Опустошённый и немой.

Ведь и себя я не сберёг Для тихой жизни, для улыбок. Так мало пройдено дорог, Так много сделано ошибок. -С.А.Есенин. Одинокий лепесток рвётся, толкается. В сердце так мало места, что от одного его вида можно сказать, насколько оно юно. А тот всё не сдаётся, словно знает, что дорогу он точно найдёт. Его алый цвет напоминет кровь, что осторожно переливается вокруг. Вдруг он резко дёрнулся, перевернулся и кажется... посинел! Словно открывшийся взору синий небосвод украсил алый цвет вокруг. Такой маленький, невинный и беззащитный малыш, а с такой тягой к жизни. Он осторожно укладывается на одной из стенок, принимая тепло человеческого тела. Огромное зеркало в уборной поместья по своему нравится Ируме. Каждый раз оглядывая его массивы, ему кажется, что оно охватывает весь мир, показывая его со своей стороны каждому желающему. Мальчишка оглядел свои растрёпанные волосы, невольно кривясь. Их лазурный цвет напоминает о сходстве с людьми, с которыми тот больше никогда не хочет иметь что-то общее, хоть и является их ребёнком. Родителей, Судзуки, не то что ненавидит, а знать не хочет. Они использовали его как хотели, а после и вовсе продали, одураченные силой валюты прогнившего насквозь людского мира. Робкий взгляд опустился, теперь разглядывая синеву собственных глаз. Такие большие, глубокие и... что-то ещё теплиться в этом холодном море, но он пока что не может определить, что именно. Что-то до боли знакомое, но застрявшее далеко в пучине памяти. Маленькое тельце чуть дёрнулось. Внутри почувствовалась резкая колкость, что тянулась по груди, исходя из верхней точки. Мальчишка прижал левую руку к заболевшему месту, аккуратно проводя вокруг. Вдруг рука с силой сжала ткань. Послышался сдавленный хрип, перемешавшийся с кашлем. Судзуки согнулся, почувствовав нарастающую боль во всём теле. На белоснежной плитке показались первые красные капли. Как то резко отпустив, боль уползла, вновь собираясь где то в груди. Ирума испуганными глазами прошёлся по полу, замечая капли на совсем недавно чистой плитке, которую по утру каждый день мыла Опера. Разогнувшись, мальчишка пошатнулся. Тоненькая струйка бежала вниз по губе, уже достигая шеи. Глаза наполнились ужасом, а голова явно закружилась от увиденного. Тот осторожно сел на пол, обеими руками вытирая струю. Где то в коридоре послышались быстрые, но при этом осторожные, и как всегда чёткие в ровный такт, шаги. Дверь приоткрылась, а из за угла выглянула ушастая красная макушка. -Господин Ирума, всё х....- не успела закончить Опера, как заметила происходящее. Её глаза тут же распахнулись от удивления, а после наполнились искренним страхом и даже немного потускнели, а вечно высоко стоящие ушки резко дрогнули, прижимаясь к макушке-господин! Девушка вбежала в комнату, присаживаясь рядом и осматривая младшего. На юном личике расцветает нежная и бьющая в висок спокойная улыбка. Голос звучит как лёгкий освежающий ветерок, как тонкая речушка в бескрайнем поле... -ох... Опера... всё хорошо, спасибо за беспокойство... Девушка продолжила что-то говорить с взволнованным лицом, но быстро собралась с мыслями и обхватила руками маленькое тело мальчишки, поднимая на руки и сразу же куда то направилась с неистовой скоростью. Но Ируме нет дела до этого. Он разглядывает пустым взглядом мелькающие окна коридора. Из слабых лёгких снова доносится глухой хрип. Он знал, на что шёл. Он знал, чем это всё обернётся. Он сам виноват. Раз, два, он уже приоткрывает глаза. Вокруг всё тускнеет, вертится, мутнеет, не смотря на бьющий вокруг свет из окон. Но это лишь доказывает, что ему не кажется. Сейчас ещё не ночь, но зрение начинает подводить настолько сильно, что всё вокруг будто под инвертированием. Так темно, холодно и одиноко. По телу словно проводят кубиками льда, холод которых по настоящему обжигает. Вокруг никого нет, знакомый потолок отдаёт привычными оттенками его личных покоев. Его, по настоящему, личной комнаты, где он изливал все свои страдания. Каждая, даже маленькая вещица, помнит каждый тихий всхлип... Но сейчас он не