disintegration // разрушение

______________________

КНИГА ВТОРАЯ: Тиран

______________________

Ремусу снился сон. Их было довольно много, они мелькали мимо его подсознания, будто он перелистывал страницы. В одном из них он сидел на облаке с Фабианом Прюэттом, из всех, блять, людей. Облако подплывало слишком близко к солнцу, и с одного конца начало обгорать — оно имело текстуру шерсти, звенело и скручивалось в сгоревший коричневый пепел. Фабиан погрузился в пламя, хоть и ушел мирно, в то время как Ремус пытался отползти назад, но врезался спиной в дерево. Это была береза. Кора была бледно-белой, но по ней вниз стекала красная кровь, сочась из центра и капая ему на затылок. Его клинок торчал из середины ствола, покрытый алой пеной. Он встал и вытащил клинок. Мгновение смотрел на него, а затем развернулся и вонзил его прямо Сириусу в живот. Он распался. Так просто. И Ремус остался один. А потом он падал, и падал, и по какой-то причине там была Доркас. И лоб у него был теплый — но не такой, как у Лили, — челюсть напряжена — но не так, как у Сириуса, — и с прерывистым вздохом он приземлился в своей постели и распахнул глаза. Он был не один. Ему потребовалось целых десять секунд, пока он моргал в бреду, когда прохладная, успокаивающая рука легла ему на лоб, чтобы он осознал, что Доркас действительно здесь, и что она не была сном. — Привет, — нежно сказала она; в комнате было темно, но дневной свет пробивался сквозь щели между занавесками. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, рядом с его кроватью, но, когда он проснулся, придвинулась ближе и положила руку ему на плечо. — Доркас? — пробормотал он. Его горло было как наждачная бумага. — Доброе утро, — сказала она, улыбаясь. — Ты немного выпал. Он поднял руки, чтобы потереть лицо, и воспоминания хлынули обратно по одному переполненному каналу, борясь друг с другом, чтобы добраться до его языка. — Немного? Она посмотрела на часы. — Около восемнадцати часов. Он моргнул. Губы у него пересохли, шея затекла, и, казалось, он чувствовал так много, что не чувствовал вообще ничего. — Господи, — простонал он, снова закрывая лицо руками. — Черт. — Да. Он крепко зажмурил глаза и попытался успокоить свои бешено скачущие мысли, и... — Мэри, — прохрипел он, и ее имя заползло в его пустынный рот, вытянутое присутствием двух людей, которые любили ее больше всего на свете. — Мэри была там. Доркас кивнула. — Я знаю. — Она… она… — Она в порядке, — быстро сказала Доркас. — Она здесь. Вообще-то, Мэри была здесь со мной всего час назад… думаю, она внизу. Ремус сделал глубокий вдох и почувствовал, как тот оцарапал стенки его горла. Он слегка кашлянул. Сириус, Лили, Сириус, Лили, Сириус, Лили… — Пандора, — сказал он, пытаясь сесть. — Боже, Малфой… Доркас, он укусил ее... Доркас протянула руку, чтобы помочь ему подняться, а другую — чтобы успокоить. — С ней тоже все в порядке. К тому времени, как мы нашли ее, она была без сознания от потери крови, но уже поправилась. Ей нужно отдохнуть пару дней, — и затем, как будто почувствовав его беспокойство, она сказала: — они оба живы, Ремус. Он перестал дышать. — Оба? — Да. Все еще без сознания, но живы. Он невольно сделал резкий вдох. Имя сорвалось с его губ, будто оно должно было быть произнесено. — Сириус жив? И, проявив неожиданные эмоции, Доркас рассмеялась, и глаза ее засияли. Она кивнула. — Мы понятия не имеем, как, — сказала она, все еще улыбаясь и выдувая воздух из щек, — но да, он все еще борется. Этот человек отказывается умирать. Ремус прерывисто выдохнул. Ему потребовалось мгновение, чтобы настроить себя, заключение в этой комнате, заключение в эти защитные барьеры, пятеро рассыпались, как сбитые шахматные фигуры, все в порядке, опасность устранена. И все же та его часть, из-за которой дрожали пальцы под одеялом, казалось, не хотела успокаиваться. — Ремус, — начала Доркас, как будто она подводила к вопросу, и он знал, они были в темноте, а у него был свет в кулаке. — Лили, — сказал он, внезапно придя в отчаяние, когда воспоминания встали на свои места, как будто их бросили в его мозг; временная шкала была похожа на сломанный железнодорожный путь от одного события к другому. — Лили — феникс. Доркас, она феникс. Каждый мускул на лице Доркас расслабился. — Она кто? — Феникс, — взмолился он, хватая ее за руку, чувствуя себя на грани истерики под тяжестью пламени. — Она... она превратилась в огонь, Доркас, у нее были крылья, она... — В огонь? — спросила она. — Как лес не сгорел? — У нее был контроль, — тихо сказал Ремус. — Или... я не знаю. Он не был опасным. Она что-то сделала с Сириусом. Она была огнем, Доркас, она была огнем... — Я верю тебе, — сказала она, наклоняясь вперед и кивая. — Я верю тебе, Ремус. Он на мгновение замолчал. В комнате воцарилась тишина, свет приглушен. — Ты когда-нибудь раньше охотилась на феникса? — тихо спросил он. — Нет, — сказала она. — Ты? — Я даже никогда... — Ремус сглотнул, потирая пульсирующую голову. — Я имею в виду, я не знаю никого, кто бы это делал. — Я думала, они вымерли. — А Грюм думал, что василиски вымерли, — пробормотал он, немного отключаясь. Он почувствовал, как она кивнула, сбоку от него. — А потом мы убили одного, — закончила Доркас. Он моргнул и снова посмотрел на нее. Она все еще была немного заплаканной. На ее щеке появилась новая аккуратная рана, которую, очевидно, обработали, но она не зажила. Доркас вздохнула. — Боже, я рада, что ты проснулся, — сказала она, придвигаясь ближе и заключая его в крепкие объятия. Казалось, он выдохнул напряжение, закрыв глаза, когда обнял ее и уткнулся лицом в ее шею, наслаждаясь ее комфортом. — Я думала... я не знаю. Вы все так лежали. Это было ужасно. И Мэри... — Она проснулась? — спросил Ремус, отстраняясь и кладя руки ей на шею. Доркас кивнула. — Где она? Я хочу ее увидеть. Он попытался встать с кровати и чуть не упал. — Воу, — сказала Доркас, подхватывая его, когда он слегка повалился ей на грудь. — Помедленнее, Ремус. Дай своим ногам шанс проснуться. Он выпрямился, опираясь на ее руки, лежащие у него на талии. Он нахмурился. — Мне приснился Фабиан, — пробормотал он. Его глаза снова сфокусировались на ней. — Фабиан Прюэтт. Уголки ее губ приподнялись. — Это... возможно, и не было сном, — сказала она. — Он прибыл вчера. Сразу после того, как мы ушли. Ремус побледнел. — Он здесь? — Да. Как и Карадок. — Они... что? Доркас рассмеялась и взяла его под руку, изо всех сил стараясь удержать его на ногах. Они направились к двери. — Мы не знали, что они придут. Очевидно, они не могли пройти мимо оберегов — Бенджи и Гид пошли им навстречу. Все объяснили. Они пробыли там несколько часов, Джеймсу пришлось пойти и пустить их, чтобы они могли пройти через защиту. Очевидно, теперь они не могут уйти. — Блять, — выдохнул Ремус. — Значит, мы делаем это? Мы приглашаем охотников внутрь. Она пожала плечами, пинком закрыла за ними дверь в его комнату и повернула его налево. — Мы делаем все, что в наших силах. Фабиан жил комнате с несколькими молодыми охотниками — вообще-то, ровесниками Питера — которых, как он думает, сможет заполучить в команду. — Питер, — внезапно сказал Ремус. — Как там Питер? Она посмотрела на него и сжала губы в мрачную линию. — Насколько я знаю, он вернулся в Германию, и его лечат в частной клинике. Я пыталась отследить Грюма, но он направил меня в HI2, а когда я попыталась отследить Дамблдора, меня полностью оборвали, так что... Она вздохнула. Ремус промычал, кивая, а затем жестом попросил ее продолжать. — Ах, да, о чем я… Гидеон хочет связаться с Молли и ее окружением. — Она повернула их направо по коридору, который вел к лестнице. — Но Перси ему не позволяет. О... — выдохнула она, очевидно, упустив какой-то момент в своем повествовании. — Боже, воссоединение Перси и Фаба было таким милым. Было типа около трех часов ночи. Они оба плакали. Гид плакал. Я плакала. Перси всегда был ближе к Фабиану, помнишь? Он был опустошен, когда тот умер. — Я помню, — пробормотал Ремус, облизывая губы и вспоминая, как столкнулся с Фабианом меньше чем через полгода. Именно так он узнал о смерти Перси. Он провел выходные, пытаясь утешить его в Кенте. — И у нас появилось несколько новых вампиров, — оживленно сказала Доркас, и Ремусу показалось, что она говорит это просто для того, чтобы заставить его двигаться дальше, но он позволил ей. — Те, что из отеля? Сивилла — кажется, так — звонила сегодня рано утром. Их там целая группа — может, пятнадцать? — которые хотят прийти и помочь в битве. — Кто говорил с ними? — спросил Ремус, вспомнив, что Сириус был тем, кто отвечал за большинство каналов связи в этом месте и за его пределами. Доркас повернулась к нему и просияла. — Марлин, — сказала она, и они достигли лестницы. Доркас первой спрыгнула вниз пружинистым шагом, потянув Ремуса за собой. — Пока что она взяла на себя все обязанности связиста и вампирской хозяйки. Ну, в смысле, это было только сегодня, но именно она говорила с ними и договаривалась, и она была гостеприимна по отношению к Фабу и Карадоку. Она великолепна. Конечно, Мэри помогала — ты знаешь Мэри, она самый организованный человек, которого только можно найти, — они великолепны вместе. Я думаю, Джеймс и Марлин как бы неофициально взяли на себя обязанности Сириуса. Джеймс разбирается с тем, что происходит здесь, Марлс разбирается с поступающими, знаешь. — Взяли на себя? — спросил Ремус; они добрались до подножия лестницы, и он остановился, повернувшись к ней лицом. — Как… как долго, по их мнению, он будет выведен из строя? Выражение ее лица дрогнуло, и она глубоко вздохнула. — Ну... они не знают, Ремус. Никто никогда не выживал после яда василиска. А он один из старейших чистокровных... мы не знаем, какой у него выработался иммунитет, как яд сработал на нем по-другому, не как на обычных вампирах. А теперь ты говоришь, что он выжил из-за чего-то, по сути, недокументированного, так что нам придется... выяснить, что это, как это; принять во внимание скорость исцеления... — Она вильнула с ним вправо и повела к кухонной двери. — Я имею в виду, феникс... феникс, мать твою. Она отпустила его, чтобы открыть дверь, все еще бормоча себе под нос. Комната была заполнена до отвала. Ремус узнал большинство людей там, все они были посторонними членами ордена или ведьмами из ковенов, которые собрала Пандора — сама Пандора сидела на краю стола, выглядя немного потрепанной, но в остальном в порядке, — и каждая голова и пара глаз были обращены к ним. Только несколько из них имели значение. Было тихо. А потом: — Вон, — сказал Джеймс, вставая так агрессивно, что его стул заскрежетал по полу. Марлин встала за ним. — Все вон. Лишь несколько человек двинулись с места. Некоторые из них настороженно переглядывались. — Вон! — прогремел он, нахмурившись и указав на дверь. Доркас и Ремус отступили в сторону. — Все, идите, валите, убирайтесь. Все они вышли группами. Фрэнк и Алиса Лонгботтом тепло улыбнулись Ремусу, выходя рука об руку, а Джул, затененные Поппи и тремя младшими ученицами ведьмочек, ухмыльнулись и кивнули. Квартет детей ушел последним; Изабелла ухмыльнулась ему и, прежде чем он успел возразить, крепко и невероятно коротко обняла, сказав: «Я рада, что с тобой все в порядке, caçador», а затем ушла вместе с Оливером. Перси улыбнулся ему и деловито кивнул, но Астория задержалась. Она была последней из всех, стояла примерно в двух футах от него — ближе, чем когда-либо, кроме тех случаев, когда они дрались, — и колебалась. — Тория? — мягко сказала Марлин, положив руку ей на плечо. Молодая девушка сглотнула, настороженно посмотрев на нее, а затем снова на Ремуса. Она мило улыбнулась ему. — Я тоже рада, что ты в порядке, — легкомысленно сказала она, прежде чем повернуться и выйти из комнаты так быстро, как только могла. Сердце Ремуса растаяло, но у него не было возможности обдумать это, когда: — О, Боже, — сказала Марлин, обнимая его. — Черт, я так волновалась за тебя. Ремус усмехнулся и отпустил руку Доркас, чтобы обхватить руками Марлин. Она была маленькой — ниже его, но не крошечной — и, хотя Ремус чертовски хорошо знал, что она была силой, с которой нужно считаться, она всегда чувствовалась довольно изящной и хрупкой в ​​его объятиях, и он прижимал ее к себе, будто это она была ранена, а не он. Он прижимал ее к себе и понимал, какой защитой окружали ее Джеймс и Сириус, несмотря на то, что она могла постоять за себя, возможно, так же хорошо, как и они. Как она заставляла любить ее, даже не осознавая этого. Пока ты не убьешь за нее; пока ты не умрешь за нее. И пока ты не поймешь, что она сделает то же самое для тебя. Он прижал ее к себе, вдохнул ее запах. — Я в порядке, Марлс, — сказал он, и она отстранилась, светловолосая и с яркой улыбкой; ее взгляд метнулся к Доркас и обратно, но прежде чем она успела что-либо сказать, Джеймс оттолкнул ее в сторону и заключил Ремуса в более грубые, но все еще нежные объятия. — Рад видеть тебя на ногах, — сказал он. — Там наверху ты выглядел как труп. И даже не привлекательный. Ремус отстранился и искренне рассмеялся. — Здорово, Джеймс. Здорово. Джеймс ухмыльнулся, прежде чем повернуться к Марлин и сказать что-то вроде: «Иди приведи их», но Ремус не понял, кого их и откуда Марлин должна их привести, потому что к нему уже приближалась Мэри Макдональд — уставшая и измученная, но любящая, как всегда. Они встретились посередине. — О, Боже, — выдохнул Ремус в ее волосы. Она обняла его за талию, положив голову ему на грудь, а он положил на нее подбородок. От Мэри