Ушастый нянь

      Деревья, мелькающие на доли секунд перед глазами, отвлекают от каких-либо размышлений, но червячки рефлексии всё равно копошатся на подкорке. Рандомное радио — с песнями веков зарождения музыки как таковой — раздражает. Антон утыкается в телефон, покручивая на большом пальце кольцо. Как хорошо, что он не стал садиться на переднее сиденье. Так уровень нервозности был бы явно на пару делений выше.       Знакомая дорога успокаивает. Осознание, что он увидит Кьяру — пусть и спящую, — растекается сладкой патокой, согревая душу и мысли. Круг замкнулся. Он уходил — она спала, он вернётся — она будет спать. Странное ощущение неправильности и вины вдруг пробирается сквозь обволакивающее чувство тепла и уюта. Почему-то Шастун, несмотря на свой возраст и осознанность, ни разу не нашёл в себе сил, чтобы попрощаться с ребёнком по-нормальному. А это неправильно. Так же, как и поведение Попова. Он тоже виноват в произошедшем срыве Кьяры. Ведь, если бы он дождался её пробуждения, если бы объяснил как-нибудь, подобрал бы нужные слова, то, может, она бы смогла перенести его уход спокойнее. И этот груз вины как-то слишком внезапно накрывает Антона с головой. Придавливает тоннами бетонных плит, как Человека-Паука. Ну, который Том Холланд, а не те два других. Всю неделю Шастун настолько въедливо жалел себя, настолько был зациклен на своих страданиях, что даже не подумал о Кьяре в таком ключе. А ведь его вины едва не больше, чем Арсения.       Привычный кивок охраннику, закинутый на плечо рюкзак и второй раз флешбеки о том, как он впервые оказался на пороге особняка. Темнота позднего вечера рассеяна светом из гостиной и подсветкой дорожек. Панорамное окно открывает вид на пустующую комнату. Они заходят, стараясь держаться на максимально отстранённом расстоянии. Судя по запахам, Матвиенко готовил свой фирменный кубанский борщ, чтобы растопить сердечко маленькой госпожи.       — Серёжа, я не буду есть! — Шастун слышит, как Кьяра топает ногой и, судя по затихающим шагам, уносится наверх.       «Я же говорил» — показывает всем видом Попов, огибая фитостену. Сергей стоит между кухней и гостиной, закинув голову назад, и гортанно рычит. Видимо, его нервы на пределе. Заметив их с Арсением, мужчина сначала комично расширяет глаза, а после складывает руки в молитвенном жесте, возводя к потолку взгляд:       — Спасибо, о Высшие силы, что дали этому безумцу толику разума, — скороговоркой проговаривает он, после чего пожимает руку им обоим.       — Ну, что вы тут, воюете? — Антону неловко и перед Матвиенко, потому что с ним он тоже не попрощался.       — Да. Позавтракала только, от обеда и ужина отказалась. Я ей борща сварил, вон он, стоит нетронутый, — все трое оборачиваются, врасплох заставая Печеньку, которая мордочкой влезла в тарелку, предназначенную для Кьяры. Кошка, которая за неделю, кажется, выросла раза в полтора, удивлённо смотрит на мужчин, после чего как ни в чём ни бывало продолжает лакать бульон, расположившись на столе. — Ну, хоть кому-то по душе пришлось.       — Спать тоже не захотела? — вклинивается Арсений. Ему всё ещё не по себе в такой обстановке дома. Чувства такие, словно он чужак.       — Я подумал, что ей бы перекусить немного сначала.       — Пошёл я, может со мной захочет поговорить, — Антон неловко мнётся, после чего скидывает рюкзак и осторожно, точно по минному полю, идёт в сторону лестницы. Стыд почему-то окутывает его огненной лавиной. Щёки, как и уши, начинают гореть, а воздух становится каким-то чересчур густым, чтобы с лёгкостью вдыхать его.       Возникает желание попытаться обмануть себя и подняться сначала в игровую, ведь малышка могла пойти и туда. Но Антон быстро отметает эти мыслишки. Оттягивать момент нет смысла. Это неправильно в первую очередь по отношению к самой Кьяре. Поэтому, сделав глубокий вдох, он трижды стучит в закрытую дверь.       — Я сплю, — приглушённый голос звучит чересчур уж недовольно. Антон повторяет стук, но ответа не следует, поэтому он тихо опускает ручку и приоткрывает дверь, просовывая голову. Кьяра сидит за столом, уткнувшись то ли в тетрадку, то ли в альбом и что-то чиркает карандашом. Противный звук от соприкосновения стержня и бумаги Шастун ненавидит, но резонно считает, что это своеобразная карма за то, что натворил.       — А говорила, что спишь, — приветствия лучше не находится.       Кьяра сначала не обращает внимания, но спустя пару секунд громко взвизгивает и оборачивается. После чего верещит ещё громче и спрыгивает со стула, едва не упав на ровном месте. Антон было порывается сказать «осторожнее», но девочка слишком резво подлетает к нему. Он успевает только открыть полностью дверь и опуститься на колени, когда Кьяра оказывается прямо перед ним.       — Тоша, — обращение на грани слёз, малышка обнимает его за шею, — ты вернулся.       И эти три слова настолько проникновенны, настолько искренни, что Шастун и сам начинает усиленно моргать, чтобы не расплакаться. Он не был готов. Ни уходить, ни возвращаться. Кьяра всё-таки сдерживается, но пару раз шмыгает. Антон не знает, сколько именно они сидят в таком положении, но колени определённо не в восторге от происходящего. Девочка, словно прочитав его мысли, отстраняется. Но вместо улыбки и дружелюбия он встречается с таким явным разочарованием в глазах Кьяры, что по спине пробегают мурашки.       — Ты меня бросил, — как отрезвляющая пощёчина. — Почему ты ушёл?       Состояние счастливого аффекта быстро отпускает девочку, а после доходят отголоски трезвого разума. Кьяра отстраняется ещё дальше и хмурится сильнее, когда не получает ответа. Антон опускает взгляд, не в силах смотреть на ребёнка, которого расстроил. И ведь ещё что-то говорил про Арсения. А сам? Поникает плечами, молясь о том, чтобы она смогла прочитать по языку тела, что он раскаивается. Но нужно быть реалистом. Кьяре шесть. Она далеко не психолог и не имеет докторской степени по кинесике.       Тишина затягивается, а в голову почему-то не идёт ни одного варианта ответа. Сказать правду он не может. Сам себя будет ненавидеть ещё больше, и отношения с отцом ей испортит полностью. Врать не привык. Да и что тут придумывать-то.       Пока Антон судорожно перебирает в голове варианты того, что можно сказать, Кьяра берёт ситуацию в свои руки. В прямом смысле. Она обхватывает ладошками его щёки и поднимает голову, чтобы они оказались на одном уровне. Антон сидит задницей на пятках, а она стоит на коленках. И они практически одного роста.       — Ты меня больше не любишь, да? Поэтому ушёл, как Алёна?       Шастун что-то размышлял про пощёчину? Нет, это отрезвляющий хук справа. Ведущей рукой. С кастетом. Кажется, внутренности сдавило неосязаемой силой. Чистые, кристальные голубые глаза смотрят в самую душу с надеждой на отрицательный ответ. А Антон настолько в шоке, что даже не может открыть рот. Но при этом прекрасно понимает, что молчание и промедление в этой ситуации критично.       — Нет, нет, Кьяра. Ты что такое говоришь? Ну как можно тебя разлюбить? Это же просто невозможно, — он порывается обнять её, но девочка осторожно делает шаг назад. Словно не верит и, что хуже, не доверяет. — Давай удобно сядем, хорошо?       Кьяра залезает на кровать, а он садится рядом, попутно размышляя, как правильно выстроить диалог.       — Я ушёл, потому что поругался с твоим папой, — начинает Антон, но его тут же перебивают.       — Так и знала, что это он виноват.       — Нет, Мелочь. Мы виноваты с ним оба. Так иногда бывает, что взрослые ведут себя намного хуже, чем дети. И, к сожалению, не могут найти общий язык. Так у нас и получилось. Мы с папой не научились разговаривать. Поэтому он меня уволил. И порой перестать общаться легче, чем помириться и попробовать понять друг друга, — он не юлит, говорит от чистого сердца. И с готовностью ждёт новых вопросов, чтобы на них ответить. Страх искренности уходит на второй план, уступая место ужасу потери доверия Кьяры.       — Но вы же взрослые, — во фразе столько непонимания этого реального мира и его законов. — Почему вы не научились разговаривать?       — Потому что глупые, наверное. Прости меня, что ушёл, не попрощавшись. Я струсил, поэтому сбежал, — только сейчас Антон в полной мере замечает изменения в девочке. Она явно похудела, пропали милые щёчки, но появились тёмные круги под глазами.       — Прощаю, — спустя пару минут объявляет девочка. — Только пообещай мне, что ты больше не уйдёшь. Никогда.       — Такого я обещать не могу, потому что не привык обманывать, — Кьяра на глазах тускнеет и теряет весь свой пыл. — Подожди, не расстраивайся раньше времени. Я клянусь, что даже когда тебе уже не будет нужна няня, мы будем продолжать дружить. По крайней мере, я сделаю всё, чтобы тебя не потерять, — он выпячивает мизинец, за который сразу же хватается и девочка, сплетая пальцы в замок. — Кстати, Печенька съела весь твой борщ, — вспоминает он, когда животное заглядывает в комнату. Вся тёмная шерсть на мордочке окрашена в бордовый цвет, словно кошка совершила зверское убийство.       — Ну, негодяйка хлебобулочная, мне хоть оставила? — хихикает девочка, а Антон удивлённо таращит глаза, отмечая, что Кьяра уже в том возрасте, когда запоминает всё, что говорит её окружение.       — Я что-то такой голодный, посидишь со мной, пока буду есть? — Шастун уверен, что если предложит Кьяре просто поужинать, то она откажется. А вот обходными путями можно попробовать.       — Да, если там не будет папы.       — Ты не хочешь с ним помириться?       — Нет, я подслушала и знаю, что он тебя уволил. Мириться с ним не буду, даже не проси, — свою категоричность Попова подчёркивает тем, что встаёт и собирается выходить из комнаты. — Ну, Тоша, ты идёшь, нет? Кто кухню-то проверять будет, я, что ли?

