Твои восемь причин

Ты – это свет, который ведёт меня к месту,

где я снова обретаю спокойствие.

Lifehouse – Everything

Мартовское солнце ненавязчиво вторглось через приоткрытое окно, задевая светлый тюль и углы многочисленных коробок, устилающих собой добрую половину комнаты. Картонная крышка, покосившаяся набок, особо привлекала внимание рыжей кошки, уже притаившейся за углом и покачивающей мохнатым хвостом для разгона. Секунда – и она устремляется вперёд, сбивая крышку на пол и нападая на неё, будто это была опасная добыча, а не кусок переработанной бумаги. Она прыгает сверху, оставляя следы когтей, разбрасывая вокруг себя вырванные тёмные куски картона и устраивая беспорядок. Струящееся солнце падает на рыжую взлохмаченную шерсть, подсвечивая её и делая почти огненной. Макрель замирает, заслышав звук распахнувшейся настежь двери, которая ударяется о стену, и в огромном прыжке ныряет в одну из коробок, где было особенно мягко и пахло одним из её хозяев. Она устраивает себе небольшую яму в сложенных вещах, которые позже Чуя обнаружит безбожно запачканными шерстью. — Так, стой! Макрель дёргает ушами от знакомого голоса и пригибает голову ниже, щуря глаза. Несомненно, она приходила в кошачий восторг от обоих их голосов, но Чуя имел привычку иногда говорить раздражительно, так что она, не будучи человеком и, соответственно, не обладая совестью, выбирала для порчи именно его вещи. Так, чтобы лишь показать – да, маленький человек, я тебя, конечно, люблю, но, когда ты повышаешь на меня голос, я тоже становлюсь раздражительной, так что твоя новая рубашка, оставленная в зоне моей досягаемости, будет немного подпорчена. Знаю, ты в состоянии купить себе новую, теперь, когда ты стал управляющим ресторана. И голос, который она слышит сейчас – нельзя так говорить, но, эй, она кошка – нравится ей совсем чуточку больше. На маленькую каплю. Просто потому что он никогда на неё не кричит, даже если она хулиганит. Она ведёт ушами, выдвигая шею дальше. — Одасаку, давай обратно. Сейчас он звучит нервно, так что она выпрыгивает в коридор, чтобы помочь своему любимому человеку. — Дазай, просто пройди дальше, — стараясь оставаться спокойным, отзывается Ода, предплечья которого уже как несколько минут содрогаются от напряжения. — Как я по-твоему это сделаю? — Дазай сдувает короткую чёлку, которая после стрижки постоянно стала лезть ему в глаза, так что он уже пожалел, что доверил Сигме его подстричь. — Тут слишком узко. — Ну давай ещё постоим в проходе, тогда коридор точно сжалится над нами и станет шире? — С накатывающим раздражением ответил Сакуноске. Сердито пробурчав, Дазай хватается за края тяжеленной коробки сильнее и с пыхтением и рвением тянет на себя. У них что-то получается, даже продвинуться дальше и всё-таки войти в этот поворот, пока Ода предупреждающе не вскрикивает: — Дазай, кошка! Дазай оборачивается и вовремя переставляет ногу в сторону, едва не наступая на свою рыжую драгоценность (помимо Чуи, конечно), но его кроссовка со стёртой подошвой скользит по полу… И этот ебучий разобранный шкаф, который они тащили до десятого этажа с огромными перерывами просто потому, что грузовой лифт оказался слишком мал, падает с диким грохотом в коридоре, едва не ломая им пальцы. — Блять, Макрель! — Дазай шикает на неё и трясёт правой рукой, отзывающейся болью. — Твою мать, ты слепая? После этого Макрель понимает, что сегодняшней ночью она атакует рубашку второго своего хозяина, а сейчас только быстро срывается с места, возвращаясь к уничтожению картона. — Ну, по крайней мере, мы втащили его в квартиру, — изрекает Ода. То, как он с прищуром вдруг смотрит на косяк входной двери, заставляет Дазая заледенеть. — Только не краска. — Дазай… — Чуя меня убьёт. — Дазай, тут просто одна… ну, может, две или три небольшие царапины. — Одасаку, ты понимаешь, что он красил эту прихожую всю ночь? — Дазай кое-как протискивается к нему, придирчиво оглядывая место рядом с дверью, по которому прошёлся косой удар. Стена, полностью засохшая только на днях, заметно ободралась, кроме того, на гипсокартоне осталась вмятина, которая была очень даже видна на фоне мягкого цвета дымчато-лавандовой краски. Дазаю хотелось натурально разрыдаться, и даже не из-за того, что Чуя будет зол. Чуя, скорее всего, будет разбит. Это было хуже, чем его гнев, потому