всегда пахло ванилью и кокосовым маслом. Как болотистая земля и дым, окутывающий все это одновременно. — Привет. — Привет, — сказала она; или проскулила. Ремус отстранился и посмотрел вниз, чтобы увидеть, что она плачет. — И чего ты ревешь? — сказал он, чувствуя, что сам немного задыхается. Она пожала плечами, слезы текли по ее щекам, и Мэри снова прижалась к нему. — Просто скучала по тебе, — сказала она. — И я так волновалась... — она шмыгнула носом, сжимая Ремуса немного крепче. — Волновалась, что... что я... — Нет, — твердо сказал Ремус, тверже, чем все, что он знал. — Нет, это не из-за тебя. Послушай меня. Мэри? — Он обхватил ее лицо обеими руками. — Ты была просто, блять, великолепна. Абсолютно изумительна, ладно, как всегда. Она рассмеялась, кивая. Ремус знал, почему она беспокоилась. Запрещенные проклятия открывают возможность высосать энергию из всех присутствующих, когда в ведьме ее недостаточно. Но это была неправда. Он собирался рассказать им, что произошло. — О, иди сюда, — смеясь, сказала Мэри; Ремус не понял, с кем она разговаривает, пока не опустил глаза и не увидел, что она смотрит прямо ему за плечо. Он повернулся как раз в тот момент, когда Доркас (которая, вероятно, была готова взорваться, если бы ее не пригласили в этот самый момент) подскочила к ним, улыбаясь шире, чем он видел за долгое время, и они оба отцепили по одной руке, чтобы поприветствовать третий кусочек пазла, который упал на грудь Ремуса с громким счастливым вздохом. — Боже, я так сильно люблю вас обоих, — тихо пробормотала она, уткнувшись лицом в волосы Мэри. — Так сильно. — Я скучала по вам, идиоты, — ухмыльнулась Мэри. Они оба слегка отстранились, так что оказались в своего рода кучке. Ремус не мог перестать улыбаться. — Я тоже скучала по тебе. — Вы должны быть в Техасе, — сказала Мэри, обвиняюще шутя и толкая их обоих в плечи. Ремус рассмеялся. — А ты должна быть в Болгарии. — Думаю, это моя вина, — протянул кто-то новый за спиной Ремуса. Все трое оживились и повернулись к двери. Его легкие сжались. Боже, Регулус был похож на Сириуса еще больше, чем на фотографиях. Они не были близнецами, очевидно, но сходства имелись: у них был одинаковый цвет глаз, одинаковый нос, хотя у Сириуса он чуть длиннее. Губы Регулуса были более тонкими, челюсть немного шире, но структура костей была такой же. То, как росли их брови, то, как посажены уголки их глаз. Разрез его скулы был ниже, чем у Сириуса, но все еще был. Изгиб его губ был немного деформирован, но следовал той же схеме. Он моргнул, и его глаза были ледяными, и они двигались. Было странно видеть его в движении, эту загадку. Обе девушки отстранились от Ремуса: Доркас выглядела слегка настороженной, но Мэри улыбнулась. Она повернулась к нему. — Ремус, — сказала она, когда Регулус сделал шаг вперед. Андромеда вошла в комнату позади него, за ней Тед. — Это Регулус Блэк. Регулус, Ремус Люпин. И если линия подбородка, губы и нос никак его не выдавали, то отличие Регулуса от Сириуса заключалось в том, как он себя держал. Он был меньше, каким-то образом, хотя был не так уж и далек от роста Сириуса, но все же был маленьким. Сдержанным. Он занимал меньше места в комнате и, казалось, намеренно делал все остальное более привлекательным, чем он сам. Он предполагал, что имело смысл, что Сириус тренировался быть больше, чем он есть, в среде, которая будто наступала на него и бросала вниз, как муравья под чей-то ботинок. А Регулус успокаивал воду, сливаясь с разбивающимися волнами. Позволяя большим перекидываться через его голову и задерживая дыхание, чтобы они лежали поверх него. Он вспомнил, что Беллатриса сказала о нем — она назвала его верным слугой, своим достойным младшим кузеном. Значимость Сириуса стала для него слишком большой. Пятьсот лет работы сыщиком — имея храбрость быть сыщиком в первую очередь — изменили то, как он представлял себя, предположил Ремус. Значимость вошла вместе с ним тихо, с покорностью, и когда Регулус слегка шагнул вперед, протягивая руку, это было предложение, а не приказ; и все же у Ремуса сложилось впечатление, что это, блять, мог быть и приказ, чтобы его настроение не изменилось, как штормы, которые опустошают побережье, приносимые ветром с земли, непохожей на эту. Ремус пожал его руку, пытаясь составить собственное мнение вместо того, чтобы сравнивать его с Сириусом, и обнаружил, что не может сделать этого, поскольку вампир лежит без сознания наверху, в то время как его брат стоит здесь и является всем, чем он не был, и ничем из того, чем он был. — Приятно познакомиться, — тихо сказал Регулус, когда они пожали друг другу руки. — Я много слышал о тебе. — И я о тебе, — сказал Ремус, обнаружив, что не может заставить себя улыбнуться. Изогнутые губы Регулуса были вмятинами на чистом алебастре. Это было почти тревожно. — Думаю, нам всем придется многое объяснить, — сказала Мэри. Она была совершенно права. *** Место во главе стола осталось свободным. Слева сидел Ремус. По левую руку от него Доркас, рядом с ней Марлин. Справа от него Джеймс. Напротив — Регулус. Регулус Блэк, Андромеда Тонкс справа от него, Мэри Макдональд слева. Пандора рядом с Мэри. Тед рядом с Андромедой. Самая старая вампирша в комнате сидела излишне близко к своему кузену, будто она была в шаге от того, чтобы оторвать голову любому, кто посмеет плохо на него посмотреть. Никто не упоминал, но все чувствовали пустоту во главе стола. И никто не упоминал, но все чувствовали отсутствие рыжей мины рядом с Джеймсом. Ремус, в порыве понимания, осознал, что это их ядро. Ядро всей их операции. Эти девять человек (Тед, возможно, по простой ассоциации) и их два дополнительных сердца, бьющихся в комнатах наверху. Приоритетов не существовало, это была их головоломка, все части вырезаны естественным образом. Это был беспорядок и это было нестабильно, у них не хватало одной части, которая держала все это, и одной части, которая, во взрывном откровении, делала все осмысленным, но они были бок о бок. Ремус был совершенно уверен, что они будут бок о бок до конца этой войны и долго после нее. Эти девять человек и две ладони, которые они держали. В его отсутствие в комнате было тихо. Марлин, да благословит ее Бог, взяла бразды в свои руки, и сделала это смело. — Ладно, — сказала она. Все взоры метнулись к ней. Она прочистила горло и подняла голову. — Я думаю, нам следует начать отсюда и двигаться в обратном направлении, пока что. Начать с более неотложных и срочных проблем. Маршрут естественным образом распределился между двумя парами: Мэри и Регулусом, Лили и Сириусом. Он предположил, что это мог быть любой из них — Бог знает, обе парочки были неотложными проблемами, — но она повернулась к нему, и она знала, что вампир, который должен был быть мертв, и человек, который не должен был быть в состоянии спасти его, вероятно, были немного более неотложными, более срочными. Он посмотрел на Доркас. Она на мгновение пожала плечами. Не было простого способа подвести к этому, поэтому он просто сказал. — Лили — феникс, — произнес Ремус монотонным голосом; в этот момент он понял, насколько грубо это звучит. Словно он позволил ее огню окутать его голосовые связки до точки повреждения. Возможно, это был сон, или дым, или боль — все три казались реальными. Он прочистил горло. Все челюсти отвисли, но только у двоих проявилась инстинктивная реакция; он предположил, что вполне логично, что это ведьмы. — Феникс… — прошептала Пандора, слегка покачав головой. — Они, как предполагается, вымерли. — Как и василиски, — указала Доркас. У Мэри слегка отвисла челюсть. — Настоящий феникс? — сказала она. Ремус был уверен, что видел в ее глазах проблеск волнения. — Как который... в огне... — Да, — сказал Ремус. Вышло резче, чем он хотел. Она закрыла рот. — Ремус, — мягко сказал Джеймс рядом с ним. Как будто он знал, что нужно быть осторожнее. — Можешь ли ты, если не затруднит, рассказать нам, что именно произошло, пожалуйста? По крайней мере, все, что произошло за пределами сознания Мэри. Чтобы мы поняли всю историю. Он кивнул, хотя внезапно почувствовал себя невероятно маленьким, когда все глаза были устремлены на него. И в горьком потоке ясности он понял, что хотел бы, чтобы Сириус тоже был здесь. Его взгляд, направленный на него, был, по крайней мере, знаком. Он был желанным. Он потер виски. — Люциус и Сириус сражались, — медленно сказал Ремус. Он решил держать глаза закрытыми. Казалось, так было легче визуализировать. — И дневник был... было слишком поздно, я понял, что мне нужно его уничтожить. И я не... у меня не было моего клинка, — он глубоко вздохнул. — Я потерял его на поляне, и Люциус наступил на него. Он взял его. Они сражались, яд к яду. Сириус двигался так быстро, что мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он пытается подставить ему подножку. Мне потребовалось время, чтобы понять, когда он упал. И Люциус был на земле. Глаза Ремуса резко распахнулись. Он больше не хотел визуализировать. — Сириус снес ему голову клинком, — сказала Доркас. — Так? — Рукой, — поправил Ремус, и после общего резкого вдоха он понял, что они визуализируют это за него. — И это было потом. Малфой ударил его ножом, а затем... затем он снес ему голову. Все это было так быстро. Он грубо потер руками лицо и безжизненно положил их на стол. — Он бросил мне клинок другой рукой, и я без колебаний вонзил его в дневник. Меня отбросило через поле, и к тому времени, как я подполз к Сириусу, он был уже наполовину мертв. Он не был полностью уверен, почему, но, задыхаясь, он поднял глаза и встретился с Регулусом. Он не мог понять его взгляд. Он был отчужденным, без каких-либо чувств; никаких эмоций, которые он мог бы увидеть. Мир стал черно-белым, когда Ремус окинул его взглядом, оценивая, и почти сразу заметил это. Работа его челюсти. То, как его губы были слегка приподняты — не в улыбке, а, скорее, в гримасе, и даже тогда это было более или менее незаметно — из-за того, как он скрежетал челюстью, напрягая мышцы лица, чтобы заставить ее работать. Черта, которая была и у Сириуса. Как будто скрежет его челюсти был единственным, что удерживало его от того, чтобы открыть рот и разразиться пламенем. Позволить ему сжечь их всех заживо, при условии, что Том Реддл не сожжет их первым — или, скорее, Лили Эванс, ее шелковые волосы вокруг их обугленных глоток. Ремус сглотнул. Он продолжил. — Он... гм, — он слегка кашлянул, отрывая взгляд от Регулуса. — Он умирал. И Том Реддл должен был прийти. Я думал, что умру. Я принял это, но он так и не пришел. — Он был недееспособен, — объяснила Марлин. — Когда вы уничтожили крестраж. Он был слишком близко. Это вывело его из строя на достаточно долгое время, чтобы Регулус добрался до него, и... это дало нам время. Ремус посмотрел на него. Регулус решительно уставился взглядом в стол. Поэтому он повернулся к ней, отмотав назад, чувствуя, как шестеренки его мозга шевелятся и паутины рушатся. — Так, значит, он может их чувствовать? Когда они уничтожаются? На лице Марлин отразилась неуверенность, и она с тоской посмотрела на Пандору, которая глубоко вздохнула и приняла эстафету. — Вообще, он не должен, — медленно произнесла она. — Традиционно крестражи изготавливались либо ведьмами, либо людьми с источником энергии, полученным от ведьмы. В книге, которую ты нашел, и в двух из найденных мной записей нет, ничего о последствиях создания их вампиром, — она сделала еще один вдох и слегка нахмурилась, на ее лице была неуверенность. — Моя гипотеза в том, что он чувствует их, потому что он — источник энергии, и он пытается восполнить себя. Крестражи — это изобретение ведьм, и поэтому ведьмы, которые их создают, черпают из своей собственной силы и используют ее, чтобы разделить свою душу, но это также разделяет их магию. Это иссушает их. А магия ведьмы не совсем создана для того, чтобы ее разделяли, но крестражи это и делают, верно? Но Реддл вампир. Его одноразовый трюк — это его продвинутое исцеление, его постоянно пополняющийся источник темной магии, буквально текущий по его венам. Вполне логично, что он будет больше настроен на части своей души, которые не находятся внутри него, потому что его тело пытается восстановить их каждый день. Ведьма с раной должна приложить усилия, чтобы закрыть ее, но тела вампиров делают это самостоятельно; чем он ближе, тем больше его тело пытается заживить рану. И, таким образом, тем сильнее это влияет на него, когда рана... вскрыта. — Так, — задумчиво произнесла Доркас. — Если крестражи для него как… раны, как вы думаете, если бы мы собрали их и уничтожили все сразу, это нанесло бы ему достаточно непоправимый ущерб, чтобы снова отправить в спячку? Рот Пандоры слегка приоткрылся; она прикусила нижнюю губу. — Я... может быть? — сказала она, пронзительно взвизгнув. — Я не думаю, что эта теория достаточно весома, чтобы она того стоила... и он должен был бы находиться в непосредственной близости, я очень сомневаюсь, что он сможет почувствовать разрушение своих крестражей за сотни миль... но, — она резко выдохнула. — Если бы все переменные сложились, то я бы сказала, что этого могло бы быть достаточно, чтобы по крайней мере ослабить его настолько, чтобы кто-то достаточно сильный мог бы легко уничтожить его. Навсегда. Доркас медленно кивнула. Ремус видел, что она разрабатывает стратегию. Он нахмурился. — Но, типа, было бы слишком безрассудно держать их неуничтоженными, пока мы ищем остальные, основываясь на плане, который может сработать, а может и нет, верно? — сказал Ремус. Он чувствовал, как