𝕒𝕧𝕠𝕘𝕒𝕕𝕣𝕠

      – …правда жила в Германии? – голос Фелисы, по-девичьи тонкий и звучный, бил по ушам сильней, чем музыка ветра, лениво покачивающаяся над дверью.       Ческа болезненно сморщилась, вжав голову в плечи. Проклятое похмелье… Надо было вчера за ужином съесть что-то серьезней пары брускетт с прошутто и сливочной моцареллой. И не надо было глотать вино залпом так жадно, будто его хотят отобрать. Oh, stupida Francesca! Тебе ведь уже давно не шестнадцать, знаешь, как правильно выпивать!       Выйти сегодня из дома удалось только ближе к закату: необычно яркое для угрюмого декабря солнце резало глаза и кололо виски́ пучком острых лучей. Девушка с удовольствием бы осталась в мягкой постели и гордо терпела вполне заслуженное недомогание, если бы не работа. По выходным пекарня «Пьяная вишня» покупателей не обслуживала, – так уж было принято в Италии –, но в соответствии с новыми санитарно-эпидемиологическими требованиями была обязана ежедневно проводить в своем помещении дезинфекцию. На прошлой неделе за это отдувалась синьора Маттеи, теперь настала очередь Чески.       – …не поблагодарила за бомболоне? Вообще ничего не сказала при встрече?! – не унималась Фелиса, с чувством натирая деревянные столы химическим средством. – А теперь выясняется, что ее убили?       Какое счастье, конечно, что Лиса вызвалась помочь: одна бы Франческа убиралась тут до середины ночи, обессиленно ползая по ламинату на четвереньках. Но, mio Dio, как много вопросов задает этот ребенок! И как раздражающе скрипит столешница от ее увлеченных движений! Неужели ее саму не передергивает от этого душераздирающего звука?       – Ау-у! – девочка повысила и без того оглушительно звонкий голос. – Ты меня слышишь?!       – Конечно, я тебя слышу, Лиса, – неожиданно сердито шикает Франческа, сморщившись от спазма в висках. – Вся Вольтерра тебя слышит.       Такое недомогание известными Ческе лекарствами не лечилось, а голова, знаете, болела не настолько сильно, чтобы принимать обезболивающее. Она нудела: легко, но постоянно, и как будто во всех местах сразу. Эта боль обычно переносится в горизонтальном положении и умиротворяющей тишине, а не за кардио тренировкой в компании швабры, пластикового ведра и настырного подростка.       – Будь терпеливей, angelo mio, – но булочница быстро возвращает себе привычную беззаботность и даже шутит: – Я сегодня тормоз.       Фелиса что-то недовольно бормочет себе под нос, переходя к следующему столу. Обильно спрыскивает его средством, создавая в воздухе едко пахнущее облако, и вновь принимается скрипеть тряпкой. У Чески уже начинает нервно дергаться правый глаз.       – Так ты ответишь или нет?       Она уклончиво кивает. С самого пробуждения все ее мысли заняты вчерашним странным происшествием, выглядящим одновременно и как неудачный розыгрыш, и как начало хитроумного детективного триллера. Номер, с которого поступили те два скупых сообщения, весь день находится вне зоны доступа, – если бы что-то изменилось, Франческе бы сразу пришло СМС-уведомление. В Фейсбуке обе сестры не появлялись уже пару недель, лента в Инстаграме не обновлялась больше полугода, а страницы их попечителя в социальных сетях в принципе никогда не существовало – фрау Рихтер скептично относилась к публичности.       Можно было прошерстить списки друзей, позадавать вопросы и попытаться выйти на кого-нибудь, кто особенно близок с их семьей. Можно было обзвонить больницы Вольтерры и близлежащих поселений и узнать, не поступала ли к ним недавно немецкая туристка. Можно было наведаться к самой Хайди Вольтури и расспросить ее о последней экскурсии в Палаццо.       … а не похоже ли это на развивающуюся паранойю?       – Как-то… – протягивает Франческа, окуная швабру в пенистую жидкость. – …верится в это с трудом.       Девочка от нервного возбуждения аж содрогается всем телом.       – Еще как верится! Невероятная история! Прямо под Рождество! У нас, в нашей скучной провинции! – задыхаясь от бурлящих в груди чувств, она урывком глотнула порцию воздуха и продолжила с прежней силой: – И такие странные сообщения!..       – Христа ради, перестань кричать.       – ...еще и загадочный «Дурак»! Что бы он мог значить?.. А вдруг ее держат в заложниках?! Ты уже пыталась расшифровать это послание?       