что он неделю не мог определиться с цветом их прихожей, потом ещё несколько дней лазил по сети в поисках того самого цвета, который ему приснился (да, Дазай не преувеличивает, насколько Чуя горел оформлением их собственной квартиры), и, когда он нашёл то, что ему нужно, он запрещал Дазаю даже дышать рядом в ту ночь, когда красил эти стены. В том числе и ту, которую они с Одой только что испоганили. — Это тотальный пиздец, — заявил Дазай, опустив руки. — Мы просто закрасим её. — Тут практически дыра, Одасаку. — Слушай, у меня есть шпаклёвка, и это не займёт много времени. Чуя даже не узнает. А теперь давай донесём ваш шкаф, потому что он мешает мне пройти к туалету, о котором я мечтаю уже полчаса. Покончив с необъятным грузом, но не с тем, который остался у него на душе, Дазай мягко оседает на светло-серый ламинат. Его они тоже клали самостоятельно. Три месяца ремонта были настолько выматывающими, что Дазай уже начинал жалеть, что поддался на уговоры Чуи сделать всё самим, ведь «это же так круто, жить в месте, которое обустроил сам». Дазай фыркнул, прекрасно зная, что Чуя заебался даже больше него и сам уже наверняка проклял себя в голове раз сто, но принципиально не подавал вида, что устал, лишь бы Дазай его не подначивал. Заслышав знакомый голос с лестничной площадки, Дазай подскочил, едва сдерживая улыбку. Но, только увидев его в дверях, резко поднял раскрытые ладони. — Сигма, я очень за тебя волнуюсь, честно, но, я прошу тебя, — затарабанил он, глядя ему в глаза, — не трогай ничего. Сигма закатил глаза, поджимая заляпанные кровью ладони к себе, и скинул ботинки, наступая по очереди на пятки. — Я правда в порядке, но я очень к тебе спешил. — Для этого не обязательно было кого-то убивать. — Это было быстрее, чем пытаться уйти мирно. — Эй, — Ода вышел из уборной, прерывая его, — я всё ещё здесь, и я всё ещё коп. — А это всё ещё стены, из-за которых Чуя едва не потерял рассудок, — перебил его Дазай, — так что, Сигма, ради всего святого, просто пройди в ванную и воспользуйся перекисью. Сдув с лица белую прядку, Сигма, задрав подбородок, прошёл мимо пристально сканирующего его Сакуноске и включил в раковине воду. То, что друзья Дазая были буквально из двух враждующих миров, нисколько не останавливало его использовать их обоих для помощи, так что им приходилось как-то уживаться. В основном, конечно, приходилось Оде, у которого едва не дёргался глаз при упоминании от такого милого, казалось бы, парня о том, что он кого-то прикончил. Ещё пару часов они потратили на сборку шкафа, который Дазай искренне возненавидел. В какой-то момент они оба сказали ему, что он может отдохнуть, потому что, вероятно, их обоих начало раздражать его хныканье и нытьё от того, что его рука снова болит (умолчим о том, что Дазай делал это немного специально, просто потому что он устал и он всё ещё достаточно бессовестный для того, чтобы эксплуатировать других людей). Когда шкаф был собран, ламинат не оказался поцарапанным и даже зеркало было не слишком заляпанным, Дазай взмолился со вскинутыми руками, что он справился с чем-то без Чуи и справился хорошо. Не считая ободранной стены, конечно. — Одасаку, ты всё ещё не хочешь полететь с нами? — Обратился он к Сакуноске, сжимающему в уставших руках кружку чая. Тот снисходительно улыбнулся и качнул головой. — Мне не позволит совесть полететь в Данию за деньги Мори. — Я уже говорил, что мы с Чуей можем за тебя заплатить. — И я говорил, что знаю, каким трудом вам даются деньги, так что нет. Дазай не стал с ним спорить, потому что Ода был прав. Эти два года были тяжёлыми в самом прямом смысле этого слова. Чуя, с успехом пройдя своё собеседование по удачному знакомству, нёсся сломя голову по своей карьерной лестнице, порой заглядывая домой только для того, чтобы поспать, что сильно удручало Дазая, будто Чуя опять вернулся в самое начало. Он, несомненно, был за него счастлив, но в какой-то момент ему приходилось чуть ли не орать Чуе в лицо «остановись, мир от тебя никуда не убежит». Были истерики, были нервные срывы, были моменты, когда Чуя сам хотел сдаться, в который раз уволиться и всё бросить, потому что он привык всё делать именно так. Но он просто не мог упустить шанс, который ему дала Кими, ставшая ему настоящим другом, и её отец, который всегда оставался к нему слишком снисходительным. Отправлял