Серебряные нити Аверона

      Осенние дожди, которые не прекращались уже с неделю, размыли дороги к городу, и теперь последние несколько миль на пути к Генуе казались воплощением третьего круга Ада. Пару лет назад по настоянию Федериго Марчелло пришлось-таки прочесть «Комедию» одного небезызвестного флорентийского богослова. И теперь он порой ловил себя на мысли, что выискивает в изгибах ветвей деревьев очертания беспощадного Цербера. Впрочем, путник успокаивал себя мыслью, что чревоугодием он уж явно не страдает. Если его и ожидает Ад — то дорога ему давно проложена на второй круг. А значит, если верить книжке Федериго, бояться ему стоит ветра, а вовсе не дождя.       Прошло около года с того момента, как путь торговца из Аверона впервые привёл его к воротам генуэзского поместья, за которыми Марчелло обрёл нечто такое, что раз за разом снова влекло его в этот прибрежный шумный город. Ринальди был здесь ровно в пятый раз. Стараясь не приносить в жертву своей интрижке семейный уклад, он проводил как можно больше времени с Беатриче и Ансальдо. Чувство вины поселилось где-то внутри, чёрной кошкой выцарапывая грудную клетку. Марчелло знал, что предал всех, кому давал клятвы. Изо дня в день он старался откупиться от совести подарками, заботой, вниманием к жене и сыну. И каждый раз заново давал обещание самому себе, что больше никогда не вернётся в Геную. Но тайна оставалась нераскрытой, и безнаказанность снова и снова развязывала руки. В первый же день своего возвращения в Аверон, после знакомства с Аурелией, Марчелло утянул Федериго на разговор в одну из излюбленных ими таверн на окраине.       — Судя по азартному блеску в глазах, поездка прошла интересно, — средний из Мартинелли облокотился на потёртый деревянный стол, приготовившись слушать.       — Мне нужен совет. И, пожалуй, оценка. Ты же знаешь, я никому не доверяю больше, чем тебе.       — Что ты успел натворить? Всё так плохо?       — Я бы не назвал это любовью, но у меня определённо появились чувства.       — Этого следовало ожидать. И что ты собираешься делать?       — Ничего. Буду навещать её время от времени. Беатриче не узнает. Я понимаю, что предаю данную тебе клятву, но…       — Не совсем. Если ты не оставишь жену и сына на произвол судьбы, я сохраню к тебе уважение и дружеское расположение. Но у меня просьба: не рассказывай ничего о ваших встречах. Я не хочу иметь отношение к этой тайне. От меня никто не услышит ни слова о том, что ты сказал, но, знаешь, не прельщает перспектива жить с ощущением, что я не должен проговориться.       — Так ты меня не осуждаешь?       — Нет. Во-первых, как ты и сказал мне однажды, над своими чувствами мы не властны. А во-вторых, я думаю, что никто не смог бы осудить тебя сильнее, чем ты сам.       — Иногда твоя логика кажется мне весьма и весьма странной, — Марчелло улыбнулся, поднимаясь с места и бросая на стол оплату за выпивку. Федериго только усмехнулся в ответ. В тот день Ринальди вернулся домой с ощущением, что его приятель оказался прав: Марчелло с удовольствием принял бы ненависть и презрение всего Аверона, если бы взамен смог вернуть утраченное самоуважение.       Теперь, на подъезде к Генуе, мысли Ринальди путались в смутной тревоге: на этот раз их с Аурелией свидание будет недолгим, а разлука — самой длинной из всех предыдущих. За последний год торговля пошла на спад: Марчелло под прикрытием поездок по делам наведывался в Геную. Связи неплохо работали первое время, но без контроля Ринальди его помощники далеко не всегда принимали взвешенные решения. В какой-то момент Марчелло понял, что в следующем месяце ему придётся делать заём, иначе средств на покупку тканей и дальнейшую транспортировку просто не хватит. В кредиты влезать было опасно, но торговец хранил уверенность, что все проблемы удастся разрешить, наведавшись в ближайшее время в пару городов. По расчётам, в грядущем месяце он сможет закрыть все займы, если в этом — исправит ситуацию с перевозками. Оставалась одна проблема: в Геную вернуться возможности не будет. Придётся объехать Виченцу, Падую и Венецию, а затем направиться прямиком в Аверон. Впрочем, на фоне решённых проблем с финансами эта жертва не казалась такой уж значительной.       — Ты ждала меня? — Марчелло спрыгнул с коня и подбежал к хрупкой завернутой в плащ фигуре, выступившей из стены дождя, — промокла же насквозь… — мужчина заключил Аурелию в объятия, а та только тихо засмеялась ему в плечо:       — Ничего страшного. Я теперь полюбила дождь. За таким ливнем нас никто не увидит.       — Говори тише. Шум воды приглушает голоса, но не маскирует их полностью.       Две фигуры двинулись по пустынной улице, надёжно сокрытые от любопытствующих глаз осенней непогодой. Если бы они могли видеть друг друга в этот момент — заметили бы, что каждый из них готовится сообщить другому какую-то очень важную новость, которая, быть может, изменит в их взаимоотношениях если не всё, то очень многое. Но поток дождя с тяжёлого и мрачного свинцового неба всё не прекращался, и выражение лица спутника распознать становилось невозможно. Минуты две они последовали в молчании. Наконец, Марчелло настроился первым:       — Послушай. Мне нужно будет покинуть тебя на какое-то время. Несколько месяцев. Как только я разберусь с делами и выплачу долги кредиторам — сразу же наведаюсь сюда.       — Всё настолько плохо?       — Нет нужды переживать. Но моё присутствие уже давно требуется в других городах. Я не смогу поддерживать торговлю через один только генуэзский порт. Кредиторы не станут ждать, а лишние проблемы мне не нужны.       — Конечно. Но обещай, что вернёшься, как только сможешь, — голос женщины сквозь шум дождя показался несколько сдавленным, будто она хотела сказать что-то другое, но не посчитала нужным озвучивать роящиеся в голове мысли.       — Разумеется. Клянусь тебе, повода для беспокойства совершенно нет, — Марчелло подбадривающе приобнял спутницу за плечи. Естественно, он списал признаки тревоги Аурелии на волнение по длительной разлуке. Порой излишняя самоуверенность диктовала Ринальди, что мысли окружающих крутятся исключительно вокруг него. В голове торговца и предположения не возникло, что предмет опасений девушки может иметь совершенно иную природу.       Непривычный для этих краёв холод заставил истосковавшихся по встрече влюблённых направиться прямиком в трактир, хозяин которого уже не первый раз сдавал им комнату на пару дней. Трактирщик был из тех, кто за щедрую плату готов притвориться слепым, глухим и немым, дабы тайны свиданий в его заведении никогда не покидали обшарпанных временем стен. Впрочем, сговорчивость хозяина никогда не гарантировала защиты от любопытствующих глаз других постояльцев. На этот раз двое спутников, занятые каждый своими мыслями, не заметили, как разминулись на входе с одинокой фигурой, чьё лицо было скрыто под капюшоном серого шерстяного плаща. Этот человек же, напротив, заинтересовался вошедшими. Судя по секундной заминке и быстрому повороту головы вслед за ними — он узнал и аверонского торговца, и его спутницу. А по тому, как в следующее мгновение взметнулась к капюшону его рука, чтобы понадёжнее скрыть лицо тенью плотной ткани, — человек хотел бы остаться неузнанным. Впрочем, вошедшим не было совершенно никакого дела до этой безымянной фигуры, и они быстро скрылись из виду за поворотом небольшого коридора. Человек в капюшоне резко выдохнул, будто бы сдерживая распирающую изнутри злость, и вышел из трактира, резко захлопнув за собой дверь.