Oh, mio Dio, дай Франческе сил пережить эту уборку в «Пьяной вишне».       Фелисе было шестнадцать, она училась в средней школе Чечины, – в Вольтерре школ, увы, как и рождественских ярмарок, не водилось, – и была по природе своей очень тихой и скромной девочкой, совсем как ее бабуля, синьора Тротта. Когда Ческа только познакомилась с ними за одним из пятничных ужинов в «Корабле дураков», Лиса пугливо прятала глаза и весь вечер смущенно молчала. А теперь решительно позволяла себе всякие колкости, как та вчерашняя, брошенная в сторону синьоры Маттеи.       Ческа уже жалела, что дала ей за ужином свой телефон: так бы не пришлось сегодня ничего не объяснять. Позволять такому буйному подростку даже думать об этом странном эпизоде было чрезвычайно опасно: она измучает себя догадками, лишится сна и аппетита и, не приведи Господь, сотворит какую-нибудь глупость. Или будет капать на мозг теориями заговора, с чем уже, впрочем, отлично справляется.       – Зашифрованное послание? Я тебе, что, Нэнси Дрю? – девушка подцепила ноготком прядь у виска и приложила ее к коже над верхней губой, имитируя пушистые длинные усы. Понизила голос до хрипотцы: – Или Шерлок Холмс?       Фелиса опешила. Затем недовольно свела брови к переносице и решила наказать Франческу многозначительным молчанием. О, это наказание было настоящим благословением! И в воцарившейся тишине даже влажная, едко пахнущая химией уборка стала неожиданно приятной.       Не мерцали гирлянды, не отливали благородным золотом алебастровые статуэтки на пианино, не подмигивали через сияющие витрины аппетитные десерты: в пекарне горел только совсем не праздничный и скучный свет люстры. Прилавки и столы были пусты, спал сладким сном медный фонарь, обычно проигрывающий заводные рождественские мелодии. И даже Лиса не скрипела больше влажной тряпкой, ощутимо утратив прежний боевой настрой.       – Ну, думаю, хватит, – протягивает Франческа, когда стрелка на настенных часах игриво чмокает цифру девять. – Хочешь, сделаю горячий шоколад?       План на субботу и правда был выполнен, пожалуй, даже превышен, но итальянке это только на руку: быстрей приберется тут завтра. И даже настроение, несмотря на гудящую ломоту во всем теле, улучшилось. Она бодро стянула с рук резиновые перчатки, обняла швабру и понесла свое богатство в подсобку. Оттуда еще раз окликнула Лису. Весело хмыкнула, не получив ответа, и не торопясь вернулась в зал.       – Тебе с соленой карамелью, как обычно?       Фелиса стояла к ней спиной, рядом с пианино, и натирала белоснежные статуэтки так усердно, будто хотела стереть с них все минеральные прожилки.       – И зефирками? – вновь никакой реакции. Ческа широко улыбнулась. – Поняла: с двойной порцией зефирок.       Лиса часто капризничала и теряла голову от бурных эмоций. Но делала это так по-детски искренне, что на нее просто невозможно было долго злиться - или весь секрет крылся в отходчивости Франчески, забывающей о любой размолвке по щелчку пальцев. Так или иначе, девушка уже подключала к розетке капучинатор и доставала из подвесного шкафчика высокий стеклянный стакан.       Руки знали свое дело хорошо: ловко засы́пали в первый питчер горсть шоколадных галет, залили их кипятком из термопота и несколько раз легко встряхнули емкость по кругу, чтобы шоколад равномерно подтопился. Во второй питчер налили три пятых объема молока, чтобы оставить достаточно места для нежной жемчужной пенки. Проворно добавили к взбивающемуся молоку пару ложек солёной карамели и, наконец, объединили обе жидкости в уже умирающем от предвкушения стеклянном стакане. Бинго! Напиток готов меньше, чем за полторы минуты. Осталось только насыпать сверху горку белоснежных маршмеллоу.       – Один большой горячий шоколад с соленой карамелью и двойной порцией зефирок для обворожительной синьорины у пианино! – протянула Ческа нараспев и по такому случаю даже включила музыкальный фонарь.       