***

      Попов стоит в полутьме под панорамными окнами и словно сталкер украдкой наблюдает за собственной дочерью. Лицо трогает пропитанная отеческой любовью улыбка, когда он фиксирует каждый жест и яркую живую мимику. Не может оторвать глаз от плавных движений Кьяры. Пытается прочесть по губам, о чём они говорят с Шастуном.       Так близко.       Но он словно со стороны проживает тихий, уютный вечер людей, которые наделили Арсения — по его собственной вине — эпитетом «чужак». Будто фильм смотрит, в котором ему, увы, роли не нашлось. Он знает, как зовут главных героев, их имена, фамилии. Знаком с их предпочтениями и страхами. За долгое время «транслирования» Арсений выучил наизусть их распорядок дня, даже рацион. Но они «по ту сторону экрана», а он в холодном и пустом кинозале.       Так далеко.       В какой-то момент дождь припускает сильнее, будто пытается выгнать его с той точки, в которой он оказался. Делает «изображение» нечётким, размытым, пытаясь окончательно отделить его от тех, кто является частью его жизни. Его продолжением, а кое-кто — с некоторых пор — смыслом. Попов не позволял себе слёз уже очень давно. Не по-мужски это всё-таки, настолько погрязнуть в эмоциях. И сейчас небо точно даёт волю слезам за него. Плачет серо и заунывно. Непрекращающиеся стенания, что всё это время терзали его и так раненую душу, всю безутешную скорбь об утрате, всю безмолвную мольбу о прощении перенимают свинцовые низкие тучи.       Мгновение, и «картинка» окончательно смазывается, становясь похожей на полотно недовольного художника, который, негодуя по поводу несовершенства работы, резкими мазками грязной краски затирает её. Арсений снова и снова пытается очистить стекло замёрзшими ладонями, но дождь, издеваясь, в который раз прячет от него родные лица.       Пальто промокает практически насквозь, но Попов не ощущает холода. Огромная рана с рваными краями в центре груди сделала его бесчувственным к таким «мелочам». Она как чёрная дыра затягивает в своё гнилое нутро всё то хорошее, что могло бы случиться у них троих в этот вечер. Арсений разжёг бы камин, чтобы мартышка с Антоном не мёрзли, он веселил бы их, чтобы они не скучали. Увёз бы на край света в тёплую страну к ласковому морю, о чём они так давно мечтали. И сейчас перед панорамным окном ему вдруг становится страшно, что ничего этого не будет. Он сам, своими собственными руками перечеркнул всё хорошее, светлое и прекрасное, что было между ними.       Шастун как-то сказал, что ради такой дочери как Кьяра спалил бы мир до тла. А он что? Только и умеет всё портить и превращать в руины. Его нельзя прощать, он не заслужил этого. Ни одного грёбаного шанса.       Однажды эта чёрная дыра в груди, эта червоточина засосёт его в тессеракт. Сегодня Шастун с Кьярой его хотя бы видят и слышат, а что будет завтра? Он и так практически невидимка в собственном доме. И как бы он не бился «за книжными полками», его не замечают и никак не могут понять, что он хочет донести до них. Ещё десять дней назад он даже представить не мог, что размашистая подпись на белом листе под словом «Приказ», написанным жирным шрифтом, может перечеркнуть то, к чему он стремился так долго.       Шаст с Кьярой сидят на ковре с пушистым ворсом. На улице тарабанит промозглый ливень, так как погода в очередной раз выдаёт маленький такой плюс. Осень всё никак не хочет признавать, что сдаёт позиции. Те пару раз, когда выпадал снег, не в счёт. В остальном — стабильная слякоть, серость, стылый ветер и вечно угрюмое небо. В доме же тепло, уютно и светло. Кьяра объясняет Антону слова на французском, дополнительно помогая себе жестами, а он пытается угадать перевод, потому что язык даётся девочке непросто. Так они проверяют домашнюю работу, которая включает в себя наращивание лексического запаса. Он бы и сам занимался с ней, но с Поповым они это не обсуждали, да и преподавательница у Кьяры неплохая, Шастун успел с ней пообщаться на любимом языке.       Когда-то давно, ещё когда Антон учился в школе, изучал английский, но тяги к нему не было никогда. Поэтому сейчас он и знает его на уровне базового разговора о потребностях в отеле и погоде. Но зато тогда он влюбился во Францию. Его заинтересовала архитектура старых сооружений в стране. В частности, Шастун — как обычный подросток, ага — фанател от Собора Парижской Богоматери. Как-то так получилось, что в детстве он увидел это здание в утреннем выпуске новостей, которые мама смотрела постоянно, пока готовила завтрак, и понял, что влюбился. Как бы странно ни было, но это породило огромное желание побывать во Франции.       Он даже однажды изучал, как можно туда добраться по земле, ведь самолётов боялся уже тогда. С того дня Шастун начал познавать историю страны, смотреть все документалки, которые только мог найти. Поэтому, когда он выпускался из университета, сомнений не было, какое второе высшее получать. И сегодня, если заглянуть в его комнату в Воронеже, то там можно обнаружить по меньшей мере целую полку со словарями и книгами на французском. Да, он был немного гиком.       Несмотря на то что Антон, с момента возвращения, держится от Арсения на расстоянии, причём как физически, так и морально, его напрягают отношения того с дочерью. Точнее, поведение Кьяры. Видимо, детская обида оказалась сильнее, чем они оба думали, и простого исправления ситуации оказалось недостаточно, чтобы вновь заручиться доверием ребёнка. Ему не нравится, что Кьяра не разговаривает с отцом и — более того — демонстративно его игнорирует. Малышка периодически днём впадает в уныние и ходит недовольная. С едой дела потихоньку начинают налаживаться, но иногда она может отказаться от обеда, но все эти несколько дней ужинать садится, не дождавшись отца. И то съедает только половину, долго ковыряясь в тарелке, размазывая остатки пюре с подливой. Она на диалог тоже не выходит, отмалчивается, в очередной раз доказывая, что гены пальцем не раздавишь никогда.       — Хорошо, а как сказать «я скучаю по тебе» или «мне тебя не хватает»? — спрашивает Шаст, заинтересованно наблюдая за Кьярой, которая немного сдвигает брови к переносице, видимо составляя предложение.       — Ge te manque, — на удивление, произношение у неё хорошее. Хотя и допускает ошибку в построении предложения.       — Tu me manques, — терпеливо исправляет Антон.       — Tu me manques, — вдруг гортанно повторяют сбоку.       Шастун клянётся, что голос Арсения создан для французского. То, как мужчина перекатывает буквы на языке, превращая их в слова без единого акцента, будоражит мысли и посылает сладостные мурашки по позвоночнику.       Кьяра не разделяет внутреннего восторга Антона от возвращения мужчины. Она сразу же демонстративно хмурится, уже совсем не так, как минутой ранее. И Антон видит эту наигранность. Так же, как видит, что она скучает по родителю. И снова Шастуну хочется огласить: гены. Этим всё сказано.       Он поворачивается, чтобы поздороваться, и замирает. Попов стоит около фитостены в бежевом кашемировом пальто. С волос капают дождинки, словно он стоял на улице не один десяток минут. Руки у него покрасневшие, как и приплюснутый нос, отчего хочется сразу же налить ему горячего чая и укрыть пледом. Да, как бы внешне Шастун не старался быть отчуждённым, внутренне он устал бороться со своими чувствами, которые, признаться честно, уже принял. Да, он влюблён. И сделать пока с этим ничего не может, хотя, скорее, просто не хочет.       — Я в игровую, — бурчит Кьяра, даже не поздоровавшись с отцом.       — Мартышка, постой, — в голосе Арсения настолько много всего, что у Антона спирает дыхание. В нём и раскаяние от того, что он натворил. И сожаление о произошедшем. И тревога за их взаимоотношения. Кажется, Попов белеет ещё на несколько тонов. И как бы Шастун не твердил себе, что те границы, которые он сам себе установил, нужны, сейчас — чисто по-человечески — хочется подойти и успокоить мужчину, у которого едва не слёзы в глазах стоят. — Я тут тебе принёс, ты давно хотела. В коллекцию.       Он подходит к Кьяре, опуская перед ней огромную коробку с набором Лего. Шастун удивлённо замирает, замечая, что это тот самый Нотр-Дам-де-Пари. У малышки на самом деле есть коллекция «Шедевров мировой архитектуры». Тадж-Махал, Лувр, Биг-Бен и Эмпайр-Стейт-Билдинг стоят на стеллаже в игровой комнате, рядом с самолётом. И вот, Арсений делает очередной шаг в сторону примирения, но Кьяра непреклонна. Она раздумывает, это видно, но о чём именно — остаётся только догадывается. Только вот умозаключение, к которому приходит девочка, она демонстрирует сполна: пинает коробку и пулей улетает наверх, громко топая ногами в тапочках.       Звенящая тишина, разрушаемая только стуком капель о панорамное стекло, повисает в огромном пространстве. Она ударяется о все поверхности и разносится везде, создавая иллюзию спокойствия. Но настолько зыбкую, что Шастун боится даже вздохнуть, не то чтобы сказать что-либо. Дождь стекает слезами по прозрачной поверхности, размывая изображение уличных фонарей по периметру подъездной дорожки, край которой видно мужчине.       — Она никогда меня не простит, да? — безжизненность интонации Антона пугает. И сейчас, несмотря на свою всё ещё клокочущую внутри злость и обиду, он поступает как обычно. Запихивает их куда подальше и старается помочь.       — Она Ваша дочь, Арсений Сергеевич, конечно простит. Ей и самой уже надоела эта игра в обиду, я уверен. Просто нужно немного времени, чтобы это понять, — он уходит на кухню, чтобы налить-таки чай, исключительно потому что если Попов заболеет, то Шаст не выдержит видеть его двадцать четыре на семь. И чтобы не заболела Кьяра. Только из-за этого. — Снимите пальто, мокрое же, — кидает он через плечо, замечая, что босс сел на пол, все так же продолжая смотреть вслед дочери.       Кипяток греет руки, когда он передаёт кружку Арсению. Чёрный с мятой, без сахара, не разбавленный. Это у Антона уже на подкорке. Попов предпочитает кофе, но если чай, то только такой. А ещё миллион и одно предпочтение мужчины, о которых он почему-то помнит. Так, например, Шастун знает, что тот обычно не ест хлеб, но при этом обожает поджаренную часть и корочку. А ещё, иногда по утрам Арсений добавляет дольку лимона в кофе, которую после напитка съедает с корочкой, так как нравится горьковатое послевкусие от цедры.       — Спасибо, — Шастун и не замечает, как зависает на месте, когда кончики пальцев соприкасаются с чужими. И нет, никакого тока, как пишут в романах. Только безграничное желание взять чужие мёрзлые ладони в свои руки и отогреть их, но не дыханием, а прикосновением.       — Я попробую поговорить с ней.       Он не дожидается ответа. Сразу же уходит, оставляя Арсения мариноваться в ненависти к себе и самоуничижении. Раздумывает, что же такого сказать девочке, чтобы хотя бы на малость растопить ту ледяную баррикаду, которую она возвела у себя в голове. Ведь он на самом деле видит, что это всё напускное. Упрямство и твёрдость характера не позволяют ей просто так отпустить произошедшее и сделать вид, что ничего не было.       Попов провожает взглядом спину Антона. До самого конца, пока тот не скрывается за поворотом на втором этаже.       — Мне тебя не хватает, — еле слышно шепчет он на русском, отставляя так и нетронутый чай в сторону. — Если бы ты знал, как сильно.       Он подтягивает колени к груди и утыкается в них лицом, чтобы согреться. Ледяные пальцы обхватывают шею спереди, когда горло сдавливает болезненная судорога. Парни поставили ему неутешительный диагноз. Он доверяет друзьям. До прихода в его жизнь Антона они вообще были единственными на всём белом свете, кому он доверял безоговорочно. Но сейчас его мозг просто не в силах принять эту запредельную реальность. Ему кажется, он вот-вот проснётся, и это наваждение исчезнет, растворится в череде его мрачных будней. Сны — они ведь так иллюзорны и нереальны. Это помрачение рассудка, морок, отголоски того нездорового возбуждения, которое, подобно наркотику, отравляло его вены, пока он целовал Антона.       А может, всё вообще было не так. Не так сладко, не так ярко, не так горячо, как ему казалось. Он ведь был пьян, и затуманенное сознание выкинуло фортель в виде ядерной реакции на то, что произошло после скандала.       Это трансцендентность. Из разряда метафизического или потустороннего.       Он просто не может быть влюблён в мужчину!

