Не убоюсь греха. Том 1

      Тони взволнованно заметался по подвалу, когда услышал чьи-то невнятные разговоры на поверхности. За ним пришли слишком рано, он не ожидал, что его судьба решится так быстро. Дверь люка распахнулась, в проёме показалось лицо Августа.       — Тони! Тони, поднимайся. Живо!       Тот состроил недовольную мину и съязвил:       — Чё, не терпится скорее наказание привести в исполнение? Чё на этот раз? Плети? Вода? Или Костёр?       Однако Август его удивил:       — Ничего не будет, если ты будешь двигаться шустрее.       Тони сразу понял, что всё пошло не по плану. Август был взволнован, двигался дёргано, лестницу спустил неудачно, не удержав её, и она грохнулась вниз, чуть не пришибив Тони.       — Что случилось? — спросил тот, берясь за тетивы.       — Отец Антоний приказал вытащить тебя отсюда и перепрятать. Тебя хотят убить. Александр хочет. И остальные, — сбивчиво объяснил Август и вновь его поторопил, — давай, шустрее, молю!       Услышав это, он рванул по лестнице наверх, произнося себе под нос: «Ну нихуя себе!».       Август, разобравший слова, пожурил:       — Не ругайся!       Он вытащил лестницу, тихо закрыл люк, ухватил заткнувшегося Тони за запястье и потащил к ближайшему дому. Завёл за угол, чтобы с площади их не могли увидеть, оглядел улицу, очевидно, выбирая, куда будет бежать дальше, чтобы не попасться никому на глаза. Тони, воспользовавшись передышкой, спросил:       — А за что меня убить-то хотят?       — За убийство Кости, — пояснил Август и резко бросился через огород к следующему дому. Тони еле ноги успевал переставлять. Размах ноги у Августа был просто гигантским.       — Так он же самоубился, я-то тут причём?       — У него череп проломлен, — Август забежал за сарай, огляделся. С площади донеслись людские крики. Он вытянул руку, вжал в грудь Тони, чтобы тот не двинулся с места. А Тони и не собирался. Он слышал ругань, бабьи вопли и готов уже был уверовать в Бога и начать молиться о том, чтобы толпа не двинулась в их с Августом сторону.       — Чего мы стоим? — прошипел Тони. — Бежать надо, пока они сюда не пришли.       — А я… не знаю, где тебя прятать, — признался Август, переводя на него ошалелый взгляд. — Не подумал.       Тони шлёпнул себя по лбу. Бежать в лес было опасно: помимо того, что можно было угодить в капканы, так ещё и убежать на своих двоих далеко не выйдет, их нагонят с собаками. Пробираться до своего дома или дома Августа вообще не имело смысла: пришлось бы пересекать площадь, двигаясь мимо орущей толпы, тогда бы их точно заметили. И вдруг Тони осенило.       — Пойдём, — он выглянул из-за угла, проверил, нет ли кого на улице, и со всех ног рванул к соседнему дому, от которого перебежал к избушке Григория. Она стояла почти на окраине деревни. В хорошем же месте Григорий её отстроил: и река была рядом, далеко за водой ходить не надо, и до леса рукой подать. Но самое главное — из её окна открывался вид на люк злосчастного подвала.       Тони забежал в дом вместе с Августом, закрыл двери в сени и в комнату, отдышался. Август же времени решил не терять и замельтешил, шарясь по чужому шкафу с одеждой, а после роясь в выдвижных ящиках рабочего стола, заваленного чертежами. Григорий был педантом во всём, кроме рабочих столов. Они у него всегда находились в полном бардаке что дома, что в мастерской.       Наблюдая за суетливым Августом, Тони спросил:       — Что ты делаешь?       — Вещи тебе собираю в дорогу, — он всучил ему кожаную куртку Григория, словно на Тони и без того было мало тёплой одежды. Жилетка, которую одолжил ему Григорий, сослужила ему добрую службу в подвале. Благодаря ей он не околел.       — Так это не мои вещи, — напомнил Тони.       — Бери, — настаивал Август, протягивая ему сразу два компаса, найденных в шкафу, — тебе нужнее.       С улицы донеслись шаги: кто-то подошёл к избушке, открыл входную дверь, прошёл в сени. Август с Тони, замерли, как сурикаты, когда дверь в комнату отворилась и на пороге появился взмокший и тяжело дышащий Григорий. Он испуганно сматерился, не ожидав увидеть дома незваных гостей, но, вспомнив о том, кем являлся Август, сразу же перекрестился и попросил у Бога прощения. Очевидно, для вида. Подбоченившись и тяжело вздохнув, он обратился к Тони:       — Как же ты меня достал, акробат. Какого лешего ты ко мне-то припёрся? И почему у тебя моя куртка? И шкаф почему открыт? Вы что тут делали, а?       Объясняться принялся Август:       — Отец Антоний мне сказал, что Тони нужно перепрятать, а Тони сказал, что нужно обратиться к тебе.       — Да его не просто прятать нужно, а отсюда нахрен увозить! — воскликнул Григорий, отбирая у Тони свою куртку и компасы. — Я уже видел такое, знаю, чем заканчивается…       — Что видел? — перебил Тони.       — Восстание, с ума посходили фанатики, — Григорий указал раскрытой ладонью в сторону площади. — Бунт решили устроить. Вот, на что это похоже. Делать надо ноги отсюда. Отец Август, при всём уважении… Кабзда здесь настанет! Ничего хорошего нас ждать не будет. Причём, никого из нас, — он указал пальцем сначала на себя, потом на Тони, потом на Августа. Последний вздрогнул, подал неуверенный голос:       — Но ведь братья и сестры не пойдут против отца Антония.       — Дружок, они уже пошли! Ты сам видел! — не выдержал Григорий. — Отец Август, пришла пора мозгами обзавестись! Сам себе мозгов не прибавишь, так тебе трещину сделают в голове-то, и в трещинку мозги просочатся. Только уже поздно будет. Отец Антоний не сможет вечно тебя от всего защищать. У него у самого скоро секир-башка.       Он подбежал к рабочему столу, стал дёргать выдвижные ящики в поисках чего-то. Как оказалось позднее: искал он устрашающего вида заточку, которой точил карандаши.       — Я и буду его защищать! — самоотверженно воскликнул Август.       — Ага, удачи, большая часть общины настроена против него. От тебя и места мокрого не оставят. Там уже пиздиловка началась между простыми людом. А что с тобой, правой рукой отца Антония, сделают? Смекаешь? Побереги себя, о жене подумай. Ей же тоже достанется, — Григорий проверил заточку на остроту, надавив на лезвие ногтем. Затем глянул на Августа с Тони и сказал: — Ну, что встали? Выметайтесь отсюда.       Август уверенно подошёл к нему, ухватил его предплечье, проигнорировав зажатую в ладони заточку, и взмолился:       — Спаси Тони, возьми его с собой. Его здесь убьют.       — Да зачем мне нахлебник-то нужен? Я благотворительностью уже вдоволь назанимался, — Григорий отцепил его пальцы, случайно взмахнув заточкой. Август отшатнулся.       «Дело — дрянь», — подумал Тони. Он не хотел здесь умирать. Не хотел, чтобы причиняли вред Августу. А, учитывая, что тот был борцом за справедливость, его явно поджидал плачевный конец.       Тони ляпнул первое, до чего успел додуматься за эти решающие секунды:       — У меня деньги есть.       Григорий обернулся к нему, заинтересованный.       — Продолжай, внимательно тебя слушаю.       Тони приосанился.       — У меня есть очень много денег. И я готов поделиться ими с вами, Григорий, если поможете устроить побег.       — Да где они, эти твои деньги? — усмехнулся тот.       — У отца Антония.       — Так это его деньги, — поперхнувшись, просипел он.       — Я уже воровал их. Сворую ещё раз. Не беда. Я знаю, где они лежат и сам этим займусь, сделаю всё быстро, — пообещал Тони.       — Да как ты это всё провернёшь, если на площади сейчас Михаил и лягавый власть гнут, а у отца Антония жена дома рожает?       Август перебил:       — Уже?       — Баба Маня с ними ушла, больше ничего не знаю, — пояснил Григорий. — Так вот, только они ушли, лягавый продолжил свои сети плести, паучара усатый, чтоб на него своя паучиха чёрная нашлась и сожрала! А Михаил мошка. В сети его попал. Активной подпевалой стал. И другие бараны, то есть, братья и сестры, подтянулись. Там ор поднялся выше крыш, а я ценитель тишины. Короче, я в этой суматохе и сбежал. Засиделся я здесь. Пора в строй возвращаться. Хватит с меня.       — С нас тоже хватит, мы же с тобой за одно! Верно же я говорю, Август? — принялся подлизываться к Тони. Он мягкой походкой подошёл к Григорию, проследил за тем, как тот утрамбовал между портянками бутылку с бражкой.       — Я не могу с вами… бежать, — подал голос Август. — Отцу Антонию, и Любаве грозит опасность. Я должен их спасти.       — Отцу Антонию уже ничем не поможешь, — Григорий сказал, как отрезал. Тони согласно закивал.       Непрерывный шум, доносящийся с площади, стал усиливаться. Григорий метнулся к окну, присел под ним, выглянул у самого низа, пробравшись головой под занавеску, чтобы его никто не заметил. Благо, на узком подоконнике, выпиленном из бревна в стене, стояли всякие склянки, которые неплохо скрывали его черноволосую макушку. Тони сел на корточки, тоже подполз к окну и примостился рядышком с ним. Август замер позади.       По улице пронеслась остервенелая толпа, вооружённая вилами и косами. Они дошли до люка, открыли его и впали в ступор. Начали о чём-то бурно переговариваться, кричать. Кто-то побежал обратно, в сторону площади, кто-то остался стоять у люка. Когда раздался собачий лай, Григорий сматерился, резко отполз от окна, бросился к кровати, отодвинул её от стены. Тони изумлённо приподнял брови, увидев в полу люк, ведущий в подпол. Григорий поднял крышку и скомандовал:       — Оба полезайте.       Тони повторять дважды не пришлось, он юркнул в узкую темноту, бегло оценивая взглядом незнакомое пространство. Здесь было просто ужасно тесно. Очевидно, это место служило Григорию в качестве тайника для алкоголя. Бутылки на стенах Тони заметил лишь тогда, когда врезался в полку спиной и она зазвенела. Вместо лестницы, здесь было всего два деревянных выступа, по которым можно было вскарабкаться назад. Подпол был неглубоким. Если бы Тони вытянул руки и подпрыгнул, то ухватился бы за край пола и смог подняться на поверхность.       Август спрыгнул вниз следом и сразу же неуклюже навалился на Тони. Тот заойкал, заругался, и Григорий устрашающе пригрозил:       — Заткнулись нахуй. Сидим тихо, сопим в четыре дырочки.       