К черту, пусть бренчит! Рождество, как-никак! А спазмы в висках она может и потерпеть пару мелодий. Фелиса обернулась не сразу. Гордо понатирала фигурку ангела еще с полминуты, а потом нехотя поплелась к барной стойке, все еще сохраняя на лице выражение полного безразличия. Глупышка…       Для нее та вчерашняя переписка – настоящее событие, шанс на приключение, наполненное опасностью и хитроумными загадками. Что происходит в этой унылой Вольтерре кроме штрафов за неправильную парковку? Ровным счетом ничего! Даже конкуренты не ведут войну за посетителей своих уютных заведений. А здесь собрался настоящий букет: и убитая туристка, и таинственные «они», и секретный шифр, и возможные заложники. Ну вот как остаться к такому равнодушной?..       Вопрос риторический. Разумеется, никак. И даже сама Ческа с пачкой ментолового Мальборо наперевес самоотверженно кинулась на помощь подруге из далекого прошлого!.. А по утру проклинала себя за безрассудство. Grazie a Dio, она в участке не сболтнула лишнего и удивительно грамотно для количества выпитого вина заявила о пропаже. Почему о пропаже? Потому что ни на что другое произошедшее не тянуло.       Не было трупа, не было ориентировки на место преступления. Не было улик и каких-либо показаний свидетелей. Не было ничего, кроме странной переписки и раздраконенной интуиции, призывающей довериться этим сомнительным сообщениям. Сыграло на руку, что Ческа правда видела Лизелотту пару дней назад. Сыграло на руку, что она правда будто испарилась в воздухе, оставив рислинг в холодильнике покрываться туманным конденсатом. Хотя звучало это все не слишком надежно, Франческа старательно заполнила бланк заявления и, танцуя, покинула участок с чувством выполненного долга.       – Почему ты не хочешь во всем разобраться? – угрюмо спросила Фелиса через пару минут, когда половина стакана уже оказалась выпита, а заводная мелодия фонаря запустилась по третьему кругу.       – Хотя бы потому, что я работаю в пекарне, а не в полиции.       Справедливо. Все, что можно было сделать, Ческа уже сделала: сообщила о возможном преступлении дежурному. На что, в конце концов, уходят налоги? На то, чтобы люди играли в частных сыщиков и мучились от своей бурной фантазии?       – И потому что все это какая-то идиотская шутка, – добавила булочница, закончив уборку за барной стойкой. – Сейчас у всех от пандемии крыша едет. Нам просто нужно посмеяться и жить дальше.       Взглянув на произошедшее трезвым взглядом, Франческа пробивает свой лоб ладонью. Какое счастье, что никто не знает о ее вчерашнем визите в Палаццо! Потому что теперь она была тверда в своем намерении забрать бумагу и максимально убедительно раскаяться за это недоразумение перед дежурным. Не хватало ей только разборок с полицией!       – Дай-ка перечитаю, – Фелиса требовательно протягивает ладонь.       Когда смартфон Чески оказывается в ее любопытных руках, девочка сводит брови к переносице, по-взрослому прилежно сосредотачиваясь на переписке. Достаточно долго анализирует ее – почти два круга фонаря – и, закончив, издает всхлип разочарования:       – Теперь сама чувствую себя «Дураком», – бинго, просветы благоразумия!       – Зато с добрым и чистым сердцем, – ободряюще улыбается булочница, забирая со стойкий опустевший стакан, – А это гораздо важней!       Лиса горько хмыкает, потупив взгляд. Но кивает, соглашаясь:       – Да… с добрым и чистым…       – И занятым каким-то загадочным Феликсом, – под густо накрашенными ресницами итальянки загорается плутливый огонек.       Щеки девочки вспыхивают. Она даже сутулится, ожидая череду некомфортных вопросов, но, когда вместо них раздается кристальный звон стекла в подвесном шкафчике и протяжный стон Чески, все еще страдающей от последствий вчерашних посиделок, Фелиса недоверчиво хмурится.       – И… всё?       – С уборкой? Sì, grazie mille, мой ангел.       – С Феликсом…       Франческа мотает головой. Прощается взглядом с блестящим от чистоты залом и неспешно шагает к вешалке:       – Я же вижу, что тебе пока неловко о нем говорить. Как-нибудь в другой раз, да? – наверное, поэтому Лисе так легко рядом с ней. Ческа не лезет в душу.       Девочка шагает на выход, медленно застегивая короткую дутую куртку. Модничает. На улице чуть выше нуля по Цельсию, ей идти через весь город к подножью холма, где расположились скромные, будто игрушечные дома горожан – не все могут позволить себе жить в историческом центре – а Лиса так легко одевается, будто на улице ранняя осень. Если только дело не в…       – Скажешь своей синьоре, что мы убирались… ну, – она нерешительно переминается с ноги на ногу, считая обороты ключа в дверном замке. – Подольше? До одиннадцати? Или… может даже до часу?..       – До одиннадцати, – мягко, но бескомпромиссно отрезает Ческа, пряча связку в карман яично-желтого пальто. – Немного обсудили поездку в Сиену на следующих выходных и сразу же разошлись.       …ну, конечно, делах амурных! И не хочет, чтобы старшие синьоры об этом знали. Фелиса благодарно улыбается, озираясь по сторонам, и уже легко дрожит в предвкушении романтической встречи, когда ладонь Франчески опекающе ложится на ее плечо.       – Напиши, когда придешь домой, – девочка решительно кивает. – А своему кавалеру скажи, что у меня синий – нет! – черный пояс по карате! Пусть боится.       Они глупо хихикают, оставляя на теплых щеках друг друга прощальные поцелуи, а потом Лиса убегает в сторону ворот, воодушевленно пружиня на бугристой каменной кладке. Ческа следит за ней взглядом до момента, когда от тени вечернего города отделяется силуэт и распростирает приветственные объятия.       И сердце булочницы почему-то снова заходится сбивчивым трепетом. От тревоги ли за Фелису, познающую первую любовь, или это величественный Палаццо, облаченный в янтарный огонь фонарей, внушает ей страх и благоговение?

av

      В холле горели лишь тусклые бра с тонким медным держателем, извивающимся на мотив замысловатого растения. Одиноко мигала лампочка торшера у дальнего письменного стола, освещая внушительную книжную стенку, сверху донизу забитую картонными коробками и пестрыми папками. Из-за приоткрытой в подсобное помещение двери сонно тянулся прогорклый аромат кофе, совсем не бодрящий, а какой-то даже удушающий. Полицейский участок был погружен в такую неестественную – мертвецкую – тишину, что становилось тревожно.       Франческе доводилось бывать здесь всего пару раз и исключительно днем, когда тесный средневековый дворец насквозь пронизывали лучи солнца и счастливый гогот туристов. Ночью же он преображался в подобие темницы: оказывается, на первом этаже совсем не было окон, а вчера она толком не обратила на это внимание – не об интерьере были мысли. Громкий хлопок двери наверняка должен был привлечь внимание дежурного – разве часто по ночам здесь шастают туда-сюда?! – но вот уже прошла пара минут, и только кто-то очень сдавленно чихнул, как будто украдкой, чтобы не потревожить слой вековой пыли.       – Buona sera, синьор! – громко крикнула в полумрак холла Ческа.       И ее птичий голос эхом отскочил от толстых каменных стен. Медленно из-за дверного косяка подсобки показался вчерашний сонный офицер – на этот раз в обнимку с кружкой крепко пахнущего напитка и шуршащей пачкой бискотти. Недовольно сощурился, осматривая полуночную гостью:       – Buona sera, – протянул он на выдохе, возвращаясь за письменный стол.       По пути включил пару торшеров, озаривших участок теплой тыквенной дымкой, и поднял на девушку стеклянные глаза, совершенно безразличные. Это место хотелось скорей покинуть.       – Я подавала вчера заявление о пропаже, – поспешила объясниться Франческа. – Хочу его забрать.       Офицер шумно поставил кружку на стол и о чем-то глубоко задумался – будто завис, обрабатывая команду. Затем медленно прошагал к книжной стенке, потянул на себя одну из коробок, на вид будто пустую, и, ухмыльнувшись, достал с ее дна листок бумаги, исписанный размашистыми пьяными буквами:       – Sì. Немецкая туристка. Экскурсия в Палаццо, – произнес он отрывисто, возвращаясь к столу.       Вдруг расплылся в недоброй улыбке, перечитывая заявление. Хотя холл был теперь светлым, очень явно ощущалась нависшая сумрачная угроза. И сердце истерично билось о ребра, будто отсчитывая удары до своей остановки. Франческа все еще стояла у одного из узорчатых бра, не спеша приближаться к мужчине. Внезапно уязвимая. Кажется, впервые за все время в Вольтерре.       – Нашлась? – тонкую искривленную линию губ было трудно назвать участливой улыбкой. Скорее, ироничной. Двусмысленной.       И как-то сразу охотно поверилось в убийства, заложников и зашифрованные послания.       