Эдельвейс

      Когда двери лифта закрываются с щелчком и звучит мягкая мелодия гостеприимства. Девушка чувствует, как внутренние органы поднимаются вместе с кабиной вверх. Ещё чувствуется что-то мягкое и тёплое. Шарф Хуа Чена. Обволакивает, успокаивает какой-то запах. Се Лянь не знает какой, от него становится словно легче, лучше. Но обволакивают ещё и руки. Так незаметно, создают опору вокруг, словно спасательный круг. Волосы, благо распущенные, скрывают скулы, что горят то ли холодом и закрывают лицо, как вельветовые шторы. Вопросы сыпятся крупой один за другим:       

«Как быть с Лан Цяньцю»?

«Нужно ли что-то делать и что конкретно?»

И

«Почему не возникает чувства дискомфорта или неловкости от явного превышения полномочий в тактильности в рамках отношений «друзья-знакомые»?»

       —Цзецзе, как ты?       Голос отдаётся вибрацией в волосы, где-то выше. И хочется ещё.              Но глаза отчего-то слезятся, на языке прыгают одни извинения, становясь в длинную вереницу очереди. Хочется что-то сказать и хочется чтобы не отпускали. Не забирали это тепло и внимание, хоть на немного оставили просто так. Но тут руки мужчины опускаются ей на плечи, поправляют шарф, и словно волосы перебирают. Глаз горячий смотрит на девушку, а в уголках губ появляются ямочки при улыбке. Хуа Чен улыбается, и камень с души Се Лянь падает с двадцатого этажа.       

***

             Мысли приведены в более-менее порядок. А поведение Хуа Чена не меняется. Будто ничего такого не произошло. Может, действительно, ничего такого не произошло и обнимать кого-то в трудную минуту это норма для знакомых. Се Лянь не имеет большого опыта, как и наличия большого круга друзей. Хотя опыт общения с Ши Цинсюанем показывает, что можно захватывать в объятия любого, кто без пяти минут с тобой знаком. Это не очень хороший пример. А у Хуа Чена, наверное, опыта побольше будет…       Девушка проходит в уже знакомую комнату-мастерскую. Она не знает чем это конкретно является потому что… ну спальней точно назвать нельзя. Уже из-за того, что не видно шкафов для одежды, тумбочек, кровати там. Не то чтобы Се Лянь их искала или бы сильно разглядывала помещение, просто напросто логическое умозаключение. По крайней мере, она замечает двери в другие комнаты и полагает, что там комната и Хуа Чена. Она проходит дальше, любопытно смотря по сторонам, замечая некоторые изменения в обстановке. И только потом понимает: здесь навели порядок. Кисти не разбросаны на столе, палитры и баночки вымыты и сложены. Листы аккуратно по размерам лежат, а мольберты не образуют лабиринт. Либо Хуа Чену самому надоел «творческий беспорядок», либо он специально к приходу Се Лянь убрался. От последнего варианта внезапно теплеет на сердце. Чтобы кто-то ради неё что-то сделал…

      «Нет»

      «Вряд ли»

