Потерянное солнце

Маки нервно трется вокруг подготовленных для встречи вещей: судорожно поправляет плед на диване в попытке создать красивые складки, перепроверяет краски в палитре по несколько раз в надежде, что не забыла ни одного нужного оттенка. Она трепещет от предвкушения: обрывисто кусает губы и внутреннюю сторону щек, ведь состояние истомы от погружения в процесс написания картины так полюбилось ей, вызвало огромную зависимость — Хаттори и не предполагала, что до такого дойдет, пока набрасывала скетчи с Ойкавой в отдельно отведенном для того блокноте с месяц назад. Но до этого нет никакого дела — она не пытается копаться в причинно-следственных связях. Важнее всего то, что Маки наконец сможет завершить свое самое большое и важное творение в жизни, от которого пробегает дрожь по телу, а в голове образуется леденящая пустота. Короткого взгляда на полотно хватает, чтобы испытать очередной тревожный позыв.  Оно, даже будучи еще не завершенным, кажется живым. Это странно — художница прежде не испытывала ничего подобного при осмотре своих картин — но она довольна. Так и должно быть. Ведь и трудилась ради такого результата. Нотка облегчения проскальзывает в тот момент, когда напряженную тишину разрезает звук домофона, сигнализирующий о приходе желанного гостя. Японка, словно умалишенная, жадно улыбается и стремглав бежит ко входной двери, нетерпеливо выкручивает замок, при этом умудрившись случайно врезаться о металлический косяк. Болезненно шипит от совершенной оплошности — потерялась в пространстве, позабыв о заклятом враге в виде угла, — и параллельно впускает в квартиру друга.  — Ты долго, — нетерпеливо протягивает девушка, поглаживая ноющее от пульсирующей боли место. — Все купил? Стоит только взглянуть на настоящего Ойкаву, душа ее находит долгожданный покой — немного тревожный, но не менее радостный, вносящий гармонию. Он вызывает чувства, схожие с теми, когда возвращаешься домой — пускай Маки долго уверяла себя в обратном. И вдохновение заполняет ее доверху, застает врасплох: девушка чувствует прилив сил и готовность на большее, лишь находясь рядом с ним. Это бесценно.  Нет ни одного мужчины во всем мире, который может сравниться с Тоору, подарить умиротворение, а после сподвигнуть на что-то. Она уверена в этом. Каждый раз, смотря в чужие лица, Хаттори видела перед собой лишь его точеные скулы, которые так нравилось потирать в трепетные моменты, его алые губы, пленительные и завораживающие, и его сверкающие, даже в ночи, глаза.  — Вообще-то в этот раз я приехал гораздо быстрее, чем в прошлый, — Маки вспоминает, как Тоору несколькими днями ранее никак не мог добраться до нее в течение нескольких часов из-за огромных пробок, образовавшихся слишком спонтанно — в будние дни на береговой линии практически никогда не возникает заторов. — На этот раз я даже заранее собрался, чтобы точно не задержаться. Поэтому, когда ты позвонила, я уже выходил из дома, — нравоучительно ворчит мужчина, неряшливо поправляя взъерошенные волосы. Маки хочется коснуться их, чтобы поправить нелепо лежащую прядку, а после и вовсе привычным образом зачесать локоны немного назад, оголив высокий лоб. — Купил, не переживай. А ты ударилась что ли? — Ойкаве достаточно короткого брошенного взгляда на неестественно изогнувшуюся маленькую женскую фигурку, дабы понять, что не так с Хаттори.  — Ага, — поджимает губы, чтобы не выдать улыбку, норовящую возникнуть из-за проницательного вопроса. Одновременно с тем вытягивает руку вперед и нагло подмахивает ладонью, призывая отдать небольшой целлофановый пакетик.  Брови волейболиста недовольно взлетают, а уста искривляются. Его определенно не устраивает игнорирование проблемы. Особенно с учетом того, что Маки сама обычно наводит кучу шума вокруг даже незначительной раны.  Он попросту привык заботиться о том, чтобы комфорт Маки был обеспечен. — Сначала нужно приложить лед, — цокнув языком, быстро отставляет в сторону спортивные кроссовки и влетает в домашние тапочки со смешными узорами, купленные Маки специально для японца, — Тоору в свое время оценил этот жест, тепло поблагодарил подругу — окольцовывает тонкое запястье, и, не обращая внимания на попытки сопротивления, тянет девушку за собой на кухню.  Маки едва поспевает за японцем — даже несмотря на объективно небольшую разницу в росте, она становится весьма ощутимой в подобные моменты. Их на памяти девушки достаточно много. Возможно, Тоору догадывается о крошечной уловке Маки — она намеренно выражает слабый протест в ответ на заботу, чтобы получить как можно больше переживаний; ей льстит подобное, тешит эго. Не глупый ведь, должен почувствовать ее напускное сопротивление. Хаттори наблюдает за мужчиной с небольшим ехидством на лице: то, как он уверенно чувствует себя в ее квартире, не может не радовать. Ойкава усаживает ее на ближайший стул, а сам уходит к кухонной гарнитуре, отточенными движениями открывает морозильную камеру и, просканировав несколько секунд ее содержимое, достает силиконовые формы со льдом. После тянется за небольшим полотенчиком, заворачивает в него пару прозрачных кусочков и возвращается к Маки.  — Где болит? — интересуется с сожалеющим видом. Хаттори думает, что в этот момент он похож на маленького котенка с грустными глазками-пуговками.  Такого Тоору хочется затискать. Он выглядит невероятно мило, когда пытается ухаживать за ней, а в домашней обстановке создается еще больший шарм — создается впечатление, что все на своих местах, так и должно быть. Кажется, будто для Ойкавы самой вселенной предназначено было находиться подле блондинки и печься о ее благополучии. Сама она не особо против такого расклада. Внутри что-то уютно переливается от одной лишь идеи, что встреча их была предначертанной силами свыше. — Слева, — подсказывает художница, теряясь в очередной глуповатой полуулыбке. Кивнув в ответ, волейболист опускается на колени и пристально осматривает покрасневшее бедро и бок. Нерешительно поднимает руку и несильно проводит влажной тканью по саднящей коже. Прикасается бережно. Маки не обращает внимания на боль. Гораздо важнее то, как выглядит японец в этот момент: преданно, будто важнее помощи блондинке нет ничего, и сосредоточенно. Пристально наблюдая за действиями, в ее памяти всплывают события, произошедшие несколькими днями ранее: Когда она провожала Тоору после очередной встречи, устроенной ради написания картины — увы, впредь они могут встречаться только ради этого из-за неимоверно загруженного графика волейболиста и возобновления его тренировок— она разревелась. Стоило только запереть дверь за гостем, как слезы несдержанно покатились по ее щекам, а в груди разлилась тяжесть.  Ведь всю жизнь Маки металась от одного человека к другому в поисках искренней и безмятежной любви, того самого чувства особенности, когда есть понимание, что чей-то мир крутится исключительно вокруг нее одной, и что она нужна не за прикладываемые изо дня в день старания, а за существование. Покой из-за этого в жизнь бедной девушки никак не приходил. Для нее осознание, что умиротворение впредь ощущается с одним единственным человеком, от которого она изначально не ожидала ничего подобного, невероятно неожиданное.  Он стал для нее той самой тихой гаванью, куда хотелось приходить каждый день и мирно греться душой и телом. Восстанавливать энергию, а после вновь, как вольная птица, взмывать к небесам. Парить меж облаков и наслаждаться настоящей свободой. И Маки корит себя за то, что не смогла сдержать эмоции в тот день. Ей определенно стоило быть более сдержанной в проявлении чувств, не доводить себя до состояния, когда и дышать становится трудно.  Однако на периферии сознания настойчиво крутится мысль, что это было правильно. Будто нет нужды впредь подавлять свои чувства и вовсе скрывать их. Создается впечатление, что ее эмоции будут приняты. — Тоору, — Хаттори ласково произносит чужое имя и кладет ладонь на напряженную голову. Нежно гладит хаотично приподнятые волосы. Прямо как и хотела. Вопросительно угукнув, волейболист поднимает глаза на подругу, одновременно с тем подаваясь навстречу бережливому прикосновению.  Он всегда такой чертовски добродушный и отзывчивый, когда дело доходит до физического контакта, а девушке и в радость. Лестно, когда видит подобную реакцию.  — Ты красивый, — комплимент бессознательно срывается с ее губ в момент, когда между ними устанавливается зрительный контакт.  Карие глаза затягивают девушку в пучину задумчивости: они кажутся похожими на лес в горах, переживающий начало листопада, — такие безумно одинокие, но глубокие — на молочный шоколад с миндалем, щекочущий нос своей сладостью и пряностью; на потертые годами книги с заломанными уголками страниц и оставленными заметками между строк; на долгие приветственные объятия с человеком, которого когда-то очень хорошо знал.  И она взрывается впервые за день. Все возникшие ассоциации, так долго и трепетно собиравшиеся в ней, разом наваливаются на Маки, заставляют содрогнуться всем телом и понять, что в мире не существует ничего более красочного и живописного, чем очи напротив. Глаза Тоору янтарем переливаются на солнце — Хаттори молится всем богам мира за возможность рассмотреть их под хорошим освещением. Все жилки и крапинки тут же начинают светиться ободком вокруг колышущегося хрусталика.  — Ты тоже, — неловко отзывается Тоору, убирая мокрое полотенце с бока Маки. Шорты насквозь пропитались ледяной водой, и девушка только сейчас замечает то, насколько неприятно липнет ткань к коже. Ей определенно было не до этого. — Черт, прости, Маки.  Он отскакивает в сторону и нарушает зрительный контакт. Девушка шумно выдыхает вслед за безвольно опустившейся рукой.  — Ничего страшного, — безусловно, она раздосадована. Но не тем, что одежда намокла. Хаттори не успела вдоволь насытиться глазами волейболиста, не изучила их вдоль и поперек, из-за чего скромная обида заполоняет сердце. Она знает, что дальше ей удастся разглядеть все, что так старательно ищет, однако момент все же останется утерянным. Маки не сможет запечатлеть ровно это упоение. — Нам обоим нужно переодеться, — пытается мыслить здраво, пускай и получается тяжело. — Твою одежду я постирала и сложила на стиральной машине.  — Спасибо, — тон его немного виноватый.  Маки не понять, отчего так складывается. Это ведь всего лишь ткань, которая позже высохнет. Она не испортится от обычной воды.  Хотя в ее голове проскальзывает мысль, что еще несколько месяцев назад она отреагировала бы совершенно иначе. Начала бы злиться и ругаться, винить всех подряд в неуклюжести.  — Кстати, — на выходе из кухни Тоору оборачивается через плечо. — Букет уже засох. На днях подарю новый, — кивает головой в сторону окна, а после, мягко улыбнувшись, ретируется.  Удаляющаяся спина волейболиста кажется ровной, но напряжение так и сквозит — блондинка чувствует, что его что-то беспокоит. Только спросить не решается. Он, скорее всего, отмахнется. Хаттори нужно несколько секунд на то, чтобы окончательно прийти в себя и понять, о чем говорил Ойкава. С тоской переводит взгляд на хрустальную вазу, одиноко стоящую на подоконнике.  И в действительности: букет, который принес волейболист неделю назад просто для поднятия настроения, завял. Девушка внимательно осматривает потускневшие бутоны белых лилий. Стебли и листья немного потемнели, а лепестки сморщились, превратились в странное подобие своего изначального вида.  Художница полагает, что они в какой-то степени похожи на нее саму: такие же хрупкие и нежные, легко поддающиеся повреждениям. Пускай раньше и не замечала, но Маки безмерно ранимая. Ее можно легко задеть и расколоть на несколько десятков частей одной лишь небрежно брошенной фразой. Стоит отнестись не так, как подобает, и девушке вновь нужно потратить много времени на попытку оправиться от причиненного вреда.  Однако при должном обращении тут же начинает цвести и благоухать. Блистать, собирая на себе множество восхищенных взглядов, выделяться среди кучи заурядных людей.  Только не всем дано понять подобного.  Ойкава, к примеру, быстро осознал, что девушке необходимо трепетное отношение. Умело ухаживает за ней, заставляет ее щеки болеть от улыбок, а глаза сверкать.  Он всегда является тем самым особенным исключением из всех устоявшихся правил и четких принципов, которые девушка формировала годами. Потому что каждый раз находит правильные слова и действия, чтобы Маки поняла всю свою важность для него. Ухаживания волейболиста отрадны: мужчина всегда печется о том, чтобы у блондинки дома было что-то вкусное — покупает излюбленный шоколад и фрукты, приговаривая, что необходимо поднимать настроение сладостями — интересуется наличием тех или иных вещей для рисования, когда проезжает мимо художественных магазинов, и, как Маки отметила, покупает цветы для нее. Всегда разные, ведь девушка не имеет четких предпочтений, кроме как в цвете. Любит она пастельные оттенки.  Нежные, как и она сама, — однажды сказал Тоору. И эта фраза плотно поселилась в ее голове, стала той мыслью, которую Хаттори прокручивает даже поздней ночью, прямо перед сном. Помогла девушке осознать, что на самом деле так и есть.  В Маки куда больше приятного, чем она привыкла считать. Ведь она обращает внимание на бездомных животных, подкармливает их, если поблизости есть специализированные магазины; ведь она безвозмездно помогает своим друзьям в трудную минуту, стоит только попросить об этом; ведь даже в самую отвратительную погоду она находит в себе силы улыбнуться.  С приходом правильного человека в ее жизнь, начался самый лучший период — впредь она может позволить себе ни о чем не переживать, а вместо этого положиться на кого-то, кроме себя самой.  На кого-то надежного, желанного.  Это ощущается как глоток свежего воздуха. Когда Маки замечает, что температура ее тела начинает заметно подниматься — и вовсе не от жары в квартире — быстро вскакивает с насиженного места. Однако левую икру тут же сводит судорогой, из-за чего девушка морщится — это определенно самое неприятное последствие, извлеченное из поездки в Анды. Стоило подавать хотя бы какие-то признаки жизни, а не безвольно замереть от восхищения, смотря на привлекательного мужчину. Несколько секунд прыгает на одной ноге в попытке избавиться от тянущего и дискомфортного ощущения, а после, почувствовав, что мышцу отпустило, медленно направляется в спальню — торопиться ни к чему. Знает, что Тоору обычно требуется много времени, чтобы полюбоваться собой и привыкнуть к тому выражению лица, которое он будет сохранять на протяжении следующих нескольких часов. И она его ни в коем случае не осуждает. Прекрасно понимает, насколько тяжело бывает выступать натурщиком, особенно когда ранее не сталкивался ни с чем подобным — модельное дело не идет в сравнении с попыткой позировать ради картины, разница колоссальная. Но это не мешает ей весело журить японца за самолюбие: как-то раз она застала его за тем, как он крутился из стороны в сторону и на пробу напрягал руки, чтобы посмотреть на собственный бицепс.  Хихикает от короткого воспоминания и осторожно обходит дверной косяк, чтобы лишний раз не создать себе проблем — в ближайшее время она определенно будет сторониться всех углов в доме.  Стоит переступить порог комнаты, тут же начинает напевать под нос строки из любимой лирической песни, в такт щелкая пальцами — настроение неоднозначное, ведь, несмотря на тоску, внутри что-то отчаянно бурлит, желая поскорее высвободиться. И если страсть, преследующую ее сутками напролет от времяпрепровождения с волейболистом, она способна распознать и немного умерить ее, то это чувство определенно нет. Оно непривычное, зудит под кожей. Но ощущается восхитительно — Маки не может им насытиться. Хочется больше. Открывая дверцу небольшого комода, старается понять свою реакцию, из-за чего хватает первую попавшуюся пару шорт и, подмахивая бедрами, стягивает с себя липнущую ткань.  Медленно опускается вниз, чтобы подцепить тонкие шорты с точеной щиколотки, после аккуратно раскладывает их на туалетном столике по соседству. Так быстрее высохнет.  Следом переводит взгляд на большое зеркало напротив.  Собственное отражение выглядит глуповато, но счастливо: ладонью девушка пытается пригладить взъерошенные волосы, очерчивает странную полуулыбку. Но оно ей безмерно нравится. Ведь кажется, будто она стала еще более красивой и привлекательной — раньше Хаттори не могла себе позволить ходить неопрятной даже дома, на данный момент все обстоит совершенно иначе. Маки колеблется: нерешительно опускается вниз подушечками пальцев, ощутимо задевая небольшую чувствительную грудь, обтянутую топиком, прямо к тревожно напряженному животу и бокам. Задерживается на горящей от воспоминаний коже. Перед ее глазами стоит четкое представление о том, что руки, покоящиеся на нежном теле, не ее — волейболиста.  