Fangs and chains.

      — Вот же упрямый, невыносимый… Ух! — Лорелея бродила по крыше таверны, ругая герцога Врат на эспруаре и всеобщем вперемешку. Ей все никак не удавалось примирить отца и сына, потому что первый был слишком упрям, чтобы услышать второго. Шэдоухарт с иронией наблюдала за ее метаниями, Астарион с удовольствием принимал солнечные ванны, наслаждаясь любой возможностью понежиться на свету. Кто знает, когда эта возможность покинет его.       Она шагала из стороны в сторону, по белым волосам прыгали солнечные блики, в воздухе стоял невыносимый аромат: смесь еды из таверны и грязных попрошаек в переулке.       — А ты! Вот что ты сидишь?! — Лорелея нависла над вампиром, тот лениво приоткрыл глаз, — Иди и сделай что-нибудь?       — Например? — лениво протянул он. Эльфийка топнула ногой.       — Да хоть что-нибудь уже! Убеди, обмани, я не знаю! — Он рассмеялся.       — Дорогая, не хочешь ли ты сказать, что тебе нужна помощь с этим дубовым упрямым Рейвенгардом? — его глаза блеснули, девушка покраснела от возмущения.       — Ах ты хитрый, бессовестный… Ты… Ты… Да я тебя..!       Жрица и плут расхохотались, Лорелея пихнула беззлобно вампира в плечо и тот повалился на нагретую солнцем крышу, с удовольствием потянулся, словно домашний кот и положил руки за голову.       — Твоя бессильная ярость развлекает больше, чем счастливое воссоедниение семьи.       — Я ему сейчас на шары наступлю, — бросила в воздух пустую угрозу блондинка, жрица чуть вином не подавилась.       — Дорогая, я оскорблен!       — Иди. И. Сделай. Что. Нибудь — прорычала она беззлобно, нависая над мужчиной сверху. От негодования у нее практически шел пар из ушей. Астарион подумал о том, что она совершенно очаровательна, когда бесится. Кажется, она поняла, что вампиру ее беспомощная злоба доставляет удовольствие и это взбесило еще сильнее. Что только понравилось бледному засранцу.       — А что мне будет взамен?       — Я тебе уши от злости не откушу, — Астарион скривил мину, сделав вид, что она его не убедила. Вообще он конечно поможет этим двоим помириться. Во-первых, он не может отказать Лорелее, когда она о чем-то просит. Он это знает, она это знает, все это знают, но он все-равно каждый раз ломает комедию. Во-вторых, играть с чужими головами было бесконечно весело, даже если в качестве результата он получит не хаос, а что-то хорошее, доброе и вечное, что все же несколько снижало градус заинтересованности. — Я шучу что ли по-твоему?!       Она бросилась на вампира и принялась грызть его уши. Шутливо, конечно, но не ответить на вызов было нельзя. Их возня напоминала драку двух котов, которые вроде и хотели отмутузить друг друга, но когти не использовали.       — Ваши брачные игры утомляют, отвратительно. — С иронией проворчала жрица и удалилась с крыши.       — Кусаться — это моя фишка, — пропыхтел вампир, пытаясь заломать девице руки, но та выворачивалась, крутилась как уж на сковородке и нет-нет, да и успевала цапнуть его куда-нибудь. Хотя обещала только за уши. И с одной стороны это было несправедливо, с другой — забавно, с третьей — да какого дьявола она вообще его грызет, спрашивается?       — Нечего меня бесить! — она схватила его за щеки и потянула за них, в то же время он пытался защекотать ее до смерти. Настроение было игривым и легким, почему-то сегодня не хотелось думать о спасении мира совершенно. Он, решив таки прекратить эти игрища, применил немного силы и повалил девицу, прижимая всем телом к каменной кладке. Она дернулась пару раз, надула губы. — Не честно!       — Ты от меня честности ожидаешь? — хищно усмехнулся Астарион, вся эта возня заставила его проголодаться и он тут же слегка прикусил нежную шею на коже, давая понять, что именно ему сейчас нужно. Она высвободила, с его позволения, руки и обняла мужчину за плечи, подставляя шею.       — Я жду, что мой прекрасный хитрый мастер манипуляций поможет бедной девушке, — лежит под ним, глазками хлопает, использует самую очевидную, самую безобразную манипуляцию, какую только можно придумать. И она работает. Он сыт и счастлив. И за поцелуй этих губ готов и Богу кинжал между глаз всадить, не то что уж каких-то родственников примирить.       — Будешь мне должна, — прошептал он ей на ухо, эльфийка ласково замурлыкала в ответ. Она сводит его с ума и тут уже ничего не попишешь.       У Астариона примирение родственников много времени не заняло. После этого все они наконец смогли начать разрабатывать план по налету на литейную, а так же на логово Горташа. Герцог знал свои бывшие покои как никто другой и его помощь была крайне необходима.       Немного уставшая от обескровливания, блондинка дремала в своей постели, закутавшись в одеяло. После вампирских укусов всегда становилось холодно, голова шла кругом и в глазах двоилось, но она не жаловалась. Астарион старался не злоупотреблять ее безотказностью. Но после ее крови вся остальная казалась пресной, противной и безбожно невкусной. Словно ему приходилось есть черствый хлеб, когда рядом гурманское блюдо. Однако, ее нужно было беречь. Какой бы сладкой и невероятной ни была ее кровь, ничто не бесконечно. И заботиться о ней после каждого укуса было правильно.       Астарион поправил ее одеяло. Девушка что-то пробормотала тихонечко во сне, поморщила носик и фыркнула. Само очарование. Сама беспечность. Он не знал, что хуже: то, насколько она ему доверяет или то, насколько ему нравится степень ее бескрайнего доверия.       Остальные выбрались в город, так что в комнате они были наедине. В общем зале все еще были люди, но это его не беспокоило. Он ласково погладил Лорелею по голове.       Он менялся. Постепенно, хотя самому казалось, что слишком стремительно, но он становился лучше. Становится кем-то другим. Не давно погибшим продажным судьей, не рабом своего господина, не напуганным до смерти сбежавшим отродьем. Становится самим собой. Тем, кем ему хотелось бы быть. Все еще наглым мерзавцем, но имеющим чертово сердце. Как удивительно и глупо, что для этого ему понадобилось быть похищенным и зараженным иллитидами и эта дуреха. Беспросветная идиотка. Доверчивая. Добрая. Ласковая. Прекрасная.       Он прижался губами к ее виску, эльфийка что-то неразборчиво пробормотала, позвала его по имени. Тянется к нему даже во сне. Словно чувствует, что рядом именно он. Это удивительно, это приятно, это невыносимо, почти до боли в зубах, до треска в ребрах мило. Астарион хрипло шепчет на острое ушко со шрамом, что рядом. Она улыбается во сне. И он думает, что любой ценой должен выжить. Что любой ценой должен ее сберечь. Что вся эта чертова суицидальная кампания должна, просто обязана, обернуться для них успехом.       Ее разочарованное и опечаленное лицо, влага в синих глазах. Все это невыносимо видеть, но он только кривит губы и делает вид, что она слишком драматизирует. От литейной остались лишь кирпичная крошка и сажа на ее мягких волосах и кончике носа. Им удалось спасти так мало и она скорбит. Стальная стража принялась кромсать всех гондийцев, что были внутри, как только они показались на входе. Словно кто-то отдал им молчаливый приказ.       