Руководство по приготовлению бич-пакета

"Уже ровно неделю из Московского зоопарка сломя голову сбегает ленивец…" Анекдот с сайта 40+

­Придя в школу первого сентября, Юри надеялся, что ему покажут и расскажут что, где и почему, но вместо этого, еще на пороге, он был снесен толпой маленьких детей с букетами больше, чем они сами, и рюкзаками, которые, казалось, вот-вот их перевесят, и они черепашками будут трепыхаться кверху пузом. Здание школы выглядело в лучших традициях социализма. Юри уже предвидел директора-коммуниста, который будет заставлять всех по утрам петь гимн России, положив руку на сердце. Осторожно обтекая нескончаемую массу школьников начальных классов, Юри, пытаясь сдерживать накатывающую волнами панику, наконец протиснулся к ступенькам входа. Уложенные с утра волосы уже представляли из себя творческий беспорядок, спасибо разбушевавшемуся сентябрьскому ветру; ранее чистые туфли были покрыты тонким слоем дорожной пыли, а руки с каждой преодоленной ступенькой тряслись все сильнее и сильнее. В холле школы людей оказалось не меньше. Разномастная толпа состояла из, предположительно, родителей младшеклассников, самих детей, учителей, старшеклассников и других личностей, определения которым Юри никак не мог найти. Осмотревшись, Юри заметил, что новоприбывшие стекаются к какой-то двери. Подойдя ближе, он понял, что это раздевалка. Ладно, хотя бы это он выяснил. Юри определили в 9"Б", так что он постарался найти ряд крючков с табличкой его класса. Спустя добрых десять минут поисков, обойдя все помещение вдоль и поперек, и потолкавшись с копошившимися там школьниками, Юри-таки отыскал свой 9"Б". Пометка была жалким клочком бумажки, приклеенным скотчем, и держалась на честном слове. Поправив сползшие очки, Юри повесил ветровку на свободный крючок, надеясь, что не занял чужой. Осмотрев свои туфли, он потоптался в нерешительности, понял, что никто не переобувается, и, подхватив свой рюкзак, который был относительно пуст, за исключением пары тетрадок, покинул раздевалку. И вот он снова стоял посреди толпы людей с трясущимися, в буквальном смысле, коленками и ознобом, то и дело пробегающим по его спине. В ушах плотной стеной стоял шум непонятной и торопливой русской речи, от которой кругом шла голова. Ученики пихались и толкались, пытаясь обойти Юри, который встал столбом посреди холла, не зная куда ему податься. Некоторые старшеклассники были на голову выше него, однако не они были угрозой для жизнедеятельности. Один детеныш из начальных классов на пятой передаче вписался в него с разбегу, наверное, не углядев единственного стоящего человека в толпе. Взглядом сравнял перепуганного Юри с землей, выплюнул что-то на русском – Юри такие слова были еще незнакомы – и помчался дальше. Юри не понял, что произошло, лишь поправил рюкзак, съехавший с плеча при столкновении, и проверил время на телефоне. Если бы он знал как материться на русском, он бы выругался, но, к сожалению, курсы русского не включали в свой учебный план непереводимый фольклор. У него было десять минут на то, чтобы найти свой класс. Как? Уже почти припадочного Юри, на счастье, нашла очень сурового вида женщина в строгом костюме, с острыми скулами и безукоризненным пучком. – Кацуки Юри? – она вопросительно изогнула подведенную карандашом изящную бровь. Юри хватило только на слабый кивок головы. – Чудесно. Я Барановская Лилия Алексеевна, завуч старшей школы, – четко и медленно проговаривая слова, она оценила состояние Юри. Глаза у него были, как у оленя в свете фар. – Зд-здравуствуите, – Юри приложил все оставшиеся усилия, чтобы не заикаться и нормально произнести хотя бы приветствие, но увы. – Здравствуйте, но я все же настоятельно рекомендую Вам, Кацуки, поторопиться и пройти за мной в Ваш класс. Времени до первого урока осталось всего ничего. В темпе вальса, идемте, – отчеканила она и развернулась на каблуках, широким шагом рассекая просторы уже заметно опустевшего школьного коридора. Юри не