Оставить детство в прошлом

Цзинь Цзысюань лепит новый талисман на деревянный столб, чтобы он не разлетелся в щепки, и отходит назад. Под веками в мельчайших деталях рисуется образ пока что неподвижного противника. На нем белая форма, ворот которой лижут алые языки пламени. Рассветное солнце, словно разрезанное на двое горизонтом, розовеет на широких рукавах. На поясе блестит бронзовая пряжка. В правой руке противник держит меч, украшенный красным орнаментом, похожим на тонкие ручейки крови, бегущие из-под крупного камня в середине эфеса. По тонким губам, бледным, как трупные черви, змеится ухмылка, а исподлобья насмешливо сверкают золотые глаза. Цзинь Цзысюань в долгу не остается и ухмыляется в ответ. Зря его противник думает, что все преимущества на его стороне. Одних врожденного дара и накопленного опыта недостаточно, чтобы считаться непобедимым. Они увеличивают шансы на успех, но не гарантируют его. Цзинь Цзысюань это хорошо понимает, а вот его противник — вряд ли. Самоуверенность, куда большая, что ведет по жизни Цзинь Цзысюаня, частенько застилала противнику глаза, из-за чего он забывал об осмотрительности и терял контроль над ситуацией. В детстве матушка читала Цзинь Цзысюаню древние сказания о бесстрашных героях и коварных злодеях — поучительные истории, в каждой из которых прослеживалась одна и та же мысль: «Нет большей беды, чем недооценивать соперника». Будучи малым мальчиком, Цзинь Цзысюань не старался вникнуть в суть этого изречения. Он был убежден, что в сражении все просто: если ты силен, значит, победа будет за тобой. Три года спустя он встрял в драку с Вэнь Чао и вышел из нее с синяками и ссадинами, отчего уверенность в собственных силах пошатнулась: Цзинь Цзысюань не уступал Вэнь Чао ни ростом, ни телосложением, к тому же, его при всем классе за успехи хвалил наставник. Позднее он понял, что в восхищении самим собой не видел дальше своего носа и даже не задумывался о том, что из себя представляли другие. Со временем Цзинь Цзысюань научился не просто смотреть на окружающих, а всматриваться в них, изучать, выискивая сильные и слабые стороны и прикидывая, как лучше поступить с этими знаниями. У человека, которого он представляет на месте столба, тоже есть слабости, и две из них — это непомерное самомнение и жажда внимания. Те же пороки числятся и за самим Цзинь Цзысюанем. Ему доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие, когда тысячи и тысячи взглядов жадно ловят каждое его движение. Когда возбужденный рев зрителей оглушительно гремит над площадкой, подобно раскатам грома. Когда неистовые аплодисменты напоминают звонкие пощечины, обрушивающиеся на щеки побежденного противника. Сейчас нет никаких турнирной арены и искушенной публики. Вокруг Цзинь Цзысюаня — огромное пространство тренировочного зала, посреди которого высится деревянный столб. Из зрителей — закрытые наглухо окна да тишина. Они не взорвутся ободряющим криком, как и не зайдутся в негодующем вопле, однако отсутствие торжественной обстановки не преуменьшает важности задачи, что поставил перед собой Цзинь Цзысюань. Его противник готовит удар, и задача Цзинь Цзысюаня — не дать ему вскинуть клинок первым. Суйхуа чуть подрагивает в предвкушении. Цзинь Цзысюань чувствует клинок, как самого себя, ощущает его настрой и разделяет его. Он встает в боевую стойку и, не сводя пристального взгляда со столба, принимается просчитывать варианты действий. Полы поскрипывают, когда Цзинь Цзысюань переносит вес тела с одной ноги на другую. «Лево, низ!» — решает он и бросается в атаку. Его тело, сильное, ловкое и абсолютно подконтрольное ему, танцует возле столба, Цзинь Цзысюань кружится и вертится, орудуя клинком, пиная дерево ногами. С каждым движением внутри него нарастает возбуждение, но оно ничуть не похоже на то, что альфа и омега испытывают друг от друга. Это быстрой волной проходится от головы до ног, делая тело легким и подвижным. Стремительным. Все внимание Цзинь Цзысюаня сосредотачивается только на выдуманном противнике, для него исчезают и этот зал, и занесенная снегом Башня Золотого Карпа, и город, и провинция, и бескрайние просторы империи. Деревянный столб, в воображении представший в образе Вэнь Чао, — единственное, что в эту самую минуту волнует больше всего на свете. По лицу и спине течет пот, но Цзинь Цзысюань не останавливается, чтобы вытереть мокрый лоб и убрать с него налипшие пряди волос. Он колотит по столбу без остановки, и будь в его руках обычный тренировочный меч, он бы давно раскололся надвое от напора, но Суйхуа за годы верной службы впитал в себя немало духовной энергии — скорее алмаз треснет, чем сломается его лезвие. Удар! Удар! Удар! Громко стучит меч по дереву. Бум! Бум! Бум! Бьется кровь в висках и колотится в груди сердце. С последним ударом изо рта вырывается неконтролируемый вскрик. Цзинь Цзысюань теряет равновесие и чуть не падает на пол, а это верный сигнал тому, что нужно передохнуть. Цзинь Цзысюань опускает меч и, рвано дыша, сгибается, упираясь руками о колени. Его трясет, отяжелевшая