принятие.

      С той самой ночи прошёл почти месяц. Денис готовился к последним экзаменам в этом году, полностью погрузившись в изучение всего того, что упустил. А упустил он много.       Между ним и Ильёй были странные взаимоотношения, которые не подходили ни под одну категорию определения. Илья взял роль взволнованной мамы, а Денис — больного ребёнка, и всё это не было адекватно, но и плохо тоже не было. При этом брюнет изо всех сил старался скрывать, что он взволнованная мама, но тревожность и робость всё же парила в воздухе. Денис их тоже источал, но потому, что боялся. И чем ближе становился Илья, тем сильнее его хотелось оттолкнуть от себя. А потом целовать, а потом заново, и снова, и снова, и снова.       Этот ужасный круговорот давил на виски, усиливая мигрень. Через неделю таких горячо-холодно Илья предложил Денису посетить психотерапевта.       — Тебе станет лучше, — говорил он. — Я не скажу, что это тебя вылечит, но это поможет тебе понимать.       Хорошо, наверное, понимать. Денис не знал, что значит что-то понимать. Когда ты живёшь в роботизированных действиях с узкой спецификой хорошо-плохо, то ты лишь отдаёшь приоритет тому, что социально, биологически, исторически хорошо. А что в итоге, бля, действительно хорошо, тоже вопрос интересный.       Спустя пару сеансов он узнал, что болен. В карточке так и было указано: посттравматическое стрессовое расстройство.       Какого это всю жизнь жить, а потом узнать, что ты болен? Что всё-таки произошедшее оставило свой отпечаток? Что твои родители не примерные, а играющие хороших? Что сестра слушает громко музыку, потому что на самом деле тоже травмирована сладкой пылью? Что люди живут по-разному и хорошо не равно хорошо, а плохо не равно плохо? Что люди иногда хотят тебя поддержать, потому что ты им дорог?       И ещё миллион вопросов. Денис прозрел, и это прозрение ему не нравилось, мозг привык жить в своём коконе и упиваться в горе, которое сам блондин даже не осознавал. Может быть, не осознал бы никогда, если бы не эти зелёные глаза напротив.       Он их сначала ненавидел, потом любил. И Илья это чувствовал.       Зачем нужно было это понимать? Жил бы спокойно, продолжал бы любить девушек. Нет, надо было вот так, в мужчину. Не влюбиться, просто… просто тянуться к мужчине, считать родинки, водить по спине, целовать шею, а потом затравленно смотреть, как на врага, с резким «всё, хватит».       — Я ненормальный? — то ли вопросительно, то ли утверждающе спросил Денис.       Илья поставил пакет с вкусностями для Сени на диван и, глубоко вздохнув, посмотрел на блондина.       — Ты абсолютно нормальный, ненормально то, что с тобой произошло.       Брюнет с тех пор не позволил себе даже прикоснуться к младшему без приглашения. Он не знал, что делать, когда парень хочет, но боится.       «А вдруг он подумает, что я не хочу, и опять сбежит? А вдруг ему не понравится излишнее внимание, и он тоже сбежит, потому что страшно?»       Поэтому старался оказывать внимание по-другому: словесной навязчивостью, оплатой психотерапевта (на это Денис очень долго не соглашался, но просвет в голове всё же случился) и отзывчивостью на действия Дениса. Если он хотел обниматься — он обнимал, если подержаться за руку — держал, если целоваться — целовал, если злобно смотрел — отходил или вообще уходил. Но не более.       Свои желания он засунул глубоко и надолго. Снова.       Скажем честно, он своих желаний не знал. Его желания строились на жизни Дениса. И да, психолог тоже говорил, что это пиздец как плохо — влезать в созависимость. Ему было жалко. Он прекрасно понимал, что сейчас они в треугольнике Карпмана, который разрушит так и не начавшиеся отношения. Но и похуй, мысль о разлуке сейчас претит ещё больше.       Потом подумаем, потом решим, всё потом.       Сейчас он может гладить блондинистые волосы, ощущать запах мяты и размеренность, хоть она давно уже никому из них не присуща. Теперь только хаос, но хаос такой родной и знакомый, что ощущается как чистейшее спокойствие.       — Зачем ты со мной? — спрашивал Денис. — Вот с таким.       Он показывал на себя рукой так, будто его тело, как минимум, светилось. Иначе удивление непонятно. Илья продолжал утверждать, что всё с ним нормально. Прекрасно понимая, что врёт, но по-другому уже не может.       — Зачем это тебе? — спрашивал Братишкин, который в квартиру Ильи уже настолько зачастил, что почти переехал.       — Вов, я тебя умоляю, хотя бы ты просто молчи.       И так в тишине и недосказанности он сидел с каждым из друзей. Эти недоотношения выжрали из него всё то, что он когда-то проработал в кабинете у психолога. Они вернули его обратно в детство, где мама сначала кричит, потом успокаивает, где отец не бывает дома и намного лучше, если его там не бывает, где сначала хвалят, потом бьют, где никогда не было спокойно.       И вот это дерьмо было родное, настоящее.       Он перестал лучезарно улыбаться на всё подряд, сил держать маску больше не осталось. Стримы не выходили давно, на песни и концерты вдохновения не хватало. Так больше нельзя, блять, нельзя. Но и, понимая, что если он уйдёт, то это может убить Дениса, он оставался на месте, как верная собачка. Хотелось выть и сдирать с себя кожу, но он всё ещё обнимался не по-настоящему, держал за руку и целовался.       Невзирая на всю эту грязь, он полюбил его.       Но это не любовь, блять, это не должно быть ей.       Всякому терпению приходит конец. Даже у верных спасателей.       И вот Денис сдал все экзамены, на радостях напился где-то с Ваней и заявился в квартиру Ильи в три часа ночи. Всё это время он не отвечал на сообщения и звонки, поэтому застал брюнета уставшим, разгневанным и… больше ничего не хотевшим. Он смотрел в голубые глаза и не видел там ничего. Ни своего отражения, ни человеческого блеска и, что самое главное, не видел там больше своей души.       И он ненавидел себя, когда Денис набросился на него, сминая и задавливая, пытаясь раздеть. Он ненавидел себя, что в ту ночь согласился на это с мужчиной. Вот так, вытирая слёзы руками, испачканными в смазке.       Тогда он даже подумал, что у него с Пирокинезисом намного больше общего.       Он не выдержал, виня себя, уничтожая себя, когда проснулся один в пустой кровати.       И Денис тоже больше не выдерживал.       Но продолжал смиренно ходить к психотерапевту, в срок принимая таблетки и ведя дневник эмоций.       Первой эмоцией там была записана «злость». На самого себя. И на Илью, который решил уехать обратно в Москву, как он сказал, к родителям. Денис отпустил его почти бездушно, затем бежал за ним по лестнице до входной двери, обнимал и рыдал в плечо. Илья уже не понимал, где правда. Где болезнь, а где его Денис, который выступал с ним на одной сцене.       Может, он действительно полюбил его за то, что ещё было что спасать? Теперь спасать уже нечего, это край, это агония, это уже есть ад. Он наконец-то принял решение спасти себя. Впервые в жизни. При этом всё ещё думая, что он полнейший слабый мудак, не заслуживший ничего.       Денису без него будет лучше, это же Илья показал ему, что такое симпатия к мужчине. Это же он напомнил о травме, он указал на неё, он пошёл дальше, пытаясь это победить.       Проиграл.       Он ревел на лавочке возле его подъезда ещё полтора часа, прежде чем уехать.       Он напился как в последний раз, когда уже сидел в съёмной квартире в Москве и писал последнее огромное сообщение. После контакт был заблокирован во всех социальных сетях, а номер сменился.