понял про вальс, но сильно об этом задумываться было некогда. Он не стал испытывать судьбу и, опомнившись, торопливо пошел за… Лилией Алексеевной. Цокающие звуки каблуков эхом отлетали от стен. Свет в коридорах был приглушенный, плитка кое-где сколота и обшарпана, а на стенах периодически прослеживались отпечатки ботинок. Школьники, видимо, практиковали паркур во время перемен. Прозвенел звонок, и двери в классы поочередно начали закрываться. Все время, пока Юри следовал за завучем, он пытался угомонить разбушевавшихся в животе крокодилов и перестать трястись. Колотун бил нещадно, грудную клетку сдавливало и, несмотря на все попытки успокоиться, дышать получалось лишь урывками. Они поднялись на второй этаж, прошли до конца коридора и Лилия Алексеевна, внезапно остановившись, коротко постучала в дверь, прежде чем ее открыть. Юри был не готов. Вообще. Предупреждения не было. Он чуть позорно не врезался в завуча, не ожидая такой резкой остановки. Все усилия, направленные на успокоение внутреннего течения цы, были абсолютно напрасны, ибо, как только дверь открылась, Юри понял, что все, пизда рулям, это реально происходит. – Марья Ивановна, доброе утро. Привела Вам Юри Кацуки, – Лилия Алексеевна обернулась на Юри и, зайдя в класс, дала ему возможность пройти. Юри не очень-то хотел, на самом деле, но его мнения никто не спрашивал. Вздохнув, он попытался хотя бы создать видимость того, что все в порядке, и внутри него не происходит атомный пиздец. – Лилия, батюшки, и Вам доброе! Спасибо большое, что привели мальчика. Я совсем закрутилась в этой суете перед началом четверти. Электронная система покоя не дает, поди разберись с ней. Вот то ли дело в наше время, скажите, Лиль Алексевна? – класс под взглядом завуча заметно присмирел и старался не отсвечивать. Казалось, только классная руководительница, по совместительству преподаватель истории, чувствовала себя максимально комфортно. – Несомненно. Что ж не буду прерывать классный час, – Лилия Алексеевна коротко кивнула, потом еще раз окинула класс цепким взглядом, проверяя учеников на наличие формы, и напоследок повернулась к Юри. – Мой кабинет 105, на первом этаже. Я буду вести у вашего класса алгебру и геометрию, Кацуки. Юри кивнул под строгим взглядом, пролепетал заикающееся "спасибо" и посмотрел, как закрывается дверь за Барановской. Он почувствовал себя запертым в террариуме с ядовитыми пауками. – Так… – Встрепенулась Марья Ивановна. – Ну что стоишь, Юра, садись вон к Петренко, крайний ряд у окна, четвертая парта, – устало вздохнув, в лучших традициях продавщицы из Пятерочки, она посмотрела в журнал, отыскивая его имя и отмечая присутствие. Юри пару секунд постоял, давая своему мозгу время обработать полученную на русском информацию, и, посмотрев в указанную сторону, кивнул. Объяснять правильное произношение своего имени было себе дороже. Под пристальным взглядом теперь уже одноклассников путь до парты растянулся на несколько тысяч километров. Во время классного часа происходило необъяснимое буйство, и Юри силился хоть краем уха уловить, о чем говорит учитель. Одноклассники что-то невпопад комментировали, кричали, кто-то сидел в телефоне, кто-то увлеченно разговаривал с соседом, а кто-то досыпал положенные часы сна. Марью Ивановну, – Юри с ума сойдет с русскими отчествами, пройдет десять лет, прежде чем он сможет их правильно выговорить – казалось, вообще не обременяла подобная обстановка. Она монотонным голосом продолжала вещать что-то про учебники, экзамены, форму, правила... Юри понимал урывками: из-за невнятной речи и громкого постороннего шума русская речь перестала быть чем-то вразумительным. Одноклассники не горели желанием подходить и знакомиться, только время от времени награждали его косыми взглядами, изучая издалека, как пингвина в зоопарке, неуклюже переваливающегося с одной лапки на другую. Сказать, что это причиняло дискомфорт – ничего не сказать. Народ в классе был знаком между собой уже много лет, и