голова кренится к полу. Во рту сухо — хочется пить, но фляги с собой нет, как нет и воды в бочке. Обычно ее наполняют перед каждой тренировкой адептов, чтобы те, не покидая занятий, могли в любой момент утолить жажду. Однако сегодня никто, кроме Цзинь Цзысюаня, в зале появляться не собирался, поэтому и бочка пустует. Вчера Шу Ин объявил, что поутру уедет по делам и тренировки не будет. Он не стал передавать адептов другому учителю, а юным заклинателям никогда не требовалось повторять дважды, если речь заходила об отдыхе. Когда занятия закончились и уставшие юноши вышли из зала, поднялся ужасный шум: это адепты принялись обсуждать планы на следующий день. Хо Цинмин и несколько «приближенных» Цзинь Цзысюаня предложили ему вместе отправиться в город и поискать развлечений там, но Цзинь Цзысюань отказался. Он слышал, как кто-то сказал, что проведет весь день в постели, затем другие голоса заговорили о том, чтобы навестить родных. С мечами они в два счета слетали бы туда и обратно, а коренным жителям и вовсе не придется покидать Ланьлин и беспокоиться о том, чтобы вернуться до отбоя. Цзинь Цзысюань подумывал несвойственно для себя провести день в тишине и покое своих комнат. В конце концов, он — самый усердный ученик Шу Ина, и может дать себе маленькую поблажку. За этими размышлениями Цзинь Цзысюань провел вечер, с ними он встал с кровати утром, и они же едва не вернули его обратно в тепло одеяла, когда он вышел на улицу. С черного неба падал снег, колючий ветер носился по резиденции. Он обдал морозным дыханием лицо Цзинь Цзысюаня и нагло попытался распахнуть на нем плащ с широким меховым воротником. «Нет, — покачал головой Цзинь Цзысюань и, глубоко вздохнув, решительно сошел с места. — Пропущу тренировку один раз и в будущем стану искать повода сделать это снова». Он не жалеет о том, что предпочел холод тренировочного зала дополнительным часа сна и комфорту. Его цель — обойти Вэнь Чао, Вэнь Сюя и Лань Ванцзи, приблизиться к Лань Сичэню настолько, чтобы однажды обойти и его. Без дисциплины добиться этого будет трудно. По привычке Цзинь Цзысюань мимолетно оглядывает ладони и пальцы. Раньше при виде огрубевшей кожи он брезгливо морщился и с завистью вспоминал ухоженные руки Цзинь Гуаншаня. Теперь мозоли вызывают в нем лишь немного досады. Выбора у него особо не было: либо он смирился бы с этими изменениями и продолжал бы совершенствоваться, либо отказался бы от мечты стать лучшим заклинателем в пользу внешней привлекательности. Попервости он пытался усидеть на двух циновках сразу. Он обратился к Линь Вэньяну и повелел тому приготовить какую-нибудь мазь, чтобы если не сохранить кожу мягкой, то хотя бы не дать ей сильно испортиться. Помимо этого он начал упражняться с мечом только в перчатках, однако с ними было удобно стрелять, но никак не фехтовать, и в итоге пришлось их снять совсем. Тогда он считал, что легко переживет эту потерю, ведь у всех заклинателей, что не ленясь, совершенствуются, руки со временем становятся шершавыми. Даже у его матери кожа на руках не такая нежная, как у отца. Если уж она, женщина, в чьем мировоззрении внешность занимает далеко не последнее место, смирилась с подобными изъянами, то чем Цзинь Цзысюань хуже? Самоубеждения хватило ненадолго, и вскоре голос разума отчаянно взвыл: «Я — господин! Я стал им прежде, чем научился держать меч и стрелять из лука. Я не солдат и не крестьянин, я — наследник клана, будущий его глава, я не могу уподобиться ни простолюдинам, работающим на полях, ни генералам, чье ремесло — война. Уродство… Какое уродство!». Постоянно думать об этом и браться за меч было сродни тому, как если бы разорившемуся богачу со страшного голода пришлось подбирать объедки с чужих столов: прежние привычки и статус велят сохранять достоинство, а пустой живот молит о крошке хлеба и заталкивает гордость куда подальше. Нужно было срочно перенаправлять мысли в другую сторону. Едва разум начинал заводить старую песню, как Цзинь Цзысюань отвечал ему: «Я — воин. У меня руки воина. Ими я держу меч и натягиваю тетиву лука, и лишь потом пишу письма и прикасаюсь к нежным бутонам благоухающих цветов и скользящему шелку халатов». Цзинь Цзысюань усмехается, вспоминая об этом. Помогло, хотя попервости казалось, что самоубеждение — чушь несусветная, но именно благодаря ему Цзинь Цзысюань продолжил идти к своей цели. Прошлым летом в Цинхэ он в очередной раз одержал победу и стал одним из самых обсуждаемых участников соревнований. Каждый год проводится жеребьевка, которая определяет, какому ордену выпадет честь организовать турнир, чтобы юноши и девушки изо всех провинций продемонстрировали свои умения в боях на мечах и других духовных оружиях, в стрельбе из лука и в охоте на нечисть. Для одних это не более, чем подтверждение уже имеющегося статуса, а для других участие в соревнованиях такого уровня — возможность заявить о себе. Имя Цзинь Цзысюаня давно было у всех на слуху и не только благодаря звучной фамилии, поэтому он приехал в холодный Хэбэй для того, чтобы напомнить о