Над бездной

— Эйми Дазай приветствует босса. Она старалась говорить бодро. И уверенно – о смелости речи теперь не шло, но всё-таки нужно было хоть как-то держать лицо. — Вставай, вставай, — Мори улыбнулся её низкому, неупрямому поклону. — Докладывай. Скрипя зубами, Эйми с трудом поднялась с пола, думая, что и как должна сейчас сказать. А сказать нужно было правильно. Знал Мори или не знал – это было основным вопросом. Отталкиваясь от этого, она и должна была принимать решение. Но лицо Огая (как и всегда, впрочем) было совершенно непроницаемым. — Бандиты, босс. Дело нехитрое. Повздорили с нашими из-за какого-то пустяка, подрались. А потом месть. — Я слышал, что на вас напали. — Слышали, Мори-сан? — Эйми решила уточнить — и подошла ближе. — Или знали? Мне вы не доверяете — справедливо, ничего сказать не могу. За что над Гин так издеваетесь? Они ведь серьезно хотели — и могли! — нас убить! — Если бы они справились, — усмехнулся Мори, — то мои деньги уходят впустую. Не в обиду тебе, Эйми, будет сказано, — добавил он. А Ямада осознавала, что понимает, но при том не хочет оправдывать этих действий. «Могли убить» – словосочетание громкое даже для одной только Гин. Но неприятно от этого было не меньше: в той реальности, где пуля в лоб и без того может в любой момент прилететь, рисковать по пустякам не хотелось совсем. В конце концов не один и даже не два великих героя умерли от какой-то нелепости. И Эйми Ямаде таким «героем» – «антигероем» усмехалась она – быть не прельщало. — Люди у вас уходят в пустую, босс. Люди, которые могут стать вашей силой. Мори рассмеялся искренне, но девушка в его эмоцию не поверила. Как не верила теперь ни во что хорошее, что могло с ней происходить. — Я пойду. — Где ты была, Эйми? И она замерла, так и оставшись стоять спиной к нему. Медленно развернулась на месте, выпрямилась. Нахмурилась, вновь попытавшись найти в его лице или позе хоть что-то, что могло бы стать для неё спасительной соломинкой. Тщетно. — Это очень опасные люди, босс. Хуже правительства и хуже Ищеек. Гин всё же успела доложить — вспыхнуло в мыслях, и Эйми осуждать еë не могла. В конце концов они не были друзьями и не обязаны были друг друга прикрывать. А Мори этого и хотел не допустить — появись у неë товарищи, разговор бы шëл совсем по-другому, она бы перестала быть собакой на привязи. — Где ты была? Девушка отрицательно покачала головой, но впервые в жизни не дрогнула от такой его интонации. — Можете меня расстрелять, — она нахмурилась. — Или в подвал отправить. Но этого я не стану говорить. — Идея хорошая. — Тогда повинуюсь. — Стоять. И она снова остолбенела, не в силах сдвинуться или даже вздохнуть нормально. В голове возникла картинка: часто такое состояние изображали настоящим клише — испуганный человек, руки и ноги которого обвила змея. Глупость страшная. — Ты стала наглой, — уже сурово сказал Мори, и Эйми поняла, что никогда не видела его по-настоящему злым. Он и сейчас таковым не был, но бояться его от этого она не переставала. — Или, быть может, думаешь, что я шучу. Не шутите, хотелось сказать — я чувствую. Для неё страшен был не столько сам Мори, сколько люди, подчинявшиеся каждому его слову. Бесчисленное множество людей, засевших во всех углах этого города. И выстоять одной против всех них да ещё и против правительства в придачу – вот это было неосуществимо. Но... Эйми Ямада всю жизнь, сколько себя помнила, была очень упёртым человеком. Всегда внимательно выслушивала своего оппонента, думала и поступала по-своему. Она не считала, что каждого нужно уважать по праву рождения, и к себе такого отношения не ждала. Более всего веря в действенность грубой силы, Эйми стремилась обеспечить полную свою безопасность, а потому была осторожна и силу свою, как бы ни презирала, использовала