***

      — Не тебе учить меня жизни! Займись своими делами, не лезь в мою семью, — Леонцио изо всех сил старался сохранять спокойствие, но пульсирующая на виске вена давала понять: ещё одно неосторожное слово со стороны собеседника, и маска сдержанной вежливости уступит место открытой ярости.       — С моими делами всё в порядке, в отличие от твоих! Мне глубоко наплевать на твою семью, и ты, твоя жена и твой ребёнок можете катиться к чёрту хоть сейчас. Но пока ты закрываешь глаза на происходящее — ставишь под удар всех нас. Я не позволю тебе порочить честь фамилии Мартинелли, — Ламберто, отхлебнув вина прямо из бутылки, бросил на кресло перед камином свой промокший насквозь серый плащ.       — Мне безразлична и наша честь, и наша фамилия, — голос Леонцио, вероятно, впервые звучал с таким накалом злости по отношению к родному брату, — Думаешь, я совершенно слеп, наивен и не замечаю измен супруги? Не неси чушь. Если в моём доме что-то происходит — будь уверен, это с моего позволения.       — Ты явно помутился рассудком. Что скажут люди? Что наследник аверонского герцога закрывает глаза на прелюбодеяние практически под собственной крышей? Или что настоящим отцом Ульдерико может быть какой-нибудь моряк из порта?       — Заткнись! — Леонцио перешёл на крик, и в следующее мгновение на щеке младшего брата заалел яркий след пощёчины, — Во-первых, Ульдерико — мой сын. До Ринальди у Аурелии не было никаких интрижек. Во-вторых, где было твоё беспокойство о чести семьи, когда ты вместе со мной шлялся по борделям? Или оно вылетает из головы, стоит тебе заприметить женскую юбку?       — Это другое, — юноша потёр ушибленную щёку, но ответил холодно: на драку с братом нарываться в планах не было, — и ты прекрасно всё понимаешь. Верность женщины имеет куда большее значение, чем верность мужчины.       — Если хочешь играть роль хранителя фамильной чести — начни с себя, мой тебе совет. А теперь выметайся и больше не смей поднимать эту тему в моём присутствии, — тон Леонцио тоже обрёл ледяные нотки.       — Ты не мужчина, а бесхребетное земноводное, — Ламберто подхватил с кресла не успевший обсохнуть плащ и накинул его на плечи, — и если однажды ты станешь правителем — ноги моей больше не будет в Авероне, — на этих словах он выскочил из гостиной, захлопнув за собой дверь и не попрощавшись.