прежних достижениях и заиметь новые. В прошлые годы бои проводились в мелких орденах, но на этот раз организацией соревнований занимался орден Цинхэ Не, и потому площадка была несравнимо больше тех, на которых Цзинь Цзысюаню доводилось выступать. Масштаб строения настолько ошеломил его, что он, стоя в центре арены, ощутил себя ничтожным. Растерявшись, он огляделся вокруг. Взгляд его переходил от лица к лицу многочисленных зрителей, затем поднялся вверх, к главной ложе, где сидели главы пяти великих кланов — кто с супругами, кто без. Среди них Цзинь Цзысюань нашел своих родителей. Цзинь Гуаншань, встретившись с ним глазами, улыбнулся и ободряюще кивнул. Цзинь Шихан глубоко вздохнула и вскинула подбородок, приняв крайне серьезный, даже суровый вид, тем самым дав понять, что не примет никакого результата, кроме победы. И это привело Цзинь Цзысюаня в чувства. Когда распорядитель соревнований представил его соперника и на площадку с противоположной стороны вышел незнакомый юноша, Цзинь Цзысюань отвернулся от ложа и отдал свое внимание ему. Заклинатель был одет в простенький доспех, в то время как грудь Цзинь Цзысюаня закрывали прочные пластины с изображением пиона, плечи защищали наплечники, талию и бедра — латная юбка. На запястьях были туго затянуты наручи. Металлическое облачение ослепительно засверкало в лучах солнца, когда то выглянуло из-за густых облаков. В сравнении с Цзинь Цзысюанем его соперник выглядел жалко и неприметно. «Нечестно», — подумал Цзинь Цзысюань и, решительно воткнув меч в землю, отстегнул заклепки, удерживающие наплечники. Отбросив их в сторону, так же поступил с нагрудником и юбкой, оставшись с соперником почти на равных: у того в руке был простенький меч, а у Цзинь Цзысюаня был его Суйхуа. Но тут он уже ничего не мог сделать — не выступать же вовсе без оружия? Они перехватили крепче клинки, и когда распорядитель скомандовал сходиться, одновременно встали в боевые стойки. Начать первым, впрочем, никто не спешил. Юноши следили друг за другом, прощупывая, ища слабые стороны, которыми можно было бы воспользоваться. По всему выходило, что соперник Цзинь Цзысюаня легковеснее его и, возможно, быстрее, но рука, державшая меч, дрожала то ли от волнения, то ли от того, что оружие было неважно сбалансированно. Значит, юноша сделал бы упор не на ударах, а на ловкости, скорости и выносливости. Изматывать беспрестанными движениями никогда не было любимой тактикой Цзинь Цзысюаня: в таких поединках велик шанс сбить дыхание и отяжелеть в ногах, да и Цзинь Цзысюань не находил в этом зрелищности. В его понимании красивый бой подразумевал мощные атаки, в результате которых соперник летел лицом в землю, но соперник вертелся да кружился, и дотянуться до него мечом ни в какую не удавалось. Со стороны это выглядело так, будто охотничий пес гонял по лесу шуструю лисицу. Когда Цзинь Цзысюаню окончательно надоели эти бессмысленные игры, он, разозлившись, провел недавно выученный обманный маневр и в одном стремительном прыжке выбил из рук соперника меч, швырнув в песок и оружие, и самого заклинателя. Через несколько мгновений облако пыли рассеялось, явив участникам боя и всем зрителем приставленный к горлу проигравшего Суйхуа. «Вот и все, — ухмыльнулся Цзинь Цзысюань, испытывая плотное, до одури приятное чувство удовлетворения, наполнившее грудь. — Добегался». Трибуны встретили окончание боя бурными аплодисментами, но Цзинь Цзысюань не отразил поднявшийся шум. Уже не было смысла держать у шеи соперника клинок, однако рука словно закостенела. Впоследствии Цзинь Цзысюань не сумел разобрать, отчего так вышло. Соперник первым пришел в себя, взялся двумя пальцами за лезвие и отвел его от себя. И только тогда Цзинь Цзысюань, наконец, спохватился и протянул юноше ладонь, помогая подняться на ноги. — Восемнадцатый год правления императора Сюаньчжэна, совет кланов в Цинхэ и соревнования в боевом мастерстве! Победитель — орден Ланьлин Цзинь, Цзинь Цзысюань! Толпа одобрительно вторила распорядителю. Вновь послышались хлопки, они хлынули со всех сторон, едва не сбивая Цзинь Цзысюаня с ног. Он повернулся к главной ложе и победно вскинул меч, ловя ласкающие слух крики и пропуская их через себя. Лица слились воедино, и только два из них глаза смогли различить. Родители были единственными, кто аплодировал стоя. Их широкие улыбки сияли ярче солнца, осветившего площадку. Его главные зрители гордились им, и гордость эта передалась самому Цзинь Цзысюаню. Победил. Победил! Радость вперемешку с восторгом потекла по венам, возвращая телу потраченную энергию. «Поздравляю вас, второй молодой господин Цзинь, — донеслось внезапно до Цзинь Цзысюаня, и он, обернувшись, столкнулся взглядом с юношей, восхищенно глядевшим на него. — Для меня, адепта ордена Луцзян Чо, честь соревноваться с вами». «Луцзян Чо?» — переспросил Цзинь Цзысюань. Юноша кивнул. «С юго-запада провинции Аньхой». Радость мгновенно сменилась разочарованием. Непрекратившийся шум зазвучал глухо, словно из-под толщи воды, стало невозможно разобрать, где звонкие