      Скорее первый вариант. Только Се Лянь не догадывается, что Хуа Чен посвятил весь день уборке и навëл здесь более-менее порядок.        —Цзецзе, значит, тот юноша твой ученик?              Хуа Чен выдвигает кресло обтянутое бархатом на манер дорого-богато. Ставит посередине комнаты на ковёр.        —Да. Лан Цяньцю мой первый ученик в секции.       Девушка следуя приглашению Хуа Чена садится в кресло.       Художник стоит глубоко задумавшись. То ли над словами девушками, то ли над чем-то другим. Пальцы стучат по подбородку, голова наклоняется чуть в бок, отчего чёрные волосы показывают кожаную повязку на глазу. Се Лянь никогда не было любопытно, что скрывает за собой эта вещь. По правде говоря, девушка очень часто забывала о ней, так как, по иронии или нет, повязка сливалась с волосами.        —Цзецзе, ты не против поменять сегодня позу?       Следует недолгая пауза.        —Я имею ввиду, попробовать новую позицию. Может, забраться с ногами?              Се Лянь немного ëрзает на месте, а после кладёт ноги и на бархатную поверхность.        —Вот так?       Она поправляет юбку. Прикрывает как бы невзначай правую лодыжку. Почему? Она сама не знает. Привычка не показывать то, что может вызывать противоречивую реакцию. Избегание нежелательного разговора или конфликта.              Хуа Чен не подаёт вида, что что-то увидел. А он увидел изящные лодыжки, выступающие щиколотки и небольшие ступни, облачённые в тонкий капрон. Лёгкие пропускают вдох.        —Да, — отводит спешно взгляд, фокусируясь на изумрудного цвета обшивке, —тебе удобно?              Се Лянь поправляет волосы, сетуя, что забыла их заколоть. Пытается как-то убрать с лица. А Хуа Чен… просто стоит рядом. Сейчас у него в голове друг друга перебивают мысли, а извилины чуть искрятся. Уместнее отвернутся, как будто он застал интимную сцену, потому что, ну… Се Лянь подобна нимфе, которая облокотилась о камень, подобна сирене, что соблазняет моряков. И Хуа Чен не прочь соблазниться, хоть прямо сейчас.        —Всё в порядке.              Всё далеко не в порядке. По крайней мере в его голове. Он отходит подальше специально, делая вид, что смотрит на композицию или выбирает нужный ракурс. Нужно срочно на что-то отвлечься ибо его напускная маска спокойствия трещит по швам. И выбирает он не самую, для него, приятную тему.        —Цзецзе, что ты думаешь о нём?              Хуа Чену претит ревновать шестнадцатилетнего парня к своей девушке мечты. Хуа Чену двадцать пять. Он не хочет опускаться до этого уровня, но по своей природе мужчина ужасный эгоист и собственник. Это плохо–он это знает. Но в то же время хорошо скрывает. По крайней мере от Се Лянь.       И самое ужасное, что это не беспочвенная ревность. Мужчина хорошо разбирается в людях, способен читать как открытую книгу по глазам–зеркалам души. И в тех глазах Хуа Чен увидел уязвимость и неприязнь просто от того, что он лучше, чем сам Лан Цяньцю. Хуа Чен знает это чувство. Потому что сам был таким. Неуверенность внешняя прошла бесследно, но внутри он трясётся каждый раз, когда видит свою пустую глазницу перед зеркалом.        — Лань Цяньцю очень трудолюбивый, Иногда он вспыльчив, но с взрослением старается это контролировать.       Се Лянь улыбается, вспоминает их самые первые занятия и рвение мальчика вопреки недовольству родителей.        —Неудивительно. Цзецзе, ты даёшь прекрасный пример.       Хуа Чен отвлекается на подбор бумаги и карандашей.        —Спасибо, Сань Лан. Но многое зависит от самого человека. Ведь, если нет желания или целей, то вряд ли можно чего-то достичь имея при себе только знания или возможности.              