Перекрестки судеб

***

Июнь 1602 года. Османская Империя. Дворец Османа-паши.

      Слуги накрывали на стол в главных покоях дворца, ставшего за последние девятнадцать лет ее домом. В юности она и не думала, что сможет стать верной, хорошей женой, надежным тылом для мужа, прекрасной матерью для пятерых детей и наставницей для осиротевшей султанши.       Айлин Султан всегда была любимицей отца. Из всех пятерых детей Атмаджа-бей выделял именно ее, свою султаншу. Он называл ее вихрем, называл ее ураганом. Для Атмаджи-бея семья была чём-то, что он в силу происхождения и пережитых испытаний непонятным. Он не знал, как быть хорошим мужем и отцом, но старался из всех сил. К тому же он был воином, бойцом. Вечная борьба за место под солнцем сделала его твёрдым и холодным, несгибаемым. Однако своих детей он любил. Айлин всегда это знала. Отец был терпелив и снисходителен к ее выходкам, сам смастерил для неё первый лук, научил ее охотиться, не боятся вида крови. Он даже первый меч ей подарил, меч, который был даром султана Баязида для верного телохранителя, получила она, Айлин, не кто-то из братьев, а она.       Ярость матушки была невыносима. Но что она могла сделать против воли мужа? Михрумах была слаба и ничтожна перед Атмаджой-беем. И злость ее скорее вызывала смех.       Михрумах Султан все пыталась сделать из Айлин госпожу, любящую вышивание, цветы, наряды и украшения. Но Айлин всегда тянулась к братьям и отцу. Под смех Атмаджа-бея она носилась по саду дворца в Трабзоне, лазила по деревьям, охотилась в лесу в компании братьев и родителя. В какой-то момент Михрумах Султан сдалась и махнула рукой, переключив внимание на Рану.       Братьев, Мустафу и Баязида, Айлин любила всем сердцем. Они принимали ее такой, какая она была и любили ее просто так, а не за что-то. Заслужить любовь матери было невероятно сложно, Михрумах Султан всегда испытывала ко всему недовольство. Айлин была недостаточно вежлива, недостаточна покорна, недостаточно тиха и скромна. Ещё она громко смеялась и говорила то, что думала. Госпожа так себя не ведёт. Госпожа должна красиво сидеть рядом с мужем и молчать.       Мустафа, ее старший брат, был главной опорой и защитником Айлин в отсутствии отца дома. Атмаджа-бей часто бывал в разъездах, служа карающим мечом султана Баязида. Мустафа никогда не давал ее в обиду, чтил справедливость и потакал ее желаниям. Баязид был мягче старшего брата, добрее и душа его была наполнена светом. Внешне он походил на светловолосую и сероглазую мать, но Михрумах была зимой, а Баязид весной или летом. Айлин с тоской вспоминала, как Баязид разрешал ей расчесывать его золотистые кудри.       Сестёр султанша тоже любила. Мысли о Хатидже Султан причиняли ей боль даже спустя годы после ее смерти. Старшая сестра, ее спутница в проказах… Айлин всегда думала, что они очень похожи с Хатидже, но у той не хватило духа противостоять матери. Если бы Хатидже отказалась от брака с Аязом, то была бы жива и, возможно, счастлива. Но Хатидже уступила матери и не поговорила с отцом, хотя Айлин пыталась ее образумить. Ее бедная сестра так и узнала счастья. Впрочем, как и Рана, ставшая жертвой планов матери.       Временами, думая о Михрумах Султан, Айлин испытывала ненависть к ней. Она ее мать, но никогда ее не принимала и не понимала. Сейчас, находясь в столице, она даже не навестила ее и не справилась о здоровье внуков.       Вся их большая семья разрушилась. Сначала погиб отец и братья Айлин, потом Хатидже, затем Рана. У неё даже племянников не осталось. Но зато были дети и взаимно любимый муж.       Айлин Султан, подумав о своих детях, улыбнулась кончиками тонких губ. Рустем, старший из двоих ее сыновей, сидел у окна на тахте и читал очередную книгу. Нравом он напоминал брата султанши Баязида, такой же светлый и добрый, тянущийся к знаниям. Внешне Рустем представлял смесь черт обоих родителей: у него были русые волосы Османа-паши и его бледная кожа, но форма носа, разрез и цвет глаз, форма бровей досталась ему от матери.       Ее две младшие дочери, Михримах и Хатидже, затеяли какую-то игру и теперь шептались в уголке. Девочки, близкие по возрасту были связаны нерушимыми узами любви и родственной привязанности. Временами, глядя на черноволосых и кареглазых султанш, Айлин видела в них себя и сестру Хатидже. — Матушка, — в покои вошла Хюмашах Султан, облачённая в бирюзовое платье с отделкой на лифе из белых кружев. Когда взор Айлин остановился на первенце, улыбка озарила ее лицо. Хюмашах единственный ее ребёнок так похожий внешне на любимого супруга. — Хюмашах, — кивнула Айлин Султан, потянув дочери руку. Дочь взяла ее руку с в свои маленькие ладошки и оставила поцелуй на тыльной стороне ладони. Айлин сжала пальцы дочери, любуясь ею. В ее глазах она была самой прекрасной.       Айлин, помня пример своей матери, изо всех сил старалась не повторять ее ошибок и ко всем своим детям относилась с теплотой и снисхождением. Служанка принесла двухлетнего Мусу, самого младшего ребёнка султанши. Вся семья села завтракать. — Что с Нурбану? — спросила у старшей дочери Айлин Султан. Та пожала плечами. Вопреки ожиданиям, султанши не были близки в силу характеров. — Сказала, что позавтракает в своих покоях, видимо, снова полночи чистила меч или читала, — сказала Хюмашах Султан.       Айлин Султан вздохнула. Дела вакфа отнимали у неё много сил, свои детям она успевала уделить внимание, а вот к Нурбану подход так и не нашла. У султанши всегда в распоряжении имелось все самое лучшее, но едва ли красивые одежды, еда и украшения, к которым Нурбану была равнодушна, заменят душевного семейного тепла. К сожалению, Нурбану попала к ним уже относительно взрослой. Ей было десять лет, и она сходила с ума от тоски по своей, навсегда потерянной, семье.       Решив заглянуть к воспитаннице после завтрака, Айлин Султан переключила внимание на Рустема, который сидел рядом с ней и осторожно потянул ее за рукав платья, привлекая внимание. — Папа присылал письмо? — прямо спросил мальчик. — Я слышал, слуги шептались. — Что он написал? — тут же спросила восьмилетняя Михримах Султан. Семилетняя Хатидже Султан вторила сестре. Айлин рассмеялась, видя нетерпение на лицах детей. — Принеси письмо, Айше, — велела Айлин Султан своей личной служанке. — Оно в моем кабинете на столе. — Как скажете, — кивнула служанка и удалилась.       Через некоторое время она вернулась и протянула Айлин сложенный лист пергамента. Дети султанши тут же пододвинулись ближе к ней. Даже маленький Муса, которого до этого кормила служанка и который едва ли что-то понимал, последовал примеру сестёр и брата.       Айлин Султан, развернув послание, скользунла взором темных глаз по ровным, аккуратным строчкам. Почерк мужа она узнала бы из тысячи, а слова его, пронизанные искренними чувствами, наполняли ее сердце счастьем и радостью. Айлин Султан про себя прочитала строки, которые не следовало слышать детям: «Приветствую тебя, Айлин, мое солнце и звёзды. Как ты? Как здоровье наших детей? Я в добром здравии. Мы добрались до Бурсы и теперь, следуя плану Шехзаде Османа, да сохранит его Всевышний, заманиваем предателей в ловушки и уничтожаем. Наш Повелитель в добром здравии, он доволен сыном и, скорее всего, нашёл своё сокровище. Пока рано говорить, но я вижу, как господин смотрит на нее…»        Айлин порадовалась за султана. Повелитель до сих пор тосковал по покойной жене и никак не мог найти пристанища. Оставалось надеяться, что эта женщина сможет унять его тоску и станет его опорой и поддержкой.       Вслух Айлин Султан зачитала строки, адресованные детям: — Хюмашах, моя луноликая госпожа, я приготовил для тебя подарок, уверен, ты будешь очарована. Рустем, сын мой, по возвращению Повелитель желает отправиться на охоту. Думаю, пришло твоё время, сын. Вместе мы отправимся сопровождать падишаха. Михримах, Хатидже, ваш рисунок все ещё со мной. Он наполняет меня такой силой, что сам шайтан мне отныне не страшен. Поцелуйте от меня маму и Мусу. Искренне ваш Султанзале Осман-паша, второй визирь Имперского Совета.       Едва Айлин закончила читать письмо мужа, Михримах и Хатидже взвились на ноги и устремились к ней. Они обняли ее со спины и поцеловали в обе щеки, отчего женщина рассмеялась так, как может смеяться довольный жизнью и собой человек.       После завтрака Айлин Султан, пребывая в добром расположении духа, отправилась в свой кабинет в то время, как к детям прибыл учитель. Они с Османом не делали различий между сыновьями и дочерями, все четверо получали одинаковое образование.       Султанша, расположившись за письменным столом, начала изучать документы по расходам вакфа. В последнее время их траты значительно увеличились. Из Бурсы в столицу прибывали беженцы, спасающийся от пламени войны. Повстанцы, желающие свергнуть кровавого султана, лили кровь да так, что падишаху у них учиться и учиться. Больше всего страдали мирные жители, женщины и дети. Айлин до сих пор помнила женщину в приюте, которая прижимала к себе измученную и изувеченную девочку не старше ее Михримах.       Первой хатун увидела Ханзаде Султан, которая помогала Айлин в благотворительности и имела собственный фонд.       …лицо той девочки до сих пор преследовало Айлин. Оказалось, что повстанцы сожгли деревню, а женщин и детей подвергали пыткам и насилию. Невинный ребёнок прошёл через ад, Айлин поняла это без слов, лишь услышав, что ее пытали мужчины. Да и мужчины ли это? Звери и только.       Они с Ханзаде отправили хатун и девочку в больницу, назначили им содержание и привезли лекаря, но девочка скончалась от полученных травм. Перед смертью она плакала, металась в постели и шептала: «прошу вас, не надо».       За работой время летело очень быстро. Айлин Султан отложила бумаги в папку и вздохнула, когда служанка принесла ей золочённый футляр, в котором хранилось послание из Топкапы. — От кого? — вопросила она у Айше. — От Валиде Султан, — был лаконичный ответ.       Взяв футляр из рук служанки, султанша вынула пергамент, свернутый в трубку и развернула его. Пробежалась по строчкам, написанным аккуратным почерком с завитушками. — Вели Хюмашах и Нурбану собираться, Дефне Султан устраивает торжество в гареме в честь беременности фаворитки султана, — отдала Айлин Султан приказ. — Нурбану Султан все ещё не покидала своих покоев, султанша, — сообщила Айше, и Айлин ощутила тень вины.       Воспитанница не явилась на завтрак, что само по себе казалось странным. Нурбану всегда вставала с рассветом и обладала такой энергией, что напоминала бурлящий источник. Айлин же хотела заглянуть к ней, а забыла!       Чувствуя вину, султанша покинула кабинет и устремилась к покоям воспитанницы. Ее дворец был огромен, роскошен и оформлен в восточном стиле. Айлин Султан с удовольствием обустраивала его, Осман-паша, зная предпочтения жены, способствовал этому и не жалел средств для семьи.       Покои Нурбану встретили ее тишиной и полумраком. Массивные темно-зелёные шторы были задвинуты, пряча помещение от дневного света. Единственным источником света служил камин и горящие в нем поленья. В полумраке, привыкнув к скудному освещению, Айлин увидела, что полог кровати воспитанницы задернут, а на столике стоит поднос с, очевидно, нетронутым завтраком. Чувствуя волнение и растущее беспокойство, султанша прошла к окну и распахнута шторы.       Со стороны кровати послышалось недовольное сопение. — Султанша, — раздался до странности слабый голос Нурбану. Айлин поспешила подойти к постели и распахнула полог, после чего с беспокойством оглядела воспитанницу, приподнявшуюся в постели. Нурбану все ещё была в сорочке цвета слоновой кости и щурилась от солнца, пытаясь сфокусировать взор на Айлин. Ее длинные волосы цвета вороньего крыла пришли в беспорядок и спутались, лицо отдавало желтизной из-за смуглой кожи. Под зелёными глазами залегли тени.       Неужели, заболела? Нурбану отличалась крепким здоровьем и болела очень редко, она никогда не проводила столько времени в кровати. А сейчас уже полдень! — Ты не захворала? — спросила с волнением Айлин Султан и протянула руку ко лбу султанши, желая в материнской ласке проверить наличие жара. Но Нурбану уклонилась от ее руки, хмуря черные брови с резким изломом. Она никому не позволяла себя касаться без надобности, даже к объятьям относилась равнодушно. Осман-паша называл девочку, попавшую на его попечение, волчонком. — Я вызову лекаря. — Не стоит султанша, я просто устала от вчерашней конной прогулки, — ответила Нурбану сонным голосом. — Да и вечером засиделась за книгой.       Да, Нурбану могла увлечься чтением, но даже после бессонных ночей за книгой она оставалось энергична. Рано вставала и выходила в сад, где упражнялась с мечом в одиночестве или стреляла из лука, всеми силами пытаясь поддерживать форму. Покойный Ильяс-паша активно тренировался ранними утрами, как говорил Осман-паша, Нурбану брала пример с любимого отца, как и Айлин когда-то. Понимая, что что-то не так, Айлин вздохнула. Нужно все-таки направить лекаря к султанше. — Дефне Султан приглашает нас в Топкапы, ты поедешь? — спросила Айлин Султан. Нурбану задумалась, после чего отрицательно покачала головой, вызвав новую волну беспокойства в сердце Айлин. Нурбану никогда не пропускала визитов в резиденцию султана Мехмеда. Но в последние недели предпочитала оставаться во дворце, словно пряталась от кого-то или чего-то. — Пожалуй, вы правы. Я приболела и хочу отлежаться, — сказала тихо Нурбану. Голос ее звучал до того слабо, что не вязался с образом озорной и шустрой девчонки. Султанша вела себя странно и казалась чём-то расстроенной или подавленной. Она вела себя так же, как и в первые полгода после смерти отца и мачехи. И взгляд ее потух.       Понимая, что в упрямстве воспитанница превосходит ее, Айлин Султан покинула покои, сказав, что пришлёт лекаря. Оставалось уповать, что недуг Нурбану несерьёзный и она снов встанет прежней.       Султанша начала собираться в Топкапы, ее должны были сопровождать четверо из пяти ее детей. Маленький Муса останется во дворце слишком мал для приемов. Рустем приготовил книгу для шехзаде Орхана. Айлин не очень нравилась дружба сына с отпрыском Райхан Султан, но она решила не мешать ей. Все ее дети были упрямы и категоричны, если им что-то запрещали, они шли наперекор запретам, как и сама Айлин Султан.

