Ревность богов

— Его не видели ни конюхи, ни слуги. Рабы тоже, но они могут врать… Патрокл, ты осмотрел, что хотел? У Феникса тряслись руки. Если умудренного годами воина так проняло, то Патрокл боялся представить, как он выглядел со стороны. Он до сих пор не мог отдышаться — неясно, от долгого бега или тревоги. Патрокл обошёл всю Фтию: вышел к их любимому откосу на берегу Спрехия, забрался на скат крыши храма Нерея, обыскал все закутки, где мог бы скрываться Ахиллес. — Нет… да, — Патрокл мысленно велел себе успокоиться. — Я всё осмотрел. Но Ахиллеса нигде нет. Пелей, царственный даже в старости, увенчанный бледным золотом волос — верная примета зевесова рода — утомлённо прикрыл глаза и сжал ясеневый скипетр узловатыми пальцами. Челядь волновалась. Больше всех роптали копейщики. Ахиллесу едва минуло восемнадцать, а он уже был лучшим воином Фтии. Возможно, всей Эллады. Но это ничего не будет значить, если он не прибудет под Трою. Патрокла, правда, воинские качества Ахиллеса волновали слабо. Патрокл волновался о другом: о том, что Ахиллес не просто не мог уйти сам. Он горел этим походом. Как только он услышал о нём, он говорил только о Трое и о том, как бы собрать людей — мирмидоняне, конечно, свирепы, но Троада слишком далеко, чтобы «на неё шли сколько-нибудь трусы». Он понукал отца писать ко всем знакомым царям, а сам третировал новобранцев: и мальчишек своего возраста, и зрелых мужчин, уже забывших службу. Ахиллес хотел, чтобы мирмидоняне были лучшими. После таких приготовлений никто не бросил бы начатое. Ахиллес — особенно. — …прекратите искать, — Пелей с усталым вздохом открыл глаза, помутневшие от прожитых лет. — Ахиллеса мы не найдём. Дали же боги мне змею в женском обличье… — Всё-таки спрятался под материным хитоном? — Менесфий, что стоял по левую руку от Пелея, криво улыбнулся. Патрокл сжал руку в кулак так, что короткие ногти вдавились в кожу. Плохая идея: ему, пришельцу, возражать царёву внуку. Но… — Мы об этом ещё не знаем, Менесфий, — попытался успокоить его Пелей. — А что знать? Такая порода завсегда видна. — Твоя порода стоит в десятки раз меньше, чем один локон Ахиллеса, — всё-таки огрызнулся Патрокл. Ахиллес, в отличие от Менесфия, родством с божеством никогда не кичился. Пусть и имел на то куда больше прав, чем это недоразумение. Менесфий похож на Пелея только лицом. А нравом… что путного могло родиться от речного божка? — Прекратите вы оба! — Феникс грохнул древком копья об пол. — Дайте царю слово вставить! Повисла тишина. Патрокл начал считать детали на напольной мозаике, чтобы привести мысли в порядок. — Никто из вас не должен разглашать, что здесь произошло, — Пелей говорил тихо, но отчётливо: к такому тону поневоле прислушиваешься. — Если придётся объясняться перед прочими полисами, говорите, что мы готовим людей. И ни слова про исчезновение Ахиллеса! Пизандр, ты будешь обучать людей вместо Ахиллеса, пока он не вернётся. Занимайтесь своими делами. Расходитесь. Мы потеряли достаточно времени. Мужи и рабы, шлёпая ногами по мозаичным полам, отправились восвояси. Патрокл полуслепым взглядом следил за тем, как они уходят, всё надеясь увидеть отблеск золотых волос. Но тщетно. Он и сам развернулся, надеясь вернуться в дом отца до темноты, но его остановил вкрадчивый голос Пелея: — Любезный Патрокл, для тебя есть особое поручение. Патрокл остановился и, когда большая часть людей скрылась, подошёл к царскому креслу. Пелей улыбался ему, как собственному сыну, но между бровей его залегла тревожная складка. — Отправляйся в Додону и узнай у оракула, где следует искать Ахиллеса. Я дам тебе в провожатых людей надёжных, но неприметных, и достаточно средств, чтобы ты ни в чём не стеснял себя. Остерегайся открывать, кто ты такой и зачем путешествуешь. Ты меня понимаешь? — Да, мой царь, — кивнул Патрокл. — Но почему я? Феникс более сведущ в других племенах. — Если Ахиллес и восстанет против матери, то точно не ради Феникса, — сказал Пелей и умолк, испытующе смотря на Патрокла. — …мне отправиться завтра? — Да. Принеси жертву Гермесу и Зевсу и выдвигайся с рассветом. Если боги будут милосердны, ты обернёшься быстрее, чем сюда прибудут люди Агамемнона.