уверено и полагалась на неë полностью. Тяжёлый вздох. Не дожидаясь позволения, она опустилась на ручку кресла и уставилась в стену за столом Огая. — Я не знаю с чего начать, босс, — неуверенно попыталась она. — И не думаю, что могу начать здесь. Всё так запуталось, — девушка улыбнулась обречённо и совсем безрадостно. — Боюсь, вы посчитаете меня сумасшедшей. Она вдруг выпрямилась, резко развернувшись к двери и замолчала. Показалось – быть может, только показалось, — что в этот момент кто-то начал спешно оттуда уходить. Она напряглась, и меланхолия, так явно слышимая в её словах ещё мгновение назад, исчезла бесследно, не оставляя даже намёка. — Да, вы не шутите, босс. И я шутить не привыкла. Говорить не стану – здесь и у стен есть уши. Как оказалось. И она слабо мотнула головой в сторону двери. Мори, всё это время смотревший на неё выжидающе, кажется, суть замечания понял и, не дождавшись новых объясняющих реплик, заговорил сам. — Ты хочешь сказать, — голос вкрадчивый и ему очень свойственный: понять верит он или нет не получалось, — что в Мафии завелась крыса? — Да не просто хочу, — произнесла громко, вскинув голову. — Я прямым текстом это говорю. — Интересно, — лукаво улыбнулся он. — Крыса, появившаяся сразу после твоего прихода. Огай скосил на неё глаза, но занятной реакции не дождался. Эйми Ямада была напряжена, но всё-таки напугана не настолько, чтобы утратить способность анализировать ситуацию и рассуждать здраво. — Думаете, что я на себя намекаю? Безосновательно, босс, — она пожала плечами. — Была бы это я, стоило ли тогда так заморачиваться? Оборона Эйми трещала по швам, рушилась, даря возможность наносить удары один за другим. Нужно было латать дыры. Быстро. — Ты девочка неглупая, но почему-то до сих пор считаешь, что детские выходки должны всегда сходить тебе с рук, — отметил он. — Решила жить как Дазай? Так не мне тебе напоминать, что ты не он и никогда не сможешь им стать. Она понимала, что, по сути, в чём-то Мори прав: как минимум в том, что она всегда считала, хотела считать, себя особенно защищённой. Заговорил, наконец, молчавший до этого и сидевший в лёгком напряжении Кагуцути. Хмыкнув, он в привычной для себя манере вдруг выкрикнул, махнув рукой и разозлившись не на шутку. — Давай убьём его. Он меня раздражает. И Эйми тут же почувствовала некоторое облегчение. Ей всегда было проще, переносить всё, находясь рядом с кем-то – с человеком или Богом уже довольно второстепенно. И пусть она не была идеальным существом, но всë же оставалась под защитой этого самого Бога — вот такого, взбалмошного, почти лишённого силы, но всё ещё настоящего, находящегося рядом. Страх перед Мори-саном и Портовой мафией — нечтом земным-понятным — прошёл как-то сам по себе с приходом Кагуцути. «Никогда не думала, что скажу это, но я рада тебя слышать». — Эй! — Предатель! — произнесла Эйми по слогам, будто смакуя новое, неизвестное ранее слово. — С вашей стороны это звучит как великое одолжение. Впрочем, так ли важно, как я умру: сдохну ли в подворотне или от того, что мне челюсть сломают? Это было перебором, но заговоривший в разуме Кагуцути никогда особо выражений не выбирал и исправлять его – их общую – ошибку было уже поздно. Эйми закусила губу, а Мори нахмурился. — Может, твоя заслуга в том, что судьба к тебе так благосклонна, но не смей этим злоупотреблять. Всё однажды заканчивалось, она это знала — и снисходительность судьбы в том числе. — Думается мне, — она замялась, вновь подняв на него взгляд, — что вы должны понять меня. Я живу своими друзьями так же, как вы живёте Мафией. И другую судьбу я выбрать не могу. Мори, кажется, не то обрадовался, не то удивился. — Не должен, — он замолчал, также как и она. — Хотя, к твоему счастью, понимаю. Но в этот мир, — он обвёл