Топкапы. Покои Халиме Султан.

      Черноволосая и статная женщина в роскошном наряде из темно-зеленого бархата, непривычно теплого для лета, но походящего для прохлады дворца восседала на высоком сидении перед камином, ожидая, когда служанка, наконец, уложит ее гусите волосы в прическу. В юности она предпочитала распускать волосы, подбирать пряди у лица гребнями, но время шло, она теперь мать третьего наследника османского престола и должна выглядеть соответствующе. — Госпожа, все готово, — промолвила вторая служанка Халиме Султан Сермин-хатун и протянула ей большое зеркало с серебряной ручкой. Султанша взяла его и придирчиво рассмотрела свое отражение. Она все еще оставалась красивой внешне, несмотря на то, что возраст ее перевалил тридцатилетний рубеж. Подтянутое тело могло похвастаться соблазнительными формами, лицо не утратило привлекательности, наоборот, ее красота расцвета и стала ярче. Вот только вокруг каре-зеленых глаз залегли мелкие мимические морщинки да в волосах появилась первая седина. Но то, безусловно, заслуга старших детей.       Подумав о старших отпрысках, Халиме Султан ощутила раздражение и на мгновение смежила веки, подведенные смесью сурьмы и золы. Шехзаде Махмуд утром получил от матери выговор. Халиме Султан узнала, что сын, пока она ухаживала за Дильрубой, пытался поймать виновника покушения и немного перестарался. Предатель умер от ран, полученных во время пыток. Оставалось надеяться, что это слуги приложили к смерти предателя руки, а не ее сын занимался истязаниями лично. Шехзаде не престало пытать предателей. Тем более так жестоко.       Халиме надеялась, что Махмуд не пачкал руки и не опускался до такого, но, вызвав сына к себе, и спросив прямо о случившемся с предателем, султанша прочитала правду в глазах сына. Тот даже не раскаивался!       Еще шехзаде без охраны покидал дворец. И это в то время, когда на двоих детей султана Мехмеда совершились покушения. О чем он думал?! — Матушка, — из скверных воспоминаний о ссоре со старшим и самым любимым ребенком, Халиме Султан вырвал голос младшей дочери. Открыв глаза, султанша увидела, как Амаль подошла к ней, держа в руках одну из ее шкатулок. — Я слушаю тебя, моя дорогая, — улыбнулась Халиме Султан.       Она воспитывала Амаль с раннего детства и так привязалась к ней, что не видела жизни без нее. Оставалось надеяться, что султан позволит Амаль уехать в санджак вместе с ней и Махмудом. Амаль Султан прилежно училась, много читала, красиво вышивала, музицировала и была хорошо воспитана. Они никогда и никому не говорила злых слов, была полна нежности и света. Только непонятно в кого она пошла этими чертами. Явно не в султана Мехмеда или в Халиме Султан. Наверное, кровь Алтуншах, родной матери Амаль, давала о себе знать. К счастью, Амаль пока не знала правды о том, что Халиме не давала ее жизнь, а ее родительницу обезглавили сразу после родов по приказу султана. Алтуншах даже ребенка не показали. Весь дворец слышал, как кричала предательница, приговоренная к смерти, когда ее прямо в родильной сорочке тащили на казнь, как она просила подержать на руках ребенка. Да что уж там, Алтуншах даже не знала, кого она родила.       Но предательница не заслужила иной участи. А вот о душевном состоянии Амаль Султан Халиме Султан тревожилась и делала все, чтобы девочка не ведала правды. Она даже поговорила об этом с султаном Мехмедом, который согласился с ее доводами. Халиме Султан оберегала девочку от всего мира, в первую очередь от Дильрубы, совей родной дочери, которая прекрасно знала, чья дочь Амаль Султан и что натворила ее мать. Возможно, Дильруба любила Амаль где-то в глубине души, но отца-Повелителя Дильруба Султан любила намного сильнее сестры, поэтому и перенесла неприязнь с Алтуншах, едва не погубившей падишаха, на невинную сестренку. — Думаю, вам подойдет это ожерелье, — девочка открыла шкатулку и показала ожерелье с бриллиантами. — Ты права, — согласилась Халиме Султан, отчасти желая загладить вину перед дочерью. Пока Дильруба болела, она все время уделяла лишь ей одной, заботилась о султанше, а остальные ее дети остались без присмотра. Халиме Султан кивнула служанке Сермин, вытащила выбранное дочерью украшение из шкатулки и велела Сермин-хатун помочь надеть его, что она и сделала. — Полагаю, к твоему платью подойдет эта брошь в виде бабочки, — улыбнулась Халиме Султан, указав на брошь, украшенную рубинами, так же лежащую в шкатулке. — Я правда могу ее взять? — с неверием спросила девочка, переведя восторженный взор светло-карих, янтарных глаз, с броши на мать. Халиме Султан кивнула, и Амаль Султан, взвизгнув, поспешила вытащить заветное украшение из шкатулки. — Давай, я надену, — улыбнулась Халиме Султан, видя искренний восторг дочери. Ее старшие дети давно уже вышли из поры детской непосредственности и теперь не делились с ней переживаниями, что в глубине души грызло султаншу.       Халиме Султан взяла брошь из рук Амаль Султан и прикрепила ее к розовому лифу платья султанши, которая улыбалась так ясно и открыто, что на душе у Халиме Султан становилось светло.       Тем временем в покои матери пришла Дильруба Султан. Будь у Халиме Султан чуть больше власти над старшими детьми, а в них чуть меньше упрямства, она заперла бы дочь в опочивальне или привязала к кровати. Дильруба не до конца оправилась от травмы, хотя ее тело, как уверяли лекари, здорово. Но что-то же не давало ей прийти в себя столько времени!       Страх грыз Халиме Султан, и она предпочла бы, чтобы за дочерью смотрели лекари, а она сама соблюдала постельный режим. Но Дильруба отреагировала крайне негативно на благие пожелания матери, сказав, что выспалась и отлежалась на год вперед. Она хотела посетить этот праздник в гареме.       Увидев Дильрубу, Амаль Султан поспешила вернуться в детскую. Девочка опасалась желчного и высокомерного нрава сестры, которая часто высмеивала любовь маленькой султанши к красивым песням и сказкам.       Сермин-хатун тоже покинула опочивальню госпожи, и Халиме Султан осталась со старшей дочерью один на один. — В ташлыке все готово для празднования, — промолвила Дильруба Султан после того, как с почтением поцеловала руку матери. — Не понимаю, зачем устраивать торжество в честь рабыни, имени которой мой отец даже и не помнит, — презрительно заключила Дильруба.       Халиме Султан лишь устало вздохнула. Ее миновала боль ревности и боль любви, но временами ей казалось, что она захлёстывает ее старших детей. Особенно Дильрубу. Махмуд переживал, что не будет любим отцом-султаном так, как Осман или Ферхат. Но султан Мехмед любил третьего сына не меньше, чем первых двух. Все конфликты между султаном и шехазде Махмудом происходили по вине последнего, из-за того, что он не всегда мог здраво оценить ситуацию и не всегда осознавал, где границы отцовского терпения.       Если Махмуд в целом любил братьев и сестер, рожденных не Халиме Султан и с удовольствием играл с ними, то Дильруба ко всем относилась холодно. Казалось, что девушка ни с кем не желает делить родителей, как будто бы ей не доставало любви. Но это же не так! Султан Мехмед любил вторую дочь, так похожую нравом и внешне на него. Халиме Султан тоже ее любила и оберегала.       Но таков характер Дильрубы, она ни с кем не желала делиться и любила владеть полностью. Даже этой чертой султанша пошла в царственного отца. — Торжество устраивают в честь будущего ребенка Повелителя, — сказала Халиме Султан спокойно, глядя в бледное и холодное лицо дочери, серые глаза которой гневно сверкнули. — Лучше бы его не было. — Дильруба, солнце мое, — заговорила Халиме Султан ласково. Она поднялась со стула, на котором сидела и приблизилась к дочери, которая инстинктивно напряглась, внимательно следя за движениями матери. Когда Дильруба совершала плохие проступки и боялась наказания, она всегда замирала, как мышка перед удавом, и немигающим взором глядела на мать, ожидая ее дальнейших действий.       Халиме Султан тем временем взяла дочь за руку и сжала ее тонкие и холодные пальчики. Руки Дильрубы всегда были холодными, словно девушка не могла согреться. Шехзаде Махмуд шутил, что это холодная кровь султана Мехмеда дает о себе знать. — Еще раз советую тебе следить за словами, даже у стен есть уши, ты не знаешь когда, где, при каких обстоятельствах и в каком контексте твои слова будут использованы врагами против тебя, — глядя дочери в глаза, сказала Халиме Султан тоном, не терпящим возражений. Дильруба Султан не шевелилась, внимая словам матери. — И никогда не делай свои чувства достоянием общественности. Не расстраивай меня больше. — Как вам угодно, мама, — поняв, что спорить бесполезно, согласилась Дильруба Султан. И Халиме Султан пожалела, что шехзаде Махмуд упрямее сестры.