***

Ликомед не нравился Ахиллесу. Ему вообще ничего не нравилось: ни захламлённая вещицами комната, ни яркие стены, на три четверти закрашенные жёлтым и белёные у потолка, ни его холодные глаза и насквозь лживая улыбка… Ещё больше Ахиллесу не нравилось то, что Ликомед держал в руках: длинный красный отрез и шерстяной плащик синего цвета. — Это… — Ликомед, в притворном удивлении взметнув брови, посмотрел на Фетиду. Мать кивнула. Ликомед снова расплылся в улыбке. — Добро пожаловать на Скирос, Ахиллес. Знаю, мы встретились при неприятных тебе обстоятельствах, но я надеюсь, что мы поладим. Как тебе, наверное, рассказывала мать, я — Ликомед Аполлонид, царь этой земли. Для меня честь принимать тебя в своём доме. У Ахиллеса не было настроения расшаркиваться. Он выхватил тряпьё у Ликомеда и, отойдя за деревянную ширму — вот это излишества! — неуклюже переоделся. Такой одежды он не видел даже у божественных тёток. Во Фтии и рабыни, и гражданки, и напыщенные жрицы ходят просто — открытое бедро, свободные руки. Хорошая одежда для работящих людей. И никакие рукава пол не метут… Мать закатила глаза и сама застегнула на Ахиллесе одежду, а синюю ткань подвязала поясом, спустив едва ли не до бёдер. Ахиллес цыкнул и подтянул её повыше, под самую грудь. Фетида недобро прищурилась. — Ты же понимаешь, что?.. — Понимаю, — прошипел Ахиллес. — Это значит, что ко мне не будут приставать, как к девке на выданье. — Ошибаешься. — Это они ошибаются. Пока они препирались, Ликомед уже сел в кресло. Мать села во второе и жестом велела Ахиллесу опуститься перед ней на пол. Затем она распустила ленту, которая держала его волосы, и стала плести из них непонятно что. Во Фтии женщины делали бесхитростный узел, чтобы убрать волосы с лица, и на этом заканчивали. — Не сутулься, — велела мать, но Ахиллес не шелохнулся. Ликомед состроил сочувственную мину. — Это может казаться унизительным, но это самый безопасный способ укрыть тебя, — Ликомед наполнил чашу из стройного медного сосуда и протянул Ахиллесу. — Ну да, — фыркнул Ахиллес: он мог бы ожидать такого от матери, но Ликомед же наполовину человек, должен понимать. — В женском хитоне я точно не утону, не заболею, не отравлюсь, не попаду под телегу, не оступлюсь на скале, не получу камнем по голове, не поперхнусь вот этим вином!.. — Сын, прекрати! — в голосе матери прорезались звенящие, истеричные почти нотки. — Не стоит так нагнетать, юноша, — примирительно сказал Ликомед. — Не стоило меня похищать, — Ахиллес передёрнул плечами. — Это для твоего же блага, как ты не поймёшь?! — мать как будто нарочно затянула ему волосы так туго, как могла. — Я не понимаю, как это, — Ахиллес дёрнул себя за длинный рукав. — Может показаться благом! Это, наверное, самая отвратительная ситуация, в которую попадал Ахиллес. Хуже той, когда он перепутал Каллиопу с Клио. И даже той, когда он перехватил оленя прямо перед Артмеидой и чуть не был превращён за это в крысу. Это, по крайней мере, было безобидно. Или в какой-то мере почётно. А прятаться от битвы, для которой ты был рождён… ещё и в женском хитоне… нет чтобы послать его ныряльщиком на Лесбос. Или, раз уж матери захотелось его унизить, спрятать среди рабынь или севернее Беотии, где женщины работают не меньше мужчин и не заперты по домам. А тут что! Праздно сидеть за ткацким станком и света белого не видеть! Ахиллес не представлял, как он после этого будет смотреть в глаза отцу и Фениксу. Перед Патроклом тоже будет стыдно. Но он хотя бы поверит, что Ахиллес всего этого не хотел. А вот для отца всё равно позор: иметь такого сына. Хоть самому умоляй, чтобы Пелей объявил своим наследником Менесфия, а не опороченного сына. Ахиллес почувствовал, как жгучие, злые слёзы подступили к глазам и быстро сморгнул их. — Простите, что вмешиваюсь в семейную ссору, — Ликомед сделал паузу. — Но нам нужно подумать, как я объясню это моим домашним. Тебе придётся отзываться на имя Аисса и называть меня отцом. Думаю, ты сам понимаешь, что в твоих интересах не открываться. Ахиллес хотел этого меньше всего на свете. Не хватало только опозориться в чужом полисе! — Амазонка, — вдруг сказала мать. — Скажешь, что прижил дочь от амазонки Лисистраты, которая приходила сюда торговать. Блудная дочь полюбила юношу и вышла за него. К несчастью, этот юноша убил Лисистрату, и им пришлось бежать. Что случилось с юношей — думайте сами. — А можно без этой… любовной лирики? — Ахиллес сделал неопределённый жест рукой. — Спускай пояс. — Ладно, замужем так замужем, — Ахиллес просунул палец под пояс. Он туго стягивался под грудью, от чего ясно, что её — по женским меркам — и нет. Но амазонки груди перетягивают, чтобы не мешалась под доспехом, так что, наверное, звучит правдоподобно… …почему Ахиллеса волнует правдоподобие его позора? — Сгодится. У меня три законные дочери и четыре побочных — ещё одна никого не удивит! — Ликомед усмехнулся так, что Ахиллесу захотелось стереть эту усмешку ударом в челюсть. — Я приставлю к тебе рабыню Ксанфу. Она объяснит тебе все премудрости и будет верно служить тебе. И прошу тебя не быть резким с моими дочерями. Я сочувствую твоему положению, но, как отец, не могу допустить с ними недостойного обращения. — …и как долго эта комедия продлится? — спросил Ахиллес. — До тех пор, пока Менелай и его псы не уплывут под Трою, — сказала Фетида. Ахиллес едва не взвыл.