его на лекции по ведению бизнеса, возил с собой в небольшие командировки и постоянно вталкивал ему, что он сможет. Чуя никогда не давал себе шанса терять перед ним лицо, и только приходя домой, он позволял себе рыдать от усталости до такой степени, что Дазаю приходилось его практически укачивать в кровати, чтобы он проспал хотя бы несколько часов. И сам Дазай, конечно, чувствовал давящее напряжение от того, что долго не мог найти ту работу, которая ему пришлась бы по душе. Долгое время Чуя не заострял на этом внимание, прекрасно понимая, что у Дазая никогда, в отличие от него, не было даже шанса понять, а что он вообще может делать, чтобы приносить в их семью финансы, кроме того, чтобы воровать деньги у Огая. Это длилось долгих полгода, в которые Чуя рвал себе задницу от усилий, обеспечивая их обоих, а Дазай продолжал искать себя, практически не покидая стены квартиры. И в какой-то момент, случившийся закономерно, Чуя не выдержал и сорвался. Это была даже не ссора, а настоящий скандал. Чуя разбил вазу с цветами, подаренную ему Дазаем на днях, вопил во всё горло и размахивал руками, от эмоций задев и Дазая. Ругался как сумасшедший, потому что Дазай просто не делал хотя бы каких-то незначительных вещей вроде того, чтобы пойти на смену официантом, и даже не заметил поначалу, что ударил его в гневе. Осознав лишь через несколько минут, что он снова опустился до этого, Чуя заперся в ванной (тогда они всё ещё жили в квартире Оды, который никогда даже не намекал им, чтобы они собрали вещи или платили ему за аренду) и просидел там полночи. — Чуя, ну хорош, — Дазай тогда сидел под дверью ванны, поглаживая пристроившуюся рядом Макрель. — Я знаю, что я дебил, но это не повод избегать меня в который раз. Эй, — он постучал в дверь достаточно ощутимо, не получая никакой реакции. — Выходи давай. Устав сидеть битый час на полу, Дазай просто прибегнул к тому, что являлось неотъемлемой частью его характера – к нарушению границ. Потому что достучаться до Чуи, загнанного своими же мыслями в угол, через стенку никогда не было возможным. Такое уже пару раз случалось, так что Дазай привычно пользуется своими отмычками, в основном левой рукой, что занимает гораздо больше времени чем раньше. Он находит Чую на полу, обнимающего свои колени и прячущим в них своё лицо. Слегка подавленный этим Дазай, на лице которого горел след от чужой ладони, опускается рядом с ним и притрагивается к вспотевшим рыжим волосам, мягко перебирая их пальцами. — Ну ты чего, — он старается быть ненавязчивым, но Чуя всё равно дёргает плечом, обнимая свои ноги в классических серых брюках сильнее. — Как будто мы первый раз ругаемся. — Это первый, — приглушённо отзывается Чуя, и по его голосу Дазай безошибочно угадывает, что он провёл все эти часы за беззвучным плачем, — первый раз с тех пор, когда я тебя ударил. Опять. Так вот, в чём проблема. Странно, но Дазая это даже успокаивает, потому что это не является чем-то новым. Отношения с Чуей – серьёзные отношения – первые в его жизни, и он надеется, что они будут и последними. Он только слышал, что отношения не бывают лёгкими, не бывают без ссор и истерик, но проходил всё это впервые. Несомненно, рядом с Чуей он очень вырос, настолько, насколько никогда не смог бы в одиночку. Но бывали моменты, когда он вообще не чувствовал, что понимает его. Дазай всегда казался самому себе сложным человеком, но Чуя… Это была смесь самых разных эмоций, и они всегда были громкими. Но это никогда не делало его отталкивающим или нежеланным для Дазая. Если так подумать, у них действительно не было ни одного гладкого периода в их совместной жизни, но Дазай не жалуется. Потому что всегда, в любое время они находили моменты, ради которых они и были вместе. Возможно, кто-то сказал бы, что оба их характера были слишком отвратительны, чтобы быть в одной паре. Но Дазай не может себе представить человека более подходящего, чем Чуя. Человека, которого он любил бы хотя бы вполовину так же, как его? Такого не существует, да и Дазай не собирается когда-либо его искать. — Ничего. Просто забудем, хорошо? И я найду себе работу, так что поднимайся и.. — Нам надо расстаться. У Дазая всё обрывается внутри от этих слов, и он не может сдержаться, чтобы не скорчиться, потому что это звучит как самое обидное, что ему когда-либо говорили