35 questions

      Эмбер стояла у отчего дома. Ночь. По крыше барабанил дождь, он крупными каплями падал ей на голову, заливал лицо, помутняя и без того плохое от отсутствия нормального освещения зрение, забивался в стык между кожей и одеждой, пробираясь под быстро намокающую тонкую футболку. Как же холодно.       На улице пахло летним дождём, землёй и льдом. Кеды чавкали от любого движения, что уж говорить о шагах. Вдалеке мерзко лаяли собаки, — Лорн привычно, но неуместно глянула на корни дерева, стоявшего у дома, — от звуковых всполохов грома покрикивали дети парой кварталов дальше. Если бы не отсутствие Луны и то, какими грязными казались звёзды, похожие на выпачканных в лужах ворон, то всё выглядело бы дальше слишком реально. Однако обманываться девушка более не хотела. Несмотря на ливень и грязь, на то, что это её собственный сон, который она в силах контролировать, Эмбер не решалась зайти на покрытое мокрым песком и прилипшими жёлтыми листьями крыльцо, пробраться внутрь дома, крикнуть: «Я вернулась!» Это ведь бессмысленно, не так ли?       Она раз за разом прокручивала действия в голове, представляла, как возьмётся за ручку, как войдет; как после этого, как обычно закатив глаза и цокнув, посмотрит на её грязную обувь мать; как моргнёт свет, перестраиваясь на внутренний генератор заместо общей сети; но претворять фантазии в «реальность» не спешила. Пусть она заболеет, пусть полежит с месяц в больнице с пневмонией… Хотя нет, не полежит: это же сон. Приходится снова напоминать себе об этом, ведь забыть оказалось проще простого.       По крайней мере, пока гроза не рассекла небо молнией, поглощая слух громом, детскими криками и собачьим лаем, заставляя дёрнуться к спасительной двери. Руки плохо слушались от холода, но Эмбер удалось всё-таки взяться за ручку и войти внутрь под аккомпанемент стучащего в такт дождю сердца. Короткий шорох двери, чавканье мокрой обуви, снимаемой на пороге, и вот он дом: холодный, в серо-белых тонах. Пахло формальдегидом и ладаном. Рядом лестница на второй этаж, а напротив, в конце коридора, проходы в кухню, столовую и гостиную. Ничего не изменилось, всё такое же, как и всегда, но…       Лорн посмотрела на картины, в которых были увешаны стены. Все они были либо чёрными, источающими какую-то вязкую жидкость, либо новыми, теми, которые отец купил за неделю до переезда Эмбер в общежитие. Раньше она проходила мимо и мысленно фыркала, не совсем понимания, кто вообще захотел бы покупать нечто подобное. Но тот факт, что она их всё-таки запомнила, насторожил и заставил проверить их. Девушка медленным шагом прошла вперёд, рассматривая оставшиеся нетронутыми тьмой картины, ещё не полностью осознавая, что происходит в этом сне. Надо немного разобраться, думает она, понять, что я тут делаю…       На первой иллюстрации, самой близкой ко входу, оказалась маленькая девочка, нарисованная грязно, грубыми, округлыми мазками. Лицо ребёнка, полное рыжих и белых красок, несмотря на свою яркость относительно остальных цветов картины, изображало какую-то пустоту, неопределённость, да попросту не выглядело живым; её крохотные, нарисованные слишком тонкими руки закрывали её уши. Она выглядела куклой, которую просто решили поставить в такую позу, оставив до прихода настоящего, живого ребёнка. Цвета вокруг маленького силуэта плыли по натиском фона и смешивались между собой, отделяя странное дитя от всей остальной части картины. Девочка казалась тонущей, но воды вокруг неё не было. Просто чувствовалось какое-то неприятное, горькое и щекочущее в глазах, знакомое до дрожи внутри чувство рядом с ней. На втором плане была кровать. А там, на подушке, виднелась бледная женская голова, сливающаяся с окружением. Мёртвая мать.       Через одну чернильную пропасть в рамке находилась другая картина. Она была менее приятной на вид. На фоне странной, грязной на вид стены, на застеленной белой простынёй кровати сидела нагая худая девочка-подросток. Она выделялась своей нездоровой бледнотой, казалась то красноватой, то желтоватой из-за скачущего от мазка к мазку общего оттенка картины, и на её руках можно было невооружённым глазом увидеть голубоватые линии вен, подсознательно вызывающие в Лорн необъяснимый дискомфорт; но одно в этих пляшущих цветах можно считать неизменным: девичье лицо. Оно казалась удивлённым и смущённым одновременно, испуганным, болезненным, как-то по-особенному невинным; широко открытые глаза смотрели прямо на Эмбер, пристально и без утаек, безмолвно моля то ли о спасении, то ли об оставлении в одиночестве. За девочкой была тень. Густая, непропорциональная, шуршащая своим громоздким силуэтом о постельное бельё, пододвигающаяся ближе, нагнетающая. По спине пробежали мурашки. Интересно, почему раньше эта картина не вызывала такого глубинного отторжения? Она просто казалась странной, неудачной, неприятной, но не более. Теперь её хотелось пройти как можно скорее, не утопая в ней ни секунды.       Лорн стало немного не по себе. До этого она эти полотна в принципе не разглядывала, даже просто как предмет искусства: какой в этом толк, если она уже собиралась съезжать? Теперь понимала, что зря. Её отец, очевидно, был не совсем в порядке. Хотя, может, он покупал другие, менее мрачные копии, и её сознание лишь извратило их, вывернув наизнанку? Вряд ли же её мать согласилась бы на эти?       Пройдя дальше, Эмбер увидела частично расплавленную в левом верхнем углу чёрной смолой четвёртую картину. С неё, блуждая на фоне серого тучного неба, жутко взирал рогатый силуэт. Он не был какого-то одного цвета: всё в нём, от того же серого до коричневого, смешивалось в какое-то подсознательное пугающее сочетание тьмы и света. Но он не был чёрным, нет, скорее цвета тумана вечером за городом. В ногах монстра, казалось, была просто гора мусора, полная коротких светлых мазков, однако, присмотревшись, Эмбер различила в них людей. Некоторые пытались убежать, дёргано старались подняться на ноги, вытаскивая свои части тела или одежды из-под кучи других телес. Человеческое скопище казалось мёртвым муравейником, из-под обломков которого выползали оставшиеся в живых насекомые, грязные, с испачканными в крови жвалами. Зрелище было не из самых приятных. Но…       Этот мрачный силуэт страха не вызывал. Он выглядел жнецом, пришедшим к уже умершим, от которого спасались — или, вернее, считали, что спасались, — другие люди. Почему-то от их вида стало мерзко и горько. Эмбер отвернулась и побрела на кухню, мельком оглядывая остальные, уже съеденные чернотой из-за её медлительности картины.       «Снова связанный с убийствами сон, да? Снова мне будет херово, — промелькнула догадка в голове девушки. — Но почему же тогда всё такое реальное? Впрочем, как и в прошлый раз.»       — Ты снова заставляешь нас ждать, Эмбер! — суровый голос матери звучит из столовой громче громовых раскатов, заставляя вздрагивать и внутренне сжиматься по старой привычке. Этому тембру, властному и холодному, всегда было страшно не подчиниться, однако теперь Лорн знала альтернативу этому животному подчинению, этому обещанию страданий в одном лишь его звучании.       Голос Маски никогда не был таким, но ему отчего-то слушаться хотелось, даже не подсознательно или на уровне инстинктов, и не разумом, — все эти аспекты он мог контролировать. Иррационально, совершенно точно лишь на уровне чувств и просто человеческого отношения, — вот как ему хотелось доверять. Хотя, должно быть, она бредит…       Так странно думать об этом в доме родителей. Эмбер словно вспоминает свою прошлую жизнь или свой недавний сон, от которого лишь недавно очнулась. События недавних недель казались вымыслом больного разума, далёким и неправдивым. И в то же время самым что ни на есть реальным.       Девушка прошла в столовую, обделяя вниманием картины, виднеющиеся из других комнат. Внутри всё тоже было как обычно: белые обои, серый ковёр, вычурная люстра блевотно-желтушного цвета, стол, устланный скатертью и полный тарелок, родители, сидящие друг напротив друга; если бы не пара деталей, которые Эмбер в реальности не смогла запомнить и воспроизвести здесь, то этот вид впору было бы назвать образцовым для её семьи.       У матери и отца не было лиц. Просто как таковых: ни глаз, ни рта, ни носа. Эмбер их и не знала, откуда бы знать тогда сну? Вместо этого на их лицах были чёрные пропасти, чьи контуры постоянно извивались, словно паразитарные черви. Какая прелесть.       — Села. Живо.       «А подбородок дёргается, словно мать и впрямь говорит», — отрешённо подумала девушка, покорно, но при этом без особого желания садясь за стол. На тарелке, стоявшей у её места, в этот раз было мясо. Примерно такое же, какое она ела, когда видела этих двоих в последний раз. Надо же. А это помнит.       Несмотря на чёткие мысли и притупленные от них эмоции, Эмбер чувствовала себя жутко. Она словно была безмолвной затюканной слугой, вдруг вернувшейся под командование прошлых хозяев после краткого мига свободы. Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю. Делая вид послушной дочери, Лорн нервно отсчитывала по полсекунды, беззвучно ударяя пяткой в мокром носке в такт мыслям. Стало вдруг очень-очень холодно, даже хуже, чем было на улице; хлюпающая от воды одежда давала о себе знать. Смотреть на псевдородителей не хотелось. Пальцы слушались плохо.       Девушка взяла в руки нож и вилку, осторожно разрезала кусок мяса пополам. Красная влага потекла там, где только что прошлось лезвие, и Эмбер вдруг поняла, что это не кетчуп, не другой соус, не винная пропитка и даже не заправка. Это просто-напросто кровь.       Пальцы окоченели сильнее, словно у трупа, намертво впились в столовые приборы. Ничего такого, просто кровь, да как будто раньше крови не видела. Ты же столько её уже повидала, а? Девушка подняла взгляд, но на неё никто не обращал внимания. Сглотнув тугой ком в горле, она снова глянула на свою тарелку. Ну да. Как могло быть иначе? Там лежал кусок сырой звериной плоти, от неё ещё шёл небольшой пар, словно животное умерло меньше минуты назад. Оно едва заметно сокращалось, пульсировало, выдавливая из себя остатки крови. Собачье, судя по шерсти и её запаху.       Эмбер резко поднялась на ноги, роняя стул и сбрасывая с себя оцепенение.       — Чего ты хочешь, я всё понять не могу? — крикнула девушка на родителей, но по ощущениям будто в пустоту. Они вели себя так же, как и обычно: мать начала ругаться на повышенных тонах, а отец тяжело и сдержанно вздохнул, игнорируя происходящее. Лорн выронила столовые приборы. — Зачем ты мне это показываешь? Вот эти, блять, картины, родаков, а в прошлый раз ещё и Маску?! — она вопит раненым животным, испуганно озираясь по сторонам и горбясь, опираясь руками о стол. Она дрожала, каждый вдох ощущался мерзотнейшей болезненной судорогой, сводящей каждую мышцу тела. Девушка эмоционально взмахнула руками.       — Да что ты несёшь?! — кричит мать, поднимаясь со стула.       — Сядь! — взвизгнула Эмбер, сама от себя не ожидая такой громкости. От самой себя шумело в ушах. Как же противно. Как же она хотела бы сейчас вымыть руки. Вымыться самой. Удавиться. — Я не знаю, что ты или кто ты! Я не знаю, нахуя тебе всё это! Сны эти… — она замолчала, переводя дыхание и сглатывая ком в горле, и её взгляд упал на тарелку. Лорн схватила ее и бросила в мать, игнорируя мерзкий звук склизкой плоти, шлёпающейся с тарелки на пол ещё в полёте оной.       Кусочек сна разбился, рассыпался, и теперь уже вместо родительницы у стола была груда фарфоровых обломков вперемешку со внутренностями, истекающими чёрной пустотой, кровью и непонятной слизью. По воздуху тут же патокой растёкся сладковатый душок гнили и злобы. Эмбер брезгливо поёжилась и скривилась.       — Блять… блять, блять, блять, — она пошатнулась, делая шаг назад, но тут же запнулась о недавно опрокинутый стул, упала на спину с громким вскриком. Девушка было дёрнулась, чтобы подняться, но тут на её бёдра уселось что-то тяжелое. Откинув волосы от лица, Эмбер замерла. — Явилось.       Она прошептала это слово сквозь плотно сомкнутые зубы. Безумные огоньки танцевали за расплавленным силуэтом заместо опостылевшего белого света кислотной люстры. Внутри Лорн горело и ворочалось что-то сильное, очень сильное, готовое разорвать её на части, и кровь её кипела от этого чувства, заполняя всё сознание злостью. Как же ей плохо. Снова так плохо.       — Эмбер, — тянет искажённая копирка своим ужасным, просто отвратительным голосом. Это скрип петель, это металл о металл, это мелом по доске и ногтями по бумаге, это «я тебя не брошу» и «я всегда буду рядом», это «да ладно, тебе же тоже хочется» и «да нет, от разочка ты не сторчишься». Это её голос, воспроизведённый сотни и сотни раз в секунду. — Смотрю, у тебя всё налаживается? Как мило. Ну, что это за драму ты устроила? Я же так старалось…       Она начала пытаться выбраться, брыкаться, извиваться под телом, однако её руки тут же пригвоздили железной хваткой к твёрдому и какому-то каменному полу.       — Что ты? — спустя секунду молчания хрипит Эмбер, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, а глаза начинают слезиться от ужасно плохого мигающего освещения.       — Прекратите сопротивление, Ло-о-орн, — хихикает ей на ухо чудовище в форме сотен расплавленных свечей, прижимая к земле. Десятки чужих неизвестных голосов на непонятных языках зашуршали у девушки в ушах, потакая головокружению и тошноте.       — Да что тебе от меня… надо!..       Эмбер подавилась слезами и замотала головой, а когда открыла глаза обнаружила себя в совершенной иной обстановке.       — А что случилось?.. — сиплым голосом ошарашенно пробормотала она, когда вдруг на месте копии оказался охранник. Она заметалась взглядом без сопротивления, пытаясь понять, где находится: пол холодный, вокруг стены тесной душевой, руки какие-то влажные, во рту привкус горячего металла. Было ощущение, что у неё пару минут назад пошла кровь носом. С подозрением Лорн снова глянула на охранника. Вроде с формой всё нормально, да и буквы с логотипом не плывут. Уже не сон? —… Вы меня отпустите?       Мужчина молча приподнялся, всё ещё сохраняя хватку на её руках, но уже не пригвождая её к полу половиной своего веса. Убедившись, что она проснулась, он отпустил её, вставая у входа в душевую, и Эмбер приподнялась на локтях, после чего с трудом встала на ноги.       Головокружение оказалось реальным, как и собственная кровь на руках. Как и кровь под носом, напряжённо заметила девушка, ощупывая влажными пальцами подсохшие бордовые корочки над губой. Гадостно. Ладони были, к счастью, испачканы не так уж и сильно, но их ещё стоило рассмотреть. Приметив яркие малиновые пятна от зубов на запястье, совсем немного не доходившие до полного прокусывания кожи, Эмбер вздрогнула. Она себя что, вот таким херовым способом убить пыталась? В сознательном состоянии было бы проще откусить язык.       Сама мысль о пережатии или вскрытии вен или артерий всегда вызывала у девушки сильный страх, и этот раз исключением не стал. Её прошибло холодным потом и дрожью, а её дыхание разом сбилось. Но, чтобы насильно удержать себя от истерики, она отвернулась, на пару секунд зажмурилась, закрывая укус рукой, и сделала пару глубоких вдохов. Приоткрыв глаза, Эмбер прикусила губу, думая о том, как бы уточнить, что вообще произошло.       Почему она так-то здесь? Оглядевшись уже с высоты собственного роста, она подметила красные пятна на полу, там же и повязку для сна вместе с упавшей зубной пастой и лежащим в отдалении полотенцем. Как странно. Видимо, она попыталась плотнее запереться, просунув между дверным проёмом и самой дверью полотенце.       Благо, что от неловких вопросов её спас голос сменщика Элсона.       — Лорн, Вы в порядке? — его голос звучал напряжённо, и Эмбер сразу уловила в нём нотки испуга. — Выйдите в камеру, чтобы я мог Вас видеть.       Охранник немного попятился и сдвинулся в сторону, открывая проход, но девушка не спешила выходить. Как она это объяснит? Кто бы объяснил ей это всё…       Тем не менее, стоять на холодном полу босиком, будучи едва ли нормально одетой (да, у неё было некоторое подобие пижамы, но её ткань была настолько тонкой, что едва ли держала на себе тепло), было не очень приятно. Особенно когда небольшой сквозняк от вентиляции лизал её влажные руки. Но делать нечего… Смыв кровь с лица и ладоней, она медленно, немного пошатываясь от головокружения, вышла в комнату и глянула на окно наблюдения: там оказался взъерошенный мужчина, в целом, малопривлекательный. Эмбер никогда не запоминала его имя или внешность, но по картавому, похожему на французский, акценту, окрестила его Французом.       — Да, ну, по крайней мере я жива, — рассеянно ответила девушка. — Что случилось? Ничего не понимаю.       — А что Вы помните? — уклончиво уточнил сотрудник. Он поджал свои тонкие губы, поглядывая куда-то вбок, на монитор, видимо.       — Ну, мне снился сон, а потом я проснулась, будучи прижатой в душевой к полу, — Эмбер развела руками, чувствуя в них растущую пульсацию и боль, и глянула на охранника, всё ещё недвижимо стоявшего неподалёку. — Что ещё я могу знать-то?       — Вы ранили себя?       — Я… видимо, лунатила или вроде того. Я, кажется, пыталась вскрыть вены зубами. А ещё у меня пошла кровь из носа. Это из того, что я поняла       — Понятно, — пробормотал Француз, выключая микрофон. Что понятно-то? Эмбер, например, понимала мало что. Однако, судя по поведению остальных, ей и не обязательно было всё осознавать, лишь бы других дел не натворила. Вскоре охранник с тихим шорохом наклонил голову, и с его стороны девушка услышала очень тихий, неразборчивый звук, похожий на голос. Должно быть, приказ. Девушка не раз замечала, что помимо раций у них есть какой-то альтернативный вид связи (в конце концов, понятное же дело, что они не просто так ведут себя, словно единый механизм). Через секунду он подошёл ближе:       — Идите к выходу, — глухо прозвучал его смутно знакомый голос. — Без резких движений.       Эмбер сдержанно повела плечами и спокойным, немного шатким шагом поплелась в коридор. Там её остановили, однако быстро стало понятно, почему: через несколько секунд из комнаты наблюдения выскочил дёрганный научный сотрудник, тут же одёрнувший халат и принявший более собранный вид. Уже вместе с ним её посреди ночи потащили в местный лазарет, который, благо, располагался не так далеко, как камера Маски. Девушка было попыталась запомнить путь, по которому они ныне шли, но сосредоточиться не выходило, а мысли расползались, словно черви, и медленно возвращались ко сну раз за разом, как бродячие собаки возвращаются за едой к кормящей их руке. Она вздохнула. Заставлять себя подумать о чём-то другом было отвратительно тяжело.       Картины сейчас Эмбер помнила смутно, но последние минуты (секунды? часы?) сна отчётливо запечатались в памяти. Дом, девочка с матерью, подросток с жуткой тенью, силуэт в тумане и кукольно-фарфоровые родители, наполненные протухшими органами и плотью; кусок собачьего мяса, весьма реалистичного, очень похожего на то, какое было в памяти девушки. Но как же ужасно это всё было в своей слезящейся кровоточащей общности.       — Кого там принесла нелёгкая… — стук о дверь и фраза, брошенная легко узнаваемым женским голосом, выдернула Эмбер из мыслей. Она тут же тревожно осмотрелась: их небольшая процессия остановилась у знакомой приоткрытой двери в кабинет местного травматолога, из-за которого выглядывала… — А. Вы.       … та самая женщина, с которой началось знакомство Лорн с местным персоналом. Ну, по крайней мере, так она подумала, прищурившись и присмотревшись: чёрные волосы, обычное телосложение, обилие родинок. И впрямь похожа.       — Не могли бы Вы… — начал было Француз, однако тут же осёкся, увидев строгий взгляд. — У нас тут попытка самоубийства и подозрение на внутреннюю травму.       — Ну, заводите свою попытку, фиксировать будем, — женщина открыла дверь пошире и скрылась в помещении. Научный сотрудник тут же как-то слишком аккуратно и невесомо, почти брезгливо взял Эмбер пальцами за плечо и провёл её внутрь.

