Панацея

— Тебе уже лучше. Хакуджи ничего не ответил, продолжая изучать трещины на потолке. Мей его скорее не спрашивала, а утверждала очевидное. Да, за пару дней ему действительно стало лучше. Во многом потому, что его не трогали. Бабка Орихиме, почуяв свежую кровь, нагрузила Мей работой на ближайшую неделю: теперь дело у нее не ограничивалось перебором травок. Помимо этого Мей теперь готовила мази и какие-то отвары — вонь стояла на весь дом. Но с этим Хакуджи тоже готов был смириться: пока Мей с бабкой занимались своими делами, о нем они вспоминали только тогда, когда нужно было подать еды, воды и сделать перевязку. И то Мей почти всегда оставляла все нужные вещи на столике и уходила, зная, что Хакуджи со всем прекрасно справится сам. Хакуджи был даже немного благодарен ей за это понимание. Поначалу он был уверен, что Мей и не подумает отлипать от него, но он ошибся. Вместо того, чтобы вертеться вокруг него и действовать ему на нервы, она нашла себе занятие поинтереснее. Мей с утра до вечера проводила время на кухне, возясь с травами и лишь периодически заглядывая к нему, чтобы проверить: жив ее пациент или нет. — Орихиме-сан говорила, что на тебе все заживает как на собаке, а я не верила. Хакуджи даже не поморщился на это сравнение: он знал эту ворчливую бабку с детства и за все это время он ни разу не услышал от нее доброго слова. Впрочем, Хакуджи понимал, почему. — Я верну тебя домой, — Хакуджи бросил это слишком внезапно, Мей даже невольно встрепенулась, чуть не выронив из рук чашу с мазью. Она и подумать не могла, что Хакуджи так быстро «придет в себя», так быстро снова будет готов выбраться дальше собственного двора. Чтобы помочь ей. — Что, я так сильно тебе уже надоела? — Мей слабо улыбнулась. Хакуджи последние дни почти ничего не говорил, но, видимо, он очень много думал. О ней. О том, что будет дальше. О том, как все исправить. — Да, — между тем не задумываясь ответил Хакуджи. — Вы все меня достали. Мей снова вернулась к себе на кухню. Ей нисколько не стало легче от того, что Хакуджи все-таки наконец решился выполнить свое обещание. Ему все еще было плохо, и волновали его вовсе не быстро затягивающаяся рана и скорое вынужденное путешествие. Мей совсем не знала, чем ему можно было помочь да и нужно ли. Она верила, что Хакуджи скоро придет в себя, встанет. Отвлечется хотя бы на нее и ее проблемы. Отведет ее домой. А дальше… Мей не знала, что будет дальше. Она, может быть, снова вернется в свою старую прежнюю жизнь, а Хакуджи… Наверное, ему возвращаться уже будет некуда. В его старой жизни уже никто не ждал и никто никого не держал. За все время, пока Мей здесь обживалась, кроме Орихиме-сан к ним никто так и не заглянул. Хакуджи жил и тянул своего отца в одиночку: здесь у него не было ни друзей, знакомых. Хакуджи был один. — Я рада, что тебе уже лучше. Сменишь сам повязку? Хакуджи резко поднялся и молча выхватил у Мей бинты. Он не особо хотел признаваться даже себе, что за эти пару дней Мей начинала его раздражать все меньше и меньше. Он все ждал, когда же она зайдется в новой истерике и снова начнет проситься домой, но Мей все не спешила оправдывать его ожидания. Расчетливая Мей решила взять его измором. Поняла уже просто: истерики, слезы тут не помогут — Хакуджи сам должен подняться и потащить ее в сторону родного дома. То, что рано или поздно это произойдет, никто не сомневался.