***

      Кьяра на самом деле сидит в игровой, листая книгу, которую он ей подарил. Антон тихо садится на диванчик, прогоняя в мыслях, как бы найти подход. Ведь можно сколько угодно поучать ребёнка, но если он не поймёт, зачем ему совершать то или иное действия, то от этих нравоучений не будет никакого смысла. Все те книги по психологии, которые он прочитал, рекомендуют плюс-минус одни и те же банальности: избегайте «не», не кричите, расскажите историю, расскажите о последствиях его действий. Но всё это не то. И ситуации, для решения которых дают эти советы, не похожи на ту, в которую они попали. Так что Шастун приходит к выводу, что нужно действовать по зову сердца и требованию души.       — Мелочь, — зовёт Антон, отвлекая девочку от рассматривания собственных рисунков на страницах подаренной книги. Она невозмутимо поднимает голову и вопросительно смотрит на него, изогнув правую бровь. Ей-богу, копия Попова. — Давай поговорим.       — Я слушаю, — Кьяра откладывает книжку и подходит к Шастуну, усаживаясь на другой край дивана.       — Ты расскажешь мне, что у вас случилось с папой? — банальный вопрос, но и он вызывает бурную реакцию. Антон внимательно следит за тем, как эмоции меняются на детском личике. Сначала она округляет глаза, словно не ожидая такого предательства от друга-наставника-няня. После хмурится и плотно сжимает губы. А дальше… — Ты чего это, плакать собралась, Кьяра?       — Нет, — нижняя губа подрагивает, а пальцы сжимают низ футболки. Она делает пару глубоких вдохов. Куксится, ковыряет ровный шов ниток. И смотрит куда угодно, только не на Шастуна. — Не буду я плакать, большая уже.       — Ты можешь плакать, когда хочешь. Слёзы — нормально. Когда человек плачет, он выпускает накопившийся стресс. И не важно, будь это девочка или мальчик, ребёнок или взрослый.       — Ира говорила, что взрослые девочки не плачут. И Алёна так говорила. Мама то есть, — исправляется малышка, громко шмыгает и остервенело стирает с щеки первую слезинку. Вот только за ней сразу же стекает вторая.       Он вспоминает их встречу несколько дней назад. Тогда Кьяра хотела заплакать, он видел слёзы, накатившие в моменте, но она тогда сдержалась. Экстренный анализ выдаёт неутешительный вывод. За то время, пока они знакомы, Попова не плакала. Вообще. Да, были мимолётно набегающие слезинки, но не больше. Но это не нормально для ребенка. Хотя Арсений говорил, что она плакала всю неделю, что его не было. Так что, возможно, он и ошибается. Либо же этот депрессивный эпизод — ответ всем сдерживаемым эмоциям.       — Иди сюда, — Антон раскрывает руки для объятий, а Кьяра встаёт на коленки и подбирается в мгновение ока к няню, врезаясь в него. Она начинает рыдать сразу же, сжимает его футболку и покачивается, убаюкиваемая Шастуном. Тот не успокаивает, только осторожно поглаживает её по спине.       — Ты теперь будешь думать, что я плакса, — непонятно, то ли это вопрос, то ли риторическое утверждение, но Антон считает нужным ответить.       — Не буду. Скажу по-секрету: я тоже иногда плачу. Редко, но бывает.       — Правда? — Кьяра отстраняется и удивлённо смотрит на него, пока по щекам всё ещё струится прозрачная тоска. Шаст кивает, ни капли не привирая. Ну, все мы люди, у всех есть эмоции.       Успокаивается девочка не скоро. Проходит практически полчаса. Антон за это время успевает вспомнить их короткий диалог и задумывается, почему Кьяра называет мать по имени. Он не обратил на это внимание в тот день, когда вернулся, но сейчас эта мысль красным сигнальным огнём вертится в мозге. Видимо, отношения у них не самые лучшие. По крайней мере, детской, наивной, непосредственной и искренней любви он от неё не замечает.       — Так ты расскажешь мне, что у вас случилось с папой? — спрашивает он, когда от истерики остаются только тяжёлые всхлипывания. Кьяра отсаживается обратно, вытирает покрасневшие глаза и снова хмурится. Он прекрасно знает, что произошло, но надеется, что если Кьяра сама проговорит это, напряжение пойдёт на спад.       — Ничего, — Антону всё понятно. Девочка включила режим отца: упёртый ягнёнок. Она скрещивает руки на груди и исподлобья смотрит на няня.       — А мне кажется, что вы поругались, — аккуратно предполагает мужчина. Девочка поджимает губы, но упрямо молчит. — Помнишь, я говорил тебе, что ты можешь со мной поделиться чем угодно? Сейчас та самая ситуация.       Кьяра не говорит. В комнату заходит Печенька, толкнув лапой прикрытую дверь. Кошка сначала следит за Антоном, после — за девочкой. Несколько раз переводит взгляд с одного на другую, но всё-таки мягкой поступью царицы направляется к хозяйке. Запрыгивает — не с первого раза — на тахту. Трётся, круто выгибая спину, жамкает лапками розовую бархатную обивку. И начинает тракторить. Ребёнок подхватывает животное и аккуратно почёсывает покатое пузико.       — Печенька, может, ты расскажешь, что произошло, пока меня не было? — Шастун меняет тактику. Разговорить ребёнка нужно, вот только правильный подход ещё не найден.       — Кьяра поругалась с папулей, — спустя время тянет девочка высоким голоском, усаживая кошку так, словно это она говорит.       Клац, нужный ключ отворяет потёмки детской души.       — А почему они поругались? — выходит невероятно наигранно, но, кажется, Кьяру устраивает.       — Потому что папуля поступил плохо. И выгнал Тошу. И Кьяра теперь не любит папулю. И дружить с ним не будет, — под конец она возвращает интонации в нормальное состояние. Смотрит теперь виновато, как будто ожидает, что Шастун начнёт ругать её. — Я сказала, что ненавижу его, когда узнала, что он тебя уволил.       — Ты правда так чувствуешь? — девочка затрудняется ответить, хмурится. Антон буквально как на рентгене видит все её эмоции. — Ты сказала так, потому что разозлилась?       — Да. Но я и сейчас на него злюсь. И мне обидно, — Шастун не может не радоваться. Его монологи о том, что нужно проговаривать свои эмоции, не прошли мимо. Кьяра действительно его услышала.       — Почему обидно?       — Потому что он тебя выгнал. А так нельзя. Так неправильно. Я тебя люблю, Печенька тебя любит, Серёжа. Тебя любят все. И мне нравится, что ты к нам пришёл. И папа теперь чаще дома. И чаще играет со мной. Ты хороший. А он тебя выгнал.       Печенька тычется ей в шею мокрым и холодным носом, а после начинает лизать щёку, встав на задние лапы. Передние она укладывает на плечо. Брови Шастуна взлетают, потому что — в который раз! — он удивляется тому, насколько кошки растягиваются. Антон считает, что к четырём общепринятым агрегатным состояниям — жидкое, твёрдое, газообразное и плазменное — нужно добавить ещё одно. Кошачье. Печенька очень хорошо разряжает обстановку. Кьяра хихикает и отстраняется.       — И что же это, ты больше не будешь разговаривать с папой?       — Буду. Я знаю, что нельзя было так говорить.       — Ты права. Так говорить не стоит, — соглашается Шастун, легко кивая. Он не перебивает, подрабатывает детским психологом.       — Но папа тоже не прав, — Кьяра практически кричит это. Кошка пугается и за секунду оказывается под диванчиком. Девочка, от нечего делать, достаёт из-под футболки кольцо с драконом, что не снимает практически никогда. Только перед походом в ванну.       — Можно я теперь скажу? — осторожно спрашивает Шастун, сам покручивая большим пальцем кольцо, надетое на безымянный. Попова кивает. — Раз уж ты взрослая, то будем разговаривать как разумные, взрослые люди. Мы с твоим папой очень сильно поругались. Такое бывает. Мы оба были неправы. Кто виноват — не важно. Вы с ним тоже поругались. Ты на эмоциях сказала ему то, что его обидело. И этот поступок неправильный. Я кое-что сделал, поэтому твой папа так же на эмоциях уволил меня. Возможно, он был неправ. Но такое бывает. Люди часто делают что-то плохое на эмоциях. А потом жалеют об этом. Главное — вовремя осознать свою ошибку и попробовать её исправить. Например, извиниться.       