Волков бояться — в лес не

— И все-таки я не понимаю, что с вами делать. Ин Хо — в силу своей безграничной фантазии мог бы сделать многое. — Будь вы мне чуть более милы — я бы вас отпустил, чуть более отвратительны — убил. Но знаете, я теряюсь. Вы мне бесполезны и даже более того — вы меня тяготите. Однако и рука на вас не поднимается. Не подскажете, что с вами делать? Ги Хун не подскажет. У него кляп во рту и тысячи невысказанных ругательств. Он бы не заставлял его молчать и не стеснял бы его движения веревками, но знает, что стоит что-то из этого ослабить и от бранного крика у Ин Хо сгниют уши. — Игры уже закончены, Ги Хун. Знаете, мне даже жаль, что вы не смогли принять в них участие. Это было… Необычно. Лично я болел за игрока — двести двадцать два, но к сожалению, она вылетела. Скажу честно, я даже расстроился. Нет, действительно расстроился. Вы думаете, что во мне нет жалости, вы думаете, что я получаю от этого удовольствие. Но в сущности — иногда даже меня пронимает. Мне не доставляет удовольствия видеть вас таким: молчаливым и связанным, мы могли бы выпить и поговорить, но лишь в случае, если вы дадите слово, что не будете кричать и махать кулаками. Его пленник не реагирует. Он давно перестал мычать и брыкаться, но и реагировать на его многочасовые монологи тоже. Ин Хо пытается войти в его положение, пожалеть, понять, что он разбит и расстроен, но в конце же концов, сколько можно обижаться на это… Небольшое недоразумение. Да, убийство хорошего друга — это всегда неприятно. Это может оставлять душевные раны и неосознанные обиды. Ги Хун, на самом деле, может обижаться на него столько — сколько душе угодно. Нет смысла его торопить, когда его дух находится в перманентной раздробленности. Им в действительности некуда спешить. Солдаты заканчивают свою вахту и готовятся к трехлетнему отпуску, где они могут ни в чем себе не отказывать. Складывают оружие, отмывают ангар, разбирают декорации, гладят свои костюмы и разоружают магазины. У всех — настроение замечательное. Ин Хо время от времени улыбается глада, как очередной кружок или треугольник, в припрыжку пританцовывает в комнате, собирая вещи по чемоданам. Их разбросает по стране — с севера на юг, с востока на запад. Они потеряются в деревнях, городах и селах, их будет ждать долгая, безбедная жизнь, где уже никакие запреты не ведомы. — Нам скоро придется отсюда уехать, следующие игры, как вы поняли, только через три года. Думаю, что не могу позволить вам уйти. Поверьте, ничего личного, но вы — проблема. Мне приятно, что вы думали обо мне столь долго. Настойчиво старались разрушить все, к чему я прикладывал руку. Но и вы меня поймите — не могу же я так поступить с тем, что так долго выстраивалось? Ин Хо не знает, куда они отправятся дальше. Первый год — особенно опасный. Не знаешь, кому перешел дорогу, не знаешь, кто только спит и видит, как скручивает тебе шею во сне. Они могли бы направиться в Пекин или Токио, в Америку, Малайзию или Сингапур. Он бы предпочел какую-нибудь старую акию на Окинаве, а может и квартиру на сотом этаже в Гонконге. Вариантов — бесчисленное множество. Жить от игры до игры — непреодолимо пусто. Будто бы вне игр — Хван Ин Хо давно не существует, да будто и не хочет он вне их существовать. В кресле ведущего забываешь и о личной жизни, и об имуществе, и о мечтах, что когда-то преследовали его денно и ночно. Забываешь о своих и чужих трагедиях. Слезы капающие из-под чужой повязки — не ранят, однако и не оставляют равнодушным. В конце концов, он же не животное. — Наверное, нам уже пора собираться. У вас есть предпочтения? Может, вы хотите на север или