Наше будущее

2000 год. Сентябрь.       Август подошёл к концу. В теплые вечера постепенно стала примешиваться прохлада, и на вечерние прогулки по парку уже приходилось брать кофты.       Ксено безумно обожает черную джинсовку Стэнли. В частности из-за того, что она насквозь пропахла им.       — Я ношу её с четырнадцати лет, если ты не заметил.       — Глупости. Я все замечаю. — Ксено горделиво задрал нос, обнимая сбоку своего парня за руку и доверительно прижимаясь к нему боком.       — Какого цвета была на мне футболка вчера?       — Я не запоминаю такие мелочи!       — В красный покрашусь — ты и не заметишь. Подумаешь, что это у тебя перед глазами все окрасилось из-за лопнувших капилляров от очередной ночной зубрёшки.       — Глупости не говори. Чрезмерная инъекция сосудов ни коим образом не влияет на световосприятие. — Ксено немного жмурится, когда сильный поток ветра бьёт им обоим в лицо, и тут же Стэнли выступает перед ним защитной стеной, вставая к нему лицом и с ухмылкой на черных крашенных губах шагая спиной вперёд. — За это отвечают колбочки.       — Какие ещё колбочки...       — Которые в моей лаборатории на полках стоят. — Когда лицо его парня ещё больше озадачивается, Ксено хватается за голову. — В глазу блять, Стэн, ёб твою мать!       — АаАааАаА, не кричи на меня.... — Тот боязливо прикрывает голову двумя руками, наклоняясь и показательно дрожа. — И не бей... Пожалуйста...       — Как можно этого не знать?!       Стэн резко выпрямляется, хмыкает с весёлым оскалом, и лицо его возвращает прежнюю игривость и сдержанность, когда его пронзительные голубые глаза внезапно смотрят впритык в черные бездны Ксено.       — А ты знаешь классификацию огнестрельного оружия по назначению применения, обслуживанию в бою, калибру, длине, расположению и количеству стволов, по его конструктивным способностям, характеру стрельбы, снаряда, количеству зарядов, применяемым патронам, способу управления, удержания и системе автоматизации?       Блондин медленно моргает, смотря на него удивлённо.       — Мм?~       — ....Не знаю. — Хьюстон, скрипя зубами, признает, что чего-то не знает, закатывая глаза.       — Вот и не наезжай на меня за то, что я не шарю в том, что интересно тебе. — Стэнли, как настоящий джентльмен, когда ветер утих, снова берет Ксено под руку, становясь рядом с ним и продолжая их неспешную прогулку. Это была первая учебная неделя, завала пока не было, они могли никуда не торопиться. — Но я с удовольствием послушаю, если ты решишь рассказать. Это не моя сфера интересов, но я всегда готов узнать что-то новое. — Мягко улыбается он, приподнимая белые брови и смотря на своего блондина сбоку.       — Ладно, слушай... — Ксено глубоко вздыхает, набирая в груди побольше воздуха. — Значит, у нас есть палочки и колбочки. Но помимо цветного и ночного восприятия у нас в глазу ещё есть структура, особый пигмент, который в принципе отвечает за возникновение зрительного возбуждения — это родопсин. В его состав входит витамин А — ретинол. Его много в тыквах, моркови и персиках. Если подводить итог, то родопсин выполняет функции спектральной чувствительности, фототрансдукции, световой и темновой адаптации. И дальше импульс идёт по зрительному нерву в мозг.       — Поэтому так важно есть морковку.       — Да, главную суть ты уловил. — Ухмыльнулся юный учёный, довольный, что удалось поделиться своими знаниями. Возможно, в будущем, лет в 35, он хотел бы попробовать себя преподавателем. Ему действительно была симпатична идея рассказывать заинтересованным людям интересующие их вещи. Особенно учитывая, что Ксено ну ОЧЕНЬ много знал. А через пятнадцать лет будет знать ещё больше!

