Полюби меня, если сможешь

      — …И я тебя прошу, Мурашова, будь аккуратнее и не лезь на рожон, — напутствовал Булатов, когда автомобиль, свернув за поворот, притормозил в нужной арке.       — Я постараюсь, товарищ контр-адмирал, — отчеканила Мура и распахнула дверцу, выбираясь наружу. Натянула пониже подол узкого платья, поправила кудряшки, потеребила в ухе массивную сережку с хитро вмонтированным в камешек устройством связи и торопливо направилась к нужной парадной. Булатов отвернулся, глядя перед собой. Это ее подчеркнуто-официальное «товарищ контр-адмирал» резануло будто скальпелем по свежей ране. И безо всякой анестезии… Впрочем, на что иное он теперь мог рассчитывать…       — Ишь ты, какие кадры в ваших спецслужбах водятся, — протянул сидевший рядом с Булатовым фээсбешный майор Коваленко, проводив скрывшуюся во дворе Муру откровенно плотоядным взглядом. Пока девица продвигалась по тротуару, он успел оценить и точеные ноги, и шикарные бедра, и походку, будоражащую воображение… — Замужем?       — Нет, — сквозь зубы отозвался контр-адмирал и не удержался от холодного ехидства: — А мы что, сюда приехали твою личную жизнь устраивать?       — Злой ты, Булатов, — вздохнул Коваленко. — И бессердечный. Вот будь у меня в подчиненных такая красотка, я бы… уххх! Батя выразительно покосился на неугомонного фээсбешника, но комментировать очередной сальный намек не стал. Ну и тип! И каким только ветром его с такой коммуникабельностью в самую суровую службу занесло…       — …А еще рассказывали, как Филин одну ночную бабочку так оприходовал, что ей кожу пришлось в хирургии по лоскутам собирать, на спине живого места не осталось, — как ни в чем не бывало трепал языком Коваленко. — Любит наш приятель всякие эксперименты, то троих сразу закажет, то садомазо ему подавай… Интересно, что на сей раз придумает?.. Эх, жаль, камеру в его хату не засунуть, ни оперативной информации, ни интересного кина, — и многозначительно хохотнул. — А то я б посмотрел, как ваша красотка с ним управляется… Булатов стиснул руки на руле, испытывая непреодолимое желание дать этому говоруну в морду как следует. Вот же трепло! Клубнички ему захотелось… И замер, сжимая и разжимая пальцы. Будто молния прошила, ударив по мозгам слепящим разрядом. Что он делает? Он что, серьезно собрался подложить Женю под этого старого козла, конченого отморозка и любителя всяческих извращений? Ради интересов дела и поиска нужной информации готов отправить девочку в логово этого урода? И ведь если что-то пойдет не так… Из этой квартиры, больше похожей на крепость, они ее даже вызволить легко и быстро не смогут… И боевые навыки Пригов ей строго-настрого запретил применять, чтобы не сорвать такое удачное прикрытие… А значит, ей придется… На этой мысли передернуло от отвращения. Сколько раз он отправлял на всяческие задания Багиру — задания порой весьма щекотливые, порой выходящие за рамки, как прикрытие с ее Денисом, с которым она успела завести отношения и даже умудрилась в него влюбиться. Но он почему-то всегда был уверен, что Багира справится, выкрутится, выйдет из положения, а если понадобится — сыграет нужную роль до конца, не сбившись и не сфальшивив… А Женя — справится ли она?.. Засбоило, закоротило вдруг перед глазами: ее робко касающиеся губы, ее руки на его плечах, ее спутанные пшеничные пряди, ее пальцы, судорожно комкающие простыню, ее хриплый сбивчивый шепот… Она вся — безоговорочно, самоотверженно, безоглядно принадлежащая ему, ему одному… А теперь он собрался… Да ты рехнулся, Булатов! Яростно рванул гарнитуру, едва не оборвав проводок.       — Мурашова, отбой! Немедленно возвращайся! Мура, ты меня слышишь?       — Да, Бать, — спустя целую вечность раздался недоуменный голос Жени. — Что…       — Немедленно возвращайся! — почти прорычал Булатов, не замечая озадаченного взгляда майора. — Немедленно, это приказ!       — Есть, — растерянно отозвалась Мура, замирая на пролет ниже нужного этажа. Пожала плечами, затем медленно развернулась и направилась вниз по лестнице.