свой просторный кабинет взглядом, — друзей тащить чревато для обеих сторон. Ты пыталась укольнуть меня тем, что я не ценю Гин, а сама подвергаешь такой опасности близких? — И в этом наше главное отличие Мори-сан. У вас есть выбор, а у меня его нет. — Логически оптимальное решение существует всегда, ты и сама это понимаешь. И выбор тоже. — Разумеется, — она улыбнулась ему, теперь уже явно ощущая, что опасность миновала. — Просто для кого-то это «приготовить на ужин картошку или рис», а для кого-то «умереть сегодня или завтра». И верное решение… Кто об этом судит? Любой, даже самый хороший ход, может быть одинаково правильным и неправильным. И это уже вы, как лидер могущественной организации, знаете гораздо лучше, чем я. Просто игнорируете. Она снова выдохнула, смотря на него в упор. Сейчас почему-то даже казалось, что не такой уж Мори Огай и неприятный. Он чем-то отдалённо напоминал директора Фукудзаву, только был чуть менее порядочным, чуть менее надёжным, чуть менее добрым, чуть менее… «Нет, — одёрнула себя Эйми. — Не напоминает он директора. Ни капельки». Но всё-таки хотелось верить. — Тебя что-то беспокоит? Этот вопрос стал самым неожиданным, и она даже удивления скрыть не смогла. Эйми Дазай и Мори Огай, казалось, были на слишком разных уровнях, чтобы в их разговоре когда-нибудь прозвучало нечто подобное. — Помимо шпиона… Я думаю об устройстве Портовой мафии. На самом деле она обитала в его кабинете почти безвылазно и чувствовала себя цепным псом. Шаг вправо, шаг влево — расстрел. От истины такое представление было недалеко. — И к чему тебя привели эти рассуждения? Тема разговора сменилась стремительно, слишком стремительно. Эйми понимала, что это точно не к добру, но выяснять отношения сейчас казалось ещё более плохой идеей. И она заочно соглашалась на все его правила. — Дело плохо, Мори-сан. Проведя в Мафии всего неделю, прошерстив архивы, Эйми сделала очевидный и неутешительный вывод — эта организация представала могущественной в мирное время, но почти беспомощной в военное. Исполнители были сильными поодиночке, но ни разу не работали вместе, не знали друг друга, а значит могли и дня не продержаться против действительно сильного противника. — Твой вердикт? — лёгкая улыбка. — Командная работа — нуль, — она повела рукой вправо, — разведка — нуль, — влево, — финансы — десять из десяти, сила — пять с половиной (за счёт бешеной разницы между исполкомом и рядовыми, без первых — дай Бог двоечка). Итого, на выходе имеем слабую четвëрку. — Интересное мнение. — Я боюсь, что оно объективное. Мори улыбался как-то осуждающе и довольно одновременно. Эйми, не желая того, говорила то, что ему и нужно было услышать. — Что предлагаешь? — Хотя бы разобраться с исполнителями. Чтобы они не поубивали друг друга ненароком, находясь рядом. Но произнесённые слова становились оковами. А Эйми, чувствовавшая это, всё же продолжала настаивать: казалось, что в этом вопросе она должна добиться своего, чего бы оно ни стоило. От решения Мори Огая в очередной раз зависели её шансы на выживание. И она впервые за время всего разговора смотрела на него неотступно, будто прожигая взглядом и даже почти не моргая. Но он ничего не ответил. И только разрешил уйти, наказав напоследок не игнорировать его советы. Выход из кабинета — свобода, свобода. — Зря ушла, — шептал Кагуцути навязчиво. — Почему не дожала? — «Дожала», — нервно усмехнувшись, скривилась Эйми, понимая, что настаивать ещё больше просто некуда, — это меня там чуть не дожали. Или мне напомнить, в каком я положении? — Ведешь себя, как девчонка на побегушках. — Браво! — она уже почти смеялась. — Я она и есть, право же! А ты снова не заметил. — Дурёха, — ей казалось, что Кагуцути даже презрительно хмыкнул. — Столько возможностей пропадает...