***

      К моменту, когда завершился разговор между братьями, едва не приведший их к совсем не шуточной на этот раз дуэли, — прекратился и дождь на улице. Ламберто закинул на седло промокший плащ и вышел из ворот поместья, ведя за собой лошадь. Теперь он уже жалел, что заговорил с Леонцио. Надежда, что брат не знает об измене супруги и разрешит вопрос мирно, запретив Аурелии видеться с Ринальди, не оправдалась. В чём была причина такого равнодушия — Ламберто не знал. Быть может, дело в том, что брак изначально существовал лишь по сговору между семьями. Оба супруга оставались друг для друга не более, чем хорошими знакомыми, по иронии судьбы знатных семей вынужденными сосуществовать в одном доме и завести ребёнка, дабы закрепить союз и представить миру наследника. А может быть, проблема крылась исключительно в характере Леонцио, которого с каждым годом всё меньше интересовала жизнь за границами старинного поместья. Однако таким поистине разъярённым Ламберто видел брата впервые. Младший из Мартинелли решил списать эту неожиданную вспыльчивость на нежелание прислушиваться к совету родственника и оказался не так уж далёк от истины: Леонцио многим пожертвовал, чтобы оказаться как можно дальше от Аверона и своей семьи. Но и здесь, по другую сторону Апеннин, родовая кровь преследовала его, добавляя проблем в размеренную жизнь.       Ламберто вскочил на коня и направил его прочь из города. Разговор с Леонцио мог бы стать последним шансом для аверонского торговца вернуться к семье и своему привычному жизненному укладу. Но теперь оставался только один способ разрешить проблему. Ламберто достал из внутреннего кармана лист бумаги, изрядно пострадавший от ливня, но строчки, выведенные размашистым отцовским почерком, всё ещё можно было распознать:       «Я получил твоё письмо. Сейчас нельзя быть точно уверенными, что происходит между Ринальди и женой моего сына. Но я поговорил с Федериго и выяснил, что в тот раз торговец собирался в Венецию. В Генуе ему делать было нечего. Сними комнату где-нибудь на окраине города, не показывайся Леонцио на глаза. И выясни, что происходит. Если твои подозрения оправдаются — в следующем месяце Ринальди вернётся в Геную. И если его путь ещё раз пересечётся с Аурелией — сделай так, чтобы до Аверона торговец не доехал».       Месяц назад случайный визит Ламберто в Геную завершился самым неожиданным образом. Он приехал повидать брата, а на въезде в город столкнулся с прогуливающимися по окраине Аурелией и Марчелло. Тогда в голове младшего из Мартинелли забрезжили неприятные догадки, но он решил не предпринимать никаких решительных действий до тех пор, пока не посоветуется с отцом. Ламберто всегда была свойственна спонтанность, но в этом деле даже он понимал, что действовать необходимо осторожно. Однако расчётливость всё же изменила ему теперь, когда он решил высказать в глаза Леонцио всё, что думает о нём и его равнодушном отношении к происходящему. Но Ламберто хватило ума не упоминать ни об отце, ни об их совместном плане. Оставалось рассчитывать на то, что Леонцио не изменит своему характеру и просто закроет глаза на всё вокруг в очередной раз.

