       — Прекрасная работа, — произнес он наконец. — Напоминание о мире, каким он должен быть.       Нейрис мысленно воздала хвалу Богам за то, что успела очистить канву от испорченных нитей. Теперь грудь дракона выглядела просто незаконченной, а не безжалостно вспоротой.       Рука отца легла на ее плечо, слегка сжимая.       — Скажи мне, Нейрис, ты когда-нибудь мечтала об этом? О жизни, вдалеке от забот короны?       Его вопрос повис в воздухе. Нейрис знала ответ, которого он искал, утешение, которого он жаждал. Все чаще десница — Анвин Пик — намекал королю о необходимости поскорее выдать ее замуж. Или отослать — на время сделать принцессой Драконьего камня. Нейрис боялась, что однажды эти советы слишком глубоко прорастут в сознании отца. Она повернулась к нему, ее сиреневые глаза встретились с его - точно с отражением в зеркале.       — Нет, — сказала она, голос был ровным и уверенным. — Я там, где мое место. Рядом с вами.       Призрак улыбки мелькнул на его лице, исчезнув так же быстро, как и появился. Его взгляд, полный тяжести от чего-то невысказанного, прошелся по ее лицу так, словно намеревался запечатать в памяти каждую черту. Нейрис догадывалась, что слова мерзкого десницы терзали его. Пик, плетя одному ему известные интриги, давил на больное, взывал к чувству долга и мнимому милосердию. Десница пытался убедить отца в том, что быть в стенах Красного замка — мучение для Нейрис.       «Мучение — не видеть тебя долгими днями, отец» — подумала она.       — Мое дорогое дитя, — прошептал Эйгон, и с этими словами притянул ее к себе, его руки окутали Нейрис в объятиях, выбив из ее легких весь воздух. Хватка была крепкой, будто он боялся, что она могла ускользнуть. Разве могла она? Разве не готова она была скорее умереть, чем исчезнуть из таких долгожданных объятий отца?       Нейрис чувствовала, как в то же время он вновь взглянул на ее вышивку — сцену спокойствия посреди бури. Как мучительно-страстно, должно быть, он жаждал такого мира: золотого дракона, парящего предзакатной тишине. Но у Таргариенов больше не было драконов, а корона тяжким бременем лежала на его челе — бременем, которое он не мог сбросить. Ответственность, ожидания, постоянный страх предательства… все это грозило поглотить его.       Нейрис прикрыла глаза, уткнувшись в его плечо. Она почти могла представить запахи дыма, дракона, вина — то, как, она помнила, он пах в ее детстве, когда еще можно было услышать его смех и увидеть широкую, задорную улыбку. Теперь же в его чертах неизменно была лишь печаль, напоминавшая обо всем, что было потеряно, и что еще предстояло потерять.       Виском Нейрис чувствовала неровность его обожженной щеки. Слегка осмелев, она едва заметно потерлась о нее, будто давая понять, что все это — неважно, что весь мир — неважен. Прошлое было ужасным, а будущее — неопределенным, но в эти редкие моменты, в кольце его рук, она была в безопасности. Защищена. Ей бы хотелось, чтобы он чувствовал себя так же, ощущал то же…       Она держала глаза закрытыми, не желая, чтобы это мгновение когда-либо заканчивалось. Отчего сердце Нейрис билось быстрее, а щеки пылали?       Внутри плескались тепло, любовь и… что-то еще. Что-то, чего она не чувствовала в детстве, но теперь это появлялось каждый раз, когда она думала об отце. То, что она не могла точно назвать — мучительная, лакающая сердце тоска, заставляющая трепетать и пугающая одновременно.       Его руки были теплыми, сильными и волнующими. Близость его тела, запах его кожи, тяжесть его взгляда… все вместе создавало водоворот эмоций внутри. Манящая, зовущая бездна.       Рука отца двинулась к ее волосам, его пальцы нежно погладили шелковистые пряди. Нейрис не заплетала косы. К чему они? Ее предкам они служили в полетах — а что ей? Ее яйцо не проклюнулось, а больше у них не было. Ей никогда не стать драконьей всадницей.       От прикосновения по спине пробежала дрожь, и Нейрис вдруг поняла, что прижалась к отцу сильнее, жаждая большего внимания. Она знала, что это был опасный путь — испытывать такие чувства к отцу, но в тот момент, окруженная его теплом и силой, Нейрис не могла заставить себя опомниться.       Ее губы слегка приоткрылись в тихом вздохе, вырвавшемся, когда его пальцы коснулись ее виска.       Звук, показавшийся оглушительным, вспорол царившую вокруг тишину. Тело отца напряглось. Его хватка на мгновение усилилась, но затем он полностью отпустил Нейрис. Он отступил назад, его глаза едва заметно распахнулись шире, как будто он тоже был застигнут врасплох.       Долгое время никто из них не произносил и слова. Воздух враз сделался будто бы гуще и тяжелее. Отец прочистил горло, его голос прозвучал хрипло, когда он наконец заговорил.       — Я… должен идти, — сказал он, его взгляд метнулся от взгляда Нейрис. Ее руки безвольно опустились вдоль тела.       Поспешными шагами он двинулся к двери. Прежде чем уйти, он остановился, повернувшись к ней. В чертах его лица едва заметно скользнуло беспокойство.       — Будь осторожна, Нейрис, — сказал он тихо. — Я не могу потерять и тебя тоже.       С этими словами он ушел, оставив Нейрис одну в покоях. Он всегда их произносил.

***