Дворец Айше Атике Султан.

— У Мёге Султан жар, госпожа, — промолвила седовласая лекарша, осмотрев пятилетнюю самую младшую и, что уж скрывать, самую любимую дочь Атике Султан. Мать девочки тяжело вздохнула и протянула лекарше мешочек с золотом. Та не стала отказываться и, приняв его, спрятала золото в складках платья. После чего торопливо собрала склянки в деревянный чемоданчик с ручками и удалилась из детской.       Атике Султан прошла вглубь опочивальни, подобрав юбки синего платья, которому отдала предпочтение в этот день. Она села на край постели младшей дочери и взяла ее за руку. Мёге приоткрыла карие глаза и слабо ей улыбнулась. — Мне так плохо, мама, — произнесла девочка и слезинка скатилась по ее щеке, Атике Султан поспешила ее смахнуть и, поднеся к губам маленькую ручку дочери, оставила поцелуй, полный материнской любви и ласки на тыльной стороне ладони султанши. — Тебе станет лучше к утру, моя дорогая, -слабо улыбнулась Атике Султан, продолжая держать дочь за руку. Та кивнула и прикрыла глаза. Атике в который раз подумала, где ее дочь могла простыть посреди лета. К счастью, восьмилетняя Дильназ здорова и полна сил. — Когда папа вернется, он еще не видел наш новый дом…       Атике Султан улыбнулась. Ее супруг, новый наместник Румелии, отправился вместе с султаном в военный поход, во время которого как следует прощупает почву под ногами падишаха, узнает каков он, что из себя представляет шехзаде Осман, быть может, склонит на сторону шехзаде Селима пару тройку санджак-беев.       У Селима были союзники, но на фоне мощи султана Мехмеда они ничтожны. Никто не поддержит шехзаде Селима, пока у султана есть сыновья. У них будет только одна возможность совершить переворот, второй попытки не случиться. Или победа, или смерть, третьего не дано.       Не так давно семье нового наместника Румелии выделили просторный дворец, в котором во всю шел ремонт. Конечно, можно было остаться на время ремонта в топ капы, но дворец султана наводил на Атике жуть. Ей казалось, что ее подслушивают, что слуги султана следят за ней. Теперь, в стенах своего нового дома, в показной роскоши, Атике Султан чувствовала себя хозяйкой совей судьбы.       Конечно, султанша опасалась, что ее власть над Райхан Султан ослабнет. Но она сможет ее навещать и делать вид, что поддерживают одинокую и никому не нужную принцессу павшей династии.       Райхан Султан была слаба и сломлена. Она вела себя тихо так, словно не являлась законной женой султана Мехмеда, матерью двоих его детей. Да ее даже слуги не слушались. Атике Султан ожидала, что Райхан плетет интриги, чтобы посадить сына на трон, но за десять лет брака султанша даже слугами верными не обзавелась, не подкупила девушек дарами, не открыла ни одного вакфа. Она жила в роскоши, одевалась в красивые платья, стоившие целое состояние, состояние, на которую Селим мог нанять треть армии, и сетовала на судьбу.       Люди такого склада, слабые, глупые, сломанные, плывущие по течению жизни без цели, ни на что не способные, раздражали Атике Султан. Все речи Райхан Султан сводились к тому, какой тиран султан Мехмед, как она тоскует по безвозвратно ушедшему детству, как жестока к ней судьба.       Атике Султан раздражала жена султана, и она понимала, почему эту неженку все презирают. Понимала, но прятала искренние чувства за маской сочувствия и учтивости. Райхан Султан, вернее ее закостенелую ненависть к султану и к правящей семье, можно было использовать в грядущей войне. Сделать Райхан ценным орудием в своих руках. Только ради дальнейших плавно Атике Султан поддерживала общение с самым слабым звеном семьи султана Мехмеда.

