Пожиратель Людей

      Я ловлю капитана прежде, чем он успевает упасть на пол. Он повисает мертвым грузом у меня на руках, и я меняю позу, чтобы удержать нас в вертикальном положении.       — В следующий раз предупреждай меня, — говорю я ему, заключая его в объятия. Он легче, чем я ожидал. Больше костей, чем мышц.       Я мог бы легко сломать его, не задумываясь.       Пройдя через комнату, я кладу его на кровать, старые пружины скрипят под его весом. Я переворачиваю его, чтобы лучше рассмотреть раны, срываю с него рубашку, затем повязку. Порез снова кровоточит, но не красным. Теперь, при свете, я понимаю, что у него черная кровь.       Что ж, любопытно.       Я пытаюсь вспомнить тот момент, когда отобрал его руку. Была ли его кровь тогда красной? Освещение там было тусклым, вокруг царил хаос, мы были полны триумфом и ликованием, так что я не обратил внимания.       Я осматриваю лицо капитана в поисках каких-либо признаков жизни, но он все еще без сознания.       Опустив руку в карман, я достаю арахис, раздавливаю скорлупу, рассеянно размышляя о том, какие же у капитана могут быть тайны.       То, что у него черная кровь и он в ужасе от ее вида, не может быть простым совпадением.       — Не двигайся, — приказываю я его бесчувственному телу и направляюсь в таверну.       В этот поздний час в заведении почти пусто. Я нахожу хозяйку, которая вытирает столы.       — Мы закрыты, — объявляет она, прежде чем поднять глаза. — О. Это вы.       — Это я.       Я захожу за стойку и наливаю себе бокал вина фейри. Сладость расцветает на моем языке, приятно смешиваясь с соленым вкусом спермы капитана.       — Мне нужны иголка с ниткой и несколько полосок ткани, если они у тебя есть, — сообщаю я Миллс.       Она наблюдает за мной с настороженной отстраненностью того, кто знаком с такими, как я.       — Если вам нужно что-то починить, можете оставить одежду у меня и…       — Починка иного рода.       Она выпрямляется, мокрая тряпка зажата в пальцах.       — Понимаю. Ваш друг? Капитан?       Я киваю, и этот резкое движение выводит меня из себя.       — Я не могу ждать всю ночь напролет.       — Разумеется. Извини, Джеб…       Я обрываю ее.       — Здесь никто не знает меня под этим именем. Никогда его не произноси.       Румянец, заливший ее щеки, растекается по шее, собираясь в ложбинке между грудей.       — Я… я не хотела…       — Принеси все сейчас же, Миллс, пока я не потерял терпение.       Она бросает тряпку в стоящее рядом ведро, и грязная вода выплескивается через край. Она торопливо проходит через вращающуюся дверь в подсобку.       Я закуриваю сигарету, глубоко затягиваюсь, и дым клубится в моих легких.       Слышно, как она роется в ящиках в подсобке. Я расхаживаю по бару, зажав сигарету между пальцами.       У меня начинает болеть голова, и я не понимаю, почему.       У меня не бывает похмелья. У меня никогда не болит голова.       Миллс возвращается с небольшой коробочкой ниток, несколькими иголками разного размера, клубком неровных полосок ткани и стеклянной баночкой красной мази.       — Намажь его мазью после того, как зашьешь рану.       — Магия или природа? — спрашиваю я.       — Магия.       — Какого рода?       Она постукивает по красному сердцу, пришитому к ее платью. Каста Красной масти. То, что я не заметил этого раньше, говорит о том, насколько я был рассеян.       Конечно возникает вопрос: что она делает так далеко от дома?       Но это не моя проблема. Это не моя забота.       — Спасибо. — Я протягиваю ей один из своих слитков золота фейри. Ее глаза округляются, но она не возвращает слиток.       — Не беспокой нас, — говорю я.       Она быстро кивает мне, и я выскальзываю через заднюю дверь.