***

2000 год. Октябрь.       Рутина постепенно начинала брать свое. Осень в их районе означала кучи сухой или сырой после дождя листы вдоль дороги, которые никто не убирает, и по утрам приходилось идти до школы через эту грязь. Ксено пачкал свои ботинки, что его невероятно раздражало. Дойдя до места прожигания своей молодости он доставал влажные салфетки, тратя по пять штук на каждый ботинок, пока не оттирал их до первоначального блеска. С детства он носил все свои вещи аккуратно и долго, длительное время на обуви, пальто или рубашках не появлялось царапин, катышек или рястяжек с грязными пятнами. Свою обувь Хьюстон чистил, мыл и натирал специальным лаком, пальто чистил и вешал в шкаф, где висели пакетики силикагеля для впитывания влаги, а рубашки стирал после одного дня носки. Педантичность, которую Стэнли за все прошедшие года с уверенностью может назвать ОКР, ведь прямо сейчас с его берцов стекает серая слякость под парту, а Ксено с огромными глазами трёт свою обувь за пять минут до урока.       Последний восьмой урок дался им обоим тяжело. История у Стэнли и одна (на удивление одна) химия у Ксено, который (даже) не задержался в лаборатории ещё на четыре часа после основных занятий. И всё только потому, что к следующему дню им нужно было готовиться к двум своим профильным предметам: биология у Ксено и обществознание у Стэнли. Конечно же, Ксено знал всю школьную биологию ещё в седьмом классе, но он был слишком прилежным мальчиком, чтобы не писать обязательные конспекты и таблицы к занятиям. Для кого-то это было каторгой и мучением - для Ксено это было подобно сложению однозначных чисел старшекласснику. Иными словами - мозг отдыхал.       Но пока Стэнли тихо и задумчиво размышляет о чем-то своём, закуривая, Ксено подаёт голос.       — Я переживаю, что скоро придётся уйти из центра. — Ксено тихо вздыхает, говоря это вслух посреди приятной тишины, висевшей в их комнате последние два часа.       — Почему? — Стэнли стряхивает сигарету о наружную часть окна, оборачиваясь на своего парня через плечо.       — Мы с тобой переедем, а я там, вроде как, уже устроился. Да и нравится мне... Хотелось бы заработать там побольше авторитета ещё до того, как начну работать.       — А ты как всегда зришь далеко вперед в будущее, Ксе. — Усмехается Стэнли, покачивая головой.       — Как всегда?       — Рано об этом волноваться ещё. — С лёгкой улыбкой он падает на спину на кровати Ксено, зажимая сигарету меж губ и закидывая руки в замке за голову. — Ещё дожить надо...       — А ты слишком легкомысленный. — Угрюмо выдает Ксено, черкая ручкой в тетради. Почерк у него был упаси боже. — У нас всего два года осталось, Стэн.       — Не всего, а целых два года, Ксе.       — Всего.       — Целых.       — Всего.       — Целых.       — Нргх! — Ручка ломается в руках юного ученого, и только этот звук заставляет Шнайдера отвлечься от ленивого покарябывания подоконника ногтём и обернуться. Чувствует, следующими будут его кости. — Хватит спорить со мной, болван!       — Ладно-ладно... — Стэнли капитулирующе приподнимает ладони. — Не кипятись. Всего так всего... И че обзываешься? — Он подполз к другому краю кровати, садясь по турецки и подпихивая бедро своего парня коленом.       — Потому что раздражаешь меня!       — Боже. — Стэнли закатил глаза, отваливая от него, и свешивая ноги с кровати, когда встаёт, потягиваясь и направляясь к выходу из комнаты. — Принесу тебе поесть. Ты, видно, голодный.       Ксено оставляет это умозаключение без ответа. Молчание знак согласия — значит, Стэнли угадал. Он позволяет лёгкой ухмылке украсить крашенные губы.       — ...Поэтому такой злой... — Шепотом добавляет он, но Доктор Зло всё слышит...       — Чё сказал?! — Рявкнул Ксено из уже закрывающейся двери.       — Ничего! — Стэнли отскакивает от греха подальше, опасаясь, что ему в спину прилетит что-то тяжёлое, и быстро идёт по темному коридору в сторону кухни. Свет на первом этаже этого дома почти никогда не горел, как будто бы они экономили электроэнергию, хотя на самом деле это просто Ксено его не включал.       