***

      Солнечный свет заливал комнату на этаже для фавориток, лучи скользили по восточным орнаментам на стенах, отражались от зеркала и заставляли мелкие драгоценные камни в ее серебряном гребне сиять ярче, чем звезды. Пока по статусу ей не положены роскошные наряды, большое количество золота, лучшие ткани в Империи и крупные драгоценности, о которых она так мечтала. Но все это: комната для фавориток, которую она временно делила с забытой наложницей султана, серебряные украшения, платья, хоть и лишенные вышивки и отделки из драгоценных камней, но из добротных тканей — лишь начало ее пути к вершинам.       После ухода султана Мехмеда в поход, Долунай думала, что ее ждет участь других фавориток султана, о которых тот благополучно забыл, увлеченный делами государства или же Хандан Султан.       Долунай полнилась завистью и злобой, а когда видела Махфирузе, беременную фаворитку красивого и смешливого щехзаде Ферхата, так не похожего на жестокого, холодного и мрачного султана Мехмеда, гнев вспыхивал в ее душе от несправедливости этой жизни.       Еще хуже становилось от общества Дидар-хатун, которая расхаживала по гарему в красивых платьях, в новых украшениях и с краснеющими следами на тонкой шее. Дидар была счастлива, шехзаде Махмуд по-настоящему увлекся этой тихой и скромной девушкой, которая никому не желала зла.       Глядя на Дидар, Долунай изнемогала от ревности и злости, это она, Долунай, должна делить ложе с шехзаде Махмудом. Халиме Султан выбрала ее! А Дидар даже в гарем шехзаде не отобрали сперва, она просто заменила Долунай, которую решил прибрать к рукам султан. Дидар расхаживала по гарему с бесстыдно счастливым видом, и злоба Долунай крепла день ото дня. Она по-прежнему «дружила» с наивной Дидар, которая наведала, как ее теперь ненавидит подруга. Водила она компанию и с Махфирузе, поскольку та знала все последние новости от шехзаде Ферхата. Но подругами фавориток шехзаде Долунай назвать не могла. Слишком разными они были.       Около недели назад Долунай начал мучать сильный голод. В гареме действовало правило семи трапез, но порции были до того маленькие, что насытиться им вдруг стало невозможно. Долунай изнемогала от голода, желала всего и сразу и не понимала, что происходит что-то из ряда вон выходящее.       Как-то Долунай до такой степени проголодалась, а суп, съеденный на ужин, куда-то испарился из ее желудка, что девушка не выдержала и направилась к комнате для слуг гарема. Она постучала в дверь, навстречу ей вышел главной евнух, Юсуф-ага. — Что тебе нужно? — спросил евнух, прищурившись. В тусклом пламени свеч, которое едва разгоняло темноту, окутавшую коридоры с приходом ночи, Юсуф-ага плохо видел. Возраст делал свое гнусное дело. — Я кушать хочу, — произнесла Долунай-хатун, глядя в лицо престарелого слуги, который фыркнул в ответ на ее заявление. Долунай всеми силами пыталась принять невинный и кроткий вид, и хлопала глазами, в надежде разжалобить агу и получить, наконец, еду. — Я тоже хочу, — огрызнулся Юсуф-ага. — Но терплю же, и ты потерпишь, не беременная же.       Сказав это, евнух вдруг замер, глядя на наложницу. Долунай не поняла природы этого взгляда. — Как давно у тебя был последний хальвет, хатун? — спросил ага. — Две недели назад, — ответила Долунай-хатун, хмурясь. — Идем в лазарет, — промолвил Юсуф-ага. — Пусть тебя осмотрит лекарша.       Во время осмотра Долунай-хаутн молилась, и Аллах, наконец, внял ее молитвам. Она была беременна от султана Мехмеда, у нее все еще была возможность чего-то достичь, чего-то добиться.       Долунай-хатун в который раз поправила завитые крупными локонами рыжие волосы, когда в комнату для фавориток вошла Дидар-хатун, облаченная в красивое зеленое платье. Раньше она больше любила синий цвет, но в последнее время отдавала предпочтение зеленому. — Ты очень красива, Долунай, — сказала Дидар с милейшей улыбкой на губах. Она прошла вглубь комнаты и встала рядом с наложницей султана. Долунай-хатун поджала губы, придирчиво глядя на свое отражение в зеркале. Сегодня в гареме был устроен праздник с танцами и музыкой, который велела организовать Валиде Султан в честь будущего ребенка султана Мехмеда. Долунай льстило такое внимание, и она надеялась, что в будущем сможет занять сове место рядом с султаном. Хорошо бы, чтобы в этом будущем у султана не было других женщин и сыновей. — Спасибо, Дидар, — улыбнулась Долунай-хатун, но не искренне. Она размышляла о грядущем. Ей хотелось родить сына и стать султаншей, а там и до трона рукой подать. Кончено, у султана семь сыновей, ее шехзаде будет восьмым. Но все люди смертны и, что хуже всего, смертны внезапно.       Долунай-хатун расправила подол белоснежного платья, расшитого мелким бисером, который блестел в лучах солнца. — Иншалла, родишь султану сына, — продолжала говорить Дидар-хатун, и Долунай с трудом подавила желание закатить глаза. Временами ее раздражала доброта и дружелюбие Дидар. Она совсем ничего не понимает? Вроде бы законы Османской Империи они учили вместе. Сын Долунай станет соперником шехзаде Махмуда… — Аминь, — отозвалась Долунай-хатун и мечтательно улыбнулась. Она уже чувствовала себя султаншей. — Я принесла тебе подарок, — заговорила снова Дидар-хатун, поправив завитые черные волосы. Долунай взглянула на нее и увидела, как девушка из-за широкого золотого пояса вытащила небольшой бархатный мешочек. Дидар с улыбкой протянула его Долунай-хатун, и та приняла подарок. Развязав золотистые тесемки, наложница султана вытащила из мешочка серебряный браслет с мелкими сияющими изумрудами. — Спасибо тебе, Дидар, — продолжая лживо улыбаться, сказала Долунай-хатун, взглянув на довольную наложницу шехзаде Махмуда. Интересно, господин догадывается, насколько наивна и глупа его фаворитка? Ему остается только посочувствовать.       Дидар-хатун вдруг распахнула для нее объятья и шагнула ей навстречу. Прежде, чем Долунай опомнилась, девушка ее обняла, вызвав в душе у рыжеволосой наложницы бурю негативных эмоций. Она ненавидела, когда ее касались без разрешения, поэтому и ночи в объятьях султана Мехмеда были мучительны для нее.       В детстве, когда они обе были свободными, а Дидар-Джейн была выше Долунай по социальному статусу, прикосновения Дидар можно было стерпеть. Та была ее госпожой, которой Долунай служила и перед которого лебезила в надежде получить какие-то блага. Теперь же все изменилось. Долунай теперь выше Дидар по статусу. Фаворитка султана хотела бы оттолкнуть Дидар, но часть ее, более расчетливая и практичная, воспротивилась этому, и Долунай обняла бывшую подругу в ответ.       Они вместе, держась за руки, как верные подруги, покинули комнату на этаже для фавориток и спустились в главные покои гарема, где играла восточная музыка и танцевали наложницы.       В центре, на подушках, лежащий вокруг столиков, сидели члены многочисленной семьи султана Мехмеда III. Семьи, частью которой Долунай надеялась стать. Стоило Долунай и Дидар появиться в гареме, как их тут же заметила Валиде Султан, по обе стороны от которой сидели ее старшие внучки, Ханзаде Султан и Асхан Султан. Ниже расположились Дильруба Султан, сидящая рядом с матерью. Султанша только-только пришла в себя, и кто ей разрешил покинуть постель? Халиме Султан расположилась рядом с дочерью и глядела на нее хитрым взором.       Райхан Султан, законная супруга султана Мехмеда, расположилась рядом с черноволосой женщиной, лицо которой было изувечено шрамами. В ней Долунай без труда узнала Мехрибан Султан, вторую жену Повелителя и мать его второго сына, Ферхата. Но едва ли изуродованная султанша могла привлечь к себе внимание Долунай, которая с детства была падка на красоту. Принцесса павшей династии сефевидов была прекрасна в роскошном одеянии из фиолетовой парчи, вот только взор ее черных глаз казался тоскливым и напряженным. Так смотрели рабы на невольничьем рынке, Долунай хорошо запомнила этот затравленный взгляд.       Еще одна жена султана, Хандан, была бледна и, заметив, что Долунай смотрит на нее, вскинула подбородок, словно показывала свое превосходство. Накануне Долунай видела, что султанша за ней наблюдала, стоя на втором этаже. И, словно специально, дразня госпожу, смеялась громче, чем обычно. Ей нравилось думать, что в этом дворце кто-то страдает больше, чем она. — Долунай-хатун, присаживайся, — спокойно произнесла Дефне Султан, указав на одну из свободных подушек, расположенный дальше от султанш династии. — Благодарю, госпожа, — поклонилась Долунай и улыбнулась матери султана. Она заняла указанное место, думая о том, что ей как-то нужно попасть в круг доверенных лиц Валиде Султан. Та же Хандан Султан, которая отравляла праздник кислым лицом, пользовалась благосклонностью султанши.       Дидар-хатун тем временем села подле Халиме Султан, намного ближе к султанской семье, чем Долунай. Сердце беременной фаворитки обожгла ревность. Слуги подали щербет, и наложница поспешила взять кубок, чтобы хоть как-то отвлечься. — Долунай-хатун, — к девушке обратилась дочь Повелителя, Асхан Султан, которая не так давно прибыла вместе с мужем и дочерью в столицу. Долунай редко видела госпожу в отличии от ее сестер, но по слухам, вторая дочь султана совсем не похожа на Повелителя.       