Они — сильные и надежные, красивые — тянут ее навстречу к горячему торсу, прижимают влажными от испарины лопатками к тяжело вздымающейся груди. Выражают нужду в близости. Рисуют ровные круги на ее молочной коже. Хаттори нравится то, что она себе воображает. Поскольку высокая и мощная фигура Ойкавы создает тот самый особенный контраст, что всегда льстил блондинке, выглядящей излишне маленькой на его фоне: широкие плечи и спина всегда полностью закрывают ее от внешнего мира, с благородством отгораживают от проблем, принимая весь удар на себя в те моменты, когда нужно обезопасить Маки от толкучки на улицах или неконтролирующих себя людей.  В такие моменты она даже не была способна воспротивиться. Лишь довольно наблюдала за тем, как мужчина решает все вопросы, и грелась о него, словно ласковая кошечка.  Впрочем, ровно так Маки себя и ощущает себя рядом с ним: не приходится ощетиниваться и подавлять стервозный характер, ведь она неосознанно становится искренней — гораздо мягче и чувствительнее — стоит волейболисту появиться в поле зрения.  Плотный узел возбуждения внизу живота становится все более ощутимым. Он опаляет все тело, посылая невесомые вибрации, заставляющие девушку гореть. И сдерживать это становится все сложнее. На этом определенно сказывается сильная тоска по интимной близости с кем-либо — Маки не могла ни с кем переспать с того момента, как они с Тоору впервые прокатились на ее мотоцикле. Ведь каждый раз образ волейболиста всплывал в ее памяти, одергивал от бездумных поступков. Поначалу это сильно бесило: она ведь ничего к нему не испытывала; предпосылок для того, чтобы испытывать стыд за свои желания, совершенно не было. Пыталась даже назло собственному сознанию создать связь с кем-то в одном из клубов, в котором отдыхала. Однако все тщетно. Раздраженный Ойкава неустанно представал перед ее глазами, всячески мешал настроиться на близящийся секс, отчего приходилось сбегать от партнеров, так и не удовлетворив своих потребностей. После, наконец, смирилась. Посчитала, что со временем пройдет. Но и тут ее ожидал провал.  Девушка глубоко погрязла в своем помешательстве на волейболисте. Она с самого начала была обречена на привязанность к мужчине. Что-то в ней глухо ухало и трепетало, стоило поближе подобраться к японцу. И, наоборот, неустанно тянуло в моменты, когда сильно отдалялась.  В синих глазах разворачивается буря — Маки пристально смотрит в колеблющийся хрусталик, словно под гипнозом. Дымка задумчивости начинает медленно рассеиваться, стоит услышать резкий шум из соседней комнаты.  Хлопая ресничками, Хаттори интуитивно поворачивает голову в сторону двери, теряя весь запал. Ей становится досадно от мысли, что глубокие мысли так глупо оборвались. — Тоору, ты в порядке там? Маки кричит сбивчиво: она наконец прощупывает тонкую нить, связывающую ее с реальностью, потому в памяти внезапно всплывает изначальная цель, из-за которой она так застремилась попасть в комнату — смена одежды. Хватает с туалетного столика подготовленные шортики и в несколько рваных движений надевает их. После приглаживает струящуюся ткань по бокам и выходит в коридор.  — Да! — отвечает Ойкава, стоит постучать в дверь. Видно, пропустил вопрос мимо ушей. — Я уже готов.  — Тогда жду тебя в мастерской, — хихикает от того, насколько неловко ей ответил Тоору — в его голосе сквозила нервозность. Скорее всего, он в очередной раз опрокинул какие-то бутыльки и дрожащими руками пытался их поставить на места.  Для Маки остается непонятной реакция мужчины в некоторые моменты: с одной стороны, он достаточно серьезный и спокойный, любящий держать все под контролем; а с другой — неуклюжий и дерганый, стоит о чем-то задуматься, становится ведомым, когда робость движет им.  Это по-своему мило, — думается блондинке, когда она проходит в светлую комнату. Приятно знать, что и у него есть что-то такое, выводящее из равновесия.  Безусловно, японку всегда грызло любопытство: о чем же таком размышляет Тоору, раз он вмиг становится совершенно другим человеком. Однако никогда не спрашивала напрямую. Допрашивать не хотелось.  Пускай между ними границ не существует — они давно размылись, сдались под натиском всех чувств, что бушуют между ними. Как и сама Маки, уголки губ которой едва приподняты, когда оглядывает светлое убранство своей мастерской.  Ей жутко нравилось то, как она обустроена, ведь долго корпела ради собственного комфорта и полного удовлетворения от ощущения завершенности: стоит зайти в комнату, справа можно тут же заметить небольшую тумбочку, в которой хранятся всякие безделушки, документы и памятные вещи; над ней висит круглое зеркало, обрамленное белой резной рамкой — девушка хотела заполучить именно его, из-за чего потратила кругленькую сумму на торгах. Сразу после стоит двустворчатый шкаф с покоящимися там запасными холстами и упаковками с краской; напротив него — длинный рабочий стол с ноутбуком и множеством папок, разложенных на специальной подставке. А над ним закреплена полка, которую Маки обставляла с особым усердием: в горшочках под цвет общей композиции растет фикус и орхидея, по соседству выставлены красивые коллекционные фигурки, которые едва удалось урвать на каком-то аукционе несколько лет назад. Но самым сложным для японки при обустройстве комнаты был выбор дивана и кресла. Из-за чрезмерной придирчивости Маки долгое время не могла найти подходящий вариант: то спинки казались слишком низкими у комплекта, то цвет обивки выглядел вычурно или несуразно. И она уж было отчаялась найти себе подходящий вариант, как внезапно Нина, подрабатывавшая на тот момент в магазине мебели, проявила проницательность и, исходя из всех услышанных жалоб, предложила отличный комплект цвета слоновой кости из софы и двух кресел. Они лаконично смотрелись в интерьере, так что блондинка не стала медлить и в тот же день уже расставляла их у себя дома. — Проходи, — протягивает Маки с предвкушением, когда спиной начинает ощущать чужое присутствие. — Сегодня должны закончить, — спешит обрадовать новостью.  — Вот как, — блондинка не может прочитать интонацию мужчины. В его голосе сквозят нотки печали. На языке остается вкус обреченности. Маки не может вразумить: почему так? Тоору должен был устать неподвижно сидеть по пять часов кряду каждый раз, когда к его дражайшей подруге заблагорассудится нагрянуть вдохновение.  — Я все подготовила, можем приступать, — она осторожно, чтобы не уронить холст, подвигает к себе мольберт и на пробу несколько раз поднимает руку, как бы примеряясь.  Мужчина безмолвно обходит подругу и, стараясь не прервать ее настроения, суетливо осматривает складки пледа, красиво разложенного в качестве декорации. Следом по привычке усаживается вглубь дивана, старается без лишних движений принять обговоренную позу: коснувшись спиной мягкой обивки, мужчина позволяет себе немного расслабить спину; правую руку он кладет на заранее подготовленную подушку, другую оставляет покоиться на бедре.  Маки пристально скользит глазами по позе мужчины в попытке выцепить хоть один изъян: хоть один неверно выбившийся волос из укладки, хоть одну кривую эмоцию на чужом лице. Только в очередной раз остается ни с чем — он вновь смог повторить ту позу, которая представала перед ее глазами каждый раз, стоило погрузиться в сон или предаться фантазиям. Они казались слишком сладкими, заманчивыми. И непонятного отчего: то ли у Маки фетиши странные, то ли из-за самого мужчины.  Скорее всего, все вместе.  Ведь она в действительности готова пасть ниц из-за недосягаемого образа, который ей открывается: на крепкую мужскую шею, четко очерченную, будто мраморную — ее определенно создавали лучшие скульпторы мира, искусно вырезали каждую кость и крупную вену, доводя до совершенства, — привлекательно падают тени от теплого искусственного света, который Маки так усердно настраивала; выражение лица нечитаемое, в какой-то степени скучающее, однако на аккуратных устах вырезана снисходительная полуулыбка, как бы роняющая капельку надменности, она придает своеобразную лукавость; а во взгляде читается слишком многое. Властность и возбуждение буквально сочатся из него, готовые перелиться через край и заполнить собой весь мир.  