А отец Ксено жил на втором этаже. Кстати, с ним он и пересекается, когда проходит мимо лестницы, на автомате хватаясь пальцами за перила.       — Привет, Стэн.       — О, здравствуйте. — Немного удивлённо отвечает Стэнли, хотя, казалось бы, чего необычного встретить хозяина дома в вечер буднего дня. — У вас есть что-нибудь на ужин? — Здесь Шнайдер уже чувствовал себя как дома. Хотя спрашивал, разумеется, для Ксено.       — Да, в холодильнике лазанья, берите, там на пару дней хватит.       — Я не... — «Я не голоден» - хотел сказать Стэнли, но его опередили.       — Ешь-ешь. Тебе нужны силы для тренирововк. Вижу, активно занимаешься.       Неловкая улыбка проскальзывает на губах Стэнли. Редко можно увидеть на нем такое выражение.       — Спасибо. — Тихо благодарит Шнайдер, опуская подбородок.       Неловко как-то чувствовать себя под взглядом хозяина дома, когда начинаешь хозяйничать на его кухне, поэтому движения Стэнли заторможенные и осторожные. Осторожно открывает верхний шкафчик, откуда достает тарелки. Осторожно лезет в холодильник, доставая противень с лазаньей, осторожно перекладывает ее на две тарелки и греет их по очереди в микроволновке, стараясь не слишком громко хлопнуть дверцей.       Отец Ксено с интересом наблюдает за ним.       — Стэн.       — Да, сэр?       — Просто Дуайт. Я же тебе уже говорил об этом. — Мужчина покачал головой и махнул рукой. — Хотел предложить тебе съездить со мной на охоту.       Глаза Стэнли, обрамлённые белыми ресницами, медленно раскрываются до каких-то невероятных размеров. Таков наш мозг, что за секунды представляет сцены из будущего, которое ему нравится и определенно принесет удовольствие. Предвкушение, фантазия, ожидания (которых не стоит строить, но как же иногда хочется), выброс адреналина от выплеснувшегося на язык вкуса и запаха сырого осеннего леса, деревьев, земли и ветра, запаха, который именно что чувствовался, как что-то вкусное и любимое — десерт, который можешь позволить себе лишь по праздникам. Перед глазами виды сопок и степи, пожелтевшей, но ещё где-то зелёной листы, шуршащих от ветра деревьев, и даже это шуршание осенью было особым. Стэнли был... наблюдателем. Даже созирцателем. Очень любил наблюдать за природой, часто лёжа под деревом где-то за чертой города, куда Ксено вытащил его для поиска чего-то, но утомился и уснул у него на плече, и слушать ветер или естественный звук близлежащей к городу природы. Например, даже шелест листьев осенью и летом отличался. В конце августа начинало раньше темнеть, и закаты в основном оранжевые или красные в особо знойные дни. А вот весной закаты розовые, сиреневые, синие, и пахнет по-особенному.       Адреналин, гормон мобилизации, и дофамин, гормон предвкушения, заставляют его глаза расшириться, и уже со стороны увидеть себя в камуфляжной форме с ружьём на перевес рядом с человеком, который хочет заняться с ним его любимым делом.       Иногда Стэнли кажется, что злой рок поменял им отцов. Это у Ксено должен быть флегматичный и депрессивный профессор с алкоголизмом и стажем курения больше чем лет единственному сыну, а у Стэнли — военный офицер, который любит зал, стрелять и охотиться.       Ксено не горел армией, а Стэнли — наукой. Но почему-то судьба свела их и связала сердца невидимой красной нитью, завязав петлю на шеях обоих. Они не видели жизни друг без друга.       — Я согласен. — С твёрдой решимостью и широкой улыбкой отвечает Стэнли под звеньканье микроволновки.       Пока юный учёный писал какие-то совершенно ненужные школьные конспекты, на его компьютере была открыта лекция по физике от профессора Хьюстонского университета. Если считать, что восемьдесят процентов его внимания было направлено именно что на лекцию, то выходящие из-под руки слова были скорее чем-то, чем он мог занять руки и глаза, пока его уши слушали.       