И захлопнул люк, сдвинув кровать обратно.       Подпол погрузился в кромешную темноту. Тони слышал дыхание Августа, чувствовал тепло, исходящее от его тела. Оба они неловко замерли по противоположным сторонам. Стоило сделать лишь один шаг навстречу, и Тони бы уткнулся носом ему в грудь. Возле дома раздался собачий лай, а после входную дверь сотряс тяжёлый стук. Тони вздрогнул, задышал чаще. Он широко раскрыл рот и прикрыл его руками, чтобы вздохов не было слышно. От страха конечности похолодели, сердце забилось в ушах. Колени задрожали. Он вцепился пальцами в полку позади себя, звякнул бутылками, мысленно назвал себя самыми последними словами. Из-за его неуклюжести их могли обнаружить. Тони подался вперёд, отлипая от полки. Бутылки снова звякнули. Тут уже не выдержал Август. Он схватил его за плечи, крепко обнял и принялся поглаживать по голове, успокаивая. Тони стиснул его рубаху ледяными пальцами, вжался лбом в жёсткую грудину, задрожал. Помнится, даже перед утоплением ему не было настолько страшно, как сейчас.       Он услышал, как в дом кто-то вошёл. Собаки всё не унимались, лаяли, дурные. Незнакомый голос спросил:       — Где он?       Григорий совершенно спокойно ответил вопросом на вопрос:       — Кто?       — Тони. Сбежал.       — А-а-а, — понятливо протянул Григорий. — А я-то думал, куда пропал мой компас! Обворовал меня, гадёныш! Ещё и куртку унёс. Прихожу домой, — глянь, как все разворошено. Отродье, я его, значит, ремеслу… учил, а вон чё, — врал он убедительно. Тони и сам поверил, что всё это совершил. Хотя доля правды в этом, конечно же, была.       По дому стали расхаживать несколько пар ног. Тони вжался в Августа, зажмурился. Когда кто-то остановился рядом с кроватью, он приготовился прощаться с жизнью. Сжал Августа в объятиях, что было мочи, судорожно задышал. Ему было плевать, что вёл он себя, как трусливое дитё, однако обычно это срабатывало, когда ему приходилось искать защиты у Олега во время ругани с отцом. Август же держался намного лучше. У него хватило сил даже на то, чтобы обнять лицо Тони ладонями, и начать покрывать его щёки, нос и лоб быстрыми лёгкими поцелуями. Тони, удивлённый тем, как именно тот решил его успокоить, перестал паниковать и впал в ступор. Из-за этого он не сразу заметил, что лай прекратился и что шаги удалились к двери. Потому, услышав шум от передвижения кровати, он отчаянно зашептал:       — Не иди против Михаила и Александра. Молю. Сбеги или просто смирись. Но живи.       Люк отворился, Тони снова спрятал лицо у Августа на груди, почувствовал, как в носу защипало и в уголках глаз собрались слёзы. Умирать не хотелось. Не сейчас, когда он почти смог сбежать и обрести свободу.       — Да ну вас нахрен! Развели тут голубятню, — съязвил Григорий, и Тони, дёрнувшись, резко запрокинул голову. Осознав, что смерть откладывается, он облегчённо улыбнулся и сипло засмеялся.       — Они ушли? — Август говорил тихо, скрывая волнение.       — Ушли, — уверил Григорий, — вылезайте.       Тони, трясущимися пальцами ухватился за выступ, попытался вскарабкаться. Не вышло. Дрожащие локти подвели.       — Помоги, — тихонько попросил он Августа, и тот, ухватив его за талию, присел, усадил к себе на плечо и распрямился. Тони оставалось только перелезть с его плеча на пол, подтянув себя на руках.       Оказавшись в доме, он помог вылезти Августу. Григорий закрыл за ними люк, сдвинул кровать обратно.       — Значит, расклад такой, — начал он, и только сейчас Тони заметил, каким бледным тот был, — они теперь с собаками все окрестности прочёсывают. Как я понял — заглядывают в каждый дом. Мне нужно собрать еды в дорогу, коней подготовить. Но днём мы уйти не сможем. Нужно ночью. Чтобы деньги забрать и коней достать, нужно устроить переполох, но чтобы причиной этого переполоха стал не Тони… Есть у меня одна идея. Но тебе, отец Август, она не понравится.       — Говори, — твёрдо произнёс тот.       Григорий вздохнул сочувствующе и продолжил:       — Нужно создать такое событие, которое заново бы сплотило людей. Пожар — самый подходящий вариант. Им некогда будет отношения выяснять. Они точно отвлекутся.       — Чей дом ты собрался поджечь? — строго спросил Август.       — Не знаю, но нужно, чтобы он был далеко от скотного двора. Мой поджигать — бессмысленно. Мы тогда незаметно лошадей увести не сможем. Вот, если бы домик горел на площади — другое дело. Расстояния этого должно хватить.       — Нельзя дома чужие жечь, это бесчеловечно, — Август, как всегда, являл собой воплощение борца за справедливость.       — Отвергаешь — предлагай, — рыкнул Григорий.       Август замолчал ненадолго, задумался. Губы его плотно сжались, вытянулись в одну полоску. Видать, мыслительный процесс шёл особенно трудно.       — А если мой дом поджечь? — предложил Тони. — Олег как-нибудь проживёт. Костя умер. Я свалю.       — Нет-нет, не то, — Григорий замотал головой. Его речь стала тише, невнятнее. — Не то, не то. Во-первых, скотный двор на опасном расстоянии, заметить могут, а во-вторых, нам нужно из этого пожарища максимум пользы извлечь. Нам нужно сделать так, чтобы за отцом Антонием побежали. Чтобы ему сообщили об этом и чтобы он обязательно вышел из дома и Анастасию свою оставил. Чтобы просто не мог не выйти. Тогда там останутся только его жена и повитуха. А Тони, — он указал на него пальцем, — сможет зайти к ним и забрать деньги.       — Да как?! — тот выпучил глаза. — Меня ж баба Маня голыми руками скрутит.       — А я тебе ружьё своё дам, — нашёлся Григорий. — Много ли бабам нужно для страху? Деньги соберёшь и свалишь.       — А если отец Антоний с ними останется?       — Не должен. Надо сделать так, чтобы не остался. У него должна появиться забота покрупнее. Тогда ему не до нас станет.       — А если мой? — вполголоса предложил Август. Григорий не расслышал, переспросил, и тот повторил громче: — А если мой дом поджечь? Отец Антоний точно не сможет оставаться в стороне.       Лицо Григория растянулось в победной улыбке. Он хлопнул в ладоши, потёр их в предвкушении, похлопал Августа по плечу.       — Эх-хе-хе, это ты молодец, отец Август! Ты ж для отца Антония, как сын. Если твой дом загорится, то отец Антоний бросится тебя спасать. Ты ему дорог.       — Только как с Любавой быть, пожар ведь… — начал было Август, но Тони не дал ему закончить.       — Любаве твоей будет где жить, она же к тебе не с улицы пришла.       Почему-то от каждого упоминания её имени он раздражался всё сильнее. Сдалась она Августу? Он ведь её даже не любил, женился на ней, чтобы от влечения к мужчинам, точнее, одному конкретному мужчине, избавиться. Грубо говоря, использовал её. А сейчас вдруг беспокоиться начал.       «Тоже мне, рыцарь», — мысленно осудил Тони.       — Тони прав, — согласился Григорий. — Главное, её из дома выгнать, чтобы не поджарилась. Люди побегут тушить дом Августа. Надо, чтобы все собрались на площади, чтобы большая часть народу оказалась там. А я в это время смогу снарядить лошадей и… и… — он смолк, подошёл к столу, перевернул один из чертежей на чистую сторону, взял карандаш, начал что-то чертить. Тони с Августом подошли с двух сторон, принялись наблюдать. Григорий нарисовал схему поселения, пометил дом Августа крестом, потом ткнул карандашом в скотных двор, состоящий из трёх построек — курятника, овчарни, и конюшни совмещённой с коровником — и забормотал: — Нам бы времени побольше выиграть, чтобы за нами погоня не отправилась. Было бы неплохо ещё и конюшни поджечь. Пока лошадей ловить будут…       — Вместе с животными жечь вздумали? Вы чё нахуй?! — возмутился Тони.       — Я тебе сейчас по губам-то как дам! — Григорий замахнулся на него карандашом, Тони закрыл голову руками. — Никто не будет жечь животину. Поможешь мне их всех оттуда вытащить, чтоб не зажарились. Люди отвлекутся на ловлю животины, на тушение двух пожаров. А потом я пойду с лошадьми вот сюда, — он обозначил на карте точку, находящуюся на опушке леса далеко за пределами общины. — А Тони за деньгами пойдёт. И тогда у нас всё сложится. Главное, — обратился он к Тони, — не попадись никому. Если всё пройдёт хорошо, два пожарища обеспечат нас временем. Мы сможем уйти незамеченными и ещё от погони избавимся, — Григорий оставил карандаш на столе, вышел в сени, принёс Тони ружье. Объяснил, как им пользоваться, запретил направлять на людей без надобности. Пояснил: — Это на крайний случай, сидите тихо, носа не высовывайте, а я за жратвой, — и вышел из дома.       Ему вслед крикнул Август:       — Узнай, что там с Любавой! Я ей приказал дома сидеть!       Тони закатил глаза, откладывая ружьё на стол и направляя его дулом в стену:       — Нормально с ней всё. Она не дура. В отличие от тебя.       — Зачем ты обзываешься? — Август насупился, как обиженный ребёнок.       — Так это не я на ней женился не по любви, а ты! — упрекнул он. Почему его переполняло чувство, подозрительно похожее на ревность, Тони себе объяснить не мог. Август ему ничего не обещал. Август был ему никем.       Но Август стоял перед ним на коленях в подвале и признавался в том, что благодаря Тони познал настоящее счастье. А ещё Август целовал его. Не важно, что инициатором выступил Тони. Важно, что Август его не оттолкнул. А после ещё и во время обыска дома обнимал его в подполе и целовал лицо. И спрашивается, какого лешего его всё ещё волновала Любава?       Август дёрнулся, как от пощёчины, стиснул челюсти, ссутулился, будто на его плечи в мгновение опустился тяжёлый невидимый груз и, сказав, смиренное:       — Да, ты прав, — быстро направился к двери.       Тони, осознавший, какую ошибку совершил, сорвался с места, преградил ему путь. Спросил строго, воинственно вздёрнув подбородок:       — И куда ты намылился?       Август с мертвенным спокойствием сказал:       — Иногда любовь ничего не значит и нужно выбирать долг.       