Да, Шастун оправдывает Попова, но это правильно в данной ситуации. Он должен объяснить девочке, помочь ей пережить эмоции. А ещё, если уж совсем по-честному, ему невыносимо видеть Арсения в таком разбитом состоянии. Он явно был не в себе, переживал из-за дочери. Иначе не приехал бы. И да, Попов хоть и извинился, но грязно манипулировал, когда давил на то, что Кьяре плохо. Но возвращение Шастуна было сродни панацее. А потому он заткнул свою гордость.       — Папуля извинился за то, что уволил тебя? — Кьяра аккуратно вкладывает свою ладошку в руку няня. Кто кого успокаивает — непонятно.       — Да, — для этого, конечно, пришлось высказаться, да ещё как, но всё же это правда.       — Он теперь грустный, потому что я сказала, что его ненавижу, да?       — Да. И сейчас ты тоже поступила неправильно. Поверь мне, он уже осознал свои ошибки. И пытается извиниться перед тобой. Папе нехорошо, сама видишь, — Кьяра морщит нос, порываясь снова расплакаться.       — Папуле было плохо? У него что-то болит?       — Думаю, у него болит душа, потому что вы поссорились, — искренне отвечает он.       Кьяра молчит. Проходит минута, две, три. Девочка сидит в позе лотоса, просовывает по очереди тонкие пальчики в огромное кольцо. Трёт нос, проводит ладошкой по хвостику. Антон буквально слышит, как в её черепной коробке происходит мыслительный процесс. У неё буквально на лбу отражаются философские вопросы по типу «быть или не быть».       — Тош, а где душа находится? — вдруг выдаёт девочка. Словно кто-то нажал на зелёную кнопку start в автомате рандомных фраз, и тот выкинул вариант.       — Где-то тут. Я думаю, что где-то тут, — быстро добавляет Шастун и кладёт ладонь на солнечное сплетение. Но в голове всплывает факт из автомата рандомных фактов. Тот, видимо, где-то недалеко от того самого, с зелёной кнопкой. — Но есть один учёный, Макфадден, он утверждал, что душа находится там, где сознание, а значит, она вот здесь, — он касается лба. Кьяра кивает и резко встаёт, срываясь с места.       Громогласное «папуля!» разносится, кажется, по всем закоулкам особняка. Девочка несётся в сторону лестницы, и Шастуну только и остаётся, что крикнуть «аккуратно», чтобы она не навернулась с лестницы. Сам он следует за девочкой. Почему-то не хочется пропускать то, что она придумала. Печенька, только высунувшая нос из-под дивана, снова юркает в темноту.       Арсений все это время сидит на ковре в гостиной, глупо уставившись на откинутую коробку лего, и занимается самоедством. Последнее, о чём он думал, когда подписывал приказ об увольнении, — реакция дочери. Он сглупил, повёлся на поводу у эмоций и злости. И самое глупое, что винить в произошедшем некого. Виноват только Попов А.С. Грёбаный ас в лажах по жизни.       Когда он слышит громкий оклик, сначала кажется, что слуховые галлюцинации. Как у тех, кто долго сидит в комнате без света, звука и людей. Но когда девочка появляется на лестнице, Арсений встаёт. В глазах тут же темнеет: слишком долго сидел в одной позе. Приходится присесть на корточки, чтобы не грохнуться. Сказываются последствия последней тяжёлой недели. Кьяра бежит к нему, широко раскрыв глаза. Словно она чего-то сильно испугалась.       — Мартышка, ты, — он не успевает договорить.       Хотел спросить «ты чего?», но в середине фразы Кьяра спрыгивает с последней ступеньки и метеором подлетает к нему. Одна ладошка впечатывается в лоб, второй собирается прикоснуться к грудной клетке, но не успевает. Арсений, не ожидав такой подставы, теряет равновесие и начинает заваливаться назад. Он позорно шлёпается на ягодицы, вызывая у дочери удивлённый писк. Попов ориентируется быстро. Садится по-турецки, так ничего и не говоря дочери.       — Прости, папуля, — тараторит девочка, встаёт перед ним и возвращает одну ладошку на лоб, а вторую вдавливает в грудь. Арсений ничего не понимает. Антон стоит на середине лестницы, привалившись к стене, и сдерживает внутреннюю истерику. А Кьяра, с запалом бабки-ведуньи в седьмом поколении, начинает нашёптывать — ей только кажется, что она делает это тихо, — присказку: — у кошечки не боли, Печеньку жалко; у морского слизняка боли; у комарика боли; у мухи-скорпиона боли; у собачки, — девчушка на секунду замолкает, но быстро решает вопрос, возникший в мыслях, — тоже не боли, собачек тоже жалко; у бабирусса боли, а у папули не боли — заживи, — девочка громко чмокает его сначала в лоб, потом в район солнечного сплетения, после чего крепко обнимает.       Арсений всё ещё ничего не понимает. Антон уже сидит на ступеньке, не сумев сдержать приступ, беззвучно смеётся, сгибаясь в три погибели. А Кьяра так крепко сжимает отца, что тот сначала теряется, запоздало обнимая её в ответ.       — Дочь, а что лечила-то? — тихо спрашивает он, боясь спугнуть щемящую нежность в груди.       — Душу. Тоша сказал, что она у тебя болит, потому что мы поругались, — объясняет девочка, не отрывая головы от отцовского плеча. — А Тоша всегда так говорит, когда я ударяюсь.       — Прям так и говорит? Про морских слизняков? — не сдерживает скептицизма мужчина.       — Нет, это уже я придумала. Просто мне собачек жалко и кошечек. А мы с Тошей как-то изучали необычных животных. И они мне не понравились. Вот я и переделала.       Арсений молчит. Моргает несколько раз, когда глаза начинают печь. И только сейчас замечает Шастуна, что сидит на лестнице. Попов прижимает дочь к себе и одними губами произносит «спасибо». Тот в ответ кивает.

***

      Сука! Я влюбился в мужчину!       Эти пять слов продолжают словно губительная кислота разъедать внутренности Попова. Пока они завтракают на залитой солнцем кухне, и он щурится — нет, не потому, что пытается скрыть злость, вызванную неконтролируемым интересом к Шастуну, просто яркие лучи слепят глаза. Пока едет в офис, поднимается в лифте на последний этаж. Пока слушает сводку последних новостей в компании от Оксаны. Его раздражает даже цвет своей чашки, из которой он уже несколько лет пьёт кофе на работе.       Арсений не часто сталкивается с ситуациями, на которые не в силах повлиять. Эта — одна из таких. Она болезненно скручивает внутренние органы в тугой узел ярости, что отражается в перманентно стиснутых зубах и каменных плечах.       Это всё парни виноваты с их неуёмной, извращённой фантазией!       Да они же буквально навязали ему эти фантомные больные чувства. Его вины в этом нет! Его отношение к Антону — злой рок, происки Вселенной. Он здесь жертва! Это всё досадная случайность. Звёзды сошлись. Немного больше спиртного, чем следовало. Шастун — весь такой из себя, на взводе, просто опаляющий своей энергетикой и взрывоопасностью. А потом эти перебои с электричеством. Если бы не погас свет…       — Суркова, — кричит он, не потрудившись нажать на интеркоме кнопочку, а по факту, даже не подумав, что можно это сделать.       — Да, Арсений Сергеевич, — влетает запыхавшийся секретарь, — что стряслось?       — Найди мне телефон директора организации, которая занимается передачей и распределением электроэнергии в Москве и области. Срочно!       — Эм, ну хорошо, — нахмурившись, отвечает девушка. — Простите, а Вам зачем?       — В суд на них подаю!       — Может, Павлу Алексеевичу набрать тогда? — осторожно вносит предложение Оксана.       — А набирай, и Позов пусть зайдёт, и Матвиенко.       — Дмитрий Темурович полчаса назад уехал в банк, — да, чёрт, собрать всю коллекцию «виновников» его состояния возможности сейчас нет, и Попов строго смотрит на секретаршу, едва ли понимая абсурдность своих действий. — Чай с ромашкой сделаю?       — Иди, Оксана, пока я тебя не уволил, — еле сдерживая гнев, шипит Арсений.       