хлопки, а где — людские возгласы. Разом померкло все вокруг, будто солнце заволокло непроглядными чёрными тучами. Цзинь Цзысюань успел позабыть, что никогда прежде не слышал имени соперника, пока распорядитель не объявил его. Успел позабыть и о том, что пожелал сражаться в равных условиях и потому снял с себя все обмундирование, оставшись в одном платье. Чем тут гордиться? С тем же успехом Цзинь Цзысюань одолел бы любого младшего адепта своего ордена. А родители… Почему они радовались, если знали, что нет ничего почетного в такой победе? Цзинь Цзысюань заторможенно кивнул и, так ничего и не ответив, побрел в сторону выхода с площадки, на которую должны были выйти Лань Сичэнь и Вэнь Сюй. Их бой еще больнее ударил по и так уязвленному самолюбию. Голубые и красные росчерки духовных энергий то вспыхивали, то угасали, схлестываясь друг с другом и отступая. Цзинь Цзысюань наблюдал за ними, слышал рев толпы и тонул в топком болоте зависти. Его собственный бой не вышел и в половину таким впечатляющим, и что самое главное — его противник был никем. Лань Сичэнь ожидаемо победил, а Вэнь Сюй, хотя и проиграл, совсем не выглядел расстроенным. Он показал, что юный возраст не мешает ему состязаться с более опытными противниками. Впрочем, не все были изумлены его результатами. Хо Цинмин скептически хмыкнул и сказал, что будь Вэнь Сюй и Вэнь Чао обычными людьми, в чьих жилах не течет никакая сомнительная кровь, то вряд ли бы достигли таких высот. Цзинь Цзысюань пропустил мимо ушей его замечание: ему было все равно на природу Вэнь Сюя и Вэнь Чао. Являйся они хоть небожителями, спустившимися на землю, они на голову превосходили своих сверстников. Предвкушение будущего триумфа, в котором Цзинь Цзысюань нисколько не сомневается, сладостью ложится на язык, побуждая работать еще усерднее. Цзинь Цзысюань и рад бы отдавать всего себя тренировкам, но он не может пренебрегать другими своими обязанностями. Отец продолжает вовлекать его в дела ордена, с каждым разом доверяя более серьезные поручения и терпеливо объясняя, где Цзинь Цзысюань ошибся. Разбираться со свитками и внушительной кипой конвертов ужасно скучно и до невозможности утомительно. Молодость, бьющая ключом, требует свободы, движения, Цзинь Цзысюаня распирает от желания вскочить на коня и отправиться объезжать земли Шаньдуна. В отличие от него, Цзинь Гуаншань предпочитает разбираться с донесениями, которые присылают вассалы, нежели тратить время на дорогу, переезжая от одного имения к другому. Он не против путешествий, если они носят развлекательный характер, но порой приходится выбираться из Ланьлина и проделывать долгий путь, чтобы воочию увидеть, как исполняются законы ордена, и на месте покарать нарушителей. Цзинь Цзысюань с готовностью взял бы на себя эту задачу: Вэйфан и Цзинань, Хэцзэ, Цзинин, Линьи и Дунин, он посетил бы каждый город, что вносит вклад в процветание провинции Шаньдун. Несколько раз Цзинь Цзысюань порывался просить отца отпустить его, но видя, как тот много часов кряду сидит за рабочим столом, мучаясь болями в голове и в спине, при этом не жалуется и не причитает, он запретил себе потворствовать в подобных капризах. О перерывах он тоже никогда не заговаривает, поэтому их всегда предлагает Цзинь Гуаншань, а Цзинь Цзысюань, в глубине души радуясь возможности отдохнуть, никогда не отказывается. Пока он бродит по Цветочному Саду, разминая ноги, Цзинь Гуаншань достает холщовый мешочек со смесью каких-то трав, начиняет ими длинную трубку и, расслабленно откинувшись на спинку кушетки и прикрыв глаза, закуривает, испуская изо рта струйки дыма. Только в своем кабинете он может расслабиться таким способом: в приемные часы, когда у ворот Башни Золотого Карпа собираются огромные толпы просителей, уже некогда думать о трубке. Первые часы Цзинь Гуаншань по-обыкновению старается вникать в проблемы своих поданных, но чем дольше ему рассказывают о бедах, уходя в ненужные подробности и порой затрагивая совершенно не связанные с сутью дела вопросы, тем чаще он начинает ерзать на широком троне. Взгляд его постепенно становится рассеянным, брови напряженно хмурятся, и весь его вид начинает выражать непреодолимое желание уйти к себе. Иногда он так и делает, прежде поручив дальнейшее разбирательство чиновникам, а после изучая предоставленные отчеты. Однажды Цзинь Цзысюань спросил у Цзинь Гуаншаня, почему людей сразу не направляют к чиновникам, и тот ответил, что жителям провинции Шаньдун полезно видеть главу ордена Ланьлин Цзинь и понимать, что они всегда могут обратиться к нему за помощью. Кто бы что ни злословил за спиной Цзинь Гуаншаня, в управлении он знает толк, и его внимание к чужим нуждам находит в сердцах знати и простолюдин благодарность, под действием которой люди молятся за здравие правящего клана. Общение с матерью в последние месяцы не складывается. Нельзя сказать, что раньше они с Цзинь Цзысюанем были неразлучны, вовсе нет. Цзинь Цзысюань всегда больше тянулся к отцу, но с появлением в Башне Золотого Карпа Цзян Ваньиня встречи с Цзинь Шихан