Тони вздёрнул бровь. Нет, не от того, что был удивлён героизму Августа. Это было ожидаемо. А из-за того, что Август не учитывал ещё одного долга, который возложил на себя ещё задолго до брака с Любавой. Он обещал Тони, что позаботится о нём, что сбережёт. Значит, врал? Или просто слишком много на себя взял? Ему следовало сделать выбор. Кто ему был дороже? Любава или Тони?       — Если ты уйдёшь прямо сейчас, — начал Тони, бросая все силы на то, чтобы держаться достойно и не превращаться в истеричку, — то тебя могут поймать и хрен знает, что с тобой сделать. Тогда ты не сможешь поджечь свой дом. А я думал, мы с тобой договорились. Думал, что дорог тебе после всего, что ты мне говорил.       Август долго буравил его взглядом, но в конце концов развернулся, прошёл вглубь дома и сел на кровать. Тони криво улыбнулся. Он попал. Прямо в точку. Значит, всё же Любава ему уступала. Ещё бы. Где была она и где Тони? Ха!       Держать ситуацию под контролем было приятно. Тони безумно соскучился по этому ощущению твёрдой уверенности в своих силах. Помнится, в последний раз он чувствовал себя так, когда пытался соблазнить брата и добиться от него возвращения домой. А потом… потом начался самый жуткий месяц в его жизни, когда каждый день он просыпался с мыслью, что совершенно беспомощен. Лишь подготовка к побегу помогала ему не унывать и дарила призрачную надежду на спасение.       Тони осторожно подошёл к Августу, сел рядом, скопировав его зажатую позу с ладонями, упёртыми в колени. Где-то он слышал, что если во время беседы с человеком повторять его позы, жесты, то получится расположить его к себе.       — Август, — мягко позвал он, глядя на кольцо, поблёскивающее на правой руке Августа, — скажи, а зачем тебе вообще нужна Любава?       Вопрос был задан в лоб. Тони не собирался церемониться. Он ненавидел полумеры и не признавал серого цвета. В его жизни всё было исключительно чёрным и белым. Если Август хотел его и нёс романтическую чепуху, значит, обязан был находиться рядом с ним, а не с Любавой. Иначе зачем вообще он выворачивал душу наизнанку перед Тони? Будто тот мог принять решение за него.       — Я виноват перед ней, — признался Август, — и как её муж, я обязан защищать её.       — Какой ты правильный, — съязвил Тони, — а будучи женатым, вообще можно с другими людьми обжиматься и сосаться, а? Кажется, нет.       — Не суди да не судим будешь, — вздохнул Август.       — Значит, будешь Любаве своей всю жизнь больно делать? Вот, уйду я, найдёшь себе другого мужика, его будешь…       Август перебил:       — Никто мне другой не нужен.       Оба замолчали. Тони хотел было вставить свои пять копеек о том, почему же тогда Август продолжал мять булки и нихрена не делать для того, чтобы быть с ним, но передумал. До него вдруг дошло: Август просто не мог поступить по-другому. Его слова о долге действительно имели вес. Сам Тони такой порядочностью не отличался. Он мог пообещать что-то человеку лишь для того, чтобы тот от него отстал. Собственно, чаще всего он проворачивал эту схему с Олегом. Работало безотказно.       Но Август являлся птицей другого полёта. Для него обещания были значимы, а долг — и подавно. Он мог жертвовать своими желаниями во благо другого человека, ничего не требуя взамен. О Любаве он беспокоился только потому, что был её мужем, и даже несмотря на то что не хотел её, готов был рисковать своей жизнью, чтобы убедиться, что с ней всё было в порядке.       Тони так не умел. Долг для него не имел никакого значения, если не был связан с денежной задолженностью. Вот там уже становилось не до шуток. Тони никогда себе ни в чём не отказывал: хотел — покупал красивую шмотку, хотел — курил траву, хотел — трахался. И плевать ему было, что последние два пункта просто выводили Олега из себя. Ему вообще было плевать на весь мир, когда дело касалось утоления сиюминутных желаний. Порой он смотрел на тех, кто усложнял свою жизнь обязательствами и думал: «Вот же несчастные люди». Но потом он смотрел на себя, лежащего на кровати в каком-нибудь дешёвом отеле, вытраханного, использованного, и понимал, что от чрезмерной вольности счастливее стать не получалось. Скорее опасное времяпрепровождение помогало на время забыть о ноющей дыре в груди, которую невозможно было ничем насытить. Её пустой раззявленный рот вытягивал из Тони силы и толкал на безумства, лишь бы набить своё бездонное брюхо острыми эмоциями.       Тони не знал, что такое чувство долга, как и не знал людей в своём окружении, для которых оно не было пустым словом. Август был первым, и эта его положительная черта не могла не подкупать. Будучи честным человеком, не способным на гадости, он не смог бы бросить Любаву. А если не мог бросить ту, к которой был равнодушен, то как же сильно он будет привязан к Тони!       От этого осознания по телу Тони побежали мурашки. С Августом он всегда будет в безопасности, на него можно будет положиться. Он не оставит его, никуда не уйдёт. Будет заботиться о нём, беречь, чему служил подтверждением уже не один его поступок. Август вступался за Тони перед фанатиками, спускался к нему в подвал без разрешения. Он приносил ему еду и воду во время первого заключения, несмотря на то, что Тони его обидел и пытался изнасиловать.       С Августом он всегда чувствовал себя спокойно. Особенно Тони нравились его руки. Сильные, мозолистые ладони умели прикасаться с такой нежностью, что порой у Тони начинало щипать в носу. Олег давно перестал его баловать подобными ласками, а о клиентах и говорить не стоило. Август давал Тони возможность ощутить себя человеком. Не собственностью, не вещью, за пользование которой платили, а тем, кто был достоин хорошего отношения к себе.       Тони глянул на Августа, замершего в ожидании реакции на своё признание. Он не верил в любовь. Она была книжным вымыслом, романтизацией обычной химической реакции. Олег частенько говорил, что любит его, но на деле лишь прикрывался этим словом, чтобы полностью подчинить себе Тони. Он был для брата красивой игрушкой, которой хотелось обладать. И если у этой игрушки появлялась воля, то и любить её начинали меньше. Олег «любил» Тони за что-то: за покладистость, за хорошее поведение, за классный секс. Его внимания следовало заслужить. Порой Тони казалось, что он начинал походить на собачонку, скачущую перед хозяином на задних лапках, лишь бы тот снова бросил мячик. В книжках и фильмах настоящая «любовь» выглядела совсем не так…       Тони не верил в любовь, но верил в привязанность. Он сам был привязан к Олегу долгие годы. И именно это чувство держало его подле брата до последнего, пока у того не вытекли последние мозги под влиянием религиозной бредятины. Привязанность была куда надёжнее лживой любви. Она не оставляла человеку и шанса на свободу. Поражала его внутренности ядовитым плющом и тянула-тянула-тянула. Неспроста же Тони, живя в городе, всегда возвращался к Олегу, хотя у него были все возможности, чтобы свалить от него навсегда.       Вот и Августу не повезло угодить в эту ловушку. А с его-то обострённым чувством справедливости и готовностью жертвовать собой ради другого жизнь его ожидала несладкая. По таким добрым и честным людям она проходилась асфальтоукладочным катком. И хорошо было, если после всех потрясений человек не становился озлобленным на мир.       Нет, Августу нельзя было оставаться здесь. Достаточно было выглянуть в окно, чтобы понять, какой ужас творила с умами людей община. Август ни за что не должен был превратиться в такое же существо. Его чистое и по-детски открытое сердце следовало беречь.       Тони готов был отплатить услугой за услугу: сначала Август заботился о нём и обещал беречь, теперь же настала его очередь. В голове невольно проскользнула мысль о том, что сорвавшийся побег вовсе не был поражением. Может, и хорошо, что Тони не смог бежать один. Инстинкт самосохранения толкал его к цивилизации, но что с ним стало бы в городе, где всем и каждому было плевать на него? У любимой подружки Крис была своя жизнь, и она не стала бы отказываться от неё, чтобы проводить всё своё время с Тони и спасать его от одиночества. Наверное, он бы начал топить горе в выпивке, закидываться бы весёлыми таблеточками и не вылезать из чужих постелей, чтобы не думать о той безысходности, которой веяло от дыры в груди. Просто плыть по течению в надежде, что когда-нибудь его прибьёт к сносному острову.       И кажется, что этот островок наконец нашёлся.       Август, посчитавший затянувшееся молчание за дурной знак, поспешил оправдаться:       — Я не должен был этого говорить. Прости. Я ни к чему тебя не принуждаю, не требую от тебя ничего. Это могло прозвучать так, будто я от тебя что-то требую, но это не так.       Тони не смог подавить нервного смешка, чем вогнал Август в ещё большее отчаяние.       — Что за дурная привычка — делать выводы и решать всё за меня? — проворчал Тони. Теперь он был окончательно уверен: Август был тем человеком, который смог бы стать достойной заменой Олега. Нужно было всего лишь помочь ему избавиться от ненужного обязательства. Любава была балластом и мешала ему быть с Тони, а значит, следовало найти способ уговорить Августа оставить её здесь. Тони бы смог позаботиться об Августе в городе, помог бы ему освоиться, научил бы, как пользоваться бритвой в конце концов: руки уже давно тянулись сбрить его реденькую бородёнку к чертям собачьим. У Августа был красивый орлиный нос, густые брови, острые черты лица. Ему всего-то следовало сменить имидж, чтобы от него глаз невозможно было оторвать. А если его ещё и переодеть во что-то нормальное…       Тони улыбнулся своим мыслям. Кажется, он слишком торопил события. Для начала следовало выбраться из общины, добраться до деревни через лес, а после и до Новосибирска. Путь предстоял долгий и опасный, и Тони был безмерно рад осознавать, что разделит его с тем человеком, которому был дорог.       — Август, — он положил ладонь ему на колено, и тот удивлённо уставился сначала на неё, потом на Тони. Вновь захотелось усмехнуться, но Тони себя остановил. Не время сейчас было. Не время. — А если я скажу, что мне тоже никто другой не нужен?       