восток. В Финляндию или Новую Зеландию? Знаете, я много где жил. Доводилось бывать и в Аргентине и на Сомали. Ну, место гнилое конечно, но если возвращаешься — впечатлений на всю жизнь. Он улыбается. Личина Ен Иля из него так и прется, как ни сдерживай. Хван Ин Хо должен быть холодным, да беспристрастным, однако некоторые мимолетные маски прикипают к лицу намертво. Он бы хотел, чтобы Ги Хун перестал на него злиться. Мужчина знает, что он умеет понимать и прощать. Он видел это лично, когда игрок так горестно оплакивал своего друга. Друга, которого он в миг возненавидел. Которого хотел убить и спасать совершенно не собирался. — Так ты согласен не кричать и не брыкаться, если я выну это непотребство у тебя изо рта и сниму с глаз повязку? Он все еще игнорирует, однако ведущий воспринимает это как акт безоговорочного подчинения. Снимает повязку, а за ней — выжженная земля, препарашеная осевшим пеплом. Глаза его тусклые, пастельные, не стоящие и ста вон за штуку. Он на него не смотрит. Не реагирует на свет, старается смотреть в швы меж плиткой, но никак не на ведущего. Снять кляп — дело пары секунд. Он весь мокрый и погрызенный, следы от зубов оставили на резине глубокие царапины и шрамы. Ги Хун смыкает рот с громким щелчком, зубы ударяются о зубы и тишина буквально разлетается. — Вот. Мы могли бы сделать это гораздо раньше. Мне не нравится созерцать вас в таком виде. Мне нравится говорить с вами, вы были интересны мне раньше, интересны и сейчас. Я понимаю, что вы сами не в восторге от обстоятельств. Сложись все иначе, думаю, у меня был бы шанс заиметь вас в качестве своего друга. Ин Хо чувствует всю циничность своих слов. Чувствует всю эту витающую в воздухе концентрированную злобу. Ему не хочется доводить Ги Хуна до гнева, но в их случае — для этого ничего делать и не нужно. — Что вы хотите от меня услышать? И тепло разливается по телу. Чужой голос — яд, переведенный в состояние звука. Он дает по ушам хлестко, но от того не менее приятно. — Думаю, что сейчас я хочу, чтобы вы выбрали место, куда мы поедем. Доверять ему столь сложное решение — отдельный вид блажи. Знаешь, что пошлют, знаешь, что не ответят, но все равно интересно. Конечно Ги Хун никуда с ним не хочет, он хотел бы чтобы его отпустили, хотел бы повидаться с дочерью и навсегда остаться с теми, кого уже нет в живых. Трупы всегда встают костью поперек горла. Ин Хо убил бы их еще раз, если бы только мог дотянуться. — Может, ты просто убьешь и меня? У Ги Хуна явно душа болит, а жить с дырой в груди — ему совсем невыносимо. Он оставляет мокрый след на кожанном диване и связанный по рукам и ногам — он выглядит совсем уж плохо. Ведущий правда его сейчас бы отпустил, однако получать по лицу, планирует минимум через месяц. — Нет. — А может да? Бесчестным ублюдкам вроде тебя вообще не следует рождаться на свет. Но раз, увы, такое произошло, я предпочел бы этого не видеть. И оскорбления — вылетают с безумным трудом. Ему трудно сопоставить Ен Иля с ведущим, трудно столь низменно проходиться по тому, к кому все это время питал самые теплые чувства. Ен Иль — новогодний фейерверк взрывающий Сеул в исход декабря. Ин Хо — фонтан, брызжущий затхлой водой. И то, и другое — немыслимо раздражает, но навсегда иссякнуть — ты желаешь лишь второму. Ги Хун давно уже наверное и забыл про игры и всю эту идею с глобальной революцией. Забыл о тех, ради кого он все это делал. Забыл, как дорого временами обходится героизм, как страшно бывает умирать, как страшны беспомощность и обреченность. — Мы же договорились не бросаться оскорблениями, — это не злость, а усталость. — Войдите в мое положение. Зла