***

             Когда я возвращаюсь в комнату, капитан все еще без сознания.       Я докуриваю сигарету и бросаю окурок в стоящий рядом стакан с ромом. Зажженный конец шипит и гаснет.       На столе я раскладываю предметы, которые дала мне Миллс, и нахожу иглу нужного размера. Мне не привыкать зашивать раны. Мы с Вейном накладывали друг на друга швы чаще, чем мне хотелось бы признавать. Те, кто мы есть по природе, мы всегда быстро выздоравливали, но, если рану зашить, время заживления сокращалось наполовину, а у нас всегда было мало времени в Амбредже Даркленда.       Тик-так. Тик-так.       Теперь кажется, с тех пор когда мы с моим младшим братом правили темной стороной города, прошло так много времени.       Иногда я подумываю о том, чтобы вернуться, просто чтобы посмотреть, насколько все изменилось.       Размышляя об этом, я вспоминаю про камень, висящий у меня на шее. Подарок от моего младшего брата, который до сих пор излучает тепло. Тень смерти Даркленда. Нет дара более ценного и могущественного, чем этот.       Вернись я на свой родной остров, я мог бы править им, используя силу Тени. И все же я здесь, на чужом острове, с мужчиной, который ненавидит меня так же сильно, как и желает, в поисках женщины, которая отвергла меня. И ради чего? Чтобы доказать свою правоту? Кому?       Я придвигаю стул к кровати и ставлю на стол жестяную банку с иголкой и ниткой внутри.       Наклонившись, я бью капитана ладонью по лицу, и он резко садится.       — Не смотри вниз, — приказываю я ему.       Он почти бросает туда взгляд, пока не вспоминает произошедшее, пока не видит серьезное выражение на моем лице.       — Я сейчас заштопаю тебя. Я чиркаю зажигалкой и подношу иглу к огню. — Ты заткнешься на хрен и дашь мне это сделать. Понятно, капитан?       Он облизывает губы и откидывается на подушки, бледный и вспотевший.       — Понятно, — говорит он хрипловатым голосом, растягивая слова.       Сначала я протираю рану чистой тряпкой, брызгаю на нее ромом, и капитан шипит от боли.       Ткань становится черной. Я бросаю ее на пол, с глаз долой.       Я готовлю иглу, продеваю нитку в ушко и завязываю конец аккуратным узелком.       — Почему ты ненавидишь вид собственной крови? — спрашиваю я его, зажимая рану большим и указательным пальцами, отчего он морщится.       — Это долгая история.       — Сократи ее.       Я вонзаю в него иглу, и он стискивает зубы, вцепившись руками в простыни.       — Мой отец, — произносит он на выдохе, когда игла пронзает его плоть. — Он застукал меня… — Он сглатывает и переводит дыхание. — Он застукал меня со служанкой. Он сказал, что я позорю его, что я пятнаю его репутацию тем, что развлекаюсь с прислугой.       Я провожу иглу обратно, и он останавливается, делает глубокий вдох и задерживает дыхание, пока я не закончу еще один стежок.       — Потом он отвел меня к женщине. Мы называли ее Лесной ведьмой. Она знала магию и практиковала ее в то время, когда людей могли повесить просто за выращивание каких-нибудь целебных трав. Но командор Уильям Х. Крюк был не против использовать магию, если это решало его проблему.       Капитан расслабляется, когда я заканчиваю еще стежок. Я останавливаюсь, давая ему передышку.       — Он велел ведьме показать мне мои грехи. Я почти ничего не помню из того, что произошло потом. Она порезала меня, потом напоила чаем, который был ужасен на вкус, и я помню, как проснулся дома, в своей постели. Я подумал, что это был сон, и на какое-то время забыл об этом. Пока я снова не вызвал неудовольствие своего отца. Тогда он порезал мне лицо и показал мне мое отражение в зеркале.       Он закрывает глаза, напряжение проступает в тонких морщинках вокруг них.        — У меня была черная кровь. Я думал, это чума.       Он смеется над этой нелепостью.       — Он сказал мне: «Твои грехи навсегда оставят после себя пятно, мальчик. Ты что, ничего не можешь сделать правильно? Дурные манеры. Очень дурные манеры».       Когда его глаза стекленеют от воспоминаний, я снова вгоняю иглу, и он чертыхается, отшатываясь.       — Значит, ты истекаешь черной кровью, когда делаешь что-то дурное. Так? — спрашиваю я.       Он шумно выдыхает через нос.       — Да, именно так.       — Ты когда-нибудь резал себя, когда делал что-то хорошее? — Я делаю последний стежок, завязываю нить и перекусываю ее, чтобы укоротить концы. — Было бы любопытно, не так ли? Увидеть, какого цвета у тебя будет кровь.       Его взгляд встречается с моим. Он ничего не говорит, но я все равно их слышу, эти слова.       Он никогда не делал ничего такого, что мог бы счесть хорошим. Он никогда не делал ничего такого, что, по его мнению, одобрил бы его отец.       Это у нас с ним общее.       Мой отец разочаровался во мне с самого момента моего рождения. Я все еще ношу это напоминание в своем настоящем имени.       Отложив иглу в сторону, я открываю стеклянную баночку с алой мазью. Она сладко пахнет корицей и анисом, но я думаю, что это всего лишь иллюзия. Волшебные мази обычно пахнут серными болотами.       Миллс явно более могущественна, чем я предполагал.       