Асхан Султан была красива: ее длинные светлые волосы, необычного оттенка привлекали взоры, серые миндалевидные глаза, пухлые губы, высокие скулы, тонкий, изящный носик –все это делало султаншу очаровательной. Асхан Султан была облачена в сиреневое платье с полупрозрачными пышными рукавами, в волосы ее были вплетены жемчужные нити. — Да, султанша, — улыбнулась Долунай, разглядывая османскую принцессу.       В Асхан Султан не было ничего от султана Мехмеда. С натяжкой можно притянуть серые глаза, но у Повелителя глаза были темнее и напоминали тяжелые грозовые тучи. Взор Асхан Султан напоминал больше серебро и излучал свет и тепло. — У меня для тебя подарок, — промолвила Асхан Султан и жестом велела подойти своей служанке, черноволосой и невысокой девушке, которая протянула Долунай шкатулку из темного дерева. Наложница приняла подарок и, улыбаясь, открыла шкатулку. На бархатной алой подушечке лежал красивый гребень с переливающимися камнями в виде роз. — Благодарю, султанша, — искреннее улыбнулась Долунай, подняв восторженный взор на Асхан Султан. — Желаю, чтобы мой брат родился здоровым, — сказала светловолосая госпожа, и от ее слов на сердце Долунай потеплело. — Одному Всевышнему известно, кто появиться на свет, — негромко сказала Хандан Султан, но музыка в этот момент оборвалась, а новую еще не начали играть, поэтому слова госпожи услышали все. — Семя Повелителя крепко, у него больше сыновей, чем дочерей, даже все потерянные дети, не считая твоей дочери, были мальчиками, — отозвалась черноволосая Халиме Султан с лисьей улыбкой на губах. Она стрельнула хитрым взором в сторону Хандан Султан, которая вдруг побледнела. — Или ты забыла о своих сыновьях, которые предстали перед Всевышним? — Не только мои сыновья покинули меня раньше первого вдоха, Халиме, — произнесла Хандан Султан, глядя на Халиме Султан взглядом, который Долунай охарактеризовала бы, как испуганный. Женщина начала разглаживать несуществующие складки на подоле своего синего платья.       Долунай внимательно следила за ходом перепалки, пытаясь понять, что к чему. Ей были известны слухи о том, что чрево Хандан Султан слабо, раз все дети султана не приживались в нем. Но сколько в этих слухах правды она не ведала. — Прекратите обе, — резко осадила невесток Дефне Султан, глядя недовольно на Халиме Султан. — Не портите праздник. — Я, пожалуй, вернусь в свои покои, валиде, — произнесла Хандан Султан, подымаясь с подушки. — Вы уже нас покидаете? — спросила Дильруба Султан, сидящая рядом с матерью. — Неужели не разделите с нами радость? В нашей семье ожидается пополнение…       Взглянув на дочь Халиме Султан, Долунай ощутила, как сжалось ее нутро. Дильруба Султан была очень похожа на своего царственного отца, то же холодное и беспощадное выражение на лице, та же кривая усмешка, серые глаза со стальным блеском. И, видимо, такой же скверный нрав и острый язык, способный убить словами. С ней нужно быть осторожной. — Дильруба, — устало осадила дочь Халиме Султан. — Хандан Султан спешит к твоему брату Ахмеду, твой маленький брат слаб здоровьем и нуждается в заботе матери.       Хандан Султан замерла, не зная, что ответить, и Долунай на мгновение стало жалко эту слабую женщину, чей единственный ребенок часто и сильно болел. — Возвращайся в покои, — велела Дефне Султан со спокойным выражением на лице. Видимо, ссоры невесток уже не вызывали в ней гнев или ярость. Только выражение светской скуки.       Хандан Султан покинула гарем, следом за ней ушли ее слуги — две хатун и евнух. Долунай продолжила пить щербет, глядя им вслед. — Халиме, мне нужно будет с тобой побеседовать сегодня, — устало промолвила Валиде Султан, остановив взор на невестке, которая покорно склонила голову: — Как вам угодно, султанша.       Празднество продолжилось. Звуки музыки вновь заполнили ташлык, наложницы танцевали перед султаншами, и Долунай, положив руку на плоский живот, улыбалась, предвкушая грядущие перемены. Она уже видела себя матерью шехзаде. И, кто знает, может ее сын, который сейчас спит у нее под сердцем унаследует царство от султана Мехмеда III?       Долунай вдруг ощутила на себе пристальный взгляд и, повернув голову, встретилась взором с синими глазами старшей дочери падишаха. Скверный нрав Ханзаде Султан знали все. Говорили, что она продолжение Повелителя и боялись ее не меньше, чем падишаха. Долунай, поежившись, улыбнулась султанше, не желая, чтобы та видела в ней врага. Но Ханзаде Султан ответила ей улыбкой, улыбкой, которая так и не дошла до ее льдисто-синих глаз.       Чтобы хоть как-то отвлечься, девушка вновь обратила взор карих глаз на танцующих наложниц. Среди них бегали маленькие султанши династии, две младшие дочери повелителя, Ягмур и Амаль, да, очевидно, внучки падишаха. В какой-то момент к Ханзаде Султан подбежала черноволосая и смуглая девочка, так не похожая на нее внешне и начала-что рассказывать, глядя на нее с восторгом в темных глазах.       Долунай не слышала, о чем она говорила из-за музыки, но с удивлением заметила, как улыбка касается вишнёвые уста Ханзаде Султан. Это была настоящая улыбка султанши, а не тот оскал, которым султанша наградила Долунай. Наложница султана отметила, что слабостью Ханзаде Султан являются ее дети и только с ними она искренна и только ими, очевидно, дорожит.       Из размышлений Долунай-хатун вырвал звонкий голос Дильрубы Султан. — Дидар, мой брат очарован твоими танцами, — произнесла особенно громко султанша и усмехнулась так же, как и ее старшая сестра и отец-султан. Похоже, кровь Повелителя весьма сильна во всех его детях. Оставалось надеяться, что ребенок Долунай не будет обладать таким нравом.       Долунай с тенью злорадства посмотрела на смутившуюся Дидар, которая залилась краской смущения. Она знала, что ее подруга робкая и временами нерешительная, боится привлекать к себе лишнее внимание. Теперь взоры султанской семьи были обращены на Дидар-хатун. — Станцуй для нас, — велела Дильруба Султан и в ее голосе угадывались те же холодные и презрительные нотки, которые звучали в голосе султана Мехмеда, когда тот после того, как утолил желание говорил ей: «возвращайся в гарем».       Дидар-хатун, пунцовая от смущения, взглянула на Халиме Султан, которая глядела на нее спокойно и уверенно. Девушка словно искала у султанши одобрения для дальнейших действий. В этом была вся Дидар, она ничего из себя не представляла и постоянно пряталась за спинами мира сего. Вот и теперь нашла опору в лице матери своего господина. Халиме Султан одобрительно кивнула, и Дидар поднялась с подушки. Она вышла в перед так, словно шла на казнь. Долунай про себя посмеивалась, предвкушая, как ее бывшая госпожа опозориться перед всей семьей султана.       Наложницы, которые развлекали султанш, расступились. Музыканты заиграли новую мелодию. Дидар-хатун начала танцевать: сначала неуверенно, затем все лучше и лучше. — Молодец, хатун, вижу ты была примерной ученицей, — когда Дидар-хатун закончила танцевать и склонилась в поклоне, произнесла Дефне Султан прежде, чем Дильруба Султан что-то могла сказать. — Подойди ко мне, дитя.       Дидар-хатун, сцепив руки в замок на уровне живота, обошла султанш справа и приблизилась к дивану, на котором грозно восседала Валиде Султан. — Возьми, — седоволосая султанша, давшая жизнь их господину, протянула Дидар-хатун мешочек, очевидно, с золотом. — Я не могу у вас ничего взять, госпожа, — робко отказалась Дидар-хатун, испуганно глядя на Валиде Султан. — Возражений не принимаю, — резко заметила Дефне Султан, и Дидар-хатун приняла ее дары. Она с почтением поцеловала протянутую ей руку и вернулась на свое место подле Халиме Султан.       Долунай снова ощутила вспышку зависти к «подруге». Вот как Дидар удается всем нравиться? Пытаясь унять злость, охватившую ее, Долунай снова выпила щербет из кубка и съела лукум. К горлу подступала тошнота, видимо, от обстановки вокруг. Девушка снова коснулась рукой своего живота, скрытого тканью платья. Ее сын был еще так хрупок, но ничего… Он наберется сил, увидит свет и станет любимым сыном падишаха. А Дидар так и останется фавориткой всего лишь шехзаде, а не султана. Долунай мечтала о грядущем и улыбалась своим мыслям и мечтам. Теперь-то Повелитель не сможет так просто вычеркнуть ее из своей жизни и забыть о ней. Теперь она носит его ребенка.       Тошнота тем временем усилилась. Видимо, не нужно было есть столько плова на обед. Во рту появился противный горьковатый привкус. — Госпожа, — Долунай, чувствуя слабость и несильную головную боль, обратилась к Дефне Султан, беседующей с Ханзаде Султан. — Что случилось? — обеспокоенно спросила мать султана. — Ты побледнела. — Меня тошнит, можно я вернусь в свою комнату? — спросила Долунай-хатун и, дождавшись кивка, встала со своего места. Она поклонилась султаншам, а когда выпрямлялась из поклона, темнота застелила ее взор. Девушку повело и она, пошатнувшись рухнула на колени. — Долунай! — вскрикнула Дидар-хатун, первая кидаясь к ней. Долунай сделалось так худо, а желудок пронзила сильная боль, тошнота сделалась невыносимой от сладких духов Дидар-хатун. Долунай вырвало. Уже теряя сознание, она увидела, как ее окружили обеспокоенные султанши, а сама она лежала в объятьях взволнованной Дидар-хатун.