Губы Августа приоткрылись, растянулись в облегчённой радостной улыбке. Правда ровно до того момента, пока Тони не продолжил:       — Но я не могу быть с тобой, пока у тебя есть Любава. Я не привык делиться.       — Я не могу её бросить, мы венчались, — сокрушённо проговорил Август.       — Вас даже ненастоящий священник венчал, чё толку от вашего венчания? — ляпнул Тони.       — Что ты имеешь в виду? — Август приосанился, повернулся к нему всем корпусом и отодвинулся.       Тони тяжело вздохнул, понимая, что зря начал говорить про отца Антония, но коль начал…       — Отец Антоний — не пророк, — заявил он как факт. Без обвинительной интонации и обиды в голосе. В данный момент своё личное отношение к этому выродку следовало оставить при себе.       — Ты говоришь, так же, как Михаил… — пролепетал Август. Его глаза округлились, брови трагически изогнулись, и Тони мысленно похвалил себя за сдержанность. Как в воду глядел.       — Нет, Август, просто дослушай меня и не перебивай, пожалуйста. Договорились? — дождавшись утвердительного, но недоверчивого кивка, Тони продолжил. — Отец Антоний перед тем, как решил мне «Божий» суд устроить, рассказал, что он самый великий грешник. Он сам все свои чудеса совершает, чтобы люди верили, что Бог их не оставил. Он их веру в Бога укрепляет таким способом. И у него правда хранятся лекарства, которыми он лечит, когда не срабатывают травы. Ты можешь в этом убедиться, если проберёшься к нему на чердак. Он держит это всё в секрете, чтобы никто не узнал и не разуверился нём, — Тони пододвинулся к Августу, ухватился за его ладонь двумя руками, будто это могло помочь донести до него истину, которую тот отказывался принимать. — Он не пророк. Он обычный человек. И я думаю, если бы он где-то в прошлом не просчитался, то сейчас бы люди оставались на его стороне. Невозможно врать вечно. Когда-нибудь враньё вскроется.       Август высвободил ладонь из его руки, забормотав себе под нос:       — Нет, этого не может быть. Не может быть, не может, ты ошибаешься…       Тони пожал плечами, поднялся с кровати, подошёл к окну, с намеренным безразличием говоря:       — Ладно, я и не ждал, что ты поверишь мне сразу.       Сквозь занавески он наблюдал за тем, как по улице сновали взбешённые люди, жаждущие его головы и желательно отдельно от тела. Мимо пронёсся мужик с вилами. Он бежал прочь из общины и, наверняка, был уверен, что Тони сбежал, и его следовало поймать.       — И это здесь мне говорили о любви… — Тони издевательски фыркнул. — Нет тут Бога. Сами же говорите, что Бог — это любовь. А тут любовью и не пахнет. Вон, с вилами носятся.       — Они просто сбились с пути, — Август тоже поднялся и подошёл к окну, замер у Тони за спиной. Мужик, впрочем, из вида скрылся, и смотреть уже стало не на что.       — Да если бы они шли по верному пути изначально, то так легко за вилы бы не взялись, — Тони обернулся к Августу, переплёл руки на груди. — Они не меняются. Я прожил здесь месяц, послушал их исповеди. Всё одно и то же. Разве ты этого не замечаешь?       — Бороться с грехом тяжело…       — Не оправдывай их! — не выдержал Тони. — Насилие оправдывать нельзя. Или ты со мной не согласен?       — Согласен.       Тони облегчённо вздохнул, улыбнулся. Руки сами собой потянулись к груди Августа, разгладили рубаху.       — Ты же не такой, как они. Ты вообще будто с луны свалился, — Тони шутливо щёлкнул пальцем по его носу, погладил по щеке. — Ты достоин нормальной жизни. Чтобы тебя не били плетьми, не унижали из-за того, что тебя тянет к мужчинам. Это вообще-то норма в цивилизованном обществе, и не считается отклонением. Ты сможешь жить, как хочешь, а не как правильно. От этой правильности только злее стать можно, — посчитав сосредоточенный прищур Августа за недоверие, Тони указал рукой на окно, — если не веришь мне, то посмотри на улицу. Вон, что с этими правильными людьми стало. Я же тебе предлагаю свободу! Только представь: ты будешь есть ту еду, которая тебе нравится, а не которую разрешено есть по пятницам, будешь целоваться с кем захочешь, спать с кем хочешь.       Август накрыл большой горячей ладонью Тонину ладошку на своей щеке и признался, заливаясь краской стыда от шеи и до кончиков ушей:       — Я хочу целоваться только с тобой.       Тони пожал плечами.       — Целуйся.       — А ты? Ты хочешь? — спросил Август, и Тони впал в ступор. Его никто никогда не спрашивал о том, хотел ли он целоваться или нет. Олег просто брал и делал. Клиенты, понятное дело, платили за это деньги, и плевать им было на его желание.       Тони честно ответил:       — А я не знаю…       — Как можно не знать, если ты сам меня тогда в подвале целовал? — не разумел Август.       Тони почувствовал себя ужасно неловко. Тогда он поцеловал Августа только потому, что не придумал ничего лучше, чтобы унять его слёзы. А сейчас, когда никто из них не бился в истерике, враз стало не по себе. Чтоб его, этого Августа с его грёбаным рыцарским кодексом!       — Я правда не знаю, никогда о таком не задумывался, — и Тони не соврал. Поцелуи действительно ничего для него не значили. Всего лишь взаимодействие губ и языков, иногда приятное, иногда противное до тошноты. — Но мы можем попробовать ещё раз, и тогда я скажу тебе наверняка.       Тони прекрасно знал, что скажет. Он понимал, какой ответ нужен Августу, чтобы склонить того к побегу. Но менее интересно оттого не становилось.       Август мягко притянул Тони за талию к себе. Тони уложил ладони ему на затылок, надавил, заставляя склониться ниже и прикрыл глаза. Август быстро прижался к его губам своими — сухими, обветренными, — и отстранился. Ожидая продолжения, Тони приоткрыл один глаз, заметил, что Август не шевелится и выжидающе на него смотрит, и вдруг как рассмеялся. Но, вспомнив о том, что их могли услышать и прибежать проверять дом, тотчас снизил громкость и, тихонько посмеиваясь, спросил:       — Это ты для этого спрашивал, хочу ли я с тобой целоваться? — Тони лучился весельем. — Будь уж добр, поцелуй меня нормально.       В первые секунды Август растерялся, словно раздумывал, с чего стоило начать, но после начал решительно действовать. Он поцеловал Тони, как тот его учил: стал мягко втягивать его губы в жаркий рот, заскользил по чувствительной слизистой кончиком языка, дразня. Отстранился, правда, слишком быстро. Тони и распробовать толком не успел, нравилось ли ему целоваться именно с Августом. Он хотел было возмутиться, но Август вдруг сжал у корней его короткие неровно отросшие кудри, потянул их, заставляя запрокинуть голову, и заскользил влажными губами по шее. У Тони подкосились ноги. Он вцепился в плечи Августа, повис на нём, раскрыл рот, тяжело задышав. Когда Август царапнул зубами кожу над ключицей, Тони закусил нижнюю губу и заскулил. Он уже и забыл, что во время обучения поцелуям рассказывал и показывал, какие ласки ему нравились. Он и не думал, что Август всё запомнит.       Вернувшись к губам Тони, он поцеловал его жадно, напористо, и тот с не меньшей жадностью ответил. Сейчас он не думал о том, что у Августа были не чищены зубы мятной зубной пастой, не думал, что его стрёмная бородка неприятно щекотала нежную кожу лица и шеи, не думал о запахе пота, которым, казалось, провоняла вся община и он сам в том числе. Тони вообще ни о чём не думал. Его голова была до приятного пуста. Тело отзывалось мурашками, дрожью, дыханием на каждое действие Августа, будь то грубый толчок языком или мягкое поглаживание по спине.       Тони понял, что пора было остановиться, когда почувствовал нарастающее возбуждение. Не хватало сейчас ещё и этой проблемы. Вот придёт Григорий, увидит его с Августом в таком состоянии и за ружьё схватится от негодования. Он очень понятно объяснил свою позицию насчёт «петушиных» связей, и лишний раз испытывать его терпение не хотелось. Однако отойти от Августа было намного сложнее, чем Тони предполагал. Август старательно выцеловывал его шею, лез носом за ворот рубахи, крепко удерживал за поясницу, не пытаясь спустить руки ниже. Тони выгибался, всё обещал себе, что вот этот поцелуй будет последним, что ещё пару секунд, и он сделает шаг назад. Обещания множились, последним становился уже восьмой по счёту поцелуй, а Тони всё никак не мог взять себя в руки.       Август, напоследок поцеловав его за ухом, заглянул в полуприкрытые пьяные глаза и хрипловато спросил:       — Ну? Как?       Тони не сразу понял, в чём был смысл вопроса, но когда до него дошло, растерянно приоткрыл рот и не смог сказать ни слова. С ним происходило что-то, чего он раньше никогда не испытывал. Ему было хорошо. Просто хорошо, без всяких противных «но», какие всегда возникали во время близости с Олегом и с клиентами. Даже дыра в груди затихла, умерив свой голод, будто её никогда и не существовало, и она не изводила Тони долгие годы.       Он чувствовал себя до непривычного умиротворённо, чего ему недоставало всю жизнь. В конечностях поселилась ленивая слабость. Припухшие губы горели, требуя ещё, и Тони просто потянулся навстречу. Обнимая лицо Августа ладонями, выдыхая ему в рот, он жалостливо зашептал:       — Пожалуйста, не бросай меня. Меня все бросают. Убеги со мной.       В носу засвербило, к уголкам глаз подступила жгучая влага. Захотелось её сморгнуть, но Тони удержался. Он смотрел на Августа покрасневшими глазами, готовый вот-вот расплакаться от беспомощности и неясного тянущего чувства, которое вставало комом в горле, мешало дышать и сглатывать вязкую слюну.       Август бережно обнял его, уложил тяжёлую голову себе на грудь, накрыл ухо тёплой ладонью. Тони вцепился в него, задрожал, больше не в силах бороться со слезами. С Августом даже плакать было не стыдно, тот бы никогда его за это не осудил.       — Ты нужен мне, — всё так же тихо, доверительно упрашивал Тони. — Пожалуйста…       Август поцеловал его в макушку, потёрся о неё губами, носом.       В сенях послышались шаги. Тони, испугавшись, тотчас оттолкнул его от себя, бросился к столу, схватил ружьё и направил на пол, готовый в любой момент навести его на дверь. На пороге появился Григорий. Под его пристальным опасным взглядом Тони вернул ружье на место и пропищал: «Простите».       — То-то же, — Григорий прошёл к столу, сгрузил мешок с едой прямо поверх чертежей, рядом бросил стопку невзрачных тряпок. — На улице жуть творится. Всех несогласных с Михаилом и лягавым отвели в амбар. Епитимии накладывают.       — А Любава? Что с ней? Она в порядке? — забеспокоился Август.       Тони тоже занервничал. Не хватало сейчас, чтобы тот бросился её спасать.       — В порядке. И даже не в амбаре, — успокоил Григорий, и Тони не заметил, как на губах появилась совершенно дурацкая улыбка. Он указал на Григория рукой и обратился к Августу:       — Вот видишь. Я же говорил, что она не дура. А ты мне не верил.       Григорий добавил:       — Они хотят убрать отца Антония с поста главы. Как только жена разродится, его бросят в подвал. Если жена не будет признавать новую власть, с ней тоже быстро разберутся.       — Пиздец, — коротко подытожил Тони.       Август жалобно попросил:       — А мы отца Антония из общины увезти не сможем?       — Нет! — резко ответил Тони, выставив перед собой руки.       Григорий же расщедрился на объяснение:       — Отец Август, при всём моём уважении, — эту фразу он выделил интонационно и приложил ладонь к сердцу, — но я этого шизика брать с собой не буду. Отец Антоний — не тот человек, что побежит с тонущего корабля. Он пойдёт вместе с ним на дно. Мы только время потеряем и подвергнем себя неоправданному риску.       Август помрачнел. Тони закусил щёку изнутри. Ему захотелось подойти к Августу, отвлечь его от ненужных мыслей, вновь обратить всё его внимания на себя, вот только Григорий вряд ли бы это оценил. Тони побаивался его. Он прекрасно знал, что тот сидел за убийство и никогда не пользовался услугами «петухов» в тюрьме. Григорий относился к таким с пренебрежением, а самого Тони называл грешником, блядуном и порой заводил одну и ту же шарманку на тему, для чего Тони вообще этим занимался. Тони же честно отвечал, что за связи с мужчинами больше платили, и добавлял, что также любит проводить время и в компании женщин. Григорий ухватывался за последнее и начинал зудеть: «Почему тогда исключительно с женщинами не спал? Чем больше женщин возьмёшь, тем больше заработаешь. Верно? Ты же нормальный мужик, зачем тебе другим мужикам очко подставлять?». И ведь не мог Тони ему сказать, что и то, и то ему нравилось: Григорий бы просто не понял. Его взгляды на жизнь были косны, всё, что он не понимал, автоматически становилось плохим. Общаться с ним было просто невыносимо, потому что он всегда находил тему, за которую мог зацепиться и начать капать на мозги нравоучениями.       Однако каким бы раздражающим типом тот ни был и на какие бы оскорбления ни расщедривался, Тони был ему безмерно благодарен за помощь уже не в первом побеге. Повезло, что у Григория имелись принципы, от которых он, по его же словам, никогда не отступал: в его кодекс чести входило убеждение о том, что убивать людей было нельзя. Почему он сам убил в прошлом человека и почему полчаса назад собирался выпнуть Тони на улицу — не знал, но хотел думать, что у Григория работала такая дискрета, как совесть. Она же и была его внутренним Богом, и делал он всё в согласии с ней. Если представлялась возможность спасти — спасал, но если судьба поворачивала карту рубашкой вверх — убивал. В этот раз расклад пал на жизнь, и Тони, с ослабевшими узлами в который раз выбирался из пучины проблем.       До самого позднего вечера троица не выходила из дома. Разве что Григорий два раза отлучался в туалет, а Тони и Августа заставил ходить в ведро. Еду и воду экономили. Григорий позволил Тони сделать лишь пару глотков за весь день. Август же вовсе пить отказался. Вместо обеда был одна лепёшка, поделённая на троих.       Перед ужином местные устроили ещё один обход по домам. Григорий еле успел спрятать Тони и Августа в подпол. Прислушавшись к разговорам на поверхности, Тони понял, что Григорий отправляется на ужин вместе со всеми. Это было верным решением, подозрений вызывать не следовало. Одно было плохо: кровать из-за его ухода осталась на месте, прямо над люком в подпол, из-за чего вылезти наружу не представлялось возможным.       Сначала Тони думал, что всё будет хорошо, Григорий поест, вернётся домой и выпустит их на поверхность. Но потом минуты потянулись с черепашьей скоростью, и ему стало казаться, что Григория нет слишком долго. В голову полезли тревожные мысли о том, что он оставит его с Августом здесь, замурует заживо, а сам умотает в закат. Совесть совестью, но в ситуации опасности не доверяешь даже ей.       Тони прижимался к Августу, перешёптывался с ним, силясь отвлечься от переживаний. Август гладил его по спине, целовал в макушку, успокаивал обещаниями, что Григорий скоро вернётся. Только это и помогло Тони не скатиться в истерику и не залить земляной пол слезами и соплями. Он концентрировался на голосе и руках Августа и прикладывал все усилия для того, чтобы расслабиться. А когда тот предложил рассказать ему сказку, Тони вообще забылся, полностью погрузившись в вымышленную историю про мальчика, который должен был сбежать от злого людоеда, и помог ему в этом ангел. Он вывел мальчика из жуткого логова, провёл через лес прямо к деревне, после чего все её жители уверовали в Бога. Финал сказки заставил Тони саркастично усмехнуться и пробормотать: «Ну конечно, иначе ведь и быть не могло».       Как только он сказал это, с поверхности донеслось два хлопка дверей, после ножки кровати заскребли по дощатому полу и люк распахнулся. Григорий помог Тони и Августу выбраться и поделился последними новостями:       — Вечернюю службу отменили, люди шатаются по округе и ищут вас, ночью патрули тоже будут. Отца Августа подозревают в помощи беглецу. Если поймают тебя, — обратился к Августу, — пытать будут.       Тони вмиг представил, как Августа привяжут к столбу, как сдерут с него кожу парой десятков ударов плетей, или как начнут выдёргивать по ногтю, пока не добьются признания новой власти — Михаил точно был способен на что-то такое. Убивать Августа было невыгодно. Люди его любили, да и после отца Антония он оставался единственным травником, способным оказывать маломальскую медицинскую помощь. Потому склонить его на свою сторону было необходимо любой ценой.       У Тони сжалось сердце. Август не заслуживал всех этих пыток. Как это чудо в белых перьях можно было обижать? Тони взял его за руку, заглянул в глаза.       — Тебе надо бежать. Со мной, — голос звучал как вибрирующая сталь. Он не даст ему пропасть, вот так возьмёт и спасёт его. Твёрдо, упрямо, ухватив за широкую руку, поведёт через лес, если надо, сердце вытащит и понесёт, лишь бы горело.       — Малец, ты ничего не попутал? Если он бежит с тобой, то я бегу не с вами, — возмутился Григорий, нервно почесав мизинцем бровь.       Тони только челюсти сильнее сжал, оказавшись между молотом и наковальней, он не знал, как выкрутиться. Тут бы пригодились все его навыки выживания в городе, чтоб и Олег не убил, и клиент довольным остался.       — Нет, он бежит с тобой. Я останусь, — Август поспешил согласиться с Григорием, лишь бы тот не передумал помогать Тони. Отступив от него на пару шагов, он высвободил руку из его ладоней и попытался ободрить грустной улыбкой. От такой готовности соглашаться с любым дерьмом, которое подбрасывала жизнь, Тони впал в шок. Ведь он ещё днём, когда целовался с Августом, упрашивал его сбежать вместе, и по его напористому поведению думал, что смог склонить его на свою сторону, а теперь выяснялось совершенно обратное. Какого черта Август не хотел бороться за своё счастье? Он ведь был счастлив с Тони! Он хотел быть с ним!       — Ты слышал, что только что Григорий сказал? Тебя пытать будут! — не унимался Тони. Его глаза были полны отчаянного огня, лучистая зелень в них почернела.       — Если дело праведное, я жизни не пожалею, что мне плети, — Август держался достойно. Он сжал кулаки, голос его был твёрд, в нём сквозила болезненная уверенность.       — Они тебя убьют! — Тони поднял ставку, надеясь, что хотя бы это поможет ему одуматься.       — Значит, перед смертью я сложу в молитве руки за их обманутые души, — смиренно ответил Август, и Тони страдальчески свёл брови к переносице.       — Август, к чёрту! Слышишь? К чёрту всё. Молитвой ты не добьёшься ничего. От неё не будет никакого толку!       — Иисус добился, — Август, как упрямый баран, продолжал стоять на своём.       Тони не выдержал:       — Но ты не он. С чего ты вообще решил, что имеешь право сравнивать себя с ним? У него в руках была сила его папаши, которая помогала ему вершить чудеса, а ты какую силу имеешь? В чём твоя сила, Август? В молитве? Сколько ты их прочёл? Какие из них были услышаны? — он выдохся, смолк ненадолго, собираясь с мыслями. Как кстати вспомнился их разговор об огурцах и о том, что их нельзя бить палкой для лучшего урожая. Тогда это помогло донести до Августа нужные мысли, значит, следовало попробовать и сейчас. Криками добиться от него понимания было невозможно. Понизив тон и успокоившись, Тони спросил: — Может, тут как с огородом? Пока сам за тяпку не возьмёшься, сорняки не пропадут. Надо что-то делать, а не на Бога надеяться. Надо действовать, чтобы в жизни что-то менялось!       Август задумался, и Тони заранее обрадовался, что смог до него достучаться. Но надежды разрушились в одно мгновение, когда тот раскрыл рот:       — Значит, я возьмусь за тяпку. И буду наводить здесь порядок.       Тони взвыл:       — А я? А до меня тебе вообще нет никакого дела? — он схватил Августа за грудки, затряс от беспомощности. — Как пользоваться мной, так пожалуйста, а как отвечать за свои слова — так всё, проблема?       — Я никогда тобой не пользовался, — принялся оправдываться Август.       — А когда целовался сегодня со мной — тоже не пользовался? — как змея, прошипел Тони ему в лицо, чтобы Григорий не мог разобрать слов. — Тебе же нравилось. И не пизди, что не нравилось.       — А тебе? — не растерялся Август.       — В том-то и дело, что понравилось, — Тони тряхнул его в последний раз и отпустил, запоздало осознавая, что только что произнёс. — То есть… то есть… — он всё пытался подобрать нужные слова, чтобы оправдаться, но мозг отказывался соображать. Видимо, весь запас интеллекта был потрачен на создание сравнения реальной жизни с огородом. Психанув, он всплеснул руками и воскликнул: — Почему тебе есть дело до всех, кроме меня?       — Фу, — протянул Григорий, морщась, — вам самим-то не мерзко? Развели тут голубые сопли.       Август раскрыл было рот, чтобы, наверняка, извиниться и оправдаться, но Тони перебил, обернувшись к Григорию:       — Да вы просто завидуете! — он походил на разъерепенившегося воробья. — И вообще трудно что ли ещё одного человека с собой взять?!       — Я?! Завидую?! — Григорий рассмеялся. — Для ещё одного человека нужна лошадь. А лошадей и так мало. С чем мы общину оставим?       — Плевать! — яростно припечатал Тони.       — Лишний человек — лишний рот, — продолжал настаивать Григорий. — Ты куда после общины податься собираешься?       — В город.       Нахмуренный Григорий взял Тони за плечо, отвёл в сторону, тихо заговорил:       — И как ты эту обузу, — речь шла явно об Августе, — собираешься тащить на себе?       — Он не обуза…       — Он не приспособлен к жизни в городе. Он вообще к жизни не приспособлен. Разве ты этого не понимаешь?       Как бы Тони ни хотел послать его куда подальше с такими умозаключениями, а всё же Григорий был прав. Август прожил в общине всю жизнь, и покидать это место ему, наверняка, было страшно. Тони понимал его: сам он с детства жил в квартире на Речном вокзале и, как бы далеко и надолго не покидал дом, всегда возвращался обратно. У него был свой угол, была стабильность, которой Олег его лишил. Теперь же потеря привычного уклада жизни ждала и Августа. Однако Тони не чувствовал себя виноватым в этом. Он был уверен, что сможет сделать его жизнь лучше! Спасёт от сумасшедших фанатиков, покажет большой мир. Август обязательно поблагодарит его. Не сразу, конечно, но поблагодарит.       Тони предложил:       — Я же деньги сворую. С деньгами всяко будет легче жить и приспосабливать Августа к городу.       — Дружок, а про должок ты не забыл?       — Какой…       Тут-то до Тони и дошло. Григорий ведь постоянно напоминал ему о том, что за спасение жизни нужно будет заплатить. Эти разговоры про долг вообще под конец последнего месяца стали казаться просто надоевшей шуткой. Тони со временем перестал воспринимать их всерьёз. Думал, сбежит, и дело с концом. Не будет же его Григорий искать по всей России?       — Так… тебе нужны деньги? — уточнил Тони.       — Мне не нужны проблемы, — поправил Григорий, — а чтобы их не было, нужны деньги. И коль я в который раз тебе помогаю, то хочу получить взамен помощь и от тебя. А если тебя такой расклад не устраивает — пошёл вон, — Григорий выражался предельно понятно. Ради спасения жизни Тони теперь был готов на всё, даже поделиться частью награбленного.       «А может, в городе и избавиться от него получится, тогда и все деньги мои будут», — подумал Тони, мило оскалившись Григорию в лицо.       — И всё же, — начал он, сбросив руку Григория с плеча, — я волен распоряжаться своей частью денег так, как я хочу. А я хочу взять Августа с собой.       Григорий недовольно цокнул, дёрнул верхней губой. Тони добавил, намеренно надавив на его совесть:       — Ему же здесь жизни не будет. Август — хороший человек. Даже слишком хороший. Он не сможет себя защитить. И на нас с вами ляжет ответственность за его увечья, а в худшем случае — смерть. Я готов его спасти и взять на себя ответственность за него.       — Если Август помешает нам в побеге, — Григорий склонился к уху Тони, — я избавлюсь от него.       — Он не помешает, — проскрежетал Тони. Он подошёл к Августу, ободряюще улыбнулся и сообщил: — Я обо всём договорился. Мы берём тебя с собой. Не переживай ни о чём. Всё тип-топ.       — Но… как же отец Антоний, как поступать с теми, кого держат в амбаре, а как с Любавой? — под конец его фразы улыбка сползла с лица Тони. Август затих, верно расценив перемену его настроения. Начал оправдываться: — Я же не могу так… Я должен взять всё в свои руки, навести порядок. Ты же сам сказал… Нужно все сорняки выкорчевать, распри все прекратить.       — Я имел в виду не это, — Тони приложил все усилия для того, чтобы удержать эмоции внутри и продолжить миролюбиво вдалбливать в голову Августа очевидные вещи, — я говорил тебе о том, что нужно переставать уповать на Бога и сделать хоть что-то для своего счастья. Один ты не справишься с этими сошедшими с ума фанатиками. Вместе мы с тобой доберёмся до города, накатаем заяву в полицию, с Михаилом и Александром разберутся. Им воздастся, — он не стал говорить о том, что в таком случае достанется и отцу Антонию, если, конечно, он доживёт до того момента. Тони подступил к Августу ещё ближе, понизил голос: — Я заберу тебя в город, буду помогать. Подарю тебе свободу, новые возможности. Ты сможешь стать счастливым. От тебя необходимо только согласие. Помоги мне помочь тебе.       Август растерянно скользил взглядом по лицу Тони, словно искал что-то очень важное, но никак не мог найти, пока не остановился на губах. Будто вот-вот собираясь поцеловать, он мелко облизнулся, и к щекам Тони прилил жар. «Да что же это такое?» — с трепетным волнением подумал он.       Август бы не стал целовать его при ком-то. Он же не дебил. Понимает ведь, чем чревато. «А вот, я, видимо, дебил», — подытожил Тони, в который раз убедившийся, что ему было не плевать на Августа. Не кончится это добром, не кончится. В подтверждение его мыслям, Август сделал шаг назад и задал неожиданный вопрос:       — Это ты убил Костю? Ответь честно.       Тони истерически фыркнул, сбросив вместе с выдохом внутреннее напряжение:       — Что?! Нет, конечно!       — Никого этот акробат, кроме комаров и моих нервов не убил, — вклинился в разговор Григорий, — Костю убил будущий свёкр. Сардар. Я их этой ночью в лесу видел.       Тони вспомнил, как, убегая из общины, из-за чьих-то криков был вынужден ехать обходным путём, рискуя заблудиться, и решил уточнить:       — Так… это они тогда орали на весь лес, получается?       — Когда я до них добрался, Костя уже молчал, — подтвердил его предположение Григорий. — Сардар с его телом возился, молился, прощения у Бога просил. До сих пор перед глазами стоит, как он крестился и одновременно петлю у Кости на шее затягивал. Может, Костя ещё и живой тогда был…       — Почему вы его не спасли? — перебив, спросил Август.       — Потому что, отец Август, — Григорий скрипнул зубами, — невозможно в этой жизни помочь всем. Мне моя шкура дорога. Я, в первую очередь, о себе должен думать.       Август открыл рот силясь сказать что-то важное, но в глазах не отражалось никаких смыслов. Он набрал воздуха в грудь и зачем-то закрыл рот, чтоб снова открыть. Пауза затянулась, а он все ещё на что-то решался. Было похоже на то, что он боялся ещё не выраженных мыслей, что эти мысли превосходили любые слова. Так и не решившись, он обратился к Тони, выдохнув жалкое:       — Дай слово, что полиция воздаст по делам Александру и Михаилу.       — Даю слово, — Тони протянул потную ладошку и Август пожал её, тепло улыбнувшись.       — Примирились голубки, — с унизительной насмешкой прокомментировал Григорий. Тони проигнорировал его нападки, Август же смутился, поспешил забрать руку из его руки.       — Спасибо, что не петухи, — саркастично прокомментировал Тони, и шагнул между Августом и Григорием, готовясь принимать очередной удар. Сделал это интуитивно, поддавшись порыву, но Григорий расценил этот поступок по-своему. Задумчиво хмыкнул, смерив Тони взглядом, и, слава Богу, не стал больше ничего говорить. Лишь криво усмехнулся и покачал головой.       Как только наступила ночь, и община погрузилась во мрак, разгоняемый светом патрульных факелов, Григорий скомандовал выдвигаться. Он всучил Тони принесённые ещё днём серые тряпки. Оказалось, что то была повседневная женская одежда — юбка, рубаха и платок. Как бы сильно Тони ни любил юбки и корсеты, одеваться в женские вещи Антонийской общины он не горел желанием. Однако возражения не принимались: на кону стояла жизнь. Без лишних разговоров он снял стёганую жилетку и пропахшую потом рубаху, сложил аккуратно в пузатую сумку Григория. Штаны трогать не стал. Юбку надел прямо поверх них. Сунул руки в рукава свежей рубахи, подпоясался своим поясом, завязал под подбородком платочек. Глянул на себя в зеркало, висящее на дверце шкафа. Ничего не понял: в доме было темно, Григорий запретил зажигать свечи. Но по силуэту, Тони вполне мог сойти за девушку.       Григорий надел кожаную куртку, перекинул ремень сумки через плечо, закинул на другое плечо ружьё. Вытащил два коробка охотничьих спичек из ящика стола, один оставил себе, другой передал Августу со словами:       — Иди вдоль реки к себе, остерегайся патрульных. Если поймают — про нас с Тони не вздумай ничего сказать. Мы будем ждать, пока не увидим пожар. Если пожара не случится в ближайшие полчаса — я подожгу любой дом, который попадётся мне под руку. Я ясно выразился?       — Ясно, — сухо согласился Август.       — Иди, — Григорий указал кивком на дверь, — с Богом.       Август молча вышел из дома. Григорий выждал с минуту, выглянул в окно, проверил патрули, потом вышел во внутренний двор, огляделся кругом, проверяя, не ходили ли поблизости среди грядок мужики с факелами, и только после разрешил Тони выйти следом. Они спустились к реке и двинулись по тому же маршруту, что и Август, который уже успел уйти далеко вперёд. Миновав площадь, продвинулись ближе к огородам и домам и короткими перебежками добрались до высокого частокола, которым был отделён скотный двор от всей общины. Григорий пояснил, что такие меры были необходимы для спасения от хищников, заглядывающих порой на огонёк. Открыв наружный засов на воротах, свидетельствующий о том, что внутри скотного двора не было ни единого человека, и еле успев проникнуть внутрь, не попавшись вышедшим из-за угла соседнего дома постовым, он дёрнул Тони за собой и навалился на створку изнутри всем весом, закрывая ворота. Постовые, к счастью, не заметили этого. Увлечённые громким и богатым на описания разговором о том, что сделают с Анастасией, когда бросят отца Антония в земляную темницу, они не услышали, как с глухим стуком смежились двери.       