***

Хакуджи с каждым днем становилось все лучше, но вместе с тем с каждым днем где-то внутри у него все сильнее разрасталась тупая пустота. Нужно было подниматься, нужно было что-то делать. Но Хакуджи продолжал бездвижно лежать. Лежать и слушать, как где-то там копошилась со своими пахучими травками Мей. Она, видимо, совсем не собиралась наседать на него с вопросами о скором возвращении домой — совсем прижилась тут. Этого тупого смирения Хакуджи совсем понять не мог. Мей будто и не собиралась возвращаться домой. По крайней мере, в ближайшее время: она не строила никаких планов, не задавалась вслух глупыми вопросами. Она просто ждала. Ждала, когда же ему наконец станет лучше и у него самого наконец закончится терпение. С терпением у Хакуджи действительно были проблемы. Обжившись и задружившись со старой каргой, Мей теперь стала периодически пропадать из дома — видимо, бабка-таки затащила ее к себе, чтобы не таскать корзины с травами туда-сюда. Поначалу Хакуджи и этому решил порадоваться, вот только рано. Он слишком привык, что Мей постоянно находилась где-то на виду, крутилась рядом. Теперь он то и дело лежал гадал, не влипла ли эта дура без него в какие-нибудь неприятности. Эта бабка ведь, случись что, его живьем потом закопает. С Мей рядом. Хакуджи знал, что Мей и сама не горела желанием в одиночку выбираться куда-то дальше его двора — все-таки она здесь никого не знала, да и привлекать к себе лишнее внимание уже само по себе было отдельным видом глупости. А потому он невольно начинал беспокоиться, когда Мей поздно вечером стала задерживаться со своими посиделками у бабки Орихиме. Хакуджи жил не в самой спокойной деревушке, Мей могли бы запросто уволочь в какой-нибудь сарай и там же и оставить развлечения ради. Бабка Орихиме этого будто совсем не понимала, у этой старухи последние десятки лет голова была забита только травами да настойками. Мей Оота действительно что-то умела в свои шестнадцать лет, а потому бабка решила основательно на нее насесть. Хакуджи было бы на это совсем плевать, если бы Мей все это время находилась у него перед глазами. Но нет, все чаще и чаще она начинала пропадать. И он все чаще и чаще начинал этому раздражаться. Поэтому каждый вечер он взял за привычку выползать во двор. Ждать. На свежем воздухе дурных мыслей забивалось в голову в разы меньше — это Хакуджи приметил сразу. — Это хорошо, что ты уже встаешь, тебе уже можно ходить. Мей обычно возвращалась с большой корзиной свежесобранных трав и с маленькой корзинкой еды. Бабка Орихиме платила своей работнице щедро, зная, что большую часть съестных припасов она все равно переведет на «непутевого». Хакуджи подобными подачками совсем не брезговал. Дают — бери. — Не хочешь до реки прогуляться? Орихиме-сан сказала, она у вас здесь недалеко. Сегодня Мей вернулась на удивление раньше, даже солнце еще не успело сесть, а Хакуджи не успел задремать у ворот. — Сама иди, — буркнул он, прикрывая глаза. Хакуджи пока не собирался набиваться этой девчонке в провожатые — успеет еще. — Так я не знаю, где, — Мей похлопала глаза, опустив на землю корзину. — Сейчас стемнеет, вдруг я заблужусь. — Значит в дом иди, — отрезал Хакуджи. Он и сам был не прочь выбраться куда-нибудь за пределы собственного двора, но вот идти на поводу у этой девчонки Хакуджи упрямо не хотел. Еще подумает чего хорошего о нем, нет уж. — Сегодня погода хорошая, ночь теплая. Не хочу. Слышишь, как цикады трещат? Я сейчас и не засну… А ты зачем вообще решил меня встретить? Снова волновался за меня? Хакуджи скривился, промолчал. Он не привык врать даже в мелочах, но и выдавливать из себя правду ему сейчас не позволяла гордость. Да, он волновался, как бы эта идиотка не огребла себе проблем на ровном месте. Потому что Хакуджи бы точно не стал играть в благородство и вытаскивать ее из какой-нибудь дряни. А учитывая, как крепко всего за несколько дней Мей успела задружиться с противной бабкой Орихиме, заразу она к себе притягивала очень даже хорошо. Под неморгающим щенячьим взглядом Мей нутро Хакуджи напрягалось все сильнее и сильнее — того и гляди