все давно разбились на компании. Даже если бы Юри был очень отчаянным человеком и решился бы к ним подойти, завязать разговор, вероятность успеха была практически нулевой. Причиной тому был еще и русский. Языковой барьер ему пока еще не удалось преодолеть, и Юри чувствовал себя практически немым. Побывав на нескольких предметах, разобраться что к чему он смог только на алгебре, ибо там слова особо не нужны. А вот на остальных уроках Юри уходил в свободное плавание. Про литературу и русский и говорить было нечего, одной Изольды Тихоновны, по прозвищу Генгена, страстно увлеченной своим предметом и свято ненавидящей скудоумную молодежь, хватало. Благо, первый учебный день не был информативно насыщен. Поэтому как только прозвенел звонок с географии, стоявшей последним уроком, Юри смел контурные карты, атлас и пару ручек в рюкзак, который трещал по швам от количества выданных учебников, закинул его на плечо, чуть не сев обратно за парту от тяжести, и спешно покинул кабинет. За день волнение улеглось, оставив после себя лишь ощущение измотанности и апатии. Непрерывно нервничать просто невозможно. Уже в раздевалке Юри с трудом отыскал крючок со своей ветровкой, ибо все было погребено под верхними вещами одноклассников, пришедших позже. Не задерживаясь, он стремительно эвакуировался из здания школы, и лишь глотнув загрязненного Московского воздуха, уже ставшего привычным, его немного попустило. Воткнув наушники в уши и направившись в сторону своей остановки – маршрут от дома до школы он практиковал в течение недели, чтоб наверняка не потеряться – Юри старался не думать о том, что это был только первый день, и учителя еще не набрали обороты. Что уже через неделю придется сражаться с тоннами русского текста из учебников, чтоб успевать за программой. Как Юри и предполагал, атас начался уже со второго дня. Учителей, которые еще вчера были вполне себе вменяемыми людьми, как будто подменили, и сейчас им нужно было немедля пройти программу, рассчитанную на десять лет вперед. Вдобавок Юри теперь каждый день тащил на себе весь багаж знаний – за неимением шкафчиков, ненужные учебники нельзя было оставить в школе, взяв домой лишь необходимое. Одноклассники пускались во все тяжкие не только на переменах, но и во время уроков: они буйствовали, сопротивляясь объему домашних заданий, на предметах с менее строгими учителями, которые не могли поддержать дисциплину в классе. Из-за этих препираний уроки срывались, и Юри было вдвойне тяжелее отделить нужную информацию от пустой болтовни. В Японских школах ученики с большим уважением относились к учителям и таких балаганов не случалось. Во время уроков истории, Марья Ивановна, которую одноклассники величали с неким трепетом Мариванной, что никак не укладывалось в голове Юри, не имела ни малейшего понятия, что с ним таким делать. Своих оболтусов запросто можно было гонять по России 19 века, а с иностранца-то что взять. В общем, Мариванна охохошкала и причитала на каждом уроке с 9"Б", озадаченно качая головой, смотрела на Юри, как на блаженного. Юри уже частично смирился и с одноклассниками, поглядывающими на него, как на вирус, высвобожденный из тибетских гор; и с тем, что в России к ученикам, по большей степени, относятся пренебрежительно, и даже почти смирился с непривычным слуху языком, но пока что голова продолжала идти кругом от всего происходящего. Практиковаться в говорении у него не было особой возможности, и, хотя он не очень-то и горел желанием, отсутствие каких-либо собеседников начинало вызывать тоску и подавленность, но позже переросло в раздражение. Что он, инопланетянин какой-то, раз с ним даже поговорить невозможно? Однако такие вспышки гнева надолго не задерживались, и их вновь сменяла удрученность. Единственное, что даже спустя три недели в школе приводило его в первозданный ужас – это уроки русского языка и литературы. Изольда Тихоновна была сущим ночным кошмаром во плоти. Она была из тех учителей, просто стоя перед