***

      Для мужской половины султанской семьи были накрыты столы в султанской опочивальне, которую на правах регента трона занимал шехзаде Ферхат. Ужин прошел вполне сносно, но шехзаде Махмуду кусок в горло не лез. Рядом с ним на подушке сидел рыжеволосый и улыбчивый шехзаде Джихангир, который с восторгом рассказывал Касиму-паше о том, что узнал на уроке. — Султан Мехмед II завоевал Константинополь, прорвав оборону города. Если бы не он, столица так и осталась бы в Эдирне, — говорил сын Гюльбахар Султан, сияя синими глазами матери. Касим-паша, известный своей твердостью и безжалостностью, улыбался маленькому шехзаде, помня чей он сын и чей брат. Шехзаде Махмуд знал, что Касим-паша, будучи мужем Ханзаде Султан и третьим визирем совета дивана поддерживает детей, рожденный Гюльбахар Султан. Только из-за брака с Ханзаде он так предан Осману и Джихангиру. Но предан ли?       Временами, глядя на Касима-пашу, Махмуд задавался вопросом, какого мужа его матушка выберет Дильрубе? Должно быть, того кто в грядущих сражениях поддержит его и Мустафу.       Султан Мехмед жив и здоров. Дай Аллах, ему долгих лет жизни. Махмуд верил, что Осман не тронет своих братьев, которых любит всем сердцем. Махмуд и сам любил своих родных. Султан Мехмед в свое время делал все, чтобы объединить сыновей вокруг себя, внушить им преданность не только империи, себе, но и друг другу. Повелитель старался не повторять ошибок султана Баязида.       Махмуд верил брату Осману, но иногда тревога охватывала его юное и свободолюбивое сердце. Что если Осман, став султаном, отдаст роковой приказ? Что тогда? Махмуд хотел бы сказать, что примет волю брата с достоинством и не станет очередным мятежником в истории Порты, но страх точил его изнутри…       Да, ему нужны будут союзники в случае войны, но Махмуд не хотел приобретать их, жертвуя сестрами, Дильрубой или Амаль. Он их любил, хотя временами Дильрубу хотелось придушить за ее длинный язык. Но Дильрубу никто, кроме него не может обижать. Она только его и ничья больше.       Шехзаде Ферхат попивал вино из золоченного кубка и выглядел лучше, чем было. Покушение лишило его покоя, насколько знал Махмуд. Брат пренебрегал едой, мало спал, под его голубыми очами залегли серые тени, а кожа сделалась пепельной бледной, черты лица заострились.       Но, видимо, страх его отступил, поскольку шехзаде Ферхат разговаривал с Ибрагимом-пашой, мужем второй их сестры. Ферхат снова стал прежним, улыбчивым и веселым, губы его кривились в улыбке, а голубые глаза сверкали, как звезды. В этот вечер он оправдывал свое звание солнца империи. Шехзаде Ферхат умел находит счастье и радость в мелочах, наверное, поэтому он так любим султаном Мехмедом, который никогда не отличался добрым и веселым нравом. — Нурбану показала мне пару приемов и теперь я лучше стреляю из лука, — хвастливо заметил султанзаде Рустем, старший из сыновей второго визиря Османа-паши и Айлин Султан, в разговоре с шехзаде Орханом.       Услышав до боли знакомое имя, хмурый и снедаемый чувством обреченности шехзаде Махмуд весь обратился во слух. — Она женщина, а все женщины хрупкие и слабые, что она может. — фыркнул шехзаде Орхан упрямо. Он был младше Рустема на четыре года, но постоянно ходил за ним хвостиком, хотя родных братьев избегал. — Быть может, твоя валиде хрупкая и слабая, но моя сражается на мечах и стреляет из лука лучше, чем многие мужчины, — возразил султанзаде Рустем, глядя на шехзаде Орхана карими глазами, унаследованными от волевой и сильной матери.       Шехзаде Махмуд, вспомнив об Айлин Султан, усмехнулся. Султанша была чем-то похожа на своего мужа, султанзаде Османа-пашу. Воистину, подобное притягивает подобное — таков закон жизни. Наверное, любимая женщина султана Мехмеда, его отца, Амрийе Султан тоже была чем-то похожа на него, раз так полюбилась ему.       Махмуд подумал о Нурбану Султан. Интересно, она прибыла в Топкапы на праздник? Раньше, да того, как Махмуд признался ей в чувствах, Нурбану часть посещала резиденцию Повелителя. Они проводили много времени вместе, даже вместе читали в его покоях. Теперь она избегала его, не отвечала на письма, что он передавал, все подарки: книги, украшения неизменно возвращала назад, что рождало ярость в шехзаде. Он злился на себя за то, что открыл ей сердце, надеясь на взаимность своих чувств. Если бы он тогда сдержался, то Нурбану не избегала бы его. Злился на Нурбану за то, что отвергала его, хотя ее зеленые глаза горели любовью, когда она на него смотрела. Злился на то, что он сын султана, а она свободная женщина и на пути их чувств так много преград. Умом Махмуд понимал, что их любовь не принесет никому счастья, но душа упрямо жаждала получить желаемое. — Женщина не должна размахивать мечом, — возразил шехзаде Орхан, вызвав на губах Махмуда усмешку. Шехзаде переглянулся с Ферхатом, который тоже улыбался, глядя на детей. — Так матушка говорит. Она постоянно ругает Ягмур за то, что та играет с моими мечами…       Махмуд знал о непростых отношениях Райхан Султан с дочерью. Ягмур Султан, действительно, обладала буйным нравом. Она любила лазить по деревьям, постоянно портила свои платья, любила играть с мечами и даже просила научить Махмуда стрельбе из лука. Шехзаде не решился учить сестру, не желая становиться причиной очередного конфликта Ягмур с матерью. Но девочка была упряма и ходила за ним хвостом, пытаясь получить желаемое.       Рано или поздно Ягмур дойдет до султана, и, если Повелитель, ей разрешит брать уроки военного мастерства у наставника, то Райхан Султан ничего не сможет сделать.       Шехзаде Мустафа, которому стало скучно, затеял возню с Джихангиром. Мальчики отошли от стола и зашептались, оставив Орхана завистливо поглядывать на них. Сын Райхан Султан рос отдельно от братьев и сестёр и редко с ними водил компанию. Райхан Султан сама была нелюдима и замкнута и шехзаде вырастила таким же. — Ваша матушка на праздник прибыла одна? — спросил шехзаде Махмуд у султанзаде Рустема. — Нет, — покачал черноволосой головой мальчик, не ведая, что обрадовал шехзаде. В его сердце появилась слабая надежда увидеть любимую девушку и, наконец, поговорить с ней. — Прибыли матушка да Хюмашах, Нурбану осталась во дворце. Она захворала. Муса еще слишком мал… Сердце пропустило удар и сжалось. Нурбану больна? Махмуд попытался скрыть искренние чувства от окружающих, но не смог. Он владел собой плохо в отличии от матери и сестры. — Я, пожалуй, вернусь в свои покои, — произнес Махмуд, поднимаясь с подушки. — Тебе нездоровиться? — тут же спросил шехзаде Ферхат, прервав беседу с Ибрагимом-пашой. Касим-паша, взглянув на братьев, прищурил взор карих глаз. Он напоминал хищную птицу, высматривающую жертву с высоты полета. — Я в здравии, брат. Просто меня утомила тренировка, — сообщил шехзаде Махмуд и откланялся. Тренировка его, действительно, утомила. Он стремился овладеть мечом левой рукой, как 0Осман-паша после потери правой, но получалось дурно. Шехзаде пропускал удары от Давуда и это вызывало в нем гнев.       Покинув султанскую опочивальню, шехзаде Махмуд смог вдохнуть полной грудью. Он должен поговорить с Нурбану, должен во всем разобраться, иначе они расстанутся навсегда. Махмуд уедет в санджак после возвращения султана Мехмеда из похода, Нурбану выдадут замуж. Хотя замужем она явно будет недолго. Махмуд уничтожит всякого, кто посмотрит на нее — это он понимал ясно. — Мне нужно тайно покинуть дворец, — шепотом сказал шехзаде, глядя на Давуда-агу, главу дворцовой стражи, с которым теперь водил компанию. — Как вам угодно, — не задавая лишних вопросов, склонил голову Давуд-ага.