его охотничий мозг начинает работать. — Я имею в виду, мы даже не знаем, сколько их... — Шесть, — вставил Регулус. В комнате повисла ледяная тишина, и они с Ремусом снова встретились взглядами. Он прочистил горло. — Их шесть, — спокойно сказал Регулус, и это, казалось, было известно всем, кроме Ремуса. — Семь частей его души существуют в разных местах, включая осколок внутри его бессмертного тела. Наступила гробовая тишина, и Ремус понял, что ему пора нарушить ее. — Ладно, — тихо сказал он, — отлично. Это та часть, где ты мне рассказываешь, где, черт возьми, ты пропадал восемь лет? Регулус моргнул и открыл рот — если бы Ремус не знал его лучше, он бы сказал, что уловил его (конечно, неуместную) агрессию по блеску глаз и тому, как заходила его челюсть, — но ему не дали слово. — Нет, — с силой сказала Пандора. — Ты не закончил рассказывать нам о том, что случилось с Лили. — Она феникс, — взволнованно сказал Ремус. — Она сгорела. Она... — и, ох, он увидел, где был пробел в повествовании. Увидел, где были симптомы, проявления и качества феникса, которые искали Пандора и Мэри, и увидел, что ему нужно отдать это более знающим — ведьме, которая знает все, и ведьме, которая управляет огнем, — чтобы двигаться дальше. Он грубо провел двумя руками по лицу и прочистил горло. — Извините, — хрипло пробормотал он, и Марлин сочувственно щелкнула языком. — Все в порядке, Ремус, — тихо сказала она, оглядываясь через Доркас, чтобы посмотреть на него. — Ты пережил ужасный опыт. Не торопись. И Ремус не прослезился, но почувствовал, как это поднялось к его горлу, желчь или сожаление. Он одарил Марлин неким подобием кривой улыбки, которую только мог состряпать, и не упустил из виду, как Доркас переместилась, чтобы прижать свое плечо к его. Он закашлялся, чтобы прочистить горло еще раз, и несколько раз взволнованно постучал пальцами по столу. — Она сказала, что Поппи перенесла ее через портал, — начал он и посмотрел на Пандору, которая кивнула в знак согласия. — Сначала она исцелила тебя... — Я тоже была без сознания, — сказала Пандора с чувством благодарности. — Заклинание разбилось. Вероятно, она спасла мне жизнь. Он потратил мгновение, чтобы осмыслить это. Это был момент признательности. — Она будет очень рада это услышать, — тихо сказал Ремус, и Пандора улыбнулась ему. Он был благодарен ей больше, чем она могла знать. Он разрушил чары и вновь прочистил горло, чтобы закончить свой рассказ, прежде чем эмоции поглотят его целиком. — Она задыхалась, — наконец сказал он. — И горела, типа, раскалялась докрасна, а Лили всегда кипела, с тех пор как я ее знаю, но я даже не мог к ней прикоснуться. И я думал, что она просто паникует, потому что Сириус умирает, а ей на него не все равно, но я не… я имею в виду, это просто охватило ее. — Он поднял глаза, и обе ведьмы выглядели все более вовлеченными в историю. Рот Мэри был слегка приоткрыт. — Огонь заменил ее волосы. Он типа как... лизал ее руки... и это было странно, потому что ее руки были там, но в то же время их не было. Они были просто охвачены огнем, и она держала обе свои горящие руки на ране Сириуса. Но они не обжигали его. Было так жарко, что мне пришлось отодвинуться, но он совсем не горел, — он рассеянно щелкнул одним пальцем и посмотрел вниз, чтобы закончить. — Огонь рассеялся, и рана, казалось, стала выглядеть лучше. И они оба были живы. Это... это последнее, что я помню — я знал, что они оба живы. Это все, что меня волновало. Он затих, но за столом осталась напряженная, ощутимая энергия. Никто не говорил. Пандора тихо выпустила из легких воздух, который закружился, словно болезнь, и он был тяжелым и теплым; парил рядом с тяжестью их открытия, горячей и опасной, как огонь, который поднимался по рукам Лили и овладевал ею, девушкой, мифом и линиями, которые размывали их между собой. Ремус опасно скинул это на остальных. Он затих. Мэри заговорила первой. — Ее сестра умерла, — медленно проговорила она. — Да? Ремус нахмурился, но кивнул. — И ее втянули в войну, в которой ей, казалось, не место, — продолжила она. — На нее — и, извините, если я ошибаюсь, меня только проинформировали — напали в больнице, верно? Вы с ней убили мужа Беллатрисы Лестрейндж. И, ох. Ох, черт. — Ее глаза были красными, — пробормотал Ремус, отключившись, едва громче шепота. Он знал, что все вампиры могли его услышать, но Мэри нахмурилась. — Что? — В больнице, — сказал он, сосредоточившись на трещине в столе перед ним. — Когда мы сражались с вампиром. Мы встретились взглядами через ее плечо, и ее глаза были кроваво-красными. Лицо Мэри сначала было бесстрастным, а затем она кивнула. — И она в последнее время стала более горячей, чем обычно, не так ли? — сказала она, и Ремус кивнул в ответ. — Я думала, она просто слишком много времени проводит у огня, — сказала Марлин как бы между прочим. Доркас хихикнула. — Иногда это случается с нами, — пояснила Мэри. — Мы огненные ведьмы, очевидно, это немного другое, но я думаю, что выпуск феникса должен совпадать с... моментом, когда у тебя внутри так много всего и с тобой так много всего происходит, что ты больше не можешь все контролировать. Это может накапливаться месяцами. В Болгарии я участвовала в лабораторном исследовании ведьм со специализацией и детской травмой. Моим контрольным соперником была огненная ведьма с Ямайки, которая... ну, знаете. (Не видела, как ее родители умирают, и не сжигала их убийц дотла — вставка здесь.) — В любом случае, зависимой переменной был их результирующий уровень контроля, и была разница. Вы можете уравновесить только определенное количество против своей сущности; переборщите, и это поглотит и вас. — Ее отец погиб в пожаре дома, — сказал Ремус, — когда ей было восемь. Они думали, что это был взрыв от его опытов. Химический пожар — они не могли его потушить три дня. Может ли это... Пандора ахнула, и все глаза обратились на нее. — В Рочестере? — спросила она, и Ремус сразу понял. — Это был проклятый огонь, — сказал он. — Да? — Я помогала его тушить, — сказала она. — Семья Блэк послала нас, чтобы мы раздобыли образец. Бог знает, для чего им это было нужно, — она оборвала себя, покачав головой в недоумении. — Блять, я знала, что это не нападение ведьмы. Я знала. Это было по-другому. Это редкость, но… но, исторически, фениксы могут вызывать Адское пламя без использования заклинания. Вся суть в том, что оно проклято магией, но они могут его создать. — Значит, ее отец был Фениксом? — спросила Доркас. — И он мог покорить Адское Пламя?! — воскликнула Мэри, невероятно возмущенная. — Очевидно, не очень хорошо, — заметил Джеймс себе под нос. Он почувствовал, как Доркас подавила смех. — И стресс от войны активировал ген, — сказал Ремус. Он не знал многого о фениксах — вся информация, которая была у бюро о них, была устаревшей, в основном полученной из мифов или легенд, учитывая, что они, как предполагалось, вымерли. Но было одно, что он знал наверняка. — И фениксы — прирожденные целители. Ремус говорил, что это не ее война, что в нее не нужно втягиваться, но, возможно, это была ее война больше, чем чья-либо еще. Что это было ее истинное пришествие, ее конечная цель. Она была медсестрой, черт возьми, она была — и остается — целительницей, если вы когда-либо видели таких, ее желание было глубже, чем просто остановить кровопролитие на земле, ее неспособность терпеть, когда кто-то страдает, если она могла что-то с этим сделать. А если не могла, то училась. Они выискивают самых достойных и остаются верными своим близким. Даже будучи совершенно не в своей тарелке, она пыталась, не так ли? Она не сдавалась, потому что знала, что может что-то сделать, если приложит к этому все усилия, она пробивалась, сила, с которой нужно считаться, и пусть она и не была гильдией против армии фуражиров, но ее присутствие что-то значило. Значило преданность и значило любовь. Потому что она не могла вынести осознания того, что боль и страдания существуют, а она ничего не может с этим поделать. Это было просто не в стиле Лили Эванс. И все же, исходило ли это от ее феникса? Или исходило от нее самой? Ее сердце, кровоточащие легкие, горящие кости, сильная воля, решительная голова, огненные руки, огненные волосы, она была неудержима. Неудержимо способная погубить их всех и спасти, используя это во благо, она не будет схвачена, если только не даст зеленый свет. Феникс не был сосудом для ее души, ее душа была сосудом для феникса. Поскольку она была хорошей, изо дня в день, именно эта доброта была настроена на боль и страдания окружающего ее мира, и именно эта доброта давала ей моральный дух, чтобы дать отпор. Вселенная просто предоставила ей дополнительную возможность сделать это. Казалось, никто не был более достоин. — Значит, Лили — Феникс, — медленно произнесла Марлин. — Что нам с этим делать? В смысле... она ведь скоро проснется, да? Она же не в какой-то искусственной коме? — Скорее всего, она просто истощена, — сказала Пандора. — То есть, я не знаю наверняка, но я бы предположила, что исцеление неизлечимой раны отнимет много сил, не так ли? — И что мы тогда будем делать? — спросила Доркас, и Мэри целеустремленно наклонилась вперед. — Я обучу ее, — сказала она. Казалось, она была почти взволнована этим. — Научу ее, как этим управлять. Никто не знает огонь так, как я. Я могу помочь ей и… думаю, что она может помочь мне. — Я тоже помогу, — сказал Джеймс. Это было первое, что он сказал, помимо своего ехидного комментария. И это было сказано с уверенностью. Мэри подняла бровь. — Ты уверен? — осторожно спросила она. — Она может причинить тебе боль. Мы обе можем. — Я управляю тренировочным клубом для порочных несовершеннолетних детей-вампиров, — беспечно ответил Джеймс. — Я знаю, что такое боль. — А что, если она тебя подожжет? Он просто пожал плечами. — Тогда я сгорю. Его слова повисли в воздухе как абсолютная истина. Коллективная катастрофа, скрепленная непрерывностью. Лили была хороша. Джеймс был хорош для нее. Разговор как-то естественно затих. Это была тишина, которая могла бы быть неловкой, если бы у кого-то из них хватило духу проявить такие детские чувства, как неловкость в этот момент. Ремус все еще барабанил пальцем по столу — он понятия не имел, почему, он, казалось, даже больше не контролировал это, — и когда он оторвал взгляд от единственного движения, которое мог видеть, и поднял глаза, то сразу же встретился с Регулусом. О, ахиллесова пята Сириуса. Зрелище потерянного и найденного. Это было своего рода трагическое писание, что они, видимо, продолжали скучать друг по другу. Марлин прочистила горло; она старалась изо всех сил. — Ладно, что ж, — сказала она с шатким авторитетным видом. — Теперь у нас есть полный отчет о том, что произошло в поместье Малфоев, и я уверена, что это заставляет по-другому взглянуть на вещи. Ремус посмотрел на нее, а она на Мэри. Лицо Регулуса было стоическим. Он не смотрел ни на кого из них. Ремус потратил немного времени, чтобы проникнуться этим, в полной прозрачности, которую только он мог себе позволить. Его рассказ дал им недостающее объяснение — почему, черт возьми, Сириус жив, почему Лили была горящей оболочкой человека. Он доверял Пандоре все, что у него было. Он полюбил ее, на самом деле, как сестру или что-то в этом роде. Она была самым умным человеком, которого он знал, и без нее они были бы мертвы пять раз, и поэтому он знал, что если кто-то и выяснит, что за хрень бурлит и циркулирует в избитом восьмисотлетнем теле Сириуса Блэка, так это она, ее ловкие пальцы и ее воинственный мозг. Но это признание было кратким. Оно было под замком и ключом. Он не думал об этом, потому что все, о чем он мог думать, был человек, сидящий прямо напротив него, который был так похож на своего брата, и в то же время совсем наоборот — человек, который созрел в том же возрасте, что и его брат, но если Сириус выглядел на 25, Регулус едва ли выглядел на двадцать, с детским лицом, и потенциально еще более пугающим из-за этого. Человек, сидящий перед ним, который каким-то образом встретился с его лучшей подругой, пока Ремус влюблялся в его брата, и теперь они здесь. Вот, где был он, и что они делали, и что за фигня, и что за фигня, это как мантра, единственная доска, единственное... Он закрыл глаза. Сделал долгий, глубокий вдох и зажал руки между бедер, чтобы они не дрожали. — Думаю, теперь наша очередь, — тихо сказала Мэри, и Ремус снова открыл глаза; она смотрела на Регулуса, а он смотрел на нее. — Думаю, тебе есть что сказать гораздо больше, чем мне. Он кивнул. Он повернулся, и его протяжный голос разнесся по комнате, словно карикатура на ноты слегка расстроенной скрипки. Сломанная королевская власть и грязная политика. Его голос был густым, словно запрятанным; словно он плавал в темном резервуаре, не зная, где верх, и неспособный спросить из-за страха, что вода затопит его существо, а Ремус не мог дать ему указания, потому что был в том же самом положении. И все же он говорил. Возможно, этим можно было гордиться; легкие, залитые водой, против фарфоровых труб, задыхаясь, давясь. — Думаю, мне следует начать с того, что я впервые встретил Тома Реддла в 1908 году, — тихо сказал Регулус. Он избегал взгляда всех, но никто не избегал его взгляда. — К тому времени он был вампиром уже более пятидесяти лет, но я был в Италии в течение последних двух десятилетий девятнадцатого века, навещая какую-то дальнюю семью по приказу моих родителей, и он был введен в наш круг, пока я отсутствовал. — Кого навещал? — резко спросила Андромеда. Регулус