Ушастый нянь

      Когда они подъезжают на такси к отелю, усталость, граничащая с измождением, что одолела Антона после панической атаки в полёте, как будто волной смывает всё воодушевление по поводу знакомства с городом на Неве. Последние метры до входа в здание в несколько этажей кажутся неимоверно сложными. Словно он пробежал сорокакилометровый марафон. Сейчас хочется только принять душ и завалиться в постель.       Возможно, из-за паршивого настроения Шастун не может по достоинству оценить нарядный фасад гостиницы. А человек, который с улыбкой распахивает перед ним двустворчатые двери, — так как он идёт первым — заставляет его озадаченно замереть на месте. Настоящий швейцар. А не просто портье, в задачу которого входит встречать гостей. Антон действительно ни разу не был в Питере. Но серьёзный подход к образованию в учебные годы моментально подсказывает ему, что пальто пурпурного цвета с золотом вышитыми на нём двуглавыми орлами, с карманом на пояснице — именно такое, которое носили швейцары ещё в позапрошлом веке, открывая двери императору и членам его семьи в резиденции российских монархов.       Арсений мимолётно касается его плеча, вынуждая двигаться вперёд, и Шастун чуть не спотыкается на месте, оказываясь в просторном холле гостиницы. Кругом позолоченная лепнина и прозрачный как слеза хрусталь. Величественные колонны времён Римской Империи из белого гипса. В зеркальном мраморном полу отражаются потолок, люстры, предметы мебели и выражение лица Антона с неподдельным изумлением на нём. Пространство кажется ещё больше и воздушнее благодаря стеклянному куполу над холлом. Массивность деталей словно воплощает могущество власти. Торжественный и лаконичный стиль ампир производит мощное и сногсшибательное впечатление.       Попов, оказываясь рядом, слегка щёлкает пальцем по подбородку мужчины, чтобы тот «подобрал челюсть».       — Прости, я выгляжу как идиот, — краска смущения расписывает его бледные после перелёта щёки, даже уши окунает в алые тона.       — Ты выглядишь восхищённым, Шаст, это нормально — глотает смешок Арсений. — Паспорт давай. Не потерял, надеюсь.       Антон скидывает рюкзак. Достаёт бордовую книжечку и свидетельство о рождении Кьяры.       — Тоша, здесь так красиво, — привлекает его внимание девочка, с открытым ртом рассматривая окружающие их предметы. — Как будто мы с тобой принцесса и принц.       Шастун совсем немного выдыхает. Он здесь не один такой зачарованный.       Пока Арсений оформляет их на стойке ресепшена, они с интересом рассматривают круглый столик из натурального красного дерева в центре холла. Тот явно не из любительской мастерской. На нём — большая антикварная ваза в золотисто-синих тонах. Две склонённые друг к другу женские фигурки вместо ручек. Оглянувшись по сторонам, Антон замечает в застеклённых сервантах и другие предметы из фарфора: чаши, чашки и тарелки. Это полноценный столовый сервиз императорских времён. И он готов биться об заклад: его стоимость значительно превышает цену авто представительского класса.       Далее — в лобби — огромное количество старинных фолиантов на полках. Антон уверен: там не только русская классика. Книги, скорее всего, есть и на других языках. Ему хочется взять их в руки, вдохнуть неповторимый запах, но — почему-то — он уверен, что это запрещено. Он решает позже поговорить с Поповым и расспросить об этом месте подробнее. Тот точно знает о нём всё.       — Тоша, смотри, какая красивая лестница, — снова отвлекает его Кьяра. Шастун подходит к ресепшену, рассматривая ступени из мрамора и позолоченные витые решётки с рисунком из листьев и цветов, которые назвать «перилами» было бы оскорбительным. В ярком освещении ему чудятся шествующие процессии дам и кавалеров, разряженные в шикарные туалеты, драгоценности и дорогие меха.       Девушка в длинном белом платье, чьи пальцы проворно перебирают чувствительные струны, сука, арфы, встречается с его офигевшим взглядом и приподнимает уголок губ.       В голове проносится, что это не его отель. Тот — в дворцовом духе — исключительно для состоятельных особ. Для Поповых он подходит идеально. Но сам Антон здесь лишний, как пуфик из яркого допотопного велюра среди шикарной антикварной мебели с резными ножками.       — Шастун, — голос Арсения заставляет вынырнуть из грустных назойливых мыслей. — Тут небольшая проблема возникла. Я бронировал номера сегодня днём, и оказалось, что в том, который был предназначен тебе, произошло небольшое ЧП накануне. Его закрыли на ремонт. И больше свободных номеров нет.       — Мы приносим свои извинения, — с дежурной улыбкой произносит девушка-администратор.       Антон, правда, испытывает в этот момент какую-то детскую радость: ему не придётся оставаться здесь.       — Всё в порядке, Арс, — он даже слегка пугает Попова своей довольной улыбкой. — Уверен, неподалёку есть приличный хостел и наверняка даже не один.       — Шаст, ты о чём? — качает головой Арсений. — Я не отпущу тебя на ночь глядя. Ещё искать няня с местной полицией мне не хватает.       — Я же говорю, это не проблема, — Антон явно пытается сбежать, и Попова это начинает напрягать. — В современном мире это делается на раз-два. Смотри, — он выуживает телефон из заднего кармана джинсов. — Тридцать секунд, и отличное место найдётся. — Он тапает по экрану, который, не теряя лишнего времени, гаснет из-за севшего аккумулятора.       Арсений опирается локтем о стойку и укладывает подбородок на ладонь, с восторгом наблюдая «театр одного актёра».       — Ты закончил?       — Видимо, да, — шмыгает носом Шастун.       — Оформляйте, как я сказал, — обращается Попов к девушке.       — Я прошу прощения, — Антон наклоняется ближе к боссу и еле слышно шепчет на ухо, — а как ты сказал?       — Ты будешь жить с нами в одном номере, — так же тихо отвечает Арсений, словно они обсуждают вопросы государственной важности.       — Я не могу! — вырывается из уст Шастуна раньше, чем он успевает сообразить.       — Мама с бабушкой будут против? — начинает закипать Попов. — Пошли, Кьяре пора в постель, — а это уже шантаж и чистой воды манипуляция. Арсений знает, Антон — прекрасный нянь и не сможет пренебречь возложенными на него должностными обязанностями.       — Ну, хорошо, — запоздало соглашается мужчина, когда они уже поднимаются на лифте на нужный этаж. Их сопровождает портье, который аккуратно придерживает небольшой чемодан с тёплыми вещами и детской аптечкой. Они бы и сами справились — но надо, так надо. — Попросим поставить мне раскладушку. Как-нибудь уместимся в одной комнате. Там какая площадь? — точно сам с собой договаривается Шастун.       — Какая площадь у нашего номера? — обращается Попов к портье, удобнее перехватывая дочь, задремавшую у него на руках. Он старается сохранить серьёзный вид, наблюдая за лицом Антона, потому что знает наверняка: его ждёт сейчас большое потрясение.       — Площадь президентского люкса чуть больше ста пятидесяти квадратных метров, четыре комнаты: две гостиные, две спальни.       Шастун пару раз моргает, словно перезагружает мозг, после чего переводит на Арсения вопросительный взгляд, уверенный, что носильщик ошибся. Но переспросить возможности нет. Створки лифта распахиваются и, проследовав за своим провожатым, они оказываются возле двустворчатой двери песочного цвета.       — Это дуб — очень ценная порода дерева, — между тем решает устроить небольшую экскурсию по апартаментам портье, приглашая гостей внутрь. Шастун с каким-то мучительным стыдом понимает, что самый настоящий дуб здесь только один — это он. — Здесь круговая планировка. Как вы могли заметить, всё напоминает Эрмитаж: потолок, стены, полы. В номере повышенный уровень безопасности: стопроцентная шумоизоляция и пятый уровень защиты окон — стеклопакеты пуленепробиваемые.       Они входят в одну из гостиных, стены которой обиты яркими шёлковыми обоями, с зоной отдыха и камином.       — Желаю приятных выходных, — портье аккуратно подкатывает чемодан к стене, после чего — Антону, определённо, показалось — кланяется и оставляет их втроём.       Шастун всегда считал себя весьма чистоплотным человеком, но сейчас и кроссовки кажутся грязными, и рюкзак пыльным и дешёвым. Он торопливо разувается, радуясь хотя бы тому, что перед вылетом надел новые носки, и, не найдя подходящего места для рюкзака, опускает его на пол у винтажного, обшитого дорогой тканью кресла.       — Стой здесь, не двигайся и не дыши, — угрожающе шипит Попов, указывая на него длинным пальцем. — Я уложу Кьяру и вернусь.       Антон сдержанно кивает, но потом, видимо, вспоминая, что двигаться ему запретили, застывает каменной и понурой статуей. Обстановка начинает давить, пурпурные стены кажутся аляпистыми и безвкусными: словно он в борделе. Шастун прикрывает глаза, чтобы подавить тошноту.       — Сядь, — строгий голос Арсения выдёргивает его из панического состояния, рука уверенно обхватывает запястье и тянет в сторону диванчика. Он слегка толкает явно сопротивляющегося мужчину, и тот с размаху приземляется пятой точкой на мягкую обивку. Сам опускается на корточки перед ним. — А теперь объясни мне, какая шиза тебя опять посетила? Устроил представление внизу. Не хотел заселятся с нами.       — Это всё слишком для меня, — мучительно выдавливает из себя Шастун. — Отель, номер. Я чувствую себя здесь самозванцем. Мне некомфортно. Я бы лучше остановился в хостеле, — он «уверенно» указывает в какую-то одному понятную ему сторону. — На соседней улице.       — Как называется улица, на которой расположена гостиница? — Антон закатывает глаза и долго выдыхает: опять «шоковая» терапия, как в самолёте.       — Откуда я знаю, Арс!       — И я о том же. В Питере ты впервые, с городом не знаком от слова совсем. Это во-первых. Во-вторых, воспринимай всё проще. Ты не в отпуске. Ты — на работе. А твой наниматель может себе позволить остановиться в таком номере. Здесь ты ближе к мартышке, твоя помощь может понадобиться в любой момент. И, в-третьих, завтра с утра у меня деловой завтрак с представителями аэропорта в Хургаде, ты нужен мне здесь, — Шастун даже дышать начинает через раз, замирает, во все глаза глядя на Арсения: опять этот проникновенный голос с лёгкой успокаивающей хрипотцой, несвойственная холодной радужке теплота, руки на его коленях.       Антону не из отеля сбежать хочеться. Из Санкт-Петербурга, из страны, с этой планеты, на которой ему вдруг становится тесно с таким Поповым.       — Это всё? — выжидательно смотрит на него Арсений. — Ещё претензии есть? — сказано достаточно ехидно, но насмешка совсем не обидная и не злорадная. Она настолько лёгкая, как между двумя друзьями, которые привыкли подкалывать друг друга по поводу и без. Губы Шастуна сами собой растягиваются в застенчивую, неуверенную улыбку. — Я оставил тебе спальню с террасой, если вдруг ты захочешь покурить. Я не против.       — Я тогда пойду, — Шастун так резко поднимается на ноги, при этом продолжая — как идиот — улыбаться, что Попову, чтобы не упасть на задницу, приходится также резво подскочить. — Уже поздно, — он ужом проскальзывает мимо босса и скрывается в комнате. Приваливается к стене, прижав к губам кулак. Несколько раз посылает «пьяному» мозгу команду перестать лыбиться, но тот, кажется, находится в отключке.       Настойчивый стук в дверь заставляет испуганно вздрогнуть. Антон с небольшой задержкой распахивает её. В проходе стоит Арсений и держит его рюкзак.       — Ах, да. Спасибо, — Шастун так резко выдёргивает из рук того свою вещь, что нитки на лямке норовят лопнуть. — Спокойной ночи? — несколько вопросительно, потому что Попов смотрит остро, с подозрением.       — До завтра, — наконец прощается Арсений и уходит в сторону своей спальни.       Минут через пятнадцать, завернувшись с головой в одеяло, чтобы не простыть после душа, Антон курит на любезно предоставленному в его полное распоряжение балконе, с интересом разглядывая четырёхэтажные здания на той стороне улицы. Смешные треугольные фонари подсвечивают путь запоздалым прохожим. Питер, наверное, как и Москва, никогда не спит. Здесь кипит жизнь от рассвета до заката и снова до восхода солнца. В этот вечер город разразился нудным, монотонным дождём. Но Шастуну он не кажется серым и неприглядным, словно у Питера появились определённые преференции в глазах того, кто первый раз вступил на его болотистую землю.       С этого дня Северная столица всегда будет ассоциироваться у Антона со странным мужчиной. При первом знакомстве он окрестил того отвратительным, грубым и невоспитанным родителем, которому дочка совсем не нужна. Он ругался и спорил с Поповым. Не сразу заметил, каким прекрасным отцом тот был и с какой страстью отдавался работе. Что он верный и преданный друг для трёх совершенно разных парней. Но больше всего обезоружило Шастуна отношение Арсения к нему, когда у того возникали проблемы.       Как-то сразу забылись скандалы и недоверие, которое каждый раз доставляло почти физическую боль. Притупились обиды от придирок и претензий. Хорошие, яркие моменты терпеливо дожидаются своей очереди и один за другим начинают терзать память.       Нет, это не город ассоциируется у Антона с Поповым. Попов сам удивительно похож на Питер. В его работодателе куча хронических недостатков, большую часть времени тот холоден и мрачен. Но, если отбросить все эти минусы, можно рассмотреть под маской большого и строгого босса нечто прекрасное: светлое, таинственное, заманчивое. Он как соблазнительный и неимоверно вкусный кусочек торта: и съесть хочется, сразу проглотив, не прожёвывая; и оставить, чтобы как можно дольше любоваться на эту неповторимую безупречную красоту.       Скуренная — скорее, истлевшая — до фильтра сигарета обжигает кончики пальцев. И лёгкая боль словно отрезвляет Шастуна. Он непонимающе пялится на окурок, будто всё, что крутилось в голове до этого, озвучил тот.       — Твою мать! — совсем тихо и неразборчиво, на любимом французском языке. Антон тушит в заботливо оставленной персоналом пепельнице сигарету и направляется в постель, уверенный, что это всё очарование Питера, ну или какие-то лёгкие галлюциногенные вещества в воздухе. Он отдохнёт — и вся эта хрень выветрится из его головы. Без сомнений.

***

      Утро проходит суматошно странно. Перелёт, который накануне высосал все силы, привёл к тому, что Шастун еле как уснул, переполненный эмоциями. Он подрывается в половине восьмого, когда уже готовая к выходу Кьяра щекочет его за пятку. А ведь это он обычно так её будит.       — Тоша, доброе утро. Папуля отправил меня за тобой, — тараторит девочка, забравшись с ногами на кровать. — Он торопится на встречу, но хочет лично проводить нас на завтрак.       — А почему, мелочь, ты одета так, словно мы не в отеле завтракаем, а идём на званый ужин? — зевая спрашивает Шастун и опускает ноги на пол, куда Кьяра любезно поставила пару гостиничных тапок. Словно после жёсткой попойки внимательно осматривает её расфокусированным взглядом с ног до головы: плотные яркие колготки, юбочка плиссе и тёплый джемпер с изображением Мирабель. «Энканто» пока ещё не переболели.       — Мы едем в ресторан «Избушечка», — уверенно выдаёт она, но под недоверчивым взглядом Антона тушуется и, ненадолго задумавшись, решительно исправляется, — в «Сарайчик».       — Мне сложно, а главное — страшно даже предположить, что они там предлагают в меню, — бурчит под нос Шастун и трясёт головой, чтобы проснуться окончательно. — Иди, я умоюсь и догоню вас через десять минут.       Антон с восхищением осматривает небольшое помещение. Ресторан со странным названием оказался небольшим кафе с более подходящим для него именем — «Теремок». Оно было настолько по-домашнему уютным, что Шастун моментально понял, почему Арсений предпочёл это место более вычурным и пафосным ресторанам Санкт-Петербурга, что, казалось, было под стать его работодателю. Такой выбор даже заставил посмотреть на Попова по-другому, когда тот коротко объяснил, что душевнее места в этом городе, пожалуй, не найти.       Разномастная мебель придаёт кафе шарм и неотразимую привлекательность. Мамочки старательно вытирают детям мордашки, перепачканные сметаной и сгущёнкой. Студенты обсуждают требовательного преподавателя, а школьники — план побега с алгебры на следующей неделе. Заняв столик в углу возле окна, Шастун с удивлением замечает, что свободных мест в «Теремке» нет, а это неоспоримое доказательство, что кормят здесь вкусно.       Попов говорит, что будет ждать их через три часа уже в шоу-музее и, назначив Кьяру за старшую и удостоверившись, что они сами доберутся до Гранд-макета на такси, убегает на деловую встречу.       Девочка выбирает Гурьевский десерт, состоящий из манной крупы с вишнёвым вареньем и орешками. Антон — омлет с зеленью и чай с яблоком и корицей, который выглядит как эскимо на палочке. На вид всё очень красиво и аппетитно, но мужчина с сожалением понимает, что есть совсем не хочется. И что очарование города на Неве будто стёрто ластиком. Он с улыбкой наблюдает за подопечной, которая не перестаёт щебетать о предстоящей экскурсии и грандиозном сюрпризе, который Арсений запланировал для них на вечер, а в душе селится тихая грусть. Попов теперь как наркотик. Хочется постоянно слушать его, следить за мимикой, за движением красивых рук, когда он что-то рассказывает. Наслаждаться таким редким смехом. И сейчас у него словно синдром отмены. Арсений ушёл на три часа, но его так отчаянно не хватает.       Подъехав к зданию музея, где расположена национальная выставка макетов регионов России, он в нетерпении вертит головой. Ищет то, что так неожиданно стало необходимым. Непонятные Шастуну чувства крутят внутренности, вызывая лёгкую тошноту. Он слишком сильно прикипел, найдя в работодателе друга. Здесь благодарность за представленные возможности и за то, что Арсений в конце концов услышал его по поводу дочери. Здесь радость от редкого нормального общения и восхищение его знаниями и опытом.       Попов машет им рукой, чтобы привлечь внимание, и Антон поспешно прячет глаза, ожидаемо покрываясь краской смущения. И на невысказанный вопрос босса с нечитаемым выражением лица отвечает, что в такси было душно.       Трёхчасовая экскурсия пролетает практически незаметно — один-в-один первый рабочий день Шастуна. Но из Кьяры энергия так и прёт. Она крутится вокруг мужчин и как осёл из Шрека бесконечно спрашивает, когда уже подойдёт время обещанного сюрприза.