стали редкостью и в основном ограничивались стенами трапезной. «Ему одиноко, — говорила женщина Цзинь Цзысюаню. — Вокруг все чужое, непривычное. Разве я могу бросить его в этом одиночестве?». Сохранить лицо в этот момент было непросто. Цзинь Цзысюань сомневался, что Цзян Ваньинь нуждался в чьем-либо внимании: он не капризный ребенок, который требует, чтобы все вокруг его развлекали. Родители Цзинь Цзысюаня ни в чем его не ограничивали, развязав руки в том, чтобы выбрать занятие по душе. Бои на мечах, стрельба из лука, верховая езда, соколиная охота — Цзян Ваньиню не отказали бы ни в одном желании при условии, что он будет осторожен из-за ребенка, что носит под сердцем. Воспользовался ли он этой щедростью? Нет. Вместо этого он шатался по Башне Золотого Карпа неприкаянным духом и маялся от безделья, чем только сильнее раздражал Цзинь Цзысюаня. Тогда Цзинь Цзысюань не стал возражать матери, решив, что раз ей нравится опекать, то пусть ее жертвой в этом будет кто-то другой, а не он. От нее же он узнал, что прошлым вечером Цзян Ваньинь «захворал». Он не уточнял, что значило это «захворал», ему совсем не было интересно, что там случилось, однако матушка сочла своим долгом рассказать обо всем да подробно, то ли позабыв, какие отношения устоялись между Цзинь Цзысюанем и Цзян Ваньинем, то ли пытаясь внушить Цзинь Цзысюаню вину за безразличие. По всему выходило, что между Цзян Фэнмянем и Цзян Ваньинем произошла ссора — слуги якобы слышали из покоев последнего ругань и крики, — а потом Цзян Фэнмянь выскочил на улицу с бледным от ужаса лицом и приказал позвать лекаря. Цзинь Цзысюань немало удивился услышанному. Еще во времена обучения в Облачных Глубинах он заметил, что Цзян Ваньинь в большинстве своем вел себя сдержанно, за исключением одного-единственного случая, когда он напару с Вэй Усянем полез бить Цзинь Цзысюаню лицо. Он не задирал других, напротив, старался унять спорщиков, напоминая им о том, где они находятся и какие правила действуют в этом месте. В присутствии старших Цзян Ваньинь разумно помалкивал и отвечал в основном по существу вопроса — в красочные описания, в какие любил пускаться Вэй Усянь, он никогда не вдавался. Как же он опустился до криков? В том, что кричал именно Цзян Ваньинь, Цзинь Цзысюань не сомневался. Цзян Фэнмянь в очередной раз показал, что благоволит Вэй Усяню, а не своему угрюмому сыну? Что, за столько лет нельзя было с этим смириться? Навряд ли Цзян Ваньинь этим чего-то добился — только себя опозорил перед новой родней. Что бы там ни было, Цзян Ваньиню следовало сохранять достоинство, но он то ли окончательно потерял терпение, то ли сказалась беременность, делающая омег чересчур эмоциональными. Либо дало о себе знать влияние Вэй Усяня. Цзинь Цзысюаню вспоминаются дни, когда юноши и девушки со всех провинций прибыли на обучение в Облачные Глубины. Перед тем, как он отправился в путь вместе с отцом и свитой, матушка дала ему строгий наказ присмотреться к Цзян Ваньиню. «Если Небеса будут милостивы, однажды вы поженитесь, — сказала она так, словно ничуть не сомневалась, что так и выйдет. — Он — сын А-Юань, и он — чудесный мальчик. Немного закрытый, но разве это имеет значение? Он ничем не хуже девиц, которые вертят перед тобой хвостом». Эти слова пришли на ум, когда всех учеников собрали в главном зале, где Лань Цижэнь от лица главы ордена Лань поприветствовал новоприбывших и разъяснил им правила поведения в Облачных Глубинах. Среди толпы, внимая каждому слову мудрого учителя, смирно стоял Цзян Ваньинь, а рядом с ним переминался с ноги на ногу Вэй Усянь, умудрявшийся переговариваться с Не Хуайсаном. Цзинь Цзысюань изначально встал чуть поодаль, чтобы беспрепятственно понаблюдать за Цзян Ваньинем. Безразличный взгляд быстро обежал фигуру юноши снизу-вверх, внутренний голос незамедлительно хмыкнул: «Обычный». Да. Пожалуй, это было самое точное описание того, что Цзинь Цзысюань видел перед собой. На сердце было тихо. Да и как могло быть иначе? Ничто в Цзян Ваньине не указывало на его благородное происхождение, и не знай Цзинь Цзысюань, кто он такой, легко бы спутал его с рядовым адептом, а то и вовсе бы не заметил, что еще вероятнее. Высокородные омеги, обряженные в одинаковые белые одежды, отличавшиеся только символикой орденов на плечах, стремились подчеркнуть свой статус драгоценными заколками и подвесками на поясах, качественными мечами и вздернутыми носами, тем самым сразу обозначая, что они не ровня остальным заклинателям. Цзян Ваньинь от показного превосходства, очевидно, был очень далек. Он носил простой пучок, перевязанный фиолетовой лентой, ни перед кем не тряс своим духовным оружием и не одаривал окружающих откровенно надменными взглядами — только спину держал гордо, расправив в меру широкие плечи, которые вместе с туго затянутым поясом весьма выгодно подчеркивали узкую талию. Лишь это приковывало взгляд, а в остальном Цзян Ваньинь производил впечатление слуги, приставленного для пригляду за неугомонным господином по приказу хозяев. Губы Цзинь Цзысюаня сердито