***

Двор храма Зевса заставлен медными вещами. Здесь есть чёрные от копоти зеркала, простенькие миски, гнутые нагрудники, царские перстни и треножники тончайшей работы. Всё, что люди творят из меди, приносится в дар оракулу. Патрокл принёс неброский, но добротный медный кувшин. Простое подношение от полиса, славного не богатством, а воинами. Жрица — одна из знаменитых прорицательниц-селл, одетая в шафранный пеплос с чёрной вышивкой — пощупала его, прикрыв водянистые глаза, и кивнула. — Диона и Зевс принимают твой дар, — жрица поставила кувшин наземь. — Иди за мной. Вместе с жрицей Патрокл прошёл под портиком и вышел за храм. Позади храма оказалась роща. Вокруг ключа стояли, будто гиганты, вековые дубы с узловатыми корнями. Среди резных листьев расселись серые и охристые певчие птички. — Что ты хочешь узнать у владычицы Дионы и её мужа? — спросила жрица, остановившись в десятке шагов от ручья. — Я ищу юношу. Воина, — Патрокл задумчиво нахмурился, думая, сколько следует открывать: если боги всеведущи, то они и так поймут, о ком он, и нет нужды посвящать в это людей. — Он должен был повести наш народ в поход, но внезапно исчез. — Ты хочешь его найти… но стоит ли его искать? Жрица склонила голову набок, как вещая птица. Она смотрела точь-в-точь как Фетида: та тоже слышать о походе не хотела. Как и о всём, что касается людских дел. Даром, что сын её — наполовину человек. — Стоит, — ответил Патрокл. — Это то, чего он хотел бы. Жрица повернулась к дубу, самому большому в роще, и вскинула руки. Она зачитала — вернее, закричала — славословие Зевсу и Дионе, вставила миф про рождение их дочери Афродиты и, уже после этого, попросила ответа на вопрос «этого обречённого». Прохладный ветер, налетевший откуда-то с севера, забрался под шерстяную хламиду. Патрокл поймал край плаща рукой и плотнее прижал его к телу. Закрыв глаза, жрица покачивалась в такт песни дубовых листьев, слышной только ей. Вдруг она открыла глаза, посмотрела куда-то сквозь Патрокла и сказала: — Во владениях того, кто вернул Аиду его оскорбившего, ищи амазонку у воды. Патрокл поблагодарил жрицу и вышел обратно во двор, думая над пророчеством. С водой всё просто — вряд ли это может быть метафорой. С амазонкой… возможно, она будет знать, где искать Ахиллеса. А вот с тем, «кто вернул Аиду его оскорбившего»… «вернул Аиду», скорее всего, значит убил. Но кого? — А-а, воинскую породу я везде узнаю! — какой-то улыбчивый мужчина держал медный щит с отчеканенной совой, слишком вычурный для боевого. — Откуда ты, воин? Патроклу, который хотел было уйти со двора, пришлось остановиться. — Из Опунта, — ответил Патрокл. — Ты из Афин? — Да. Менесфей хочет узнать, что ждёт полис в его отсутствие. Не хотелось бы оставлять город на растерзание сынкам Тесея. Тесея… Тесея… — …это не тот Тесей, который провёл четыре года в Аиде? — Патрокл смутно помнил эту историю: до Фтии подробности доходили с трудом, но эта была связана с Еленой Прекрасной, а о ней судачить все любили. Досудачились, в итоге, до войны с Троей. — Да-да, он самый. Лучше бы там и оставался, ей богу. Ну да ладно, всё равно Ликомед его обратно отправил. — Прости, друг, но мне нужно бежать, — Патрокл широким шагом ушёл со двора. Нужно будет раскошелиться на жертву Гермесу, чтобы он послал корабль до Скироса.