Офицер прошел вперед, пуская по стенам дрожащие тени, и остановился на безопасном расстоянии. Вежливо протянул бумагу и чуть склонил голову набок, ожидая ответ на свой вопрос – ведь ему нужно указать в отчете причину, по которой из этого импровизированного архива исчез один из документов. Но отвечать совершенно не хотелось.       Франческе пришлось бездумно протянуть руку в ответ – слишком глупо начинала выглядеть ее заторможенность. И так же бездумно вцепиться в заявление, подбирая слова для своего оправдания – что не скажи, всё будет выглядеть несерьезно. Конечно, вряд ли своим вчерашним визитом она отвлекла полицию от реальных расследований, и на заведомо ложный донос произошедшее не тянет, но...       Ауч!       Бумага легла в ладонь так неудачно, что поцарапала кожу между указательным и большим пальцем. Будто огнем окропила – настолько жгучей и неожиданной была эта боль. Ческа шумно втянула воздух сквозь зубы, зашипев от досады.       – Нашлась, – соврала она на выдохе.       А на месте пореза уже расцвела кровяная роса. Тонкими полупрозрачными лепестками расползлась она по желтоватому бланку заявления, такого несуразного и неправильного. Скрылся за алым бутоном размашистый кончик подписи, которой Франческа заверила свои показания. Что за злой рок, che diavolo, привел ее сюда вчерашней ночью? Что за злой рок приклеил ее ноги к полу сейчас?       Хлопоты перед Рождеством должны быть приятными: на площадях ярмарок в компании добрых друзей, в очередях у палаток с медовым панфорте, изрезанным миндалем и цукатами. Да хотя бы дома за чашечкой горячего шоколада, из-за которого весь вечер придется отмачивать пригоревший сотейник синьоры Маттеи. Но не так, не в поисках призрака прошлого, с которым тебя связывают только нежные детские воспоминания. Который и не исчезал вовсе: это всё вчерашнее вино и проклятая болтливая интуиция! Кто-то злостно пошутил над Франческой, а она повелась – ну, «Дурак»! Истинно «Дурак»!       Офицер разразился скрипучим хохотом, неожиданно довольным, и девушка в смятении подняла на него глаза. Смотрела долго, испытующе, будто выворачивая наружу все потаенные чувства – истинные. Ее глазницы уже начало жечь от напряженного зрительного контакта, но синьор и не думал прекращать свой бурлеск: завороженный чем-то, что он нашел в её лице.       – Что Вас так рассмешило?       – Видел я тела этих несчастных, – совершенно искренне и покорно признается мужчина, будто положив руку на Библию. – Их бы, если б нашлись, родная madre не опознала!       Итальянка нервно хихикнула. Натянуто заулыбалась, будто ей понравилась эта остроумная и очень уместная шутка, и сжала ладонь в кулак, чтобы облегчить жжение: бумага послушно захрустела в ее дрожащих пальцах. Кожа офицера блестела в свете бра, точно восковая, оттеняя покрасневшие от недосыпа глаза и розовый нос, истертый бумажными салфетками: он выглядел совсем не здоро́во. И еще смех этот… надрывной, истеричный. А произнесенные слова?..       – Да, смешно, – кивает Ческа, коротко посмеявшись за компанию. Grazie a Dio, у нее был подвешен язык. И этот язык не раз вытаскивал ее из зреющей беды. – Так не хотели покидать наш прекрасный Палаццо, что... тела... аж перекосило от горя: родной madre их не узнать! Ой, такие они сентиментальные, да? – эти туристы. А мы к красоте Вольтерры уже давно привыкли!       Девушка отшатнулась к двери, все еще держа перед собой заявление, сжатое в кулаке в каком-то защитном жесте. Переминулась с ноги на ногу, чтобы поймать равновесие. Офицер моментально нахмурился, будто гул ее каблуков вывел его из глубокой задумчивости. Ошарашенно разомкнул губы. Потерянно заозирался по сторонам и зашептал себе что-то под нос, как одержимый.       Как воспринимать эту неловкую ситуацию, Франческа не решила – решит под одеялом в своей постели, когда на нее не будут угрожающе давить стены дворца и дежурный со специфическим чувством юмора. Или с простым недосыпом от второй суточной смены. Или с расстройством психики на фоне коронавируса – ее свободная рука моментально нащупала в кармане пальто медицинскую маску. Какое-то безумие. Девушка порывисто развернулась, чтобы пробкой из-под просекко вылететь на улицу, но вместо двери налетела на мужскую фигуру, бесшумно возникшую за ее спиной.       