Столько...

И правда — жизнь проходит в вечной погоне за призраком.

Возможностей...

Эхо гремит в ушах.

Пропадает...

Она сильна и беспомощна, и всё ещё, кажется, ждёт конца, который бы произошёл сам по себе. — Кагуцути… — Говори, — обречённый выдох. — Чую же: что-то задумала. Заинтересован, Бог всемогущий. — Как мне можно всё исправить? — Убить этого для начала? — задумчивый ответ. — А потом как карта ляжет. — Да нет, — отмахнулась Эйми — почти физически: провела рукой по воздуху, словно оправдываясь перед человеком. — По-другому исправить. Кагуцути замолчал — и вдруг зашёлся громом-хохотом. — Что — исправить? «Ты — и исправить?» — слышалось между словами. И вдруг Эйми поняла ясно, окончательно, так, как раньше отчего-то не могла понять: отвечать придётся за всё. За всю свою самоуверенность, за ошибки, за безрассудство порою, за желание сбежать — и за своё возвращение. И Дазай, тенью ходящий рядом мудрец, вряд ли ей чем-то поможет. — Пойдём домой, — сказала она больше себе, чем Кагуцути. — Чтобы исправлять не пришлось весь сегодняшний день.

***

Свой дом — ужас, иначе не описать — она не узнала. В Йокогаме ей пришлось тесниться — не общежитие университета, конечно, но и не богатый родительский дом; тихое, уютное местечко, в котором всё равно приходилось разве что ночевать. Но сейчас своим видом оно приводило в шок. Эйми не на шутку перепугалась, увидев приоткрытую дверь. Замерев перед ней, она уже как-то на автомате потянулась к ремню. Но оружия не было. — Исчадие ада, — позвала тихо, нерешительно взявшись за ручку и медленно толкая дверь. «Если кто-то есть, — лихорадочная мысль. — Убивать нельзя. Полицию вызывать нельзя. А если кто-то выпрыгнет из-за угла?..» — Не выскочит никто, — встрял Кагуцути. — Но даже если выскочит — дашь отпор. Ты что, в первом классе что ли? Она вздохнула. Бардак во всегда прибранной прихожей; однако, чем дальше, тем хуже — и тем страшнее ей становилось. По квартире, которая всегда радушно принимала её после тяжёлого дня, она передвигалась с трудом, на носочках, просчитывая каждый шаг и каждую скрипящую половицу. Уничтожено было всё: перевёрнута и разодрана мебель, порванны обои и даже в стенах пробиты дырки. Это Эйми поразило настолько, что о своих недавних опасениях она и думать забыла. Впрочем, слова брата девушка вспомнила быстро и всё сошлось моментально.

«Если хочешь спрятать что-то – никогда не прячь в том, что можно сдвинуть с места».

— Отсюда и дыры в стенах. Перевёрнутый книжный шкаф, казалось, беззубо улыбался этим словам — и Эйми почти что сделалось дурно. Но сил уйти, выбежать отсюда она в себе не нашла. Стоя посреди хаоса, который ещё утром был её квартирой, её вещами, она только судорожно дышала, продолжая тупо смотреть в одну точку немигающими глазами. Она вдруг наклонилась, подняв с пола раскрытый на середине дневник – детскую тетрадь в голубой обложке. Минуты три смотрела в него, не читая того, что было там написано, и села — не убрав вещей под собой, просто плюхнулась на пол, оперевшись спиной на стену.

Детский, корявый почерк — и ей понятны лишь последние слова и дата.

«29 мая …я назвала это общими словами, но не смогла описать эти ощушения. Скажу одно: очень сложно».

Перевернуть страницу тяжело — и стыд охватывает с новой силой.

«2 августа Сегодня снова посоветовали не быть белой вороной. Не знаю уж. Кажется, я никогда не буду похожа на людей своего окружения. Я знаю цену себе, никогда не позволяю оскорблять себя…»

— Нет, не могу, — мрачно говорит Эйми самой себе. Но буквы постепенно расплываются. И она всё-таки переворачивает.

«6 августа Не останавливайся и борись. Без этого ничего не будет».

— Ох.

И в мыслях: «А что же в это время было?»

«13 октября Силы кончились. Весь ужас человека в том, что он смеётся над несмешным, над правдой – над чем угодно. Но никогда не смеётся над собой. Иногда задумываюсь над тем, родится ли когда-нибудь человек, который не будет меня раздражать. Задумываюсь, рассуждаю. Нет, не родится».

Страницы бегут дальше, дальше, и Эйми, сгорая со стыда, продолжает читать. В ней просыпается и отчаяние, и сострадание к себе маленькой: она ведь, та Эйми, считала себя действительно очень умной. Интересно, года через два как она взглянет на себя нынешнюю? Если проживёт столько, конечно. Наверное, со смехом да и только.

«26 сентября Продолжая изливать сюда эмоции, для начала поздороваюсь – давненько я сюда не залетала. Ну, о переменах. Их немного. Мама с папой остались в Иркутске, я вернулась в Японию и поступила в школу. Не завалить бы экзамены. Китайский учить я продолжаю, хотя ладно, кого я обманываю… Проехали. Появились новые знакомые, но они мне не нравятся совершенно. Нет, настоящих друзей у меня никогда больше не появится – лучше Лены никого не будет».

Россия. Лёгкое и светлое время, после которого началось что-то страшное.

«29 августа Встретила брата. Кажется, что-то в моей жизни изменится».

Не сдерживаясь, Эйми откладывает тетрадь и заходится рыданиями. Сколько надежд было у этой юной особы!