***

      — Ты сегодня быстро, — Леонцио вышел из соседней комнаты в гостиную, куда только что вернулась его супруга. Мужчина выглядел спокойным. Только внимательный взгляд жены, у которой было достаточно времени, чтобы изучить все привычки мужа, зацепился за следы от ногтей на внутренней стороне его ладони, когда Леонцио потянулся принять еë промокший плащ.       — Что-то случилось? — Аурелия подняла на супруга взгляд, стараясь не выдать своего волнения. Сегодня проблемы сыпались на неё одна за другой, и в мыслях об отъезде Марчелло и о том известии, которое она так и не смогла ему сообщить, женщина совершенно забыла, что отлучалась из дома под предлогом визита на рынок. Теперь же, стоя в коридоре с пустыми руками после нескольких часов отсутствия, она поняла, как нелепо выглядит, — о, я так и не смогла выбрать ничего стоящего, — она неопределённо пожала плечами на замечание о раннем возвращении и развела пустыми руками, — я шла за одной тканью с изящным золотым узором, но, видно, кто-то забрал её до меня.       — Можешь не изобретать предлоги. У тебя никогда не было таланта лгать, — голос Леонцио был спокоен, если не ласков, но Аурелия почувствовала, как её сердце на мгновение сбилось с ритма и провалилось куда-то вниз.       — Я совершенно не понимаю, о чём ты.       — У меня к тебе одна просьба: никто не должен знать. Слышишь? — Леонцио подошел ближе и обхватил женщину за плечи, заглядывая в испуганные глаза напротив в ожидании согласия, — никто и никогда не должен видеть вместе тебя и этого торговца. Мне нет дела до того, кто занимает твои мысли больше, чем муж и сын. Но я требую одного: если ты ценишь свою жизнь и жизнь своего любовника — сделай всё, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения.       — Ты мне угрожаешь? — Аурелия резко вырвалась из хватки и сделала шаг назад. Голос подвел её и задрожал, выдав внутреннее волнение, — хочешь убить меня? Его? — как порой страх за своих детей придаёт матери невероятные силы, так и угроза любимому человеку, читавшаяся в словах супруга, пробудила в Аурелии скрытую до этого момента решительность: дрожь в голосе исчезла так же мгновенно, как и появилась, уступив место холодному рассудку и несгибаемому самоконтролю, — знай же, ты поплатишься, что бы ты ни замыслил.       — Успокойся и выслушай меня. Это не угроза, а предостережение. Сегодня у нас был гость, и мне видится, что его приход для нас — недобрый знак, — Леонцио не был ни напуган, ни растерян, но эта внезапная сталь в голосе женщины немало удивила его. Старшему из Мартинелли все так же были безразличны измены супруги, к которой он никогда не испытывал ничего большего, нежели дружеская привязанность. Но теперь где-то на задворках сознания ощущался укол уязвлённого самолюбия: ни одна женщина не встала бы на защиту Леонцио с таким бесстрашием, какое читалось сейчас в глазах Аурелии, готовой на всё, чтобы спасти Марчелло Ринальди.       — Чего ты ждёшь от меня? Раскаяния? Клятв верности? Этого не будет. Ты сказал не лгать — что ж, я говорю честно: моё сердце больше не принадлежит тебе.       — Умерь свой пыл на минуту и услышь мои слова. Ты говоришь о чувствах, я же более прозаичен. Я не дам тебе разъяснений, поскольку не думаю, что имею на это право. Если всё обернется лучшим образом, это не будет иметь значения. Но сейчас запомни одно: когда ваша тайна раскроется, она может принести с собой большую беду и для тебя, и для твоего торговца. Поэтому, если он явится ещё раз — научись лгать получше.       — Нас никто не видел, — почти одними губами прошептала женщина, развернулась и взбежала по лестнице, через секунду скрывшись за дверью своей спальни. Леонцио проводил её взглядом, с тяжелым вздохом опустился в кресло перед камином и медленно пригубил вино из оставленной Ламберто на столе бутылки.       — Госпожа, на вас лица нет, — кормилица Ульдерико, живая и энергичная женщина лет тридцати, оставила детскую колыбель, у которой сидела, укачивая ребёнка, и бросилась к Аурелии. Действительно, едва женщина захлопнула дверь в комнату — утратила свою минутную решительность. Она побледнела и прислонилась спиной к стене, ища опоры хоть в чём-нибудь: ноги отказывались её держать.       — Он всё знает, — прошептала вошедшая.       — Мне слышались обрывки вашего разговора… Кажется, господин был очень спокоен. Вам следовало бы радоваться. Многие готовы убить за подобный грех… Но почему же вы так бледны, словно ваша смерть стоит за этой дверью?       — Возможно, она и правда там притаилась. Кто знает… Что имел в виду супруг, когда требовал не вызывать подозрений? И он грозился жестокой расплатой, если кто-то узнает… Но если родится светловолосый ребёнок — скажи мне, как скрыть его происхождение? — женщина закрыла лицо ладонями, умолкнув, и через минуту до кормилицы донеслись приглушённые рыдания.       — Госпожа, я не в праве советовать, но всё же послушайте. Вы не можете знать наверняка, от кого именно ждёте ребёнка. К тому же, ваши волосы чернее ночного неба, и ребёнок мог бы перенять эту черту.       — Моя мать была светловолосой… И будь уверена, я знаю, от кого этот ребёнок. Предчувствие не обманешь… Что-то случится, я знаю. Что-то недоброе нависло над нами тяжёлой тучей… И скоро гроза разразится.