***

      Вечерний метрополитен сбивает с толку оглушающими разговорами людей, громким шумом вагонов и мерным звучанием эскалаторов. Но при этом он совершенно не такой, как в Москве. Совершенно другой запах, нет бегущих по лесенкам людей. Да, все идут быстро и целенаправленно, но не суматошно. В столице Антон не любит метро, но если бы он жил здесь, то всё было бы по-другому. Он бы передвигался только под землёй, наслаждаясь.       Шастун старается не отставать от Арсения и Кьяры, которые идут чуть впереди, крепко сжав ладони друг друга. Для девочки метро — нечто новое и интересное. Дома ей до сих пор не довелось там побывать, поэтому Шастун делает маленькую заметку: съездить куда-нибудь на метро или просто покататься по кольцевой. Малышка осматривает всё вокруг, совершенно забывает про правила этикета и даже пару раз показывает пальцем на особо волнующие детали.       Они решили пройтись до Пушкинской, чтобы после перебраться на другую ветку. Красная линия неприятно удивляет старым вагоном и толкучкой. Шастун опирается спиной о раздвижные двери, ровно рядом с табличкой «не прислоняться». Кьяра встаёт рядом с ним, а за ней — Арсений. Таким образом они, как две скалы, защищают её от хамов, которые любят пихаться ради своего удобства. Толпа вываливается из вагона на нужной станции. Девочка снимает шапку и отдаёт отцу, а морковного цвета куртку расстегивает до середины. Она одета тепло, но Антон поправляет рюкзак, в который всё равно запихнул толстовку и шарфик, небольшой плед и варежки. Ну, а что? Арсений же сказал: одеваться тепло. И как хорошо, что он — Шастун — немного параноик, который набрал небольшой чемодан на все случаи жизни.       Шастун отвлекается буквально на секунду: рассматривает красивый плакат с надписью «сияет». А потом поднимает голову и не замечает своих спутников. Ни яркой куртки Кьяры, ни строгого пальто Арсения. Никого. Он оборачивается, но поток людей тащит его вперед, к переходу на рыжую ветку. Паника потихоньку начинает подниматься ледяной волной. У него нет зарядки на телефоне, он не знает, куда они едут, а Кьяра одета недостаточно тепло. И из-за его невнимательности сюрприз испорчен. Его пихает какой-то мужчина, отчего приходится идти. Маленькими шажками, постоянно оглядываясь, но идти. Он дергается, когда его руку вдруг сжимает прохладная ладонь. Антон поворачивает голову, сталкиваясь со смешинками в ледниковых глазах.       — За тобой, как и за мартышкой, глаз да глаз нужен, — читает он по губам. Негромкую усмешку в полной мере в этом гомоне услышать нет возможности.       Облегчение подкатывает к горлу почему-то тяжёлым комом. А Арсений идёт, побуждая Антона следовать за ним. Чуть впереди шагает Кьяра, которую Попов держит за капюшон, а рядом — Шаст, который не может даже нормально думать, потому что такие действия со стороны работодателя ошарашивают. И почему-то вызывают неосознанный трепет. А это уже совершенно нехорошо.       До Кудрово они добираются без происшествий. Кьяра пытается выпытать у отца, куда они едут, но тот как партизан молчит, таинственно улыбаясь. Шастуну и самому очень интересно. Он едва сдерживает себя, чтобы не присоединиться к мелкой. Как только они выходят из метро, свежий воздух врывается в лёгкие. Создаётся впечатление, что Антон начинает дышать полной грудью только в этот момент. Как будто до этого, под землёй, кислорода не хватало.       — Нам сюда, — на ходу бросает Арсений, сворачивая в сторону парковки.       Пока Антон и Кьяра покупают в пекарне сэндвичи, Попов общается с незнакомым мужчиной. Шастун следит за ними боковым зрением. Закусывает губу, пытаясь разгадать, что же тот придумал. Куда собрался на ночь глядя? Этот сюрприз должен быть фееричным, иначе почему Арсений даже поступился режимом дочери? Антон настолько уходит в свои мысли, что даже не замечает, как их заказ упаковывают. Он улыбается и благодарит миловидного парнишку, после чего передаёт девочке термос с чаем, который сотрудники любезно согласились заварить не в одноразовых стаканчиках.       На улице прохладно. Из-за сырости и резких порывов ветра кажется холоднее, чем показывает «погода» в телефоне. Вроде пять градусов, а ощущается как минус десять. Это побуждает мужчину остановиться, снять с себя шарф и повязать его на шею Кьяре. Та хихикает и говорит, что он похож на маму-утку. Антон не решается спросить, почему, ведь знает: ответ его введёт в ступор ещё больше.       — Да, машина будет там, спасибо, — Арсений заканчивает разговор, и незнакомец уходит, пожав ему руку.       Машина красивая и явно очень дорогая. Попов открывает заднюю дверцу, помогает дочери сесть и проверяет, чтобы та точно пристегнулась в детском кресле. Антона удивляет, насколько легко Арсений решает проблемы и достигает желаемого. Один звонок — и вот, автомобиль уже готов. Два звонка — летишь на частном самолёте.       — И всё-таки, куда мы едем? — спрашивает Шастун спустя полчаса езды.       Попов отвернул от него телефон с навигатором, прикреплённый на специальный держатель. Они выехали из города и всё, что он успел заметить — номер трассы. На самом деле, он кривит душой. Если бы действительно было желание, то посмотрел бы в картах, куда ведёт дорога, но детский восторг — совсем как у Кьяры — не даёт этого сделать. Он чувствует себя маленьким мальчиком, который в новогоднюю ночь караулит Деда Мороза у ёлки.       Кьяра начинает дремать, поэтому он убавляет громкость радио и смотрит в окно. Вокруг только трасса и периодически мелькающие ели. Дорога освещена фонарями, машин не слишком много, поэтому Арсений позволяет себе вжать педаль газа в пол чуть больше и наслаждаться вождением. Антон же чуть косит взгляд вбок, рассматривая профиль слева. На лицо падают тени от пролетающих мимо фонарей, но это совершенно не уродует Попова. Он красив. Той красотой, которую в Древней Греции запечатляли в статуях. Длинные тёмные ресницы, ярко голубые глаза, сверкающие от каждого попадающего на них луча. Нос со вздёрнутым кончиком и пухлые губы.       — С чего такой интерес к моему лицу? — тихий хриплый голос доказывает, что он спалился.       Щеки и уши мгновенно начинают гореть. Шастун не понимает, почему краснеет как школьник от каждой фразы Арсения. Что с ним, чёрт возьми, происходит?       — Да вот думаю о том, что ты иногда можешь быть человеком. Не язвить, не хамить, а просто разговаривать и быть, не знаю, — он замолкает и прочищает горло, пытаясь подобрать наименее обидное слово, — нормальным.       — М-да уж, комплименты — это не твоё, Шастун.       — Засранец, — шепчет в ответ на французском.       — Это французский? — Арсений коротко смотрит на него, после чего снова устремляет взгляд на дорогу.       — Да. Второе высшее в педагогическом. Куда мы направляемся? — спрашивает не чтобы узнать ответ, а чтобы отвлечь внимание.       — Ты действительно хуже Кьяры. Потерпи, практически приехали.       И снова эта загадочная улыбка. Что она значит и предназначена ли ему, Шастун не понимает. И даже ловит себя на мысли, что не хочет пытаться расшифровать. Так даже интереснее. Но на глаза непроизвольно попадается табличка с указанием города. Шлиссельбург.       — Это не здесь рядом где-то Крепость Орешек? — Антон выуживает из закромов сознания единственное, что знает про этот городок.       — Здесь. У Шлиссельбурга вообще интересная история. Его основали ещё в 12 веке, а стоит он на берегу Ладожского озера. Название дал Пётр Первый. Знаешь, как переводится?       — Нет, — заинтересованно откликается Антон и садится полубоком, чтобы видеть собеседника лучше.       — Город-ключ. И, кстати, название напрямую связано с этой самой крепостью — Нотебург, — это по-шведски. Русские войска очень долго штурмовали здешние бастионы, это было безумно сложно. Отсюда и название крепости «Орешек».       — Вау, папуля, это так интересно, а ещё что-нибудь знаешь? — внезапно раздаётся с заднего сиденья. Кьяра сонно потирает глаза и подаётся вперёд настолько, насколько это возможно в пристёгнутом состоянии.       — Ты как раз вовремя проснулась, мартышка. Мы почти приехали.       Город оказывается позади, а через несколько минут, когда меркнет свет фонарей на окраине, они съезжают на обочину, после — на небольшую площадку и наконец останавливаются. Арсений осматривает что-то в темноте позднего вечера, после чего кивает сам себе и оборачивается на своих попутчиков.       — Ну что ж, мы практически добрались до сюрприза. Шастун, укутывайся сам и доставай тёплые вещи Кьяры. Мы пойдём к берегу Ладожского канала, так что будет прохладнее, чем здесь. Да и сейчас уже ноль. Антон, телефон зарядился? — мужчина кивает на шнур, подключенный к порту для зарядки.       — Да, две трети есть, а чего? — он чувствует себя так глупо, но вместе с этим вдохновлённо.       — Бери с собой, фотографировать будешь. Перчатки есть? — Антон кивает и выходит из машины.       Он помогает малышке аккуратно завязать шарф и подаёт из рюкзака варежки. Сам натягивает капюшон пониже и закидывает на плечо рюкзак. Арсений, глядя на это, неодобрительно машет головой, мол, так дело не пойдёт, но ничего не говорит.       Кьяра же болтает без передышки, а потом вдруг запрокидывает голову назад и удивлённо восклицает. Шастун повторяет действие и, кажется, теряет дар речи. Всё усыпано звёздами, а тонкий серп луны красиво обрамляет круглая тень. Он даже и не заметил этого сначала, настолько был сосредоточен заботой о девочке. Расположение веснушек на небосводе не такое, как в Москве, всё немного иначе. Ковш выше, чем Антон привык его видеть, а Орион правее.       — Так, мы двигаемся в лес. Мартышка, идёшь за руку либо со мной, либо с Антоном, поняла? — Арсений говорит ласково, но строго.       — Поняла. А тут есть лисы? А волки? А медведи? — тараторит девочка, и с каждым вопросом в её голосе всё больше страха.       — Тут водятся лоси, — на автомате отвечает Антон, но сам тоже задумывается о том, насколько безопасна такая вылазка. — Арс, а если серьёзно?       — У меня с собой нож и перцовый баллончик. Но всё будет хорошо, тут небольшой участок леса, который нам надо перейти. Не больше километра. Дорога прокатанная, туда я несколько раз ездил с пацанами на рыбалку. Там дойдём до берега. Всё нормально будет, пошли.       Тишина и темнота не только пугают Кьяру, но и напрягают Антона. Арсений же чувствует себя уверенно: идёт чуть впереди, подсвечивая фонариком на телефоне дорогу. Прошедший накануне дождь размыл грунт, превратив часть тропы в грязное месиво. Шастун перешагивает мелкие лужицы и помогает Кьяре перепрыгнуть те, что чуть побольше. Девочка не отпускает его руку, крепко сжимая своей ладошкой. Она вздрагивает, когда под ногой Арсения с громким хрустом ломается ветка.       Атмосфера совершенно не для сюрприза. Скорее для фильма ужасов: месяц подсвечивает макушки елей и превращает их в сюрреалистические размытые пятна, а где-то в глуши леса звучно ухает сова. Антону не по себе, но он трезво рассуждает, что Попов не повёл бы дочь туда, где было бы действительно опасно.       Они идут чуть больше пятнадцати минут, и Кьяра начинает уставать. Каша под ногами мешает двигаться нормально. Её светлые ботиночки замарались, и Шастун задней мыслью думает о том, что в машине теперь тоже будет грязно, но, кажется, никого, кроме него самого, это не заботит.       Внезапный порыв ветра обдаёт холодом неприкрытое лицо и руки, словно морозцем покалывая щёки. Антон неосознанно хмурится и вглядывается в расступающиеся впереди деревья. Дальше нет ничего. Только бесконечная темнота да подмигивающие на горизонте звёзды.       — Мы пришли, — оглашает Попов и останавливается на середине небольшой полянки.       Шастун всматривается вперёд и понимает, что там не земля. Это не поляна и даже не поле, это озеро или река.       — Это Ладожское озеро, — тихо продолжает мужчина и как будто начинает смущаться.       — Красиво, — шёпотом протягивает Кьяра, чтобы не спугнуть магию момента, после чего обращается к отцу, повышая громкость голоса. — Но зачем мы сюда приехали, папуля?       — Пару дней назад была сильная вспышка на солнце — очень большой выброс энергии, — терпеливо объясняет Арсений, а Антон, кажется, начинает потихоньку понимать, что к чему. — Поэтому сегодня будет Северное сияние. Мне показалось, что было бы интересно попробовать его найти.       — Арс, ты серьёзно? — не выдерживает Шастун. Внутри у него фейерверк эмоций. Он чувствует себя ребенком, которому родители подарили желанный подарок. И вместе с этим по животу разливается теплота.       — Ну, да. Кьяра полюбила звёзды и всё, что связано с ночным небом, благодаря тебе, — Арсений осекается, потому что сверкание зелёных глаз едва ли не ярче тех самых звёзд. И почему-то эта радость вызывает в нём до одурения непонятные чувства. — В общем, вот.       Слов больше не требуется. Шастун несколько секунд не сводит взгляда с мужчины, после чего делает то, чего требует сердце. Он шагает вперёд и обнимает Попова. Так легко и уверенно, что теряется сам. Арсений же стоит, не понимая, как реагировать. Кьяра хихикает, прикрыв рот ладошками, и отворачивается.       — Антон, — Попов молчит, не зная, что сказать. Шастун отходит, убирает руки за спину и опускает голову.       Неловкость можно ощутить пальцами. Несмотря на лес и открытое пространство, обоим не хватает кислорода. Или же его слишком много, и поэтому кружится голова?       — Блин, прости. Это всё эмоции. Я с детства мечтаю увидеть Северное сияние. А ты его исполняешь, хоть даже и не знал об этом. И та ситуация в самолёте, когда ты успокоил. Да, там ты отчасти наврал, особенно когда говорил про мою тактичность по отношению к тебе, но всё равно. Эти слова были мне очень нужны. И, как мне кажется, где-то ты даже был искренен.       — Антон, — тихо повторяет Арсений, после чего прочищает горло, чтобы слова были твёрже. Он подался порыву, когда узнал про предположительное появление Авроры и вспомнил, что это мечта няня. Сиюсекундно захотелось сделать ему приятно: воплотить детское желание. Но он должен прочертить границы, чтобы не было недомолвок. Антон явно что-то себе придумал из-за этой ситуации в самолёте, потому что тот ведёт себя слишком странно. По-дружески, что ли. Но они не друзья, Шастун — подчинённый. — Послушай меня, — в темноте побережья сложно поймать уже ставший смущённым взгляд мужчины, но он упрямо цепляется за него, — я знаком с приступами не понаслышке. У моей бывшей жены были панические атаки на ранних сроках беременности. Ей тоже постоянно казалось, что она вот-вот упадёт в обморок, что её разобьёт инфаркт или что она может потерять ребёнка, — он легко касается локтя парня, чтобы придать весомость следующим словам, но тот отшатывается, словно Попов обжёг его раскалённым металлом. — Это не я придумал, это психологическая практика. Человек во время панички теряет контроль над эмоциями, и ему нужно напомнить, что он сильнее.       — Психологическая практика? — потерянно переспрашивает Антон, от всей души благодарный полутьме: не видно, как в глазах постепенно тает радость, восхищение Поповым и то, чего там априори быть не должно — отчаянная и такая глупая надежда.       — Ну да, — Арсений замечает всё. Как поникают плечи Шаста, как он рвано вдыхает. Он, кажется, что-то сделал не так. Но что именно, пока непонятно.       — Да, ладно. Я всё понял. Ну, что ж, спасибо за помощь в любом случае.       Антон делает несколько шагов назад, после чего разворачивается и отходит в сторону Ладоги. Кьяра щебечет за спиной, рассказывая отцу о том, что успела узнать от няня о созвездиях. А Шастун смотрит вдаль, куда-то за предполагаемый горизонт, который не виден из-за мрачного неба.       Звёзды как будто стали тусклее за эти несколько минут. А ещё появляется ощущение, что они насмехаются над ним. Мерцают, точно дёргаются в приступе безудержного хохота: такой дурак, придумал себе невесть что.       Он опускает голову. Река шумит, натыкаясь на коряги и валуны на дне. Шастун сосредотачивает внимание на этом. Звук воды успокаивает и не позволяет пустоте, разрастающейся в душе, взять верх. Да плевать. Ничего не произошло. Арсений Сергеевич просто в очередной раз напомнил, какой он — Антон — придурок.       — Папуля, Тоша, я замерзла, — тянет Кьяра. Непонятно, сколько прошло времени, сколько они так стоят. Но, видимо, Шастун настолько погрузился в свои мысли, что пропустил несколько десятков минут.       — Тогда пойдём обратно, — безапелляционно диктует он, даже не обращая внимания на Арсения, не спрашивая.       — Но мы же не увидели Аврору? — Попов, кажется, удивлён. Только вот чему? Ледяному тону или практически приказу?       — Я уже говорил: здоровье Кьяры для меня на первом месте. В отличие от некоторых, я не бросаюсь словами направо и налево, — он говорит это так, чтобы Кьяра не заметила ядовитых ноток. — Давай, мелочь, наденем это сверху, — он садится на корточки и достаёт из рюкзака свою тёплую толстовку, натягивая её поверх куртки девочки.       Шастун закатывает рукава и натягивает капюшон на шапку. Она смеётся и крутится вокруг себя, чтобы показать, насколько велика ей кофта. Антон оттаивает только когда девочка обвивает его шею ручками, прижимаясь щекой к щеке.       — Ты такой хороший, — шепчет она на ухо. — Я тебя люблю.       И больше не важен Попов, который статуей стоит рядом. Важна малышка, которая обнимает его. Вот кто никогда не станет обманывать и предавать.