зажившая рана откроется. Мей ведь точно сейчас не заснет, а значит точно пристанет к нему со своими разговорами — делать же ей больше будет нечего. И вот тогда у Хакуджи точно сдадут нервы. — Пойдем, — хмуро бросил он и неспешно двинулся в сторону заросшей рощи, где заканчивалась деревня. Мей, даже не пытаясь спрятать довольную улыбку, послушно засеменила следом. Хакуджи старался держаться прямо и все же иногда его немного уводило в сторону, пошатывало. Он резко остановился только тогда, когда Мей поймала его руку в свою и обеспокоенно на него взглянула. Короткая улыбка на ее лице успела стереться, да и, кажется, она уже успела пожалеть о своей просьбе прогуляться с ней на ночь глядя до реки. — Можно я тебя за руку подержу? Вдруг ты… в траву упадешь. Тут крапива, вижу. Хакуджи отдернул руку, лицо его скривилось в раздражении. Эта девка наглела на глазах: стоило ему согласиться отвести ее на речку, так она тут же липнуть начала. Хакуджи уже пожалел, что поддался на ее уговоры. Видимо, это чертово ранение на нем все-таки как-то сказывалось. На его голове в первую очередь. — Либо ты идешь за мной молча, либо мы идем домой. Мне костыль вроде тебя не нужен, сама лучше себе под ноги смотри. — Хорошо, — Мей опустила голову. — Если тебе станет плохо, ты скажи, мы вернемся. Хакуджи хотел было сказать, что ему из-за нее уже и так чертовски плохо, но сдержался. В подобном признании было что-то унизительное: его вымотала какая-то там болтливая девка — отвратительно. Следующий десяток минут они прошли в пустой тишине, перебиваемой лишь стрекотом цикад. Хакуджи пробирался по заросшей тропке, уже немного путаясь в ногах. Перед глазами стояла непробиваемая пелена, но Хакуджи все уперто списывал на непривычно быстро сгустившиеся сумерки. С ним все было в порядке. Тошно ему сейчас было лишь от своей наконец заткнувшейся спутницы и от самого себя. Как только они подошли к реке, затихшая Мей тут же обогнала Хакуджи и побежала к заросшим мосткам — видимо, очень уж ей было невтерпеж смочить уставшие ноги после целого дня работы. Хакуджи же даже не стал подходить к берегу, уселся под деревом в высоких кустах. Дыхание его наконец выровнялось, а в глазах прояснилось. Хакуджи смотрел, как Мей сидела на подмостках, шлепала ногами по воде, и чувствовал, как с каждой минутой в голове становилось тише, а на уставшие глаза все сильнее начинала давить сонливость. Хакуджи тоже устал — и совсем не от крутившихся вокруг него в последнее время раздражающих женщин. Хакуджи устал лежать днями в постели и думать об одном и том же. Устал копаться в ворохе вопросов, на которые он все равно никогда больше не найдет ответов. Хакуджи понимал: ему нужно было что-то менять. Иначе он сам себя сожрет — рано или поздно. Сегодня или завтра. Хакуджи не заметил, как быстро его сморило под всплески водной глади и тихий шелест листвы. Очнулся он только тогда, когда кто-то осторожно коснулся его перевязанной груди. Хакуджи, разлепив глаза, даже не сразу понял, что перед ним сидела именно Мей — ее образ в темном кимоно, которое ей совсем недавно откуда-то достала бабка Орихиме, сливался в ночной мгле, а ее оборванный полушепот топился в белом шуме. — Что ты делаешь? — хмуро буркнул Хакуджи, понимая, что сейчас быстро встать и свалить куда подальше от приставучей девчонки у него не получится — голова точно закружится, и он завалится в ближайшие кусты на радость этой недалекой. Мей между тем отползла на безопасное расстояние, убедившись, что Хакуджи просто задремал, а не словил внезапно обморок. — Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Не думаю, что я смогла бы дотащить тебя обратно домой. Мей поджала ноги, исподлобья взглянув на Хакуджи. Тот недовольно фыркнул. — Я бы тебя об этом и не попросил. — А я бы и не стала ждать, что ты меня попросишь. В ушах Хакуджи снова зазвенела оглушительная тишина, а руки потянулись к груди. Он небрежно запахнул свое кимоно, почувствовав, как в ребрах застыла колючая неловкость. Которую он тут же сплюнул на холодную землю. — Ты закончила? — тихо бросил он, задерживаясь мутным взглядом