уронит ни одной слезинки. Он обещал себе быть стойким, он обещал быть сильнее... он обещал ему, что будет сильнее. Ирума протянул руки вдоль тела и с тяжёлым хрипом вздохнул. Что-то внутри шевелится, больно скрежется, как будто когтями о гладкий металл. Резкие порывы кашля заставляют его зажмурится, но ещё рано. Судзуки знает, что его оставили в уединении лишь ненадолго, на медленную секунду. Он представлял себе этот момент очень долго и кропотливо, рассчитывая как лучше поступить, что бы умереть быстрее, чем в его поле зрении появится фактический виновник. Он готов по буквам раз за разом повторять его имя. Ко-лье-го. Для бедного мальчишки это имя стало как музыка, как самое прекрасное пение птицы, которое он когда либо слышал. Как бурный водопад, бьющий о толщу воды, или самый тихий закуточек в бескрайнем лесу. Что бы ни случилось, даже сквозь стыд, но он произносил это имя, когда ему нужны была помощь. Он звал его, и он приходил. Кольего всегда смирял его строгим и до боли холодным взглядом, но говорил что он молодец, и успел позвать его вовремя, что бы предотвратить несчастье. Но если бы только этот демон знал, что самое главное несчастье в жизни этого крохи уже случилось. В тот самый момент, когда Ирума впервые посмотрел в его глаза. Он помнит тот ужас от таящейся леденящей вьюги, которую он тогда увидел, но... что-то иное мелькало сквозь бурный ветер. Как будто огонёчек маленького ночника в сумраке детской комнаты. Судзуки показалось, что Кольего просто слишком одинок, чтобы быть немного лучше. Он просто слишком одинок, что бы не быть таким хмурым. Он просто слишком одинок, что бы дарить миру свою улыбку покоя и умиротворения. Мальчишка хотел помочь, уделял ему внимание, за что потом получал оплеуху, ведь надоедал своему учителю даже сильнее, чем Сабнок, который в коллективе их класса выделяется как "особый крушитель всего существующего" . Но Ирума с искренней надеждой хотел лишь увидеть его улыбку... Но в итоге он лишь захоронил своё сердце так глубоко, что уже даже сам Кольего не сможет его откопать. Да и не стал бы. Мальчишка слишком уверен, что так будет даже лучше, ведь он не хочет получать прямой отказ на свои чувства. Ему легче провести последние секунды жизни в мечтах о том, где всё хорошо. В мечтах о том, где он может обхватить это сильное тело хмурого демона, прижаться к нему, и почувствовать холодящее тепло, без капли неловкости на то, и наконец получить то же в ответ. Увидеть его улыбку, его тихий смущённый смех и возможно, даже услышать некоторые приятные слова. Услышать, что он молодец... как хорошо он справился с очередным заданием... Он хотел этого, но так и не получил желаемого. Ируму с детства научили, насколько мир жесток, но подобной боли он не чувствовал ещё никогда. Первая любовь манящая, очень сладкая, но потом начинает отдавать горечью. И самое главное, это успеть остановиться. Однако мальчишка жил с искренней надеждой! Надеждой, которую он ему дарил. Он же всегда ему помогал, всегда переживал за него больше всех, и не скрывал этого. На фестивале сбора урожая, от которого веет невинностью только из названия, наладили систему безопасности, но Кольего всё равно переживал за него, уделяя Ируме всё своё внимание! Мальчишка всегда так радовался, когда этот строгий учитель вновь и вновь обращался к нему, ругая за отсутствие очков. Он ведь волновался... да...? Ирума на это надеется, даже слишком. Но если этого демона можно было бы сравнить с кем то пернатым, то теперь в мыслях Ирумы бушует темнота бескрайней чащи, а ярко сияющая белым светом птичка улетает всё дальше и дальше, пока свет от её появления совсем не угаснет. Он боится, боится что не успеет! Он должен догнать! Что бы хотя бы раз, в последний раз, услышать тот самый строгий монотонный голос в совокупности с вечной хмуростью его обладателя. Но он обещал ему, когда то давно, что будет сильным, будет стойким. Поэтому он сейчас здесь, встречает тьму вокруг себя, пока среди теней вокруг не раздался скрип огромных дверей. -Ирумочка! Дорогой мой!