я вам не желаю. Мне было бы действительно легче вас отпустить и совершенно забыть о нашем маленьком конфликте. Но вы… Вы не забудете. Вы будете доставлять мне проблемы. Я отпущу вас, как только мы действительно помиримся. Хван Ин Хо далеко не пять, но он очень хочет, чтобы некоторые конфликты решались как в детстве. Разве можно просто взять и убить объект, что вернул ему вкус жизни, впервые за десять лет. Забываются ужасы прошлой жизни: и жена, и брат, и родители. Вся эта история с собственными играми, почкой и выстрелом, что отправил Джун Хо далеко за пределы его досягаемости. — Помириться? Вы серьезно? — Вполне. Да, высказывание глупое, формулировка еще глупее, но надо же ему хоть как-то показать, что если он и будет свершать как-то насилие, то оно точно будет обоснованным. Он всегда бил, лишь в случае, если ударят первыми, не принцип, а заглушка для совести. Ей бы и подзаткнуться пора, но она — сучка настырная. Проедает плешь чайной ложкой и заставляет реально жалеть о содеяном. — Вы же понимаете, что это абсурд? — Для вас — может быть. Скажу честно, я не должен был убивать вашего друга. Я не знаю, зачем сделал это. Я пытался оправдаться тем, что ваш друг — хороший человек и не заслужил смерти в играх. Мы же оба знаем, что он не дошел бы до конца. Но тут дело в эмоциях. Я действительно… Погорячился. Хотел сделать вам больно, хотел, чтобы вы поняли всю свою глупость, но в зашел слишком далеко. Я понимаю, что мои извинения вам не нужны, однако извиняться я и не намерен. Я просто хочу сказать, что это было необоснованно. У Ги Хуна такое лицо, словно он не понял и половины из того, что он ему сказал. Весь этот разговор — так жалок, что его бы засмеяли даже кружки, что уже вторые сутки драили туалеты и раковины зубными щетками. — Мог бы просто признать, что ты блядь. Усмешка трогает лицо, а нецензурщина уши. — Не скажу, но могу признать, если тебе будет легче. Вы пить хотите? Вся гордость рушится под коротким кивком. Он выпивает из его рук не менее половины бокала вина и все равно, наверняка, чувствует жажду. Ги Хун — полностью в его власти, но это не блажь, а заботы и ответственность. Хочется, чтобы все быстрее кончилось, хочется, чтобы он смирился и они могли нормально разойтись, но все его всепрощение и человеколюбие кончается именно на нем. — Вы предпочитаете горы или океан, Ги Хун? — Океан. Значит, Окинава. Никто и не додумается искать корейца в Японии. Вся предвзятость к этому народу, вся их национальная ненависть и не заставит половину его соотечественников и границы случайно пересечь. — О, замечательно. А почему? Очевидно, что так будет легче убить сначала Ин Хо, а потом может и утопиться самому. А может сбросить его труп в море, уплыв в свою долгую и счастливую жизнь. — Не знаю. — Если я вас развяжу, то вы можете обещать, что не будете бегать, драться, пугать сотрудников и пытаться меня чем-то пырнуть? — Нет. — Справедливо. Ин Хо развязать не решается. Он ходит вокруг него, смотрит, то на Ги Хуна, то на камеры, где время от времени какой-то кружок показывает рожи, думая, что весь командный центр давно разъехался. Последние приготовления, а потом они потушат свет и встретятся еще не скоро. Ведущего будет ждать лодка, а может быть и вертолет, потом пароход до Японии — их высадят в порту Фукуоки или Карацу, не важно. И вот, путешествие в самую звенящую задницу этой мерзкой страны. Они поедут на перекладных, да на паромах, будут сидеть на провинциальных полустанках и ждать паром, ни слова не понимая на своем билете. Они будут разговаривать и мириться. Самое важное, что должно быть в жизни — умение прощать. Прощать