Стэнли же, вернувшись и завалившись обратно на кровать с тарелкой лазаньи и кружкой кофе ( «— Если засрёшь мне постель, будешь все эти крошки языком вылизывать.» — холодно проговорил Ксено, крайне не приветствующий употребление пищи в кровати. «— У меня тут только одна крошка, которую я готов вылизать~» — с ухмылкой ответил Шнайдер под красочное закатывание глаз и стремительно покрасневшие кончики ушей) слушал эту лекцию в пол уха и в основном смотрел куда-то вдаль, за забор заднего двора дома Ксено. Локтями он опирался на подоконник, меж пальцев одной руки была сигарета, которую он выкуривал и выдыхал дым в окно, чтобы в комнате Ксено сильно не пахло, а в другой вилка, накалывающая кусочек за кусочком. Лазанья была вкусная, но немного суховатая после двух дней в холодильнике.       Ему нравилось, что его парень был всегда таким продуктивным. С возрастом Шнайдер стал замечать за собой прогрессирующую прокрастинацию. После утомительных тренировок в спортзале или длительных пробежек он мог час лежать на диване в гостиной и залипать в какое-то тупое ТВ-шоу, не понимая и не вспоминая, что там шло, когда заставлял себя встать и пойти в душ. Выпускной класс и приближающиеся экзамены стали источником его постоянного фонового стресса, поэтому нельзя сказать, чтобы он прямо постоянно об этом думал... Зачастую они с Ксено вместе готовились к экзаменам, контрольным и тестам, но в этом году он начинал значительно отставать от своего парня по продуктивности. Порою делать не хотелось ничего, а после долгого школьного дня, где количество уроков, в том числе профильных, увеличилось — просто лечь как овощ и разлагаться на своей кровати с сигаретой, это пожалуйста, запакуйте. Его оценки стали скатываться до 4-5, вместо привычных в один ряд стоящих пятёрок. Но, по его личному мнению, иметь такую успеваемостью с его-то уровнем физической активности было даже неплохо.       Ксено же постоянно куда-то бежал.       Школа, центр, дом, библиотека, лаборатория школы, лаборатория университета, какие-то магазины, какие-то несанкционированные выезды за город с целью исследования... Чего-то.       И они уже давно перестали доставать телескоп, приносить плед на поле, растилать его и смотреть допоздна на звёзды.       Телескоп Ксено пылился у него же в гараже, прикрытый какими-то тряпками и строительным хламом, который вы всегда храните там.       От теплых воспоминаний о том, как здорово и романтично они проводили лето какие-то два-три года назад становилось ужасно тоскливо. Эти воспоминания консервировалист в растворе под названием ностальгия и помещались в банку с приклеенной бумажкой «лето 1998». Чем больше вспоминаешь, тем тоскливее. В то время как будто бы и трава была зеленее (и дешевле), и мороженное слаще, и люди добрее (пиздили после школы за крашенные губы и держание за ручку с Ксено). И единственной проблемой было добраться по тридцати пяти градусной жаре без единой тени вдоль шоссе до городской библиотеки, желательно в процессе оттащить вопящего Ксено от очередной сбитой кошки на обочине ( « —Мне нужно её вскрыть!»), в процессе увернуться от его острых локтей и матов, что он не даёт науке развиваться; или выпросить у родителей деньги на новые реактивы и материалы для самодельной ракеты.       А что сейчас... Мысли о будущем. О карьере, об армии, о выпускных экзаменах и переезде. Стэнли думает о своём. Ксено думает о своём.       Вот что происходит, когда человек начинает отдавать себя науке?.. Она того стоит?..       Пепел летит с сигареты вниз, падает на узкую бетонную дорожку под окном комнаты Ксено, и уносится, сдуваемый ветром. Часть остаётся в траве.       Время — вечер. Пятница. Но ещё так много нужно сделать на завтра. Куча ненужных домашних заданий и нужных, но таких нежеланных из-за лени, лабораторных по физике и химии.       Они с Ксено не могли делать что-то на отвали. Что-то не качественно. Или делать только на половину.       