в жизни. — Что за бред ты несёшь? — С нескрываемым сожалением спрашивает он. Чуя наконец поднимает голову, и его лицо сейчас выглядит едва ли лучше, чем когда он переживал свою первую волну депрессии. — Я конченый, Осаму. Я просто не могу себя сдерживать, чтобы не, — он захлёбывается воздухом, давится им и снова падает в свои колени. — Я не могу так. — Если уж так, — Дазай пожимает плечами, разглядывая его затылок, — после того, как ты меня ударил, это я должен просить тебя расстаться со мной, а не наоборот. Это не приносит никакого эффекта, и Чуя продолжает гнусаво дышать в свои колени и просто молчать. Дазаю приходится приложить небольшую силу, чтобы заключить его лицо в ладони и заставить посмотреть на себя. — Чуя, это полная хуйня. Ты просто устал. — А если я всё время буду уставать? Предлагаешь использовать тебя как грушу, чтобы расслабиться? — Мы это уже проходили, и ты неплохо справлялся. Просто это новый этап, и ты сделал это случайно, да? Ты даже не заметил. И мне совсем не больно. — Ты звучишь как человек со стокгольмским синдромом, — Чуя ушёл от его рук, одёргивая себя и устремляя взгляд в стену. — Это отвратительно. — А ты звучишь как девка, опускающая руки при любом удобном случае. — Пошёл на хуй. — Хочешь расстаться? Замечательно, — Дазай поднялся со своего места и обернулся к нему у двери. — Я собираю вещи и, полагаю, еду жить к Огаю, потому что тебе уезжать к матери не хочется? — Уезжай. — И Макрель я беру с собой. Чуя поджал губы и сморщил лицо, снова опуская его вниз. — Как хочешь. Это был самый сложный период, который Дазай даже сейчас не может вспоминать без переживаний. Они с Чуей обоюдно никогда не возвращались в разговорах к этой теме, но это была длинная неделя, когда они жили порознь. Не созванивались, не переписывались, не поддерживали контакт вообще никаким образом. Огай, кажется, пытался связаться с Чуей, потому что Дазай никак ему не объяснил, почему он приехал к нему жить с их кошкой и не выходил из дома все эти дни. Даже Озаки пыталась к нему подобраться и узнать, что случилось, но он упорно молчал. Первые дни Дазай ждал, когда Чуя придёт в себя, а потом просто существовал в этом ожидании, и его уверенность в том, что это просто затянувшаяся ссора, таяла с каждым днём. Он почти ничего не ел, не выходил из своей комнаты и даже не раздвигал шторы, начиная чахнуть в четырёх стенах. Он много раз срывался к своему телефону, но позвонить Чуе, даже если он безумно за него переживал, ему не давала мысль, что Чуя сам должен в первую очередь простить себя. Если Дазай будет настаивать и прерывать его очередной кризис, с которым в этот раз ему очевидно необходимо было побороться самому, Чуя просто не справится. Он считал себя виноватым, так что на подачки Дазая в виде примирения он бы не пошёл. В конце концов Чуя приехал к Мори и, ничего не говоря, молча зашёл в комнату Дазая и сел к нему на кровать, повернувшись спиной. Они просидели так полчаса – Дазай не собирался говорить первым отчасти оттого, что не считал себя виноватым, но по большей мере он просто давал Чуе время собраться. — Осаму. Дазай оторвался от книги, которую всё это время каким-то образом читал, и посмотрел на него. — М? — Ты… хочешь вернуться? Странные извинения, подумалось Дазаю, но он всё же закрыл книгу и опустил её на кровать. Опираясь на руку, он глядел на профиль Чуи, будто боящегося посмотреть ему в глаза. — В квартиру? Или к тебе? Говори яснее. — Ко мне. — А ты как думаешь? Чуя всё же обернулся к нему. За это время он снова похудел, его лицо выглядело так, будто он начал слишком рано стареть, а голос звучал почти беззвучно. Дазай только прикрыл глаза, сдерживая себя от того, чтобы обнять его прямо сейчас. Потому что Чуе необходимо было закончить свою мысль прежде чем бы он понял, что Дазай всё время его ждал. — Осаму, я просто не хочу, чтобы тебе было больно по какой-либо причине, даже если ты это отрицаешь, и… Я знаю, что я мудак. Я должен был быть чуть сильнее сейчас, чтобы не срываться и не приезжать к тебе, потому что я смотрю на твоё лицо и думаю лишь о том, что я когда-то опять не сдержусь и ударю тебя. И мне больно от этого, потому что я люблю тебя. Я больше никого не хочу, кроме тебя, но я- — Ты пришёл сюда заниматься самокопанием, используя меня в качестве психолога, или пришёл извиниться и загладить