повернулся к ней с такой непосредственностью, словно забыл о ее присутствии. — Амикуса и Алекто, — сказал он. Нос Андромеды наморщился в чем-то, что выглядело как отвращение и замешательство. — До того, как Амикус был убит в 59-м, конечно. — Но Нарцисса отправилась навестить Амикуса и Алекто где-то в 1890-х годах, — сказала она с тем, что выглядело как искреннее замешательство. — Алекто забеременела в начале того века, и она искала совета. Она сказала, что тебя там не было. Регулус моргнул и медленно облизнул пухлые губы. — Я не думаю, что это... эээ... Раздался какой-то удушливый звук, который, казалось, отвлек всеобщее внимание от Регулуса и перевел его на главу стола. Марлин закрыла рот рукой. Ремус подумал, что она подавилась, а потом понял, что она... смеется. — Марлин, — предупредил Джеймс, и она опустила руку. — Извини, продолжай, Регулус, — сказала она, резко кивнув, отчего ее волосы упали ей на лицо, а Мэри посмотрела на нее и нахмурилась. — Подождите, — сказала она, подняв руку. — Я что-то потерялась. — Я тоже, — сказала Доркас, оглядывая их всех, и Регулус проявил самую сильную эмоцию, которую Ремус видел у него за весь день, в виде невероятно взволнованной гримасы и попытке сесть ниже, что, как был уверен Ремус, сопровождалось бы глубоким румянцем, если бы ему было чем краснеть. — В последнее десятилетие девятнадцатого века мы с Сириусом отправились в экспедицию по Азии, — сказала Марлин очень намеренно нейтральным тоном, объясняя. — Джеймс хотел провести немного времени один, поэтому мы оставили его в Альтамуре. Джеймс прочистил горло, и Регулус выпрямился из своего кокона. — Я правда не понимаю, какое отношение это имеет к делу, — сказал он, глядя на Джеймса, который выпрямился, чтобы соответствовать ему, и кивнул в знак согласия так энергично, что дурацкие очки, которые он носил красоты ради, чуть не свалились с его носа. — Вы были вместе? — Доркас, казалось, выпалила. Рот Регулуса открылся и снова закрылся. Он казался тем человеком, который прокомментировал бы ее дерзость задать такой прямой вопрос, но в комнате с восемью ее друзьями он был, по сути, изгоем, поэтому он просто щелкнул языком и ответил: — Мы с Джеймсом встретились в конце моего путешествия, да, — медленно сказал Регулус. — Это был первый раз, когда я встретил его — он узнал во мне брата Сириуса, чуть не убил... — он покачал головой, словно пытаясь стряхнуть с себя абсурд, в который перетек этот разговор. — Почему это важно? (Ремус не был уверен, почему это вообще имело значение, но неловкое выражение на лицах обоих было самым забавным зрелищем, с которым он столкнулся за последние дни.) — Это не важно, — небрежно сказал Джеймс. — Мы просто узнали друг друга. — Да, — усмехнулась Марлин себе под нос. — В библейском смысле. Доркас подавилась чаем. Ремус подпрыгнул и ударил рукой в ​​ямку между ее лопатками, когда та закашлялась. Он огляделся вокруг, и все, кроме Джеймса или Регулуса, казалось, находили это очень забавным — Пандора хихикала в свою кружку, — и он тоже обнаружил, что улыбается. — О, Боже, простите, — прохрипела Доркас, ее голос был сиплым. — Не в то горло. — Порядок? — сказала Марлин с легкой улыбкой на лице, и Доркас запнулась. Посмотрела на нее и ухмыльнулась. — Да, — сказала она, несколько раз прочистив горло. — Уже лучше. — Могу я, пожалуйста, продолжить то, что говорил? — спросил Регулус, хотя это было сформулировано не как вопрос, а, скорее, как раздраженное — или смущенное — требование. Доркас кивнула и слегка взмахнула рукой. — Конечно, извини. Регулус кивнул и глубоко вздохнул. — Итак, — сказал он, отвернувшись. — Я встретил Реддла в 1908 году, и мне не потребовалось много времени, чтобы прийти к выводу, что он был гребаным психопатом. — Ты можешь повторить это еще раз, — пробормотала Марлин. — Он один из самых, если не самый жестокий и садистски социопатический человек, которого я когда-либо встречал, — продолжил он. — А я сын Ориона и Вальбурги Блэк. Я знаю безумие. Наверное, я им и являюсь, немного. Ремус поджал губы и подумал о заявлениях Беллатрисы в коридоре больницы о безжалостной натуре Регулуса Блэка. Тот продолжил. — Ковен набрал настоящий оборот только тогда, когда он начал вербовать и все такое, в конце сороковых — начале пятидесятых, но я начал слышать... странные вещи задолго до этого, — сказал он задумчиво. — Это было в самом начале сороковых, я бы сказал, может, в 42-м, когда я начал слышать шепоты о темной магии и тому подобном. Другие шепоты, не обычные. Я не думаю, что слухи были серьезными, просто, наверное, у меня есть... склонность сыщика, когда дело доходит до сбора информации, которая может быть полезна для моего собственного самосохранения. Я делаю это всю свою жизнь, — его глаза метнулись к Джеймсу, затем к Ремусу. — Как и Сириус. В конце сороковых Реддл начал отправляться в гораздо больше экспедиций, — объяснил он. — Со временем они становились все более частыми. И к этому моменту он стал моим другом — в самом широком смысле этого слова. У нас был определенный уровень доверия друг к другу, но я не думаю, что он когда-либо доверял мне полностью, — Регулус сделал паузу. — Ну, если бы он доверял, он бы рассказал мне о крестражах, так что нет, он никогда не доверял мне полностью. Он недооценил, насколько я наблюдателен, если вообще оценил хоть немного. Его внешность немного изменилась. Мы все похожи на трупы в той или иной степени, но он начал выглядеть как-то... пусто. Любые эмоции, любая... я не знаю, человечность, которая все еще цеплялась за его человеческую физическую форму, просто исчезли. И это было странно, потому что он все еще был собой: волосы в порядке, только пряди были слегка потускневшими; полный набор зубов, хоть и немного кривых. Запавшие глаза, но они были. Он как будто разлагался, и это не имело смысла, потому что он, казалось, только становился сильнее. Вот что я заметил в сороковые и пятидесятые годы. Его экспедиции; его ухудшающаяся физическая форма; его увеличение силы. Все это произошло довольно быстро. Я думаю, многие люди заметили изменения, но решили, что это не их дело, и забили; но я не мог отпустить это. А потом была та битва, и Сириус... — Регулус слегка прикусил уголок губы. — Ну, вы все знаете, что произошло. Реддл пал, а его верные подданные разбежались. Совсем разбежались. Я никогда не видел Люциуса Малфоя более напуганным, чем тогда, когда Сириус разорвал Реддла на части. И... и после этого Сириус попросил меня пойти с ним, — его глаза переместились на Джеймса, а затем на Марлин. — Вы знаете это. — Он так и не понял, почему ты не пошел, — сказал Джеймс. — Это разрывало его на части. — Я не мог, — сказал Регулус. — Он не понимал... я не думаю, что кто-либо из вас понимал, какой урон он нанес Реддлу той ночью в 59-м. Он должен был умереть. Мгновенно. Вы все были так поглощены горем, чтобы увидеть истинную суть ситуации, но я видел... я видел, что он был больше, чем вампир в тот момент. Он был все еще жив, примерно в пяти чертовых частях, и я знал, что происходит что-то похуже. Поэтому я не мог. Я сочинил какую-то историю о трусости — честно говоря, часть ее была правдой, наверное, — и я вернулся к своим родителям и остаткам нашего избитого общества. Притворился, что все в порядке. Притворился, что я ничего не знаю — праздновал, когда они объявили, что Реддл полностью выздоровеет, потому что, конечно же, это было божественное вмешательство. Это наши создатели благословили нас вторым шансом. Я сыграл ту роль, которую знал, и я сделал это хорошо, потому что не мог никому рассказать о своем следующем шаге. Но я застрял. Я пытался провести как можно больше исследований, но после опустошения, нанесенного и без того недостающим чистокровным, оставшимся в 59-м, мои родители держали меня на таком коротком поводке, что мне казалось, будто я задыхаюсь. Моя мать не выпускала меня из виду больше, чем на несколько часов. Я провел почти четыре десятилетия в Америке, в этом богом забытом месте, практически не имея доступа ни к одному из необходимых мне ресурсов. А потом мы переехали обратно в Англию, — сказал он с ноткой оттепели в ​​голосе. — В 1999 году. Я, мои родители и наш уменьшающийся ковен вернулись к миссии по вербовке, потому что ведьмы были уверены, что Реддл скоро проснется. Мы долгое время жили в нашем поместье в Ислингтоне, и библиотека была глотком свежего воздуха, но я все еще был очень крепко связан и поэтому должен был быть очень скрытным. И это длилось всего несколько лет, потому что мы переехали в Корнуолл после того, как охотники напали на наш след. Ушли глубже под землю, и я снова застрял. Потом Нарцисса забеременела. Драко родился там, в Корнуолле; наша база была как маяк с тем количеством чистокровных, которые приходили его увидеть, как будто он был вторым пришествием или чем-то вроде, — он сморщил нос с явным отвращением. — А потом мы узнали о рождении Астории Гринграсс, и хотя она не была на нашей стороне, двое близких родов, а также новости о прогрессирующей мозговой активности и гиперчувствительности Реддла, заставили моих родителей впасть в своего рода манию, измученных ожиданием, и они отправили меня — меньше чем через месяц после рождения ребенка Гринграсс — на поиски Сириуса. Он сделал глубокий вдох и остановился в естественной точке. Облизнул губы. Ремус не осознавал, насколько он был восхищен, пока не моргнул и не заметил, как далеко он наклонился вперед. Регулус встретился с ним взглядом и продолжил. — Мне потребовалось четыре месяца, чтобы найти его. Был холодный январь, и я выследил его в Берлине. И... не знаю, знаете ли вы, как я убедил Сириуса присоединиться к нам, — небрежно сказал он. — В смысле, если кто-то из вас знает его хоть немного, вы бы знали, что это последнее, что он сделает. — Не ради тебя, — тихо сказал Джеймс. Регулус посмотрел на него. — Если кто-то и мог дать ему повод вернуться к ним, так это ты. И твои родители это знали. Рот Регулуса слегка дрогнул, когда он прикусил внутреннюю часть губы, и его лицо из задумчивого стало немного грустным. — Да. Это был бы я, и они знали это, но я не знал, будет ли достаточно, если я просто спрошу. Я никогда и не узнаю, потому что это не то, что я сделал. — Ты поставил ему ультиматум, — выпалил Ремус, вспомнив их краткий разговор с Сириусом, зажатый между его осознанием дневника в ночь перед тем, как они напали на поместье Малфоев. Регулус моргнул. — Ты умолял его на десять лет. — Да, — сказал Регулус, все еще с выражением легкого удивления на своем обычно задумчивом лице. — Они просили меня заставить его вернуться, но ничего не говорили о том, чтобы заставить его остаться, поэтому я предложил ему десять лет. Десять лет проживания с нами, а затем я пойду с ним. Куда бы он ни захотел. И я... — он слегка прочистил горло. Сосредоточившись на неопределенном месте на столе перед ним. — Я полностью намеревался сдержать это обещание, но десяти лет не прошло. Ремус чувствовал, как Доркас смотрит на него, и он хотел, чтобы она отвернулась. Он чувствовал, как Мэри смотрит на него, и он оглянулся. С ней он мог справиться. С ней он был, с огнем, коробками и горящей чистокровной плотью. Регулус медленно перевел взгляд на нее, а затем на него, и это было похоже на какой-то долбанный треугольник, в котором были только двое убийц и один убитый. Но его не было. Он исчез. — Я опоздал, чтобы помочь им, — тихо сказал Регулус. — Я ничего не мог сделать. Я не был там в то время, но все слышал. К тому времени, как я добрался туда, они все были мертвы, а ты... — он поднял руку, чтобы сделать знак Ремусу, который широко раскрыл глаза. — Ты лежал на траве снаружи, Сириус рядом, и я слышал, как ведьма с другой стороны пыталась найти тебя, и я чувствовал Сириуса, пытающегося найти меня. Он был примерно в миле или двух. Я слышал, как он звал меня по имени, будто был прямо рядом со мной. Но я также знал, что это был мой единственный шанс. — Единственный шанс? — пробормотала Доркас; вопрос, который она, вероятно, не хотела задавать, но Регулус кивнул. — Мои родители умерли, — сказал он голосом хриплым от каких-то эмоций, которые Ремус не мог понять. — И... я оплакивал их. Конечно, оплакивал. Я ненавидел их, но все же любил, я все еще оплакиваю их по сей день, как бы мне этого не хотелось. Но тогда я был в шоке. Мой разум был затуманен, и все, о чем я мог думать, это моя одержимость в течение последних пятидесяти лет, они умерли, и больше никто не держал меня на поводке. Я мог делать все, что захочу, — он опустил взгляд, и на мгновение на его лице промелькнуло что-то похожее на стыд. — Если бы я был в более здравом уме, то, вероятно, нашел бы Сириуса, и мы могли бы сделать это вместе, но... но в тот момент я не мог думать ни о чем, кроме как о побеге. Как будто это был мой единственный шанс. Как будто мои родители восстанут из мертвых, из огня, и снова свяжут меня. Это были мои иррациональные убеждения, и поэтому я сбежал. Я исчез. Мне пришлось. Он замолчал на мгновение. Мгновение, чтобы собраться с мыслями, как показалось; мгновение, чтобы признать раскол между тогда и сейчас — между неведением и знанием, — между ребенком и сиротой. Между временем, когда у него был брат, и временем, когда он снова его потерял. Его глаза были печальны. Его сожаление, не слишком яркое, но вступающее в игру здесь, осязаемое и чувствующееся на языке, выражающееся в его юношеским росте, который пережил больше, чем кто-либо в этой комнате — никто здесь не был чужд шоку, потере и трудным решениям. Спасти