«1 сентября С братом так ни разу и не заговорила. Он пугает меня. Мама с папой пока ничего не знают – не хочу их огорчать. Пусть время покажет. А ещё мне стали сниться странные сны. В них иногда девочки, иногда мальчики, будто бы живут разными жизнями. И – не знаю почему – но мне кажется, что это всё «я». Что-то фантазия моя разыгралась. 4 сентября Слышу голоса в голове. Устала, наверное. 2 ноября Брат стал благосклоннее ко мне. Ну, во всяком случае общаемся мы лучше и относительно регулярно. Я, кажется, всё-таки очень его люблю. Не знаю, чем ещё можно объяснить моё желание заботиться о нём. Мне страшно, я не хочу, чтобы он оставлял меня. 3 января Опять по новой… Доканывает школа, доканывают люди, бесит всё вокруг. Почему они считают, что имеют право выливать на меня свою агрессию? Почему они говорят, что не выдерживают? А я, по-вашему, выдерживаю? Почему вы считаете, что можете вещать мне о своих проблемах примерно постоянно? И почему вы не хотите понять, что раздражаете меня так сильно, что телефон об стену разбить охота? 5 января Брат преступник, теперь я точно в этом убедилась. И кажется, он пытается втянуть меня в это. Он меня не любит. И это я тоже теперь понимаю очень отчётливо. Хочу к маме, но он не отпускает меня. Сегодня он запер меня в квартире – сказал, что случайно, а я не верю, но почему-то даже не пытаюсь убежать… 28 февраля Это невыносимо. «Эйми Ямады» снятся мне каждую ночь. Они умирают, потом снова появляются, убивают Осаму Дазая, любят каких-то чужих, незнакомых мне людей. Я не понимаю, что происходит, это уже не похоже на обычную фантазию. А вчера со мной впервые за долгое время вновь заговорило Исчадие ада. 19 июня Кажется, я всё же схожу с ума. Либо, если повезло, я просто умею видеть будущее. Люди из моих снов существуют в полном составе… 8 марта Всё-таки схожу с ума… Вооруженное Детективное Агентство тоже существует… Помогите. Пожалуйста». Эйми снова читала, не отрываясь, покрываясь мурашками. Как? Как выдержала та маленькая девочка, если даже сейчас ей страшно невыносимо? Эти сны, эти проклятые сны, они были уже тогда, она уже тогда считала себя сначала экстрасенсом, а потом чуть ли не сумасшедшей. И это сочеталось с попытками выжить под покровительством брата. Со школой, с внезапным безразличием родителей, с Мафией… Кагуцути голос не подавал: Эйми решила, что он счёл нужным не высовываться в этот момент. «Планы на жизнь: 1) Собрать большую библиотеку 2) Съездить на рыбалку 3) Поехать на Байкал 4) Погулять по Санкт-Петербургу в белую ночь 5) Сдать экзамен по французскому на максимум 6) Выучить китайский 7) Снова поехать на Байкал 8) Купить дом возле воды 9) Научиться плавать на байдарке» — О, Эйми… Ей бы хотелось обнять этого ребёнка. И, может, разочаровать в самой себе, в том, что планы эти не были осуществлены. А будут ли? Сможет ли она? Вытирая слёзы запястьем, Эйми стояла над окном и сжигала листок один за другим. Канули в прошлое её школьные будни и молчаливые насмешки; позабытые родители и старые друзья; Россия, любимая и большая; сны, сны, сны и брат — и планы, которым не суждено было сбыться. Прощай, та Эйми, что считала себя умной. Прощай, Эйми, что ставила всё на удачу. Прощай, Эйми, пострадавшая. Хотелось бы, чтобы будущая Эйми не думала о тебе так же, верно? Прошлого больше не было и быть не могло. И это давало ей некоторую отсрочку. Она, заперев дверь, ринулась по лестнице вниз, на улицу — к воздуху, к возможности отдышаться, к возможности обмануться и снова почувствовать себя в безопасности — не одной в запертом помещении. Она стояла, оперевшись на колени, и смотрела невидящим взглядом в асфальт, расплывавшийся неясным серым пятном.

Кто?