- дедуля сразу же подскочил к кровати "внука", обильно роняя слёзы и молящим голосом повторяет имя мальчишки перед собой- Ирума...! Судзуки снова, сквозь неистовую боль, растягивает рот в слабой улыбке. Опустошённый взгляд медленно перешёл с монотонного потолка на настолько породнившееся лицо. Он смотрит с любовью, с искренней любовью. И ему искренне больно видеть слёзы на лице близкого человека. Нет, на лице члена его семьи. Салливан показал ему хороший пример идеальной семьи, о которой тот мечтал. О нём заботились, его любили... и это искренне, без попыток сразу же после сладких слов навязать ему какую то работу. Ируме больно терять такую возможность обрести счастье, но он знает, что здесь ему счастья нет. Он человек, ему здесь нет места, даже если здесь все его любят. Любят все, кроме того, чью любовь он так хочет получить. Ирума хочет что-то сказать, но выходят лишь слабые хрипы. Он снова кривится от боли и... страха. Он не может до конца подавить этот страх. Только сейчас он понял, что он опустошённый и немой, без шанса сказать даже последние слова дорогому для него человеку. -Д...д...-Ирума хрипит, пытаясь выговаривать слова. Это его последний шанс сказать хоть что-то, хоть что-то... Глаза резко распазиваются от накатывающей боли. Он считает до трёх. Раз, два, на три вдох... выдох, раз, два, вдох...-дедуля... спасибо... Маленькое тело не выдерживает и сразу же сгибается в сидячее положение. Он прислоняет руки к рту в надежде ещё немного задержать процесс, но кашель всё равно звоном разносится по комнате. На тонких ручках чувствуется что-то мягкое, но помутневшее зрение не даёт разглядеть, что это. Ирума проводит пальцем по ладони и сразу же ощущает бархатную мягкость нежного лепестка. И лишь капли чего то тёплого не дают полностью насладиться ощущениям, подобным хлопку. Рядом слышится рванный вздох. Салливан неверяще, с полными слёз и шока глазами смотрит на окровавленные руки мальчишки. Он не сразу замечает маленькие нежно-голубые лепесточки среди лужиц красной жидкости, и сразу же пытается настроить голос, что бы говорить чётче и не сбиваться. -И-Ирума... держись, пожалуйста... всё будет хорошо... учитель Балам совсем скоро прибудет и...-однако голос дедушки сбивается, когда он пытается вытереть слёзы, которые текут нескончаемым потоком. Даже стыдно осозновать, что он привёл невинное дитя туда, где о людях впрочем знают всего несколько личностей, и единственный, кто изучением этих существ интересовался - только один. Что случилось? Что произошло? Он совсем ничего не знает и не может понять. Его дорогой внук здесь, рядом, с той же нежной улыбкой на губах, но стекающая тут и там кровь заставляет сердце Салливана биться с неистовой скоростью, будто в последний раз... но он боится, что это будет последний раз для Ирумы. Он хочет что-то сделать, что-то сказать, но удаётся лишь рванно дышать и глотать слёзы. Нет, только не сейчас. Нет, только не так скоро... Салливан только обрёл семью, о которой мечтал ровно так же, как и сам Ирума. Только всё наладилось, ему есть о ком заботиться и ради кого жить... стены особняка снова начинают пугающе давить чувством одиночества и беспомощности. Здесь слишком тихо без Ирумы. Когда этого мальчишки нет дома, Салливан в прямом смысле считает каждые секунды до его возвращения, а как услышит звонкий смех за окном, скрип калитки... этот дедуля давно так не бегал, с какой скоростью нёсся по коридорам до входной двери, сразу же обнимая дорогого внучка. А теперь Ирума здесь, еле дышит, и то проходит с явной болью. Теперь Салливан считает секунды до прихода Балама, с надеждой, что он сможет что-то сделать... хотя бы что-то... Человеческое тело настолько слабое, что подобно этим же нежным лепесткам. Стоит лишь отвернуться на секунду, а его уже нет... Мысль о том, что сюда прибудет Балам, сразу же разрозилась громом в мыслях Ирумы. Только не это! Если прибудет Балам, то значит прибудет и Кольего. Хотя, должно быть, второй уже и так чувствует состояние мальчишки, ведь фамильяры связанны со своим хозяином. Но по тому, что он до сих пор не ринулся в поместье