Баллада большой Медведицы

— Знаю, — альфа кивает, всматриваясь в льдины в глазах, — но тебя не клевра преследует. — Что?.. — хмурясь, омега приближается, — уж не хочешь ли ты сказать, что успел все понять? Не смеши меня, чужак! Решил обвести меня вокруг пальца, обмануть? С чего ты взял, что это не клевра? Откуда тебе знать — ты всего лишь рыбак! Хосок склоняет голову и в глазах его отсвечивает пламя — не сказать, что это отражение от очага: огонь будто бы зарождается прямо в глазах, следует прямо из сердца, плавит голубые воды. Черные брови сходятся у переносицы, когда альфа скрещивает руки на груди: — Юнги, а ты правда уверен в том, кто стоит перед тобой? Ты действительно знаешь меня? Всего лишь рыбак? Голос громкий — как голос полубога — шагает по дому, заставляя пригнуться. Уверенный, как северный ветер, сдувающий с ног, возвышающий Хосока — увидеть его в ярости теперь становится интереснее обычного: не разворошит ли альфа землю только своим взглядом? — Рыбак. И ахилеец, — все равно шипит Юнги: что ему, страшно что ли? — И этого тебе хватает, чтобы понять, что я за человек? Это забавно, Юнги, — альфа вдруг усмехается — послабление снова возвращает его к обычным размерам, и омеге больше не чудится, что ростом Хосок достает до потолка. — Я страдаю от клевры уже долгие годы, а ты за одну ночь вдруг выяснил, что это и не клевра вовсе? — Не клевра. — Кто? — Кое-кто пострашнее. Но я могу попытаться избавиться от него. — Можешь попытаться — усмехается, закатывая глаза, — попытки недостаточно. Я хочу жить… без этого. — У тебя нет и не будет перспектив лучше: никто больше на такое не отважится. Шанс есть только у того, кого матерь-Медведица уже испытала и пропустила. А это только я и ярл. Чего же ты не идешь к нему? Омега затихает, опуская взгляд: глупее мысли не найти — рассказать ярлу о своем недуге: все поселение прознает об этом, не успеет солнечный свет пройтись по самому краю неба — тогда и дом его стороной обходить будут. Да и Сигурд в последнее время сам не свой — с кошмаром в глазах и злостью на губах. — Только ты мне и можешь помочь? — Юнги скрещивает руки на груди, — ты ведь так говоришь только, чтобы я не сдавал тебя Сигурду? — И да, и нет, — кивает альфа, — я не хочу попасть в руки Сигурда, потому что он убьет меня. Убьет из-за всего-то этой метки, — снова указывает на шею, — а я, как и большинство, хочу жить. Ты думаешь, я радостно побегу к нему? Конечно, я всячески буду этого избегать! Разве в этом есть что-то странное? Но еще я пообещал, Юнги, выполнить твое желание. Разве мы не можем попытаться облегчить твою жизнь? — альфа делает шаг вперед, — уж не получится у меня, так и быть: можешь сдать меня гестурам. Но я привык выполнять данное слово. Лицо, как лисья мордочка, глаза, как груда острых сверкающих аквамаринов на белой скатерти — Юнги недоверчиво смыкает губы, глядя на альфу исподлобья, сердце бьется отчетливо, велит: «Доверься чужаку, потому что он и не чужак вовсе. Ты знать его хочешь — почему? Доверишься и узнаешь». — Так… кто… кто это, если не клевра? — Раньше было клеврой. Теперь нечто хуже. Клевры не оставляют следов на человеке — не могут, сил нет, — Хосок медленно подбирается к затаившемуся Юнги, чтобы еще раз взглянуть на ранки на его лице, которые уже покрылись корочкой, — Глоки могут. Если не избавиться от глока, он будет забирать… больше. Тело твое заберет и все, что внутри есть. Может внутрь забраться и там сидеть вместо тебя, может сожрать тебя, не оставить косточки. Но свое он заберет: жизнь твою. — Но… Хосок вдруг отрывает от него взгляд и прикрывает свои губы пальцем, прислушивается — Юнги смотрит на него украдкой снизу вверх, видит: перед ним почти что волк во время охоты, зорко глядящий будто сквозь деревянные стены его жилища, на лицо его падает тень — только глаза светятся. Омега и сам потом слышит, почему Хосок вдруг напрягается. — Всем явиться в Длинный дом! Видящий взывает, Сигурд ожидает! Всем явиться в Длинный дом!.. — Три дня и три ночи… — чуть слышно размышляет Хосок, отводя лицо в сторону, делая осторожный шаг назад, — не слишком быстро. Но и не слишком медленно… — О чем ты? — То неважно пока. Сейчас гестуры заявятся сюда — увидят мои раны и мое клеймо, будет не до разбирательств. У тебя есть одежда на меня? Да ткань, чтобы я скрыл свое лицо? То, что я ахилеец, и не только по знаку узнать можно. По лицу тоже. — Всем явиться в Длинный дом! В двери омеги громко стучат, порываются войти внутрь — Юнги быстро подпирает их собой, закрывая обратно, пока Хосок отходит за кровать: если будет обыск, все равно уже не успеть сбежать, но если гестуры просто глянут с порога, может, и не увидят его. — Да как ты смеешь, гестур, являться в дом омеги на выданье без разрешения