***

Ахиллес никогда не видел столько женщин в одном месте. Как ему объяснила Ксанфа, у Ликомеда семь дочерей. Две законные и одна побочная уже вышли замуж, но одна из них осталась во дворце с мужем. Итого пять девушек. А ещё три ключницы, рабыни-ткачихи, поварихи, просто служанки… Неудивительно, что местный гинекей похож на дворец во дворце. С собственным садом, прудом и террасой над морем, заставленной ткацкими станками. Это казалось Ахиллесу расточительностью ровно до того момента, как его не остановили на выходе из здания. — Дорогая, — Ксанфа ворковала над «Аиссой» как над глуповатым котёнком. — Разве ты не знаешь, что благородной девушке не стоит выходить одной? — Я замужем, — попытался отговориться Ахиллес уже надоевшей — и работавшей не так хорошо, как он надеялся — присказкой. — Тем более не стоит. Не позорь своего мужа, дорогая. — Что же за муж такой, если его честь может разрушить женщина… — бурчал Ахиллес, но на это Ксанфа не отвечала. От младших дочерей Ликомеда — хвала урокам музыки и танцев! — Ахиллес был избавлен. Старшие — Деидамия, Артемиссия и Сминфодора — постоянно его донимали. Первые пару недель Ахиллес огрызался и отваживал их словами «вам что, заняться больше нечем»? А потом обжился, обошёл пруд, в котором не мог искупаться, несколько десятков раз и понял: действительно нечем. Самое противное, что как «царской дочери» работу ему не слишком поручали. Для старших, которым ещё не подыскали мужей, незазорно только ткачество. Даже во Фтии ткачество считалось чисто женским занятием, которым Ахиллесу заниматься не престало, но… Не может он всё время бренчать на кифаре, верно? Станок огромный. Ахиллес, не желавший лишний раз пересекаться с «сёстрами», едва уместил его в своей коморке. Ксанфа научила его азам, но Ахиллес всё равно работал неумело и небыстро. Сначала — для виду: если мать хочет, чтобы он ничем не отличался от местных обитательниц, то пусть терпит его подношения, достойные разве что пятилетки. Потом оказалось, что это по-своему приятное занятие. Сидишь, пропускаешь нитку между другими, прибиваешь поплотнее, пытаешься связать нитки, а они постоянно развязываются… — Эм… — Деидамия — высокая, как кипарис, похожая скорее на фтиянку, чем на изнеженную ионийку — подошла к станку. — И не надоело тебе? — До смерти, — цыкнул Ахиллес. — Как вы это терпите?.. — Очень просто, — Деидамия забрала у него уток и вместо узла, который делал Ахиллес, обернула нити друг вокруг друга. — Неудивительно, что у тебя всё распускается. Тебя совсем ткать не учили? Ахиллес цыкнул и продолжил ткать. Но Деидамия никуда не уходила. Всё следила и следила… — …меня учили бросать копьё, стрелять из лука и держать щит, — даже не соврал Ахиллес: если сказители хоть в чём-то правы, то амазонки учатся тому же, к чему во всём остальном мире готовят мужчин. — Ткут только слабые и больные. Остальные охотятся или пашут. Я вот мог… могла догнать оленя, когда он пускался галопом. — Варварство, — Деидамия состроила недовольное лицо. — И ты нить пропустила. — Не возвращаться же теперь. — Проплешина будет. Ахиллес закатил глаза и всё-таки распустил пару шажков, чтобы сделать недостающий. Единственное время, когда девушек выпускали из гинекея — когда все рабыни заняты приготовлениями пирушки и царевнам приходилось ходить за водой самим. Колодец был в городе, в минутах пятнадцати ходьбы от царского дома. Занятость крепкотелых рабынь не значила, что царевен отпускали на волю: с ними всё ещё ходили старухи, слишком немощные, чтобы носить воду самим. Из-за этого у Ахиллеса не получалось даже посмотреть на горожан, которые сновали тут и там. — Куда это ты смотришь? — Сминфодора, оскалив зубы, приподнялась на цыпочках к уху Ахиллеса. — Уж не на того ли красавчика?.. Ахиллес закатил глаза. Почему её волнуют только мужчины? Деидамия, хоть и была повёрнута на ткацких станках и любовной поэзии, могла иногда что-то интересное сказать. — Если этот «красавчик» — моряк, идущий во Фтию, то на него, — со вздохом согласился Ахиллес. — Почему во Фтию? — Мой муж отправился туда, чтобы очиститься от убийства. Эта ложь, поначалу необдуманная и возмущающая самого Ахиллеса, становилась всё более привычной и… утешающей, что ли. Утешать она стала с тех пор, как на место выдуманного «супруга» Ахиллес подставил Патрокла. Почему бы и нет? Патрокл будет кому угодно лучшим мужем, чем скиросские фигляры, запирающие жён и дочерей в гинекеях. Ахиллес почти уверен, что Патрокл с любой женой будет внимательным и честным. С таким мужем, как Патрокл, никто не будет чувствовать себя одиноко. Ахиллесу кровь из носу нужно послать весть во Фтию. Не получалось. У него крайне мало попыток: только когда царевны шли за водой и только если удавалось ускользнуть от Ксанфы. Но и тогда оказывалось, что скиросцы торговали с Афинами, Микенами, Дельфами, Лесбосом, Китирой, да даже Фивами Стовратными… в общем, со всеми городами мира, кроме Фтии. В один из таких бесплодных разговоров Ксанфа всё-таки поймала его за руку. — Иди отсюда! — гаркнула рабыня так, что бедный гребец с судна до Родоса вздрогнул. — Ишь чего удумал — оскорблять царскую дочь своими глазами! Пошёл вон, пока я тебя не отлупила! — Да уймись ты! — прикрикнул Ахиллес. — Я первая к нему подошла. Ксанфа выглядела так, словно и правда опешила от таких слов. Моряк ускользнул. Ахиллес слышал, как шлёпали по брусчатке его босые ноги. — Но как же… з-зачем тебе позорить отца? — Если бы этот отец, — Ахиллес выплюнул это слово с таким презрением, будто очищал рот от прокисшего вина. — Позволил мне послать весть мужу — я бы вела себя, как примерная рабыня! Ксанфа поникла так, будто устыдилась собственного крика. — …я скажу царю Ликомеду. Не дело это — так Геру гневить… Как ни странно, рабыня не солгала: она действительно поговорила с хозяином. На исходе вечера Ликомед появился в келье Ахиллеса. Его изящный плащ — пурпур с золотым шитьём — цеплялся за ткацкий станок. Он присел на край кровати Ахиллеса. — Здравствуй, здравствуй… как тебе здесь? — спросил Ликомед с деланным участием. — О, всё прекрасно, — едко отозвался Ахиллес. — Всегда мечтал жить в клетке и выходить по приказу хозяина! — Такова женская доля, — вздохнул Ликомед. — Ты и сам будешь отцом. Тогда ты поймёшь, как сложно блюсти чистоту дочерей. — Моей сестре интрижка с речным богом никак не помешала. Ликомед поморщился так, будто у него заболел зуб. — Ксанфа сказала, что ты пытался послать весть во Фтию, — перевёл тему царь. Ахиллес закаменел. Будет неприятно, если Ликомед запрёт его — а он может его запереть: никто из его дочерей не возмущался и более скотскому отношению — окончательно. И всё равно, удастся ли Ахиллесу в итоге найти человека, идущего во Фтию, или нет. Он устал видеть небо между скатами крыш. — А вы думали, что я буду безропотно сносить это унижение? — Я? — Ликомед показал на свою грудь, затянутую в тончайшую фиалковую шерсть. — Мне-то всё равно. Так думает твоя мать, Ахиллес. А я слишком дорожу её дружбою, чтобы терять её из-за твоих… капризов! Поверь, любая жизнь намного лучше того, чтобы умереть. Ты же знаешь, что тебе суждено умереть под стенами Трои, верно? — Знаю, — кивнул Ахиллес. — И спасибо вам. Правда. Если раньше я побаивался, то сейчас мне совсем не страшно. Теперь я точно знаю, что есть вещи хуже смерти! — Ты наивен, как дитя. — А вы жестоки, как Крон-пожиратель! — вспылил Ахиллес. Ликомед сцепил руки в замок и натянуто улыбнулся. Ахиллес смотрел в его глаза — светлые и холодные, как дыхание Борея — и не верил этому человеку ни на грош. — Я понимаю твои страдания, Ахиллес. Ты мужчина. Конечно, тебе тяжело постоянно скрывать, кто ты есть. Но я знаю, что Деидамия — самая разумная и прелестная из моих дочерей. Если ты захочешь ей открыться, то она сохранит твою тайну и поступится приличиями, если ты пообещаешь её не забыть… Ахиллес несколько мгновений молчал, пытаясь вдуматься в то, что сказал ему Ликомед. — …пошли вон! — Ахиллес схватился за веретено: не кинжал, но острым кольцом нетрудно орудовать, как наконечником копья. Когда Ликомед ушёл, затворив за собой дверь, Ахиллес бросил веретено в стену и лёг на постель, слепо уставившись в потолок. Теперь он понимал, почему мать после свадьбы появлялась во Фтии считанные разы: чтобы родить Ахиллеса, чтобы забрать его к Хирону и чтобы покрасоваться на празниках. Теперь он не понимал, как она могла счесть это… существование чем-то лучшим, чем смерть.