Салливана, только доказывает для Ирумы, что его это не слишком волнует. Его главный страх оправдывается, но теперь он может лишь радоваться, что не пошёл к нему с признанием. Это даже звучит смешно. Он маленький, некудышный, совершенно непривлекательный, а самое главное... он человек. Это настоящее клеймо на всю жизнь, которая и без того утекает словно вода сквозь пальцы. Сколько не сдерживай - лишь оттянешь время. Он сбежал из мира людей так, как только мог, но всё равно до сих пор не может чувствовать себя своим в чужом гнезде. Особенно, когда он такой невезучий, и заставляет объект его обожания всё время называть его какими нибудь слабыми, но обидными словами. Однако у людей принято говорить "на правду не обижаются", а вот он и не обижается. И как бы сильно тонкие пальцы ни хотели коснуться гладкого тёмного пальто, робко потянуть за край и смущённо что-то нашептать на ухо этому сворливому буке, что могло бы вызвать у него хотя бы лёгкий проблеск искренней улыбки... он терпит. Он терпит, потому что знает, что этого никогда не случится. Исход был бы одним и тем же, тогда для чего играть в опасную игру с чувствами и быть отвергнутым, когда можно издать свой последний вдох в собственной уютной кровати, которая ему так полюбилась. И то верно, всё время спать в одинокой палатке около какой нибудь свалки, ведь родители резко решили, что он им как то мешает - не лучшее занятие. А эту кровать у него ещё ни разу не отнимали. Наверное, именно поэтому он хотел закончить всё здесь. Перед глазами снова мелькают знакомые очертания, множество разных силуэтов, но один всегда выделяется. Ирума может с уверенностью сказать, что никогда не ожидал почувствовать такую нежную тягу к кому то настолько ворчливому и вечно хмурому. Они отличаются настолько же сильно, как солнце и луна, но даже такое сравнение звучит для него слишком романтично. Тонкие губы вновь изгибаются в слабой улыбке, глаза прикрываются, когда он падает обратно и чувствует на затылке мягкость любимой подушки. Ох, сколько же слёз впитала в себя эта нежная ткань... и как же это иронично звучит. Боль начинает стихать, а потом накатывает с двойной силой, как будто хочет заставить мальчишку выть. Да так громко, что бы Кольего его услышал. Судзуки нравится перспектива увидеть лицо Кольего перед смертью, но он до последнего не хочет, что бы тот видел его в таком жалком состоянии. По крайней мере, пока он здесь, и пока он ещё может увидеть реакцию Кольего. А ведь от этого зависит слишком много. Он может либо резко захотеть вернуть время назад, либо поскорее сбежать как можно дальше, и желательно больше не возвращаться. Нежные рельефные от старости пальцы обхватывают запястье Ирумы. Салливан наклонился ниже, прислоняясь лбом к руке внука. -Ирума... прошу тебя...-Салливан что-то шепчет, но Ирума не может разобрать слова. -я люблю вас, дедушка... Опера...-хриплые бессвязные слова нашли свой голос, раздаваясь последним эхо. Он уже слишком далеко. Его глаза начинают постепенно тускнеть, когда он понимает, что неожиданно боль, пронзающая всё тело тысячью копьями, начинает постепенно затихать, как будто конечности начинают неметь. Теперь ему удаётся держать скромную улыбку ровнее, когда он прикрывает глаза. Он хотел умереть с искренней улыбкой на губах, что бы подарить её Кольего, даже если не сможет следать это "лично". И даже если этому демону будет всё равно... даже если он не прийдёт, не увидит, не поймёт... Ирума знает, что эта улыбка будет храниться именно для Кольего. На макушке ощущается фантомное касание, в виде лёгкого поглаживания. Судзуки понимает даже сквозь неразбериху чувств и беспорядка в мыслях, что это именно его касание... Которое он подарил ему во время уроков по общению с фамильярами. Именно в тот день их отношения начали налаживаться, и именно в тот день Ирума был так счастлив, что, наверное, его радостный смех затмил бы лучи самого солнца. Это тот миг радости, который он не забудет даже после смерти. По крайней мере, он на это очень надеется. Воспоминания возвращаются к Ируме. Сердце начинает