даже то, что на первый взгляд — простить невозможно. Ин Хо не станет от этого лучше или хуже спать, однако, ему принципиально важно, чтобы от Ги Хуна проблем больше не было. Его бы не хотелось убивать. Не хотелось бы держать на цепи или выбивать из него обиды силой. Не было смысла продолжать все это, пока существует такая проблема. — Завтра мы отбываем в порт Пусана. Вам что-то нужно забрать из дома? Отправлю людей сегодня же. Мужчина думает долго. Понимает, что ни протестами, ни криками, ни руганью, он уже ничего не решит. Его хватают за шкирку, ставят перед фактом, не оставляя выбора даже в теории. «Беги, или я заставлю тебя бежать.» Невысказанная фраза витающая от монитора к монитору. — Да. На столе есть фотография в рамке. И сентиментальность бьет то по голове, то по ребрам. Кто же ему так дорог, что он готов смотреть него каждую свободную минуту? Друзья? Одноклассники? Родители? Собственная семья? Его дух раздроблен, но он все равно о ней вспомнил. Да будь у Ин Хо столько эмпатии — его давно бы изъело чувство вины. — О, конечно. Что-то еще? — Нет. Его не волнует судьба денег или оружейного склада, что запрятан глубоко в его хлеву. Его волнует какая-то фотография, что к счастью легко горит, а еще легче рвется. — Вы стали так односложно отвечать. Смирились или наконец вспомнили, что боитесь смерти? — Те, кто боятся волков — в лес не ходят. Те, кто боятся смерти — на игры не возвращаются. — Однако, вы вернулись. Знаете, страх смерти — штука очень вариативная. На примере вашего друга. Он так побоялся умирать, что упал в колени и надсадно разревелся. Мы все помним, как для него все кончилось. Он решил, что бедная жизнь с вами — для него не жизнь. Возвращаться домой для него оказалось гораздо страшнее смерти. Он видит, как его слова тяготят чужое сердце. Как Ги Хуну тяжко его слушать и как сильно он хочет одномоментно отсюда пропасть. Ему бы следовало научиться слышать правду, научиться не гневаться на нее и не обижаться. Это в их взаимоотношениях вообще самое важное. — Кстати, вы жалеете о том, что вернулись? — Да. Ги Хун явно хочет машину времени и мозгов на грамм двести больше. Когда проиграл и находишься в таком странном положении, забываешь логику любых причинно-следственных связей, что привели тебя к этому моменту. Забываешь, что мог бы и девок иметь до отказа ног и нанюхаться кокаина до разъедания носовой перегородки, и ведь все это — было б гораздо лучше и приятней. Ин Хо садится рядом, совершенно не боясь, что его лягнут головой или ногами. У него чувство — тотальной незавершенности и некомфорт разбегается по комнате. Хочется встать, переключиться с шага и бег и забыть о собственных идеях с примирением. — Вы действительно не понимаете меня? Или просто не хотите понимать? На него переводят действительно тяжелый взгляд. — Пошел ты нахуй. О, все действительно стало ясно. Ин Хо понимает, что все его попытки что-то сделать — ни к чему хорошему не приведут. И если честно, то и уверенность как-то под иссякла. Он человек нетерпеливый. Не хочет жить с мыслью, что все, что ему уготовано — это смертельная ненависть. — Сыграем в игру? Правила простые. Есть некая кнопка, что стирает остров до основания. Есть я, который ее нажмет, есть время в 10 минут на подумать, а есть вы и если нажмете ее еще раз, то ничего не взрывается. Готовы? — Нет. И все-таки ему не стоило врать, что он не боиться смерти. Поцелуй в щеку, лицо пронявшее улыбкой. Ен Иль все проситься на волю и ему захочется Ги Хуна за его решение захвалить. — И все-таки любовь к вам — самое верное решение. — Вы убили всех, кто был мне дорог. Какая любовь? — Всепоглощающая.