Григорий оставил Тони следить за воротами на случай, если сюда кто-то явится, а сам направился в конюшню. Резво снарядив двух лошадей, выведя их на просторную поляну и привязав к коновязи, Григорий вернулся к Тони и принялся ждать. Он наблюдал в приоткрытые ворота за тем, что происходило в общине. Постовые расхаживали не только по улице, но и ходили меж огородов. Оставалось дождаться пожара, чтобы в создавшейся суматохе выгнать всех животных из построек, поджечь овчарню с конюшней и побежать прочь. Григорий должен был отвести снаряжённых лошадей в назначенное место за пределами общины, а Тони в это время исполнил бы свою часть плана: пробрался бы к дому отца Антония, забрал деньги и поспешил к обусловленному месту.       Минуты текли, отсчитываемые кудахтаньем несушек и мычанием коров. Тони был сам не свой. Он, как осёл из «Шрека» всё спрашивал у Григория, загорелся ли уже дом Августа, а тот злился и грозным шёпотом просил заткнуться. Тони ужасно переживал. Он успел себя накрутить, представляя, как Августа уже схватили, как стали его мучить. Или, что было бы ещё хуже, он передумал помогать — не просто же так он так долго сопротивлялся побегу. Он ведь мог наврать?       «Нет, Август бы не стал», — тотчас одёрнул себя Тони. Ему даже стало неловко за то, что он позволил допустить себе такие мысли. Август не бросит его. Август не Олег. Он лучше.       Когда с улицы донёсся женский крик, Тони почувствовал, как с груди свалился камень. Подскочив к Григорию и глянув в щёлочку вместе с ним, он увидел, как дом Августа засветился изнутри огненными всполохами. Пламя только-только начало разгораться, но этого было достаточно, чтобы привлечь внимание всех постовых. Люди устремились к площади, и Григорий, прикрыв ворота поспешил в овчарню. Он открыл загоны и принялся активно подгонять перепуганных овец руками и ногами. Когда очередную блеющую овечку он пнул под зад ногой, придав ей ускорения, Тони возмутился:       — Нельзя же так с животными!       Григорий же невозмутимо ответил:       — Помогай давай, иначе шашлык из баранины тут будет.       Тони замолчал, помялся для приличия секунд пять и тоже стал, следуя его примеру, бесцеремонно, без заботы о чувствах овец, что должны были вот-вот лишиться дома, пихать их к выходу. С лошадьми вышло более гуманно, потому что те сами пошли к дверям, стоило открыть загон. Коров же пришлось выводить осторожно, лишь бы те не подняли лишнего шума. Одна из них замычала Тони прямо на ухо, оглушив. Другая боднула в бок и попыталась то ли случайно, то ли специально наступить ему на ногу. Тони еле успел увернуться. Если бы не Григорий, то с этими рогатыми бестиями он бы возился до самого утра.       Когда весь скот был выведен на огороженную частоколом территорию скотного двора, Григорий решил ещё куриц выпустить. Объяснил это тем, что огонь мог перекинуться и на курятник и лучше лишний раз «перебдеть», чем «недобдеть».       Отвязав своих лошадей от коновязи, он приоткрыл ворота, оглядел улицу. Все уже давно успели сбежать на площадь. Медлить было нельзя. Григорий рванул в овчарню, поджёг свежую подстилку из сена, бросив в неё длинную, шипящую, словно бенгальский огонь, спичку, от разошедшегося пламени зажёг деревяшку и, отнеся её в конюшню, совмещённую с коровником, бросил в сено. Удостоверившись, что пламя успешно разгорается и стремительно перебирается с загона на загон, Григорий бросился к воротам. Распахнув их, он вскочил на коня, сказал залезать на второго коня Тони и, оставив ворота открытыми, чтобы животина разбежалась по всей округе, пустился галопом в сторону леса. Затерявшись среди деревьев, он двинулся параллельно убывающей улице и когда добрался до церкви, приказал Тони спешиться, отдал ему ружьё и указал рукой на дом отца Антония, стоящий рядом с высокой церковью, благодаря чему его легко было заметить в ночи.       — Когда пойдёшь назад, двигайся по лесу, так тебя труднее будет заметить. Бабы будут кричать, пригрозишь им этим, но стрелять не смей, понял? — наказал Григорий.       Тони поблагодарил его за совет и, пригнувшись, побежал через картофельное поле. Добравшись до избы, он спрятался за углом и принялся наблюдать за происходящим на площади: одни люди носились от реки до дома Августа, другие бросились в сторону скотного двора, заметив разбежавшихся куриц и алые отсветы пламени. Кругом царил хаос. Отовсюду раздавались вопли, плакали напуганные дети, выбежавшие на улицу за родителями, устремившимися помогать тушить пожары.       И виной этому раздраю был не Август, и даже не Григорий, а Тони. Если бы он не приехал в эту общину, если бы не попал в немилость у отца Антония, если бы смог успешно сбежать, то ничего бы этого не было. Все жили бы в мире и спокойствии по своим странным сектантским законам, которые Тони не смог принять. В общине же были и те, кто искренне любил это место, приехал сюда по собственному желанию, бросив цивилизованную жизнь. Им явно не хотелось попадать в водоворот смуты и переживать о том, кто встанет во главе вместо отца Антония. Их всё устраивало, а Тони одним своим появлением испортил им жизнь. Глядя на двух ревущих девчушек, замерших поотдаль от полыхающего дома Августа, Тони ощутил явственный укол совести. Наверное, они были уверены в том, что отец Август остался внутри и сгорел заживо. Какой-то мужик пытался выбить дверь, чтобы ворваться в огонь и спасти любимого всеми священника.       Отца Антония Тони как бы ни старался найти, не смог. Зато дверь его дома была нараспашку. Никого поблизости не было. Значит, можно было двигаться дальше. Спрятав ружьё под юбкой, Тони резко выдохнул и бросился в дом. Радовало, что вход находился сбоку от площади и пробраться внутрь без лишних свидетелей было намного легче, чем в ту же церковь. А если бы его и заметили, то не стали бы обращать внимания на «девушку», прибежавшую помогать роженице.       Забежав внутрь и захлопнув за собой дверь, Тони резко вытащил ружьё и направил ствол перед собой, устрашающе заверещав:       — Ни с места, или я… — договорить он не смог: от шока язык перестал слушаться.       Перед его глазами развернулась ужасающая картина. В отсветах пламени догорающих свечей, выхватывающих из-за изголовья ломаное тело, он признал Анастасию. В образовавшемся треугольнике света, освещающем её грудь живот, он увидел маленький пригорок, в котором не сразу различил ребёнка. Синий, сморщенный, будто смятый целлофановый пакет, он лежал чуть выше грубо распоротого живота. Зияющая прорва, окаймлённая белой жировой тканью и синюшные, как ребёнок, внутренности. Кто бы ни сотворил с ней такое зверство, человеком не был. Глаза её были приоткрыты и устремлены на ребёнка, будто Анастасия и вовсе не заметила своей смерти. Она обнимала его отрешённым взглядом, потому что руками более не могла.       Кровать под ней была залита кровью, её было настолько много, что она пропитала сенник и закапала на пол.       Тело быстро впечатывалось ему в память, но глаза отвести он не смел. Ужас, охвативший его почему-то никак не влиял на ясность ума. Тони отложил ружьё на пол, теперь оно не придавало ему никакой уверенности, скорее ему было тошно от того, что он вообще его принёс, ожидая в доме увидеть двух беззащитных женщин.       «Бедная», — подумал он. Ноги сами подвели его к кровати, переступив через сумку с деньгами, руки сами потянулись к распахнутым безжизненным глазам, пальцы опустились на веки, опуская их. Вид уродливого младенца вызвал у Тони приступ тошноты, и он поспешил отвернуться. Даже развороченный живот с оголившимися петлями кишечника и залитое кровью лоно не заставили его испытывать подобного отвращения, какое вызвал мёртвый ребёнок.       Если бы Анастасия уехала бы рожать хотя бы в село, то у неё было бы намного больше шансов выжить, чем здесь. Следом к Тони пришло осознание, что делать кесарево в здешних условиях было равносильно подписанию смертного приговора. Анастасию убили, сделав выбор в пользу ребёнка. Кажется, отец Антоний говорил что-то про Мессию.       — Оно того стоило, подонок? — глухо произнёс Тони, морщась от запаха крови.       Взгляд его упал на сумку с деньгами. Точно, он же пришёл сюда за ними. От неожиданного знакомства со смертью лицом к лицу он уже и забыл об этом. Пред смертью всё иное, кроме жизни, теряло ценность.       Тони невольно подумал об Августе, рисковавшим собой, ради их общего побега. Где он сейчас был? Сумел ли уйти незамеченным? Выбрался ли из горящего дома, устроив поджог изнутри? Сердце забилось в груди, как перед бедой, и Тони на негнущихся ногах подошёл к сумке, принявшись собирать деньги, валяющиеся вокруг неё на полу. Он с отчаянием выматерился, когда понял, что она была порвана. Нужно было найти другую или что-то, в чём можно было всё унести.       Тони вытащил из сундука с вещами простынь, переложил купюры в неё и на самом дне сумки обнаружил свой телефон, лежащий среди кусков и крошек вяленного сыра. От радости Тони схватил его и, поднеся к губам, поцеловал в прозрачный чехол. Он не мог поверить в такую удачу! Ему казалось, что Александр и отец Антоний непременно должны были изъять телефон и уничтожить его. Однако они ведь не знали, какой компромат на них содержался в сохранённых записях диктофона. Вот потому и не посчитали нужным избавиться от улик.       На чердак за остальными деньгами Тони решил не лезть — время поджимало. Связав концы простыни в один большой узел, закинув получившийся мешок на плечо и подобрав с пола ружьё, он в последний раз посмотрел на Анастасию, прошептал: «Простите меня», — и вышел за дверь, рванув к лесу, что было мочи. За спиной оставались людские крики, лошадиное ржание, овечье блеяние и куриное кудахтанье — живность к тому времени уже успела разбежаться по округе. Длинная юбка путалась в ногах, ружьё спадало с плеча, и Тони не придумал ничего лучше, кроме как собрать подол юбки в кулаки, задрать его до плеч, придерживая ремень ружья, и продолжить бежать.       