Будто это ничего не стоит.  Маки готова поверить, что так и есть. Иначе невозможно — он буквальное воплощение дьявола, всех возможных пороков. Похоти в особенности.  То, как соблазнительно вздымается сильная мужская грудь, к которой необходимость прикоснуться существует едва ли не на уровне базовых потребностей; как картинно переливаются каштановые волосы, что так хочется взъерошить еще сильнее, навести полнейший бардак в порыве страсти; как на мощных руках, испещренных мозолями — Маки грезит о том, чтобы они появлялись вовсе не от ударов по мячам, — проглядывают вены — совершенно нельзя назвать невинным и сравнить с богоподобными чертами.  Тело мужчины порождает отнюдь не самые светлые мысли. Умей Маки краснеть — она бы точно была пунцовой. С головы и до пят.  Отчего-то она тяжело сглатывает и спешит скрыться за мольбертом. Прячется за него практически целиком, пытается перевести дыхание: не может же она так быстро потерять над собой контроль. Никогда еще такого не было — всегда умело выдерживала любые игры, выходила победительницей и заполучала то, что по праву принадлежало ей. Сладкая страсть, томящая ее выдержку, тоже не способна вывести девушку из строя.  — Хватит думать об этом, — бубнит себе под нос девушка, истосковавшаяся по горящим прикосновениям. Без них сложно, но не невозможно, из этого не стоит создавать драму, как привыкла делать Маки. Только разница в том, что доселе она лишь испытывала чужие пределы, никогда сама не оказывалась в невыгодном положении. После, наконец, подрагивающими пальцами подцепляет деревянную палитру — она вдоль и поперек испещрена засохшими красками, найти на ней чистое место было практически невозможно — и удобно укладывает ее на левую руку. Возвращаясь к полотну, блондинка вновь сталкивается с отчаянными мыслями: ей предстоит самая сложная работа, которую она успешно откладывала все предыдущие встречи. Все — грязноватый задний план, одежда, и даже локоны — отлично изображено на холсте. Трудностей с ними никаких не было, Маки ведь заранее продумала то, что будет изображать, требовалось лишь время для подбора каждого оттенка и проверки его на ошметках бумаги. Одно лишь лицо, скетч которого набросан пускай и быстро, но весьма точно для создания общего характера картины, серым пятном выделяется на фоне всего остального — живого.  Оно заставляло Хаттори тушеваться каждый раз, стоило кистью набрать разведенный оливковый оттенок и поднять руку для заполнения цветом светлого пятна. Тело очевидно отторгало попытку придать красочности изображению: пальцы крупно дрожали, а масляная краска то и дело скатывалась по лакированной ручке вниз.  Маки слишком боялась допустить ошибку, сделать что-то не так. Испортить то, ради чего она, кажется, прожила все свои двадцать с небольшим лет.  Один неверно выполненный мазок — и можно считать картину бесполезной. Ей важно в полной мере передать все те чувства, что она видит в Ойкаве. Их нужно вовремя выцепить в застывшем выражении лица, чтобы удачно отобразить на губах или, к примеру, лбу. Не забыть, как они ощущаются на языке и что за собой влекут. На этот раз выхода нет — она уже вслух зареклась, что этот подход будет последним, всем страданиям придет конец. Жалеть себя и оттягивать неизбежное — не более чем издевательство и над собой, и над Тоору, у которого существуют более важные дела, чем спонтанные посещения подруги. Грузно выдохнув, девушка выпрямляет спину и пытается сосредоточиться на натуре. Уста ее неосознанно вытягиваются в трубочку, а брови сводятся к переносице, придавая ей отрешенности. Она пристально изучает мужчину, будто аппарат рентгена. Взглядом скользит по пропорциональному лицу, вглядывается в каждую морщинку и концентрируется на оттенках. Кисточкой набирает немного светло-кофейного цвета и нерешительно подносит ее к полотну. Осторожным прикосновением распределяет цвет, заполняя им пустое пространство. Грунтовка едва задевает линию роста волос, отчего Маки сконфуженно ругает себя — придется переписывать ее, а нужный коричневый цвет намешать заново будет сложно. Он уже успел закончиться.  Девушка прекрасно знает о карнации, однако из-за собственной глупости и жалости к себе все же пропустила важную часть, предпочла предаваться самобичеванию, нежели выполнению работы. Что ж, это все-таки не такая уж и большая проблема, — думается ей, когда в груди разжигается то самое пламя. Она начинает вливаться в процесс, наблюдая за тем, как плотная субстанция начинает просыхать по краям. Зрение ее становится более острым, а в голове глухо стучит пульс, заглушая все сомнения.  Отточенным движением вытягивает из небольшой коробочки шлеппер — она наизусть заучила нахождение каждой вещи в своем пенале — макает его в более темный оттенок коричневого и лессировочными линиями разграничивает зоны под нос, глаза и рот.  Специфичный запах тут же вызывает чесотку по телу: организм Маки всегда так плохо реагирует на масло, однако и отказаться от него не может — слишком уж любит им писать.  Блондинке сложно объяснить, отчего, несмотря на стремление к отсутствию дискомфорта, она так сильно боготворит то, что вызывает аллергию.  Возможно, дело в том, что картины картины каждый раз, в зависимости от материала, выходят абсолютно разными: акварель или карандаши создают воздушные образы, счастье и легкость так и излучается от них; гуашью она рисует интерьер кухни, освещаемый только что вставшим солнцем, или океан, придавая ему некой грузности; а масляной краской… она всегда стремится передать мрачную атмосферу, раскрывающую все самые страшные грехи, оставляющие грязные следы на естестве.  Но от этого хуже не становится. Напротив, картина выходит живой. В ней сосредоточен эпицентр всех эмоций, они прослеживаются в каждой оставленной черточке. Человек всегда дышит, проживает скрытые или подавленные чувства и обнажает свои мысли каждый раз, стоит Маки выбрать именно этот материал для работы.  А, возможно, им просто приятно работать. То, как свежее масло ложится на хлопковую бумагу, доставляет девушке неимоверное удовольствие. Наблюдать за сим, чувствовать всем телом это гладкое скольжение, слышать влажные звуки — до жути приятно. Девушка едва ли не становится зависимой. Она в любом случае плюет на аллергию, считая, что это меньшая из жертв, которые она могла бы посвятить рисованию. Постепенно блондинка начинает обрисовывать знакомые до щемящей боли в груди черты лица. Она успела заучить их, отпечатать под кожей и вовсе сделать частью себя, подпитываясь от того, насколько великолепно они гармонируют с ее нутром: смольные, практически черные брови строго красуются на высоком лбу; под ними, словно расписные пуговки, боголепно выглядывают глаза — наверное лучшее, что есть в Ойкаве, поскольку сводили Маки с ума побольше всего остального — пускай и полуприкрытые, но они излучали столько вожделения и жара, будто готовы были поглотить девушку за мгновение, приватизировать и навечно приковать к себе, сделав ее своей — от этого жар внизу живота распаляется лишь сильнее, заставляет сбивчиво выдохнуть, а после задержать дыхание; ровный нос, изящно подчеркивающий совершенство его обладателя, заставляет без устали пялиться на него, продолжать изучать; точеные скулы, оттеняемые лампой, пробуждают в девушке желание прикоснуться, дабы удостовериться в их подлинности; а губы… чертовы пухлые мужские губы сводят девушку с ума. Они алые, манящие, и Маки испытывает жуткую жажду от их нехватки. Она все еще помнит тот самый единственный поцелуй, что был запечатлен на ее устах в первый день их знакомства. И стала зависима от этого воспоминания.  Ведь та чертова страсть, объединявшая их двоих в тот момент, когда они увлеклись, и горечь после, во время долгого и невыносимо мучительного контакта, навсегда отпечаталась в светлой голове. Маленькая впадинка на подбородке добавляет некоего очарования мужскому образу, делая его более реальным. И все же она отлично смотрится на фоне четкой линии челюсти.  