войти? — Юнги громко восклицает, продолжая подпирать двери собой, — дай мне минуту и не веди себя, как дикарь — мне же нужно одеться! — Ах… Юнги… извини… — голос гестура становится тише, — знаешь же, что… — Замолчи и дай мне минуту! — А ты всем молчать велишь, да? — Хосок аккуратно выглядывает, спрашивает тихо, посмеиваясь. — Ты тоже замолчи, альфа! — фыркает тихо. — Ну точно лиса полярная, — смеется все же, прикусывает губу, — шипишь точно так же. — И глаза так же смогу выцарапать! Второпях Юнги отходит к сундуку с другого края кровати, рыщет в нем: сам он небольшой и вся его одежда на Хосоке уж если не разойдется, то будет тесна, но одна из старых рубах подходящего размера — была отцовской когда-то, когда тот еще ходил в славные походы и возвращался с победами. Альфа аккуратно натягивает на себя одежду, стараясь не дышать: пусть раны и быстро заживают, но с болью придется научиться жить — теперь она часто будет сидеть на нем, неустанно напоминая, что однажды он бросил вызов силам гораздо могущественнее его — а за такое нужно платить. — И на лицо. Повяжи шарф, — подает ткань омега, — верни потом. Шарф отца, рубаха тоже — от другого. Альфа быстро кивает — и тот и другой родитель Юнги, как слышал Хосок, давно уже ушли в мир духов, но их вещи омега все равно хранит — ценны как память, как последняя ниточка, соединяющая его с семьей. — Юнги. Выходи уже, — снова стучит гестур в дверь, — уж если не сопровожу тебя сейчас же, Сигурд спросит. Застывая, омега оборачивается назад, к Хосоку: — Ох, как же нам не повезло, что за мной пришел Тэхён. — Отчего? — Как думаешь, что он подумает, увидев тебя со мной с самого утра? Станут судачить, что вожу к себе альф по ночам, — массирует лоб быстро, размышляя, — а я уж сказал, что был раздет: он сразу додумает все, что не нужно. А Тэхён, он… неважно. — Имеет виды на тебя? — догадывается, — выходи. Я останусь здесь и выйду после вас. — И ты уверен в том, что дом не будут осматривать? Ты и сам знаешь, ярл в последнее время отдает странные приказы. Ему все кажется, что кругом одни враги. Если спрячешься, а тебя потом найдут, будет только хуже, — выдыхает, — все. Идем. Придумаем что-то. Правду, как я понял, говорить нельзя? То, что ты оказался у меня, потому что истекал кровью в лесу? Ты ведь не хочешь и того, чтобы Сигурд знал, что ты побывал у Медведицы? Альфа ловит его взгляд, слабая улыбка просвечивается на его лице перед тем, как он закутывается шарфом: — Уж не знаю, Юнги, стоит ли мне жалеть или радоваться тому, что нашедший меня — это ты. — Почему же? — поспевает за ним. — Духи сказали, что тот, кто найдет меня, тот… будет влиять на мой путь. Каким образом я еще не знаю — или еще не понял. Но от тебя секретов, видимо, не скрыть. Никто не должен знать и о Медведице тоже — тут ты прав, — усмехается, открывая двери. Белый дневной свет заставляет альфу сощуриться, но он быстро всматривается в простодушное улыбающееся лицо гестура Тэхёна, которое сразу же вдруг окрашивается черной дымкой непонимания — уж очень он ждал увидеть Юнги, а не рыбака с отшиба: — Ты? — альфа хмурится подходя ближе, — что ты тут делаешь? — Разве это твое дело? — Хосок усмехается, проходя вперед, — твое дело созывать всех в Длинный дом, а не выяснять, кто и где был. Юнги подшивал мою рубаху. — Так рано? — фыркает Тэхён, всматриваясь в появившегося омегу на пороге. — По-твоему рыбаки во сколько встают, чтобы рыбы наловить? — Все в порядке, Тэхён, я все равно не спал, — омега проходит вперед, и Хосок ухмыляясь, провожает его взглядом, — что же случилось? По какому поводу собрание? — Ах, стойте… — гестур вдруг начинает шагать к дому, — прежде, чем мы уйдем, я должен проверить дом — ярл приказал; сказал, если не будем осматривать, то Видящий все равно все узреет, и тогда нас будут лишать глаз — они ведь тогда нам все равно не нужны, — усмехается нервно, — Сигурд ночь не спал, все ждал, когда будет явлено предсказние — поутру Видящий и начал говорить. После этого ярл и приказал всех собрать в Длинном доме, пока он отлучается по делам. Не уходите никуда — я осмотрю дом. — Говорил же, что осматривать будут, — тихо добавляет омега Хосоку, сощуриваясь. — Впредь буду более серьезно относиться к твоим словам, маннелинг, — тихо усмехается, вглядываясь в черноту дома Юнги, где пропадает Тэхён, — а Тэхён, как и всегда, говорит все с большой охотой: гестуры, обычно, не так сговорчивы. — Потому что для меня говорит, не для тебя, — Юнги закатывает глаза. То ясно: молодой альфа всего лишь хочет впечатлить омегу; Хосок посмеивается про себя: столько лишних действий, чтобы получить ничто. — Как думаешь, что же Видящий предсказал? — рассуждает Хосок. — Уж ясно что. То, чего Сигурд так боится в последнее время.