кабинетом которых, хотелось умереть здесь и сейчас, превратиться в невидимую молекулу, забиться мышкой в ближайшую нору и позорно прогулять урок, что было, однако, крайне чревато. Юри она гоняла и в хвост и в гриву, вызывала к доске практически на каждом уроке, спрашивала определения, о которых Юри знать не знал, смотрела, не отрывая взгляда, как Юри трясущейся рукой коряво выводил мелом предложения, и на каждую ошибку вскидывалась разъяренной фурией. Просто для заметки, Юри никогда не плакал в школе. Ни на уроках, ни на переменах, и вообще старался свести к минимуму какие-либо проявления слабости. Но Изольда Тихоновна явно взялась это исправить. Однажды, стоя у доски и в который раз выслушивая какой он лентяй и тунеядец, Юри старался изо всех сил сдержать непрошенные слезы. Стоял и смотрел на вымученное им на доске предложение, ибо не знал куда еще деть свой взгляд. С одной стороны буйствовала Генгена, с другой за происходящим представлением наблюдал весь класс. Юри чувствовал, как каждый из них в душе радуется, что не он попал под горячую руку учительницы. Кажется, с самого начала учебного года она действительно нашла себе мальчика для битья, потеряв интерес к остальным двадцати пустым головам, сидящим в классе. Горло сдавило от стыда и унижения, рука, держащая мел тряслась, ноги ощущались ватными. Услышав долгожданное "садись, два", Юри дрогнувшим голосом спросил можно ли выйти, на что получил: – Выйти, Кацуки? Совсем уже стыд потерял? И так самый отстающий, в конце всего класса плетешься, так тебе еще и выйти надо. Нельзя, потерпишь до конца урока. Не маленький уже. Молча хлюпнув носом, Юри прошел к своей парте, не отрывая взгляда от пола, чтоб, не дай бог, кто-то увидел его краснющие глаза. Он поджал губы, чтобы так явно не тряслись, тихо сел за парту и уставился в учебник. Он был абсолютно глух ко всему происходящему в тот момент, только сердце отбивало бешеную чечетку, силясь пробить грудную клетку, и этот стук отдавался пульсацией в голове и ушах. Девочка, сидящая с ним за партой, кинула на Юри сочувствующий взгляд, но не предприняла никаких попыток помочь, даже после урока. Как и все остальные, собрала вещи и направилась в другой кабинет. Юри не помнил о чем был остальной урок, он просто старался не разрыдаться в голос или не упасть в обморок от навязчивой головной боли. Хоть Юри и убеждал себя, что не нужны ему никакие знакомые, и так хорошо, одиночество накрывало с головой. Поговорить он мог только с родителями, но те пропадали на работе. С Юко и Такеши очень редко удавалось скоординироваться по времени – 6 часов разницы между Москвой и Токио. С Мари, которая была вся в учебе, тоже не получалось часто общаться, да он и не хотел грузить ее своими проблемами, хоть и обещал звонить, если что-то случится. Каждый день, просыпаясь в семь утра – в шесть тридцать, если первым был русский или литература – Юри шел в школу, как на каторгу, не зная что больше тянет: рюкзак или чугунное сердце. Моральное состояние было настолько убитым, что приходя домой после окончания учебного дня, он, не выдерживая всего, что варилось внутри, мог пустить соплю от переслащенного чая или потерянного носка. Гулять он перестал. Не было времени. Он пытался нагнать программу по русскому, литературе, истории, обществознанию… Стоит ли продолжать? При взгляде на оставшиеся на стенах комнаты стикеры, хотелось орать дурниной. Оглядываясь назад, становилось понятно, что все было не так уж и плохо, по сравнению с тем, в какой трясине он оказался сейчас. Жизнь приобрела оттенки серого и черного, и даже не из-за столичной погоды. Юри никогда бы не подумал, что вырастет таким невротиком и плаксой. На удивление, предметами, на которых Юри мог не переживать за свое душевное благополучие, стали алгебра и геометрия. Цифры внушали какое-то чувство спокойствия и стабильности, которого ему чертовски не хватало последние полгода. Что на японском, что на русском, единица оставалась единицей. Лилия