мир или спасти себя. Так это видел Сириус, как он всегда видел, Марлин, Джеймс и Ремус до него, все или ничего во все времена; это было не просто делом Сириуса. Его брат нес свои печали как багаж, и было еще более трагично, что Сириус не сидел сейчас на этом пустом месте, позволяя трещинам заживать, как цемент в выбоине, прошедшей по нему восемь лет, шестьдесят два года, пятьсот лет назад. Исцелить семейную травму, которую он пережил, прямо как кариес на зубе; не сделать все таким, каким оно было раньше, любимым, счастливым и здоровым (хотя было ли у Сириуса когда-либо что-то из этого? Испытывал ли он это?), но сделать стабильным. То, что он был должен сделать, чтобы перекрыть старое, чтобы избавить от разрушающейся эрозии. Казалось невероятно несправедливым, что Ремус был мостом между предательством Сириуса и сожалением Регулуса. Он не знал, что он сделал, чтобы стать промежуточным звеном, но он и не хотел знать. Регулус вздохнул. — Последние восемь лет были довольно простыми, — непринужденно сказал он. — Я совершил все путешествия, на которые был способен. Весь мир и обратно. Каждый ковен, который смог найти, каждое старинное поместье в тонкой сети истории чистокровных: виллы, замки и дома. Библиотеки. Гримуары; я украл их все и проштудировал, будто у меня не осталось времени — так оно и было. Я знал, что это так. Он не спал, и я это знал. Я знал, что они придут за мной, и я знал, что они найдут меня, если я оставлю след, и поэтому я провел последние восемь лет в состоянии боевой готовности 24 часа в сутки 7 дней в неделю, всегда оставляя все как можно более чистым, с единственной надеждой, что мой запах не будет достаточно сильным, чтобы задержаться на столько времени, сколько потребуется им, чтобы проверить, где я был. Или, полагаю, надеждой, что они не сочтут меня достаточно важным, чтобы послать Нарциссу, или Беллу, или кого-либо из моей семьи, кто был достаточно старым и знакомым, чтобы учуять меня. Он остановился и повернулся к Мэри, которая улыбнулась ему. Он не улыбнулся в ответ. — Регулус появился в Болгарии одиннадцать месяцев назад, — сказала она, словно ручей, впадающий в реку, продолжая с того места, на котором Регулус остановился. — К тому моменту он уже понял, что это крестражи, но ему нужно было больше информации. Ковен, в который я проникла... они были тайной ассоциацией темных искусств. Было много, много фракций, но по большей части они были сосредоточены на силе и поиске усилителей для направления силы в темных целях. Регулус... они почти развернули его на выход, пока не поняли, что он чистокровный. Они заключили сделку... обмен. Они дадут ему информацию, если он позволит им поэкспериментировать с направлением его силы, и он согласился. — Они знали больше, чем я ожидал, — вмешался Регулус. — Я не назвал слова крестраж, и, похоже, они не знали самого названия, но были знакомы с концепцией. Концепцией разделения души. Для ковена, сосредоточенного исключительно на усилении темной силы, а не на ее разрыве, они были очень хорошо сведущи в этой практике, на самом-то деле. За исключением того, что ни один из их крестражей не просуществовал долго. Это невероятно привередливый процесс; самоуничтожение встречается гораздо чаще, чем они заявляют в книгах. Большинство душ не выживают — они просто разбиваются. Или испаряются. Взрываются внутри человека, когда часть его души в объекте пожирает его заживо. Это оставляет их кататоническим. Это ужасно, и они это знали, поэтому были очень хорошо осведомлены о процессах и о том, как заметить признаки самоуничтожения, пока не стало слишком поздно. А именно, как их — крестражи — уничтожить. Именно это я и хотел выяснить, и мне потребовалось почти два месяца, пока меня тыкали их экспериментами, прежде чем дали мне то, что я хотел. — Адское пламя или яд василиска, — сказала Мэри, оглядывая стол. — Верно? Множество голов кивнули. — Было довольно много ведьм моего профиля, но у большинства не было опыта в подчинении Адского пламени, как у меня, и поэтому, пройдя через одну или двух, которые были совершенно не склонны к сотрудничеству, они отправили его ко мне. Мы провели несколько недель, шатаясь друг вокруг друга. Я имею в виду, я находила его увлекательным, и он находил меня столь же увлекательной — я никогда не встречала чистокровного вампира, как вы знаете, и, несмотря на то, что я ведьма, я была и остаюсь охотником. Он был чертовой легендой, о которой я слышала под видом страшилок от Грюма. Мы с Доркас шутили о таких людях, как он, по ночам, и вот он, передо мной. И он нашел меня интересной, потому что мой огонь был так хорошо контролируем. — А потом, через три недели, — сказал Регулус, изогнув губы, — я назвал ей свое имя. Мэри посмотрела прямо на Ремуса. — Это было чертовски очевидно, да? Блэк. Похож на Сириуса Блэка. С этого момента все пошло под откос довольно быстро, и я приняла решение, которое, оглядываясь назад, было безумно рискованным, открыв ему, что я работаю под прикрытием. Разговор, где мне пришлось сказать ему, что я буквально убила всю его семью, был чертовски неловким, как вы, я уверена, можете себе представить, но к тому моменту мы были нужны друг другу. Я была его единственным шансом уничтожить крестражи, и поэтому мы ушли. Отправились в «экспедицию», сказали, что вернемся через несколько недель, и… так и не вернулись. Интересный незнакомец, говорилось в ее последнем письме, еще в Техасе. Экспедиция, которая может вывести ее из строя на некоторое время. О, как безумна была жизнь Ремуса. — И как вы здесь оказались? — спросила Марлин. — Да еще и с кольцом? — Мы отправились на охоту, за неимением лучшего термина, — сказал Регулус. — По всей Европе. Направились в те места, где, как я думал, они, скорее всего, спрятаны, надо же было откуда-то начать. Я хотел исчерпать все наши возможности на востоке, прежде чем отправиться на запад и подвергнуться более высокому риску быть обнаруженным, но все было тупиками. Так что мы добрались до Англии. Том Реддл родился в восемнадцатом веке в маленьком городке где-то между Тонбриджем и Мейдстоуном, и именно там мы нашли золото. Кольцо находилось за мощными чарами, через которые нас провела Мэри, и, оказавшись внутри, у нас было около пяти минут, чтобы достать его и выбраться. Оно было в коробке под половицами; мы схватили его и побежали. Его глаза метнулись к Ремусу, прежде чем он сказал это. Как будто заранее знал, что скажет Ремус. Прежде чем даже дать подсказку. — Мы живем в Нью-Йорке уже четыре месяца, — тихо сказал он, и у Ремуса слегка отвисла челюсть. — Четыре месяца, — медленно повторил он, глядя на Мэри и снова на Регулуса. — Да. — Вы были здесь все это время? — Да, — сказала Мэри. — Но ты должен понять, Ремус, мы едва могли покинуть наше убежище. Он разинул рот. — Тогда зачем вы вообще приехали? Наверняка спрятать крестраж от шабаша, который в основном действует в Нью-Йорка, будет немного сложнее в Нью-Йорке? — Они напали на наш след, когда Мэри разрушила их чары, — быстро сказал Регулус, словно вмешиваясь. — Как я уже сказал, пять минут. Они пришли почти сразу. Мы еле выбрались оттуда живыми — мы оказались в Йемене, воровали из запасов докера, пока восстанавливались. А потом нам пришлось двигаться дальше. — Мы думали, что, скорее всего, они разберутся по Европе, следуя за нами, — вмешалась Мэри. — И поэтому Регулусу потребовалась неделя, чтобы оставить свой след по всей Франции и дойти до Швейцарии, пока я готовила портключ на Манхэттен. И я обещаю, это было последнее, что я хотела сделать. — Там, где ты нашел кольцо, — сказал Регулус, обращаясь прямо к Ремусу. — В том офисном здании. В нем 32 этажа, но пятнадцатый пустует. На нем отталкивающие чары, которые действуют против людей — ну, в лифте есть кнопка, чтобы не палиться, но… я не знаю, как объяснить, как это работает, кроме того, что им это просто неинтересно. Ничего необычного, им просто нет дела до пятнадцатого этажа. Это был дом моей матери, когда мы жили здесь, и это было самое безопасное место, которое я мог придумать, под теми же чарами секретности, под которыми находится это место. Вот где мы были последние четыре месяца. Ремус чувствовал себя, как старый перегретый компьютер. Он потер лицо руками и попытался подсчитать, возвращаясь к тому дню, к звукам шагов над их головами и к той кнопке лифта, нажатой так много раз. — Сириус не мог учуять тебя снаружи, — пробормотал он. — Только внутри. Ты был там, все это время. — Это было последнее прибежище, когда мы его спрятали, — сказала Мэри. — Мы аппарировали прямо из здания на север в горы, чтобы размять ноги и попытаться уничтожить эту штуку — попытаться отточить свои навыки настолько, чтобы я могла управлять адским огнем, не убив нас обоих. Однажды мы аппарировали обратно, и там был Малфой. Это было отчаяние. Мы... эм, ну... Она замолчала и посмотрела на Регулуса. Он горько поджал губы, словно пытаясь скрыть тайны, которые не хотел выносить на свет. — Я убил того человека, — сказал он, не извиняясь, и ах, вот оно что. — Мы придумали несколько планов, как доставить вам кольцо, как заставить вас увидеть сообщение в Атласе, но никто из них не думал о том, что нас раскроют, и поэтому я убил его, потому что мне нужно было заманить туда одного из вас. Конечно, было бы предпочтительнее, чтобы это был Сириус, поскольку я знал, что он, вероятно, единственный, кто сможет меня почувствовать, но я знал, что это маловероятно, и поэтому я позволил себе оставить там свою кровь. Я знал, что он меня учует, но на тот случай, если он был нездоров, я надеялся, что моя группа крови все еще осталась в системе с того момента, как мы в последний раз стерли себя и перерегистрировали наши личности. — И мы увели Люциуса на север штата, — закончила Мэри. — Вплоть до Квебека. Мы потеряли его где-то около Шербрука. Я предполагаю, что он сократил границы до своего поместья в Вермонте. Разговор, казалось, зашел в естественный тупик. Новообретенные знания — кусочки головоломки, складывающиеся вместе — тяжело повисли в воздухе между ними, оседая, как пыль на темном дереве длинного, королевского кухонного стола. — Это все? — прошептал Ремус. Ядовитый укол скользнул с его языка. Он не собирался этого делать, и Мэри моргнула, сбитая с толку. — Я... — начала она, чувствуя агрессию. — Нет, не все. У нас есть идея, где находится следующий. Мы думаем... ну, Регулус думает, что он может быть на побережье Латвии. — И у нас есть дневник, — услужливо указала Марлин. Ремус повернулся к ней и нахмурился. — Я его уничтожил. — Да, — сказала она. — Но его все еще можно было спасти. Ну… немного. Само собой, середина вся сгорела и обуглилась, но надписи по краям целы, и Регулус думает... — Да ну, — задумчиво сказал Ремус. Агрессия была висцеральной. Его запястье слегка ныло там, где его сломала Нарцисса. — Регулус думает, да? Он думает, что может найти крестражи? Он думает, что может... может вытащить улики из сгоревшей бумаги, как какой-нибудь детектив Клуэдо? — Ремус… — начал Джеймс, но его перебили. — Если бы он думал, — сказал Ремус, выплевывая последнее слово, словно это был яд. — Если бы он действительно, блять, думал о чем-то, он бы понял, что мы нуждаемся в нем, — он повернулся, глаза его сверкали, и все вокруг слегка покраснело, и Ремус не был уверен, был ли это его гнев или его кровь, просачивающаяся в трещины костей, чтобы попытаться заставить его снова почувствовать себя целым. — Если бы он, блять, думал о ком-то из нас, он... они, — он посмотрел на Мэри, которая выглядела близкой к слезам, — знали бы, как сильно мы нуждаемся в них здесь. Насколько он... — он повернулся к Регулусу и сделал глубокий вдох. Неопределенно указал вверх. — Насколько он нуждается в тебе. — У нас не было другого выбора, Ремус, — сказала Мэри, слегка умоляюще. — Было слишком опасно втягивать всех в… — Мы были втянуты в это! — кипел он, горло горело. — Сириус был рожден, чтобы быть втянутым в это, а ты... — он указал на Регулуса, чье лицо не выдавало никаких признаков эмоций. Оно было мрачным и торжественным. — Ты знал это. Он нуждался в тебе здесь. Не в Тонбридже, не в офисном здании на Манхэттене, здесь... Боже, ты знал это. И все, что у нас теперь есть — это сгоревшее святилище, сломанный вампир и сломанный феникс. Феникс, что пытался исправить беспорядок, которого ты мог бы нам помочь избежать, и... и ебаное время для рассказов у ​​костра? — У нас есть две части души Тома Реддла, — тихо сказала Мэри. Слезы текли беззвучно, но ее лицо было спокойным. — Я думаю, это довольно хорошая отправная точка. — Отправная точка, — выдохнул Ремус, а затем рассмеялся. Почти недоверчиво. — Отправная точка, — он посмотрел на Регулуса. — Мы начали давным-давно, и тебя с нами не было. — Ремус, — прошептала Доркас, нежно положив руку ему на запястье. Он вырвал ее так быстро, что даже не понял, что сделал это, пока рука не оказалась у него на груди. Выражение шока на лице Доркас запечатлелось в его мозгу вместе с осознанием того, что он не чувствует кончиков своих пальцев. — Ремус, я не думаю, что это справедливо. — Все это несправедливо, — сказал он. — Что, черт возьми, справедливого во всем этом? — Ничего, — прошептала Доркас. Она больше не протянула руку, и костяшки пальцев Ремуса побелели от того, как сильно он сжимал свое запястье. Ее утешение было в глазах, глубоких, мягко-карих. Добрых и понимающих, а не красных, не зеленых и не ледяно-голубых. — Но они стараются изо всех сил. Все здесь стараются изо всех сил. И теперь мы все вместе, поэтому