***

      После того, как руку девушки проинспектировали, обработали какой-то мазью и обтянули повязкой (на чём уже настояла сама Лорн), а самой ей померили давление и пульс, её направили в уже знакомый кабинет психотерапевта. На самом деле, с ним уже было два сеанса, которые позволили Эмбер испытывать поменьше стресса в настоящем, однако рассказывать о себе и о своём прошлом слишком много она никогда не спешила: ей всегда казалось, если она скажет что-то неприятное о себе, то это сразу же узнает и Элсон; тогда, несомненно, он бы стал относиться к ней хуже, в разы хуже. Он бы смотрел на неё, как на человека второго сорта, как на любого другого из D-класса, как на…       Мусор.       И тогда никаких книг, никаких прогулок с ним, никакой иллюзии свободы.       Но сегодня Эмбер беспокоилась об этом не так сильно, как о том, что от сумасшествия её отделяли считанные шаги. С каждым движением она чувствовала натянутые до предела нити в своём теле, удерживающие части её тела на месте, но в любой момент они могли сорваться, как металлические балки с грузоподъёмного крана на стройке, лопнуть и упасть, вызвав в голове жутчайший звон. Это, конечно, глупости, но отогнать эти мысли она не могла. Она зациклилась на самоощущении и на сне, а потому даже не заметила, когда оказалась в кресле в знакомой комнате. Просто в один момент на чайном столике рядом с ней загорелся розовым милый ночник в форме круглого кролика, что вывело Эмбер из оцепенения. Она подняла голову и осмотрелась.       Комната всё та же: полки, на них книги (примечательно, что некоторые из них были циклами, книги в которых стояли вразнобой), пара тумб, письменный стол с компьютером в углу и отдельная зона, в которых находились они вдвоём. Именно вдвоём: уже сейчас в кресле напротив Лорн сидел…       — Вижу, Вы пришли в себя, — мягко улыбнулся мужчина. Его она никогда в жизни не видела, ну, или думала, что не видела: он выглядел достаточно примечательно, чтобы у неё хватило сил его запомнить. Светлые, отливающие тёплым жёлтым волосы, простое, без изысков, лицо с азиатскими чертами, тёмно-карие, почти чёрные глаза; и совершенно обычная одежда: белая рубашка, песочный вязаный жилет, бежевые прямые брюки. Но не это всё кричало в нём о том, что он не так уж и прост: Лорн не заметила на нём ни бейджа, ни чехла с пропуском на шее, ни нашивок, — ничего совершенно, что говорило бы о том, что он работает в этом месте. Только значок на груди с жёлтым улыбающимся смайликом. — Давайте сначала познакомимся. Можете называть меня доктор Эн. Как мне обращаться к Вам?       — Эмбер, — немного замешкавшись, ответила девушка, снова уводя взгляд на кролика.       — Очень приятно, — он взял со столика бумажный стаканчик с кофе. Рядом стоял ещё один, с оранжевой пластиковой крышкой, защищающей напиток от случайного проливания. — Можете взять, если хотите, — он расслабленно кивнул, пока Эмбер нерешительно смотрела на него. Она выдохнула и взяла второй стаканчик себе, тут же отпив. Напиток на удивление оказался ни холодным, ни горячим, умеренно горьким и достаточно сладким, даже немного пряным, словно в него добавили специй. Девушка удивлённо посмотрела на Эна. Тот лишь улыбнулся. — Что ж, я полагаю, теперь мы можем начать. Что сегодня Вас беспокоило? Мне рассказали лишь то, что Вам что-то снилось.       — Д-да, — осторожно сказала Эмбер и попыталась уложить свой сон и его последствия в короткий рассказ. Однако из-за уточнений он всё растягивался и растягивался, пока, в итоге, не закончился, спустя, казалось, целую вечность. Выворачивать свою душу было мерзковато, создавалось ощущение, что она копается в чём-то грязном.       — Что ж, — Эн задумчиво отпил кофе. — Можете рассказать, почему Ваш дом казался Вам таким холодным и чужим? Вы же, должно быть, выросли в нём?       — Угу, — девушка кивнула. — Но, э, эм, это не значит, что я когда-либо считала это место родным или типа того. Мне оно никогда не нравилось. Всё в нём мне казалось каким-то… стерильным, что ли. Пустым. Даже в моей комнате никогда не было ничего, что указывало бы на мои увлечения. Моя мать… — Эмбер отложила кофе на столик и взамен него взяла ночник. Он медленно переливался цветами, от голубого к фиолетовому, от него — к розовому, а потом к жёлтому и так далее. Это завораживало. — Она выбрасывала всё, что было связано с какими-либо моими хобби. Ограничивала меня почти во всём, даже в выходах на улицу, вечно спрашивала обо всех вещах на свете, чтобы я, не дай бог, не познакомилась с кем-то «неподходящим» или не занялась чем-то «неправильным». Постоянно ругалась с отцом, и…       Эмбер вздохнула. Дом всегда ассоциировался у неё только с родителями, он был их прямым продолжением, «идеальным ребёнком», каким хотели сделать и её. Вот только у маленькой девочки крышу не заменишь, фасад и внешность не переделаешь, а желания не урежешь конкретным бюджетом.       —… Конечно, я научилась всё скрывать. Это была не забота, это был контроль и ничего более. Она всегда заботилась о том, как будет выглядеть наша «семья» в глазах общественности… Эм… Когда мне купили первый телефон, лет в пятнадцать, я довольно быстро разобралась с тем, как скрывать некоторые свои аккаунты, потому что мать всегда проверяла переписки. Да, она меня не била, — Лорн наклонила голову, водя пальцами по ушкам кролика. — Но лучше бы била, чем ограничивала в еде или в чём-то ещё. А дом — он весь был пропитан ею. Это чувствовалось даже во сне. Отец у меня не лучше. Но я не хочу сегодня о нём говорить, извините.       — Всё в порядке. Я не мог не заметить, что Вы несколько раз говорили о собаках… Это с чем-то связано? Вы их боитесь? — предположил доктор Эн.       Эмбер несильно сжала кролика, заставляя его быстрее менять цвет с красного, и сжала губы в тонкую линию, боясь отвечать. Но молчание затягивалось и ей пришлось вернуться к рассказам. Она одной рукой взяла стаканчик и отпила пару глотков кофе.       — Я… не знаю я. Я никогда их не любила. Они меня пугают, и в целом… Неприятны. Они слишком податливы, постоянно тянутся к одобрению, к человеку, просят ласки, — девушка прикончила остатки кофе. — Я не то, чтобы ненавижу их. Я сама была такой же, когда ещё надеялась, что могу добиться любви от матери и отца, если буду хорошо учиться. Мне ещё около двенадцати или тринадцати тогда было…       Я училась неплохо, но один предмет мне ну вот просто не давался. Я тогда ненавидела историю, пусть и делала всё, что могла, чтобы заслужить хорошие отметки по ней. Но где-то весной у нас сменили учителя по этому предмету, и всё пошло по накатанной. У нас не задались отношения с самого начала, потому что я вечно злилась на него из-за того, что он занижал мне оценки, как я тогда думала, незаслуженно. И, в общем… разок нужно было сделать какое-то сообщение, доклад как бы. А это тогда ещё, ну, знаете, средняя школа, можно было не особо заморачиваться с оформлением. Я постаралась над содержанием в большей мере, как сейчас помню, тема: «Исторические события на территории нашего города». Я нашла всё, что могла, в основном, с помощью моих друзей, типа у них же тогда уже был Интернет… Н-но по итогу вышло не так уж и много. И когда я защищала, учитель перебил меня и сказал что-то вроде: «Ну, слушай, всё, конечно, хорошо, но почему ты не сделала оформление и не рассказала про город во времена гражданской войны?» А я тогда знать не знала, что мне и гражданку затронуть нужно было. Мне поставили C, и я разревелась. Потому что я знала, что это будет целый месяц ужаса.       После уроков я очень долго не хотела идти домой, хотя тогда как раз дождь начался. Родителей дома не было, хотя они всё равно могли проверить время моего прихода: у нас, знаете, наверное, как и у всех была камера на входе. Но идти мне было особо и некуда, все подруги разошлись уже, только я задержалась. Я посидела минут десять в 7-Eleven, пока меня охранник не прогнал. Я знала, что дома меня не ждёт ничего хорошего. Мне хотелось исчезнуть или… что-то ещё. И тогда я, в общем, шла, туда-сюда — и уже была в нашем районе. И я короче увидела… увидела… это…       У одного из соседских домов был щенок… Сейчас я думаю, что его сбила машина или погрызли другие собаки, но это неважно, он был как бы пока что жив, пытался ходить там, все дела.       Я не знаю, что было тогда у меня в голове. Я подобрала его. Но не из-за того, что Вы могли бы подумать: родители мне давно дали понять, что животных мне заводить нельзя, когда закопали принесённого мною котёнка при мне. Я обошла камеру у входа в наш дом и вышла на задний двор. Я бросила щенка где-то там, достала канцелярский нож. Я имею в виду… да кто бы его спас? Он же уже живой труп, и, и… Да никто никому он не был нужен. Но он так с таким доверием смотрел на меня, лизал пальцы, всякое такое… что я решила: мне бы не хотелось, чтобы он мучался. Я достала канцелярский нож, я попыталась перерезать его горло, но лезвие было туповатым, ну, блять, как и я, и оно скользило по его мокрой шкуре, свалявшейся такой… Я вымокла тогда вся, думала, что нужно сделать всё поскорее, чтобы не заболеть, чтобы мать не поняла, но по итогу я лишь спустя типа минут десять, что ли, смогла толком его порезать, да и то не смертельно. Он даже не скулил. Мне тогда уже стало немного плоховато, и я стала резать сильнее, хаотичнее. В конце концов, я, походу, всё-таки его добила. Он не дышал. Он уже и щенком не выглядел. Он был просто остывающим мясом.       Я закопала его в коробке от обуви, которую нашла в гараже, под деревом. Там была как раз слепая зона камеры: она немного в сторону глядела…              Эмбер вздохнула, ставя кролика на стол рядом с пустым стаканчиком из-под кофе с оранжевой крышечкой. На руках ощущались тонкие быстро холодеющие струйки крови, а под пальцами, словно струны, перетекали тонкие щенячьи сухожилия пополам с мягким детским мясом. Эта конструкция едва-едва держалась на грифе из костей.       — Я не люблю собак, но всё ещё жалко его. Наверное, это не худший исход. Я иногда даже думаю, что это вполне лучше, чем часами умирать на бордюре.       — Вы сожалеете?       — Это должна была быть я, — пробормотала Эмбер. — И если я буду рассуждать так, то что… чем я лучше тех, кто захочет каждый день ужинать собачатиной и кошатиной? Да, наверное, сожалею… Не знаю… Я раньше винила в этом себя. Потом не вспоминала, просто как отрезало. Ни единой мысли о той ситуации. А сегодня подумала: ну, наверное, меня просто растили с осознанием того, что я могу делать что угодно с теми, кто слабее меня. Мой отец при мне не раз приносил с этой своей охоты всякую дичь. Иногда ещё живую. И мы часто ели свежее мясо. Я не думаю, что это правильно, хотя мне бы и не хотелось стать веганом или вроде того. К тому же… Из-за оценки я потом месяц питалась мало и всякой хернёй, ну, рис, иногда что-то ещё дешёвое и не особо калорийное…

***

      Эмбер помнит тот год до поступления в университет; после окончания школы и получения достаточно высоких для неё результатов, всё, что было для неё важно, стало очередным пройденным этапом. Ступенькой на пути к чему-то бесконечному и представлявшемуся всегда таким далёким и нескорым. Но тогда она посмотрела вперёд и не увидела ничего. Просто пустота. Никаких целей. А с их отсутствием медленно поблёкли, покрываясь ржавчиной отчаяния и пылью, достижения. И день за днём Эмбер погружалась в пучину, ласково обозванную матерью «обычной ленью».       Из-за лени обычной днями и неделями всё, что она делала, это просматривала короткие видео; но часто и это надоедало, ведь музыка весьма сильно била по ушам, и она откладывала телефон, чтобы долгими часами смотреть в белый потолок, не имея ничего в голове. Или просто сутками напролёт спала. Сон был её личным спасением от собственной убогости и бесполезности. Там было проще, там было лучше, даже если ей и снились долгие месяцы одни лишь кошмары, наполненные борьбой за жизнь от чего-то сильного и пугающего. Реже снилось что-то нейтральное, что забывалось почти сразу.       Это состояние Эмбер впоследствии могла сравнить только с утоплением: сначала все смотрят, как ты тонешь, хихикая и думая об этом, как о весьма забавной шутке, а потом охают, когда твои руки больше не взлохмачивают водную гладь брызгами; а ты всё быстрее и быстрее тонешь, ощущая, как внутренности наполняются илистыми камнями, как забываешь о том, что было там, наверху. А было ли там что-то хорошее? А стоит ли возвращаться на поверхность, к маленькой спасительной шлюпке? Эмбер не знала. Всё, о чём она помнила тогда, вызывало лишь неприятный осадок в душе. Или в той части мозга, ощущавшейся душой, без разницы, — общественное мнение всегда разнилось, то душа есть, то души нет, так а разница-то какая, когда вокруг лишь морское дно, наполненное жилистой чёрной водой, такой склизкой и холодной на ощупь?       Конечно, её родителям не было плевать. Мать считала лучшим лекарством от Эмберовской лени спорт и учёбу, а потому заставляла раз за разом день за днём ходить в местный спортзал, где они имели семейный абонемент, и заниматься там. Но это лишь зарывало Лорн сильнее: вынужденная коммуникация с людьми высасывала те крупицы сил, что только у неё были. Все упражнения она делала без энтузиазма, невдумчиво, на полном автоматизме.       