Скрывшись за деревьями, он резко развернулся налево, замедлился и продолжил двигаться в сторону назначенного места, где должен был ждать Григорий с лошадьми.       Миновав последние дома общины, мелькнувшие между стволами деревьев, Тони снова ускорился.       Когда он заслышал мужские разговоры и фырканье лошади, то выбежал на опушку леса и из последних сил рванул к блеклому огоньку фонаря. Григорий заметил Тони издали и сразу же вскочил на коня, готовый вот-вот отправиться в путь.       Августа же нигде не было.       В тот же момент ноги Тони заплелись, и он споткнулся на ровном месте, упав на колени и еле успев выставить перед собой руки. Завязанная простынь приземлилась шелестящим кульком где-то впереди. Ладони обожгло — расцарапались о мелкие камни и ветки, колени прошибло болью. От такого удара точно появится шишка.       Кто-то подбежал к нему, помог подняться. Над ухом раздался знакомый до боли голос:       — Сильно ударился?       Тони вскинул голову, с замиранием сердца осознавая, что это не Григорий держал его за локти, а Август, и бросился к нему на шею. Однако Август отшатнулся, упёрся руками ему в грудь и объяснил:       — Осторожнее, у меня за пазухой Карлуша сидит.       Тони остановился, скосил глаза на ворот тёплой вязанной кофты, в которую переоделся Август, и действительно заметил подрагивающее пятно, смутно похожее на птичью головёшку с длинным клювом. Тони осторожно прижался к Августу, обнял за бока, уложив голову ему на плечо, и сбивчиво забормотал:       — Ты жив, Август, я так… это хорошо, ты жив, я боялся, что ты мог там… остаться в пожаре, чёрт, я так боялся, Август.       Не сразу Тони понял, что штаны у того были мокрющими, а с волос стекала вода.       — Что с тобой случилось? — спросил он, когда ему на лоб приземлилась крупная теплая капля.       — Пришлось вплавь убегать, — объяснил Август. — Пойдём к лошадям. Я сейчас штаны переодену, и мы поедем.       И словно в подтверждение его словам над ухом Тони раздалось громкое карканье, отчего тот вздрогнул. Август удивлённо произнёс:       — Ты погляди, всю дорогу молчал, а сейчас только заговорил. Умный такой.       — Вы там долго будете тягомотиться? — позвал их Григорий, и Тони, подняв с земли денежный кулёк, ухватился за локоть Августа, и они вдвоём побели к лошадям. Когда они подошли ближе, Григорий деловито спросил: — Деньги принёс?       Тони развязал простыню, продемонстрировал ему награбленное. Тот потянулся к тысячным и пятитысячным купюрам рукой, но Тони захлопнул концы простыни, вновь связал их в узел и чётко произнёс:       — Потом поделим. Не беспокойтесь, вам хватит сполна.       Август взял с седла уже приготовленные штаны — как выяснилось позднее, вещами с ним поделился Григорий, — снял свои вымокшие в реке, свернул, отжал и привязал к ремню сумки, взятой из дома. Каким чудом она осталась сухой — Тони понятия не имел. Накинув её на плечо, он помог Тони взобраться в седло, уложил между его ног кулёк с деньгами.       — Ружьё верни, — строго напомнил Григорий, и Тони с радостью стянул то с плеча и вернул хозяину.       Август взобрался на коня позади Тони, и Карлуша снова каркнул, предостерегая о своём присутствии, чтобы на него не вздумал облокотиться.       Лошадь Григория неторопливо двинулась вперёд, и Август, ослабив поводья, слегка сжал бока коня, чтобы тот пошёл следом. Передвигаться в ночном лесу следовало осторожно. Первые минуты они ехали в тишине, но потом Тони не выдержал и вполголоса спросил:       — А зачем ты Карлушу взял с собой?       — Хочу отпустить, он уже большой, должен сам справляться, — ответил Август, и его голос прокатился тёплой вибрацией по Тониной макушке.       — А зачем с собой брал? Из дома не мог?       — Мне принесли его из леса. Настала пора возвращаться домой, да, мой хороший? — судя по изменившемуся тону, вопрос был задан Карлуше. Тони почувствовал лёгкий укол ревности оттого, что Август обращался так не только к нему, но и к ворону. Ещё к птицам ревновать не хватало!       — Когда собираешь отпускать? — поинтересовался Тони.       — Можно и сейчас.       Август вручил Тони поводья, вытащил ворона, плотно обмотанного полотенцем, чтобы тот не сопротивлялся и не исцарапал грудь, размотал его, и Карлуша сразу же вырвался из рук, возмущённо каркая и взмывая вверх. Ишь чего! По крыльям и лапам связали и за пазуху сунули! Нет, ну что за неуважение к его важной птичьей персоне? Его звонкое карканье сопровождало троицу с высоты ещё очень долго. Иногда Карлуша спускался вниз, кружил над всадниками, садился к Августу или Тони на плечо. Один раз приземлился на голову последнего, процарапав кожу коготками до крови. Тони наругался на него, согнал рукой, и Карлуша перелетел на лошадиную шею.       — Он вообще нас покидать не собирается? — спросил Тони у Августа, наблюдая за тем, как ворон принялся копошиться клювом в гриве. — Я его в город не возьму. Нас никто не пустит на съёмное жильё с птицей. Особенно с такой вонючей и большой. Были бы мы на своей квартире — другое дело.       — Он улетит, — пообещал Август, будто заранее обо всём договорился с Карлушей, и они прекрасно друг друга поняли. Лошадь тряхнула головой, сбрасывая с себя ворона. Тот недовольно каркнул и вновь взмыл вверх.       Тони умилённо улыбнулся. До чего же умная и смешная была птица! Такую в неволе держать жалко. Пусть живёт насыщенной жизнью среди лесных сородичей, заводит потомство, кормится вкусными насекомыми, мышами и лягушками. Жизнь в клетке — только врагу можно пожелать. Например, отцу Антонию, или Михаилу, или Александру. Насчёт Олега Тони пока сомневался. Его бы сначала в дурку, а потом уже решать…       Широко зевнув, он откинулся на Августа, как на спинку сидения в автомобиле и прикрыл глаза.       — Отдохни, — предложил Август.       Тони протестующе замычал.       — Нет, деньги могут упасть, вдруг я не удержу их, — он действительно с того момента, как взобрался на коня, непрерывно придерживал их руками. Ради этих бумажек он жизнью рисковал и не собирался терять их из-за сонливости и рассеянности.       — Давай я их подержу, — Август положил одну руку на кулёк, прижавшись предплечьем к Тониному бедру. — Поспи. Я тебе не дам упасть.       Тот, измотанный бессонными сутками, быстро сдался. Он то просыпался, то провалился в дрёму, балансируя в пограничном состоянии то ли сна, то ли яви. Ему чудилось, что по лесу за ними кто-то гнался, но когда он просыпался, Август успокаивал его, уверяя, что никакой погони нет. Потом стало казаться, что Карлуша снова прилетел к нему и сел на плечо, но стоило открыть глаза, как ворон тотчас пропадал. Наверное, он и не прилетал вовсе. Карканье где-то в вышине по-прежнему сопровождало их в пути и тревожило сон.       — Что за горластая птица… — неразборчиво пробубнил Тони и спиной ощутил, как грудь Августа затряслась от тихого смеха. — Не ржи, спать мешаешь.       Август замолчал, тяжело вздохнув, и в следующее мгновение в животе у Тони громко заурчало.       — Есть что пожевать? — жалобно спросил он. — Не могу спать на голодный желудок.       — Григорий! — позвал Август. — Скоро привал?       — Через два часа. А что?       — Тони есть хочет.       — Перехочет. У нас ограниченный запас.       Тони положил ладонь поверх ладони Августа на кульке.       — Ладно, не надо, — смирился он. Вот только Август смиряться не желал.       — Погоди, подержи поводья, — он принялся рыться в сумке, выудил оттуда что-то и сунул в руку Тони, перехватив поводья. Тот попытался разглядеть, что именно ему дал Август, но в темноте ни черта не было видно. Зато на ощупь это что-то очень походило на упаковку шоколада.       — Откуда это у тебя? — удивился Тони.       — Ты же мне её и подарил, — напомнил Август, — а я решил сохранить для особого случая.       Тони раскрыл упаковку, отломил кусочек, положил в рот. Довольно замычал, жмурясь. Как же давно он не ел ничего настолько химозного и вкусного. От сладости свело скулы. Второй кусочек Тони протянул Августу, заведя руку за голову. Он почувствовал, как губы мягко коснулись его пальцев, обхватили шоколад и осторожно забрали.       Август, закончив жевать, восторженно прошептал:       — До чего же вкусно!       — Я тебе таких ещё куплю, всяких разных куплю, — пообещал Тони.       В знак благодарности Август тихонько, чтобы Григорий не услышал, поцеловал его в макушку. Тони устало улыбнулся, съел ещё пару кусочков шоколадки и отдал оставшуюся треть плитки Августу: наглости не хватило, чтобы доесть её до конца. Август ведь отдал ему не кусок варёной картошки, а настоящую ценность — то, что было для него важно. Не просто же так он хранил эту несчастную Милку целый месяц и не притронулся к ней и пальцем.       Почти всю дорогу, за исключением привалов, Тони провёл во сне. Он пропустил рассвет и проснулся только оттого, что лошадь ускорила шаг. Теперь передвигаться по освещённой солнцем холмистой местности было намного легче, чем в кромешной темноте, разгоняемой лишь тусклым светом свечного фонаря. Тони оставалось лишь молчаливо восхищаться тем, как ловко Григорий сумел вывести их из чащи, не угодив в болото или овраг в условиях просто отвратительной видимости. Побывав прошлой ночью на его месте, Тони прекрасно понимал, каково это — вести лошадь практически вслепую.       Когда лес стал редеть, и кони вышли на просеку, солнце поднялось уже совсем высоко. Тони всматривался вперёд всё напряжённее, пока деревья не закончились, и не показалась первая различимая крыша дома.       — Выбрались! — чересчур громко воскликнул он и в испуге, будто их ещё могли услышать жители Антонийской общины, закрыл рот рукой. Но ответом ему были не крики мужиков, а торжественный гомон Карлуши, перебиравшегося до этого с ветки на ветку. Он, словно почувствовав разлуку, в последний раз крикнул, как лучшим друзьям своё «Прощайте», взмывая ввысь — куда-то к солнцу, к свободе, в ту сторону, куда так стремился сейчас Тони.

Конец первого тома.