Хуа Чену известна эта истина, и он является живым доказательством, что порой даже желание и цель не может привести тебя к одной единственной мечте. Имея при этом весь набор из знаний и возможностей умноженных на бесконечное рвение, его мечта просто ускользает сквозь пальцы. И вряд ли хоть когда-нибудь станет явью. Любовь Се Лянь– то, чего нельзя получить, имея всё это. Но это не мешает Хуа Чену продолжать мечтать. О разговорах с ней, о её румянце на щеках, о тонкой руке в его ладони, о свиданиях, о взглядах, об объятиях, о поцелуях, какие они на вкус, какого это делать с тем, кого любишь. Его мечты заходят дальше. Катаются по кровати, тонут в представлениям о нежном голосе, повторяющим его имя с придыханием, на их кровати, в их доме. Хуа Чен имеет богатое воображение, изобразить всё в красках, но никогда он не сможет вообразить, что этот образ скажет ему заветные слова. Потому что, когда в детстве, а после в подростковом возрасте, все кругом говорят «ты урод и не получишь любви», ты сам начинаешь в это верить. Когда единственный человек, который тебя любил– покойная мать, ты начинаешь себя ненавидеть.        —Сань Лан?        —Ты права, цзецзе, — мужчина гонит мысли. Нагрузить себя сможет в другое время, а не сейчас. Сейчас он хочет себя полностью посвятить девушке, что немного взволнованно смотрит на него, смущая до костей при этом.        — Этот мальчик… —Лан Цяньцю.        —Верно. Он тоже танцует танец маленьких утят?        —Танец маленьких лебедей, Сань Лан. — Прости, цзецзе, — Хуа Чен смеёться, как будто не нарочно допустил ошибку.       Он делает первые штрихи, намечая на бумаге пока только линии.        — Нет, он изучает отдельные постановки и более сложные па.       Се Лянь не хочет этого показывать, но поведение мужчины её немного веселит.        — Ох, получается, одарённый ученик?        —Получается так, — она смотрит на Хуа Чена и старается не двигаться.       Сейчас, когда девушка сидит неподвижно, она может невольно наблюдать за художником. Се Лянь не видит его лица за высоким планшетом, будто бы Сань Лан специально скрывается от неё, не даёт заглянуть. Видны плечи и складки блузочной ткани бордового цвета. Спускаясь ниже, её взгляд натыкается на крепкие предплечья, а на левой руке…татуировка. Она выглядывает из-за закатанных рукавов и девушка не может разобрать что это…нарисовано?        —Он хочет в будущем поступить в балетную школу?       Се Лянь отводит взгляд быстро. Нужно найти какой-нибудь другой объект для разглядывания. Вот, диван интересный. Люстра тоже неплохая.        —Цзецзе, опусти, пожалуйста, голову немного.       Ей хочется ударить себя по лбу, но стыдливо краснеет. Она же проводит тренировки у парней тоже, и всё хорошо. Что сейчас не так?        —Извини, — немного прочистив горло, она добавляет, —да, Цяньцю планирует поступать в Пекин. Поэтому сейчас он усердно разучивает разные элементы.        —Ничего. Ты, наверное, сильно устаёшь от этого?        —Совершенно нет, — Се Лянь немного поправляет волосы, за ухо их снова закладывает. Это дурацкая привычка, когда она нервничает. Но Хуа Чен залипает. Отрывается от листа бумаги и смотрит на девушку. А после делает кое-какие правки дрожащими руками в намеченном уже рисунке. —Просто, хочется обучить его всему, что я знаю сама, но порой это не получается. — Цзецзе, не очень понимаю. Обьясни, пожалуйста.       