свою вину? — Ты- — Потому что если ты хотел извиниться передо мной, можешь просто сказать «извини меня, Осаму, давай я сделаю тебе сногсшибательный минет, и мы обо всём забудем». Этого будет более чем достаточно. Чуя долго смотрел на него, после чего не сдержался и прыснул. — Извини меня, Осаму. — И дальше? — Эй. Я немного подавлен. — О, да я просто издеваюсь. Иди сюда, колючка. После этого Дазай перерыл чуть ли не весь интернет за считанные дни и пошёл на первые же курсы по портретной фотографии, удивляясь, почему не сделал этого раньше. Их отношения долго не могли вернуться в привычное русло, вечно витая в неловкости и напряжении, пока Дазай не начал добиваться кое-каких успехов. Это было ненамного легче, чем в случае Чуи, но… Дазай умел пользоваться своей притягательностью, своим языком и неплохими навыками в фотографии, так что собрать достаточно весомое портфолио ему удалось относительно быстро. Теперь была его очередь проводить бессонные ночи, в частности за ноутбуком, за которым он мог ретушировать свои снимки часами. С небольшой помощью Огая ему удалось раскрутить свой аккаунт, чтобы теперь ежедневно ему прилетали вопросы с уточнением цен, времени и его возможностей. В основном, конечно же, это были девушки (фото своего лица Дазай в сети не размещал, но он получал много отзывов в открытом доступе о том, какой он внимательный и трепетный, так что это не было чем-то удивительным). И когда ему начали прилетать предложения о ню-фотосессиях… Что ж, Чуя смирился, узнав, какую цену ему за это предлагают. И, возможно, это было не совсем правильно, но когда вообще Дазай поступал правильно? Он показывал эти снимки Чуе, потому что ему действительно нравился каждый из них, и он хотел, чтобы Чуя это оценил. Относясь достаточно скептически к такому роду съёмкам и тому, что Дазай всерьёз собирается ему показывать обнажённых женщин, которых он фотографирует, Чуя согласился. И понял, что даже без помощи Огая, когда-то точно, просто намного медленнее, Дазай раскрутился бы сам. Это не было чем-то пошлым и чересчур открытым. Это было даже в каком-то смысле не очень эстетичным по мнению Чуи, но это было то, что не хотелось перелистывать дальше. О чём Дазай говорил со своими моделями перед съёмками и во время них, он не мог представить, но их лица и позы… Это было то, что обычно называют подлинным. Что-то переломное, то, что очевидно Дазаю было близко и важно, так что Чуя даже не придирался, когда он слишком долго сидел перед экраном, пялясь на чужую голую грудь и обрабатывая снимки. Очевидно, женская грудь Дазаю была интересна ровно настолько же, насколько собаки, но он полностью погружался в те кадры, которые считал достойными. Он никогда не делал просто красивую картинку, каким-то образом устанавливая доверительную связь со своими клиентками, так что нередко на его снимках появлялись слёзы и внутренние эмоции, которые девушки позволяли себе выпускать при нём. Это было похоже на исцеление, и не только тех, кто находится непосредственно в кадре. Чуя заметил, как Дазаю становилось легче после съёмок, будто он кого-то спасает тем, что он делает. И после этого им обоим стало проще. Они начали жить независимо от денег Огая, который, конечно же, никогда их не жалел ни для Осаму, ни для Чуи. — Кажется, у вас скоро самолёт? — Вырывает его из мыслей голос Оды. Дазай мягко проморгался, глянул на часы на своём запястье, которые Чуя подарил ему со своей первой зарплаты управляющего, и непроизвольно вздохнул. — Сигма, мне надо заехать в пару мест, так что встретимся в аэропорту. За прошедшие два года он приезжал сюда непозволительно редко, но всё равно чаще, чем раньше. Купив искусственные цветы, Дазай быстрее, чем ему хотелось бы, проходил ряды одинаковых могилок, выполненных почти под копирку. Он игнорирует накрывший приступ жгучей тревоги, заставляющей его сглатывать вязкую слюну чаще. Обычно он приходил сюда с Огаем или Чуей и почти никогда один. Единственный раз, когда он сделал это в свои семнадцать, он просто бесчувственно смотрел на её фотографию на могильном камне, после чего напился дешёвого пойла и уснул в низкосортном баре. Остановившись у нужной могилы, Дазай некоторое время просто стоит. Читает снова и снова:

Хоши Дазай

28.06.1979-20.11.2001