на влажных светлых кончиках волос Мей, которые она тоже успела немного замочить. — Ага. Здесь очень красиво. Спасибо, что привел, — Мей между тем благодарно улыбнулась, поднимаясь с травы. Ее, в отличие от Хакуджи, эта короткая прогулка очень даже освежила. — Знаешь, это место мне очень напоминает мой дом. Хакуджи нахмурился. В тонкие намеки эта девка совсем не умела. — Леса и реки везде одинаковые, — знающим тоном заявил он. Мей качнула головой, смутившись — эту перемену на ее лице Хакуджи заметил даже в кромешной темноте. — Я не об этом. Здесь тихо, спокойно. И не страшно — даже с тобой. Хакуджи едва не поперхнулся воздухом. А, что, ей когда-нибудь было страшно рядом с ним? Если бы оно было так, она бы держала язык за зубами и не запускала бы руки, куда не следует. Хакуджи терпеть не мог, когда его держали за идиота. — Ты говорила, что не боишься меня. — А ты говорил, что я должна бояться. Хакуджи сжал кулаки — вот теперь они здесь точно засиделись. Если они продолжат этот пустой разговор, то просидят тут до утра. — Я тебе много чего говорил, да тебе все без толку, — кинул Хакуджи и тут же осекся. Только он попытался резко встать, как по вискам ударила острая боль, а в глазах снова потемнело. На удивление, Мей на этот раз не поспешила к нему со своей ненужной унизительной помощью — она лишь смотрела, как он кривился и пытался отдышаться, цепляясь за потрескивающие ветви дерева. — Я тебе тоже много чего говорила, — снова внезапно подала голос Мей, подходя наконец ближе. — Тут мы с тобой немного похожи. Хакуджи даже не стал уточнять, в чем именно. Судя по вдохновенному лицу Мей, затыкаться она сейчас и так не собиралась — сама объяснит. — Мы оба упрямимся, когда это совсем не нужно и, может, даже опасно. Давай еще немного посидим здесь? Тебе нужно немного отдышаться. И, пожалуйста, больше не подрывайся так резко. Даже если ты захочешь от меня сейчас сбежать, я все равно тебя не догоню. Хакуджи скривился еще сильнее. И за кого она его вообще держала? За какого-то совсем уж забитого труса, который даст деру посреди ночи от какой-то сумасшедшей при первой же возможности? Да, она действительно его не боялась, раз позволяла себе вываливать вслух такие оскорбительные заключения. — Я завтра отведу тебя домой. Мей скептически вздернула бровь. Эта внезапная новость ее будто совсем не обрадовала. Нет, она в нее даже ни на секунду не поверила. — Ты еще слаб, Хакуджи, ты… — хотела было еще что-то добавить Мей, но все ее следующие слова потонули в собственном тихом вскрике — Хакуджи с удивительной силой впился ей в запястье. В голубых глазах вспыхнул золотистый отблеск. — Я отведу тебя, — отчеканил он каждое слово, нечитаемым взглядом впиваясь в побелевшее лицо Мей. Она и правда его достала. Она и правда держала его за какого-то там слабака, вокруг которого ей только в радость было бегать да поддевать своими идиотскими замечаниями. Нет, чем быстрее Хакуджи с ней распрощается, тем быстрее он начнет идти дальше. Куда идти, ему было неважно. Единственное, что Хакуджи уже успел принять и осознать, лежа на дырявом футоне своего покойного отца — в свою старую жизнь он больше не вернется. Даже в своем полуразваливающемся доме он больше не собирался оставаться — там все напоминало об отце — напоминало о том, что он безвозвратно потерял. Сейчас Хакуджи был слаб и беспомощен совсем как некогда его болезный и немощный отец. И дело тут было вовсе не в ране. Хакуджи не знал, чего хотел от этой жизни; имел ли он право что-либо от нее хотеть. Обычно Хакуджи не утруждал себя подобными размышлениями — раньше в его жизни и без всяких самокопаний была цель, смысл. Сейчас же он будто стоял на каком-то обрывочном перепутье. Совсем не собираясь делать выбор, куда же ему двигаться дальше. — Надеюсь, мы не заблудимся, — между тем осторожно обронила Мей, когда хватка Хакуджи стала слабее, а сбитое дыхание его совсем выровнялось. Ему и правда стало легче. — Пойдем, — хмуро бросил он, уже не разжимая ладонь. Мало ли, и правда эта умалишенная еще заблудится. Мало ли, он и правда завалится в ближайшие кусты.