Если это была лабораторная работа по теме, которую они не поняли или не смогли назвать вещества и выводы, которые увидели бы на практике, они садились и разбирали её. Расписывали со всеми опытами, открывали учебники, читали дополнительную литературу... Да, Ксено сделал из него задрота. Теперь Стэнли чувствовал себя некомфортно, когда что-то не понимал — ему нужно было разобрать до атомов.       — Стэнли?       Стэнли приходит в себя, делая ещё затяжку. Почему-то тоской тянет в сердце от осознания, что время безвозвратно уносится.       — Твой отец же поможет тебе устроиться в центр в Вашингтоне, разве нет? — Он косится на Уингфилда через плечо, приподнимая брови.       — Поможет, но всё равно. — Блондин продолжает выводить слова в конспекте своим красивым каллиграфическим почерком. Пока середина четверти и силы, время, а главное желание ещё есть. — Мне здесь нравится. И людей здесь уже знаю. Будет сложно снова нарабатывать репутацию, зарабатывать доверие и добиваться расположения. — Ксено произносит это с каким-то нотками отчаяния.       Стэнли приподнимается на локте и, как всегда, очень внимательный к любому изменению настроения в голосе своего парня, смотрит в его сторону:       — Ты можешь попросить директора центра написать характеристику о тебе. — Предлагает он, затушив сигарету о нижнюю сторону подоконника снаружи и развернувшись к Ксено за столом лицом, подбирая тарелку.       — Им плевать на эти характеристики, знаешь... — Немного поникше отвечает Уингфилд. — Другое дело, если он позвонит сам и скажет "возьмите Ксено. Да, он малолетка, только окончивший школу, но он очень перспективный юноша". — Хмыкнул он.       — Блат блат блат. — С лёгкой улыбкой тянет Стэнли, лениво растягиваясь на кровати Ксено, но не сводя с него взгляда. — Это здорово. Но есть люди, которые все такие из себя правильные, всего добиваются сами, знаешь... — Саркастично-издевательским тоном тянет Шнайдер.       — Да, и эти люди, зачастую, ничего не добиваются. Связи решают всё. Так было, есть, и будет. Каким бы бесповоротно тупым не был человек, но если его папочка - директор фирмы, то с вероятностью девяносто процентов на места заместителя директора возьмут сыночка, а не краснодипломника с Оксфорда. — Жмёт плечами Ксено. — Но шансы повышаются, если ты и умный, и со связями.       — Как ты? — Усмехается Стэн.       — Как я. — Решительно заканчивает Ксено, ставя точку.       — И всё же. — Немного помолчав, Стэнли придвигается ближе к краю кровати, упирает локти в колени и глазеет на Ксено за работой. Такой сосредоточенный и милый. — Вашингтон... Такой большой и шумный город.       — Думаешь, сожрёт нас?       — Если будешь слишком долго там задерживаться. — Хмыкает Шнайдер. — Всё таки, в Вашингтоне почти в шесть раз больше численность населения. А Спрингфилд — маленький и уютный город.       — Ага, ещё скажи, что наш Хьюстон — маленький и уютный город. — С ухмылкой проговаривает Ксено, глядя то вниз в тетрадь, то вверх в экран, пока профессор выводит сложные формулы для студентов института.       — Хьюстон на четвёртом месте по населению. — Стэнли становится скучно, и он ложится на живот, скрещивая руки перед собой и вытягивая свои длинные ноги вдоль кровати Ксено.       — Ого, я такой населённый. — Подхихикивая, тянет Уингфилд. — Хотя с научной точки зрения вернее было бы сказать, что плотность населения моих кожных покровов — миллион микроорганизмов на квадратный сантиметр кожи.       — Ого, ты такой населённый.       — Ага.       — И душный.       — Аг-.. Стоп, что?! — С размаху руки в Стэнли летит тетрадь по биологии.       — Ахаххаххк-... Оп.       Тот легко уворачивается и перекатывается к краю постели у стены, запускаю руку вниз, чтобы достать тетрадь Ксено из-за кровати.       — Держи, заумная башка. — Он кидается в своего блондинчика какой-то тетрадью.       — Ай бл-!.. Снайпер хренов!