***

      Марчелло выехал из генуэзских ворот ещё днём, но теперь вечерние сумерки медленно сгущались, и тьма постепенно окутывала пустынные окрестности. Ринальди решил не останавливаться на ночлег в одном из ближайших селений, как он делал это прежде, надеясь скоротать время в пути и вернуться в Аверон на пару дней раньше. Теперь мысли торговца ежечасно возвращались от предстоящих дел по налаживанию продаж к женщине, которую он оставил в покинутом на столь долгий срок городе. Слишком поздно пришло осознание, что Аурелия, возможно, хотела что-то ему сказать, но не решилась, поскольку разум Марчелло был слишком занят вопросами торговли. Стоит ли ему по возвращении в Геную ожидать новых известий? И что могло бы заставить Аурелию так долго настраиваться на откровенность и в конце концов вовсе отказаться от мысли произнести новость вслух? Ринальди хранил надежду, что весть всё же окажется доброй, но тревога накатывала с каждым разом сильнее, и дважды путник уже удерживал себя от странного намерения повернуть назад, чтобы ещё раз пересечься с возлюбленной и выслушать её неозвученную речь. Из раздумий его выдернула выступившая из вечерней полутьмы фигура. Кто-то двигался в направлении путника по пустынной дороге, и Марчелло это видение показалось столь неуместным, что поначалу он списал его на обман утомлённого зрения. Но фигура приближалась, и уже явственно различались очертания всадника на коне, облачённого в нечто наподобие серого плаща с капюшоном. Ринальди показалось, что он уже видел накануне этого человека, но вспомнить, где именно, ему не удалось.       — Марчелло Ринальди? — всадник притормозил коня на расстоянии нескольких шагов от торговца и спешился. Только теперь, услышав голос встречного путешественника, путник узнал в нём младшего сына аверонского герцога.       — Да. Полагаю, мне весть от синьора Лучио Мартинелли? — Марчелло спрыгнул с лошади и подошёл к Ламберто, протягивая тому руку для приветствия.       — О, ты не представляешь, как близок к истине, — юноша улыбнулся, но в глазах, при первом впечатлении показавшихся приветливыми, сверкнул недобрый огонёк. Ламберто пожал протянутую ладонь, и в ту же секунду его левая рука, сверкнув в свете вечерних звёзд тонким лезвием, взметнулась из-под плаща к телу торговца. Марчелло не успел ничего понять: только ощутил короткий удар в живот, а вслед за этим — пронизывающую всё тело резкую боль. Колени подогнулись, ноги ослабели, и Ринальди рухнул на землю, схватившись за полу серого плаща в попытке удержать равновесие. Плащ слетел с плеч Ламберто в дорожную пыль, обнажая пустые ножны на поясе.       — Федериго тебе этого не простит, — Марчелло с трудом выдавил из себя несколько слов и закашлялся. С губ его стекала струйка тёмной крови.       — Федериго даже не узнает. Для всех ты просто исчезнешь. Уж я об этом позабочусь, будь уверен. А потом по Аверону невзначай кто-то разнесёт весть, что ты сбежал с любовницей, и теперь прячешься где-то за границей. Никто не станет искать твой труп в той части Италии, где тебя даже быть не должно, — Ламберто приподнял с земли полу плаща и отёр об него окровавленное лезвие, убирая кинжал обратно в ножны. Марчелло хотел что-то ответить, но его слова потонули в хрипящем стоне. Тело окончательно обмякло, и слабое дыхание торговца из Аверона в ту же минуту оборвалось. Ламберто лишь усмехнулся куда-то в темноту, окружённый молчанием ночи.

***

      «Отец, твои указания выполнены в точности. Видеть меня никто не мог. Местность безлюдная, до ближайших селений полчаса езды. Одежду Ринальди я сжёг, она была слишком приметна. Волосы тоже — опалённые огнём, они утратили свой непривычный для этих краёв цвет. Труп, завёрнутый в плащ, я перевёз подальше от Генуи и отправил в море с привязанным к ногам камнем на одном из обрывистых побережий. Через пару дней в воде тело потеряет любые отличительные черты. Даже если найдут — узнать в нём Марчелло Ринальди не сможет даже его супруга. Теперь я направляюсь в Венецию. Надо пустить слух, что кто-то видел торговца там с неизвестной девушкой. Полагаю, я сполна заслужил твою благосклонность, отец, и жду тёплого приёма по возвращении».