Хуа Чен смотрит на девушку, показывая, что слушает. Хуа Чену двадцать пять лет и он понимает, что имеет ввиду Се Лянь. Но простой разговор с объектом воздыхания является для него глотком свежего воздуха.       У балерины в воспоминаниях всплывает последний случай из-за которого, к слову, она несколько дней не находит себе места. И который, к слову, привел к конфликту.        — Возьмём к примеру па-де-де, — Се Лянь садится ровнее, словно готова начать новый урок, — па-де-де–это танец в паре и опыт в этом очень ценен, особенно для абитуриентов. Способность подстраиваться под партнёршу, вести и страховать это то, чему нельзя научить на словах. Для этого нужно показывать на практике.              Хуа Чен внимательно слушает её.        — И для этого нужна партнёрша для Цяньцю. Желательно тоже, увлечённая балетом.        —Только проблема не была лишь в этом?       Се Лянь качает головой, опуская взгляд на тёмный ковëр.        —Лан Цяньцю хочет видеть в качестве партнёрши меня, но я…              Мужчина не смеёт перебивать, лишь терпеливо ждёт. Для него открывается новая дверца в израненной души Се Лянь. И он слушает её как верный последователь, которому на ушко божество шепчет тайны мироздания.        — Не могу ей быть по многим причинам. А причины не могу сказать, потому что боюсь, он во мне разочаруется.              Разочарование ученика в учителе– это то, через что Се Лянь может пройти, но просит жизнь не проводить. Она сидит неподвижно, и чувство вины расползается, как вязкая липкая слизь внутри. Грузить кого-то постороннего своими тревогами и проблемами всегда легче, но после наступает ломка, как будто без новокаина уже третьи сутки.        —Какая разница кто разочаруется?       Хуа Чен смотрит прямо, но взгляд его направлен куда глубже. Как будто он говорит непоколебимую истину, что само собой разумеющееся для него и всего мира.        —Если кто-то оскорбится, это только трудности его недалекости. Когда человек чем-то по-настоящему дорожит, он будет до конца держаться за это. А если нет, то грош–цена его словам и чувствам.       Слова звучат настолько уверенно, не лишним было бы сказать самоуверенно, учитывая что в интонации была твёрдость, но в то же время вызов всему миру: «Да, я такой, да я так считаю, а если ты с этим не согласен, то неправ здесь ты, и ты же дураком являешься». При этом обращенно это не в адрес Се Лянь, она чувствовала. Но после, тише, звучат слова, которые предназначаются собеседнице. И только ей.        —Быть может, есть те, для кого сам факт твоего существования является наивысшим благом.              После взгляд устремляется уже на саму Се Лянь, а голос… голос несёт в себе что-то сокровенное, что-то глубокое. В нём и искренность, и нежность и какое-то скрытое признание в чём-то, желание показать что-то. Хуа Чен внутри себя кричит:        «Вот. Я. Перед тобой и для тебя. Прошу заметь. Я здесь. И я люблю тебя…»        —Поэтому, цзецзе, поступай так, как хочет твоя душа.              …Но у него не хватает смелости так сказать. Он понимает. Се Лянь не нужно это. Не от него. Не сейчас. И не здесь. Обременять своими чувствами и ждать чего-то в ответ, он не намерен. И не будет.       Молчание повисает в комнате. Лишь слышаться сильные биения сердец у обоих– одно болит, другое исцеляется медленно.        —Спасибо, Сань Лан.              Эта тихая благодарность звучит в сердце Се Лянь громче царь-колокола. Она знает, возможно, Сань Лан так сказал, потому что хотел её утешить, поддержать, успокоить, как делают, наверное, все знакомые-друзья. Но в памяти ещё свежи слова:              «Ты не найдешь человека, искреннее меня»