Впрочем, многие варианты ответа пришли на ум сразу — и было больно понимать, что, по сути, её аферу могли раскрыть. Да, она сотрудница Портовой мафии, и быть может, ей дадут ещё немного времени, но хватит ли этого? Хотелось забыть о том, что творилось там, наверху. Но возвратиться в квартиру бы всё равно пришлось. Рано или поздно. — Потом, — успокоила себя вслух Эйми, — потом. Ей вспомнилось, как уже однажды пришлось чувствовать себя не в безопасности у себя дома — в далёком детстве, когда она, припечатанная к стенке от страха, тряслась перед неизвестными людьми — хоть и пыталась выглядеть стойко. Как ей полагалось. И сейчас: будь она не одна, наверняка бы сохранила лицо, но наедине с собой она позволила себе испугаться, заполнить глаза слезами — отчаяния, тревоги — и убежать. Потому что –Эйми знала – никто не осудит тебя, когда ты плачешь в одиночестве. Смелой быть нужно и важно, но ей удавалось не всегда. Ямада шла по набережной и молча разглядывала море и пристань; люди спешили туда-сюда, и она наконец потерялась в толпе, растворилась там вместе со своим удивлением. Присев на край пристани, свесила ноги в воду и помотала головой, снимая напряжение. Здесь когда-то ловил её Куникида-сан, отчитывал всегда одинаково – громко и, казалось, яростно, но совсем не зло. Почему-то только сейчас она поняла, как сильно любила сенсея. Так сильно, что, наверное, могла назвать его самым надёжным человеком в своём окружении. А каким был директор? Она попыталась вспомнить и с ужасом поняла, что лицо его в подсознании расплывается, помотала головой – нет, нельзя, нельзя. Она хорошо его помнила, хорошо, иначе и быть не могло. Вот она впервые приходит в Агентство, вот кланяется, не улыбаясь, говоря тихо и обречённо. Что она тогда сказала? Кажется что-то о том, что она поймёт, если они откажутся, что она неуравновешенный псих, за которым охотится Портовая мафия, что помыслы её не чисты. Что тогда ответил директор? Что всё нормально? Или это Рампо-сан сказал? Этого она почему-то совсем не помнила. Затмило всё то, как гладили её по голове. Не впервые в жизни, но после мамы этого не делал никто. А плакала ли она тогда? Это тоже почему-то забылось. Эйми попыталась было вспомнить, но не смогла – в голову полез образ разгромленной квартиры. Идти домой не хотелось; вспоминать о том, с чем связан погром — тоже. Вдруг из мыслей её выдернул чей-то голос. Говорил, нет, кричал Кагуцути, но его слова Эйми разобрать не смогла. Не успела она и оглянуться, как почувствовала на своём лице обжигающий холод и сырость — попыталась закричать, но горло что-то сдавило. Глаза предательски жгло, во рту оказалась вода — и внутри всё вновь заныло от ужаса и даже обиды.

«Борись!»

Чьи это были слова? Брата? Родителей? Кагуцути? Или, быть может, директора Фукудзавы, который когда-то так в неё верил? За волосы её вытащили — и тут же окунули обратно: закричать не получилось, но задержать дыхание вышло. И это спасло: держали мёртвой хваткой долгие, вечные секунды. Эйми уже не барахталась, как в первый раз, а обмякла и не сопротивлялась. Ждала конца — и не понимала, какого больше. Всё завершилось так же резко, как и началось: её оставили там же, на пристани, абсолютно обессиленную и в гордом одиночестве. Она упала на доски, закрыла лицо руками и лежала неподвижно некоторое время. Сил и желания вставать не было совершено. Но пришлось: солнце, вечернее солнце слепило глаза, и в очередной раз Эйми поразилась, как же просто в этой Йокогаме, в этом маленьком преступном мирке, навредить человеку. Даже в людном месте. И даже не ночью. — Девушка! «Неоригинальное обращение», — успела подумать Эйми, прежде чем к ней подбежал кто-то. Беспокойно носился в подсознании Кагуцути. Её взяли чуть ли не под руки, довели до лавочки и на перебой начали предлагать то скорую, то полицию, то воду, то ещё что-то совершенно бесполезное. Она происходящего совершенно не осознавала – кто эти люди, откуда, что им от неё нужно? И будто бы не топили её ещё секунду назад. Эйми засыпали вопросами, но ответить она почти ничего не могла — заходилась кашлем, махала руками, пыталась от всего отказаться и заверить, что всё хорошо. Её настойчиво пытались успокоить неловко, а она плела какую-то несуразицу про друзей, которые просто неудачно пошутили. Старалась отблагодарить — но тоже с трудом. Горло саднило, в ушах стоял звон. И сквозь звон этот, привычный шум, еле-еле доносились слова. А в глазах затуманенных пылали искры. Люди вскоре всё же разошлись, оставив её одну – мокрую до нитки и всё также плохо осознающую ситуацию. Но обиженную до ужаса. На что? На что-то определённое? Это вряд ли, определить первоисточник бед было трудно. Тогда, быть может, на судьбу? Пожалуй, это было близко. Но вдруг услышала голос Кагуцути – он снова кричал, пытаясь до неё достучаться. Прислушалась, и разобрала наконец.