Но Эмбер всё так же не стремилась ни к чему; не желала выполнять задания по подготовке к поступлению «на финансы», если и выполняла, то из рук вон плохо. За что, конечно же, следовали наказания. Девушка и без того едва ли ела, а теперь её аппетит был намертво убит неприятной едой. Или её отсутствием. Разница была не велика, а Лорн и без того особого вкуса более не ощущала. Еда была бессмысленным дополнением, наполнявшим её тело мнимой силой, на деле не существовавшей: без родительской указки Эмбер и не мылась бы даже. А смысл?       Спустя почти год мать сжалилась. Она разрешила Эмбер заняться рисованием и даже, натянув самую многообещающую улыбку, сказала, что оплатит первый курс обучения на художественном направлении. Но как такового результата это поначалу не дало: что за рисование? Она им занималась? Зачем она это делала? Какой в этом вообще был смысл?       Но потом, с каждым посещением подготовительных лекций по истории искусств и по рисунку, она медленно приходила в себя. Семимильными шагами Эмбер двигалась в сторону собственного спасения, однако вместе с ними она и всё сильнее ощущала ненависть от собственной матери. Все эти вздохи, пассивно-агрессивные намёки, пугающие обещания о размытом будущем, участившийся контроль. В секунду что-то щёлкнуло: какого хера она вообще позволяет кому-либо лепить из себя, как из олова? Всё это душило хлеще удавки и вызывало в Лорн волну протеста, которую удавалось преобразовывать в так необходимую ей тогда энергию.       Иначе она бы не сбежала, не подала бы заявку на комнату в общежитии, не взяла бы ради этого кредит, не убежала бы после ужина, собрав все свои скромные вещи, не заселилась бы в дальний мотель, где мать не стала бы её искать. Она бы скорее подумала: «Что за полная идиотка предавать все блага ради какого-то клоповника?»       Но Эмбер знала: возврат уже заплаченных за обучение средств университет делать не будет, а если и станет, то займёт это достаточно времени, чтобы Лорн уже добралась до него и заявила об отклонении заявки на возврат. Мать не станет рушить образ идеальной семьи, она же так хотела его поддерживать всегда и при любых обстоятельствах, что не скупилась на ложь.       «О, Эмбер Лорн? Нет, просто однофамилица, нашу дочь звали Кортни, она давно переехала в Нью-Йорк.»       Нет, конечно, Эмбер не повзрослела. Она просто поняла, что дальше так продолжаться не может. Она не испытывала к матери ни жалости, ни сочувствия, не было в ней и чувства вины, хотя, конечно, как раз оттого и ощущала себя порой совестливо: как это ей может быть не стыдно? Но дело сделано, и Лорн чувствовала себя правой.       Эмбер не была ломкой тростинкой, ни тогда, ни сейчас. Она была оловом, мягким и податливым, порой хрупким, однако даже олово при должных обстоятельствах бывает белым и прочным.       «Может, они и не такие уж плохие люди. Просто в моей истории им уготована роль антагонистов,» — закрывала переживания в ком из цепей Эмбер.

***

      Очередной этап взросления — признание своих ошибок.       И в том, что девчонка пыталась самоубиться во сне, считали себя виноватыми двое: она сама и доктор Элсон.       Эмбер понимала, что этого бы не случилось, если бы она сразу рассказала психотерапевту или другому работнику о своих убогих снах. Да, конечно, они у неё всю жизнь были достаточно яркими и зачастую осознанными, но не настолько, как сейчас. Это был явный звоночек, прям колоколом по голове.       Элсон же считал, что не доследил. Ему Уильям поручил — а он проморгал такое под собственным носом. Конечно, он не мог залезть к Эмбер в черепную коробку и узнать всё, о чём она думает, но зато был способен установить более доверительные отношения, чтобы она сама всё рассказала.       Но правда в том, что она в любом случае ничего бы не поведала, стыдясь собственной глупости.       После наполовину бессонной ночи достаточно вялая и подавленная Эмбер сидела в столовой за столиком на четверых. Напротив неё расположились Элсон и Бридж, и если первый сидел напряжённо, задумчиво скрестив руки на груди, то второй расслабленно и шумно пил сок из маленького тетрапака через трубочку. И хотя в помещении были и другие сотрудники, создававшие фоновый шум своими разговорами и действиями, этот хрипящий звук раздавался чересчур громко в их маленькой компании. Лорн лениво ела салат, особо не чувствуя ни вкуса, ни интереса к еде.       — Алекс, — строго позвал Шон, отвлекая мужчину от высасывания последних соков из тетрапака.       Да и, наверное, ещё долго ничего не почувствует. Это так странно: ощущать, что кто-то знает о каком-то твоём ужасном секрете. Ладно, когда это был Маска, он хотя бы глушил в Эмбер это странное ощущение стыда и брезгливости к самой себе. Но доктор Эн… Узнает ли о её деянии Элсон? А расшифровки, что они? Будут ли вшиты в её дело? Час от часу не легче, зачем она вообще решила, что может взять на себя такую ответственность и рассказать?       — Чего? — Бридж улыбнулся и поправил свои смолисто-чёрные волосы. — Ты напряжённый какой-то.       Так она лишь сильнее приблизила себя к образу неотёсанной зэчки, какой её и считали раньше. А может, это и хорошо. Эмбер провела год в изоляции, ожидая суда в полном тумане, повторяя как заученную мантру собственную историю и запоминая все её детали, чтобы ни в чём не проколоться. Она и сама чуть не поверила в это.       — Потому что произошедшее… — зло начал было Элсон, но его перебили:       —… можно было вполне себе предсказать, ты так не думаешь? Разве другие сотрудники жили особо долго? А ты вдруг решил, что она переживёт всё? — усмехнулся Алекс. — Ты бы меньше эмоций в работу вкладывал — проще было бы в разы. Я тебе как ответственный работник говорю!       — Ты? Ответственный? Прости, но с каких пор? — огрызнулся Шон.       — С тех самых, как устроился сюда, — Алекс поставил пустую упаковку от сока на стол и крепко потрепал Элсона по волосам, отвлекая Эмбер от тягостных мыслей и заставляя удивлённо глянуть на них двоих. — Я тебе щас пизды дам, чё за негатив? Лучше ищи решение, а не убивайся.       — Агрх, убери руки!       — Только когда я смогу переложить их на нашу жёнушку.       — Я тебя сейчас…       — Что… Ёп! — Алекс замолк, ошарашенно глядя на тщедушного Шона, извернувшегося и укусившего его за запястье, а после сдавленно хрюкнул и засмеялся. — Кое-кому явно… ха-ха… стоит держать тебя на подводке!       