В глазах Франчески он был порочно красив. Статен, точно Утренняя Звезда, застывшая в прохладном мраморе и высеченная искушенной рукой самого Микеланджело. В том, как легко вились его черные волосы был такой демонический магнетизм, что пальцы сами тянулись ощутить их обманчивую мягкость. Обманчивую… Мужчина медленно завел руки за спину в по-генеральски властном жесте. Недобром. Внушающем животный ужас.       Случайный вздох чуть глубже обычного.       Он пах перечной мятой. Наполняясь до дна легких этим неожиданно крепким ароматом, грудь Чески беспомощно холодела. Немела, будто от анестезии. И от взгляда его, неестественно ясного и сосредоточенного, все внутри будто затягивалось дымкой морозного тумана. Почему-то черного. Черного, как его глаза. Как волосы, как классический костюм, как лакированные туфли, как ремень на брюках. Как ошмётки прогнившей человеческой души, если она в нем еще осталась.       Изысканная небрежность, облаченная в леденящую строгость. Едва ли в нем она сейчас могла распознать вчерашнего полуночного незнакомца – все мысли выбило из головы мощной волной мучительного страха и благоговения. А вот Алек её узнал. И он заведомо знает, что произойдет дальше. Болтливого офицера, нарушившего клятву, предадут суду в тронном зале, и приговор будет неутешительным – смертельным, ведь Вольтури не дают вторых шансов. А девушку…       – Соблюдайте социальную дистанцию, синьор, – ее голос дрожит, но слова скользят с губ убедительно. – И не забывайте про средства индивидуальной защиты. Пандемия, как-никак.       …девушка вдруг одаривает Алека улыбкой, ощутимо нервной, искусственной до безобразия. Даже находит в себе силы демонстративно зафиксировать на спинке носа медицинскую маску. Сильней комкает, шипя от боли, бумагу в трясущейся руке и прячет ее в глубокий карман пальто, как нечто совершенно пустое и незначительное. Какой грубый фарс: ради «незначительного» на пороге Палаццо вторую ночь подряд не появляются.       Он, конечно, сразу замечает ее порез, но запаха не ощущает – ожидаемо. Кровь горожан Вольтерры никак не пахнет для вампиров: все дело в воде, освещаемой многочисленными реликвиями. Смешная легенда, сказка, оказавшаяся былью: раз существуют демоны, значит должна против них существовать и хоть какая-нибудь защита. Эта вода льется теперь из каждого крана – на всякий случай, чтобы не искушать судьбу и не испытывать законопослушность кочевников, заглядывающих в город для свиданий с Повелителями. Неожиданный, но прагматичный акт заботы. Ведь всякий пастух оберегает свое стадо от волков.       И Алек сразу понимает, кто она: на рабочий стол секретаря постоянно падают крошки сфольятеллы из пекарни, которую Вольтури привлекли к своему кровавому бизнесу. Понимает по вальяжной покачивающейся походке, поистине беспечной, итальянской. По яркой одежде и дерзкой речи, которая вчера его так возмутила. По языку тела, говорящему о эмоциях так откровенно и внушительно, будто она всю свою жизнь с рождения играет драматическую пьесу. Ручная канарейка Хайди, развлекающая ее своим щебетанием.       Он позволяет Франческе уйти из участка, ведь, в отличие от офицера, судить булочницу не за что – только если за непозволительное любопытство и откровенную недалёкость. В таком случае, лучше ей действительно забыть о немецкой туристке. И лучше скомканной бумаге в ее кармане действительно быть чем-то совершенно неважным. Потому что третий визит в Палаццо уже не обернется для нее ничем хорошим.       А офицер полиции не хочет умирать. Клянется в преданности, разбивая колени о каменный пол тронного зала. Как беспомощный младенец тянет руки к Аро, отчаянно желая доказать свою невиновность. Уверяет, что ни за что не раскрыл бы даже малую долю их тайны под самыми страшными пытками – на него нашел какой-то мо́рок! Повелитель покровительствующее улыбается, игнорируя мольбы. Довольно кивает, упиваясь никому ненужными оправданиями. Хладнокровно приводит в действие свой справедливый приговор.       Аро равнодушен к причинам. Это предательство, невинное и скромное на вид, потенциально могло посеять смуту в городе. А Вольтури любовно заботятся о спокойствии своих овец. И от паршивых избавляются без сожалений.