Алексеевна, в народе просто Барановская, была строгой мама-не-горюй, но никогда не доходило до беспочвенных оскорблений учеников. Она была единственным учителем, кто вошел в положение Юри, но тем не менее, не давала поблажек, не считая его глупее, чем все остальные. По правде говоря, Юри вообще не понимал, что она забыла в обычной общеобразовательной школе, она наверняка могла бы с легкостью стать преподавателем в каком-нибудь частном заведении. Но он, конечно, был благодарен, что хотя бы с Лилией Алексеевной ему повезло. Ее два предмета были отдушиной в непрекращающемся атомном пиздеце. Третьим предметом, где Юри позволял себе дышать спокойно и не ловить хартбрейки была физкультура – физра в простонародье. Фельцман Яков Давыдович был человеком простым и не стеснялся в выражениях. От него же Юри и успел познать все грани изящной русской словесности. Фельцман гонял их, как собак некрещеных, но в его отношении к ученикам не было негатива, только здоровый спортивный дух. После разминки они в основном играли в волейбол, так что Юри с удовольствием вспомнил, как, еще учась в средней школе в Японии, в свободное время после уроков они с ребятами собирались на спортивной площадке поиграть в баскетбол или волейбол. Так что Юри лупил мяч только в путь, ни в коем случае не сдерживаясь, бил со всей дури, выплескивая накопившуюся горечь. У Юри карма была сукой. Под конец сентября Яков Давыдыч решил, что с волейбола пора переключиться на баскетбол. Физра стояла пятым уроком, и Юри, уже порядком подуставший за день, силился следить за быстрыми перемещениями мяча. Уже почти месяц он учился в русской школе, в окружении крайне недружелюбных людей и с растущим с каждым днем ощущением отчужденности от всего мира. Мало того, что он был чужаком в этой стране, прямо как Стинг в Нью-Йорке, он казался чужим и самому себе. Прежний Юри не сдался бы так просто и не позволял бы себе прогнуться под гнетом некомпетентных учителей. Но получилось так, как получилось, и сейчас Юри уже не мог ничего изменить. Он упустил момент, когда жалость к себе вышла из под контроля, и его же сознание сыграло с ним злую шутку. Из-за постоянного штудирования учебников, зрение, и так слабое, казалось, испортилось еще сильнее. Психологическое напряжение достигло своего пика, а стрессоустойчивость давно ушла в утиль. Собрав последние остатки сил, Юри бежал к кольцу противника, стараясь занять выигрышную позицию. Мысли были далеко от игровой площадки, и он двигался скорее по инерции. Все произошло в мгновение ока. Вот Юри видит, как Паша из его команды перехватывает мяч, как он оборачивается в поисках того, кому сделать пас, и его взгляд натыкается на Юри. Пока мозг Юри обрабатывает информацию, тело Юри говорит "асталависта, детка, я ухожу в монастырь". И вот есть мяч и есть Юри, который стоит и смотрит на него, хлопая ушами. А мяч, тем временем, с неумолимостью Изольды Тихоновны летит на него, со снайперской точностью метя прямо меж глаз. В последний момент, перед столкновением, глаза Юри встретились на переносице. Очки вдребезги. Юри откинуло назад на несколько шагов нехуевым таким пасом, и он столкнулся с одноклассником, стоявшим позади него, так сильно, что оба поздоровались с полом. Юри пришел в себя, лежащим на полу физкультурного зала. Его душа, хлопая ресницами, успела улететь из пяток куда-то далеко и непонятно надолго ли. Очки тоже отлетели в неведомые ебеня. Рядом пыхтел Дима, которого Юри сбил, аки кеглю страйком. Буквально через несколько секунд, их окружили одноклассники. Все с интересом рассматривали Юри. Башка нехило так раскалывалась, зал и толпа народа смешались в одно цветастое подвижное пятно, Юри не мог толком ничего разобрать – минус три все-таки не шутки. Внезапно он услышал над головой бас Фельцмана. Тот разогнал всех подальше от пострадавшего и склонился над Юри. Дима, к тому времени, уже успел сам встать и отойти на лавку. – Кацуки? Ты с нами? – Фельцман помахал ему рукой перед