***

Женя чувствовала спиной неотступный взгляд командира — и если бы не давняя выучка, наверняка бы сбилась с шага, споткнувшись. Он шел чуть позади нее, но чувство было такое, будто между ними не было и миллиметра — только бешеный ток, готовый вот-вот разорваться все уничтожающим взрывом…       — Бать… — проговорила чуть слышно, не в силах обернуться к нему, посмотреть в глаза — так и стояла, вцепившись пальцами в дверную ручку. Ей почему-то важно, неимоверно важно было узнать, понять почему это случилось, почему он вдруг передумал, почему решил сорвать столь идеальное прикрытие, несмотря на всю важность их очередного задания…       — Мурашова… Что-то такое прозвучало в его голосе, что Женя рефлекторно дернулась, обернувшись. В его глазах была мука. Почти нестерпимая мука, непроходящее, неизбывное отчаяние… А в следующий миг его руки одним рывком обхватили ее, крепко сжимая. Мура успела лишь беззвучно выдохнуть, и тут же сухие горячие губы впились в нее поцелуем — отчаянно, долго, жадно. Так, наверное, умирающий от жажды или от недостатка кислорода хватается за глоток воды или воздуха в отчаянном желании ухватить самое нужное, необходимое; в отчаянном желании не умирать…       — Господи, девочка, что же ты со мной делаешь… — выдохнул хрипло, обнимая ее лицо ладонями. Не в силах отодвинуться, даже чуть-чуть отстраниться — это было бы также немыслимо, как вдруг перестать дышать. — Девочка… Мура тяжело сглотнула, не отрывая взгляда от его лица. Горькая, переломанная, выстраданная нежность, нежность, которую можно испытать, лишь побывав где-то за гранью. Он никогда не говорил таким голосом с ней… И он никогда, ни разу в жизни, не испытывал ничего подобного ни к одной из тех многих, что были до нее и после нее… А сейчас он смотрел в ее широко распахнутые сапфировые глаза, на ее дрожащие влажные ресницы, на ее губы с безнадежно смазавшейся помадой… И не верил, не мог поверить, что столько времени жил без нее. Выживал. Существовал. Заставлял себя быть…       — Бать, — едва слышно позвала она, когда он прислонился пылающим лбом к ее лбу, зажмурившись как от боли.       — Я больше никому тебя не отдам, — глухо произнес Булатов с какой-то болезненной уверенностью на грани безумия. — Никогда, слышишь?.. … Оглушительный хлопок двери, холодная стена, темный коридор... Ее горячие нежные губы, ее раскаленная кожа под его поцелуями, ее рваное дыхание в тишине, ее шелковистые завитки из совершенно распавшейся прически… И ее запах, невероятный, хмельной, сводящий с ума, срывающий крышу…       — Подожди… — пробормотала Мура, задыхаясь, когда его непослушные пальцы дернули заевшую застежку ее платья. — Подожди… Булатов замер, тяжело дыша.       — Ну что еще? — выдохнул нетерпеливо, почти раздраженно. Не понимая, напрочь отказываясь понимать, какого черта происходит и почему она стопорит его сейчас, когда он готов взорваться от одного ее неловкого движения, когда она в очередной раз вздрагивает в его руках, невольно прижимаясь так тесно. Или когда вот так, как сейчас, загнанно дышит, подставляя шею его собственническим отрывистым поцелуям…       — Я хочу сказать… — пробормотала Женя, мало что соображая от накатывающих по всему телу горячих волн, — ты должен знать… Мы с Котом…       — Что?.. Застыл, будто натолкнувшись на невидимое препятствие. Зачем? Стоило ли сейчас об этом? Вот именно сейчас… Как будто их вдруг стало трое…       — У нас… мы с ним… у нас ничего не было с ним, — выговорила наконец Мура, буквально физически чувствуя, как стало легче дышать. Она должна была это сказать. Причем сказать именно сейчас, до того, как…       — Что? — Булатов остановился в миллиметре от ее губ, недоверчиво усмехаясь. Да разве такое возможно? Нашелся бы хоть один нормальный мужик, способный перед ней устоять, если он, конечно, не импотент? А уж Кот-то… тем более после всего, что у них было…       — Правда-правда! Я…       — Это уже неважно, — оборвал Булатов, снова жадно припадая к ее губам. Это было неважно. Важно было другое — она в этой мягкой полутьме коридора, неуклюже-пылко отвечающая на его поцелуи, обнимающая его за плечи, всем телом прижимающаяся к нему… Она, такая невыносимо-желанная, такая мучительно-нужная… И такая… такая его. Он не знал, сколько они так простояли в коридоре. Упоенно, лихорадочно целуясь, будто не в силах насытиться, касаясь плеч, скользя по спине, гладя, прижимаясь, вдыхая… Вспоминая, заново узнавая… Заново начиная дышать. Так, как не вместе ни в какую не получалось… Темный коридор… Ее платье, его пиджак, ее белье, его рубашка… Какие-то двери… Угол тумбочки… Тихий смех… Тяжело скрипнувшая кровать, холодные простыни, раскаленные тела. Поцелуи, поцелуи, поцелуи. Бережные скольжения рук, неровные траектории губ, до боли сплетенные пальцы, его надсадно-горячее дыхание, ее чуть слышные смущенно-жаркие стоны… И осознание, накрывшее их одновременно в самый прекрасный и сладостный миг. Она его. Она по-прежнему его. И этого не изменить никогда.