ᚺ

Видящий Чимин стоит у огня, и голубые его глаза внимательно скользят по собравшимся в Длинном доме. На лице его, как и всегда узоры из кашицы волшебных трав — голубоватые полосы расходятся от лба до подбородка. Видящий не видит: безуспешно пытается разыскать что-то — и отчего-то Хосок знает, что глаза эти охотятся сейчас за ним. Чимин его еще не знает лика того, кого ему показали в видениях, и оттого альфа слегка успокаивается: еще слишком рано. Если уж Чимину понадобилось целых три дня и три ночи, чтобы обнаружить следы матери-Медведицы, то имя ему уж точно не удалось разузнать. Пока что. Омега неторопливо ходит из стороны в сторону, подбирая слова — огонь копошится в большом подвесном очаге у него за спиной, отблескивая на его белых волосах, на шкурках животных на спине. Ни ярла не видать, ни сыновей его — в зале только сохраняющий молчание Видящий, отбивающий своими шагами пол. В Длинном доме тесно, и пришедшие альфы и омеги едва ли умещаются внутри. Ждут слов Чимина смиренно, с замиранием сердца: они — потомки великих воинов; они только возрадуются, если это будут новости о военном кличе — снег не окраплялся кровью уж десятки лет. Воинственные духи рвутся вперед, в битву… засиделись они все. Юнги это чувствует тоже; чувствует, что мир вдруг оказался над пропастью — не почувствовать такое трудно, у каждого маннелинга на кончике языка привкус крови: она обязательно разольется еще, не предотвратить побоища, не избежать битв. В их древних преданиях говорится: матерь-Медведица вшивает будущее в их сны, прячет в размытых образах, сеет зерна грядущих событий в образах облаков — маннелинг связан с маннелингом матерью-Медведицей, ее волей, ее предсказаниями. Что-то нехорошее надвигается, тяжелое. — У вас вопросы. Я смогу ответить лишь на часть. Чимин начинает говорить — свои слова он растягивает, как древнюю песнь, как мягкие заклинание, обрегом сдавливающее шеи слушающих. — Вы ждете увидеть Сигурда, но он явится позже. Сейчас говорить буду я. Духи указали на кое-что — то, что я искал три дня и три ночи. Поиски были тяжелыми. Сейчас я едва ли стою на ногах, но таков мой долг: явить людям предсказание. Вы сами чувствуете — грядет смена эпох. Мирные времена длились слишком долго. Все указывает на то, что ахилейцы на подходе, — Видящий делает долгую паузу, — сыны безродных псов снова оскалили свои пасти, залатали свои раны после прошлой войны, теперь хотят отмщения. Ахилейцы хотят зарезать короля Ормарра, как молодого ягненка — хотят окрапить его кровью Рагнагард, а у его сыновей хотят вырвать позвонки и сварить из них суп, которым они будут кормить свиней. Омег они уведут в рабство и будут насиловать их и избивать, заставлять приносить детей с ахилейской кровью; альф они будут убивать, резать, отрезать пальцы, снимать скальпы. Ахилейцы — варвары, дикари. С молоком они впитывают наказы: убить всех маннелингов. Их цель — уничтожить нас. Нет ни одного ахилейца, который желал бы нам добра и милости: и мы должны быть такими по отношению к ним. Каждый из вас, кто проявит хоть к одному безродному псу милосердие, будет жестоко казнен, вся его семья тоже. Пусть тот, кто протянул руку врагу, почувствует на себе, на что он обрекает всех нас. Нет ни одного шанса укрыть хоть одного грязнокожего — я рано или поздно увижу это. Если тут есть такой маннелинг, который увяз в подлой ловушке врага — покажись. Сигурд смилостивится над тобой, потому что ты мог не ведать, что творишь. Хосок глядит на Юнги перед собой, всматривается в его застывшую макушку; чувствует, как по телу его бежит горячий пот, старается успокоить собственные мысли: вместе с потом выходит и его запах — если станет