Погрузив пальцы внутрь склянки, я набираю щедрую порцию мази и накладываю ее на рану.       Капитан снова рычит от боли.       — Что это?       — Это поможет предотвратить инфекцию.       Когда рана покрыта мазью достаточно, я жестом пальцев подзываю его.       — Вставай.       С тяжелым вздохом он спускает ноги с кровати, двигаясь медленно, стараясь не смотреть на рану. Кровотечение остановилось, но, возможно, он проявляет осторожность.       Я беру кусок чистой ткани и оборачиваю его вокруг его туловища, закрывая рану. Мы в нескольких дюймах друг от друга, так что я легко слышу, как меняется его дыхание, как воздух застревает у него в горле. Я только что отсосал у него, но он все еще боится меня. Как будто мои зубы на его шее в какой-то степени опаснее, чем мои зубы на его члене.       Когда рана должным образом перевязана, я приказываю ему лечь обратно, и он, морщась от боли, поудобнее устраивается на матрасе, пытаясь положить подушку между собой и изголовьем кровати. Я помогаю ему только для того, чтобы положить конец его и моим страданиям.       — Никаких резких движений, — предупреждаю я его. — Или ты рискуешь порвать швы.       — Я знаю, — рычит он.       Я наливаю ему стакан рома. Он принимает его с радостью и быстро проглатывает спиртное.       Он держит пустой стакан в руке, балансируя донышком на тонком стеганом одеяле, свисающем между его бедер.       Сомнение прокрадывается в мягкие черты его лица, как послеполуденная тень, удлиняющаяся с приближением вечера.       Он задается вопросом, сбылось ли мое обещание, изменило ли его каким-то образом то, что он сделал.       Я редко когда не могу найти слов, но сейчас мне нечего ему сказать, ничего утешительного.       Я поглощаю. Я не нянчусь.       — И что теперь? — наконец осмеливается спросить он.       Я падаю на стул у стола.       — А теперь отдохни.       — Но Венди…       — Она здесь уже очень давно. Еще несколько часов ничего не решают.       Его плечи расслабляются, и он еще глубже зарывается в подушку.       — Ты думал о том, что скажешь ей, когда увидишь в первый раз?       — Не особо, — признаюсь я. — А ты?       Он кивает.        — «Мне жаль».       Я откидываюсь на спинку стула и скрещиваю ноги у лодыжек.       — Если она хоть немного похожа на ту девушку, которую мы знали прежде, она использует твои извинения как козырь, вытаскивая его из рукава, когда ей это больше всего нужно.       Венди Дарлинг никогда не была такой невинной, какой притворялась. Это мне больше всего в ней и нравилось.       Капитан ставит пустой стакан на прикроватный столик.        — А что, если она велит нам отправиться на хер?       Я вижу, что он хочет пошутить, но даже я, Пожиратель Людей, слышу этот легкий шепоток тревоги.       — Что будет? Я думаю, уж на пути туда мы с тобой вполне способны поддержать друг друга.       Его ноздри раздуваются, когда он представляет себе все, что мы могли бы вытворять, но потом он вспоминает себя, вспоминает, кто мы такие, и спрашивает:       — Что мы делаем, Рок?       Я в первый раз слышу, как он называет меня по имени. По крайней мере, по имени, которое он знает.       — Ты о чем? — уточняю я, потому что больше всего на свете мне нравится ставить людей в неловкое положение.       Он бросает на меня испепеляющий взгляд.       — Не будь таким упрямым.       — Ты бы предпочел, чтобы я был покладистым?       Он закатывает глаза.       Я вздыхаю.       — Что мы делаем, капитан? — повторяю я. — Мы просто развлекаемся. Ничего больше. Ничего меньше.       Когда я вижу боль на его лице, я почти беру свои слова обратно. Но не могу же я, в самом деле, позволять капитанам пиратов влюбляться в меня, верно?       Особенно таким красивым, как капитан Крюк.       Он похож на нежный десерт из Плежерленда. Предназначенный для того, чтобы его желали. Предназначенный для того, чтобы превратить человека в обжору. Желать его все больше, и больше, и больше. Как вино фейри, очень редко можно остановиться только на одном бокале.       Он элегантен и утончен, как слоеное тесто. Соблазнительный и острый, как лимонный пирог.       Если я не буду осторожен, то могу обнаружить, что жажду ощутить вкус капитана на кончике языка.       Желаю все больше, и больше, и больше.       Я встаю. Капитан следит за моими движениями, и беспокойство, которое я слышал ранее, теперь отражается в его глазах и складке между темными бровями.       — Куда ты направляешься?       — На прогулку, — отвечаю я и достаю свои карманные часы, проверяя время. — Мне нужно перекусить.       На его щеках проступает румянец, но в его взгляде происходит борьба. Если он и хочет что-то сказать, то предпочитает промолчать.       У меня еще несколько часов до момента, когда мне понадобится кровь, чтобы не дать зверю завладеть мной, но если я останусь здесь еще ненадолго, то, возможно, мне придется вонзить зубы в капитана.       А этого нельзя допустить.       Это было бы нехорошо для нас обоих.       — Не нарывайся на слишком большие неприятности, — просит он.       Я улыбаюсь ему, показывая все свои зубы.       — Но, капитан, это именно то, что у меня отлично получается.