Ее подбородок дрожит, а ему что-то внутри мешает просто подойти и подставить плечо. Она знает, что это так. А потому просто встает поодаль ото всех, обнимая себя за плечи, выглядит маленькой и одинокой, слабой, несчастной. И от этого внутри все словно сжимается. Астарион пытается себя перебороть. Смотрит за тем, как Гейл хлопает ее по плечу и она прячет стыдливо слезы в его запачканной сажей и черной «кровью» Стальной стражи робе. Ненавидит себя за то, что не может оказать ей поддержку, когда вокруг слишком много людей, от которых он зависит. Ненавидит себя за то, что в глубине души все еще боится потерять место в отряде за проявление слабости. Это малодушно и глупо, но ничего с этим поделать не получается. Ревность грызет изнутри, но он позволяет себе только скривить губы и скрестить руки на груди. Они все бесконечно устали и пора уже отправляться назад, но Лорелея будто еще не готова покинуть эту безмолвную могилу.       К вечеру ее настроение не улучшилось. Они приняли общее решение, что напасть на Горташа лучше всего будет на рассвете, а потому все готовились к осаде как могли.       Лорелея сидела, глядя сурово в прекрасное звездное небо. В лунном свете она смотрелась прекрасно, будто она вовсе не земное существо, а посланная ему Богами с неба самая настоящая звезда. Астарион прятался в тени. Он знал, что она чувствует его присутствие, и все равно не решался подойти ближе. Решился приблизиться лишь когда она подала, наконец, голос.       — Мы чудом каждый раз умудрялись спасать всех, кого встречали на своем пути. Но сегодня… Эта бойня дала мне понять, мы ведь в любой момент можем умереть.       Мужчина сел рядом с ней и так же уставился в звездное небо. Она несомненно права. Каждый из них может не встретить рассвет нового дня. Какие бы чудотворные силы ни были у Иссохшего, никто из них не знал, работают ли они и как это вообще происходит. И возможно ли это вообще, не очередная ли глупая уловка, на которую они повелись.       — Умирать, — ее шепот дрожал, — Страшно… А потому я так хочу… Жить. Здесь и сейчас. Без сожалений, без лишних вопросов.       Астарион глянул на нее. Жить. Здесь и сейчас. Потому что завтра может не быть. Он притянул эльфийку к себе и поцеловал. Так нежно, как только мог. Так ласково, как только умел. Чтобы, если завтра они погибнут, он ни о чем не жалел.       Ее ровное дыхание согревает грудь, длинная копна мягких волос щекочет бедро, но убирать ее не хочется. Она жмется к нему во сне, будто ждет, что это ее согреет. Словно надеется, что это возможно. Его пальцы рисуют узоры на девичьей лопатке, задумчивый взгляд окидывает ее с ног до головы. Обнаженная, в мягком свете луны. Еще более прекрасная, чем казалась ранее. Отзвуки ее стонов музыкой все еще звенят в ушах, тепло ее губ все еще ощущается на плечах, на шее, на щеках. Она говорила, что он прекрасен. Была настолько ласковой и осторожной, будто он какой-то хрупкий и изнеженный. Астарион совершенно к этому не привык. Не понимал, почему ему так хорошо. Внутри не было ни отвращения, ни отторжения. Вампир спрятал нос в ее макушку, втянул запах кинжальника и мяты, закрыл глаза. Было спокойно. Словно больше ничто не имело значения. Только эта ночь, ее щека на его груди и эта огромная луна, освещающая их обоих.       Ярость Карлах с каждым шагом, что приближал их к Змеиной скале, разгоралась все сильнее. Находиться рядом было уже физически некомфортно, особенно Лаэзель в ее броне. Казалось, что если подойти слишком близко, то пластины доспеха нагреются и сожгут ее до тла. Уилл не пытался успокоить варваршу. Это было бесполезно. Она чуяла близость долгожданной мести и уже ничто не могло бы ее удержать.       