И отчего-то Се Лянь верит.

             Теперь её мысли вовсе не о Лан Цяньцю, не о приезде друзей, даже не о своих чувствах. Мысли занимает мужчина, который не показывается из-за мольберта, лишь иногда поглядывает на модель как-будто исподтишка. И они молчат уже несколько долгих минут.              Для Хуа Чена каждая минута ценна. Но сейчас он молит небеса, чтобы алая краска ушла с щёк. Ибо он почти признался в любви– Се Лянь не поняла. А он теперь краснеет как подросток, бросающий валентинку в почтовый ящик. Двадцать пять лет–это не гарантия на холодильнике, что ты сможешь контролировать своё лицо и язык.        —Цзецзе, не хочешь сделать перерыв? Хуа Чен, приведя в порядок чувства и лицо, встаёт с насиженного места.        — Хорошо.              Балерина привстает с дивана, замечая, что не чувствует пол спины. Поэтому с трудом садится и выпрямляется, разводит плечи и разминает затёкшие суставы. Хуа Чен отводит взгляд. Хочется приложить голову к чему-то холодному и твёрдому.        — Я принесу воды.        —Спасибо.              Она легко встаёт, разминает нехитрыми базовыми упражнениями ноги. Поднимает руки и как будто тянется до солнца. Делает наклоны в стороны и чувствует, как застывшая кровь вновь циркулирует. Очень сложно сидеть на одном месте, когда твоя жизнь сплошное движение и физическая нагрузка. Се Лянь искренне поражается Хуа Чену, как он может усидеть на месте, не двигаясь, несколько часов. И вот она слышит приближающиеся шаги, оборачивается и видит застывшего мужчину в проёме.        —Сань Лан? Всё в порядке?              К слову, мало того, что по пути на кухню Хуа Чен пытался привести мысли в порядок и не думать о изящной тонкой спине, которая выгибается перед ним, так зайдя в комнату он узрел весьма… интересную картину, которая будет его теперь преследовать ночью.        —Ой, извини. Тело сильно затекло, поэтому я решила размяться, — опускает плавно руки девушка, подобно крыльям складывает по бокам.        —Всё хорошо, — он прочищает горло, — ты сильно устала?       Хуа Чен заставляет себя двигаться и не обращать внимания на лёгкое прикосновения пальцев к его руке, когда он передаёт стакан с водой.        —Ммм, нет, думаю меня хватит ещё на один заход.       С завидным энтузиазмом Се Лянь улыбается, а голова Хуа Чена начинает отказывать в работе от переизбытка тестостерона. Хуа Чену двадцать пять, а он чувствует себя влюблённым мальчишкой.              Следующие часы проходят незаметно быстро. Былая неловкость рассеивается как туман по утру, оставляя только росу, свежую как облегчение. Перед «новым заходом» Хуа Чен допытывается не голодна ли девушка, не хочет ли чай, кофе. Поэтому принимает решение заказать фрукты для перекуса. А на беспокойство по поводу движений транспорта вечером, уверяет, что обязательно отвезёт домой, как может быть иначе?        —Сань Лан, я тут подумала. Если ты хочешь посвятить свою скульптуру балету, не было бы лучше, если бы я становилась в танцевальные позы?       Девушка снова сидит на бархатной софе, но теперь поза… более развязная, как сказала бы сама Се Лянь. А стоящие рядом фрукты делают её более праздничной и немного ленивой. Со стороны может даже показаться, что художник намерено поставил свою модель в такую позу, чтобы изобразить в божественном ампула. И ему это удалось. Хотя фрукты подставились по воле случая. —Это правда так. Но в своей работе мне важно изобразить не сам балет, а нечто большее, —Хуа Чен задумчиво трет пальцы, на которых осела пыльца угольного карандаша, —к тому же, цзецзе, тебе было бы сложно оставаться в движении постоянно. А мне бы не хотелось тебя напрягать.        —Сань Лан, ты меня вовсе не напрягаешь. Наоборот. Мне очень интересно увидеть, что получится в итоге, поэтому не волнуйся об этом. Может, какие-то движения и элементы мне действительно сложно сделать, но базовые смогу, — у Се Лянь колятся в сердце чувства благодарности от заботы этого человека, и она тоже хочет что-то для него сделать, пусть, по её мнению, незначительное.        —В таком случае, если цзецзе не возражает.        —Я не возражаю.              Он не спрашивает, устала ли она. Это и так понятно. Через полчаса, он отрывается от мольберта вопреки незаконченному рисунку, смотрит на часы и хмурится. В шейном позвонке что-то колит и хочется скривить лицо, но остаётся лишь потереть ладонью и что-то там помассировать, как будто это поможет.              —Всё в порядке, у меня завтра выходной. Поэтому ты можешь дорисовать.       Се Лянь думает, что Хуа Чен уже устал, и ей нужно уходить, не напрашиваться, не доставлять неудобства и так далее.        —Цзецзе, ты завтра не сможешь прийти?       Это звучит не как просьба, не сможет ли она заскочить на пятнадцать минут по пути якобы. И это не звучит, ни в коем случае, как предъявление: «ты что завтра не сможешь прийти? У тебя же выходной!». Ни в коем случае, ни в коем разе. Это звучит почти умоляюще, неся в себе смысл:        «Ты завтра сильно занята и ты сильно устала, верно? Но если вдруг у тебя получится, или ты захочешь, можешь, пожалуйста, позвонить мне и прийти. Можешь даже написать. Можешь не звонить и не писать, можешь прийти. Я всё равно буду здесь целый день.»        —Я приду, — отвечает Се Лянь.              И интонация в голосе говорит: «Как я могу не прийти? Я же обещала. »        —Наверное, лучше после обеда.        —Можно и до, — отвечает тут же Хуа Чен, но сразу исправляет себя, — если ты не занята, — понимает, что это звучит как-то не так и добавляет, —я буду целый день здесь, поэтому приходи в любое время. И он набрав воздуха, продолжает:        —Я мог бы тебя забрать завтра, если ты не против.              Последнее звучит уже более менее приемлемо. —Хорошо, я тогда напишу.       