можем лучше общаться... — Нам нужно было общаться раньше, — прошептал Ремус. — Нам это было нужно раньше. Нам нужно было… Мне нужно… Он посмотрел на свои руки. Они могли быть отделены от его тела. Могли. Он не был полностью уверен, что они не были. Он не был полностью уверен, что это тело вообще было его телом. — Мне нужен воздух, — пробормотал он в конце концов и под оглушительный скрежет ножек стула по полу использовал последние силы, чтобы вытащить свое не-тело из стула и выплыть на своих не-ногах из комнаты, из двери, из мира. *** Каким-то образом ему удалось добраться до озера. Приближалось 7 вечера, и весеннее солнце как раз собиралось завершить свой медленный спуск к закату. Свежий воздух заставил его содрогнуться, но открытое пространство действовало успокаивающе. Озеро было широким, огромным и блестящим, подчеркнутым водорослями, ветками и кувшинками с одной стороны, и даже уткой или двумя, которых он мог видеть, прыгающими на поверхность и обратно. Вода была чистой, свободной и не ограниченной. Солнце и луна светили на воду без помех в виде нависающих деревьев, и это немного успокоило Ремуса. Его руки снова стали его собственными. Он вытянул их, сидя на траве, и почувствовал, как щелкают суставы пальцев. Каждый из них отдавался в нем, как взвод курка. И он не был уверен, что думать. Он не был уверен, как думать. Он был совершенно уверен, что его способность думать — составлять связные предложения или делать рациональные, иррациональные, какие угодно предположения и заявления о том, что хорошо и плохо, приятно и неприятно, умерла вместе с Сириусом, и после его возвращения к жизни чувствительность Ремуса не возродилась добротой, не восстановилась вместе со всем. Он начинал узнавать вкус пепла, как тыльную сторону своей странной руки. Он мог соскоблить его с языка, и он материализовывался обратно. Он не знал, что это могло значить, и у него, как установлено, не было чувствительности, чтобы понять. Через несколько минут он попытался пройтись по самым основам компании, в которой оказался. Итак, это были: Доркас, лучшая подруга, Марлин, вампир, Джеймс, вампир. А когда он добрался до Лили, то немного застрял. Это была Лили, лучшая подруга. Лили, феникс. Лили, прояснение. Лили, жизнь и смерть, кровь и кость, и... Лили. Его мыслительный процесс как бы остановился — дальше идти не мог. И Ремус однажды сказал, что раскрытие дела похоже на математику, логичную, чем-то с глубоким началом, концом и маршрутом через темный, запутанный лабиринт, но тем не менее маршрутом, по которому он мог пройти без сомнений. Теперь Ремус Люпин весь был сплошным сомнением. Все, что он нес, был вес. Он не был полностью уверен, чей вес, или откуда он взялся, только то, что он был там сейчас и не был раньше. Или, может, был. Может быть, он был всегда, а Ремус просто не замечал — и, о, Боже, разве это не было бы хуже? Разве не было бы хуже быть не в ладу со своим собственным телом, а не с чужим? Разве не было бы хуже не чувствовать единственное, что ты можешь чувствовать изо дня в день, ночь за ночью и годы — свой собственный пульс, отдающийся в ушах. Свое собственное сердце. Свой собственный вес, отделенный от остального. И Ремус не мог отделить его. Он не мог понять, кто он. Не мог понять, кто он. У него тряслись руки. Он сделал глубокий вдох, посмотрел на озеро и снова начал перечислять. Доркас, лучшая подруга. Марлин, подруга-вампир. Джеймс, друг-вампир. Лили, лучшая подруга. Феникс. Лучшая подруга, феникс. Два понятия, нагроможденные друг на друга, представляли собой некое препятствие, и Ремус разбежался по-олимпийски и перепрыгнул через него, заставив слегка покачнуться, когда он коснулся белой ржавой планки, и маленькая часть его мозга сказала ему гордиться этим. Он не был уверен, чем тут гордиться, но эта маленькая часть работала инстинктивно, и если его инстинкты все еще не работают правильно, то он может просто растаять в луже и испариться в загробной жизни, поэтому он решил одержать победу. Лучшая подруга. Феникс. Лучшая подруга. Андромеда, кузина Сириуса. Пандора, ведьма. Подруга. Доверенное лицо. Целитель. У него был список вещей, которые он любил в Пандоре. У него были переполненные коробки, достойные мерцающего серебряного доверия для нее, но его зрение затуманилось красным, когда мерцающее серебро перелилось и соскользнуло на пол в проявлении проклятия Империус, он повернулся, и Пандора не стояла рядом с ним, а прислонилась к дереву, прижав руку к шее, кровь на ее горле, кровь во рту. Его сердцебиение ускорилось. Образ Пандоры кружился в его сознании, словно кальмар, выделяющий чернила в океан. Он мог видеть ее на берегу озера, когда рыба создавала рябь, он моргнул, и физическая чернота исчезла, но он закрыл глаза, и она все еще была там. Регулус. Мэри. Сириус. Он протолкнулся сквозь них троих, потому что чувствовал, что не может сделать меньшего. Он позволил им окунуть пальцы ног в озеро, потому что если они нырнут глубже, их затянет, и он в любом случае задохнется и растает в этой дурацкой луже, пока они будут тонуть у него на глазах, и все же это будет не худшее, что случилось с ним на этой неделе. И все же. И все же. Его Сириус. О, его Сириус. Сириус не сможет остановиться на пальцах ног. Сириус пульнет гребаное пушечное ядро ​​в озеро, как он всегда делал — Ремус никогда не мог остановить его. И Ремус даже не мог начать думать о метафоре, которая охватывала бы, насколько глубоко Сириус был в его костях. В костях, не в разуме. Ремус поднес пальцы к носу и почувствовал его запах; он положил руку на грудь и почувствовал его сердце. Сириуса. Оно полностью его, и всегда было. Пытаться избегать его сейчас было бы так же бесполезно, как пытаться избегать его все эти месяцы с того дня, когда он появился на его крыльце; так же бесполезно, как пытаться избегать его все эти годы, когда он прижал Ремуса к стене заднего переулка и моргнул, впервые взял его в свои челюсти и с тех пор никогда не отпускал. Больше всего он хотел Сириуса. Он хотел того Сириуса, который обнимал его двадцать четыре часа назад. Сказал ему не умирать. Заставил его пообещать то, чего сам он сдержать не смог. И Ремус был... зол на него за это. Возможно, он был зол на мир. Возможно, так и было. Он был зол, постоянно. Он был воплощением гнева. Его эмоции извращались и проходили через фильтр, и этот фильтр преобразовывал их все в раскаленный гнев, и поэтому он взорвался за столом; он взорвался на Регулуса и Мэри, думая о том, что могло бы быть. И, возможно, это было несправедливо. Руки Ремуса перестали дрожать, когда он наблюдал, как утка рыщет в поисках пищи под поверхностью мутной, прекрасной воды, и его чувствительность возвращалась к нему кусками, ударяя его по лицу, когда снова соединялась с его личностью, и, возможно, он просто... был зол. Но не стоило истощать себя из-за того, что могло бы быть вместо того, что произошло — это было бы самоубийством. Ремус видел, как люди увядали, совершая точно такие же действия. Мир грез в его голове был просто миром грез; это было не то место, где можно было бы жить, чтобы избежать боли, которую мир предлагал в его дрожащих, грязных ладонях, сложенных чашечкой; и все же он дрожал и был грязным, и ладони Сириуса обхватили его лицо, когда он прощался в последний раз, и Ремус не хотел больше ничего чувствовать. Но он чувствовал все. Его свободное падение не закончится, пока он не извинится перед Мэри и Регулусом — он это знал. Он знал, что его раздражительность была неоправданной, как бы они ни расходились во мнениях о важности их отсутствия, и как бы Ремус эгоистично ни желал, чтобы прошлое изменилось, чтобы им не пришлось проходить через те адреналиновые, выворачивающие грудную клетку события, через которые прошли. Как бы ни ранил образ Сириуса на земле на поляне; как бы ни ранил Сириус, избитый и грязный у двери его спальни в 4 утра. Война отняла у них многое, и Мэри и Регулус ничего не могли поделать с эгоистичными «что если» Ремуса, он это знал, он знал. И все же он скорбел. Он скорбел по пустякам. Он был своего рода тонкой фигурой горечи, сгустившейся в форму человека, он был зол, что он сидел и пытался так чертовски долго, и что это была чужая некомпетентность, которая привела его сюда с зияющей дырой в середине груди, из-за которой его горло издавало хрипы при каждом вдохе. Он сидел и зарывал пальцы в траву, он позволял своим губам дрожать от слез, которые не шли по неизвестной причине, и он старался не моргать, потому что темнота приносила ему только мысли о том, что он хотел бы зарыться в землю на глубине шести футов. Ремус долгое время сидел там один. Он сосредоточился на утках, ритмично постукивал пальцами друг о друга, чтобы занять свой разум, и наблюдал, как они плавают кругами по воде, рябью поднимаясь к его ногам. Его привели в чувство шаги. Они были тихими, но он услышал — чувства Ремуса были слишком хорошо развиты, чтобы не заметить их, и когда его сознание вернулось в прежний вид, как волосы Лили, вновь материализовавшиеся после того, как их поглотил огонь, он понял, что уже давно стемнело, а он сидел в одиночестве, отключенный в течение неуловимого времени. Фигура села рядом, но не касалась его. Она сидела, может, в футе от него. Ремусу потребовалось долгое время, чтобы собраться с силами, поднять голову и посмотреть в сторону. Это была Астория. — Привет, — пробормотал он, слегка сбитый с толку. Она улыбнулась ему, и это было от всего сердца. — Привет, — сладко сказала она. Она подтянула колени к груди и обхватила их руками. — Ты в порядке? Ремус не был уверен, как на это ответить. — Да, — сказал он, наконец, не упуская из виду хриплость своего голоса, сухость в горле. — Я в порядке, да. Просто немного, э-э, потрясен. Она кивнула. Повернула голову, чтобы посмотреть на озеро, и слегка качнулась. Ремус моргнул. — Астория? — Да? —Ты в порядке? Она повернулась к нему и подняла брови. — А почему я не должна? — Не знаю, — тихо сказал он. — Я не был уверен, нужно ли тебе что-то или... — Нет, — произнесла Астория. Она подняла руки к своим черным волосам и пригладила их вокруг ушей и по плечам. — Я просто подумала... ты выглядел так, будто тебе нужна компания. Я могу уйти, если... — Нет, — сказал Ремус, и он говорил правду. — Нет, все в порядке. Оставайся. И она осталась. Она села примерно на расстоянии вытянутой руки от Ремуса, и они оба вместе смотрели на озеро. Наблюдали, как листва на деревьях колышется вдалеке. Утки теперь были вместе, плавая кругами друг вокруг друга, и это было совершенно исцеляющее зрелище. — Как дела? — Ремус обнаружил, что спрашивает, по крайней мере, пять или, может, немного больше минут спустя. Астория моргнула и повернулась к нему. Она переместилась так, чтобы сидеть, скрестив ноги. — Я в порядке, — просто сказала она. Ремус посмотрел на нее — действительно посмотрел — и заметил, что она дышит прерывисто. — Перси и Оливер рассказали мне все, что произошло вчера. — Да, я не... — Ремус замолчал, рассеянно щелкнув запястьем. — Я правда не особо хочу об этом говорить. — Это нормально, — сказала она. — Мы можем поговорить о других вещах. Например... — она замолчала, и уголок печальных губ Ремуса изогнулся от ее невинности. — Например, как ты удержалась от того, чтобы не съесть меня несколько дней назад? Она густо покраснела. — Я не собиралась есть тебя, — пробормотала она, и Ремус хрипло рассмеялся. — Я знаю, я просто шучу, — сказал он. Астория мягко улыбнулась. — Но ты сопротивлялась. Я действительно горжусь тобой, понимаешь? Это действительно много значит. — Не так уж и много, — пренебрежительно сказала Астория. Она начала щипать траву рядом с собой, и Ремус улыбнулся. — Это так, — настаивал он. — Я знаю, это трудно. И чем лучше вы это контролируете, тем больше времени вы можете проводить среди людей. Казалось бы, это само собой разумеющееся, но Ремус был совершенно уверен, что знает, какие ноты нужно взять, чтобы заставить ее засиять, и это сработало. — Да, — сказала она, слегка оживившись. — И я хочу этого. — Хочешь? — подсказал он. — Что ты хочешь сделать? Она застенчиво отвернулась, словно ей было неловко; Ремус повторил вопрос. — Стать учителем, — тихо сказала она. — Для детей начальной школы. Я действительно люблю детей. Сердце Ремуса разрывалось. — Это блестяще, — сказал он, имея это в виду. — Ты будешь прекрасным учителем, Тория. Ну, если только ты не будешь воспринимать учение Джеймса как евангелие. Она рассмеялась, глядя вниз; волосы упали ей на лицо, и она снова заправила их за уши. — Да, — сказала она. — Я не буду. Может, даже пройдут годы, десятилетия, но это... моя цель. Ремус кивнул, улыбаясь. — Это отличная цель. Правда. Они погрузились в приятную тишину на несколько минут. Астория вытянула ноги и откинулась назад, словно греясь на солнце, хотя его уже не было. В какой-то момент наружное освещение автоматически включилось и дало им немного света, чтобы не сидеть в кромешной тьме. Астория повернулась к нему. — Какова твоя цель? — спросила она, и Ремус нахмурился. — Что? — Твоя цель. Типа, когда этот бой закончится. Что ты хочешь сделать? И разве это не был вопрос на миллион. Потому что пять лет назад он бы сказал, что охота — это все, что уготовано ему в будущем. Пять лет назад он бы уверенно сказал, что будет убивать вампиров, убивать оборотней, убивать и убивать, а теперь он был несколько уверен, что ему, честно говоря, надоело убивать. Теперь, даже несмотря на весь оптимизм, который сгорел вместе с пеплом феникса, единственное, что