Он никогда не пытался говорить с ней вслух. Не потому что не верил, что она не услышит, или потому что знал, что мёртвые на самом деле просто гниют где-то под землёй. Это просто было больно. Он не знал её. По сути, даже Огай был ему роднее, чем его собственная мать, но Дазай всё ещё был просто ребёнком, у которого никогда не было того, что есть у большинства. Даже если он вырос, он не в состоянии просто скрыть эту обиду на мир за такую непозволительную несправедливость, потому что он даже не может сказать женщине, которая его родила, что у него скоро свадьба. — Ладно, — он садится на корточки, немного дёргано втыкая в промозглую сырую землю белые цветы, и устраивает подбородок на своих руках. — Привет, мама. От одного этого слова его выворачивает наизнанку, что вызывает слёзы. Он быстро смаргивает их, не желая выглядеть идиотом, который плачет перед камнем, зарытым в землю. — Я женюсь. То есть, э- выхожу замуж, получается. Ну и бред, — он роняет лицо в своё предплечье, сглатывая ком и выдавая самый жалкий смешок за всю свою жизнь. — Надеюсь, ты надо мной смеёшься. Огай говорил, ты была той ещё шутницей, так что да. Я определённо вызвал бы у тебя смех, увидь ты сейчас, как я говорю с этой плитой, — он поднял лицо к фотографии, вглядываясь в её черты. Его глаза, его губы. Нос немного другой, намного меньше и пухлее. Овал лица, брови… Это точно было так же, как у него. На этом снимке ей двадцать один, и, сопоставь две их фотографии, было бы действительно очень похоже. — Чуя говорит, что я очень красивый. Теперь я в этом не сомневаюсь. Признайся, ты тоже использовала этот приём с щенячьей мордашкой, когда тебе что-то было нужно? Она ему не отвечает, и это почти не ранит. Дазай довольствуется тем, что у него есть, но слёзы почему-то всё равно идут. Он постоянно смаргивает их, не желая уезжать отсюда с опухшим лицом. — Ты если… Если переживаешь, — он шмурыгает носом, сразу же его утирая, — то не надо. Я вообще-то не часто ною. Просто сейчас как-то… очень тебя не хватает. Было бы здорово, чтобы ты прикрепила мне эту ебучую бутоньерку на свадебный костюм, поправила волосы и всё такое, потому что делать это Озаки я не позволю. А Огай… Он бестолочь в таких вещах. Ну ты и сама, наверное, знаешь. Он вновь замолкает, выстраивая свой монолог порциями, будто действительно разговаривал с ней, а не с горкой земли и пустотой над ней. Будто каждый раз ждал, что она что-то скажет. Придумывает в голове, что бы она могла ему ответить, и от этого возникает на лице печальная улыбка. Он уверен, что она сказала бы что-то смешное. Дазай не знает, что заставляет этот ком расти внутри него, когда он смотрит на её фотографию именно здесь. Стоит ему посмотреть на старые снимки, сохранённые Огаем, в его груди вспыхивает лишь отголосок так и не родившейся детской привязанности. Сейчас же, сидя на холодной земле, он позволяет щекам покрываться мокрыми дорожками. Ему хочется услышать от неё хоть что-то. Ему хочется показать Чую, его Чую, невероятно обаятельного, и простодушно похвастаться им перед мамой. — Чуя, кстати, перестал лунатить, представляешь? — Сглотнув воздух, продолжает он. — Он ходил к психотерапевту. Пошёл туда, потому что переживает, что может снова сорваться на меня. Между нами с тобой, — он переходит на шёпот, представляя, как она подставляет своё ухо ближе к его губам, — я так им горжусь, мам. Я… счастлив, что это именно он. И… мне… — он обрывается на этом слове, потому что это слишком тяжело для него, не так часто выражающего свои эмоции вслух, — мне больно. Почему?.. Потому что моя родная мама никогда не увидит моего любимого мужа. Он почти усмехается, слизывая с губы солёную каплю, и старается прийти к чему-то, что бы его сейчас успокоило. Потому что у него не было такого количества времени, чтобы плакать на могиле, и он вообще не думал, что сорвётся. — Огай мне всё рассказал. Уверен, это Чуя его заставил. Чувствую себя немного спровоцированным, честно говоря. Получается, это тебя я должен благодарить за свой несносный характер, да? — Он мягко улыбается, смотря на её застывшую улыбку, понимая, что никогда не имел шанса увидеть её по-настоящему. — Но за что я правда хочу сказать спасибо – это за вкус в музыке. И за… жизнь, что ли. Я её несколько раз чуть не проебал, но вот я здесь. А ты… спи спокойно, мама. Как-нибудь ещё зайду. Успокоившись за рулём их с Чуей машины, на которую