«Можешь позвонить. »

—Буду ждать.              «Буду ждать»— это то, чему Хуа Чен всегда следует.       Они собираются. Се Лянь уже надевает пальто, когда ей в руки кладут упаковку с фруктами. Балерина заметила, что Хуа Чен если что-то заказывает, то делает это с размахом. Как и в прошлый ужин он заказал всего много, что они многое не съели. Так и сейчас оставшиеся нетронутые фрукты лежат аккуратно в пластиковой коробочке.        —Сань Лан, не стоило.        —Цзецзе, я всё сам не съём.        — Тебе нужно лучше питаться, в конце концов климат здесь отличается от пекинского и давление низкое.              Наотрез Хуа Чен не принимает фрукты обратно.       Они выходят на парковку. Дверь, изящная рука на металлическом корпусе, щелчок и для Се Лянь открывают галантно дверь. С каждым разом это воспринимается необычно и по нову, как будто человек делает это не специально «показать свою воспитанность, галантность и излишнюю вежливость». А просто потому что ему так хочется, просто потому что для него так правильно. И Се Лянь с каждым разом это всё приятнее принимать.        —Спасибо.              Они выезжают на главную дорогу. Дальше прямо и несколько поворотов, дворы, и они на месте. Трассы пустые почти в вечер субботы и ехать минут двадцать-двадцать пять. Се Лянь держит фрукты на коленках. Пальчиком немного проводит по краям крышки.        —Сань Лан, завтра я возьму с собой пуанты.              Девушка смотрит в окно, за ним мелькают размытыми огнями оранжевые фонари, редкие люди. За ним мелькает жизнь как и на ладони. Хуа Чен не отвечает, потому что не знает, что ответить. Потому что за все свои двадцать пять лет невозможно всему научиться и всё узнать. Он может спросить: «зачем? «, «почему? «, «что такое пуанты?» В конце концов, если захочет быть последним идиотом перед ней. Может ответить: «не нужно, не надо, тебе не обязательно», и так далее, тому подобное. А может промолчать, промычать что-то невнятное, похожее на согласие. Вариантов много. Выбор есть всегда. Но что выбрать в данный момент? В такие жизненные эпизоды хочется иметь иконки как в симуляторах свиданий. Где показано количество сердечек за твой будущий ответ. Из всех вариантов Хуа Чен выбирает самый наивный.        — Спасибо, цзецзе.       Может, сегодня день «спасибо», ибо с какой периодичностью они друг друга благодарят, можно было бы уже официально объявить этот день национальным праздником. За словами благодарности порой кроются невыразимые и скрытые чувства и чувства, о которых лучше не знать.              Се Лянь показывает Хуа Чену дорогу к дому. Через круглые дворы и выступы в асфальте. И вот он заглушает двигатель, делает ещё тише и так тихое радио.        —Очень интересный дом.       Архитектор смотрит на небольшое пятиэтажное здание, которое отличается от высоток в городе. Оно уже старое, местами штукатурка осыпается, иногда оконные рамы дрожат от вьюг, но крепкую стеною держат постройку, что была возведена ещё иностранными строителями, крепкой русской рукой и китайским консерватизмом.        —Да, возможно.       Се Лянь живет здесь уже пять лет и ей дом как дом, но она понимает. Хуа Чен– архитектор, проектировщик, зодчий, художник. Для него это часть искусства, часть кого-то своего мира, к которому балерина не относится. Хотя в глубине мыслей, её очень привлекает идея хоть как-то быть частью чего-то, что относится к жизни Хуа Чена. Пусть даже этим неказистым домом.        —Мне говорили, что его построили давно. Думаю, по нему видно.        —Не совсем. Дом хороший, крыша не осыпается, окна целые. Архитектура уникальная, сложная по конструкции, не соответствует традиционному стилю, поэтому дом остаётся интересным. Но ещё не мало важно кто в нём живёт.        —Разве это важно? — Се Лянь поворачивает голову к. Взгляд мужчины устремлён на здание, в одну точку, волосы чуть покачиваются лёгким дуновением теплого воздуха из работающей печки. Красная серьга в ухе блестит в полутьме.        —Это самое главное.       

«Я буду ждать»

             Звучит последнее, когда она отходит от машины. Хуа Чен не садится до конца, пока Се Лянь не скроется за железными дверьми. Стоит ещё немного, вдыхает воздух холодный, выдыхает пар. А снег продолжает кружиться.        «Это всё вежливость, хорошее воспитание. »              Се Лянь всё меньше и меньше хочет этому верить.