«Если ты не перестанешь постоянно реветь, тебя не спасет ничто».

— Реветь? — она провела рукой по лицу, но понять не смогла – вода стекала с волос. — Наверное, я и правда плачу. Она подняла голову и встретилась взглядом с девушкой. Та стояла напротив неё, через дорогу, но всё-таки явно наблюдала. Чудо миниатюрное, растерянное, в воздушном белом платье. Эйми снова отчёта себе дать не успела, как улыбнулась и тихо, как заученную мантру произнесла: — Здравствуй, Гин. Но Гин так и не подошла. Только нахмурилась настороженно и отвернулась, удаляясь стремительно. Вернуться домой всё же пришлось. Оставаться на улице в таком состоянии и таком виде было не только неразумно, но и просто опасно. Квартира встретила её гнетущей тишиной и тем же ужасным бардаком. — Вперёд, — приказала Эйми самой себе. Пришлось храбриться. Перевёрнутая мебель, сдвинутые половицы энтузиазма не прибавляли. Эйми присела на пол и оглядела комнату: вывернутые немногочисленные вещи, разбитые горшки и тарелки, хаос и неразбериха. И бумаги — незначительные, простые — раскиданы. Тут нечего было искать и нечего было прятать, но понимала это только она. Замерев напротив единственных перевёрнутых в нормальное положение столов и стульев, Эйми Ямада словно рассудок потеряла на секунду: лезвия от канцелярских ножей лежали на видном месте будто специально и манили необъяснимо. Манили своим чистым и холодным серебряным блеском, своей остротой и простотой, с которой могли бы принести освобождение. Она вздрогнула, испугалась и, отпрянув от стола, чуть было не перецепилась через валявщийся за спиной хлам. Но теперь она, кажется, лучше понимала брата. Эйми билась как об стенку горох. Еë слова -– вполне разумные, основанные на здравом смысле – игнорировались всеми подряд. В Портовой мафии закручивал бесконечный ураган событий. И этот ураган уносил от справедливости быстро и безжалостно. Стремительно… Бороться с ним было бесполезно – так бы решили люди здравомыслящие. Но здравомыслие разумно использовать в обычной жизни, поэтому Эйми Дазай зачастую и от него приходилось отказываться. На работу она пришла в пять утра. Находиться дома было невыносимо: за ночь она перетащила все вещи в кухню и собиралась вызвать бригаду: стоило для начала починить хотя бы пол и стены. С остальным можно было разобраться позже. «Позже» – она усмехалась. Слово обманчиво успокаивало, бессмысленно растягивая резину – вопросы позже не решались. Кабинет брата – место не менее пугающее. Но отчего-то, глядя на стены, в которых существовал и он, Эйми осознавала, что можно хотя бы попытаться что-то изменить. Любила ли она Дазая сейчас? Наверное, любила – брата она отчего-то не могла не любить. Она одёрнула себя: думать об этом теперь было бессмысленно. Подозрительно молчаливым был всю ночь Кагуцути, сейчас же он и вовсе исчез. И мысль «меня оставили все» загорелась особенно ярко. Она открыла дверь и вошла, не поднимая головы. Снова вздохнула – в новый день с новыми силами. И тут же вздрогнула, так и остановившись на пороге – здесь всё было так же, как и дома. — Чёрт… Эйми была похожа на брата: могла не спать и не есть несколько суток, оставаясь здоровой и работоспособной; болела часто, почти постоянно, но не сильно; казалась очевидным ночным жителем. Мори в один из первых же дней сказал, что улыбалась она тоже совсем как Дазай. Не зная плюс это или минус, но, взяв фамилию брата, жила она легко и весело — многие обитатели подпольного мира, с которыми было поручено разобраться, разбегались, услышав лишь то, что рано или поздно объявится в их краях «Дазай». Имя брата работало на неë и за неë. За это она была ему очень благодарна. А ещё, как и у Дазая Осаму, у неё были силы говорить о чём-то в лицо, и были силы скрывать что-то, чего требовали обстоятельства. Уже через три часа она стояла в кабинете Мори-сана с папкой внушительных размеров. — Надумала поговорить? — Если так продолжится дальше, я попросту не смогу работать, — голос резкий и хриплый. — Вот. Возьмите. У меня есть знакомый информатор. Талантливый. Он смог собрать. — Что это? — Достоевский Фёдор. Это имя вам о чём-то говорит? Глаза её, прежде всегда спокойные, изредка хмурые, удивили Мори: они расширились и словно пульсировали от ужаса. Взгляд её трясся, но голос волнения не выдавал, а в глубине глаз было что-то таинственное, знающее, жуткое.