Элсон фыркнул, отталкивая от себя чужую руку и поправляя воротничок водолазки. Он неловко сжал губы в тонкую линию, раскрасневшись, и отвернулся. Сдавив в себе смех, но не улыбку, Бридж компанейски положил руку на плечо Шону. Эмбер удивлённо подняла брови. Погодите, у Элсона жена есть?       — Да ладно тебе, я ж не серьёзно. Просто тебе тоже иногда надо отвлекаться и садиться за работу с уже трезвой головой. А то так с ума сойти не долго.       — Может быть, — пробормотал юноша и, приглаживая волосы пятернёй, глянул на Алекса. — А тебе бы адекватности поднабрать, а. Уже пятый год меня терроризируешь с этим своим…       — А уже пятый? Я думал второй.       — А я о чём, — усмехнулся Шон. — Ладно, я тебя прощаю.       Эмбер оставалось лишь устало, но уже не с такой страдальческой миной, как раньше, смотреть на них. Они веселились, так что по всему выходило так, что особой опасности сейчас не было. С другой же стороны, Алекс упомянул, что контактировавшие с Маской долго не живут, разве нет? Умирать девушке как-то не особо хотелось, но, судя по всему, у неё всё ещё были шансы спастись от этой участи: всё-таки суицидальных мыслей у неё не было, а лунатизм проявился один-единственный раз, и не факт, что он действительно повторится.       Эмбер стало немного полегче, хотя страх всё ещё не отступал. В груди ледяным комом билось беспокойное сердце, а от еды даже немного тошнило, как тогда, во время первого нарушения условий содержания.       Но поговорить вообще-то тоже хотелось. Хоть чуть-чуть отвлечься от того мрака, что произошёл ночью.       — Так, а кем ты работаешь? — всё же решила спросить Лорн у Бриджа, привлекая его внимание.       — Эта тайна уйдёт со мной в могилу, — с довольной улыбкой ответил Алекс.       — Недолго же тебе её хранить осталось, — пробормотал Элсон, за что получил тычок в бок от мужчины. — Не понимаю, тебе стыдно, что ли, что ты всего ли… — широкая ладонь закрыла его рот на полуслове.       — Стыдно должно быть тебе, уж у меня-то посерьёзнее должность, — Бридж подмигнул растерянной Эмбер, пока Шон отпихивал от себя чужую руку.       — Что за ребячество…       — Я серьёзно!       — Ага, ну я тогда член совета по этике.       — Я в этом сомневаюсь.       — Да ты что.       — Да, — с самым серьёзным лицом протянул Бридж, уверенно кивая. В этот момент он напомнил Эмбер бывшего мэра города, где она жила раньше. Очень важный вид, а смысла в нём как бы и нет. — Такие дела, Эмб. Совершенно секретно.       — Он просто придурок, не обращай внимания, — добавил Элсон, после пары секунд молчания. Он всё же немного посерьёзнел: — Тихие воды глубоко бегут. Я бы на твоём месте обоим не доверял.       Эмбер не стала уточнять, о ком конкретно говорит Шон. В лучшем случае в этой партии у неё в союзниках был он, в худшем — никого. Впрочем… Если так уж подумать, не столь важно, как долго она протянет. Не она первая, ни одна последняя — девушка всегда знала, что все люди взаимозаменяемы и что она сама не исключение из правил, а лишь их подтверждение.       От краткого Элсоновского откровения посреди обычного бытового диалога стало не по себе, и Лорн лишь тихо хмыкнула, быстро доедая еду с подноса. Ей всё равно остался день до ночи.       — Чё-то ты мраку нагнал, — подметил Бридж, вторя мыслям девушки. — Лучше скажи, что там хлыщ ваш думает об этом, эм, ночном курьёзе.       — Я его сегодня не видел, — задумчиво ответил Шон. — Не сложилось как-то, он сразу в тяжёлку проскользнул. Но он писал мне контролировать ситуацию, а то премии в месяце лишит.       — Я бы и так тебя премии лишил.       — А я бы на тебя не работал, — игнорируя авторитетный тон друга, хмыкнул Элсон.       — Погодите, вы про доктора Моргена? — снова влезла Эмбер. Неловкость в разговорах с людьми рядом с этими двумя куда-то уползала и помирала. — Он в… в… комплексе?       — Ну да. Где ж ему ещё быть, — Шон пожал плечами. Он выглядел так, словно сам недолюбливал его. — Он просто редко оттуда выходит. Дай бог, если в обеденный перерыв выглянет. Его кабинет ему как второй дом.       — Мне бы не хотелось у него в кабинете жить, — лениво зачесал волосы от лба Бридж. Эмбер присмотрелась: в этот раз он выглядел хоть и более закрыто одетым, но куда менее опрятным: Эмбер могла пересчитать все заломы на его рубашке, а его чёрная шевелюра дай бог если видела расчёску этим утром. Интересно, у его должности что, нет какого-то дресс-кода? Какая же тогда у него специальность? Руки выглядят грубыми и крепкими, хоть и чистыми, может, военный или техник? Есть же тут подобные кадры? — Там темно и пахнет выгоранием.       — От тебя тоже часто несёт.       — Я просто очень усердно работаю, — вздохнул раненый прямо в сердце Бридж. — Как ты жесток.       — Ты себя в зеркало хоть видел? — поинтересовался доктор Элсон.       — Ну… — задумался мужчина. — В зеркале заднего вида пару раз, да. Бывало. А так стараюсь не смотреть — вдруг треснет?       — А лицо у тебя не треснет?       — Я так не думаю.       — Погодите, — Эмбер не выдержала и сдавлено хихикнула. Ей всё-таки хотелось узнать немного более важного и необходимого для неё. — Я что-то не поняла вот чего: интервью и сессии ограничат или нет?       — Без понятия, — Элсон на автомате поправил узкие рукава водолазки. — Как бы сказать… Зависит от решения доктора Моргена. Он вполне может решить, что твоё, эм, неосознанное действие связано с проведённой сессией.       — Вы считаете иначе? — с непонятно откуда взявшейся надеждой спросила Эмбер, подсобравшись.       —… Я думаю, это комплексная ситуация, в которой сессия могла послужить спусковым крючком, — с небольшой задержкой обтекаемо ответил Шон, следя за реакцией Лорн. — Но это всё априори не было безопасной идеей.       — Хм.       Девушка поджала губы и замолчала, опустив глаза в пустой секционный поднос. Было бы странно ожидать, что странная Маска, захватывающая носителей и имеющая какое-то воздействие на окружающую среду и людей, является «безопасной».       — Но, — явно колеблясь, что было заметно по голову, продолжил Элсон. — Это как бы и плоды свои даёт. Объект перестал вызывать разрушение камеры содержания, так что Морген вряд ли остановит весь этот эксперимент.       «Я умру, — чётко осознала Эмбер, словно вдруг поняла, что своим приходом к нынешнему положению перевернула песочные часы, отсчитывающие данные ей минуты до смерти. — И это, кажется, будет концом этой части их исследования. Хотя я всё ещё не услышала фанфар.»       