***

Скирос похож на грёзу — и это не похвала. Чем больше Патрокл смотрел на белёные стены домов, на чернеющие в полуденном небе мачты торговых судов и цветущие в трещинах брусчатки гиацинты, тем больше понимал, какой этот полис пустой. Большую часть дня Патрокл проводил «у воды» — то есть на пляжах и берегах реки. Спал он урывками на постоялом дворе в порту. Ел чёрте что, как в старые добрые времена ученичества у Хирона — коренья, ягоды, рыбу. Что-то продавали местные. Патрокл чувствовал, что зря проедает то, что ему выделил Пелей, но иногда и хлеба хотелось. Патрокл не видел амазонок. Он вообще не видел женщин. Только один раз стайка девушек стирала у реки, но никто из них про амазонок не слышал. К тому же Патрокла быстро отогнала престарелая рабыня. Чем больше проходило времени — тем безнадёжнее казался поиск Ахиллеса. Фетида, должно быть, утащила сына на морское дно и держала его спящим, как Селена Эндемиона. Но Патрокл страшился этой мысли: не только потому что она делала весь его поход бесполезным, но и потому что тогда он больше не увидит Ахиллеса. Конечно, Патрокл скучал. Как можно не скучать по Ахиллесу: по его солнечной улыбке, дерзким словам и скорым решениям? Иногда он казался ветреным и суетливым, но если вдуматься — то за всеми его словами и действиями стояла особенная мудрость. Эта мудрость, как и у всех героев, граничила с обречённостью. Но Патрокл верил в Ахиллеса. Патрокл не мог не верить в Ахиллеса. Так почему же не верит его мать? В один из душных дней, когда от моря тянуло испарениями, Патрокл жевал лепёшку во дворе с колодцем. Его спутники из Фтии первое время дежурили «у воды», чтобы сравнить показания, но быстро поняли, что это бесполезно. Патрокл и сам, сидя у колодца в чужом городе, не продвинувшийся ни на шаг, думал, что теряет время. Жрица ошибиться не могла, но он сам мог неверно понять пророчество. Война не будет ждать вечно: Менелай и так ждал слишком долго, прежде чем отправиться за похищенной женой. Патрокл должен быть там — как и каждый уважающий себя гражданин. С улицы, ведущей к царскому дому, вышла процессия женщин: несколько старых рабынь в истрёпанных бурых пеплосах обступили ярко одетых девушек с сосудами на головах. Они говорили. Патрокл прислушался. — Отец такой мрачный и расстроенный… что же ты ему наговорила? — щебетала одна из девушек. — Он так любит нас, а ты!.. — Любил бы — не запирал бы, — буркнул другой голос, на странность знакомый. — Всё время забываю, что ты выросла у варварш, — снисходительно хмыкнул другой девичий голос. — Аисса-Аисса, а зачем амазонкам перетягивают груди? — Чтобы не жить так, как вы. Патрокл вскочил на ноги. Его взгляд скользил по толпе женщин, силясь найти отблеск русо-золотых волос, взгляд знакомых глаз цвета моря… Патрокл знал этот выкрик — настолько хорошо, что в царстве Аида может выпить всю Лету, но этот голос всё равно не забудет. Процессия поравнялась с колодцем. Среди женщин, закутанных в пеплосы, Патрокл увидел взгляд, который искал всё это время. Пусть волосы закрыты красным покрывалом, пусть он закутан, как расписная фигурка — но Патрокла этим всем не обманешь. Патрокл сделал шаг. Второй. Старая рабыня закудахтала, как тогда, на реке, но Патроклу плевать. — Ахи?.. — только и успел вымолвить он. Ахиллес бросился к нему со всех ног — тех, которые догоняли ланей вернее, чем стрелы — и приник к его устам поцелуем. Патрокл удивлённо промычал, но покорно обнял возлюбленного за талию. Непривычно чувствовать под пальцами несколько слоёв женского одеяния. Когда Ахиллес оторвался от его губ, он пододвинулся к уху, щекоча горячим дыханием, и прошептал: — Говори поменьше, я потом всё объясню, — и продолжил, повысив голос: — Во имя богов! Муж мой, как я молилась, чтобы ты вернулся ко мне!.. Пусть уста его лгали, но Ахиллес так жался к Патроклу, что любому ясно: скучал он по-настоящему. Остальные женщины глазели на них. Патрокл почувствовал себя до крайности неловко, но, чтобы не потерять лицо, поцеловал Ахиллеса в лоб. — Я мечтал о том мгновении, когда мы снова увидимся, любовь моя, — сказал Патрокл, не солгав ни в одном слове. — Прости, что так долго. — Пелей очистил тебя? Всё… всё кончилось хорошо? — Конечно, — кивнул Патрокл. — Пелей принял меня, как родного сына. Женщины смотрели на них, как на живое чудо. Патроклу стало неуютно. Он чувствовал себя актёром, которому не объяснили, что он играет. — Это и есть твой муж? — спросила одна из девушек с кувшинами. — Да, — Ахиллес нехотя поднял голову с груди Патрокла. — Это Патрокл. Боги, ты даже не представляешь, как мне было пусто без тебя… Патрокл погладил Ахиллеса по хребту, чуть подрагивающему. Он и впрямь был на грани того, чтобы расплакаться. Чем дольше длился день, тем больше Патрокл уверялся: да, это постановка. У него не было ни минуты наедине с Ахиллесом — «Аиссой», как его называли — чтобы он объяснил, что тут творится. Во дворец их привела гурьба девушек и рабынь. Ликомед, царь Скироса, тут же пригласил Патрокла на пирушку, чествуя его как зятя. Патроклу пришлось целый вечер отвечать на поздравления, сути которых он не понимал. Если бы не подсказки Ахиллеса, закутанного в женское одеяние, он обязательно бы что-то испортил. И только когда их вдвоём с Аиссой отвели в тесную комнату с ложем на двоих, настало время ответов. В той комнате сидела Фетида. Патрокл сразу узнал её по недобрым — тёмным, как беснующееся море — глазам. — …не думала, что ты зайдёшь настолько далеко, — сказала богиня, подняв глаза на Патрокла. — Должна признать: у Ахиллеса вкус в мужчинах гораздо лучше, чем у меня. — О, — Ахиллес, подражая матери, скорчил невпечатлённое лицо. — И почему ты явилась именно сегодня?.. — Чтобы сберечь твою жизнь, неблагодарный! — прикрикнула Фетида. Ахиллес замолчал. Его глаза заблестели от злых слёз. Патрокл слишком хорошо знал этот взгляд и потому привлёк Ахиллеса к себе, утешающе погладив по волосам. — Чудесно. И снова я плохая мать!.. — Фетида ущипнула себя за переносицу. — У меня нет времени на всё это. Патрокл, слушай. Если тебе хоть немного дорог мой сын, то ты встанешь на мою сторону. Мойры сказали, что Ахиллес умрёт молодым под стенами Трои или доживёт до глубокой старости у родного очага. Я не собираюсь смотреть, как мой единственный сын умирает, не дожив до тридцати, поэтому спрятала его здесь. Ликомед достаточно надёжен, чтобы сохранить его тайну, а незнакомцы не поверят, что эта девица может быть героем. Корабли уплывут к Трое без Ахиллеса, он доживёт до старости на родных берегах, и все мы будем счастливы. И единственный, кто этого не понимает, мой сын! Патрокл посмотрел на Фетиду. На её вечное, недосягаемое лицо, незнающее мирских тягот и смерти. — …простите меня, владычица, но я тоже этого не понимаю, — осторожно начал Патрокл. — У человеческой жизни есть конец, и никто не может избежать его. Всё, на что может надеяться человек — оставить после себя славу, которая переживёт нас и наших потомков. Лучшей возможности, чем поход на Трою, я для этого не вижу. Фетида улыбнулась, и в её глазах — холод больший, чем когда-либо сможет принести Борей, как бы он не старался. — У меня нет времени разбираться, все ли смертные так думают или это Ахиллес тебя убедил. Просто знай: Ахиллес останется на Скиросе, пока суда не отплывут под Трою. А до тех пор… — ничто Патрокла не страшило так, как вкрадчивый голос богини. — Не пытайся помешать мне, Патрокл. Если не хочешь лишить Ахиллеса своего общества.