***

      Хандан Султан не знала покоя. Страх паутиной оплетал ее сердце, и она чувствовала, себя букашкой попавшей в ловко расставленные сети. Чем яростнее она билась в паутине, тем сильнее запутывалась.       Султанша после вести о беременности Долунай не знала покоя. Уложив детей спать, она полночи металась по покоям, ощущая, как страх отравляет ее ядом. Она любила султана не меньше, чем сына. Повелитель был для нее всем — светом, любовью всей ее жизни, радостью и счастьем. Она жила им. Когда Хандан только-только попала в гарем ее возненавидели все наложницы из-за внимания султана, только он ее защищал, только он о ней заботился и только его интересовали ее чувства. Хандан влюбилась в него и отдала ему всю себя. Вот только султану Мехмеду было мало ее одной. Он любил красивых женщин, любил наслаждаться ими. Хандан сгорала дотла в пламени ревности каждый раз, когда в объятьях падишаха находилась другая, и возрождалась, словно феникс из пепла, когда его взор снова возвращался к ней.       Хандан столько лет находилась подле Повелителя и хотела бы верить, что он любит ее и дорожит ею. Он даже после стольких выкидышей от нее не отвернулся, нашел в себе силы и сочувствие, чтобы утирать ее бесконечные слезы после очередной потери. С каждым разом терять детей становилось все сложнее и сложнее, страх рос многократно с каждой неудачей.       Последний выкидыш случился год назад. Хандан долго не могла понести и боялась беременности из-за своей несостоятельности, как женщины. Но, узнав о своем положении, все же обрадовалась. Она каждый раз надеялась, что на этот раз у нее все получится, что она родит здорового и крепкого ребенка, который еще сильнее усилит привязанность султана.       Кровотечение началось, когда Повелитель остался в ее покоях на ночь. Они поужинали, поиграли с сыновьями, уложили их спать. И Хандан в тот вечер была так счастлива, хотя за день до этого она разгромила покои, узнав, что султан провел ночь с наложницей из гарема.       Хандан уснула в объятьях падишаха, его большая ладонь покоилась у нее на животе, а ночью она проснулась о пугающе знакомой боли в чреве. Хандан сперва не поняла, что случилось. Она лежала на чем-то теплом и липком, подумала сначала, что случилась неожиданность, но лучше бы это была она. Откинув одеяло, султанша вздрогнула и истерично взвыла. Шелковая бежевая простынь была залита кровью, как и ее сорочка цвета слоновой кости.       Воем она разбудила султана, который вызвал лекаря. Хандан же продолжала выть, слезы катились градом по ее щекам. Душевная боль и страх перед грядущим вытеснили боль телесную. Султан Мехмед пытался привести ее в чувства словами, но не смог. Тогда он дал ей пощечину, чтобы она вынырнула из омута горя. В смежных покоях, в детской, спали сыновья, которых она разбудила воплями и напугала.       После последнего выкидыша в глазах султана Мехмеда поселилось разочарование. Страх Хандан усилился многократно, она стала пуще прежнего бояться наложниц султана, видела во всех угрозу и всегда старалась узнать, что они из себя представляют.       Но беременность Долунай могла стать концом для Хандан. Родит она сына или нет — она станет частью семьи падишаха. А свою семью Повелитель любил, он вполне мог обратить свой взор на красивую и яркую Долунай, в то время как Хандан под влиянием невзгод стала тенью прежней себя.       Всю ночь султанша не спала, думая об этой гнусной ситуации. Ее сын слаб и болен, сама Хандан знала свой нрав, она слаба, не умеет плести интриги и зависит от сильных мира сего, от султана. Только внимание султана защищает ее бед. Одной его тени достаточно, чтобы никто не смел причинять вред султанше и ее сыну. А если султан утратит интерес?       К рассвету Хандан Султан, утомленная переживаниями и страхом, поняла, что не может больше бояться. Она убеждала себя, что у нее нет выбора. А молодая Доулнай будет выдана замуж и у нее родятся еще дети. У Хандан Султан нет возможности начать все сначала, с чистого листа. Повелитель — ее последнее пристанище.       Хандан Султан хранила яд на случай, если ее сын отправиться в сады Всевышнего. Она хотела его выпить, понимая, что Повелитель после смерти Ахмеда перестанет любить ее. Но яд послужил для другой цели. По приказу Хандан в щербет Долунай-хатун на празднике в ташлыке подлили яд.       Хандан Султан проследила, чтобы хатун выпила яд и вернулась к сыну, в свои покои. Ее не должны заподозрить.       Шехзаде Ахмед спал. Накануне он переел сладостей и ему стало дурно утром. Мальчика несколько раз вырвало и это ослабило его хрупкое тело. Хандан Султан на дрожащих ногах прошла к тахте и села на нее. Закрыла лицо дрожащими руками, на глаза ее навернулись слезы. Она омыла руки в крови ребенка падишаха. Она — детоубийца. Интересно, что чувствовала Айнур Султан после того, как по ее приказу беременной Халиме Султан подали яд? Боялась гнева султана? Страшилась кары небес или радовалась?       Хандан Султан боялась. Ей было противно от самой себя, хотелось отмыться от совершенного злодеяния. Совесть грызла изнутри. Наверное, Долунай уже истекала кровью. Хандан велела добавить всего несколько капель, чтобы не убить рабыню, а лишить ее плода…       Что сейчас чувствует Долунай? Наверное, то же, что и Хандан Султан в свое время? Ничто на свете не сравниться с ощущением беспомощности и отчаянья, когда твое тело отвергает дитя. Хандан помнила каждое мгновение этой муки, каждую секунду, когда кровь текла по ее ногам, а живот болел так сильно, словно ее кинжалом полоснули.       «Иначе нельзя, я поступила правильно. Ради сына, ради себя», — убеждала себя султанша, но слез меньше не становилось. Она боялась, что случайно выдаст себя из-за излишней эмоциональности.       Пока султан в походе ей ничто не угрожает. Вряд ли кто-то подумает на нее. Хандан Султан никогда не ссорилась с наложницами султана и имела репутацию тихой и покорной судьбе женщины. Когда падишах вернется, вряд ли он подумает на нее. У его женщин и раньше случались выкидыши. Долунай к тому времени вышлют в Старый Доврец… — Султанша, — в покои вошел верный евнух, Хаджи-ага. К этому моменту Хандан Султан уняла слезы и теперь занялась вышивкой, пытаясь унять страх и волнение. — Что в гареме? –спросила Хандан, взволнованно глядя на евнуха. — Переполох. Долунай-хатун стало дурно, ее вырвало, девушку отнесли в лазарет, — сообщил Хаджи-ага, наблюдая за султаншей. Хандан закусила губу и отвела взгляд светлых глаз. — Неужели это сделали вы? — с неверием спросил он. — Нет, я бы не решилась на такое, — возразила Хандан Султан, пытаясь говорить твердо и уверенно, но страх грыз изнутри. Еще хуже стало, когда Хаджи-ага сказал: — Вас зовет Валиде Султан.       Кровь схлынула от лица султанши. Кажется, ее интрига провалилась. Она с трудом стала на ноги и, пытаясь привести себя в порядок, подошла к большому зеркалу. Оттуда на нее смотрела худощавая и хрупкая женщина с заплаканными серо-голубыми глазами и искусанными губами. Хандан Султан усилием воли постаралась взять себя в руки, пригладила волосы и, успокаивая себя тем, что Дефне Султан, быть может, хочет справиться о состоянии шехзаде Ахмеда, покинула опочивальню.       Однако надежда, что буря ее минует погасла в сердце Хандан Султан, когда, подойдя к покоям управляющей гаремом, который гудел, как улей, обсуждая случившееся с Долунай, она услышала гневный голос Ханзаде Султан. Всегда спокойны и размеренный, теперь он звенел. — Мы не должны ее покрывать, иначе порядка не будет. Справедливость должна быть одинаковой для всех, иначе она перестанет быть справедливостью, — выговаривала Ханзаде Султан.       Хандан Султан испуганно замерла. Она не слышала, что ответила Дефне Султан, но звенящий, полный злобы и ярости голос Ханзаде, был слышен ясно. И он до того был похож на султанский сталью, что становилось дурно. Хандан Султан тяжело привалилась к стене, ноги с трудом ее держали. Осознание того, что она натворила, придавливало ее полу, не давая возможности вдохнуть полной грудью. К глазам снова подступали слезы. — Только из уважения к вам я промолчу. Но усмирите эту женщину, иначе мой отец узнает правду, — говорила султанша династии. Стража, стоящая у дверей в покои Валиде Султан, распахнула их, выпуская Ханзаде Султан. Хандан запоздала успела выпрямиться и сдержала слезы, она склонилась в поклоне, пряча лицо.       Дочь султана Мехмеда вылетела из покоев бабушки. Она, проходя мимо Хандан, остановилась и схватила ее за запястье. Мать шехзаде Ахмеда вздрогнула от холода пальцев госпожи, лед ее кожи был ощутим даже через ткань рукава платья. Хандан вскинула испуганный взгляд и наткнулась на беспощадный взор Ханзаде Султан, которая, наклонившись к лицу мачехи, растянула вишнёвые губы в презрительной улыбке. — Молись, Хандан, чтобы ребенок в чреве Долунай жил, — процедила Ханзаде Султан, сжимая запястье султанши пальцами. Хватка у нее была словно тиски, откуда столько силы в девушке? — Если он уйдет в сады Всевышнего или родиться больным, я лично отдам тебя в руки своего отца. Как думаешь, что он с тобой сделает?       Хватка усилилась, а Хандан с трудом сдерживала стон боли. Ужас пронзил ее сотней игл, страх стал еще осязаемей. Значит, Долунай не потеряла дитя и жива. Сперва она ощутила досаду, что даже яд не смогла выбрать и рассчитать дозу для выкидыша, а потом, вникнув в слова Ханзаде, Хандан порадовалась удаче. Был шанс, что султан ничего не узнает… Но ее же за руку никто не поймал. — Не понимаю, о чем вы, султанша, — промолвила Хандан Султан, пытаясь принять оскорбленный вид и придать голосу уверенности. Она подняла взор и утонула во льде синих глаз Ханзаде Султан. В который раз удивилась, насколько султанша не похожа на мягкую и добрую мать.       Ярость озарила взор дочери султана и в следующий миг та со всей силы толкнула ее и, отпустив ее руку, сомкнула холодные пальцы на шее Хандан и с невероятной силой впечатала ее в стену. Хандан слабо вскрикнула и вцепилась дрожащей рукой в запястье госпожи. — Не держи меня за дуру, хатун, — прошипела, словно змея, Ханзаде Султан, нависнув над Хандан. От отца она унаследовала не только скверный нрав и жестокость, но и рост. Султанша была выше сестер, но ниже братьев. Хандан Султан терялась на фоне дочери султана и чувствовал себя букашкой под ее ногами. — Я видела, как ты глядела на Долунай. Можешь обманывать кого угодно: себя, Валиде Султан, окружающих… Но от меня правду не скроешь, как и от моего отца. Все тайное станет явным.       Слова Ханзаде Султан ранили не хуже ударов кинжала. Хандан Султан боялась последствий содеянного. Все обитатели Топкапы, если не всей Порты, знали нрав султана Мехмеда. Никто не даст при жизни прозвище «Кровавый» за красивые глаза. В гареме царил покой, наложницы не плели интриги. Султан знал, кто на что способен и, если кто-то нарушал закон и порядок в гареме, летели головы.       Хандан успокаивала себя тем, что у них нет доказательств, чтобы предоставить их султану Мехмеду. Но слово Ханзаде против ее слова? Всем известно, каким влиянием на отца и каким могуществом обладает султанша… От нее даже могилы не останется — осознание этого рожало первобытный ужас. Слезы все же брызнули из глаз Хандан Султан, а хватка на шее причиняла боль, хотя воздух все еще поступал в ее легкие. — Ханзаде! — раздался усталый и раздраженный голос Валиде Султан. Султанша династии, закатив на мгновение глаза, отпустила Хандан Султан и та закашлялась. — Живи и бойся, хатун, — процедила сквозь зубы Ханзаде, глядя на скрючившуюся мачеху, как на грязь. — А теперь иди и вымаливай прощение, ничтожество.       Сказав эти обидные слова, рыжеволосая султанша ушла прочь, только подол платья скользил по мраморному полу. Хандан Султан, усилием воли подавив страх и утерев слезы, успокаивая себя тем, что доказательств все еще нет, вошла в опочивальню Дефне Султан, чтобы тут же рухнуть на пол…       Щеку обожгло сильной болью. От неожиданности Хандан Султан рухнула к ногам Валиде Султан и подняла на нее перепуганный и удивленный взгляд. — Как ты посмела?! — пока до Хандан доходило осознание того, что спокойная и добрая ко всем Валиде Султан дала ей пощечину, вскрикнула Дефне Султан, заставив Хандан замереть. — Я к тебе относилась, как к дочери… Со всей душой!       Дефне Султан начала метаться по покоям. Она все еще была облачена в то платье, что и на празднике, только в седых волосах, уложенный в высокую прическу отсутствовала корона. — Я берегла тебя столько лет, защищала от нападок наложниц, давала советы, как удержать внимание моего сына-султана, а ты так отблагодарила меня?! — выговаривала Дефне Султан в ярости, и на глаза Хандан навернулись слезы.        Бессонная ночь, очередная болезнь сына, беременность наложницы, попытка избавиться от угрозы, страх перед наказанием — все свалилось в единую кучу. Хандан тихо зарыдала, дрожа всем телом. Сколько раз она плакала в присутствии Дефне Султан? Она и не помнила. Валиде Султан всегда ее поддерживала и утешала, она заботливо утирала ей слезы, когда Хандан рыдала от ревности и страха потерять расположение любимого мужчины, увлеченного очередной наложницей.       Но Дефне Султан могла не только жалеть и награждать пряником. В ее руках так же находился и кнут, который она использовала крайне редко, но использовала. Хандан никогда не касался гнев султанши, поэтому она забыла об этом. — Простите меня, — поняв, что отпираться бессмысленно, прошептала Хандан в перерывах между судорожными всхлипами. — Я не знаю, что на меня нашло. Я потеряла голову от страха и чувств, — опальная султанша подползла к ногам Валиде Султан и взяла край ее подола в дрожащие руки. — Ты же сама теряла детей, как ты могла так поступить с кем-то? — спросила Дефне Султан и брезгливо выдернула из рук Хандан свое платье. Напоминание о всех постигших ее неудачах, болью отозвались в сердце женщины. — Я испугалась за себя, испугалась, что с рождением этого ребенка, Повелитель забудет обо мне и Долунай меня заменит, — призналась Хандан Султан, она хотела бы рассказать про предсказание, но Дефне Султан посчитает ее сумасшедшей. –Вы же тоже делили любимого мужчину с другими женщинами. Вам знаком этот страх. — Да, знаком, — процедила Валиде Султан таким страшным тоном, что в душе у Хандан все похолодело. Она схватила ее за подбородок и глядела в глаза, коршуном нависая над ней. — Но я никогда, слышишь, никогда не думала убить ребенка султана Баязида. Я любила его больше жизни и всех детей его, его кровь и плоть, тоже любила… Любовь, которой ты прикрываешь зверство, не любовь, а ненависть.       Дефне Султан отошла от невестки, брезгливо глядя на нее. В этот момент она, как никогда была похожа на царственного сына. Все же султан Мехмед похож и на мать тоже. — Только ради моего внука Ахмеда я не сообщу сыну о том, что ты сделала, иначе он отдаст приказ о твоей казни.       Хандан Султан, вздохнув от облегчения, начала благодарить султаншу сбивчивым и срывающимся голосом, но та подняла руку, призывая невестку к молчанию. — Не приведи Аллах ты еще что-то натворишь, я не стану тебя покрывать. Я защищаю тебя в первый и в последний раз, но не ради тебя, а ради внука. Больше не жди от меня защиты, Хандан. Возвращайся в свои покои.       Дважды повторять не пришлось, и Хандан, кое-как встав на ноги, покинула опочивальню управляющей. Ей не верилось, что опасность миновала, но страх все еще не отпускал. Теперь у нее нет милости Дефне Султан, но султан не узнает правды.