***

      Большую часть этого дня Эмбер провела во фрустрации, полной осознания собственной беспомощности. Как бы ей ни хотелось, но сделать ничего сейчас она не могла. Оставалось лишь думать, думать, думать…       Встреча с Маской, прошедшая, как казалось, уже целую вечность назад, периодически неожиданно всплывала в памяти и через краткое время снова укрывалась в воспоминаниях. А что нового она вообще могла бы придумать, даже если б хотела? Всё, что могла, уже надумала. Кроме того, что камера содержания стала меньше разрушаться, но и это ещё не имело под собой никакого обоснования или объяснения, ведь об этом девушка тоже ничего не знала.       Как и о собственном состоянии. Приходилось блуждать в подвальных потёмках в поисках спичек.       Ну почему ей не могут просто дать информацию о тех бедолагах, что работали с Маской одержимости и решиться вскрыться? Ну почему о истории его содержания ей не известно даже в общих чертах? Как она вообще может заиметь вес и додуматься до чего-то дельного и полезного?       Говоря о снах, Лорн тоже не находила ответов. Конечно, у Эмбер всегда были достаточно яркие и зачастую осознанные сновидения, однако никогда ранее не было в них той степени дотошной больной детализации и реалистичности. Имело ли это вообще какую-либо связь с Маской? Возможно. Его влияние (о котором, кстати, тоже мало известно) вполне могло вызвать какую-либо реакцию в её психике, но лишь в теории. Даже если эти изменения произошли, то, что она пыталась вскрыться, осознанной и обдуманной попыткой не было — жить хотелось, пусть и в полном моральном истощении. В любом случае о способе самоубийства сотрудников от взаимодействия с объектом она слышала только краем уха и неподробно, отчего было тяжело предположить: дело ли в контакте с Маской, происходит ли это из-за какого-то иного объекта, о котором ей, как обычно, ничего не сказали, и как ей самой от этого защититься (да и можно ли).       Перспективы были не радужные, мысли тоже, что уж говорить о самочувствии?       Эмбер не хотела спать, но лишь сознанием: тело неумолимо утомлялось, отчего казалось чужим и тесным. Засыпать девушка боялась сейчас похлеще нарушения условий содержания и Старика.       «Внезапно мы оказались влюбленными друг в дружку — безумно, неуклюже, бесстыдно, мучительно; я бы добавил — безнадежно, ибо наше неистовое стремление ко взаимному обладанию могло бы быть утолено только, если бы каждый из нас в самом деле впитал и усвоил каждую частицу тела и души другого.» — мысли Эмбер споткнулись о книжные строчки, абсолютно теряясь в абзацах книги, и сама она потеряла суть не только книжного, но и другого, тяжёлого мыслительного повествования, в итоге оставшись в полном раздрае ни с чем. Она так и не легла спать, хотя обычно делала это именно в данное время, отчего ощущение неправильности захватило её целиком — пополам с липким страхом даже банального нахождения в кровати. Оттого она сидела за столом, даже не думая сейчас засыпать. Пусть ей лучше потом дадут бычью дозу снотворного, чтобы она смогла спать без сновидений. Это было бы в самый раз…       Но если именно от отсутствия сна, как образа, она вдруг не сможет вовремя проснуться?       Что за бред, это же её собственная голова, её личное тело, почему же она не в состоянии контролировать саму себя?       Как же было бы замечательно, существуй кто-то, готовый подменить её в управлении самой собой. Эмбер не справлялась.       Прошло, наверное, около получаса, прежде чем девушка снова почувствовала себя странно. Ну, как странно… она ощутила примерно так же, как когда съехала от родителей и приняла за норму отсутствие постоянного режима. Тогда для неё стало откровением, что можно работать ночью и что за лишние звуки тебя никто не лишит завтрака. А кому лишать? Она же сама теперь готовила.       Но следственный изолятор с чётким режимом и нахождение в D-классе навязали обратно ей это чёткое жизненное расписание, и каждое отхождение от него вызывало протесты в организме и в сознании.       Впрочем, ещё через время, когда на внутренних часах Эмбер стукнуло двенадцать, она уже мысленно взвыла. Ну почему раньше она могла сидеть до пяти утра над заказами, а потом бодрячком идти на пары, а тут вдруг всё её естество борется с этим так, будто она не режим сна нарушает, а пытается в одиночку вагоны с углём разгружать? Не то, чтобы Лорн знала, каково это, но учитывая её физические показатели и отсутствие особых физических нагрузок, она вполне себе осознавала, какой это жуткий труд.       Когда строчки книг начали расплываться, а зрение сдавать, Эмбер всё же с максимально страдальческим выражением лица легла спать. В этот раз, считая вдохи и выдохи, ощущая, как сон медленно охватывает своими мёртвыми руками все частички тела одна за другой, она была уже морально готова к очередному кошмару.       … 333,       334,       335…

***

      Когда все разъехались после пленэра из общежития, а самой Эмбер уже дали указание освободить комнату к двадцатому числу, перед девушкой встал жестокий и строгий вопрос, скромно умещавшийся в простое: «А куда мне деться?»       Она, конечно, накопила определённую сумму в качестве подушки безопасности, но на дом или хотя бы квартиру в городе их не хватало. Оно и логично: несмотря на то, что она работала над заказами и параллельно с этим порой подрабатывала официанткой или раздающей листовки, она ещё училась на платном отделении и должна была выплачивать ежемесячно определённую сумму на комнату в общежитии. А помимо этого она ещё каким-то образом должна была питаться и покупать материалы для обучения. Говоря о них, стоит также упомянуть, что в самом начале года ей пришлось ещё и кредитку оформить и тут же почти опустошить её баланс, чтобы закупиться для начала листами (которые, как оказалось, стоили дороже Эмберовских органов, если утрировать), деревянным планшетом, папкой и адекватными по качеству красками и карандашами, ведь иначе накопленных средств ей бы не хватило на всё это. С деньгами у Лорн вообще постоянно были проблемы, — пусть она и выплачивала все свои задолженности и счета вовремя, питалась она по итогу подножным кормом.       С летом проблем было ещё больше. Перевезти вещи? Нужно такси, так как знакомых с машиной, оставшихся в городе, нет. Арендовать хотя бы комнату? Дорого, к тому же та будет практически «голой».       Эмбер бы и дальше мучилась с этой идеей, если бы не наткнулась на одно объявление об аренде. Сдавался крохотный дом, с худо-бедно, но всё-таки обустроенной кухней; да, на краю города, в часе ходьбы от ближайшего магазина; да, без отопления, но зато с водой и электричеством; да, практически в лесу, однако отделённый от оного забором…       Но, вашу ж мать, выбор-то какой? Туда хотя бы один автобус ходит, что уже плюс.       Так Эмбер и выбрала себе временное пристанище, насчёт аренды которого подписала договор в кратчайшие сроки. Заодно узнала, что хозяину дом остался по наследству. Но это так, мелочи, об этом девушка забыла почти сразу.       Внутри были две комнаты, одна из которых была запертой и, по словам лендлорда, пустой. Была и обещанная кухня, в которой находились: два прохудившихся шкафчиков с набором посуды из «Икеи», всё ещё в полиэтилене; старый крохотный холодильник, будто украденный из отеля; древняя стиральная машинка, с ней сушилка-раскладушка; а так же обещанная в объявлении плита, оказавшаяся настольной с двумя конфорками разных размеров.       Тогда она и представить не могла, что в какой-то немного неудачный день тем летом она окажется (или всё-таки целенаправленно станет?) первой, кто обнаружит больше дюжины трупов. Не знала, что, сидя после случившегося ровно три часа в этом доме в полной истерике на голом полу, её начнут искать. И абсолютно не догадывалась, что спустя некоторое время после покупки билета на автобус из города, её схватят на выезде и запрут в подвале на такое же больное и неопределяемое количество часов.       Что она, только-только выбравшаяся из одного дерьма, попадёт в другое, потом в третье, а после него — в четвёртое, и затем в четвёртое с половиной…