Цена мести

Цирцея прикрыла глаза и расслабилась, притворяясь спящей. Сила океана, ощутимая даже без собственной магии, могла принадлежать лишь богу, а общаться с Посейдоном не было ни сил, ни желания. Жаль, не хватило времени закутаться: из-за жара Цирцея скинула одно одеяло на пол, на другое легла, а третье сбила так, что оно едва прикрывало бедра и талию. Посейдон оказался рядом неслышно, и Цирцея почти вздрогнула, когда его холодная рука коснулась лба. Но на этом бог не остановился: пальцы переместились на шею, словно проверяя пульс. Сердце бешено заколотилось, страх растекся по жилам, и Цирцея замерла, размышляя, как далеко зайдет Посейдон, если его не прервать... Да и помогут ли возражения? Она до сих пор не понимала, почему не просто жива, но ещё и цела. Тем временем Посейдон спустился руками ниже, провел по ключицам, и Цирцея уже хотела отстраниться, когда он с тихим смешком сказал: — Может, уже перестанешь притворяться? — но его пальцы так и застыли в неприятной близости от груди. Цирцея сконфузилась, открыла глаза и заодно подтянула одеяло у самому подбородку, отодвинувшись от бога, который сидел на краю кровати. Слишком близко, чтобы чувствовать себя в хотя бы относительной безопасности. Сейчас, без магии, Цирцея была совершенно беспомощна; она вспомнила мысли о том, что Посейдону даже божественная мощь не нужна, чтобы ее сломать, и как наяву услышала треск костей. — Вы меня разбудили, — голос звучал хрипло, будто и правда со сна, и, к счастью, не дрожал. — Добрый день, владыка Посейдон, — Цирцея не знала, какое сейчас время суток, лишь предположила по тому, что Фелия лишь однажды зашла предложить какую-то на редкость несъедобную кашу из водорослей "по рецепту господина Талассиона" и больше не возвращалась после отказа это есть. — Добрый, — бог осмотрел Цирцею с ног до головы, и она плотнее завернулась в одеяло, словно это детское действие способно помочь. — Как ты? Такой вопрос мог задать лекарь. Или служанка. Или кто-нибудь из семьи Цирцеи — те, кому не безразлично, или хотя бы те, кого положение обязывает изображать заинтересованность. Но зачем это Посейдону? Он вполне мог расспросить лекаря и не тревожить Цирцею... Разве что он решил, что она достаточно отдохнула? От этой мысли затрясло. Гордость требовала сказать, что все в порядке. Страх — что все отвратительно. Цирцея выбрала правду: — Лихорадка, слабость, все тело болит, магии не чувствую, — она не сводила напряженного взгляда с Посейдона, не зная, чего ожидать. Бог нахмурился: — Мне сказали, ты не хочешь лечиться. Почему? Цирцея поморщилась: вредный старик решил на нее пожаловаться. Мало ему было всего остального! — Я хочу лечиться. Однако достопочтенный господин Талассион, по-видимому, против. Его зелье в моей ситуации вредно, так как содержит слишком много женьшеня, а у меня и без того проблемы с аппетитом, после зелья я вообще не смогу есть, если меня не стошнит раньше, — глупость лекаря раздражала, и это раздражение прорывалось сквозь обычно спокойный тон. — Талассион уже двести лет работает, пациенты у него выздоравливают. Вряд ли он хочет пообщаться с тобой подольше. — Пациенты выздоравливают, видимо, не благодаря лечению, а вопреки, — возмущение Цирцеи было, по ее мнению, абсолютно законным. — Ну нельзя так издеваться над ингредиентами и больными и пытаться засунуть в одно несчастное зелье все и сразу, да еще и в таких диких количествах! Я уже молчу о том, что женьшень с ламинарией не сочетаются! Можно было бы взять в других пропорциях и добавить росу с олеандра для стабилизации, — она наклонила голову, всерьез задумавшись о том, как спасти "шедевр" лекаря. — Говоришь так, будто разбираешься в этом, — удивленный голос Посейдона отвлек от раздумий. — Конечно, разбираюсь, я же целительница, — Цирцея привычно вскинула голову, но уже без былого огонька: наспорилась за день, а бог все же вызывал опасения. — И я знаю, как приготовить зелье, которое мне поможет по-настоящему. Посейдон недоверчиво усмехнулся; его холодная ладонь вновь легла на лоб, и жар, мучивший Цирцею, от этого неохотно отступил. Она же прижалась к руке и замерла, стараясь не думать о том, насколько жалкой выглядела в момент, когда искала мимолетное избавление от боли в пленителе. — Ты вся горишь, — сказал бог, не спеша отстраняться. — Прости, но я не доверю больной в лихорадке