Дворец Османа-паши. Вечер того же дня.

      Тоска выжигала ее душу черным пламенем. Ей было так печально, так одиноко, что хотелось выть. Слезы сами по себе наворачивались на глаза и текли по ее щекам, вызывая у султанши вспышки злости и ярости. Она считала себя сильной, презирала Хюмашах Султан и ее любовь к романтичным историям.       «Аллах, я становлюсь похожей на Джульетту Шекспира», — думала Нурбану, яростно стирая слезы с щек. В последние дни она изменяла себе. Ей ничего не хотелось: тренировки не приносили ей радости, как и конные прогулки. Не с кем было обсудить прочитанное в книгах. Раньше она водила компанию с Махмудом, который наполнял ее силой и уверенностью. С ним не нужно было носить маски, как с Айлин Султан или с Хюмашах, можно было быть собой.       Шехзаде Махмуд ранее бывший причиной ее улыбок и счастья, теперь являлся причиной ее слез. Ее тянуло к нему, как мотылька к пламени свечи. Вот только это пламя опасно для них обоих. За себя Нурбану не боялось, они никогда не была труслива. Султанша боялась за любимого человека. Лучше бы он ее забыл.       А она… она тоже забудет, похоронит чувства в глубинах души, затолкает их так глубоко, насколько сможет, выйдет замуж, когда придет срок, родит детей и постарается стать счастливой. Им не по пути. Вот только подобные мысли не приносили ей покоя, а заставляли беззвучно рыдать ночами, судорожно кусая зубами подушку, чтобы никто не услышал ее…       Нурбану рано лишилась семьи и чувствовала себя так одиноко. Махмуд был ее сияющим солнцем, когда он находился рядом, на душе становилось так тепло и спокойно. Она хотела любить и быть любимой, но нельзя. Нельзя!       Султанша была упряма, она из последний сил цеплялась за свою порядочность, привитую заботливой Назлы Султан. Покойная госпожа была благородной и достойной женщиной, Нурбану хотела быть такой же. Поэтому она не посещала Топкапы, боялась снова столкнуться с Махмудом, боялась, что не выдержит и кинется в это пламя с головой.       Вновь утерев слезы с щек, Нурбану Султан зажмурилась, сжимая руки в кулаки. Ногти впились в нежную кожу ладоней, оставляя красные отметины. После смерти отца она часто себя увечила, расцарапывала запястья и ладони, словно физическая боль вытесняла душевно. Вот и теперь боль ее немного привела в чувства.       Должно быть, в Топкапы царит веселье, а она осталась во дворце Османа-паши, к которому питала уважение, но не более того. Полдня султанша провела в постели, лишь к вечеру покинула ее после осмотра лекарши. Усилием воли Нурбану запихала в себя ужин, понимая, что силы скоро оставят ее. Она попросила снотворное у лекарши, но та отказала ей.       Только во сне ее не преследовали переживания, во сне она ничего не чувствовала и была свободна. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть. Махмуд остынет, поймет тщетность своих надежд, возможно, найдет себе подходящую наложницу, станет отцом. Когда Нурбану представляла в объятьях шехзаде другую женщину, ярость потоком выливалась в ее жилы, она уже испытывала желание убить эту неизвестную ей женщину. — Госпожа, — в покои султанши забежала ее личная служанка, Алиме-хатун, которая знала все ее тайны. — Шехзаде Махмуд ждет вас в саду. — Что? — одними губами спросила Нурбану, чувствуя отчаянье и страх. Зачем он покинул Топкапы, зачем явился? Шехзаде запрещено покидать резиденцию султана без позволения, чем он думает? — Я увидела его случайно, он велел передать вам, что ожидает вас, хочет поговорить. — Аллах, спаси, — произнесла Нурбану, понимая, что сил сопротивляться не остаётся. — Он не понимает моего молчания. — Шехзаде очень упрям и, видно, любит вас очень сильно, — сказала служанка, и Нурбану посмотрела на нее, как на глупого ребенка. — Я поговорю с ним, объяснюсь, — сказала султанша. Нужно оттолкнуть его, сделать так, чтобы Махмуд забыл дорогу к ней.       Нурбану Султан торопливо облачилась в темно-зеленый плащ и, накинув на голову капюшон, покинула дворец. Когда она ступала по освященной лунным светом дорожке, петляющей между клумбами, то пыталась призвать себе на помощь всю решимость.       Нет, она не боялась этой встречи. Говорили, что в обществе любимого подкашиваются ноги и сердце стучит в груди, как безумное. Но она никогда не чувствовала подобного рядом с шехзаде Махмудом. Видимо, даже природа против этой запретной любви. Нурбану рядом с Махмудом ощущала покой и уверенность в грядущем. Султанша страшилась того, что должна ему сказать, что должна причинить ему боль, как и себе.       Нурбану замерла на мгновение, увидев шехзаде Махмуда, стоящего у раскидистого дерева, под которым летними теплыми деньками она любила читать, сидя на покрывале. Султанша призвала на помощь всю свою решимость и шагнула навстречу шехзаде Махмуду, который тоже направился к ней решительной походкой. — Нурбану, — произнес юноша, нет, мужчина. Его низкий, бархатный голос пробирал до костей и ласкал слух.       Султанша сняла с головы капюшон, явив собеседнику свое взволнованное лицо с полыхающими зелеными глазами. Ее черные волосы были стянуты в тугой узел на затылке, хотя обычно она носила их распущенными. — Шехзаде, — султанша поклонилась в дань уважения, и Махмуд стремительно сократил расстояние между ними. — Нурбану, свет моей жизни, мой воздух, и моя душа, — непривычно пылко и цветисто заговорил Махмуд. — Я так долго искал с тобой встречи, что потерял покой. Ты, подобно горячему угольку попала в мое сердце и лишила меня покоя. — Что же я сделала не так? — спросила Нурбану с отчаяньем, глядя ему в глаза, что во мгле казались черными. — Чем заслужила такую привязанность с твоей стороны? — Я люблю тебя, — выдавил из себя шехзаде Махмуд. Ему было тяжело признаться в чувствах и переступить через себя и свою гордость, присущую всем членам династии. Он взял ее руку в свои и сжал ладошку обеими ладонями. — Я хочу быть с тобой, я хочу, чтобы ты была матерью наших детей. Я хочу сделать тебя счастливой. Махмуд говорил, словно талантливый искуситель, проникновенно глядя в ее глаза. Нурбану чувствовала, как ее нутро сжалось. Она так хотела кинуться в его объятья и коснуться губами его губ. — Я этого не желаю, — одними губами прошептала девушка, усилием воли подавив свои желания. — Я не питаю к тебе никаких чувств, кроме родственной привязанности. Я тебя не люблю. — Лжешь! — слишком резко вскрикнул шехзаде Махмуд и, подавшись порыву, накрыл ладонями ее впалые щеки. Нурбану замерла в его руках, как маленькая птичка. — Я знаю тебя, как себя. Я вижу в тебе те же чувства. — Ты выдаешь желаемое за действительное. Наверное, трудно понять, что ты не центр мира, не так ли? — спросила в притворной насмешке Нурбану. Она знала, что делает ему больно. Мука исказила по-восточному привлекательные черты шехзаде, но он взял себя в руки. Только глаза стали какими-то пугающими и жуткими. — Я не центр мира, ты права, — произнес шехзаде. — Центр мира — ты. Нурбану казалось, что она говорит со стеной. Махмуд упрям и своенравен, он не отступит от задуманного. Аллах, дай ей сил. — Я люблю другого, — сказала она, желая оттолкнуть его еще дальше. Шехзаде вздрогнул, как от удара и с болью во взгляде на нее посмотрел. Он отпустил лицо Нурбану и та поспешила отойти от него. — Ты лжешь мне, пытаешься запутать, — мотнул он головой в слепом упрямстве. — А если говоришь правду… спаси этого человека Всевышний от меня, — процедил шехзаде одержимо. — Убей эти чувства, они тебя погубят. Ни одна любовь не стоит того, чтобы из-за нее умереть, Махмуд, — сказала Нурбану. — Я не желаю тебя ни видеть, ни знать.       Сказав это, Нурбану снова накинула на голову капюшон и устремилась прочь из сада, во дворец. Она чуть ли не бежала, словно спасалась от чего-то. Ей так хотелось быть рядом с возлюбленным, но долг не давал покоя. Султанша вернулась в свои покои и скинула с себя плащ прямо на пол, зная, что его уберет служанка.       Ее мелко трясло от волнения и душевной боли. Она боялась грядущего, поскольку знала, что шехзаде Махмуд не отступит. Она надеялась, что он выкинет глупости про любовь из головы, но слишком хорошо его знала. Кончено, он зол от ее слов, буде пытаться забыться, но в конце концов вернется к тому, с чего начал. К ней.