Дрогон хмуро шагал следом за всеми. Астарион сжимал пальцы Лорелеи в своих, словно боялся отпустить. Ее сердце колотилось, как бешеный зверь запертый в клетке. Что ждет их впереди? Что произойдет, когда последний Избранный Абсолют падет? Ей было так страшно, что придется увидеть как погибают друзья. Как их тела ломает, как рвется кожа. Как вместо бледных любимых губ вырастают щупальца и алые завораживающие глаза меняются. Если это случится, она тут же погибнет. Не было никакого шанса, что она сможет сбежать от одного иллитида, а тут их может стать куда больше. Но она упрямо шагала вперед. Сжимала в ответ руку отродья и пыталась себя убедить, что все будет хорошо.       Она не могла поверить своим ушам. Потерявший память драконорожденный, что был с ними, пусть и недолго, и был корнем всех зол? Мастером, создавшим дьявольский план по подчинению Врат Балдура с помощью иллитидской заразы. Подчинения всего Побережья Мечей. Эльфийка сжимала в руках свой лук, напряжение в тронном зале было настолько плотным, что казалось, что его можно потрогать.       Все заслуживают второй шанс. Но Дрогон предпочел броситься на спасение своего возлюбленного лорда. Они оба пали, не принеся никому ни облегчения, ни радости. Карлах сбежала с поля боя, когда с губ Горташа сорвался последний вздох. Раненая в бок Лорелея уже была в заботливых холодных руках. Небольшое заклинание, скляночка с зельем и все будет хорошо, но мертвое сердце от страха практически билось. Сейчас ему было плевать на чувства Карлах, на смерть новообретенного товарища, на гибель Горташа и ту дикую тряску, что накрыла весь город. Он сжимал в руках свою самую великую драгоценность, зажимая рваную рану грязной ладонью.       — Все будет хорошо, — она ему улыбнулась. Подбадривает с дырой в боку.       — Знаю, — хрипло отвечает Астарион. Сбоку Хальсин уже читает над ней свои мантры и зеленоватое свечение заливает девичье личико. Он зол, бесконечно зол на себя, что не успел прикрыть ее в этот раз. Тот человек, что ранил ее, больше походил на груду рубленого мяса. — Но я не разрешал тебе так рисковать.       Она благодарно кивает друиду и тот удаляется на помощь остальным, кому тоже досталось во время сражения. Лорелея мягко целует холодную бледную щеку и улыбка у нее такая, что хочется спрятать ото всех и никому не показывать.       — Не переживай за меня, — пальцы путаются в кудряшках, волнами по телу расходится бесконечная усталось и странное тепло, удовольствие от ее касания. Животный страх, что мог этого никогда больше не почувствовать. Льется по телу, как пот в жаркую ночь. Неприятный, липкий, морозящий.       — Мы обязаны выжить. Тебе для этого стоит всегда держаться рядом. Чтобы я мог защитить. — Говорить вслух такие вещи для него дико. Она не ожидала их услышать. Блондинка обнимает его за шею и хнычет на ухо.       — Я так устала и бок болит. Понесешь меня обратно? — Ему хотелось бы сказать, чтобы она не переводила тему, не капризничала, отнеслась к вопросу серьезно. Но в том и было дело, что она была совершенно серьезна. Лорелея не давала пустых обещаний и не могла знать: переживет ли кто-то из них всю эту адскую мясорубку, что дамокловым мечом нависла над их головами. А потому пытается отвлечь его хоть как-то. Чтобы он не просил давать обещаний, не просил громкой бравады.       Он тяжело вздыхает, качает головой и с легкостью поднимает ее на руки. Девушка жмется к нему, шмыгает носом едва слышно, ведь все еще больно и все еще страшно. Ни о чем не жалеть тяжело. Ничего не бояться невозможно в принципе. Астарион уносит ее прочь, остальные нестройным шагом плетутся где-то позади. Впереди, как ни глянь, а только больше опасности. И у него отчаянно не получается придумать, как оградить от них эту маленькую дуреху, что уткнулась носом ему в шею и дрожит от боли. Не стесняется больше ему ее показать. И внутрии все по швам трещит, словно старую кожу сдирают живьем. Позволяют ему новому увидеть свет. Пусть даже совсем ненадолго.