Следом японка начинает придавать тени пока что плоскому изображению: затемняет зону глаз; прорисовывает каждую жилку на устах и придает рельефности галочке над ними; проводит несколько темных линий на лбу, изображая выбившиеся из укладки волоски — тонкие, едва заметные. Добавляет пару оливковых вкрапинок возле крыльев носа и оттеняет впалые щеки. Искра в ее собственном взгляде разжигается все сильнее. Она превращается в мощный поток синего пламени, остервенело поглощает всякие остатки разума. Неистовство, исходящее от него, буквально кипит, вводит в экстаз и заставляет забыться.  Как от наркотика, Маки зависит от подобных ощущений, ведь лишь тогда понимает, что по-настоящему жива. Однако по-прежнему боится показать ее кому-то, не желая показаться помешанной, потому надолго не высовывается из своего своеобразного укрытия. Чтобы невозможно было проникнуться страстью, распаляющейся все сильнее, а уж тем более — узнать причину ее возникновения.  Буря, рожденная под сердцем, подчиняет себе все женское тело, буквально делая их одним целым. Они сливаются воедино, и Маки едва ли в силах себя контролировать от опрометчивых поступков. Японка, будто ей неуютно, ерзает на кресле, пытаясь найти наиболее удобное положение. Так, чтобы ее кожа не ощущалась горящей, накаленной. Так, чтобы она не ощущала, будто вот-вот разорвется на миллионы мелких частиц. Так, чтобы она как можно меньше ощущала себя сумасшедшей. Безумие… слово на вкус до одури сладкое, чарующее, граничащее с чем-то запретным. По сути своей, если она и не близка к нему, то уже является сумасшедшей. В ее голове всегда, кроме как во время написания картин, роются множество мыслей. Они подобно змеям отравляют ее сознание каким-то особенным ядом, делая из нее душевно больную, глубоко страдающую девушку.  Благодаря этому Маки слишком далека от этого мира: у нее никогда не возникало чувства, будто она находится на своем месте, принадлежит этой Вселенной. Всегда казалось, что она, как часть чего-то большего, всегда будет лишена искренности и теплоты, ниспосланной каждому чертовому человеку, кроме нее. Только это уже не воспринимается как нечто негативное, гнетущее. Напротив — принимается в качестве неотъемлемой части, без которой девушка не была бы собой.  Потому как в девичьих руках, с виду небольших и хрупких, сосредоточена власть над всем миром. Девушка чувствует, как она наполняется чем-то неукротимым, очень сильным. Это подпитывает ее гордость, помогает разрывать все сковывающие ее доселе оковы. Она осознает свою суть — ей суждено быть на вершине. Она должна воплощать все желаемое в реальность, творить целую историю — пускай и пока что никому не известную. Всем своим существом Маки понимает: вскоре ее будут узнавать, боготворить. Прямо как и она свою музу, пред которой она смиренно преклонила голову и приготовилась отдать абсолютно все, что имеет.  Знает, что это окупится. Стоит только приложить чуточку больше усилий… самую малость. И она в полной мере прочувствует на себе всю суть известности. Придет к тому, что было уготовлено для нее. На плотных ворсинках тонкой кисти едва заметно мелькает грязный серый цвет, очевидно контрастирующий с общей цветовой гаммой картины.  Для Маки он означает слишком много и совсем ничего одновременно — любовь.  Ее любовь к Тоору. Как нечто среднее — не идеально белое и невинное, но и не черное, густое, как сосредоточение тьмы. Своеобразное: своенравное, с капелькой покорности; до дрожи искреннее, но способное на лукавство и лесть. И девушка вновь сильно колеблется: не смыслит, стоит ли оставлять в и без того ярких, практически искрящихся глазах тонкий блик. Вдруг она испортит одним неверным действием свое вечное напоминание о всем том, что испытала, пока проживала картину, боролась с собой и постоянно росла, лишь бы иметь шанс на что-то большее, чем всепоглощающая пустота. Внимательно присмотревшись к утомленной, но по-прежнему безупречной музе, Маки ловит себя на мысли, что это все же необходимость.  Ведь мужские очи всегда сверкают в ее присутствии, становятся похожими на тот самый свет в конце туннеля, приводящий к прекрасному финалу. Она обязана испытать на себе значение хорошего завершения. Дрожащими пальцами Хаттори все же ставит две тоненькие точечки возле глубокого хрусталика и робко отстраняется от полотна, выгибаясь в спине. Смотрит на него нерешительно, боится. Но как только поднимает взгляд… Взрыв в ней происходит незамедлительно. Ведь вот он — смотрит на нее. Что на картине, что в жизни, тот взгляд, что посвящен Маки — любовный. Именно это переживет смерть, пойдет дальше и станет служить вечным напоминанием всем, что именно этот мужчина любит свою женщину. Маки более не задумывается ни о чем — в этом нет надобности, ведь кажется, будто на любые ее вопросы тут же нашлись ответы, все гештальты оказались закрыты, а в голове образовалась приятная пустота — в ушах стучит пульс, а самой ей движет одно чертово желание. Девушка за долю секунды выпрыгивает из кресла, чтобы за несколько больших шагов пересечь разделявшее их с Тоору расстояние — такое отвратительно большое, по мнению нетерпеливой блондинки — параллельно с этим успев столкнуть и расплескать несколько баночек с растворителем и красками, и потянуться к мужской майке. Она тянет Тоору на себя с большой силой, кажется, не присущей ей, заставляет подняться и нависнуть над ней. — Что ты делаешь? — оторопело спрашивает мужчина, положив руки на женские плечи, дабы отдалиться на немного, стоит мягким женским устам впечататься в его пересохшие от жажды с грубостью. Дыхание его сбивается: волейболист ослаб, не способен спокойно мыслить из-за нелогичных действий Маки. — Я нуждаюсь в тебе. Прямо сейчас, — она заглядывает в его лицо, словно ищет нечто, что вообразила сама себе несколькими мгновениями ранее. И, по-видимому, находит. — Поцелуй меня. Что-то в груди нещадно щемит, стоит разглядеть в родных чертах ответные чувства. Такие же сильные, как и ее. И сердце Ойкавы пропускает удар, стоит услышать заветную просьбу, он совершенно не может противиться Маки: отчаянно жмется к женским губам, расплываясь от тоски. Маки наконец позволила прикоснуться к себе так, как он того желал последние несколько месяцев. В голове не было ни одного другого стремления, кроме как получить возможность вновь коснуться вожделенных уст со вкусом клубники. Даже победа на Олимпийских играх не казалась ему настолько манящей. Тоору нужно мгновение, чтобы поднять девушку на руки и притянуть в свои объятия. Он так сильно скучал по ней. Настоящей, живой и трепетной. Любимой и совершенной. Единственной, особенно важной. — В спальню, — невнятно бурчит девушка сквозь смелые движения: руки ее блуждают по мужским плечам, пальцами цепляется за кромку майки, пока Ойкава жадно исследует ее бедра — это чертовски приятно. То, как мозолистые длинные пальцы проникают под домашние шортики, сжимают подтянутую задницу, попросту сводит с ума.  Ей хочется ощутить как можно больше, потому жмется ближе, ногами сильнее сжимает мужскую талию.  Тоору шумно выдыхает ей в губы от такого жеста и сильно, практически мучаясь от чего-то, жмурится, будто пытается совладать с какими-то чувствами, но приказу следует: поудобнее перехватив девушку, спешит покинуть мастерскую. Он забывает обо всем на свете — результат стараний любимой становится безразличным — ведь двигает им лишь одно желание: обладать Маки.  Практически не разлепляя глаз, следует по небольшому коридору, умело минует полки и шкафы и умудряется ни разу не споткнуться о пушистый ковер, который на своем счету имеет множество жертв. Успел приноровиться к ее квартире — от этой мысли сносит крышу не хуже, чем от прикосновений.  Стоит зайти в спальню, озаренную закатными лучами, Маки расцепляет руки и ноги, ловко соскакивает на пол и заставляет присесть на край кровати, пока сама нетерпеливо мнется рядом.  — Раздень меня, — томный голос пускает рой мурашек по всему телу мужчины, а светлые ресницы, трепещущие от возбуждения, заставляют облизнуться.  Он по-прежнему ничего не говорит — чувствует, что собственный голос его обязательно подведет, покажется чужим — продолжает следовать словам блондинки: нерешительно подцепляет пальцами топик с кружевной оборкой и, практически не задерживаясь на нежной коже — иначе его силы закончатся раньше времени, он не вытерпит подобной пытки — стремится обнажить ее.  