глазами. – Давай, поднимаемся, в медпункт тебя поведем. Его приподняли за плечи. Без очков ориентироваться было проблематично, Юри ощущал себя слепым беспомощным котенком. Оказавшись в вертикальном положении, Юри ухватился за подставленную Яковом Давыдычем руку и только благодаря этому не повалился обратно на пол. По подбородку сразу потекло что-то теплое. Проверив рукой, Юри понял, что на совесть расквасил нос. Уж лучше бы они сегодня играли в волейбол, там хотя бы мяч полегче. Было слабое ощущение тошноты, поэтому Юри не решался отвечать на вопрос. – Ром, сходи с Юри, руки в ноги и быстро в медпункт. Рома кивнул, как и все остальные находясь в небольшом шоке, и подошел к Юри. Понимая, что его все ждут, и уже ощущая вину за причиненные неудобства, Юри спешно направился в сторону выхода из спортзала. Рома шел рядом и периодически бросал на него встревоженные взгляды. Юри же ощущал себя красной девицей, за которой глаз да глаз нужен, и это дико выбешивало. Он и сам мог справиться. Сам мог дойти до медпункта. Сам мог о себе позаботиться. Почему, когда поддержка была так необходима, никого рядом не было, а когда Юри был в силах разобраться сам, ему внезапно решили помочь. На протяжении всего пути Юри прикрывал нос рукой – не хотел запачкать пол, однако футболку можно было смело выбрасывать. Почему-то ему казалось, что в России ему доведется избавиться еще не от одного предмета своего гардероба. Когда до медпункта оставалось всего несколько шагов, Юри, сказал, что дальше он и сам справится, и подождал, пока Рома скроется из поля зрения. Как только тот свернул в общий коридор, Юри уперся ладонями в колени и попытался унять тошноту. Настроения блевать не было совершенно. К медсестре, работающей в этой школе, он относился скептично, поэтому сейчас надо было хотя бы немножко постоять, чтобы угомонить желудок. Юри был настолько не в себе, что даже не сообразил поднять свои улетевшие очки. Сейчас, пусть и через разбитые стекла, можно было бы рассмотреть хоть что-нибудь. Решив больше не тянуть, Юри все же подошел к двери медпункта и коротко постучал. Услышав "входите", он осторожно потянул ручку двери и зашел в кабинет. – Извините, – ничего лучше Юри не придумал. – Извиняю, что болит? – спросила медсестра, не отрываясь от каких-то бумаг. Нерешительно помявшись у входной двери, Юри коротко изложил события. Медсестра, наконец, повернулась и посмотрела на него, оценила состояние на глаз и предложила лечь на кушетку. Ложиться Юри совсем не хотелось, а вот посадить свою пострадавшую задницу он был не против. Дав ему градусник, врач ушла в смежную комнату. Послушно засунув градусник подмышку, Юри подумал о загадочной русской медицине и уставился перед собой. С момента переезда с ним вечно все не слава богу. Вскоре медсестра вернулась с пузырьком перекиси, смочила ватку и велела приложить к носу. В этот момент, как гром среди ясного неба, в кабинет ввалились еще два старшеклассника. Один из них тоже был пострадавшим лицом, только у этого был в крови лоб. Он нещадно ржал, утирая рукой выступившие слезы. Его придерживал парень подозрительно знакомой наружности, с длинными светлыми волосами, убранными в хвост. – Ань, привет, выручишь? – белобрысый старшеклассник улыбнулся и подмигнул медсестре, помогая все еще хихикающему раненому другу усесться на кушетку рядом с Юри. – Что ж вам всем неймется сегодня, жить не даете, свалились вандалы на мою голову, – запричитала Аня и снова скрылась в соседнем кабинете. А Юри смотрел на знакомое лицо и понимал, что, наверно, последние мозги отбил. Совсем кукухой поехал, раз видит того пацана из автобуса почти месяц спустя. Стараясь не слишком откровенно пялиться, Юри изучал этих двоих. Они полушепотом разговаривали друг с другом, периодически посмеиваясь. Поймав робкий взгляд, тот, что с хвостом, обезоруживающе улыбнулся Юри и, откинув волосы за спину, обратился к нему: – А ты с чем сюда пожаловал? Юри чуть дернулся от неожиданности, отвел