готовить зелье, к тому же с ядами. Цирцея закатила глаза. Уверенность в собственной правоте перевешивала страх. — Лихорадка влияет на эмоции и физическое самочувствие, но память у меня в полном порядке. Я рецепты зелий учила так, что при смерти продиктовать могу, а сейчас даже не умираю. И я же не прошусь сама готовить, понимаю, что встать не могу, не то чтобы нож нормально держать... Но с рецептом-то многоуважаемый господин Талассион способен справиться? Или он в состоянии лишь переводить ценные ингредиенты и третировать пациентов неработающим лечением и несъедобной едой? — от пылкой речи Цирцея зашлась в приступе кашля. — Тише-тише, — Посейдон вздохнул и совершенно невозможным движением погладил ее по голове, как ребенка. — Ты всегда такая упрямая? — Всегда, когда уверена в своей правоте. Мне нужно мое лекарство, — определенно, стоило наконец гордо отодвинуться и хотя бы попытаться показать, что Цирцея не игрушка, но она так ужасно устала, а ладонь бога океана была такой восхитительно-прохладной и приносила облегчение, а не новую боль, что Цирцея просто не находила в себе сил. — Ладно, давай компромисс, — решил Посейдон и лег рядом, все еще не отнимая руки. — Продиктуй лекарю рецепты, не содержащие ядовитых компонентов, он сделает и посмотрим, помогут ли они. — Белянка не ядовитая, а условно-ядовитая, и уважаемому господину Талассиону следовало бы знать разницу, раз уж он "двести лет работает и отличный лекарь", — язвительно передразнила Цирцея самодовольный тон старика. — Условно-ядовитым не отравиться даже, только при очень большом желании. А температура приготовления разрушает токсины, — но Посейдон смотрел слишком насмешливо-непреклонно, и стало ясно, что он все для себя решил и никакие аргументы не помогут. — Исключение белянки из зелья снизит его эффективность на пятнадцать процентов, — сухо поджала губы Цирцея. — Всего-то? Думаю, пятнадцать процентов все переживут. Я позову лекаря, продиктуешь ему рецепт. Цирцея бросила на Посейдона возмущенный взгляд — в вопросах здоровья пятнадцать процентов имели вес! — однако спорить не стала, понимая, что на большие уступки никто не пойдет. Она длинно выдохнула, пытаясь успокоиться, поправила одеяло и легла чуть по диагонали, возвращая хотя бы иллюзию независимости — насколько это было возможно, учитывая, что голова так и осталась под холодной ладонью бога. — Тебе не жарко? — спросил он будто заботливо. — Хочешь, обниму, будет прохладнее? Цирцея похолодела мгновенно: все ради этого? Чтобы она сама подпустила его ближе, подписала себе приговор? Чтобы показала, насколько слаба, немощна и измучена лихорадкой? Сначала объятья, потом он позволит себе большее... Цирцея представила: унижение, боль и — насмешкой брошенное в лицо согласие... Хотя вопрос ли это? Насколько ей будет плохо вне зависимости от ответа? — Спасибо, не стоит, — осторожно ответила Цирцея, не желая сдаваться. — Мне одновременно и жарко, и холодно, так что лучше не трогать, — она съежилась, готовясь к чему-то неприятному, пальцы сжали край одеяла изнутри. — Как скажешь, — Посейдон не изменил положения и не попытался что-то сделать против ее воли. Он продолжал лежать, лениво разглядывая Цирцею, как мальчишки разглядывают яркую букашку, размышляя, сколько лапок ей оторвать. И все же. Все же. Цирцея еще могла свободно дышать. Он ее не тронул. Спустя несколько вдохов она поняла, что сейчас ничего страшного не произойдет, и облегчение отчего-то вылилось в кашле. — Может, всё-таки примешь лекарство Талассиона, пока твое не готово? — предложил Посейдон так спокойно, словно ничего не произошло. Цирцея непреклонно покачала головой. — Мне от его гадости только хуже станет. От такого кашля хорошо помогает теплое молоко с медом. Смягчает горло и успокаивает заодно. Посейдон хмыкнул, перебирая ее волосы. — Надо же, ты, оказывается, знаешь неядовитые средства. — Во-первых, использование условно-ядовитых и даже ядовитых компонентов не делает итоговое ядовитым зелье, — поучительно начала Цирцея, приподнялась, опираясь на локоть. — Во-вторых, эффективность простого молока с медом гораздо ниже, чем в сочетании с растениями, о которых я говорила господину Талассиону. Я же объясняла, высокая температура разрушает токсины, — и она пустилась в подробные описания свойств, периодически нелестно отзываясь о местном