Плавный изгиб от боков к талии заставляет его залипнуть, по впалому животу хочется провести подушечкой пальца, а выпирающие ребра — очертить. Убедиться в том, что они настоящие. Тоору часто наблюдал эту часть тела Маки — все же они много времени проводили на пляжах, где скудные остатки ткани едва прикрывали интимные места. Однако настолько близко — никогда. — Ты чертовски красивая, — обрывисто произносит мужчина в момент, когда розовые соски напрягаются под его изучающим взглядом. Маки впервые воспринимает себя настолько восхитительной. Ни один мужчина, что у нее был ранее, не произносил с подобным трепетом обычный комплимент, от которого хотелось бы завыть. Громко и протяжно. Разорваться на части и перестать существовать, одновременно с тем став всем миром. Девушка сводит аккуратные брови к переносице от тех чувств, что ее переполняют, толкает мужчину в грудь, принуждая продвинуться вглубь постели, и, словно прикованная, следует за ним. Движения ее нетерпеливые, резкие, но безумно опьяненные. Сейчас она накалена до предела и нуждается в том, чтобы сбросить это чертово напряжение, трепещущее в ней. Оно воет, требует и никак не отпускает. Стоит усесться сверху, доселе полуприкрытые веки тут же распахиваются. Она совершенно не рассчитывала на то, что почувствует под собой слишком крупный бугор возбуждения.  Мужчина определенно превзойдет все ее ожидания, оставит тихо рассыпаться на части после этой ночи. В немом намеке она следует тонкими пальцами под чужую майку, собирает приятную хлопковую ткань и тянет ее наверх. Реакция Тоору слишком медленная: он, будучи поглощенным видом перед собой, не сразу осознает, что от него требуют. Однако стоит девушке пощекотать предплечье легким прикосновением, помогает раздеть себя и тут же хочет скрыться подальше — ему жутко неловко.  Он никогда ранее настолько сильно не стеснялся собственного тела. Полагал, что ему есть дело только до собственной оценки, стремился к идеалу, который выстроил в своей голове лишь ради того, чтобы не потерять карьеру, улучшал все свои навыки ради нее же. Но никогда не заботился о том, что ему скажет любимая девушка на то, как выглядит.  Пока в голове Ойкавы крутятся тревожные мысли, Хаттори едва ли не испытывает оргазм от обнаженного точеного пресса — внутри нее все взрывается от осознания, что она наконец может вдоволь насмотреться на тело, что сводило ее с ума одним лишь своим существованием круглые сутки напролет. У нее есть возможность дотронуться до него — такого желанного и совершенного.  Ей приходится сгорбиться, чтобы пройтись устами по горячему, крупно вздымающемуся шелку: она припадает губами к шее, ведет ниже, с упоением оставляя липкий след на отчетливо пульсирующей венке, что привлекала слишком много интереса к себе; целует в прямую и очень изящную ключицу, которую она изображала красками с особым удовольствием, и наконец достигает едва заметной родинки над левой грудью. Как звезда она сильно контрастирует на фоне своего полотна, так и манит дотянуться до нее. Маки совершенно не способна противиться порыву прижаться к родинке и вообразить, будто она летает где-то между облаков. Сердце мужчины отзывается на ласку: предчувствуя скорое единение, оно отбивает бешеный ритм, приветствуя свою настоящую хозяйку. Преданно пытается дотянуться до нее в попытке получить толику внимания. И в этот момент мир вокруг замирает. Накаленный и разреженный воздух более не имеет никакого значения, в дыхании не возникает потребности. Время замирает. Все звуки становятся какими-то чуждыми, возможно, даже несуществующими — ни копошащиеся сверху соседи, ни звук проезжающих автомобилей за открытым окном не является настолько важным.  Только химия между Маки и Тоору имеет смысл в своем существовании. — Подожди, — от удовольствия волейболист едва ли не хнычет. — Хочу, чтобы ты знала: это мой первый раз. Его уши, кипящие от прилившей крови, приобретают уже насыщенно багровый цвет, и мужчина задирает голову наверх, не в силах сохранять самообладание. Он переполнен новыми ощущениями — слишком приятными, слишком желанными, слишком… пикантными. — Как?  Голос девушки ошеломленный, практически неверящий. В понимании Маки Тоору должен был иметь хотя бы какой-то опыт. Один его внешний вид заставил пасть саму Хаттори, что уж говорить о других.  — Ты у меня первая девушка во всем, — сознается слишком нерешительно, будто за это могут осудить. Хотя она даже не имеет на то право.  Маки вновь прокручивает в голове их единственный доселе поцелуй и подмечает, что Тоору в самом начале не слишком понимал, как ему стоит вести себя, лишь через некоторое время подстроился под нее. И все те моменты, когда он касался ее, были наполнены детской наивностью, будто он мог сломать ее из-за непонимания чужих границ и того, когда ей, с виду хрупкой, может стать неприятно. От этого на плечи Маки сваливается груз ответственности и еще большего возбуждения. Внизу отчаянно пульсирует от идеи, что она у него единственная. Сможет показать, что секс с любимым человеком — чертовски хорошо. — Мне следует остановиться? — спрашивает она по большей части для приличия: у нее не получится отступить. Чересчур долго она его желала и ждала, чтобы так просто отступить.  И потом будет чересчур неловко смотреть в его глаза, имея вечное напоминание о том, что между ними ничего не произошло.  — Нет, — протягивает изнывающе, словно для него самого попытка остановиться будет полным провалом. — Просто хочу, чтобы ты была помедленней. Я не успеваю осознавать происходящее. Девушка выдыхает, и улыбка вновь расцветает на ее лице. Настрой становится располагающим к забавам. — Что же в этом такого? — елейно интересуется она, приближаясь к аккуратному ушку. Проводит по нему языком, описывая узор на раковине. Губами небрежно прихватывает мочку. — Я грезил об этом моменте с самого нашего знакомства, — мужчина невольно понижает тональность, когда напрягается от горячего дыхания и после прикосновения. Волейболист сосредоточен на своих ощущениях, и они ему чертовски нравятся. Член в шортах требует внимания, потому мужчина ритмично качает бедрами, имитируя фрикцию. Опустив руки на женские бедра, он вжимает их в себя, позволяя получше ощутить себя. — Мне сложно осознать, что это явь, а не очередная влажная фантазия. Девушка охает и закатывает глаза, когда твердь проезжается по чувствительному клитору сквозь нещадное количество слоев одежды. — Что ж, я попытаюсь, — дрожаще комментирует Маки. Блондинка нехотя сползает с паха на колени — с учетом реакции на достаточно невинные прикосновения, его нужно подготовить к тому, что будет дальше — и осторожно начинает поглаживать отчетливое очертание члена сквозь ткань. Неотрывно следит за чужой реакцией: взгляд Тоору направлен не то на тяжело вздымающуюся округлую грудь — все-таки она возымела куда больший эффект, нежели Маки могла предполагать — не то за ее руками, лениво исследующими его.  И это вполне удовлетворяет Хаттори.  — Сними с себя все, — на лице Тоору не отражается никакого дискомфорта, потому она мягко просит.  Зардевшись, Ойкава дожидается, когда Маки поднимется с него, и в несколько рваных движений спускает с себя шорты. Отбросив их куда-то на пол, нерешительно снимает и боксеры, обнажая налившуюся кровью плоть. Сам отползает обратно, к изголовью кровати. Девушка прикусывает губу от увиденного: лобок идеально выбрит, словно Ойкава догадывался, что стоит привести себя в порядок, а крупный член и красивые яички поблескивают, испачкавшись в предэякуляте. Ствол, такой же ровный и красивый, каким она себе его и представляла, соблазнительно жмется к животу, и Маки не может удержаться от соблазна взять его в рот. Она соскальзывает с насиженного места и осторожным движением раздвигает мощные мужские ноги, ложится между них. Сначала на пробу проводит пальцем по раскаленной коже. Легкая щекотка заставляет Ойкаву крупно вздрогнуть и скорчиться — это пытка для него. После опускает голову и приоткрывает губы. Обдает дыханием блестящую головку и нежно целует в нее, проводит языком. — Что ты делаешь? — шокированно спрашивает Тоору, мечущийся между желанием оторвать ее от себя и притянуть поближе, заставить взять поглубже.  