он мог сказать наверняка, — это то, что он хотел чего-то еще. Чего-то другого. И он увидел Сириуса в своем будущем. Он увидел их вместе. Он не был до конца уверен, как это будет работать — как их пути могут переплестись. Как их смертность может танцевать вокруг других. Он был совершенно уверен, что не хочет становиться вампиром. Он не хотел... это просто не та жизнь, которую он хотел бы выбрать для себя. И где бы тогда это их оставило? Это было не то, о чем Ремус хотел бы думать в данный момент. Была целая лавина вещей, о которых он должен был подумать, прежде чем даже оцарапать поверхность после, но Астория требовала ответа. — Я думаю, я хотел бы помогать людям, — сказал он, даже не поняв, что говорит. Казалось, его рот работал сам по себе. — Помогать людям понять мир немного лучше. — Каким образом? Он пожал плечами, ковыряя траву. Промчался сквозь мысли в голове и приземлился на своем ясном, блестящем новообретенном просветлении относительно неравенства своих прежних предрассудков, и понял, что он бы очень хотел помочь другим увидеть то же самое. — Помочь охотникам, для начала, — сказал он. — Научить их, что то, что мы знаем, совершенно неверно. Научить их различать... добро и зло. Что вампир не обязательно должен быть плохим только потому, что он вампир. Астория улыбнулась, и Ремус обнаружил, что улыбается в ответ. — И, может быть, мы могли бы помочь оборотням, — сказал он в потоке ясного сознания. — Помочь сделать полнолуния проще для них. Я просто думаю... Я думаю, что сверхъестественный мир и мир людей не понимают друг друга так хорошо, как могли бы. Что мы могли бы преодолеть пропасть или что-то в этом роде... — он замолчал. Астория все еще улыбалась ему. — Мы оба могли бы стать учителями, — тихо, но радостно сказала она, и Ремус улыбнулся. — Да, мы могли бы, — сказал он. — Могли бы. И он заметил движение краем глаза и инстинктивно повернулся; вспышка блондинки на фоне тусклого сумеречного освещения, и на секунду он подумал, что это Марлин или, может быть, Пандора. Он моргнул, пригляделся и понял, что это были кудри — объемные, обесцвеченные — светлые кудри, резкие на фоне смуглой кожи. Это была Лаванда. — Кто это? — спросила Астория, проследив за его взглядом. Ремус провел рукой по волосам. — Ее зовут Лаванда, — сказал он озадаченно. — Она ведьма, вчера она была в поместье Малфоев. — Правда? — сказала Астория. — Она выглядит... молодо. И, да, чем больше Ремус щурился на нее — даже в темном освещении и с учетом того, как далеко она была, разворачиваясь на лужайке, держась за руки с девушкой, которую Ремус не мог разглядеть из-за угла, — тем больше видел, что она действительно выглядела молодо. На самом деле она выглядела на возраст Астории. Он подтянулся, и Астория повторила его жест. Он нагло подошел, чтобы поймать их, прежде чем они повернут за угол и уйдут или что-то в этом роде, даже не уверенный, что он собирается делать, кроме как убедиться, что с ней все в порядке, или сделать комплимент ее колдовству, или спросить ее о возрасте. Она заметила его, когда он был в нескольких шагах, и повернулась, волоча за собой молодую девушку, которую Ремус теперь мог различить как южно-азиатку, по крайней мере на голову или две ниже него. Она нервно улыбнулась. — Привет, — сказал Ремус, подходя к ним. — Лаванда, да? — Да, — сказала она, и ее голос был более высоким, чем мог себе представить Ремус. Он звучал немного мечтательно. — Ты подняла того вампира в воздух. Она кивнула. — Я... ээ... — Ремус осекся, почесав затылок. Три вещи. — Думаю, я просто хотел сказать, что ты была потрясающей, и... ну, спасибо тебе за это. Ты невероятно сильная. И она оживилась — она буквально засияла, демонстрируя слегка кривые зубы, и это только сделало ее моложе. — Спасибо! Ты тоже был великолепен. Надеюсь, ты в порядке, я слышала... Она беспокойно замолчала, и Ремус закашлялся. Резко кивнул. — Да, я в порядке, — сказал он. — А ты? Или... на самом деле, ты не против, если я спрошу, сколько тебе лет? Она слегка прикусила губу, но кивнула. — Мне семнадцать. — Тебе семнадцать? — недоверчиво повторил Ремус. Его рот слегка приоткрылся; он внезапно почувствовал чье-то присутствие позади себя и резко повернулся, чтобы увидеть Асторию, которая, очевидно, не дышала и смотрела на Лаванду с чем-то, что напоминало благоговение. — Нам обеим, — продолжила она, указывая на себя и на девочку рядом с собой. — Это Парвати. Он повернулся к ней, все еще в легком удивлении; повинуясь импульсу, он протянул руку. — Ремус, — сказал он, когда Парвати взяла ее и пожала своими маленькими ручками. Она улыбнулась. — Приятно познакомиться, — тихо сказала она на английском с акцентом, и Ремус одарил ее напряженной, но доброй улыбкой. Он отступил назад и собирался продолжить расспросы о ее роли в битве из-за ее возраста, когда заметил, что они обе очень пытливо смотрят на Асторию. Он повернулся к ней и сделал жест. — Э-э, это Астория, — сказал он, и Лаванда протянула руку. Наступила пауза, в течение которой все трое как бы наблюдали за тем, что должно было произойти. Глаза Астории слегка расширились; она нервно посмотрела на руку Лаванды, а затем снова подняла глаза, и Ремус подумывал вмешаться и спасти ее, когда ее рука все-таки поднялась, и она крепко сжала руку Лаванды. Лаванда улыбнулась. — Приятно познакомиться, — прошептала Астория — это было едва слышно — и ухмыльнулась. — И мне тоже, — сказала Лаванда. Астория отступила на шаг и посмотрела на Ремуса. Она улыбнулась, и это была уверенность. Это была гордость. Он тоже почувствовал гордость. — Итак, — сказал он через мгновение. — Почему ты была там, если тебе всего семнадцать? Лаванда вздохнула. — Одна из наших ведьм умерла, — грустно сказала она. — Экспериментируя с кольцом несколько дней назад. А Черити получила травму на тренировке, так что им в последнюю минуту понадобилась замена, но времени было мало, и они не смогли найти кого-то достаточно быстро, поэтому я вызвалась, потому что самая старшая. — Мне жаль, — выпалила Астория, прежде чем Ремус успел что-то сказать. Он повернулся к ней. — Насчет ведьмы. Лаванда моргнула, словно не расслышала. Она на мгновение повернулась к Парвати, а затем снова улыбнулась. — Спасибо, — сказала она, и глаза Астории наполнились изумлением. — Тебе не следовало там находиться, — грустно сказал Ремус. Немного подумал о себе, но не слишком много, потому что если он упадет в эту кроличью нору, то уже никогда не выберется. — Ты ребенок. Она кивнула, и когда она заговорила, ее слова прозвучали немного оборонительно. — Я знаю. Но я держалась. Он кивнул. — Да, держалась. Ты была великолепна, на самом деле. Лаванда открыла рот, чтобы заговорить, но ее прервал звук открывающейся и захлопывающейся двери. Все три девушки и Ремус обернулись и увидели Джеймса Поттера, спускающегося по лестнице. Его кожа была освещена огнями, выстроившимися вдоль балюстрады. Он ухмыльнулся. — Астория, — позвал он, и она снисходительно приподняла бровь. — Ты сегодня спаррингуешь, помнишь? Остальные ждут. — Ох, — простонала она, положив руку на голову. — Я забыла. — Да, я вижу, — сказал он с хриплым смехом, подбежав к их группе. Он бросил Ремусу натянутую улыбку, но быстро переключил свое внимание на двух новичков. — О, привет. Он моргнул. Осознание пришло, и: — О, черт! Ведьмочка! Лаванда ухмыльнулась, и Джеймс ухмыльнулся в ответ. — Ты подняла в воздух того вампира! — сказал он. — Того, которого я убил! Ты была супер! Он протянул ей руку, и она пожала ее, застенчиво и явно слегка смущенная, но все еще воодушевленная и, по-видимому, счастливая. — И ты тоже, — сказала Лаванда. Она повернулась к Парвати, которая была тихой и, казалось, нервной. — Это Парвати. Ее родители только что приехали с ее сестрой-близняшкой из Индии. — О, — сказал Джеймс, поворачиваясь к ней. Он сложил ладони вместе и слегка кивнул головой. — नमस्ते. Парвати моргнула, несколько застигнутая врасплох, а затем улыбнулась. Она отцепила свою руку от руки Лаванды, чтобы воссоздать жест, и повторила приветствие. — आपकहसेह? — спросил Джеймс. — Махараштра, — ответила она, и Джеймс засиял. — Ах! मीРаджастанहूनआहे, — сказал он легкомысленно, и она улыбнулась, выглядя более комфортно, чем была во время всего разговора. Они говорили в течение минуты, пока разговор, казалось, не закончился, и пока Лаванда не подтолкнула и что-то сказала Парвати. Джеймс повернулся к Ремусу. — Ты в порядке? — тихо спросил он, и Ремус кивнул. — Я только что разговаривал с девочками, — сказал он в том же тоне. — Им обеим всего по семнадцать лет. — Тебе семнадцать?! — воскликнул Джеймс, поворачиваясь к Лаванде, которая была оторвана от разговора. — Ты такая пиздец крутая для семнадцати! — Джеймс, тут не в этом проблема. — Я знаю, — насмешливо сказал он, и комическое облегчение, которое одно его присутствие принесло Ремусу, было действительно чем-то. — Я знаю, — он повернулся к Лаванде и поднял указательный палец, словно ругая ее. — Больше никаких сражений. Она хихикнула и кивнула. — Ладно. — Однако, — продолжил он, глядя на Асторию. — Вы, ребята, всегда можете… тренироваться с нами? Я время от времени беру детей, чтобы выпустить пар и научить их драться. Это может быть полезно и для вас, и для них; ведьма против вампира, а? — Он обернулся к группе, привлекая всеобщую симпатию. — Нет? Да? — В плане, если вам, ребята, нечего делать…? — Ремус замолчал, а Парвати пожала плечами. — Ну, если нам больше не разрешат вступать в бой... — сказала она напускно угрюмо, надувшись, и Джеймс широко ей улыбнулся. — Я их уже люблю, — сказал он, поворачиваясь к Ремусу, и Лаванда рассмеялась. — Мы можем разработать график или типа того... — Они могут потренироваться с нами сейчас, — вмешалась Астория; все затихли. Она нервно оглядела каждое лицо, а затем инстинктивно сглотнула. — Если... если они захотят, конечно. — Ну, меня все устраивает? — сказал Джеймс, глядя на них, а затем снова на Асторию. — Если только ты… Он замолчал, не выражая своих мыслей явно, но Астория застонала в невероятно подростковой манере. — Я не собираюсь их есть, — прошипела она, а затем, казалось, заметила ошибку, высказав угрозу съесть людей перед ними же. Она покраснела и прикрыла рот, но Лаванда отшутилась. — Если бы ты попыталась, я бы тебя уничтожила, — сказала она в невероятно пресыщенной манере. Астория опустила руку и тупо смотрела минуту, прежде чем ее рот изогнулся в улыбке. — Посмотрим, — сказала она и исчезла в суматохе. Лаванда и Парвати обе ахнули и слегка вздрогнули, глядя на Джеймса в поисках помощи. Он закатил глаза с любовью. — За углом будет белое дерево, — сказал он, наклоняясь и указывая, когда они повернули, чтобы следовать его указаниям. — Идите туда, а затем сразу направо, пока не дойдете до поляны на берегу озера, они будут там. Ищите круг из торшеров, две макушки отвратительно рыжих волос и этого большого крепкого шотландского парня — честно, вы не сможете его не заметить. Девочки переглянулись, ухмыльнулись и побежали. Джеймс слегка побежал за ними и сложил рупором ладони, чтобы крикнуть: — Не убивать! Не кусаться! Изабелла, я смотрю на тебя,не грызи ведьм! Он застонал и повернулся к Ремусу, который смеялся. — Как тебе отцовство? — поддразнил он, и Джеймс бросил на него сердитый взгляд. — Нехорошо, — мрачно сказал он. — Если Изабелла еще раз разорвет горло Оливера, мне придется отдать их на усыновление. Ремус поморщился. — Фу. — Да. Знаешь, сколько моих свитеров было испорчено кровью? Даже не человеческой. Нет, даже не хорошей; вампирской. Что мне с этим делать?! Почему в нас вообще есть кровь? — Без понятия, — ответил Ремус, стараясь не рассмеяться; Джеймс посмотрел на него и тут же отвернулся, тоже начав смеяться. Они успокоились через несколько мгновений. Где-то ухнула сова, но по большей части было тихо. Джеймс посмотрел на него, и Ремус понял, что сейчас произойдет. — Я собираюсь извиниться, — тихо произнес он, прежде чем Джеймс успел что-либо сказать. — Я знаю, что это было несправедливо. Джеймс пожал плечами. — Я не думаю, что это было несправедливо. Я понимаю, что ты имел в виду. — Что? — Ну, если бы Регулус и Мэри пришли к нам и посвятили в тайну целиком, а не отправляли нас на то, что казалось по сути дикой гусиной охотой, то, возможно, многого можно было бы избежать. Если бы они пришли к нам с информацией о крестражах раньше, вы с Доркас не отправились бы в Вашингтон. Если бы Рег помог вам с вашей миссией Малфоя, то Сириус, вероятно, не... ну, знаешь. Ты прав, вот что я имею в виду. — Но я не должен грязнуть в «что если», — закончил за него Ремус, остро осознавая, что Джеймс, вероятно, либо использует какую-то обратную психологию, чтобы заставить его работать над своей иррациональностью, либо Джеймс просто самый простой человек во вселенной, с которым можно поговорить. В любом случае, он кивнул. — Но ты не... не прав, что злишься, Ремус, — тихо сказал он. — Я не могу представить, через какой ад ты прошел на той поляне. Все понимают твои эмоции. Ремус отвернулся. Он подумал, что сейчас заплачет или закричит. Он не был уверен, где проходит граница, если она вообще существует. — Нам не обязательно об этом говорить, — небрежно сказал Джеймс. — Нам не обязательно ни о чем говорить, если ты не хочешь. Но это здесь. Я, Марли и Доркас — мы здесь для тебя, понимаешь? Мы должны заботиться друг о друге. И Ремус чувствовал много всего. Он чувствовал инстинктивную ярость от того, что его считают слабым, и такую ​​же инстинктивную ненависть от намека на то, что он