«Лиль»:

« — Привет.

Пишу это сейчас и думаю о нашей первой встрече. О том, как увидел тебя в свете софитов, как посмотрел в голубые глаза, как подметил милые щёки. Наше первое и последнее выступление всё ещё останется самым ярким в моей карьере.

Я помню твою крышу, помню звёзды и фонари сердцедробительного Санкт-Петербурга. Жаль, что больше не могу смотреть на него так, как раньше. Помню твои запотевшие очки, трясущиеся руки с сигаретой. Помню наш первый поцелуй. Тогда мне казалось, что я наконец обрёл жизнь.

И я бы хотел подарить её тебе, Денис. Я бы даже положил мир к твоим ногам, если бы мне это было под силу. Я бы сделал всё, что угодно, но, к сожалению, мне кажется, я и есть причина этих проблем.

Я поступаю как подросток и как полный неадекватный кретин, убегая и оставляя тебя, не пытаясь даже поговорить адекватно. Но наш разговор бессмысленен, пока я — это я и ты — это ты. Я не хотел нарывать твою травму, видит Бог, я хотел от неё избавиться. Но я не избавился даже от своей, чтобы попытаться вступить в борьбу с чужой.

Мне казалось, что наши души соединились и услышали друг друга, оказалось, что это были травмы. Они нашли друг друга, а не мы. Это они соединились, создавая комбинацию, заставляя нас чувствовать что-то похожее на любовь.

Это не она, но, расставшись, мне хочется кричать о том, что я тебя люблю. Говорить об этом каждому прохожему, каждой дворняжке и лепесточку. Поверь мне хотя бы сейчас, что боль — точно не то, что я хотел бы после себя оставить.

Мы не были в отношениях, но нам лучше не быть вместе вовсе. Я очень надеюсь, что ты меня поймёшь и не наделаешь глупостей. Просто до многих людей не доходит, что любовь не может быть целью всей жизни.

Возможно, я очень надеюсь, что жизнь нас ещё сведёт и мы посмеёмся и пожмём друг другу руки, обнимемся, как в старые добрые. И будем счастливы. Я хочу, чтобы ты был счастлив. И хочу, чтоб всё в твоей жизни было так,

как ты захочешь…

но не со мной»

      Ответа он, конечно, не получил.       И из-за смены телефона не получал уведомлений о том, что с карты каждую неделю списывались деньги.