лекаре. Посейдона, казалось, забавляла ее досада. Он вел себя расслабленно — сытый хищник, уверенный, что жертва от него не ускользнет. Цирцея говорила, лишь бы не молчать, не побудить Посейдона к каким-нибудь неприятным действиям. Постучавшись, в комнату зашла Фелия, что оказалось весьма кстати: горло Цирцеи уже начало болеть от долгого разговора. — Господин Талассион отправился собирать ингредиенты, — при виде Посейдона в постели румянец вспыхнул на щеках Фелии, и она поспешно опустила взгляд в пол. — Обещал вернуться к вечеру. Я принесла молоко с медом для госпожи, как вы приказывали, — она протянула большую глиняную чашу, из которой доносился запах теплого молока. Цирцея поблагодарила Фелию и приняла напиток, по-новому рассматривая Посейдона. Значит, он повелел принести ей молока? Потому что она сказала, что это полезно? Зачем же он притворялся внимательным и заботливым? Зачем сидел здесь, с Цирцеей — и не делал ничего плохого? Какой реакции он ждал? В любом случае молоко ей не навредит, а гадать совершенно бесполезно, бог океана не вписывался в привычную картину мира. Фелия сбежала почти мгновенно, оставив Цирцею наедине с Посейдоном. Он со странным любопытством проследил за тем, как Цирцея осторожно, чтобы не обжечься, сделала несколько глотков и блаженно зажмурила глаза, откинув голову на спинку кровати. По горлу и животу прокатилась желанная волна тепла, медовая сладость растеклась на языке, успокаивая все тревоги, на плечи опустилась усталость, свойственная всем больным. Цирцея нервно вздохнула и позволила себе расслабиться. Жар продолжал ее мучить, но уже не так сильно. Цирцея отпила еще молока, сквозь ресницы посматривая на Посейдона. — Какое оно на вкус? — неожиданно спросил бог. Цирцея удивленно распахнула глаза. Это ведь просто молоко. Внезапная догадка пришла на ум: Посейдон раньше не пил молока. — Сладкое, — неуверенно ответила Цирцея. — Немного перегретое, но скоро остынет, будет идеально, — Посейдон все так же внимательно рассматривал ее. Предположение, дикое, абсурдное, не давало покоя. Возможно, если бы не температура, Цирцея никогда не решилась бы произнести следующие слова. — Хотите попробовать? "Какая глупость, — тут же обругала себя она. — Он же бог, какое ему дело до пищи, положенной смертным?" — Да, — Посейдон забрал протянутую в минутном порыве чашу и сделал маленький глоток. Цирцея не сдержала улыбки при виде того, как бог сосредоточенно анализирует ощущения. На его лице отражались совершенно человеческое любопытство и... наслаждение? Ему понравилось? — Вкусно, но непривычно, — определил Посейдон, возвращая молоко (а Цирцея уже успела попрощаться с питьем). — Не думал, что лекарства могут быть вкусными. — С таким-то лекарем неудивительно, — Цирцея смущенно спрятала взгляд в чаше. Все произошедшее казалась слишком личным, будто она влезла туда, куда не следовало, узнала о боге кое-что, непредназначенное для чужих ушей. Цирцею молоком отпаивала еще мама — так давно, что и не вспомнить. А у Посейдона, если верить легендам, детства не было совсем. "Не хватало его жалеть, — раздраженно оборвала себя Цирцея. — Он ведь бог. А мне, видимо, не хватает дочерей, чтобы о них заботиться". Молоко она допивала в молчании. Посейдон не спешил уходить. Стоило Цирцее отложить чашу и поудобнее устроиться на кровати, он вновь положил руку ей на лоб — не то чтобы это было неприятно, скорее, наоборот, но такое внимание вызывало опасения, плавно переходящие в страх. — Владыка Посейдон, мне очень неловко, если вы сейчас должны заниматься делами, а я вас отвлекаю, — с тщательно скрытой надеждой сказала Цирцея. — Это какими, например? — он небрежно пожал плечами. — Я бог, никому ничего не должен. — Ну, чем вы обычно занимаетесь? — Цирцея не чувствовала, что вправе задать этот вопрос, однако нервное любопытство брало верх. — Обычно я с утра выслушиваю доклады подданных, — голос Посейдона был удивительно глубокий и монотонный, как тихие волны, омывающие берег. Цирцея позволила себе закрыть глаза во время рассказа, пусть это и не слишком вежливо: навязывать свое общество больному человеку вообще-то тоже. Словно сквозь толщу воды до слуха доносились слова: "течения", "потоки", "управлять", "моря"... Смыслы растворялись в гудении голоса-прибоя, прохлада руки на лбу надежно охраняла от жара, и Цирцея незаметно уснула, убаюканная океаном.