его слишком много, то все поймут, что он боится быть обнаруженным. Боится. Он раньше практически никогда не ощущал это чувство: даже к Медведице он шел с тихим смирением и покорностью — знал, что может и не выжить, но не боялся. Сейчас иначе — сейчас не все зависит от него, сейчас часть его жизни и в руках омеги перед ним. Уж не ошибся ли Хосок в нем, не ошиблись ли духи? Хосок слегка прикрывает глаза, выравнивает дыхание — ему вдруг хочется почувствовать, страшно ли Юнги сейчас, хочется узнать, с какой скоростью бьется его сердце, изнывает ли голос в его голове от ужаса этих слов. — Но это не все, — тишина снова трескается от голоса Видящего Чимина, — в видениях я узрел: один из варваров уже пересек Каменную Гряду. Возможно, он уже обманул какого-то маннелинга. Втерся в доверие. Враг уже в Манненвике. Вздохи удивления примешиваются к звукам шагов Видяшего — они вновь отскакивают от деревяного скрипящего пола; Хосок понимает сразу — Видящий шагает к нему. Как чистое небо над головой, как свежий снег, как ясный день — Хосок первый в списке, кого можно начать подозревать. Нелюдимый альфа, живущий на отшибе со стариком, никогда не общающийся с другими, но всегда скрывающий свое лицо… — Ты, — четко проговаривает Чимин, останавливаясь перед альфой, — почему не взял с собой Менелая, когда гестуры звали всех в Длинных дом? — Как я мог это сделать, если сам был не дома? Гестурам следовало самостоятельно привести его под конвоем, — отвечает быстро Хосок, — вопрос к вашим воякам, чего не привели. Он старый вышедший из ума старик, который забывает, кто он сам — как он поймет, что нужно идти сюда? Видящий Чимин склоняет голову: пахнет от него целебными травами, не омежьим запахом — его он маскирует. Голубые глаза — холодная прорубь. Бесцветные губы — покрытые изморозью ягоды на морозе. Улыбка одной лишь едва заметной чертой рассекает его белое лицо с синими полосами: — А где ты был? — говорит тихо, будто расставляет ловушку, а не задает вопрос. — У самуатра Юнги. Он зашивал мою одежду в момент, когда гестуры начали разносить послания. …Отговорка слабая, сырая, как только что издохшая рыба: тихий шепот собравшихся проходится по вытяннотому залу Длинного дома, и альфа видит, как напрягается омега: забавно даже — не угрозы Чимина, а будущие слухи от местных, которым только предстоит расползтись, заставили Юнги видимо волноваться. Омега не оборачивается, но голову опускает вниз, и пальцы его нервно сжимаются в кулак: уж, наверняка, он почти готов выкрикнуть, что Хосок — и есть тот ахилеец из видения; что Хосок под страхом смерти вынудил его молчать и взял в свой плен. — Вчера ты не продавал свою рыбу, как обычно, — Чимин приближается к лицу Хосока, — отчего же? — Не всегда есть богатый улов. Не всегда рыба сама запрыгивает в лодку. Иногда я возвращаюсь с пустыми сетями. — Альфа. Ты должен снять свой платок. Чимин выпрямляется, чеканит слова, как кузнец на наковальне: не просьба — приказ. Юнги почти падает на пол, но каким-то образом еще держится, незаметно хватается за потяжелевший стальной воздух. За спиной Видящего выстраиваются гестуры, держат руки на ножнах, ждут приказа. Хосок сорвет с лица платок, и все увидят его лицо, его кожу, его метку на шее. Хосок сорвет с лица платок, который дал ему Юнги. Как отпираться, что сам он не видел лица, не видел метки? Пойдет на казнь вместе с ним. Закричать? Упасть навзничь? Попытаться сбежать, пока есть время? Схватить нож со стола и вонзить в сердце? Все лучше, чем позор и публичная казнь. Им с альфой стоило догадаться, что весь этот совет был созван изначально лишь для этой цели: найти того самого ахилейца из видения Чимина. Найти Хосока.