***

Пелея вывести на чистую воды несложно. Одиссею было достаточно послушать, как мужи облегчённо вздыхают, говоря, что Пизандр и вполовину не так требователен, как был Ахиллес. Одного этого хватило бы, чтобы понять: Ахиллес пропал, и пропал давно. А обеспокоенное лицо Пелея, неумеющего держать маску, подозрения Одиссея только подтвердило. Так что встретиться с Пелеем наедине и предложить помощь было вопросом времени. — Мы не собираемся предавать огласке то, что здесь происходит, — заверял Пелея — довольно пугливого, как и все герои — Одиссей. — Мы с Диомедом здесь только ради Ахиллеса. Предсказано, что без него не взять Трою. Чем быстрее мы начнём с этим разбираться — тем лучше будет всем. — …это всё моя жена, — признался Пелей. — Я уже посылал за Ахиллесом сына Менетия, но мы не получали от него вестей. Не удивлюсь, если Фетида его утопила… Фетида. Одиссею ещё не приходилось хитрить с богами. Спасало только то, что Фетида, как местная царица, должна была иногда появляться и иногда разговаривать. — Ваша супруга не упоминала никого, с кем она общалась бы? — Нет, — Пелей покачал головой. — Точно не со мной. Поспрашивайте жриц и рыбаков: им Фетида является чаще, чем мне. Расспросы не заняли много времени. Мирмидоняне охотно делились подробностями. Гораздо больше выдержки требовал Диомед, который развлекался пирами и опрокидыванием Пизандра на песок перед всеми гражданами. Впрочем, он не слишком мешал. В рассказах жриц Фетида представала властной и склочной женщиной. В рассказах рыбаков — холодной и любящей устраивать представления, которые оставляли полис без рыбы на месяц или два. Все сходились в том, что людей богиня не ценила. Кроме нескольких полубожеств, из которых чаще всего поминался Ликомед. — Нам со спутником придётся отправиться на Скирос, — сказал Одиссей Пелею, когда всё обдумал. — Если боги будут благосклонны, то Ахиллеса прячет царь Ликомед. — Тогда отправляйтесь. Я принесу жертвы Гермесу и Посейдону за ваш успех. — Можете что-то рассказать про сына? — на всякий случай уточнил Одиссей. — Что может убедить его, если он не захочет идти под Трою? — Если я знаю Ахиллеса, он понесётся впереди вас. А если нет… — Пелей безразлично пожал плечами. — Значит, боги не дали мне сыновей.