биться сильнее, не смотря на то, что от этого боль начинает возвращаться, а на глазах наворачиваются слёзы. Он терпит, он должен терпеть... во рту появляется горькое чувство, прямо исходящее из самой души. Он жмурится, но от этого слеза лишь более уверенно скатывается по щеке мальчишки. Он всего лишь хотел внимания! Он хотел ответной любви, которую не смог получить, или по крайней мере почувствовать. Его кулаки сжимаются, он совершенно не хочет себя оправдывать, но слишком больно.... Больно израненной душе. "Ирума, ты сегодня хорошо потрудился. Ирума, ты молодец" вот чего он хотел. Он хотел, что бы его обняли и мягко прошептали, что он правда молодец... что его есть за что любить... и что его любят даже без всех достижений и выполнятой работы. Ирума тяжело сглатывает, когда боль снова накатывает с новой силой. Ему было бы достаточно держать Кольего за руку, что бы чувствовать себя лучше. Что бы чувствовать, что теперь всё точно будет хорошо. Горечь обиды накатывает вдвойне. Маленькое тело немного трясётся от силы напряжения, которое лишь растёт. Он не достоен внимания, он это знает. Но от этого осознания лишь больнее. Вдруг становится слишком спокойно. Все мысли уплыли далеко-далеко, как будто это всего лишь сон, и сейчас он проснётся. Вдруг что-то холодное касается его щеки. Холоднее, чем что либо, однако желание отпрянуть не появилось, как будто холод совсем не действовал на него как раздражитель, для этокой нежной кожи. Открывать глаза вовсе не хотелось, однако тихая песня рвала наружу. -открой свои очи, милый- нежный птичий голос отдавался из недр собственного сознания. Оно не звучало привычным звуком, что от неожиданности заставило Ируму распахнуть глаза. Вокруг всё стало таким... светлым. Нет. Он этого не видит. Его глаза закрыты, но почему то зрение обманывает. Рука сместилась с щеки на веки, прикрывая их и позволяя бушующему разуму мальчишки наконец успокоиться полностью. Ирума резко осознал, что даже почти не думает. И не слышит, как оказалось после. -не переживай, они рядом- вещает добрый голос, лаская разум почти как тёплый поток воды после холодящей вьюги- имя мне Кама, и я прибыл за тобой. Но торопиться не стоит, тебе есть время. Ирума неожиданно понимает, что не чувствует гравитации, однако тех прежних бурных эмоций так же больше нет. Он чувствует себя утопленником, который всплывает на гладь воды, и даже незнакомец, воссидающий рядом, не мог заставить его открыть глаза. Судзуки даже не хочет говорить - попросту нет сил и желания. Однако раздавшийся гулкий стук в помещении и звучание знакомых голосов в отдалении заставило его почти слишком резко для своего состояния приподняться. Звуки слышатся как оглушённые, где то вдалеке, однако разобрать слова можно. Опера подскочила к мальчишке, от неожиданности тот было отпрянул, однако остановился, замечая взгляд, направленный куда то ниже, как будто не на него вовсе. Обернувшись, дабы найти то, что приковало взгляд женщины, Ирума наткнулся на самого себя, чему по какой то причине не сильно удивился. Лицо, кажется, бледнеет с каждой секундой, а кровь не перестаёт течь маленькими струйками, сквозь которые виднеются странные прорези. Мальчишка обратил внимание на собственную лежащую руку, которой казалось бы, должен опираться о матрас, но прикосновения не ощущал. Рука отражается чем то серым, совсем как туман, и почему то его тело сейчас явно светлее, чем всё окружение вокруг. Но разглядеть дальше не получилось, ибо юная душа дрогнула, услышав знакомый такт шагов. -что-то не так- послышалось из за закрытой двери, каким то взволнованным голосом, и теперь Ирума даже если бы возжелал, почему то не чувствует боль. Лишь тоска безмолвной души. Да. Что-то не так, дорогой Кольего. Однако, это уже не имеет значение. Взгляд бросился на скрипнувшую створку двери, которая отворилась удивительно быстро. Видимо, вошедших смутил тот факт, что их встретила тишина. Спереди стоял Салливан, который успел отлучиться за "гостями". Вновь в ушах звенела пустота. Никто не решался промолвить и слова. Взгляды всех пришедших