они за это время наскребли, Дазай заехал в цветочный магазин, но сразу отмёл идею с букетом. Человеку, которому он хочет их подарить, явно больше понравится растение в горшке, так что он выбирает нежно-розовую мальву с несколькими раскрывшимися цветками. Он долго звонит в дверь, уже начиная ругать себя за то, что не позвонил ей раньше. Он просто привык, что она всегда дома, когда ему это нужно. Будто она это чувствует. Но, видимо, это всё же имело свой предел, так что Дазай, назвонившись до посинения пальца, лишь оставляет у двери прикрытый пакетом цветок, надеясь, что он не замёрзнет быстрее, чем она вернётся. Уже сбежав обратно по ступеням, он слышит, как дверь всё же открывается. — Дазай? Он оборачивается, почти не надеясь, что ему это не послышалось. Но Йосано стоит там, выглядывая из-за двери, а на её голове плотно обёрнуто полотенце, что объясняет, почему она не вышла сразу. — Привет, — он запоздало улыбается и возвращается обратно как раз в тот момент, когда она поднимает с пола горшок и снимает с него пакет. — Это мне? — Она непроизвольно усмехается, но Дазай всё равно видит её удивление. — Да. — Мальва? — Акико выгибает бровь. — Греховное яблоко в твоём райском саду орхидей, — отшучивается он, пожимая плечами. — На самом деле, она означает… — Я знаю, что она означает. Я повёрнута на цветах, Дазай, если ты этого за столько лет ещё не понял. Он приваливается к наружной стене и наблюдает, как она проводит пальцем по розовому лепестку и слабо улыбается. Из дома приятно тянет теплом, и Дазай с удовольствием бы зашёл, если бы не скорый рейс и факт того, что Акико его не приглашает. — Хочешь войти? Даже так. — Я скоро улетаю, — он прикрывает рот кулаком, чтобы звучать не слишком торжественно, но он не привык говорить это вслух, — на свадьбу. — Кто женится? — Акико поднимает к нему искренне любопытное лицо, но, вероятно, она уже разглядела на его пальце помолвочное кольцо. — Очень смешно. — Поздравляю, Дазай. Ты, кажется, умудрился хотя бы что-то не просрать в своей жизни. Она говорит это беззлобно, так что Дазай легко усмехается, продолжая неловко топтаться у стены. Акико смотрит на него будто с ожиданием, но он уверен, что она не умеет читать мысли, так что остаётся собранным, пока она снова не заговаривает. — Давай, Дазай. Это же так просто – сказать девушке, которую ты когда-то очень сильно обидел, что хочешь её обнять. Или Чуя настолько безжалостен, что ты принял обет целомудрия? — Не неси чушь, Акико. Я просто боюсь, что ты укусишь меня и заразишь бешенством. Она заливисто смеётся и сама обнимает его, вытягиваясь вверх, чтобы обхватить его плечи. Дазаю непривычно, слишком непривычно после стольких лет чувствовать её так близко, так что он не сразу соображает, что ему нужно поднять свои собственные руки и обнять её в ответ. Когда-то давно, когда он был полным бездарем в проявлении эмоций, они часто обнимались, и он никогда не понимал, как это на самом деле должно быть. Сейчас он понимает. — Спасибо, — выдыхает он в её ухо, сам не понимая, за что благодарит. Хотя Акико можно было благодарить за многое: за то, что пыталась его вразумить, за то, что продолжала ему помогать, за то, что не один раз спасала Сигму и давала им время укрыться. За то, что она его всё равно простила. — Да ладно, — она первая отстраняется и позволяет себе хитро улыбнуться и отвесить ему ощутимый шлепок по бедру. — Будь хорошим мужем, окей? Иначе Чуя вступит в мой клуб бывших Дазая Осаму. Отстойное, кстати, сборище. — Быть в клубе бывших Акико Йосано тоже, знаешь ли, то ещё удовольствие. Я тут, кстати, всё ещё один, или ты уже успела разбить сердце Оде? Дазай до сих пор тешит своё эго тем фактом, что два этих странных человека каким-то образом начали тесно общаться из-за него. И, хотя Ода не любил распространяться на этот счёт, а с Акико Дазай почти не виделся, они с Чуей оба пришли к выводу, что эти двое однозначно уже не один раз встречались в постели. — Понятия не имею, о каком Оде речь, — Йосано пожала плечами. — Вероятно, о том Оде, рубашка которого сейчас на тебе. — Это самая обычная рубашка, Дазай, каких просто миллионы по всему миру. — Миллионы рубашек с нашивкой полицейского участка Йокогамы? — Ты, кажется, торопишься. Он лукаво улыбнулся ей на прощание, оставив дальнейшие комментарии, потому что это явно её смущало.