поджались. Он нахмурил брови и обиженно отвернулся. И этого человека матушка пророчила ему в мужья? Цзинь Цзысюань силился представить, какую пару они составят, и его охватил еще больший гнев и на мать, и на Цзян Ваньиня. На последнего сразу по нескольким причинам. Дело было отнюдь не в том, что у Цзинь Цзысюаня отсутствовало право выбирать себе спутника жизни. Каким бы избалованным — он никогда этого не отрицал и недостатком не считал — Цзинь Цзысюань ни был, он прекрасно осознавал, что выгодно жениться — его долг перед семьей, и что никто, кроме него, его не исполнит. Так устроен мир: позиции клана прочны, пока он густо оплетен сетью плодотворных союзов, но принятие этой обязанности не мешало Цзинь Цзысюанью мечтать. Он всегда представлял рядом с собой девушку, строго воспитанную, прекрасно образованную, красотой не уступающую ему самому, а заклинательскими навыками — его матери. Цзян Ваньинь не удовлетворял первому же требованию, ибо был юношей. Со скрипом Цзинь Цзысюань стерпел бы это, но ведь Цзян Ваньинь не удовлетворял и всем остальным требованиям! Он не отличался ни внешностью, ни особыми умениями. Да, он занимал седьмое место в треклятом списке, однако уступил — уму непостижимо! — какому-то слуге, которого вообще непонятно почему в этот список внесли. За этим подтягивалась еще одна немаловажная деталь, доводившая Цзинь Цзысюаня до белого каления, — дружба Цзян Ваньиня с упомянутым слугой. Цзинь Цзысюань придерживался мнения, что дружба возможна лишь с людьми, равными по статусу, в противном случае человек опустится на ту же ступень, где находится его «друг». С Вэй Усянем даже стоять рядом было противно, что уж говорить о такой очевидной, пускай и не родственной, связи! Родителей это не волновало. Клан Цзян — лакомый кусочек, который очень многие жаждали урвать с общего стола, и Цзинь Гуаншань не был исключением. Когда Цзян Фэнмянь предложил клану Цзинь помолвку, матушка пришла в немыслимый восторг: ее давние чаяния породниться с сердечной подругой наконец претворятся в жизнь. Отец отреагировал сдержаннее, но Цзинь Цзысюань знал наверняка, что он торжествовал. Его с раннего детства учили контролировать эмоции, однако в этот раз ему не удалось скрыть своего неудовольствия от перспективы жениться на Цзян Ваньине. Мать этого не заметила — или не захотела замечать, — а вот отец сразу обратил внимание на окаменевшее лицо Цзинь Цзысюаня. Когда Цзинь Шихан покинула малый зал, Цзинь Гуаншань сказал Цзинь Цзысюаню, что если его не устраивает помолвка с сыном Цзян Фэнмяня, то он не должен этого утаивать — его никто не будет неволить. В конце он многозначительно замолчал, будто давая время подумать, но Цзинь Цзысюань быстро разгадал, чего добивался своей проникновенной речью отец: он надеялся на его благоразумность и честь. Цзинь Цзысюань задумался. Что будет, если признаться Цзинь Гуаншаню, что он не хочет жениться на Цзян Ваньине? Станут ли его убеждать в том, что эта свадьба — хороший политический ход? Что долг Цзинь Цзысюаня — подчиниться воли родителей? Что каждый член семьи должен трудиться на ее благо? А может, это знак Небес, что им двоим не по пути? Цзинь Цзысюань покачал головой. «Не беспокойся, отец. Я женюсь на Цзян Ваньине, — ответил он и, поколебавшись, добавил: — Я все понимаю». Лицо Цзинь Гуаншаня разгладилось, взгляд мгновенно просветлел. Он похлопал Цзинь Цзысюаня по плечу и сказал: «Ты — славный юноша, А-Сюань. Я рад, что ты понимаешь». Он ушел, а Цзинь Цзысюань, оставшись в зале один, глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Значит, Цзян Ваньинь.

***

Месяцы подготовки пролетели незаметно. Оглядываясь назад, Цзинь Цзысюань удивляется, что сватовство давно прошло и что сегодня — день его свадьбы. Кажется, только вчера из Юньмэна доставили письмо, в котором содержались имя жениха и дата его рождения. Дворцовый астролог со всей тщательностью составлял гороскоп, проверяя совместимость дат, яркость звезд, под которыми родились юноши, их положение на небосводе, и в присутствии обеих семей зачитал свой вердикт, прозвучавший как смертный приговор убийце: «Брак Цзинь Цзысюаня, второго молодого господина Цзинь, рожденного в небесном союзе его родителей, Цзинь Гуаншаня и Цзинь Шихан, и Цзян Ваньиня, молодого господина Цзян, рожденного в небесном союзе его родителей, Цзян Фэнмяня и Юй Цзыюань, не угоден Небу и Земле». «Вот оно! Вот он знак! — обрадовался тогда Цзинь Цзысюань. — В прошлый раз я засомневался и не разобрал послания Небес, а теперь какие могут быть сомнения? Родителям придется отступиться от своего намерения!». Однако он не подозревал, что желание его родителей заключить с кланом Цзян союз перевесит их благоговейный страх перед небесными силами. Один Цзян Фэнмянь выступил против свадьбы, но после долгих и настойчивых убеждений, что счастье молодых зависит от них самих, а не от Небес, он все же уступил, хотя и очень неохотно. «Не угоден», — по слогам повторяет про себя Цзинь Цзысюань, разглядывая табличку с иероглифом счастья, повешенную над дверьми покоев Цзян