были прикованны, к уткнутой в простыню Опере, а после, к замерзшей груди мальчишки. Все всё поняли. Салливан первый разорвал тишину, с тихим всхлипом, спотыкаясь, подбежал к кровати внука, тут же падая на колени и смахивая растрёпанную копну синих, как глубина океана, волос с лица. Сияющая улыбка, часть которой закрывают уже раскрывшиеся бутоны гвоздики. Смертельная красота, забравшая последнее у совсем юного тела, закалённого почти как взрослое. Балам, недолго постояв, ринулся следом за директором, но с боязливостью отдёрнул собственные руки, боясь навредить ещё больше. Он замер, вглядываясь в столь странное зрелище и, тяжело сглатывая слёзы, ухватился за тонкое запястье, надеясь прощупать пульс. Кольего, казалось замер статуей, туманным взглядом окидывая знакомое лицо. Руки медленно потрясывает - вот она, свобода. Он не чувствует его присутствие. Он больше не связан с этим надоведливым ребёнком, больше никакого позора. Больше... его нет. -он...-было начал Кольего, однако даже неожиданно для себя запнулся. Прежнее спокойное осознание упало куда то далеко и не имеет больше никакого значения. Балам повернулся к товарищу, с некой надеждой, хотя понимал, что последнее слово за ним. Он его фамильяр, он знает лучше всех. И если уже поздно, то об этом может сообщить только он. Однако ответа от мужчины не последовало, тот с опущенной головой вновь замер на месте. Почему же я не видел, почему же не чувствовал, почему не предотвратил... Светловолосый качнул головой, ощущая слёзы совсем близко и, повернувшись к дедушке, свёл брови вместе. Ну должен же быть какой то шанс, да? Крепкая рука упокоилась на спине женщины, что сжалась почти клубочком, не высовываясь из сжатых в руках одеял, а запястье в крепкой хватке ощущалась ещё лишь слегка тёплой, бледнея на глазах. Взгляд вновь метнулся к другу. -Кольего...?- голос раздался эхом в тишине помещения, но названный не отозвался. Шаг вперёд, потом ещё. Всё неуверенней, но тот медленно опустился на край кровати, так же не поднимая головы. Почему то вдруг стало сложно даже дышать, не то что бы говорить. Однако, умей бы Балам читать мысли, он бы поведал ему гораздо больше, чем парочка слов. Двери вновь скрипнули, открываясь. Двое не поспевали за взрослыми, поэтому запыхавшись, добрались немного позднее. Клара, чей хвостик был низко опущен и сжат, тут же подскочила к кровати товарища, и оперевшись о края, та приподнялась, вглядываясь в знакомое личико. Асмодей, наконец глотнув воздух, поспешил следом, но почти сразу замер. Тот был выше девочки и внимательнее - сразу же всё заметил. Глаза расширились от накатывающего ужаса осознания. Клара качнулась назад, уперевшись спиной в попутчика. Взгляды детей тут же метнулись на Кольего. Все знают, ему виднее. Но тот даже не обернулся под натиском выжидающих взглядов. Рука, уже с заметным потрясыванием, потянулась к более меньшей, крепко сжимая и слегка потеревшись об охолодевшую, как сквозняк, кожу. Это больно, даже если не зная, почему. Для всех, кто собрался в этой комнате, Ирума значит что-то отдельное. Для Салливана - любимый внук, для Оперы - почти как младший брат, для Балама - единомышленник, для к Клары и Асмодея - верный товарищ и друг. А вот что значил он для Кольего, тот ещё не разобрался, да и не видел смысла. Завалившись под грудой дел, тот даже не задумывался, что времени на это "дело" осталось так мало, однако теперь сжимая в руках охолодевшую кисть, он понимает, что становится лишь хуже. Они оба жалеют об упущенном, однако Ирума совсем скоро уйдёт туда, где возможно, ему и есть место, а быть может, продолжит иногда бродить здесь, навещая близких. Человеческая душа настолько крепка, что способна на многое, но это лишь малое, что мог бы на деле сотворить Судзуки, пока был жив. Тихие вздохи отдаются колючей горечью. Он больше ничего не сможет сделать для этого глупого, вечно находившего проблемы, мальчишки. Больше никогда. На Клару тут же нахлынули эмоции, и с детским писком та подскочила уже по правую сторону от кровати, что бы быть ближе к Ируме, и опустила руку на плечо друга, начиная слегка трясти, но побледневшее тело не отзывается. -Ирума... Ирумочка! Ирумаська! Очнись!