Вид, открывающийся ему, шикарный, так что ко второму варианту он склоняется больше: любимая девушка, приподняв задницу, кружит ей, пока сама склоняется над его пахом и выглядит до одури великолепно. В ее глазах блестит жадность, а на устах блестит слюна, смешанная с его смазкой.  Это чересчур смущает. Такое впечатление, что обнажили его самую постыдную грезу. — Он красивый, — сквозь дымку в сознании произносит она и с азартом размашисто проводит по длине, несильно сжимая пальцы вокруг. — Не могу избавиться от искушения отсосать тебе.  Тоору в ответ ничего не может вымолвить, лишь закусывает губу, словно пытаясь понять как себя сдержать от проявления лишней напористости, и кладет ладонь на растрепанные волосы, поглаживая их. Очерчивает слишком мягко, чтобы можно было бы это воспринять за просьбу остановиться. Маки радуется тому, что ей дают зеленый свет на дальнейшие действия. Иначе осталась бы слишком огорченной.  Пожар внутри трепещет пуще прежнего. Девушка никогда от подобного не волновалась. Ограничиваясь поверхностным желанием достичь лишь своего удовольствия, она никогда не проникалась процессом, преследовала тот факт, что связь будет исключительно одноразовой, бесчувственной.  Но на этот раз так же выйти не могло. Маки слишком долго шла к этим чувствам, взращивала в себе томную страсть, чтобы показать ее кому-то по-настоящему стоящему, кому-то, кто точно оценит ее сердечный порыв.  Открыв рот настолько широко, насколько она может, пытается вобрать в себя толстый член. Медленно продвигается губами все ниже, помогая при этом себе рукой. Направляет в нужную сторону, дополнительно гладит, чтобы услада была сильнее. Чужая же ладонь то мягко давит, то собирает лезущие волосы.  Это так чертовски любезно с его стороны, — думается Маки. Она решается поднять глаза сквозь подрагивающие веки и видит отличную картину: раскрасневшийся Тоору выглядит жгуче, жаждуще.  Ему определенно нравятся действия девушки, потому она перехватывает член у основания и начинает надрачивать. Это порождает и реакцию: брови Ойкавы сводятся к переносице, а изо рта начинают доноситься измученные постанывания. Почувствовав, что головка задевает горло, Маки пытается расслабить его и проскользнуть еще ниже. У нее никогда не было в подобном опыта — блондинка и отсасывала крайне редко, не жалуя оральный секс. Но с этих пор минет полюбится Маки — уверена в этом. Ведь впервые не ощущает противного вкуса во рту — на этот раз он едва ли горьковатый. А член и его хозяин и подавно не вызывают чего-то негативного. Хаттори хочется довести Ойкаву до пика. Его отзывчивость не оставляет и шанса на игнорирование. Однако это слишком сложно: у Ойкавы самый большой на ее памяти. Стоит почувствовать рвотный рефлекс, девушка понимает — пока что не время экспериментировать. Она отдаляется и тут же заменяет рот на руку. Остервенело проводит вверх-вниз и подбирается к мошонке.  — Стой, — охрипший голос прерывает ее в тот момент, когда готовится излиться. — Я скоро кончу.  Маки, пытаясь восстановить дыхание, кивает и напоследок целует головку.  — Мне очень понравилось, — Тоору с восхищением смотрит на возлюбленную: с ее подбородка стекает слюна, едва окрашенная в розовый — бальзам для губ смазался — а потерянный взгляд заставляет умилиться.  Мужчина, более не зацикленный на своей обнаженности — кажется исчезновению его комплексов отлично поспособствовали — помогает ей подняться и бережно вытирает лицо.  — Я хочу тебя прямо сейчас, — шепчет он с придыханием, поглаживая нежное плечо.  Маки тихо угукает и подбирается поближе, позволяя продолжить обнажать себя. Останавливается прямо напротив лица мужчины и со странным удовлетворением наблюдает за поспешными движениями. Она хочет навечно запечатлеть в памяти тот момент, когда Тоору прижимается носом к ее животу, пока его руки стягивают последнюю одежду. Он выглядит безумно озабоченным, и ранее это не льстило, не пробуждало столько бешеного вожделения.  Стоит волейболисту приспустить трусики, за ними начинает тянуться тонкая ниточка смазки. Голова мужчины тут же отключается, он окончательно становится неспособным хладнокровно оценивать все происходящее: Маки понравилось ему отсасывать. Она, блять, хотела этого так же сильно, как он, что сама возбудилась.  Большим пальцем Тоору исследует женский лобок, такой необычайно мягкий, что мужчину пробивает желание доставить ей удовольствие в ответ, посадить себе на лицо и довести до эйфории одним лишь языком. Но понимает: лучше сделать это позже, после того, как приноровится к Маки и ее предпочтениям.  Скользит к набухшему клитору и любовно оглаживает его круговыми движениями. Услышав легкий стон сверху, Ойкава немного усиливает нажим, а другой рукой пробирается вверх по ребрам. Отлаживает очертание небольшого бугорка щекочущим касанием и улыбается — он хотел этого слишком долго.  Будучи подростком, волейболист считал, что пышная грудь ему будет нравиться всю жизнь. Однако на данный момент ему симпатизирует исключительно грудь Маки. Ведь так удобно умещается в его ладони. Он может ее несильно сжать и ощутить приятную мягкость чужого тела.  Маки от всех этих прикосновений сгибается едва ли не пополам, подается навстречу японцу и в поиске опоры хватается за его плечи. Впивается достаточно сильно, чтобы мужчина осознал — ему можно продолжать.  — Тоору, — тонкий голосок зовет его с такой нежностью, что кровь мужчины закипает в венах. Ему бы хотелось всегда слышать свое чертово имя именно с такой интонацией. Именно с такой мольбой в голосе.  Тоору нравится быть нужным Маки. Указательным пальцем он скользит дальше, собирая смазку. Ее слишком много, — мужчина нервно смеется от этого. Наткнувшись на вход во влагалище, аккуратно скользит внутрь, как бы переживая о чем-то — несмотря на все те видео, что Ойкава просматривал время от времени для снятия напряжения, и рассказы друзей, он совершенно не мог постигнуть, как правильно растягивать женщину перед половым актом, это казалось совершенно чуждым. Однако стоило ворваться в чужое пространство, Тоору начинает втягиваться в процесс, ему интересно. И кажется, будто ровно в этом месте сосредоточен весь жар женского тела.  Теперь он понимает: это ощущение вполне может вызвать у него зависимость. Слишком приятно и занятно. На пробу несколько раз вводит палец вплоть до костяшки и, не увидев никакого сопротивления со стороны девушки, добавляет и второй, не прекращая стимулировать клитор.  Блондинка, доселе пытавшаяся хоть как-то скрыть свои стоны, более не может сдерживаться. Томные вздохи слетают с губ Хаттори, когда подушечки задевают верхнюю стенку лона, оглаживают ее с точностью в том месте, от касаний к которому она быстрее начинает стремиться к пику.  — Хватит, пожалуйста, — жалобно просит девушка в попытке оттолкнуть мужскую руку от себя. Это выглядит несколько жалко: сама девушка дрожит и слезно поскуливает. — Хочу тебя внутри.  Когда Тоору послушно выходит из лона, Маки наконец позволяет себе расслабиться на короткий миг: это была слишком сладостная пытка, она не могла продержаться ни на мгновение дольше, а заканчивать так рано она не хотела, пускай тело и изнывало от жажды в продолжении. Все нутро Хаттори требовало достижения апогея при других обстоятельствах.  — Спасибо, — блондинка оставляет легкий чмок на чужой щеке, и, все так же опираясь о надежные плечи, перекидывает дрожащую ногу через Ойкаву. — Черт, — ругается мужчина. — У меня нет презерватива.  Маки коротко хихикает в ответ: несмотря на то, что сексом она занимается исключительно с использованием латексных контрацептивов, сейчас она не против попробовать без них. Дело определенно в мужчине.  И это все — неописуемое противоречие для уже выработавшихся стандартов — вновь не кажется странным и иррациональным. — Я сейчас на противозачаточных, — вовремя вспоминает Маки и желает как-то избавить партнера от беспокойства. — О, хорошо, — он неловко моргает, после чего тянет руку вниз и членом упирается в половые губы, медленно раздвигая их головкой. — Я боюсь сделать тебе больно, поэтому… покажи мне, как тебе нравится. Хочу знать, что доставляет тебе удовольствие.  