Суркова тоже виновата! Она так восхищалась Антоном, когда они с мартышкой как-то заглянули к нему в офис. Они все принудили его к чувствам, которые он априори не должен испытывать. Словно вложили в его мозг крохотное зерно и усердно поливали и удобряли его, пока оно не разрослось и не начало давить изнутри. И вот он уже не Попов Арсений Сергеевич — генеральный директор авиакомпании, любимец женщин и самый натуральный натурал, а какое-то бесхребетное существо, которое захлёбывается слюной, глядя на другого мужика!       — Номер искать? — как ни в чём не бывало спрашивает девушка.       Убил бы! Да грех на душу брать не хочется.       — Нет, подготовь отчёт.       — Простите, какой?       — Любой! — гавкает Попов. Градус напряжения резко снижается, и Арсений вдруг чувствует неимоверную усталость и головную боль, которая терзает его уже не один день. — И всё-таки давай чай, пожалуйста, — с надломом выдавливает он из себя. — Извини, утро не очень.       — Конечно, Арсений Сергеевич, сейчас сделаю. Может, ещё обезбол найти?       — Да принял уже, не помогает.       — Тогда домой? — Оксана знает босса не один год. Именно знает, а не просто работает с ним. Его деловая хватка, уважительное отношение к подчинённым, не показательная эмпатия к людям, что пользуются их услугами, однажды раз и навсегда покорили её. Она видит, что в данный момент он сломлен и потерян. Но чем она — простой секретарь — может помочь.       Домой…       Арсений взмахом руки отпускает девушку. Как бы не хотелось сейчас оставить пост и вернуться в родные пенаты, он надевает очки и снова погружается в рабочий процесс. Дома дочка, которая исцелит все недуги одной улыбкой, и отношения с которой благодаря Шастуну наладились. Но там ещё и сам Антон.       Наверное, надо было уделять больше внимания своим пассиям. Неожиданная — прямо-таки блестящая — идея начинает зарождаться на подкорке разума. Ему надо позвонить Диане, своей бывшей любовнице. Если он сможет наладить с ней отношения, эта на первый взгляд неизлечимая болезнь, его быстро оставит. Или сходить с Серёгой в клуб. Если он отпустит ситуацию, расслабится и заведёт новые — нормальные — знакомства, то у него, без сомнения, легко получится вернуться в гетерорусло. Надо срочно потрахаться с женщиной.       — Суркова! — снова кричит он, игнорируя интерком.       — Уже бегу, — отзывается та, медленно распахивая дверь и внося поднос с чашкой травяного чая.       — Оксана, срочно найди мне, — и резко осекается. Если он сейчас попросит секретаря отыскать ему женщину, чтобы с помощью той вытравить из разума, из тела больные мысли о няне и протрезветь, побороть в себе эти низменные чувства, приблизительно двести миллилитров кипятка окажутся у него на голове. Он прочищает горло и с видом монарха, требующего подать ему скипетр и держало произносит: — таблеточку.       Девушка пристраивает ромашковый чай, который он на самом-то деле ненавидит, на край стола, быстро кивает и покидает кабинет.       Попов разгребает бумаги, отодвигает ноутбук и упирается лбом в гладкую зеркальную поверхность. Это всё бесполезно. Нет смысла злиться и торговаться с судьбой. Пути назад нет. Он влюблён — свершившийся факт. Завершённое действие. Его метания, непринятие, отрицание и гнев уже ничего не исправят. В моменте захотелось уйти, спрятаться и сгинуть в неизвестном и безлюдном уголке планеты.       Арсений погружается в беспросветную депрессию, выкарабкаться из которой всё равно, что пытаться взобраться на самую высокую гору на роликах. Уныние и апатия тащат на дно, где нет звуков, движения и такого нужного сейчас кислорода. Всё вокруг замирает. Яркие сочные краски вечнозелёных невдалеке от здания компании, в парке, стремительно меркнут; кристально-синяя, отливающая на солнце драгоценным жемчугом Яуза тускнеет, превращаясь в грязное, зловонное болото. Даже жёлтые фигурки самолётов на флайтрадаре, выведенного на большой экран на стене, бледнеют.       Внезапное головокружение заставляет резко глотнуть воздух в офисе, Попов даже не сразу понял, что точно утопленник какое-то время не дышит. А зачем? Наступил конец света.       Иными словами, Арсений в полной заднице.

***

      Попов, откинув одеяло, блаженно потягивается, выбирается из тёплой постели и замирает у окна. Воскресное утро приветствует его ярким солнечным светом, на фоне которого даже по-мерзкому ноябрьский пейзаж уже не кажется таким унылым. Как говорится, у природы нет плохой погоды. Даже негромко хмыкает, удивляясь своему состоянию. Реально отпустило. Больше нет злости или желания «вернуть судьбе по гарантии» неизбежное.       Он влюблён в мужчину.       Полный пиздец.       Но не смертельно же.       С таким диагнозом в гроб не кладут, не назначают мучительную химию и не отрезают ногу. Он просто влюблён. Как прыщавый подросток в период пубертата, когда практически каждая соседская девчонка вызывает всплеск гормонов и мысли, что вот она — единственная и неповторимая.       Арсений, как и любой нормальный человек, был влюблён. И не раз. Эти чувства ему знакомы. Даже смешно, почему сейчас они так долго поддавались идентификации, словно сервер завис и раз за разом выдавал ошибку. Здесь не надо гадать на кофейной гуще, да и тесты в интернете, о которых говорили парни, не нужны. Симпатия, которая обычно предшествует влюблённости, была. Ему нравилось наблюдать за Антоном: как он двигается, как говорит, как смеётся. Хотелось изучить няня. Ему импонировали черты характера, несмотря на то, что в первое время Попов постоянно старался заткнуть его и подстричь под свою гребёнку. В моменте стало так просто признать: он восхищается Шастуном. Его напором, взглядами на жизнь, его общением с Кьярой. И самих признаков влюблённости хоть отбавляй.       Напряжение и волнение рядом с Шастуном есть? Есть. Хочется больше проводить времени рядом, не просто взаимодействуя как начальник и подчинённый, а вдвоём, больше узнать о его интересах, целях и планах на будущее. И быть частью этих планов. Когда Антон рядом, мир словно расцветает яркими красками. А ещё хочется постоянного тактильного контакта: прикасаться к руке или провести по волосам, чтобы понять действительно ли они такие мягкие, как кажется на первый взгляд. Этих признаков ещё воз и маленькая тележка.       Тотальное принятие чувств свалилось так неожиданно. В моменте на душе у Арсения становится тепло и спокойно. Единственное, что омрачает волшебное утро — это отношение Шастуна к нему. Тот не простил. И ежу понятно. На его месте он бы сам не простил никогда. Им надо поговорить. Только как вернуть снова доверие и комфорт в их отношения? Хотя бы его на первых порах.       Опираясь на опыт во взаимодействии мужчин и женщин, он решает начать с подношения. В голове всплывает ассоциация с членистоногими. Самки некоторых видов пауков не дают партнёрам без подарков: здесь прокатит всё, начиная от мелких насекомых до крошки хлеба. И пока паучиха разворачивает презент, паук её…       Попов хрипло смеётся, натягивая футболку: параллель ужасная, но это явление старо как мир. Он накормит Антона вкусным завтраком, благо ещё один признак влюблённости — просыпаться ни свет ни заря и довольствоваться несколькими часами отдыха — сегодня ему на руку.       Попов уже знаком с пристрастиями Антона в еде: борщ, пицца, апельсиновый сок. И это становится проблемой: с кулинарными секретами Кубани, как тот же Матвиенко, он не знаком от слова совсем, колбасы в их холодильнике отродясь не водилось, благо хоть фрукты для фреша есть.       — Есть идеи, бакинское курабье? — обращается он к кошке, удобно устроившейся на барном стуле и с интересом наблюдающей за его передвижениями по пространству кухни. — Почему у тебя в глазах вопрос: что я делаю в твоём доме?       — Мяу, — отзывается та, ловко спрыгивает на пол и вальяжно подплывает к своей миске.       — Вот и ответ: я нужен в твоей жизни только для поставки провианта, — хмыкает Арсений, распечатывая упаковку с влажным кормом, и вываливая в кошачье блюдо нечто, по консистенции напоминающее желе. — А пахнет неплохо, ешь давай, — приглашает к трапезе животное он, на что Печенька демонстративно отворачивается и покидает территорию кухни. — Засранка, — улыбается мужчина: его настроение сегодня ничем не испортить.       — Алиса, рецепты ПП пиццы, — сдаваться он не намерен. Завоёвывать, так завоёвывать, пока через желудок, но всё ещё по его правилам.       Через час, как раз к началу восьмого, на столе уже красуется румяное творение из куриной грудки, цветной капусты, помидорок черри и огромного количества сыра. И, конечно, свежевыжатый апельсиновый сок.       Попов замирает в предвкушении, когда слышит негромкий разговор: Кьяра с Антоном спускаются. Он прикладывает два пальца к сонной артерии, фиксируя зашкаливающее сердцебиение. Несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает, чтобы успокоиться. Волнение отражается в лёгком подташнивании и треморе на кончиках пальцев. Он словно перед вступительным экзаменом в Щуку. Даже голова слегка кружится.       — Папуля, а чем так вкусно пахнет? — девочка подбегает к отцу, который уже опустился на корточки, чтобы поздороваться. А на самом деле отсрочить встречу с нянем. Дать себе ещё пару мгновений, чтобы собраться. — Как будто пиццей.       — Вот, решил побаловать вас, — отвечает Арсений и встаёт на ноги. Старается прочесть по зелёным глазам ответ хотя бы на один свой невысказанный вопрос, но Шастун прячет взгляд, словно даже смотреть на него у Попова больше нет права.       — Спасибо, я встал в четыре и уже поел, буду только чай.       Сердце мужчины пропускает удар. Оглушительный звон разбитых надежд начинает зарождаться на подкорке сознания. И, точно подчиняясь баттуте, этот звук нарастает в ушах, взмывает, раздирает барабанные перепонки. Антон продолжает что-то говорить. Арсений не слышит слов, видит только позу и взор, устремлённый в окно. Ему не хватает воздуха для полноценного вдоха.       — Папа!       — Арсений Сергеевич! — Попов неуклюже приземляется на барный стул. — С вами всё в порядке?       — Да, конечно, — четыре года очного обучения в театральном институте позволили обзавестись навыками, которые пригодятся всегда: он широко улыбается и невесомо оглаживает кончиками пальцев щёку дочери, что с беспокойством наблюдает за ним. Звон постепенно сходит на нет, и способность дышать возвращается. — Завтракать? — обращается он к девочке, помогая усесться за стол.

***

      — Арс, ты должен успокоиться: мы ещё ничего не знаем, — Сергей протягивает Попову стакан воды, который тот осушает в два счёта. Он старается, чтобы голос звучал спокойно и размеренно, но поджатые губы выдают его с потрохами. Матвиенко в панике. — Давай ещё раз, они ушли около четырёх, так?       — Да.       — И ты не знаешь, куда.       — Я думал, они гуляют во дворе. В шесть решил, что пора закругляться, вышел, а их там нет.       — Антон Андреевич и Кьяра Арсеньевна покинули территорию особняка в пятом часу, — вклинивается представитель службы безопасности. — Девочка была в приподнятом настроении. Не думаю, что Шастун похитил её.       Две пары глаз в недоумении прошивают охранника насквозь.       — Просто вернись на пост, — зажимая переносицу пальцами, выдавливает из себя Сергей. — Вам давно пора запретить просмотры детективов на рабочем месте. Вообще пользование телефонами упразднить. Чтобы воображение не было таким буйным.       — Антон бы никогда так не поступил, — обречённо отзывается Попов, когда они остаются вдвоём. — Я уже три часа пытаюсь дозвонится, он недоступен. С ними что-то случилось.       — Я сейчас наберу Воле, пусть по своим каналам отследит их. Не знаю, камеры пусть смотрит. Если бы произошло нечто фатальное, нам бы уже сообщили.       — Кьяру могли похитить, Серый, — говорить сложно, а представить то, что он озвучивает вслух вообще запредельно, — нейтрализовав Антона.       — Ты сейчас накручиваешь, Арс. И себя, и меня, — Матвиенко достаёт телефон и вызывает контакт Добровольского. — Паш, у нас, — слово «беда» едва не срывается с языка, но он вовремя прикусывает его, нервно оглядываясь на Арсения. — Короче, Антон с Кьярой пять часов назад ушли из дома, и до сих пор их нет. Да звонили мы ему! — после небольшой паузы взрывается он. — У него там аппарат, который ещё во времена динозавров выпущен был. То ли разрядился, то ли отключен, — молчит, внимательно слушая собеседника, после чего сдержанно благодарит и прощается.       — Что говорит? — Попов усаживается на диван и, уперевшись в колени локтями, усиленно трёт лицо. Робкая надежда, что всё это страшный сон и он вот-вот очнётся, и двое самых близких ему людей рядом, стремительно угасает.       — Сказал, попробуют отследить телефон, если получится, то врубят его дистанционно, при условии, что аккумулятор не сел, — Сергей усаживается рядом и крепко сжимает плечо друга в качестве негласной поддержки. — Пацан точно не предупреждал тебя о вылазке?       — Серый, я похож на идиота? — Арсений вскакивает на ноги и начинает раздражённо вышагивать по гостинной.       — Брат, спокойнее, — поднимается за ним Матвиенко. — Но ты последнее время сам не свой. Ещё эта холодная война между вами. Вы так и не поговорили?       — Он игнорирует меня, — тяжко вздыхает Попов, закидывая в рот сразу две капсулы болеутоляющего и жадно запивает их водой прямо из-под крана. После чего плещет себе в лицо. — Называет по имени отчеству и общается только по делу.       — А что ты сделал, чтобы изменить его вектор, Арс? — Сергей обречённо качает головой. — Тебе язык для чего дан? Отвечу: не только для того, чтобы пихать его в чужой рот.       Попов не успевает отреагировать, когда из-за фитостены доносится звук захлопнутой двери. Через пару мгновений две потеряшки — довольные и явно замерзшие — проходят в гостинную.       — Карапуз, ну наконец-то вы вернулись, — Матвиенко на мгновение прикрывает глаза, так страшно ему не было даже тогда, когда они думали, что упал самолёт. Сейчас надо срочно увести Кьяру, потому что скоро здесь будет жарко, как на поверхности Солнца. — Я тебя жду, у меня есть потрясающая идея: хватай Печеньку и пойдём ко мне. Я книжку новую со сказками купил, почитаешь мне.       — А папуля не против? — план, определённо, девочке по душе. — А мы сделаем попкорн? — ещё больше загорается она, не дожидаясь ответа на первый вопрос. Это такие несущественные мелочи сейчас.       — Конечно сделаем, — Матвиенко подхватывает ошарашенную кошку, которая вообще-то сладко спала на диванной подушке, натягивает куртку и буквально выталкивает девочку на улицу.       Арсений медленно поднимается из кресла. Он ещё не определился, чего в данный момент ему хочется больше: прибить Шастуна, потому что он волновался, или обнять, потому что - опять же! - волновался.       Но Антон даже не смотрит на работодателя. Он стягивает кожанку и пристраивает её на спинку дивана, снимает капюшон толстовки, несколько раз жарко дышит на замёрзшие ладони и только потом сталкивается с пристальным и красноречивым взглядом.       — Какие-то проблемы, Арсений Сергеевич? — вот так просто, словно Попов здесь не поседел, пока снова и снова натыкался на равнодушное: абонент временно недоступен.       — Где вы были? — каждое слово, как выстрел. Арсений даже не понимает, что сейчас хочет грубой интонацией сделать больно, так же больно, как было ему всё эти грёбаные три часа.       — Мы были с ребятами из детского дома, где я волонтёр, в театре на «Алладине», — в недоумении отчитывается парень.       — Я тебе сейчас твою волшебную лампу, Шастун, нахрен откручу! — он наступает на няня, побуждая того двигаться задом по направлению к кухне. Змеиное шипение скользит по лицу Антона, и тому вдруг кажется, что если присмотреться, то можно различить между побелевшими губами раздвоенный кончик языка. — Почему я узнаю об этом постфактум? — практически кричит, стараясь избавиться от страха, что наполнил его до краёв и никак не отпускает, давит изнутри на виски.       — Я сказал Вам за завтраком. О том, что директриса позвонила мне на днях, что у них двое детей приболели, билеты пропадают, вот она и пригласила нас с Кьярой.       — А телефон тебе на кой чёрт? Я звонил миллион раз!       — Так Вы же знаете мой айфон, он сдох ещё до начала спектакля! — Шастун клялся себе, что Попов больше никогда не будет основанием для всплеска гормонов. Но в моменте он сам не замечает, что повышает голос. — Вы ответили мне, цитирую "да, конечно". Что опять не так?       Антон так близко, ближе чем надо для того, чтобы рассудок Арсения оставался трезвым, а температура - в пределах нормы. К его пальцам точно пришили невидимые нити, за которые кто-то тянет. Руки, не подчиняясь сигналам мозга, поднимаются, и прохладные ладони обхватывают лицо Шастуна. Попов уже собирается сказать о том, как сильно он волновался, как скучал по парню, как сожалеет о том, что сделал, даже озвучить выводы, к которым пришёл в процессе размышления о своём странном отношении к нему. Но он даже не успевает начать, когда Антон резко отклоняется и, грубо отталкивая от себя мужчину, чеканит по слогам:       — Никогда больше не смейте ко мне прикасаться! Не говорите со мной на темы, которые не связаны с работой! Не смотрите на меня! Мы с Вами чужие друг другу люди, Арсений Сергеевич. У Вас не было никакого права использовать меня, чтобы попробовать нечто новое, экзотическое. Я не тренажёр. Хотя, как показали следующие за поцелуем события, Вы меня вообще в грош не ставите!       — Я давно хотел тебя поцеловать! Ещё в самолёте! — разрывая голосовые связки, орёт Попов. Эмоциональный всплеск лишает его последних сил, и, чувствуя, как темнеет в глазах, он тяжело приваливается к стене.       Антон реагирует мгновенно. Он ногой вытягивает стул из-под обеденного стола и, подхватив Арсения, аккуратно усаживает на него.       — Скажи, что не так, — Шастун досадливо прикусывает нижнюю губу. Его словно окатывает ледяной водой, а потом моментально становится жарко. Он ведь клялся себе, что ничего в этом мире, включая землетрясение и последующее наводнение, не заставит его сделать шаг назад, шаг по направлению к Арсению, в данном случае снова перейти на «ты». И одновременно становится совестно: он ведь уже несколько дней замечает, что босс бледный, быстро устаёт и, по стремительно исчезающим капсулам из упаковки обезболивающего, видимо постоянно страдает от сильной головной боли.       — Голова кружится и трещит по швам практически постоянно, тошнит иногда, слабость, и здесь нехорошо, — он сминает в кулак ткань домашней футболки в районе груди. — А ещё пульс зашкаливает, — послушно перечисляет он.       — У кардиолога давно были? — возвращается Антон к деловому общению. — Алиса, включи кондиционер, температура 17 градусов, — вставляет он, обращаясь к невидимой помощнице, — и приглуши свет в обеденной зоне.       — В конце лета у нас в компании был обязательный для всех сотрудников медосмотр, проблем не было.       — А всё, что Вы описываете, давно началось?       — Две недели назад, в то утро, когда я протрезвел и вспомнил, что натворил.       — Понятно, — Антон, резко меняется в лице. Пару минут назад Попов сказал ему, что хотел поцеловать, а теперь это трансформировалось в «натворил». — Посидите здесь. Я мигом вернусь, — еле слышно произносит он и быстро идёт в сторону прачечной, где на верхней полке хранится аптечка.       Возвращается и, открыв пластиковый бокс, вытаскивает из него тонометр. Натянув муфту на левую руку, нажимает кнопку на аппарате. Звук всасываемого воздуха будто реанимирует Арсения.       — Антон, я не жалею о поцелуе, ни минуты не жалел, — он отчаянно пытается поймать потухший зелёный взгляд, но Шастун упрямо прячет его. — Я уволил тебя, вот что я натворил.       — Не стоит тратить на ненужное объяснение свои силы, Арсений Сергеевич. Это уже не имеет никакого значения.       — Это важно для меня, — Арсений накрывает пальцы Шастуна в месте, где тот придерживает муфту. На этот раз его не отталкивают, с интересом наблюдают. У самого Антона кожа темнее, на её фоне практически прозрачная кожа Арса смотрится ярко и до одури красиво. Парень неосознанно мажет языком по губам, которые так некстати пересохли. — Прости, пожалуйста. Я испугался.       — Меня? — даже обидно, что голос звучит так обречённо и потеряно, но рядом с Поповым Шастуну становится неимоверно сложно себя контролировать.       — Того, что я испытываю к тебе, — практически неслышно поправляет его Арсений.       — Сто семьдесят на сто, — озвучивает вердикт Антон, аккуратно складывая прибор обратно в коробку. — Гипертонический криз, я думаю. Судя по всему, на фоне неизлечимого дебилизма.       — И сегодня тоже перепугался, когда не смог дозвониться до тебя. В итоге накрутил себя, подумал, что с Кьярой что-то случилось. И с тобой, — совсем тихо шепчет Попов, исподтишка наблюдая за Шастуном, который ныряет в недра аптечки и с облегчением выдыхает, когда находит небольшую картонную коробочку с гипотензивным средством.       — Под язык, — командует он, отправляя круглую таблетку в рот работодателя. — И успокоительное. — Снова уходит на кухню и возвращается оттуда со стаканом воды. Начинает про себя отсчитывать капли бурого цвета. — Вам сколько лет? Семьдесят четыре?       — Антон, — голос подводит Арсения, срывается, царапая горло изнутри.       — Я же утром всё сказал, Вы слышали меня.       — Не слышал я ни хрена, мне плохо стало. И в ушах зазвенело. Сильно.       — Утром же всё хорошо было, отчего давление подскочило-то?       — Я хотел накормить тебя пиццей, а ты отказался, — Попов не планировал таких откровений, но в ту ночь, засыпая в кровати няня и собираясь вернуть того домой, он поклялся себе, что больше не будет прятать по карманам свои мысли и чувства. Этим он делает хуже в первую очередь себе. — Ну, как с паучихами, — исподлобья глядя на парня, виновато добавляет он.       — Я вот даже вникать не буду в ваши последние слова, — закатывает глаза Шастун. — Пейте, — он понимает, что поступает жестоко, ведь давление у Попова как раз из-за него. Но ему так сложно отпустить ситуацию, хотя он и видит, что именно сейчас мужчина искренен. Даже когда они говорили на качелях неделю назад, извинения Арсения были продиктованы беспокойством за дочь. Тогда он искусно пользовался манипуляцией, на которую Антон - в который раз - повёлся. Но в данный момент всё по-другому.       Попов отставляет пустой стакан. Странное ощущение, что он малодушно просрал что-то ценное, снова разъедает внутренности. Он устал, он потерялся, он не знает, где свет, за которым нужно идти. Сдаваясь, он прикрывает глаза и утыкается лицом в живот Шастуна. Большие пальцы проскальзывают в боковые шлёвки на поясе джинсов. Ладони притягивают ещё немного ближе, и крепко держат, не позволяя сделать шаг назад.       — Прости меня, я самый настоящий придурок.       Антон замирает, не понимая, что должен делать. В глубине души относительно свежая рана от необоснованного увольнения ещё кровоточит, постоянно подтачивая любую надежду на возвращение доверия по отношению к боссу. Но вместе с тем он ощущает, как от кончиков пальцев начинает подниматься тепло. Старается сопротивляться, но бой разума с сердцем уже давно проигран. Заведомо и всухую. Шастун слегка наклоняется вперёд и упирается подбородком в тёмную макушку. Осторожно, на пробу, обнимает Арсения в ответ.