Ваньиня. — Да уж. Счастья, хоть отбавляй, — шепчет он недостаточно тихо, потому что Цзинь Шихан шикает на него. — Чтобы я больше не слышала таких слов, — требует она. Цзинь Цзысюань поджимает губы и покорно опускает голову. Отец делает вид, что ничего не услышал. От нечего делать Цзинь Цзысюань лениво скользит взглядом по резиденции. Всюду развешены атласные ленты, желтые фонари заменили на красные, со стропил свисают охапки свежих цветов, золотятся листья на деревьях. Перед домом Цзян Ваньиня в две колонны выстроились адепты. На них — парадные доспехи, к поясу каждого прикреплен меч. Этим людям выпала честь сопровождать свадебный паланкин до Храма Предков. Незадолго до того, как Цзинь Цзысюань вместе с родителям пришел в восточный павильон, теплое осеннее солнце скрылось за густыми облаками, но когда двери распахиваются и слуги выводят из полумрака фигуру в алых одеяниях, оно возвращается, щедро залив белым светом всю Башню Золотого Карпа. Золотое убранство ослепительно вспыхивает, отразив солнечные лучи, больно резанувшие по глазам. Цзинь Цзысюань жмурится, затем снова открывает их. Вышивка на шелковом халате Цзян Ваньиня блестит, играя золотой нитью и белым жемчугом. Изображенный на гладкой ткани феникс широко раскинул крылья, словно готовый в любой момент покинуть наряд и воспарить к небу. Он пристально глядит на Цзинь Цзысюаня единственным горящим огнем глазом вместо Цзян Ваньиня, чьего лица не видно из-за свадебного покрывала. Цзинь Цзысюань уверен, что тот не прячет стыдливо взгляд, как положено омегам в день свадьбы, а злобно сверлит им. Может, и руки, спрятанные в просторных рукавах, чешутся от желания свернуть Цзинь Цзысюаню шею? Цзинь Цзысюань неслышно хмыкает. Как будто он в восторге от происходящего! Он с большей радостью согласился бы взять в жены дочь Цинь Цанъе, Цинь Су, попытавшись смотреть сквозь пальцы и на то, что она старше, и на ее недалекость, и на странности в поведении, и даже на то, что ее уровень самосовершенствования ниже среднего. Он бы разделил с ней брачное ложе, зачав наследника или наследницу, и в дальнейшем общался бы только по крайней необходимости. Подобное обращение с Цзян Ваньинем не устроит Цзинь Шихан, а значит, она не позволит им избегать друг друга. Цзинь Цзысюань неохотно подает Цзян Ваньиню руку, и тот, помедлив, вкладывает в нее свою. Пальцы у него влажные, пылающая ладонь едва касается ладони Цзинь Цзысюаня — Цзян Ваньинь старательно держит ее чуть выше. Цзинь Цзысюаня неприязнь нисколько не задевает, и он с облегчением отпускает руку Цзян Ваньиня, когда они подходят к паланкину. Цзян Ваньинь резким движением откидывает назад длинный подол и забирается внутрь, пока Цзинь Цзысюань направляется к своему коню. Он поедет впереди, ведя своего жениха к алтарю, у которого настанет конец их прежним жизням.

***

Цзинь Цзысюань пружинисто поднимается на ноги, тянется до хруста позвонков и встряхивает руками. Выдергивает вторгнутый в деревянную поверхность пола меч и оборачивается к столбу, готовый вновь сразить воображаемого соперника. Удар, удар, удар! Отклониться в бок. Удар, удар, удар! Подсечка. Удар, удар, удар! Отразить выпад мечом. Удар, удар, удар! Враг повержен. — Уверен, он уже мертв. Веселый голос отца отвлекает Цзинь Цзысюаня. Он разворачивается и утирает взмокший лоб свободной рукой. Откинув капюшон, Цзинь Гуаншань идет к нему навстречу. За ним семенит слуга с небольшой корзиной. — Шу Ин говорил, что твои успехи в последнее время впечатляют, — говорит Цзинь Гуаншань, подойдя к Цзинь Цзысюаню, и хлопает его по плечу облаченной в перчатку ладонью. — Я рад, что увидел это своими глазами. — Работы еще много, — качает головой Цзинь Цзысюань и через плечо оглядывается на столб. — Но если продолжу в том же духе, то смогу показать себя на летних соревнованиях с лучшей стороны. — До них еще достаточно времени, — бодро отзывается Цзинь Гуаншань. — В прошлом году ты отлично проявил себя — в этом будет так же. Цзинь Цзысюань пожимает плечами. Он не может сказать наверняка, что никаких внезапностей на турнире не возникнет. Как знать, сколько новых «звезд» загорятся на небосводе и сколько старых с него упадут. Он переводит взгляд с отца на слугу позади него, и Цзинь Гуаншань, спохватившись, оборачивается к тому, веля: — Поставь на скамью и оставь нас. — Что там? — спрашивает Цзинь Цзысюань. — Завтрак, — Цзинь Гуаншань, улыбаясь, жестом приглашает к скамье. — Я поддерживаю твое усердие в тренировках, пока это не идет тебе во вред. Ты ведь не хочешь упасть в голодный обморок? Губы Цзинь Цзысюаня против воли приподнимаются в улыбке. Пожалуй, отец прав: следует позавтракать. Когда Цзинь Гуаншань открывает корзину, в воздухе тут же начинает витать аромат супа, отчего рот Цзинь Цзысюаня наполняет слюной. Только теперь он явственно ощущает, что в животе неприятно пусто, хочется скорее наполнить его едой, но суп горячий, и приходится есть неспеша, чтобы не обжечься. Все это время Цзинь Гуаншань деликатно смотрит в сторону, не желая смущать лишним вниманием. Когда