Горизонт событий

- Учитель, я люблю тебя. Взгляд скользит жадно, страдающе. Глаза, губы, шея. Все это он мог увидеть, ощутить реальность, тепло, сухость кожи, горячее дыхание. Все образы калейдоскопом сливаются и закручивают то ли в хоровод, то ли спираль, он то летит, то падает, настолько нереальным кажется ощущение, но все ещё твердо стоя на ногах. Такое редкое, но такое сладкое чувство - полное умиротворение. Вкушать его реже, чем каждую секунду - мало, мало. Они друг перед другом, в лучах солнца, на периферии зрения бесконечная голубизна неба и зелень бушующей под горным ветром рощи. Он поднимает руки, пальцы вот-вот коснутся чужого лица, но он медлит, растягивая мгновение, пока человек напротив, как будто ненароком, наклонит голову. Будто бы и не ластясь, в тщетной попытке все скрыть. Бушует весна. Именно она расцветает в сердце, распускаясь, вторит бутонам на каждом встречном растении. Правда, что и горький миндаль, и сладкая яблоня, и сочный бамбук, все они в едином порыве пробуждаются и стремятся ветвями ввысь и корнями вглубь. Такую же бесконечную приливную волну жизни и энергии он ощущает внутри. Она стремится наружу, изгибая уголки губ и наполняя глаза теплым блеском. Шэнь Цицнцю хмыкнул, будто увидел что-то замечательное и умилительное одновременно. - Бинхэ, - произнес он и замолчал. В воздухе разлился сладковатый аромат и мысли обоих спутались. Что-то цвело. Совсем близко. Вдруг глаза Шэнь Цицнцю расширились, будто в удручающем осознании. Он хотел отступить, отшатнуться. Мысли все ещё путались, метались, будто пташки с ветки на ветку, в поиске лучшего места, чтобы замереть и начать свои птичьи дела, и попадали по итогу в липкий капкан из тревоги и боли. Но он не мог ни собраться и отступить, ни сфокусироваться на одной конкретной мысли. - Учитель, я... - Бинхэ все также стоял перед ним, будто заворожённый, смотрел на все также прекрасное лицо, которое не испортила бы ни одна эмоция. Но эта конкретная, что сейчас заняла место на лице его учителя, смогла его напугать. Он замер, пытаясь побороть первый порыв - удариться в панику, и присмотрелся внимательнее. Отвёл взгляд. Наклонил голову. Каждое движение заторможенное, но без дискомфорта. Будто через слой воды, но без нужды в кислороде. В груди его учителя расцветал цветок. Зияющая дыра и расплывшееся пятно свернувшейся крови напоминали алые лепестки самого ужасного в мире растения. -... я сделал это..? - смог наконец закончить он предложение, не без труда выдыхая каждое слово. - Точно, - внезапно вскрикнул он без прежнего оцепенения. - И в самом деле похоже! Магия момента мигом рассеялась и вся картинка будто скукожилась, потемнела, выцвела, скатываясь на задний план, будто ветхая страница старой книги, которую, без лишней скромности и бережливости сунули в печь для обогрева. Сам он пронесся вниз, сквозь тяжёлое покрывало сна, и аккуратно остановился на кровати аккурат меж двух огромных подушек и тотчас почувствовал опору. Веки приподнялись и взгляд сфокусировался на соблазнительной красавице, которая, тихо перебирая склянками, сидела в изножье кровати в лёгком ночном наряде. Он рефлекторно улыбнулся ей и углубился обратно в мысли, вихрем проносящиеся в его черепушке. Пальцы с флаконами замерли а глубокий взгляд из-под ресниц остановился на лице приподнявшегося мужчины. Пробуждение не застало ее врасплох, она знала, что в это мгновение он пробудится, но ждала своего часа погрузиться в дрёму. - Твой талант невероятен, - возбуждённо вырвалось у Бинхэ, но его голос прервался и ему пришлось прочистить горло. А после он вовсе не стал продолжать. Не дождавшись продолжения она на вздохе произнесла: "Тысяча благодарностей повелителю". Голос был тих и задумчив. В небольшом помещении воцарилась тишина. Одна не такая большая кровать, какая стояла в покоях повелителя двух миров, тумба, да курильница. Ни окон, ни ковров, ничего, что могло бы впитать запах. На таком убранстве настояла кудесница. В том, чтобы добывать информацию из далёких уголков разума, ей не было равных. А ему до безумия нужны были ответы. Точнее без них он впал бы обратно в безумие, которое могло бы длиться годы. Он не мог себе этого позволить, только не тогда, когда в его жизни появился главный смысл! - Благовония догорели. Мне изготовить ещё? *** Путешествие в иной мир не прошло бесследно. Он вернулся с новыми шрамами, наложившимися поверх старых, оттого особенно болезненных и заживали они больше обычного. Его физическое состояние было также подорвано. Не так сильно, но ему требовался длительный отдых. Сьньмо пришлось запечатать, чтобы избежать эксцессов с порталами в параллельные миры, что клином входили в его повседневную жизнь. И проходили дальше, вглубь его души и делили все на части. Небольшие препятствия для императора, прошедшего огромную дорогу до повелевания двумя царствами, казалось бы. Но нет. Болело. Он терял контроль. Больше рабочих поездок, сражений, меньше мыслей, которые возвращали его в оковы, в душную, мокрую, затхлую тюрьму собственного разума, в которую он возвращался каждый раз, как задумывался о жизни дольше положенного. Уж лучше безобразный образ жизни, который укрощал и его демоническую природу, и человеческое воспитание и разум. Он плавился в алкоголе и женских объятиях ночью и варился, пребывая на грани безумия, в церемониях и обрядах днём, но главное кипящее масло собственных мыслей не достигало его уже обожженой слещающей кожи. Вскоре его мозг вскипел бы, а дальше его бы достали, вскрыв черепушку, и съели бы. Если бы одной ночью его бы не остудило одно происшествие, повернув его жизнь круче некуда. В ясной прохладе ночи он четко услышал звонкий аромат. Он попытался глубоко вдохнуть, но лёгкие пронзило отдаленно знакомой морозной стужей. За порогом его мать стирала вещи, полоскала в студёной реке, опуская и то и дело поднимая. Он стоял за порогом крошечной хижины, в которой, тем не менее, помещалась их крошечная, но крепкая семья и весь их быт. Дворик, окаймленный плетнем, иней на двери, оклик матери, которая, запыхавшись снова и снова убеждает его зайти, чтобы не простудиться... И только здесь и сейчас он заметил, что давно наступила зима.