Девушка согласно кивает, не в силах что-то вымолвить. Она невероятно тронута произнесенными словами. Та чуткость, с которой Тоору обращался к ней, не воспринималась в ее больной голове, искаженной различными извращениями, что над ней совершались. Художница не может догнать правильную нить, что поспособствует тому. Маки немного елозит бедрами, как бы подогревая интерес мужчины, после, почувствовав давление в нужном месте, начинает медленно опускаться вниз.  Изо рта девушки мгновенно вылетает протяжный стон — член с идеальным нажимом проходится по ее судорожно сжимающимся стеночкам, даря прекрасное ощущение наполненности. Она совершенно не в силах промолчать в ответ на все испытываемое удовольствие. Хочется поделиться тем, как ей хорошо.  Пчелы внутри нее превратились в чудесных бабочек уже давно. Похоже, они все то время просто скрывали свой истинный облик, желая показать всю свою черствость и даже деспотичность. Ждали кого-то, кто сможет отучить их жалить хозяйку и наносить ей непоправимый ущерб. Но только сейчас их тонкие и легкие крылышки стали плавно порхать, приобрели множество новых красок и стали значительно больше и здоровее. Они по-особенному щекочут живот, дарят непонятную, но безумно приятную эйфорию. Маки слепо, на уровне рефлексов, тянется к губам напротив, желая вдоволь искупаться в мужской ласке. Касается их нежно и томно, ждет, пока ее утянут в очередной сладкий поцелуй.  Будто без него она способна закончиться в этот же момент.  Тоору, перехватывая девушку за поясницу и помогая насаживаться дальше, открывает губы, позволяет чужому языку начать исследовать его рот. Он старается поддерживать один и тот же ритм, подается навстречу, когда девушка с силой сжимает волосы у него на макушке. Все идет ровно так, как они того и хотели: нерасторопно, с чувствами.  Мужчина укрывает ее собой, словно вновь отгораживая от мира вокруг. Обнимает благовейно, с придыханием. А жар в разбухшем бутоне от подобного впервые ощущается настолько сильно. Делает Маки невероятно нуждающейся и нетерпеливой. Она слишком сильно сжимается в тот момент, когда начинает двигать бедрами более остервенело.  Задыхаясь ни то от того, что мужские уста настойчиво пытаются завладеть ей, ни то от того, что то зерно хаоса, не дававшее покоя, наконец расцветает, оплетая все внутри. Контролирует ее мозг ровно так, как и было предначертано. — Возьми меня раком, — шепчет девушка сквозь рваные вздохи. Она понимает, что совсем скоро кончит, потому ей бы хотелось переместиться в ту позу, которая наиболее привычна. — Пожалуйста, — дополняет она, торопливо соскальзывая с паха.  Ощущение пустоты тут же поселяет зудящее разочарование. От него хочется поскорее избавиться, сменить на ставшую родной эйфорию. Ей слишком мало. Огорченно сжав бедро девушки, Тоору, сам находившийся практически на пике, берет инициативу на себя, когда видит, в каком она состоянии: выуживает подушку из-под себя и, мгновенно перевернув возлюбленную на живот, предлагает лечь поудобнее. Маки пользуется заботой и откидывается на мягкую поверхность.  Мужчина в это время приближается к соблазнительно округлившимся бедрам, нетерпеливо пристраивается сзади и охает, когда член вновь погружается в ее лоно. Угол проникновения сильно поменялся, и ему требуется несколько мгновений, чтобы справиться с новыми ощущениями — они в разы приятнее, чем были до. Он делает несколько пробных и неторопливых толчков, то оставляя внутри лишь кончик головки, то входя до упора, пока спина, изгиб которой выглядит невероятно живописно — свет эротично падает на выпирающий позвоночник и подсвечивает ямочки на пояснице. Тоору проводит по ним кончиками пальцев, довольствуется предоставленной возможностью погладить и приласкать красивое тело, а после смещает ладони на бедра и притягивает девушку поближе, при этом ускоряя темп. Маки кричит от того давления, что оказывается на матку. Боль разливается от живота по всему телу, заменяясь сладкой истомой тут же. Это невероятно восхитительное ощущение. Оно переливается за края чаши ее безумия, доводит до животной страсти. Заставляет бесконечно желать испытывать это вновь и вновь на себе. Тоору, аналогично, более не сдерживается. С его губ срываются рваные вздохи от того, как отлично жаркое влагалище сжимает и радушно принимает ствол. Они прямо поглощают его, затягивают в пучину шторма. Возгласы их удовольствия ритмично резонируют со звуком столкновения тел. Вскрики заполняют собой абсолютно все пространство, становясь с ним единым целым. Одинокие стены пропитываются жарким сексом, удовлетворенно принимают на себя весь льющийся экстаз. У Маки было предчувствие любви еще с самого начала, пускай и не знала об этом: она не успела испытать на себе всю суть родительской любви, так что не понимала каково это. До определенного времени ей это было чуждо. До какого именно — она не знает. Ведь то не была любовь с первого взгляда, возможно с четвертого или десятого — примерно тогда родился трепет от встреч и разговоров с Тоору. Маки влюблялась постепенно, искушалась перед густым и таинственным лесом, все хотела внутрь заглянуть. Это было неизбежно — она осмелилась заглянуть в самую гущу событий, пройтись по аккуратно вымощенным именно для нее тропинкам. Девушка нутром чувствует, что сопротивляться смысла нет — вся ее жизнь изменится, стоит позволить себе распасться на миллионы мелких осколков. Она примет новую форму — нужную, правильную. От Ойкавы пахло будущим. Безопасным, стабильным и оправдывающим все ожидания. Ведь он больше действовал, нежели говорил. Искал подходящие моменты и пользовался хорошим расположением ее духа, успокаивал, когда настроение было темнее тучи. Пытался найти подход и шаг за шагом завоевывал доверие своей надежностью. Тоору и сейчас вовремя подсовывает руку под грудь девушки, поднимает хрупкое тело на себя и крепко жмется грудью к хрупкой спине. Обнимает слишком испытывающе, как будто хочет поделиться своим теплом. Ощущение грязи более не беспокоит Маки: она всегда предпочитала, чтобы ее телом пользовались в тот момент, когда она не видит своего партнера, может спрятаться в волосах и подушках и побыть наедине с собой. Сохранить какие-то остатки души было важнее, чем запомнить своего партнера. Но сейчас она цветет. Отзывчиво двигает бедрами в такт, лопатками трется о любимого мужчину. Когда волейболист опускает руку вниз, к клитору, и начинает описывать круги вокруг него, девушка становится активнее. Извивается от удовольствия, подается навстречу. Ее не оставили в одиночку достигать своего пика, позаботились о том, чтобы оно было еще ярче. Так чертовски хорошо. — Тоору, — она вновь зовет его по имени, заводит ладонь к его лицу и просит наклониться к ней. — Я скоро кончу, — шепчет девушка, когда зубы несильно впиваются в ее шею, играючи изводят ее, а после язык зализывает это место, словно извиняясь. — Не останавливайся, прошу тебя. Концентрации едва ли хватает, чтобы хрипло протянуть жалобную мольбу. — Не собирался, — низкий голос обжигает чувствительную кожу, распаляя узел в животе. — Я тоже. Толчки становятся все агрессивнее, а член внутри отчаянно пульсирует, когда он нажимает на девичью щеку и тянется к уголку губ, чтобы поцеловать. Ойкава не смеет прерывать ее удовольствия, слушает истошные стоны, как единственную и неповторимую в своем роде песню. Она слух ласкает, отзывается под сердцем. Во время особенно глубокого проникновения, Тоору глухо выдыхает, обдает горячим дыханием покрытую испариной кожу художницы и изливается внутрь. С силой вжимается в изморенные бедра и едва ли становится способным отойти от своего самого лучшего урагана нахлынувших чувств. Маки заканчивает мгновением позже. Глаза ее закатываются так, что становится больно, а рот широко раскрывается в немом крике. От низа живота вмиг расползаются электрические разряды и наполняют каждый уголочек ее тела. Силы покидают японку, и она обмякает. Тоору поудобнее обхватывает безвольную Маки под грудь, не дает с жалким стуком свалиться на постель и гладит, параллельно что-то приговаривая. Однако продолжительный звон в ушах не позволяет разобрать ни единого слова. Маки забывается в чувствах и сильно дрожит, переживая свой самый блаженный оргазм. Она позволяет любить себя ровно так, как нравится им обоим. — Я хочу еще, — вяло заявляет Маки и тянется за полноценным поцелуем: глубоким и крышесносным.