еда заканчивается, Цзинь Цзысюань отставляет чашу в сторону и спрашивает: — Что-то случилось? Глаза Цзинь Гуаншаня полнятся недоумением. Он молчит, ожидая от Цзинь Цзысюаня объяснений, и тот напоминает очевидное: — Ты бы не стал отвлекаться от дел ордена только ради того, чтобы посмотреть на мои тренировки. Цзинь Гуаншань как-то рассеянно кивает, заставляя Цзинь Цзысюаня насторожиться. Он молчит довольно продолжительное время, будто мигом позабыв заданный вопрос, и когда Цзинь Цзысюань собирается еще раз повторить его, наконец роняет: — Знаю, что тебе это неинтересно, но… С Цзинь Чэном не все в порядке. Цзинь Цзысюань удивлен, но не слишком сильно. Состояние Цзян Ваньиня усугубилось? Или он опять выкинул какую-нибудь возмутительную штуку? — И что с ним на этот раз? — Цзинь Цзысюань готовится услышать про новую истерику или обострившуюся болезнь, но Цзинь Гуаншань говорит то, чего он и не предполагал. — Твоя мать сказала, что он потерял ребенка. Потерял? При этой мысли Цзинь Цзысюань ощущает растерянность и больше ничего. На его лице не пробегает и тени сожаления, которое положено испытывать родителю, потому что с того дня, как Цзян Ваньинь сообщил о своем положении, он погрузился не в нетерпеливое ожидание рождения малыша, а в тоску. Он не был готов стать отцом. Цзян Ваньинь, очевидно, тоже. Глубоко вздохнув, Цзинь Цзысюань поднимается на ноги и, подобрав меч, направляется к дальней стойке с оружием, где оставил ножны. — Расстроенным ты не выглядишь, — прилетает ему в спину. — Почему я должен расстраиваться? — равнодушно отзывается Цзинь Цзысюань. — Ты знаешь, что я не хотел становиться отцом этому ребенку. — Знаю, — в голос Цзинь Гуаншаня проскальзывает вина, которая быстро сменяется наставительным тоном. — Но ты должен убедить всех, что это удар для тебя. — Почему, чтобы сохранить репутацию, нужно обязательно врать? Цзинь Цзысюаню не нравится, что приходится постоянно следить за своими действиями и словами, заботиться о том, как их истолкуют окружающие. Все ведь понимают, что им демонстрируют лучшую часть образа, тщательно или не очень скрывая неприглядное. — Но ведь это безобидная ложь, — возражает Цзинь Гуаншань. — Никому не станет хуже, если вы погорюете для вида. Да, не станет. Заклинательский мир с радостью посмотрит на это представление, а их клан останется в плюсе. И если Цзинь Цзысюань готов отыграть свою роль, то Цзян Ваньинь может воспротивиться давлению на себя. Цзинь Цзысюань разворачивается к Цзинь Гуаншаню. — Я сделаю то, о чем ты меня просишь, отец, но не могу утверждать того же о Цзян Ваньине. — Цзинь Ваньине, — непроизвольно поправляет его Цзинь Гуаншань, впрочем, сразу переходя к другому: — Поэтому я хочу, чтобы ты поговорил с ним об этом. В тебе я уверен, а в нем — нет, и его недавнее поведение усиливает мои опасения. Я надеюсь, ты приглядишь за ним, чтобы не возникло никаких… неловкостей. То есть уговаривать Цзян Ваньиня предстоит Цзинь Цзысюаню. О, они же так близки, что Цзян Ваньинь пойдет навстречу безо всяких вопросов и возражений! Если бы речь шла о Цзян Ваньине до вчерашнего происшествия, Цзинь Цзысюань не сомневался бы, что он сделает все, как надо, но теперь сомнения есть и небезосновательные. — А если он меня не послушает? — Сделай так, чтобы послушал, — просто говорит Цзинь Гуаншань. — Скажи, что от того, как вся эта история будет преподнесена, зависит не только репутация нашей семьи, но и клана Цзян. Это должно заставить его образумиться. — Хорошо. Цзинь Гуаншань улыбается, явно довольный тем, что услышал, потом, очевидно, вспоминает что-то и кидает как бы невзначай: — Хотя все это может и не потребоваться. Нельзя исключать того, что Цзинь Чэн может не пережить операцию. За все время разговора эта мысль не приходила в голову Цзинь Цзысюаню. Он успел забыть, что иначе ребенка из Цзян Ваньиня не извлечь и что риски для мужчин-омег выше, чем для женщин, рожающих своими силами. Цзинь Цзысюань молчит, обдумывая услышанное. — Тогда придется скорбеть уже о двух трупах. — Ты бы хотел для него такого исхода? — уточняет Цзинь Гуаншань. Хочет ли Цзинь Цзысюань смерти Цзян Ваньиня? О таком не приходилось задумываться, но вопрос задан в лоб и ответ напрашивается сам собой. Скорее нет, чем да. Цзян Ваньинь не сделал ему ничего такого, чтобы заслужить смерть, тем более такую скорую и бесславную. — Мне он не нравится, но не настолько, чтобы я желал его смерти. Выражение лица Цзинь Гуаншаня не меняется, но он одобрительно кивает, давая понять, что ответ его устроил. Когда он уходит, Цзинь Цзысюань мысленно возвращается к их разговору. Кое в чем он все же неправ. Его должно волновать то, что происходит с Цзян Ваньинем. Пусть он никогда бы не выбрал себе этого человека, но они стояли перед алтарем, друг с другом поклонами обменивались, распорядитель читал над ними молитвы. Они разделили брачное ложе и зачали ребенка. Несмотря ни на что, Небеса сделали их двумя половинами единого целого. Если Цзинь Цзысюань сам не попытается принять свою судьбу, Небеса заставят его сделать это.