- девочка почти вопила, продолжая трясти бездыханное тело, ещё не до конца осознавая произошедшее.- это плохая шутка, плохая! Ирумаська... Балам было хотел сказать, но вновь запнулся, смерив дитя поникшим взглядом. По покрасневшим щекам потекли слёзы, и даже не стараясь их вытереть, та полезла в сумку трясущемися ручками. -господин Ирума...- с тихим вздохом сорвался шёпот, Асмодей не осмеливался приблизиться, застыв на месте, казалось бы, навсегда. -Клара...- прошептал Балам, почти удивлённо глядя на действия младшей, заставляя его вновь рванно вздохнуть. Девочка капалась в своём волшебном кармане юбки, то и дело вытаскивая что-то, по привычке, как её всегда просили. Клара подай это - Клара подай то. Но сейчас девочка делала это без просьбы, надеясь призентами разбудить друга. -Ирума... вот! Ты любишь всё мягкое и пушистое! Не понравилась подушка? Я помогу!- на кровать повалились вещи, выглядя не очень разборчивыми из за волнения девочки-или, может... ты ждал меня, что бы почитать сказку? Хочешь, я дам выбор тебе? Или... хочешь поиграть в догонялки? Все молчали, даже не желая больше поднимать взгляд на Клару, которая видимо, будет страдать ещё хуже. Это только усугубляет ситуацию. Ведь Ирума был почти как старший братик для неё, всегда возился как с ребёнком. Салливан, кажется, подозрительно затих, почти как Опера, на самом деле замерзший из за касания на затылке. А ведь Ирума всё ещё здесь, сидя на краю кровати медленно поглаживал дедушку, с любовью глядя, чего никто уже не увидит. Подняв голову, директор предстал перед всеми с удивлённым, хоть и полностью заплаканным лицом. Балам утёр слёзы быстрым движением, надеясь держаться хотя бы ради директора. -Ирума... ты ведь здесь, да?-пророрил дедуля, выглядя почти сумасшедшим, с болезненной улыбкой, тут же вновь пустившись в слёзы- ты всё ещё с нами... Ирума, не отвечая, приподнялся перед взглядом Салливана, надеясь, что тот его видит, хотя это даже звучит слишком глупо. Но почему нет, сейчас ему нечего бояться. Лишь руку жгёт огнём от тёплого прикосновения Кольего, которое должно было остаться лишь на теле. Обернувшись, тот вновь бросил взгляд на учителя, который начал тускнеть на глазах, а из за сильно спадающей чёлки совсем не видно выражения лица. -и почему же ты умалчивал, дитя?- откуда то сзади вновь раздался мелодичный несуществующий голос. -я боялся- так же беззвучно, не отрывая губы друг от друга, последовал короткий ответ. -и чего же добился?-без капли иронии спросил некто, положив руку на спину мальчишки, между лопаток, внезапно ощутимо подтолкнув вперёд. Лицо Кольего вдруг стало видимым, достаточно чётким, что бы заметить поблёскивание слезящихся туманных глаз, выглядевших как самая опустошённая тёмная пещера во всём мире, в которой больше нет жизни, лишь плачущие сталагмиты роняют свои слёзы. Мужчина вновь с силой возжелал всё обратно, даже если это значило позорно являться маленьким совёнком при каждом слове этого ребёнка. Это стало новым желанием, новой мечтой. Которая никогда больше не сбудется. Однако Ирума больше не может удивиться, не может ничего, кроме чувства тоски. Это последний экзамен, который он с треском провалил. И вновь те мысли - а вот если бы, если бы вернуться. Если бы решиться, с мольбой в глазах пуститься вспять. И вновь встретиться с тобой. Без смуты блеклых глаз, а ведь теперь он немой, унося свои мысли в вечный покой. Ах если б ценил он данное время, Не посеял бы страх цветочное семя. Обнявшись, с тоской, окунулся в покой, И, улыбнувшись, залёг бы навечно в покров земной. Эта работа посвящается всем, кто неуверен в себе. Всем тем, кто любит тянуть время и делать всё в последний момент, а возможно, и не делать вовсе. Конечно удобно умолчать, пропустить, забыть. Но ведь кто-то может заждаться вас слишком долго. Помните о том, что время конечно. И к моменту вашей решимости, этого времени может уже не хватить. Делайте всё здесь и сейчас, дабы не пожалеть позже.