***

— Это всё очень странно, — не мог успокоиться Патрокл. Им с Ахилллесом выделили спальню в гинекее. Патрокл лежал на их общей постели, смотрел в потолок и думал. Насколько он понял, про то, что «Аисса» на самом деле Ахиллес, знает только Ликомед — и помогать он им не будет. Значит, и на остальных надеяться нечего. Надо было спрашивать не как найти Ахиллеса, а как Ахиллеса вернуть. Толку от Патрокла, если они оба заперты? — Да ладно, — Ахиллес, свернувшийся у него под боком, усмехнулся, но совсем невесело. — Убегать от пьяной кентаврихи, которая размахивала жареной козьей ногой, было страннее. Но это точно самое отвратительное, что со мной случалось. — Ты это не выбирал, — в который раз увещевал возлюбленного Патрокл. — С Фетидой и Пелей не справляется. Сына она точно слушать не станет. Ахиллес издал какой-то печальный звук и прислонился лбом к плечу Патрокла. — Да просто… ну… я не знаю, — печально сказал Ахиллес. — Если она хотела меня спрятать, то могла бы сделать… что-нибудь ещё. Тут все женщины заперты, представляешь? Царевны никуда не могут выйти. Только если по делам и с кучей рабынь, которые бьют по рукам за любой взгляд на сторону… я тут с ума схожу. — Мы очень скоро выберемся, — пообещал Патрокл. — Я знаю несколько кораблей. И раз уж все верят, что я твой муж, то они не смогут тебя удержать, если я тебя заберу. Верно? — …мать тебя убьёт, — Ахиллес тяжело вздохнул. — Не убьёт, если принести жертвы Посейдону и Гере. Против Олимпийцев нереида не выступит. Но, похоже, Мойры над ними только смеялись. Иначе Патрокл не понимал, почему никто не хотел продать ему… не быка или барана — даже козу паршивую. Без этих приготовлений Патрокл не отваживался выйти в море: Фетида не бросала слов на ветер. Пришлось велеть спутникам уплыть без него. Пытаясь сберечь их от гнева богини, он отговорился старыми семейными делами, тянущимися ещё с Опунта. Теперь ему оставалось только молиться, чтобы Фетида пощадила непричастных людей и чтобы кто-то во Фтии, слушая их путанный рассказ, догадался, что Патроклу нужна помощь. Итак, они с Ахилесом оказались заперты на Скиросе. Несмотря на осуждающие взгляды, Патрокл старался брать «Аиссу» с собой всякий раз, когда выходил из гинекея. Как у «почётного гостя», у Патрокла не было работы. Ахиллес, как все царские женщины, занимался ткачеством. В этом деле помощи от Патрокла немного. Он мог только говорить с Ахиллесом, чтобы он не чувствовал себя одиноко. — Люди всё ещё тренируются? — как-то спросил Ахиллес. — Да. Я отправился за тобой сразу же, как ты пропал, так что не знаю, как и что… но Пизандр — отличный копейщик. Хоть чему-то да научит. — Ты был бы лучше, — буркнул Ахиллес. Он всё пропускал уток между нитей. Туда-сюда, туда-сюда… выглядело это так однообразно, что Патрокл не понимал, как Ахиллес это терпит. — Кто-то должен вернуть блудного сына домой, — вздохнул Патрокл. — Я вытащу нас отсюда. Как-нибудь. — В крайнем случае, мы можем просто прорубиться к выходу. — Я и забыл, какой ты кровожадный, когда не в духе. Не в духе Ахиллес почти всё время. Патрокл понимал, почему: местные женские одеяния с длинными рукавами и закрытыми пеплосами не давали нормально двигаться. В жаркие дни, когда царевны купались в пруду — Патрокл тактично отворачивался — Ахиллес был вынужден смотреть с берега. Ни с кем, кроме Патрокла, он не разговаривал. Только огрызался на престарелую рабыню и перекидывался парой слов с Деидамией, одной из царевен. По вечерам они спускались через заднюю калитку на каменистый пляж. Ахиллес, подобрав полы одежд, мочил ноги и смотрел на море — недоброе и серо-синее, как будто выцветшее. — Хочешь искупаться? — предложил Патрокл. — Море ещё не остыло. — Нет. Терпеть его не могу, когда мать… ну, ты знаешь. — Знаю, — кивнул Патрокл. — Странный способ позаботиться о тебе. Ахиллес недоверчиво цыкнул, но ничего не ответил.