***

Сайгику Дзëно человеком был сильным и уверенным в себе. Не питая иллюзий и ложных надежд, в глазах тех, кто был ниже по положению, он всегда же представал чуть ли ни самим Законом. Впрочем, законы действительно писали самые сильные. Взявшись за дело Агентства с особым, самому себе не до конца понятным, энтузиазмом, он работал чётко и быстро, накрывая преступников одного за другим. Впрочем, было интересно – по своей воле не сдавался пока никто. Он даже восхищался немного: такая отчаянная храбрость, такое желание жить! — Как обстоят дела с Эйми Дазай? — Мы не можем найти её. Возникает чувство, будто её и не существовало никогда. Дзёно усмехался: вот уж, конечно, не существовало. Однако действия её — и в настоящем, и в прошлом — поражали: творя совершенные глупости, она выбивалась из всех неприятностей своими силами. Не смотря на поступки Осаму Дазая, не смотря на обстоятельства. — Мёртвая душа, — сказал тихо, вновь задумавшись. Интуиция его никогда не подводила и, произнеся эти слова, не успев даже сообразить этого, он вдруг почувствовал, что прав. Вокруг периодически происходило что-то странное — пропадала с серверов информация, перерезали их связи со шпионами, нападали на курьеров. За этим стояла группа людей — людей талантливых и умных, ибо, хотя охота за ними шла уже некоторое время, пока не удалось даже численность организации установить. Они действовали осторожно и выверенно, в разных частях страны и исчезали, не оставляя ни следа. Будто бы их действительно не существовало. — Становится всё интереснее. Эйми Дазай могла оказаться куда занимательнее того, что о ней думали. Постоянно находясь в тени своего брата, ранее интереса она не вызывала: в сравнении с Осаму Дазаем и способность, и аналитические способности были вполне обыденными. И Дзёно это поначалу расстроило: Осаму Дазай попался легко до безобразия, а его сестра была глупее, а потому должна была попасться ещё проще. И от этого было невероятно скучно.

Должна была…

Сайгику ошибался редко, а потому сейчас был и удивлён, и рад одновременно. Намечалось что-то действительно забавное. — Какой она человек? Потом он узнал, что об «Эйми Дазай» слышали в Портовой мафии. «Преступник и есть преступник,» — подумал он тогда, но вновь не разочаровался. Девочке не было и двадцати лет, но она, видимо, считывала ситуацию быстро и также принимала решения. Более того, дошёл до него и слух о жуткой, поражающей воображение способности нового портового мафиози, и он снова сразу подумал о ней. — Сайгику Дзёно умён. Способность – еле узнал – пугающая, стоит признать. Впрочем, ты не хуже. При прямом столкновении победишь ты, сомнений нет. Эйми Ямада медленно шла по улице, глядя в ночное небо. Сайгику Дзёно смотрел в это же небо из окна своего кабинета. — Но не расслабляйся слишком сильно. Обмануть его невозможно – знает всё, о чём ты думаешь; всё, что ты чувствуешь. Чтобы обмануть Дзёно, обмануть нужно было себя. Но Эйми Дазай к этому было не привыкать. Впрочем, в то, что шансы на успех есть, уже не верила даже она. — У него нет особых принципов, так что и задумываться он не станет. Мой тебе совет: если столкновения можно избежать — беги. Но бегать она уже порядком устала. Поднимаясь по лестнице и открывая дверь, она непривычно хмурилась. Было во всём происходящем что-то нелогичное, противоречивое. Но понять, что именно пока не получалось. Эйми зашла, прикрыв за собой дверь, и сняла куртку. Замерла, стоя лицом к крючкам и улыбнулась вдруг. — Выходи. Хвоста не было. — Привет. Появилась из пустоты девушка. Эйми, глядя на неё через зеркало, улыбнулась спокойно и уверенно. — Здравствуй, Вера. Я рада видеть тебя. Последние года два мы жили и работали, только догадываясь о том, что есть друг у друга.