***

2000 год. Ноябрь.       Ксено заходит в школьную лабораторию, открывает ключом, который ему одолжил их химик, дверь в подсобку с реактивами, и проходит меж двух длинных рядов полок с посудой для опытов, набирая то, что ему нужно.       Обычно химик не задавался вопросом, что именно он делает и какое вещество синтезирует, поэтому и в этот раз вопросов не должно было возникнуть.       Стэнли уже поджидает его в лаборатории, закинув ногу на ногу и лениво покачивая верхней, смотря в окно на медленно падающий снег. Краем уха он слышит, как его парень гремит посудой. Только через пару секунд до него доходит, что хиленькие ручки Ксено могут что-то и не удержать, потому он подрывается, и на подходе к кладовке слышит:       — Шнайдер, ты помочь не хочешь?!       — Уже здесь, любовь моя. — Стэнли открывает дверь и в пару шагов проскальзывает позади Уингфилда, как бы обнимая его двумя руками, прежде чем перенять вес всего того, что тот набрал, в свои руки, после чего Ксено выскользнул снизу и встал, выпрямившись перед ним.       — Фу, меня тошнит от твоих прозвищ.       — Хорошо, моя любовь.       — Ты в курсе, что от перестановки слагаемых сумма не меняется? — Юный учёный скрещивает руки на груди. — Иди неси в лабу.       — Иду, мой господин.       — Так-то лучше.       — Служить бы рад — прислуживаться тошно.       — Да ты у нас по русской классике?       — Взял у отца книжку. Почитаю на досуге.       — Но эта фраза не то чтобы из начала. — Задумчиво тянет Ксено, косясь со спины на своего парня, пока тот несёт все его колбы и пробирки к большому железному столу. — Следовательно, ты прочитал уже довольно много.       — Хах. — Стэнли усмехается, оборачиваясь на своего парня. — А ты читал?       — Ага. Всю.       — Всю книгу?       — Всю литературу Грибоедова.       Когда Стэнли это слышит - у него чуть не отвисает челюсть. Он спотыкается на ровном месте, вовремя успев сократить расстояние между собой и столом, поставив гремящую в его руках химическую посуду на стол.       — Бля, Стэн! Это же сборник дистиллятов, он пиздец редкий! Не разбей!       — Да не разобью я! — Стэнли уверенно поднимает корпус и выпрямляется. — Чё орешь?       — Да потому что мы за всё следующее лето не накопим, даже если будем работать вдвоем, на эту шайтан-машину.       — А остальное тебе не жалко? — Хмыкает он, на всякий случай наклоняясь и проверяя, не треснуло ли что в процессе транспортировки.       — А чего там жалеть? Химический стакан Гриффина, колбы плоскодонные, конические, мерные, кстати! Когда будем варить мет, запомни, мой дорогой Стэнли: в мерной колбе нельзя варить, в ней можно только смешивать и титровать химикаты, её нельзя нагревать — для этого существует перегонная колба. Пробирки да пипетки... Ещё нужна защитная одежда! Халаты или фартуки, очки и перчатки.       — Достану. — Кивнул Шнайдер, прикрывая глаза и уже щёлкая у рта взявшейся из ниоткуда зажигалкой.       — Хватит курить, Стэн. Ты сдохнешь от рака лёгких, рано или поздно.       — Хватит умничать. Мы все когда-то умрем.       — Ты знаешь, я не могу не умничать.       — Не знаю.       Ксено скептично выгибает бровь.       Стэнли сценически утирает слезу, прикрывая глаза и покачивая головой из стороны в сторону, затем хватается за голову, сумасшедше раскрывая глаза и рот.       — Я нихуя не знаю......       — Пфх.... — Ксено сдерживает мягкий смешок, сжимая губы и раздувая щёки.       Он такой милый.       И смешной.       Ксено любит.