взгляд, смутившись, и пробормотал: – Баскетбольный мяч в голову прилетел. – Слышишь, Крис? Наш человек, – он толкнул Криса в плечо, отчего тот тихо заскулил, но смеяться, как душевнобольной не перестал. – А этот дурень решил сальтуху с парты прописать, – обратился он уже к Юри. Юри не понял, что Крис попытался написать на парте, и каким образом при этом пострадал лоб, но сделал вид, что все предельно ясно. Как раз в этот момент вернулась медсестра с новой ватой и бинтами и отогнала лезшего под руку старшеклассника: – А ну кыш, балбес. Парень преувеличенно надулся, наблюдая, как Анька обрабатывала лоб Криса. Но не сумев долго удержать вид оскорбленного благородства, задорно ухмыльнулся Юри. А тот все думал о том, как достичь такого оттенка волос. – Что-то не припомню, чтобы видел тебя раньше. Ты новенький? – друг Криса склонил голову к плечу и задумчиво осмотрел Юри. Юри кивнул, не понимая с какого перепугу с ним вообще разговаривают. Одноклассники его сторонились и лишний раз не вступали с ним в контакт. – Совсем плохо, что ль? – парень не сдавался, в отличие от Юри. Было не совсем понятно, что он имел в виду: состояние Юри или его навыки социализации. Так что Юри поспешил реабилитировать первое впечатление о себе и постарался дать развернутый ответ. – Нет, но я бы предпочел больше не ловить мяч переносицей. Не самое приятное ощущение. Юри не мог сказать наверняка из-за отсутствия очков, но, казалось, парень улыбнулся шире. Зрение было очень размытым, и ему приходилось сильно щуриться, чтобы разобрать очертания фигур. Это определенно был тот чувак из проклятого автобуса, он тогда еще был в майке со звериным черепом. Крису, тем временем, уже перебинтовывали голову. – У Якова вечно случаются какие-то ЧП, не оставит в покое, пока идеально не выполнишь упражнение, – хмыкнул старшеклассник, опираясь плечом на шкафчик со всякими скляночками и засовывая руку в карман школьных брюк. – Помнится, пару лет назад я вывихнул запястье, пока он меня через козла гонял, больно было пиздец. – Выражения, зайка, – на секунду отрываясь от лба Криса, слащавым голосом сказала медсестра, однако ее мимолетный взгляд, брошенный в сторону парня, говорил сам за себя. – Ну да, в общем, было очень больно. – А я тоже в прошлом году руку ломал, – вставил Крис не в тему, как если бы это событие было его самой главной заслугой прошлого года. Юри переводил взгляд с одного на другого и не мог нарадоваться происходящему общению. Оказалось, чтобы взаимодействовать с русскими людьми, надо было всего навсего получить сотрясение мозга. Пусть он и понимал через слово, но кивал со знанием дела. Сам факт социального контакта приводил его в восторг. – Да ты паркурщик недоделанный, – автобусный парень засмеялся и насмешливо взглянул на Криса, выгнув светлую бровь, – он сломал ее в скейт-парке, скатываясь с горки, даже трюк никакой не успел сделать, – сказал он, снова обращаясь к Юри, который внимал ему, как божечке. – А тебя как зов… – Юри! В медпункт ворвалась Хироко. Юри любил маму, правда. Но возможно сейчас он не очень хотел бы ее видеть. Она сначала подбежала к медсестре и, забывшись, начала лепетать на японском о том, что ей позвонила классная руководительница. А той, в свою очередь, позвонил учитель физкультуры и сказал, что Юри был ранен и отведен в медпункт. Потом она посмотрела на Юри, побледнела от вида его разбитого носа и залитой кровью футболки, и автоматной очередью стала задавать вопросы о его самочувствии и о том, что с ним произошло. А потом взгляд упал на Криса с перевязанной головой, и в ее мозгу тут же зажглась лампочка. О господи боже, Юри подрался. А Юри просто сидел, окончательно выбитый из колеи происходящим вокруг сумбуром. Мамино смятение передалось и ему. Его мозг посчитал лучшим выбором отключиться ненадолго и позволить другим принимать за него решения. Мама, напоследок сказав медсестре "санк ю" и пальцами изобразив знак "окей", взяла Юри под руку и потащила домой. Юри вышел из чата.