***

      — Не хочешь выпить?       Шастун резко вздрагивает и медленно оборачивается лицом к Арсению. С трудом фокусирует на мужчине рассеянный взгляд. Он не здесь, не на этом балконе, которым вчера так восхищался. Он всё ещё на берегу Ладожского озера. Там, где три часа назад в груди начала разрастаться огромная дыра. Пробоина в днище его души. Куда сейчас заливается ледяная вода. И он тонет, без возможности снова начать дышать. Он силой мысли остаётся там, где холодно и темно. Там, где его мечты звонко бились и их осколки мерзко хрустели под подошвами брендовой обуви Попова.       Какой же он идиот. Как он вообще посмел надеяться, что у слов и действий Арсения есть какой-то иной контекст. В том затерянном и, казалось, бескрайнем лесу непонятные ему чувства наконец обрели смысл. И мгновенно стали бессмысленными.       — Антон? — Попов ёжится от промозглого осеннего ветра и обхватывает себя руками, в попытках согреться. Но не уходит. Смотрит странно и будто виновато. — Я спросил.       — Я слышал, — голос сиплый от нескольких подряд выкуренных сигарет. Словно он долго истошно кричал. Горло саднит и неприятно першит. Прогорклый ком никак не получается проглотить.       Ему хочется уйти. Спрятаться где-нибудь и нажраться. Это желание вряд ли можно описать как синоним к слову выпить. Шастун негромко хмыкает себе под нос. Он понимает, что его поведение кажется странным и непонятным для босса. Хорошо хоть Попов не видел, как он укладывал Кьяру. Девочка попросила рассказать сказку, а Антон завис, глядя в одну точку перед собой. Надо отдать должное ей. Она, словно, всё увидела и поняла. Кьяра погладила его по плечу и сказала, что этим вечером уснёт сама, без сказки.       Надо брать себя в руки. А то, чего доброго, Арсений начнёт добиваться ответов, которых у Шастуна нет.       — Да, можно, — улыбается, как ни в чём не бывало. В конце концов, это его проблема, и решать её придётся самому. — Я бы выпил пива. Сходить в магазин?       — Ну какой магазин, Антон, — закатывает глаза Попов. — Я тебя никуда не отпущу на ночь глядя, это во-первых. А, во-вторых, в номере есть мини-бар. Уверен, мы найдём там пару бутылок чего-нибудь.       Они заходят в спальню Шастуна, где тот скидывает на кровать куртку, и выходят в просторный холл, в нише которого под оригинальным пейзажем встроен небольшой холодильник. Они присаживаются на корточки, и Арсений открывает дверцу. Пару мгновений царит гробовое молчание, после чего Антон с сожалением выдаёт:       — Пива нет. А я такие крепкие напитки не очень уважаю, — он поднимается на ноги и уже планирует уйти в спальню. — Ну что ж, в следующий раз тогда.       Попов крутит в руках запотевшую бутылку водки. Он на кончиках пальцев чувствует, что в чём-то провинился. И пусть не намерено, но сильно обидел. Не понимает только, чем. Поэтому ему мучительно не хочется того сейчас отпускать.       — Что по поводу мартини? — поднимает голову и смотрит снизу вверх на Шастуна. — Здесь всё есть для коктейля: вермут, водка, лимонный сок и даже оливки. Хочешь, я сделаю для тебя?       Антон всё ещё хочет сбежать. Но не уходит, взвешивая все «за» и «против». Находиться с Арсением рядом, да к тому же в алкогольном опьянении — пусть и лёгком — не лучшая идея. Но тот ждёт решения Шастуна с какой-то обречённой надеждой. И уверенный, что потом будет ещё больнее, Антон соглашается.       — Сядем в одной из гостиных? — Попов начинает суетиться, вытаскивая ингредиенты для обещанного напитка, роняет форму со льдом на пол, отчего прозрачные кубики разлетаются по лакированному паркету. Его руки дрожат, когда он пытается собрать их. И, к своему удовольствию, Шастун вдруг понимает, что тот волнуется.       — Арс, иди готовь, я приберусь, — он тянет Арсения за предплечья и ставит на ноги. — Иди. И у меня есть вариант получше гостиной, — Антон поджимает губы, стараясь сдержать улыбку и уходит в ванную, чтобы принести бумажные полотенца.       Попов уже заканчивает и разливает свой алкогольный шедевр по кофейным кружкам.       — Мартинок не нашёл, — смущённо произносит он, когда Шастун заходит в комнату. — Так что ты хотел предложить?       — У тебя сколько зарядки на телефоне? — Арсений вытаскивает «яблоко» из кармана спортивных штанов и тапает по экрану. Почти полная. — Позвони мне по видеосвязи, — мужчина хмурится, когда озвучивают просьбу, но выполняет её и протягивает телефон Антону. — Отлично, я сейчас вернусь, — проходит не больше минуты, когда Шастун снова заглядывает в комнату. — Пойдём.       Попов даже не спрашивает, куда. Прихватив коктейли и бутылку вермута, на всякий случай, идёт на мальчишескую заразительную улыбку. Через просторный холл, прямиком в спальню няня.       — Пижамная вечеринка? — не может удержаться от смеха, когда решает, что Антон предлагает устроиться на его постели.       — Лучше. Пикник. На, держи, — перехватывает посуду и, протянув Арсению свою куртку, выносит коктейли на балкон. Опускает их на журнальный столик и рядом пристраивает телефон босса, где на экране отчётливо видна спящая и обложенная со всех сторон диванными подушками девочка. Балкон идеально подходит для такого странного вечера. На свежем воздухе его голова как можно дольше останется ясной. По крайней мере, он на это надеется. Здесь он сможет курить, чтобы не слышать аромат парфюма Арсения.       — Это твоя куртка, — зачем-то уточняет Попов, держа вещь в протянутой руке. В глазах Шастуна отчётливо читается: «Да ладно!»       — Я подумал, что твоё чванливое пальто не очень подойдёт для «вечеринки на свежем воздухе», — пожимает плечами он, — помнётся ещё, да и неудобно в нём сидеть.       — Моё пальто не чванливое, — пыхтит Арсений, но послушно натягивает куртку. — А ты что наденешь? — Антон заговорщицки играя бровями, стягивает с кровати покрывало и указывает на одеяло. После чего, как в кокон, заворачивается в него с головой. — А, тогда ладно, а то заболеешь ещё, — не может контролировать себя: о Шастуне хочется заботиться. А Антону сложно игнорировать такие знаки внимания: ведь Попов ясно дал понять несколько часов назад, что те ничего не значат.       Они выходят на просторный балкон и усаживаются в мягкие широкие кресла лицом к улице. Треугольные фонари исправно выполняют свою работу. Их яркий свет нескончаемым потоком струиться под ноги прохожим.       — Я уже начал различать местных и гостей города, — тихонько хмыкает Шастун.       — Поделись, — Попов протягивает Антону чашку, и, когда тот аккуратно берёт её широкой ладонью, негромко чокается с ней своей. Он чувствует, что тот слегка оттаял, и совсем как ребенок радуется этому.       — Местные бегут, словно вечно опаздывают, словно не замечают красоты города, — пожимает плечами мужчина. — Просто двигаются из точки А в точку Б. А туристы наслаждаются. Рассматривают таблички на домах, лепнины, необычную и непривычную им архитектуру. А ещё постоянно фотографируют. Петербуржцы же словно потеряли интерес к городу и не замечают его очарования в рутине будней. Кстати, ты знаешь, как называется эта улица? — Шастун подносит чашку к губам и пробует напиток. Сначала хмурится, словно не оценил или не распробовал, но потом довольно причмокивает, оставаясь довольным оригинальным вкусом.       — Улица Правды, — отвечает Арсений. Он не торопится приступить к дегустации или забыл, что они планировали выпить. Или просто запамятовал, как не смотреть на Антона, когда он такой: расслабленный, никуда не торопится, не находится в постоянном напряжении из-за Кьяры. Просто Антон. Немного непонятный, но весьма интересный и, возможно — самую малость — грустный. И Попову вдруг хочется слегка растормошить его, раздразнить, заставить открыться или банально узнать о нём больше. — Предлагаю игру, — провокационно произносит он, отпив мартини.       — В города? — хмурится Шастун, видимо, заранее признав поражение. — Я не очень любил географию в школе.       — Нет, не в города, — Арсений склоняет голову набок, и хитро щурит глаза. — В профан.       — Профан, — медленно повторяет за Поповым Антон. — Я даже не слышал о такой игре.       — Это авторская разработка, — с серьёзным выражением лица отзывается Арсений. Его сдвинутые брови и строгий, даже суровый голос, словно он рассказывает детскую страшилку, неизбежно привлекают внимание Шастуна. — Это запатентованная забава. Мы с пацанами придумали её, когда тусили в «Артеке». Вообще, её полное название «праван-профан». Первое слово от слов «правда» и «обман».       — Так, хорошо, в чём смысл? — Антон снова пробует напиток, с каждым глотком находя его вкус отменным, а сам коктейль всё более затуманивающим мозги.       — Всё очень просто, — Попов наконец обращает внимание на свою чашку. — Я называю три факта о тебе. Ты отвечаешь правда это или ложь.       Шастун слегка подбирается, изо всех сил стараясь, чтобы его напряжение не бросалось в глаза боссу. Есть в жизни Антона один факт, обнародовать который Арсению он не готов. А тот — без сомнения — не готов его принять, да и вряд ли когда-то будет. Если Попов узнает, он так и скажет: «факт ю, Шастун». Ладно, дыши, Антон, дыши. Ничего катастрофического пока не произошло.       — Ты серьёзно? — Антон подбирает под себя ноги и поправляет одеяло. Подозрительно качает головой. — Для чего это?       — Просто так. Мне захотелось, — отставив чашку на столик, он застёгивает молнию на куртке и прячет руки в карманы, нащупав в них спички и пачку сигарет. Тут же выкладывает их и указывает на свою находку глазами, — кури, если хочешь.       — Ладно, давай, — тянет Шастун соглашаясь. Видимо, атмосфера вечера даёт о себе знать. Таких посиделок даже по утрам на кухне дома в Подмосковье у них никогда не было. И никогда не будет, это он понимает отчётливо. Здесь что-то в воздухе, раз он дал положительный ответ. На первый взгляд забава, предложенная Поповым, вполне безобидна. Он же может и соврать, если не захочет отвечать.       — Ты можешь соврать, — точно читая мысли Антона, продолжает излагать правила игры Арсений. — Допустим, я не узнаю. Но сам ты с этого дня начинаешь носить звание самого главного профана Питера.       — Хорошо, — соглашается Шастун, он поднимает руку с чашкой к лицу и большим пальцем чешет бровь. Надо собраться: Попов неплохо знает его и явную ложь почувствует сразу. — Ты первый.       — Отлично, — Арсений задумчиво скребёт ногтём подбородок. Здесь он не бреется, не укладывает волосы. И ему так необычайно идёт вся эта одомашненность, что ли. — Работа няни не совсем твоё. Ты хочешь чего-то большего, я бы сказал, глобального; возможно, у тебя есть идеи по поводу стартапа. У тебя была только одна девушка, максимум две, — он смотрит прямо на Антона, замечая и округлившиеся глаза, и приоткрытый рот, и пальцы, судорожно сжимающие ручку на чашке. — Угадал?       — Правда. Правда. Правда, — еле слышно выдыхает он. Ему вдруг становится жутко холодно и неуютно, несмотря на то что на улице почти шесть градусов тепла. На берегу было намного более промозгло. Да, по поводу последнего факта соврал, и вроде пронесло. Но только сейчас Антон соображает, что придётся объясняться. — Я должен как-то пояснить? — в глубине души хочется верить, что Арсению не интересны подробности, но по глазам видно: страшно интересно. Такое привычное смущение начинает подниматься от кончиков пальцев на ногах и разливается алыми пятнами на щеках и ушах. Хорошо хоть на балконе достаточно темно. И Антону становится вдруг жарко. Он тянется к пачке и вытягивает сигарету. Чтобы прикурить, он ставит свою чашку рядом с чашкой Попова, зажимает фильтр зубами, ломая кнопку, и чиркает спичкой, на пару секунд освещая своё лицо. — Я люблю детей, — слова вместе с сизым дымом срываются с губ и растворяются в тишине ночи. — И работа мне нравится, ты знаешь. Если бы не скверный характер работодателя, — не может удержаться от шпильки он. Но Арсений даже и не думает злиться, он, закинув ногу на ногу, слегка поворачивается в кресле, и подпирает подбородок рукой, точно Шастун пересказывает ему нашумевший блокбастер. — Но это промежуточная ступень. Это способ достичь большего. Как ты говорил, у меня есть грандиозный план. Даже не так: мечта. И она напрямую, кстати, связана с детьми.       — Стремишься устроиться дедом Морозом в Великий Устюг? — сказано таким серьёзным тоном, что Антон, не сдержавшись, громко прыскает. После чего неожиданно замирает, затем наклоняется вперёд, вглядываясь в экран телефона Попова, и выключает динамик, чтобы их разговоры не помешали девочке. Снова откидывается на спинку кресла, удостоверившись, что Кьяра крепко спит.       — Не совсем. Без обид, я не расскажу подробности, — качает головой он, но, заметив разочарованное выражение лица напротив, добавляет. — Не сегодня.       — Ок, я понял, — кивает Арсений. — А что по поводу дамы сердца?       — Да какая уж дама сердца, — неразборчиво сопит Шастун. — Так. Ничего интересного, — он планирует свернуть рассказ о своей бурной и беспечной молодости, но натыкается на прищуренный взгляд Попова. Пытаясь оттянуть начало надуманных мемуаров, он снова берёт чашку, не замечая, что та не его, а Арсения, и одним махом выпивает всё до дна, крепко затягивается, чтобы стереть горечь напитка.       — Ты любил когда-нибудь?       — Я, — Антон теряется, чувствуя лёгкое головокружение. — Нет, — уверенно заканчивает он и прочищает горло. Тянет ещё одну сигарету из пачки, чтобы прикурить от окурка, но Попов молча перехватывает её и отправляет обратно.       Антон словно перезагружается: слегка расслабляется и меняет позу, закинув ступни на витые перила. — Моя очередь, — загорается он, а то чего доброго Попов потребует подробности, на которые фантазия его захмелевшего мозга уже не способна. Вдруг соображает, что пил из чашки Арсения. Но решает не заострять внимание на этом, к тому же, тот уже во всю прикладывается к бутылке вермута. — Итак, — поджав губы, чешет пальцем висок, после чего — ожидаемо — поправляет челку. — Ты попросил меня переехать, чтобы иметь возможность ночевать у своей пассии, — ну а что, когда еще такая возможность представится? — У тебя проблемы с доверием. За спиной ты называешь меня страусом, и я тебе не нравлюсь.       Шастун даже договорить не успевает, когда Арсений взрывается громким хохотом, так что невоспитанное эхо отражается от четырёхэтажного здания напротив. Запоздало соображает, что, возможно, нарушает покой других постояльцев в отеле, закрывает лицо рукой, чтобы заглушить смех, даже наклоняется вперёд, хлопая другой рукой по бедру.       — Ты серьёзно? — выдавливает он из себя. Антон сидит напротив с пуленепробиваемым лицом, сканируя взглядом прокурора чуть ли не лопающегося от смеха начальника. Попов несколько раз вдыхает и выдыхает, чтобы успокоиться, после чего с лёгкой обидой выдаёт: — Ложь. Ложь. Ложь, — Шастун недоверчиво хмурится. — Серьёзно. Ну, — закатывает глаза и громко цокает, — второй факт — правда. Частично. Нет, ну ты, серьёзно, считаешь, что я, прикрываясь работой, езжу к какой-то выдуманной тобой женщине?       — Похоже на то, — цокает Шастун и складывает руки на груди поверх одеяла, становясь точной копией небезызвестного ждуна.       — Совсем непохоже, — перебивает его Арсений. — Я работаю как проклятый. Работал как проклятый, — тут же исправляется он, замечая вскинутую бровь. — Я услышал тебя вчера утром. Понял, принял, записал.       — И что, прям ни одной женщины? — Антон прикусывает нижнюю губу, но слишком поздно. Слово, как говориться, не пернатое существо. Шастун малодушно списывает свой слишком ярый интерес к личной жизни Попова на спиртное, оккупировавшее его вены, но на самом деле ему жизненно необходимо знать. В голове всплывает запоздала мысль: «Нахуя?», но он мастерски отмахивается от неё.       — Ещё недавно была одна, — Арсений глотает смешок, вызывая недоумение во взгляде Антона. — Просто я неожиданно узнал, что у неё парень появился. Из соцсетей. Да и не совсем сам. Серый просветил. У меня на женщин банально не хватает времени, — разводит руками он. — И ты первый, кто должен знать это.       — Тебя, получается, бросили, — глубокомысленно замечает Шастун, частично выбираясь из своей «куколки»: разговоры о потенциальных любовницах Попова поднимают его температуру до экстремальных отметок. И давление, видимо, тоже.       — Не совсем так, — Арсений снова припадает к горлышку уже наполовину пустой бутылки, после чего протягивает её Антону. — У меня были женщины после развода. Но я никогда не придавал особого значения таким отношениям. Да и за отношения не считал наше совместное времяпровождения. Повстречались — расстались. Для здоровья, понимаешь? — Шастун несколько раз кивает, давая понять: яснее ясного: Попов с ними просто спит. — Я, что ли, так воспитан или в мой парфюм добавлен какой-то возбуждающий афродизиак, — даже не пытаясь скрыть иронию, хмыкает он. — Они все во мне видят принца на белом коне с задатками бездонного спонсора и неутомимого мачо. И не только они.       — В каком смысле «не только они»? — Антону кажется, что он знает ответ. Но это не укладывается в голове. Он своим гей-радаром уже давно определил, что перед ним натурал. Самый что ни на есть натуральный. А тут такое.       — Я закончил Щуку.       — Гонишь, — перебивает его Шастун. Какие ещё тайны откроются ему в этот незабываемый уикенд? — Ты учился в театральном институте? Да ладно. Не может такого быть!       — Нет, правда, — машет перед лицом Антона пальцем. — Театральный факультет.       — Теперь понятно, почему из тебя лицедейство иногда так и прёт, — хохочет Шастун, немного заторможено уворачиваясь от коробка со спичками.       — Шаст, ты допиздишься сегодня, — шуточно рявкает Арсений, но Антону совсем не страшно. Даже задорно. Это какой-то особенный вечер. Точно они оба сбросили оковы, навязанные им служебной и возрастной субординацией. Какой-то новый уровень. Не дружба, нет. Что-то совсем другое, на молекулярном уровне. Шастун искренне наслаждается этими спонтанными посиделками. Он ещё успеет погрустить о том, что то, что происходит в Питере, здесь и останется. Но это будет завтра. — Да, первое образование у меня на циркового клоуна, — на свой манер передразнивает он Антона. — Как бы это поприличние выразится: люди искусства — они уникальны, богема, они в тренде, пребывающие в своей собственной вселенной, — какое-то время молчит, видимо, пытаясь определить: он рассказывает о бывших однокашниках или и себя причисляет к ним. — Одним словом, за мной в институте ухаживал парень.       Шастун от неожиданной информации давится вермутом и заходится в лающем кашле. Передаёт спиртное Попову, — а то ненароком ещё уронит бутылку — и вытирает рот об уголок пододеяльника.       — Я больше пить не буду, — ошарашенно выдавливает он из себя, — от переизбытка градуса у меня, по ходу, начались слуховые галлюцинации.       — Да нет, ты всё верно расслышал, — Арсений крутит в руках бутылку, погружаясь в юношеские воспоминания. — Я, если честно, не понял сразу, что это именно подкат. Думал, так, душевный и любвеобильный парнишка. А однажды он пришёл с букетом и браслетом, подарок типа, — он негодующе фыркает и запивает неприязнь алкоголем. — И, знаешь, что меня больше всего возмутило: мне отводилась роль не мужика, а бабы, — совсем тихо, словно поделился страшной тайной, добавляет он. — Для меня это неприемлемо. Определённо, не в этой жизни.       — Так сильно ненавидишь геев? — вопрос задан как бы между прочим, чтобы разбавить затянувшуюся паузу. На самом деле Антон просто должен в который раз удостовериться, какой он непроходимый тупица. И что никогда, ни при каких обстоятельствах, Попов не посмотрит на него по-другому.       — Шаст, я не ненавижу их, — вскидывает на Антона непонимающий взгляд, — пока они меня не трогают, пусть занимаются, чем хотят. Это их личное дело.       — Согласен, — поспешно кивает Шастун и отворачивается, словно его что-то заинтересовало на улице, чтобы скрыть горечь и разочарование. В первую очередь в себе. — Откуда проблемы с доверием?       — Блять, кто меня за язык тянул предложить эту игру? — ноет Арсений, снова прикладываясь к бутылке. Но он, определённо, лукавит. Не хотел бы, не согласился с фактом, мог не давать объяснений. Но — почему-то — сейчас хочется рассказать именно Антону, чтобы тот вынес безапелляционный вердикт: не виновен. — Это началось с бывшей жены, — слова льются медленно, словно нехотя, будто стараются зацепиться и не стать озвученными вслух. Фактически, он эту тему ни с кем никогда не обсуждал. Даже с друзьями. Они просто знали. Алёна ушла — свершившийся факт. А Антон не торопит. Поз в обтекаемых деталях просветил его две недели назад на дне рождении Кьяры. И Шастун соврёт в первую очередь себе, если скажет, что эта история не потрясла его и не заставила взглянуть на отношение Попова к дочери под другим углом. — Мы познакомились, когда мне было чуть больше двадцати. Враз показалось, что мы родственные души. Она была рядом всегда: пока получал образование в Щуке, когда на меня свалилось это наследство. Было очень сложно. Я учился на заочке, штудировал информацию об управлении бизнеса по ночам. А днём мы с парнями пытались вообще понять, что из себя представляет авиакомпания. Ты знаешь, — Арсений горько хмыкает и поднимает на Антона грустный взгляд, — я ведь даже в Москву приехал на поезде. Ни разу не летал к тому моменту, когда мой дед умер, — молчит пару минут, точно потерявшись где-то между прошлым и настоящим. — А потом эта беременность, — бутылка с громким стуком опускается на столик. — Я не хотел её, — на грани слышимости и неразборчиво. — Считал, что ребёнок нам на тех порах не нужен. Я не говорил об… об, — гулко сглатывает и резко трясёт головой, — ты понял. Но мне казалось, Алёна сама должна соображать. А она оставила ребёнка, — Арсению хочется курить, он вынимает из пачки Шастуна сигарету, но спички потерялись где-то в тёмном углу балкона, когда он кинул коробок в Антона. И он просто крутит стик в руках, жалея о том, что не захватил в Питер теннисный мяч. — Беременность была сложная, я уже рассказывал тебе про панические атаки. Я разрывался. Мы тонули, и надежды выкарабкаться не было. Я пахал, но все деньги уходили на выплату долгов деда, — сигарета ломается в трясущихся пальцах. — Она ушла в тот день, когда я выплатил последний рубль и подписал первое соглашение о воздушном сообщении.       — Я так и не понял, она ушла, уже зная, что ты выкарабкался? — каждое слово Попова пропитано гнилым запахом предательства. Эти слова рикошетят о бетонные стены балкона и ударяют Шастуна в грудь. Ему хочется дотронуться до Арсения, даже обнять, но он не двигается: воспоминания о том, как он благодарил Попова на берегу Ладожского озера, ещё свежи в памяти.       — Она не знала. Я не успел сказать, — вермута на дне бутылки плещется совсем немного, и, поразмыслив, Арсений отдаёт её Антону. — Но я помню тот день, словно проживал его не раз. Я ехал домой, нарушая практически все правила дорожного движения. Ещё машина еле ползла — представляешь, у меня тогда была четырнадцатая — требовала ремонта, но на него не было ни денег, ни времени. Такой счастливый был, буквально летел домой. Приезжаю, а в квартире только Кьяра. Она не спала, смотрела на меня своими большими глазами. Так серьёзно, будто ждала моей реакции на поступок матери.       — До сих пор в голове не укладывается, как она могла так поступить, — негромко шепчет Шастун и возвращает остатки спиртного Попову.       — Я несколько лет винил себя, — продолжает Арсений, оглаживая дутое стекло большим пальцем, — возможно, если бы я позвонил, а не тащился по пробкам, я бы смог её остановить.       — А я считаю, что это не было минутной слабостью, — Антон злится, тон голоса пропитан ненавистью и обвинением в адрес женщины, которую он даже не знает. Женщины, которая не заслужила ни такой волшебной дочери, ни Попова. — Скорее всего, это было взвешенным решением.       — Мне потребовалось много времени, чтобы понять это и принять, — соглашается Арсений и отпивает мартини.       — Знаешь, куда она ушла?       — А это второй акт нашего «марлезонского балета», Шаст, — горький смех вырывается из самой души мужчины, он крепко давит большими пальцами на глаза. — Она улетела с любовником в Швейцарию.       — Вот сука! — Антон уже не скрывает своего негативного отношения к бывшей жене босса.       — А я — дурак — заявление в полицию написал о пропаже человека, — последнее слово Попов выплёвывает сипло и презрительно, будто женщина, которая была его женой, не была человеком на самом деле. И Шастун легко его может понять. — Мне потом сообщили, что не потерялась она совсем, а если и потерялась, то только в Женеве и по своей воле.       — И ты её больше не видел?       — Как не видел? Как миленькая явилась на суд. Рыдала, руки заламывала, просила не отбирать Кьяру. Но я никогда и никому не даю второй шанс. Мы договорились, она не претендует на раздел имущества и отказывается от материнских прав на мартышку, а я позволяю им видеться один раз в год на моей территории.       — И после этого ты разучился доверять людям? — Антон находит на полу у ножки своего кресла коробок спичек и прикуривает новую сигарету, словно мутный и терпкий дым, ласково обволакивающий лёгкие, может помочь переварить эту мерзкую историю. Замечает изучающий взгляд Арсения на ярком — в полутьме балкона — кончике стика и, перехватив, сигарету большим и указательным пальцем, передаёт её Попову.       — Мне кажется, я тогда даже парням перестал доверять, — он глубоко затягивается и стряхивает пепел в хрустальную пепельницу. — Для меня все вокруг были предателями. Я реагировал на слова и поступки людей через призму поступка Алёны.       — Ты любил жену? — вопрос с искусанных губ Шастуна опять слетает раньше, чем он успевает дать сигнал мозгу заткнуться.       — Я не знаю, — устало произносит Арсений. — Любовь, она же не проходит за десять секунд осознания, что тебе бросили и вышвырнули из своей жизни. Я так считаю. Она продолжает гореть в груди. Она разъедает кислотой внутренние органы, она не позволяет вздохнуть полной грудью, словно у тебя здесь, — указывает кончиком сигареты куда-то в область сердца, — огромный камень. Она выворачивает тебя наизнанку, она делает тебя беспомощным. Одним словом, причиняет непереносимую боль. Но не проходит. А я ничего не чувствовал, — он тушит сигарету и прячет руки в карманы, равнодушным взглядом скользит по пустынной в этот час улице. — Вообще ничего не чувствовал. Только пустоту. Безразличие какое-то. Если бы не мартышка, я бы, наверное, даже быстрее отошёл.       — Зря я затеял этот разговор? — Антон злится на себя за неуместный вопрос по поводу доверия. Арс задел его там, где они пытались найти такую заманчивую и желанную с детства Аврору, но он никогда не хотел причинить Попову боль, навеянную нежелательными воспоминаниями.       — Всё в порядке, не гони, — вскидывает на него слегка осоловевший взгляд Арсений. — Это моё прошлое, и его не выбросишь как пустую пачку сигарет в мусорное ведро. И память стереть нельзя. Знаешь, есть кое-что, за что я всегда буду благодарен Алёне: за Кьяру. Я, конечно, не могу полноценно заменить ей мать, да и отец из меня по мнению некого Шастуна А.А. никудышный.       — Шастун? Какая странная фамилия, — успевает вставить Антон и моментально ловит озорную улыбку босса. — Не знаю такого.       — Но я верю, что сделаю её самой счастливой девочкой на всём белом свете, — заканчивает Арсений и снова прикладывается к бутылке. — А теперь давай разберёмся, с какого перепуга ты решил, что за твоей спиной я величаю тебя страусом?       — Ты назвал меня так, когда мы встретились. Разве не помнишь?       Между бровей Арсения поселяется глубокая складка. Он пытается сообразить о чём толкует Шастун, но это оказывается неимоверную сложным и заведомо проигрышным мероприятием. Страусом он называл мадам, у которой взял в аренду борта. Он зарывается пальцами в волосы и рассеянно ерошит их.       — Я понял, — словно выиграл в лотерею, восклицает Попов. — Это не тебя я так называю, — быстро-быстро тараторит он, чтобы… Чтобы что? Извиниться, за то что непреднамеренно задел? — Я сотрудничаю с одной немкой. Её зовут фрау Штраус. А мы с парнями ласково называем её страусом.       — Нет, ты сказал это мне, — упрямо стоит на своём Антон, и в полутьме Арсению даже кажется, что на лице няня четко отражается обида.       — Я объясню, пока ты не разрыдался, — ехидничает — впрочем, достаточно панибратски — Попов, и коробок спичек летит уже в его сторону. — Эта женщина, она не от мира сего. Странная бабуленция. Заключила со мной неофициальный договор.       — Я пока не очень понимаю, какое отношения это имеет ко мне, — икнув, вворачивает Шастун.       — Я сейчас добью вермут, — хмыкают ему в ответ, — и сам перестану понимать. Поэтому не перебивай меня, пожалуйста. Ведёшь себя как кот, который постоянно лезет в мой стакан с молоком.       — Я кот, — прыскает окончательно захмелевший Шастун. — Я — печень.       — Ты — печень, дослушай меня, — закатывает глаза Попов. — Она спросила, есть ли у меня мечта, и я ответил отрицательно. После этого мы договорились: она отдаёт мне самолёты, а я загадываю самое заветное желание.       — И что ты загадал? — Антону давно пора в постель, иначе завтра головная боль будет отплясывать ламбаду в его мозгу. Но уходить совсем не хочется. Была бы его воля, он бы бесконечно сидел на этом балконе, бок о бок с этим голубоглазым недоразумением, которое, видимо, участвует в конкурсе: «Выведи Шастуна окончательно».       — Прежде чем открыть дверь в дом, я загадал, чтобы там была идеальная няня. И обматерил фрау-мадам, когда обнаружил тебя.       — И? — провокационно вздергивает бровь Антон. Возможно, и он заигрался этим вечером в игру «Выбеси босса», но ответ очень хочется услышать, точно он заворожённый слушатель в ожидании развязки увлекательной истории.       — Да будь я проклят, — вдруг хриплым и практически трезвым голосом отвечает Арсений и неотрывно смотрит в глаза напротив, — если оно не сбылось.

***

      Шастун, склонив голову набок, внимательно рассматривает моторвагонную секцию «Сапсана». Она выглядит как нос гигантской рептилии. Он читал о высокоскоростных электропоездах, но ездить на них ещё случая не представилось.       — У нас вагон первого класса? — не отрываясь от экрана телефона, интересуется Попов.       — Нет, — на автомате отвечает Антон, не замечая резко вскинутую голову работодателя и нахмуренные брови.       — Мест не было?       — Были, — Арсений досадливо поджимает губы. С парнем что-то происходит. После вчерашних посиделок он решил, что, чтобы не тревожило Шастуна, тот успокоился. Но, видимо, Попов поторопился с выводами. Его что-то волнует так сильно, что он порой выпадает из реальности, бессмысленно вперившись взглядом в одну точку. — Сейчас девять. Кьяре пора в постель, чтобы окончательно не сбить режим. Я взял места в купе-премиум, чтобы можно было уложить её спать.       — Антон, — Арсений прячет телефон в заднем кармане джинсов и разворачивает Шастуна лицом к себе, другой рукой крепко удерживая ладошку дочери. Тот выбрал купе самостоятельно. Обычно он советуется, а когда объясняет причину принятия того или другого решения, то страшно смущается. В данный момент он выглядит так, словно находится не здесь. Словно здесь находиться не хочет. — Ты в порядке?       — Что-то не так с местами? — не опасливо, но и не с вызовом, который, возможно, Попов мог ожидать. Тон Шастуна ровный, безэмоциональный. Одним словом, никакой. Он весь день был в этом состоянии, пока они гуляли по Петергофу. Только планетарий смог его как-то расшевелить ненадолго. — Так будет удобнее.       — Нет, нет, всё в порядке, — Арсений старается сохранить выражение лица, когда Антон аккуратно высвобождает свою руку, словно кожа Попова обжигает его. Чтобы не показать, как сильно это задевает. — Пойдёмте, скоро уже отправление.       Через час, уложив дочку спать, Арсений решает, что пришло время для серьёзного разговора. Он подсознательно ощущает, что что-то упускает. Не понимает чего-то — на первый взгляд — элементарного. И Шастун винит его в этом.       — Печень, — негромко обращается он к парню, который натянул капюшон на голову и привалился боком к окну.       Дыхание Антона резко сбивается, пульс подскакивает. Он силой мысли заставляет грудную клетку вздыматься медленно и размеренно. Руки сложены на груди, пальцы неподвижны.       Он сам не может сказать, когда это чувство завладело им. Возможно, это случилось, когда они однажды вечером решили взять котёнка из приюта. Или когда вместе укладывали Кьяру в день её рождения. А может оно накрыло его в тот момент, когда он хохотал над Арсением, изображающим упёртого барана. Оно незаметно просочилось, пробралось под кожу. Как наркотик в малых дозах. Незначительное количество. Вроде и эффект пока незаметен, но оно уже есть в организме.       Или оно стихийно ударило по голове на берегу пустынной, холодной Ладоги и разожгло пожар, сметающий всё на своём пути. Именно там Антон наконец понял то, что постоянно ускользало от него. У него не осталось сил сопротивляться. Он совершил роковую ошибку и конкретно облажался.       Он влюбился.       И если ожидаемо это чувство должно окрылять, то его больная влюблённость с мощностью в несколько ватт намертво припечатывает к земле, не позволяя сделать полноценный вдох.       Когда Арсений зовёт его, мимолётно касаясь плеча, обтянутого плотной материей худи, он притворяется спящим.