***

— Вы чего удумали? Хочешь издохнуть по дороге? Так пусть тогда твоя девочка хоть лопату с собой возьмет — по пути в какой-нибудь канаве тебя и прикопает. Никуда вы не пойдете — у тебя, вон, у самого ноги еще трясутся, ты во двор-то пока еле выползаешь. И не зыркай так на меня — я не из пугливых, знаешь. Хакуджи сидел на постели и сверлил взглядом то всполошившуюся с утра пораньше бабку Орихиме, то бегающую со двора на кухню забитую делами-заботами Мей. Хакуджи мог сразу догадаться, что эта болтливая точно все растреплет своей новой престарелой подружке, но он и подумать не мог, что бабка Орихиме решит за это зацепиться и угробить все его планы. — Ты сама хотела, чтобы я от нее быстрей избавился, — холодно напомнил Хакуджи, косясь на столик, на котором уже успели расставить по несколько видов отвратительных жижеподобных отваров, после которых мутило обычно не одни сутки. — Я хотела, чтобы ты наконец взялся за голову и исправил то, что должен. Ты иногда хоть немного прислушивайся, что тебе старые люди говорят — может, своей дури поменьше в голове будет. — Я сам решу, — процедил сквозь зубы Хакуджи, прекрасно понимая, что эту словесную битву он с минуту на минуту проиграет. Бабка Орихиме сегодня явно была не в духе, чтобы так просто уступать. — Ты сам уже нарешал — не расхлебаешь теперь, — Орихиме-сан была непреклонна. Хакуджи, по ее мнению, и правда был еще слаб, чтобы отправляться в долгую дорогу. Торопиться им все равно было некуда. — Пока не встанешь на ноги и не поправишь мне забор, никуда я вас не отпущу. Серое лицо Хакуджи неестественно вытянулось. — Какой еще забор? — Сгнивший и кривой. Я тебе покажу, если тебе память совсем отшибло, — благодушно пообещала Орихиме-сан. — Заодно посмотрим, насколько ты будешь здоров, чтобы отправляться со своей девочкой в дорогу. Я хочу убедиться, что ты у нас будешь крепко стоять на ногах. — Чего? — в груди Хакуджи начало закипать раздражение. Эта бабка всегда все выворачивала в свою пользу, с каждой живой души старалась поиметь свою выгоду. И, конечно, Хакуджи она так просто отпускать не собиралась — он ей был должен еще за травы для покойного отца. Действительно, просто так она ему не помашет своей мозолистой загребущей рукой на прощание — как чувствует, что сюда он больше не вернется. И долг он свой ей точно не вернет. — Если у тебя проблемы со слухом, я могу прописать тебе еще один отвар из своих травок. Правда, он горчит до рези. Ну да ничего, может, хоть твой длинный язык ненадолго свяжет. Хакуджи ничего не ответил. Все его внимание теперь переключилось на зашедшую в комнату Мей с огромной корзиной трав. Может, хоть сейчас от нее будет хоть какая-то польза, и она выпроводит наконец эту бабку из его же дома. И сама уберется следом. — Орихиме-сан, я закончила. Пойдемте, я помогу вам донести до дома, а после обеда забегу помочь все просушить. Мей и правда сегодня была на удивление проницательной — в груди Хакуджи даже вспыхнуло что-то смутно похожее на благодарность. На вздувшемся грозном лице Орихиме-сан между тем мгновенно расцвела мягкая материнская улыбка, от которой у Хакуджи резко подкатила к горлу тошнота. Он никогда не любил эту фальшивую притворную бабку. — Да-да, милая. Мы с твоим малахольным уже закончили. Он даже вспомнил, что уже как полгода обещал мне помочь по хозяйским делам. Ох, и память же у молодых — как сито. Все напоминать приходится. Пойдем-пойдем, ему еще обдумать все надо, он у нас не шибко быстро соображает, сама, наверное, заметила уже. Мей сдавленно улыбнулась, а затем виновато посмотрела на Хакуджи. Если бы она сейчас не провозилась дольше во дворе с собранными травами, Хакуджи не пришлось бы выслушивать нравоучения от достопочтенной Орихиме-сан и портить себе настроение на целый день. Орихиме-сан между тем неторопливо вышла во двор, в последний раз хмуро взглянув на Хакуджи, Мей же, снова схватив тяжелую корзину в руки, пошла за ней следом. — Отдыхай, Хакуджи. Я вернусь и приготовлю нам обед, — бросила она напоследок перед тем как захлопнуть за собой дверь. Хакуджи снова остался один. Хакуджи впервые этому, наверное, особенно обрадовался. Сейчас он не хотел думать, для чего и зачем бабка все-таки решила спутать все его планы — наверняка тут дело было лишь в старческой вредности и его пока непокрытых долгах. Хакуджи не хотел думать о чем-то еще, в последнее время это и так стало его постоянным бесполезным занятием. К черту. Он уже все решил и сам со всем разберется. И никакая полоумная бабка ему не помешает.