***

Раньше Ахиллесу казались странными истории про ионийских дев, которые бросались на шею случайным морякам. Теперь, сам побыв такой «девой», он начал их понимать. На заезжих купцов с тканями и не самым лучшим оливковым маслом смотрели, как на чудо. Как ни странно, женщинам позволили осматривать товары наравне с придворными мужами. Ахиллес по привычке — о Гера, когда это успело стать привычкой? — держался за Патроклом. Пока девушки обсуждали ткани, мужчины — и сам Ликомед — смотрели на оружие. Здесь лежали крепкие беотийские щиты и мечи, бронзовые и железные. Ахиллес, воровато оглянувшись через плечо, взвесил в руке такой меч. Патрокл наклонился к нему и шепнул: — У него противовес слабый. Ахиллес мог только кивнуть. Он не так чувствителен к конструкции оружия, как Патрокл, поэтому полагался на друга. Будет неприятно, если он заметит проблемы с противовесом на второй или третий час битвы. Если он на эту битву попадёт. Ахиллес не любил признавать поражение, но всё шло к тому, что со Скироса он и впрямь не выберется. Теперь ему жаль, что он — вольно или нет — втянул во всё это Патрокла. — Вы выглядите достойным воином, юноша, — один из купцов, невысокий и с лисьим лицом, мягко подошёл к ним с Патроклом. — Показываете жене? — Да, — Патрокл натянуто улыбнулся. — Аисса не слишком хорошо разбирается в оружии. Впрочем, с ним или без, она здесь любого побьёт… Наверное, Патроклу не стоило этого говорить, но Ахиллесу всё равно приятно. Над купцами начальствовали двое: этот лис и его спутник с копьём. В обоих Ахиллес чувствовал что-то знакомое, но не мог понять, что. Услышав ответ Патрокла, «лис» кивнул и подошёл к своему спутнику. Теперь уже спутник кивнул и вышел из залы. — Думаешь, мы можем им сказать? — тихо спросил Ахиллес у Патрокла. — Сомневаюсь, — вздохнул Патрокл. — Торгаши не любят войну. Но раз это торговцы оружием, то им будет выгодно что-то продать Фтии… Вдруг крик. Ахиллес ещё не слышал этот крик, но хорошо знал: так кричат перед битвой, чтобы устрашить врага. Ещё и бьют мечами по щитам, чтобы вселить в противника страх. Похоже, купцы оказались не так просты… Мужчины взялись за оружие. Ахиллес, у которого при себе не было ничего, схватил один из щитов. Ремень дёргал за рукав. Ахиллес разорвал верх хитона и наконец-то надел щит, закрыв их с Патроклом. Тот подал Ахиллесу короткий меч и взялся за копьё. Мгновение. Второе. Из-за щита Ахиллес ничего не видел, но это лучше, чем получить стрелу в лицо. — Что-то здесь не так… — сказал Патрокл. — Ты! — Простите нам с моим благородным другом этот спектакль, — послышался голос купца-лиса. — Мы сделали это только для того, чтобы раскрыть спектакль другой. Ахиллес выглянул из-за щита. Никаких врагов не было. Перед ним стояли купец и его товарищ с копьём, чему-то улыбавшийся. Ликомед бросил меч на пол и, горделиво завернувшись в складки плаща — как будто не он прятался за спиной Патрокла! — вышел к купцу. — Объяснитесь, по какому праву вы тревожите покой моего дворца, — Ликомед скользнул взглядом по Ахиллесу. — Аисса, отойди. О твоём возмутительном поведении мы поговорим позднее! — Вот-вот, — хмыкнул купец. — То, что возмутительно для девицы, ожидаемо от героя. Я не купец, как и ваша Аисса не женщина. Я — Одиссей, царь Итаки и, волей богов и Агамемнона, посыльный от союзных полисов. Мой спутник — Диомед Тидид, царь Аргоса. А вы?.. Ахиллес снял с руки щит и вздёрнул подбородок. Одиссей… даже во Фтии о нём говорят как о хитроумнейшем из смертных. Если с кем и получится договориться — то с Одиссеем. Ахиллесу совсем не хотелось, чтобы кто-то узнал, как именно его прятала мать. — Ахиллес, сын Пелея, царя Фтии, и нереиды Фетиды, — представился Ахиллес. — А ваш «супруг», должно быть, пропавший сын Менетия? — Я могу объяснить… — неуверенно сказал Патрокл. Ахиллес ободряюще стиснул его руку: Пат, каким бы разумным и замечательным он ни был, всегда терялся перед сильными мира сего. — Мы здесь только из-за моей матери, — начал оправдываться за них обоих Ахиллес. — Меня приволокли сюда и обрядили… вот в это. Патрокл нашёл меня. Мы всё это время думали, как ускользнуть, но моя мать и её дружок не давали нам этого сделать. — Твоя мать не хочет смотреть, как ты умираешь под стенами Трои, не дожив до тридцати! — выплюнул Ликомед. — О, — Одиссей сочувственно поднял брови. — Это… то, как поступают все матери. И обычно матери не спрашивают своих детей, хотят ли они такой заботы или нет. Верно, Ахиллес? Ахиллес почувствовал, как злые слёзы опять подступили к глазам. Он просто устал. От ткацких станков, от широких рукавов, от постоянной угрозы позора, если он сделает что-то не так… Теперь уже Патрокл ободряюще сжал его руку. Ахиллес ни минуты не сомневался, что Патрокл пойдёт за ним всюду. Если Ахиллес захочет остаться у отцовского очага и прожить рабскую, но долгую жизнь — он канет в Лету вместе с ним. Если Ахиллес поведёт мирмидонян под стены Трои — Патрокл тоже пойдёт. За одно это Патрокл заслужил место в истории. Жаль, туда входят только потомки богов. Но Ахиллес впишет его, человека, кровью — и чужой, и, если придётся, своей. — …н-не говорите отцу, что тут было, — попросил Ахиллес. — И… заберите нас во Фтию. Пожалуйста. — Конечно, — Одиссей почти отечески улыбнулся. — За этим мы и пришли.