может быть чем-то уязвимым, о чем нужно заботиться, но на самом деле все его обиды лежали где-то глубоко внутри него. Покрытые сверху виноградными лозами, остаточным гневом, печалью и каждой черной ямкой, которую он мог придумать, а наверху он действительно просто хотел отдохнуть. Ремус хотел находиться в стазисе. Ремус хотел успокоиться, просто... всего на мгновение, он хотел, чтобы ничего не происходило. Он хотел, чтобы орхидеи росли между пальцев ног, а шалфей щекотал щеки. Поэтому он кивнул. И когда Джеймс сделал два маленьких шага, чтобы заключить его в объятия, Ремус позволил этому случиться. Он вцепился в него и молился, чтобы крепкого объятия Джеймса было достаточно, чтобы вернуть его кости на место, остановить их от звона по всему его телу, как инородного предмета, который ему нужно было отвергнуть. — О, — поспешно сказал Джеймс, отстраняясь, его руки все еще были на плечах Ремуса. Его глаза на мгновение затуманились, пока он прислушивался; он моргнул, и они прояснились, но его лицо исказилось в хмуром настроении. — Да, Лаванда определенно только что сломала позвоночник Перси о дерево. Мне нужно идти. Ремус подавил смех, когда Джеймс опустил руки, и пренебрежительно махнул. — Иди. Пока они не убили друг друга по-настоящему. Джеймс ухмыльнулся и умчался, а Ремус снова остался один. Он вернулся внутрь. *** Когда он поднялся в спальню, Доркас лежала на его кровати. — Что ты делаешь? — спросил он, морщась, закрывая за собой дверь. Она улыбнулась и сложила руки на животе. — Иди сюда. Ремус скрестил руки на груди. — Не пойду, пока ты не скажешь, что ты делаешь. — Ну, я не скажу, что я делаю, пока ты не пойдешь сюда. — Доркас. — Ремус. Она идеально передразнила его интонацию. Он закатил глаза со стоном и подошел к другой стороне кровати, забрался и сел рядом с ней. — Так? Доркас села. — У нас ночевка. Ремус моргнул. Один или два раза. — У нас что? — Ночевка, — настаивала она. — Как мы делали в Лондоне. Помнишь, как мы жили в Хакни на третьем году обучения, и полтергейст последовал за тобой домой и поселился в твоей комнате, так что ты в итоге спал в моей три недели? — Ладно, видишь ли, но «ночевка» подразумевает, что у меня есть выбор, — сказал Ремус. — Там выбора не было. Та штука продолжала разрисовывать мое лицо маркером по ночам. Доркас тихо рассмеялась, вспомнив это. — Ладно, но нам же было весело, разве нет? — сказала она, и Ремус закатил глаза. — Давай, посмотрим фильм или что-нибудь еще. Я прокрадусь вниз и украду немного еды — бог знает, откуда она вся берется — и мы… потусуемся. Она закончила довольно жалким тоном. Ремус поднял бровь. — Почему? — подгонял он. — Почему ты не с Мэри? Ты не видела ее целый год. Доркас пожала плечами. — Я думаю, сейчас я нужна тебе больше, чем Мэри. И это было, по какой-то причине, ударом под дых. Ремус резко потер руками лицо. — Доркас, — простонал он, и тут же раздалось «Ремус» с той же интонацией, и он рассмеялся необдуманно, против своей воли. Она тоже рассмеялась. Он посмотрел на нее. — Не протестуй, — сказала она, зная его слишком хорошо, когда он открыл рот. — Просто... смотри. Послушай. Я просто хочу сегодняшнюю ночь. Сегодняшнюю ночь, эту ночь здесь, без вампиров, или ведьм, или чистокровных, или фениксов, или какой-то еще херни, появившейся в нашей жизни за последние несколько месяцев. Всего одну ночь, когда мы забудем обо всем этом. Когда это просто... снова просто я и ты. Ремус вздохнул. Он снова бесцельно потер руками глаза, а затем опустил их и кивнул. Доркас широко улыбнулась. — Ладно, давай, — сказала она, отодвигаясь назад, чтобы лечь и постучать по месту рядом с собой. Ремус поднял бровь. — Я не собираюсь обнимать тебя. — Да, блять, собираешься. — Доркас, нам двадцать восемь лет... — Нам двадцать восемь лет, и мы собираемся обниматься, — твердо сказала она. — Ложись, Люпин. Он фыркнул, но подчинился. Она и в лучшие времена была упрямой, и он знал, что с ней не поспоришь. Ремус лег и положил голову ей на грудь, на самую верхнюю часть, где край ключицы перетекал в плечо. Она крепко обхватила его одной рукой и подняла другую, чтобы нежно пригладить его волосы, и он вдохнул знакомый запах своей лучшей подруги и обнаружил, что это было совершенно успокаивающе; что это заставило замолчать безумие в его голове на несколько мгновений. Прошла минута, прежде чем Доркас заговорила. — Они не злятся на тебя, знаешь, — тихо сказала она. — Они понимают. У тебя есть полное право злиться. — Все мне это говорят, — пробормотал Ремус. — Но мне от этого не легче. — А от чего бы стало? — Я не знаю, — сказал он. — Я просто хотел бы, чтобы все было... снова простым. Черно-белым. Я хотел бы ненавидеть вампиров и любить людей. Я хотел бы, чтобы мы убивали плохих и спасали хороших. Я хотел бы... я не знаю. Доркас сжала его крепче. — Ты не обязан знать, — мягко сказала она. — Нет руководства для того, что мы делаем, или как мы должны себя чувствовать, Ремус. Но тебе не обязательно быть сильным все время, просто потому что ты окружен сильными людьми. Они не справляются лучше нас, они просто лучше это скрывают. Ремус думал о Сириусе, как обычно. Он думал об усталости Сириуса, несмотря на храброе лицо-маску. Он думал о Сириусе в ванне, Сириусе у его двери, Сириусе под потрескивающим пламенем его дома. В обоих домах. И он думал о слезах Джеймса, когда Сириус рассказывал свою историю. О настоящей, неподдельной панике Джеймса, когда Доркас чуть не убила его лучшего друга. Он думал о Марлин, которая сломалась, как Сириус, не поддерживая свой боевой дух ради других, а просто позволяя эмоциям взять верх. Он подумал о всех них на кухне, ранее. О мешках под глазами Пандоры. О боли во взгляде Регулуса. Он подумал о том, как чертовски далеко эти люди превзошли смертное и бессмертное, сверхъестественное и человеческое, простое и необычное. Человек и вампир больше не были классификациями, которые что-то значили для Ремуса. Они все деформировались под тяжестью этой борьбы, и это было не соревнование, чтобы увидеть, кто пострадал больше, а спасательный круг, на который можно было опереться, когда тяжесть того, что ты выстрадал, была чрезвычайно невыносимой в тот день. Твой вес, их вес, миллиард импульсов, выстраивающихся в один огромный, стоящий метроном. Доркас была его спасательным кругом, его безопасностью, когда он лежал на ее плече, но в тот момент он знал, что они все — все — сделают то же самое, а он сделает это для них. Потому что они были всем, что у них было в этом безумии. Завтра он извинится перед Мэри и Регулусом, и они простят его, потому что это может быть кто угодно. Он не думал, что был полностью неправ, но он понимал истощение как никто другой. И все их ядро работало и ​​в лучшие времена, поэтому они и были ядром, потому что один человек, разваливающийся на части, не рушил фундамент. Это их устраивало. В общей линии жизни, на которой они все висели, каждый день был методом проб и ошибок. Поэтому Ремус злился и продолжал злиться, но ему нужны были эти люди, как нужны были его легкие, и он не мог делать беспочвенные заявления, чтобы уменьшить то, как сильно он тосковал по ним — по Мэри, как, закрыв глаза, он видел его с ней, семнадцатилетнего, любящего ее до чертиков, знакомого по всему. — Я люблю тебя, знаешь, — небрежно пробормотал Ремус. Он почувствовал, как Доркас усмехнулась. — Я тоже люблю тебя, тупой ублюдок, — прошептала она в ответ. — И я всегда с тобой, ясно? Я буду с тобой, пока мы не станем слабыми и старыми. Пока я не сделаю свой последний вздох, а потом, может, и после. Я проявлюсь как неупокоенный призрак, потому что я недостаточно надрала тебе задницу при жизни. Ремус рассмеялся по-настоящему, и Доркас тоже, и это было самое приятное, что с ним произошло за весь день. Как только они успокоились и перестали смеяться, он оттолкнулся от ее плеча, чтобы опереться на локоть и посмотреть на нее, а она переместилась, отражая его позу. — Лили проснулась? — тихо спросил он. Доркас отрицательно покачала головой. — По словам Пандоры, это не редкость, — беспечно сказала она. — Особенно после той силы, которую Лили использовала. Она ожидает, что, скорее всего, Лили проснется завтра. И с ней все будет в порядке, разве что она будет немного потрясена, но разве не все мы? Ремус сжал губы. Он сделал глубокий вдох. — А... Сириус? У нее есть какие-то ожидания относительно него? Лицо Доркас исказилось от жалости, и он покачал головой. — Неважно. Это было глупо. — Не было. — Было. — Она ожидает, — многозначительно сказала Доркас. — Что сможет оправдать некоторые ожидания на этой неделе. Регулусу тоже интересно. Ремус резко вдохнул. — Это не... — начал он. — Это не... спячка, да? Он не... — Нет, — сказала Доркас. — Это единственное, что она может сказать наверняка. Это не было таким облегчением, как он надеялся. Они замолчали на мгновение. — Я плохой человек, раз не собираюсь их навещать? — вырвалось из груди Ремуса; уязвимый вопрос. Доркас нахмурилась. — Почему? — Не знаю, — пробормотал Ремус. — Такое чувство, будто они на последнем издыхании лежат на больничной койке, а я просто закрываю глаза и притворяюсь, что ничего не происходит. Доркас усмехнулась. — Тебе нужно перестать применять свой опыт к мирскому человеческому опыту, Ремус. Сириус не попал под машину и не впал в кому или что-то в этом роде. Его пронзил смертельный яд огромной магической ебаной змеи, а затем его тело обуглилось изнутри огнем гребаного феникса, которая оказалась твоей лучшей подругой, что внезапно научилась превращаться в настоящий огонь. Нет, буквально, ничего, что могло бы сделать тебя плохим человеком из-за того, что тебе приходится... избегать всего на данный момент. Ремус улыбнулся, но, вероятно, это было нечто большее, чем гримаса. — Спасибо. — Я буду твоей рациональностью сейчас, — прошептала она, схватив его за руку. — Пока твоя в отпуске. Я буду той, кто скажет тебе, что нет, Ремус, ты не плохой человек, раз справляешься с последствиями того, что стал свидетелем чего-то ужасного. Нет, Ремус, ты не плохой человек, раз злишься из-за того, что тебе выпала такая судьба. Нет, Ремус, ты не плохой человек, раз влюбился в вампира... — О, Боже, — простонал Ремус, поднося руки к лицу, а Доркас мелодично рассмеялась. — Так я права? Любовь? Ты это сделал? Я наугад сказала. — Заткнись, — сказал он, убирая руки и глядя в потолок. Она плюхнулась рядом с ним. — Знаешь, год назад я бы с ума сошла от этого, — непринужденно сказала она, и Ремус усмехнулся. — Три месяца назад ты бы сошла с ума от этого. Ты чуть не убила этого человека при первой встрече. — Все еще один из самых гордых моментов, — сентиментально сказала она, и он рассмеялся. — Но, серьезно. Это... Я имею в виду, я все еще думаю, что это глупо и безрассудно и буквально одно из самых ужасных решений, которые ты когда-либо принимал, но... ну, мы живем и дышим глупыми безрассудными плохими решениями. Я чувствую, что это должно быть моим вторым именем. — Доркас «глупая и безрассудная» Медоуз. — Ремус «плохие решения» Люпин. Она рассмеялась, а он улыбнулся и прижал ладони к глазам. Попытался увидеть звезды. Доркас вздохнула. — Я была влюблена в Мэри, знаешь. Звезды тут же исчезли. — Что? — прохрипел Ремус, поворачиваясь к ней лицом. Она избегала зрительного контакта. — Когда? Она пожала плечами. — Когда нам было чуть за двадцать. Это то случалось, то прекращалось. Я говорила себе, что она мне больше не нужна, а потом не видела ее пару недель из-за дел и снова влюблялась. Это было смешно. И я так оберегала ее, помнишь? Однажды она еще разозлилась, потому что подумала, что я намекаю, что она не может постоять за себя так же хорошо, как ты, хотя на самом деле это было потому, что если бы она умерла, я думаю, часть меня умерла бы вместе с ней. Лицо Ремуса застыло в хмуром состоянии, а его рот был слегка приоткрыт. Доркас повернулась к нему. — Я до сих пор оберегаю ее, — сказала она. — Я никогда не смогу избавиться от этого. Я не думаю, что кто-то может, если вы не расстанетесь в ужасных отношениях, которые разделят ваши жизни. Они всегда будут рядом... как будто вам всегда нужно будет их видеть, хоть иногда. Они привносят в вашу жизнь что-то, чего вы не сможете повторить, платонически это было или нет. Ремус закрыл рот. Слегка поджал губы. — Это тут ты проводишь душераздирающее метафорическое сравнение меня и Сириуса, чтобы доказать, что мы любим друг друга? Она ухмыльнулась. — Нет. Мне и не нужно. Ты только что сделал это за меня. Он простонал. — Иди на хуй. — Нет, спасибо. Я лесбиянка. Ремус невольно рассмеялся, и они погрузились в уютную тишину. — Кстати, об этом, — начал он, и Доркас застонала. — Ох, я уже ненавижу, куда это идет... — Пока ты здесь, я думаю, есть одна блондинка, о которой ты мне еще не рассказала? Доркас посмотрела на него. — Что, ты думал, что только тебе позволено заявить права на вампира? — Заявить права на вампира? Это что, аукцион? Она рассмеялась. — Перестань, перестань смешить меня. Это было не смешно. — Знаешь, что смешно? Марлс. — Я тебя ненавижу. — Ненавидь. Ты все равно это сказала. — Как будто ты не называешь его милым на постоянной основе. О да, я слышала, как ты... — Иди на хуй... — Сам иди, Люпин! Они продолжили дракой, которая чуть не закончилась сломанным телефоном Доркас. Затем она прокралась вниз, чтобы стащить закуски из, казалось бы, постоянно пополняющейся кухни, и они уснули под все еще идущий фильм — приятный гул безопасности был мимолетным облегчением для избитых барабанных перепонок Ремуса.