***

Чуя натурально закипал. Сидя в свадебном салоне, одетый в свою самую обычную одежду, он нервно дёргал ногой и то и дело проверял время на мобильнике. Ладони постоянно потели, и он вытирал их о классические брюки. За последнее время он почти полностью отказался от джинсов, предпочитая ходить в классике отчасти из-за того, что взгляд Дазая становился слишком голодным, стоило ему увидеть Чую в туфлях, пиджаке и брюках, но с неизменным чокером на шее. Уведомление заставило его телефон завибрировать, но то было просто сообщение от коллеги с поздравлениями. — У меня завтра свадьба, долбоёб, — шикнул он в свой экран, печатая одновременно с этим «большое спасибо». Рейс, на котором летели Дазай и Сигма, задерживался, и Чуя начинал переживать. В Копенгагене он был уже пять дней, приняв на себя роль няньки-развлекалки для обоих их семей, что становилось уже надоедающим. Изначально они должны были прилететь вместе, чтобы закончить организаторские вещи, но теперь Чуя занимался этим в одиночку, потому что Дазаю поступил очень зажиточный заказ прямо перед их перелётом, и Чуя условился, что если Дазай задержится в Йокогаме, то пусть хотя бы закажет и заберёт шкаф, за которым они гонялись полмесяца. И в данный момент Чуя об этом очень жалел. Потому что сейчас в свадебном салоне должны были быть они оба, примеряя свои сшитые на заказ костюмы, но вместо этого… — Ну, Чуя, как тебе это? Он отрывается от мобильного и разглядывает свою маму в свадебном платье. Они были записаны в салон именно на это время, на целый час, потому что Чуя был уверен, что возникнут проблемы с костюмом Дазая из-за его роста и пропорций, а свой он померил едва ли не за десять минут, так что они тратили это время, чтобы Мэй вдоволь насладилась примеркой платьев. — Оно тебя полнит, — безрадостно сказал Чуя. — Ну ты грубиян, — из второй примерочной выходит Озаки, поправляя достаточно открытый лиф другого свадебного платья, и смотрит на его мать. — По-моему, сидит прекрасно, и подчёркивает всё, что надо. — О, Коё, — то, как неформально они стали общаться за эти пять дней, почти доводит Чую до весёлой истерики, потому что они обе буквально только познакомились, — какая у тебя шикарная грудь! У Чуи дёргается глаз, и он не позволяет себе смотреть на декольте Озаки, потому что это будет максимально неуместно во всём этом и без того бредовом шоу. — Да? Чуя, как тебе? — Она снова делает это движение, прекрасно понимая, как Чуя каждый раз с этого бесится, потому что он объективно устал за второй год работы Осаму смотреть на женскую грудь. — Мне никак, Коё. Я гей. — А твоей маме вот очень нравится. — Прекрасно. Можете расписаться вместо нас, если Осаму всё-таки не успеет. Огай будет в восторге. Озаки закатывает глаза и раскрывает губы в недовольном выражении, а Мэй только крутит головой из стороны в сторону. После они возвращаются к своим женским воркованиям, которых Чуя уже в излишестве наслушался за прошедшие полчаса и выносить это дальше не собирается. Не то чтобы его это бесило, но его волнение мешало ему выдать хоть какую-то эмоцию кроме грубой нервозности. Он опрокидывает в себя бокал шампанского, которое ему услужливо предложила консультантка, и выходит на улицу. В первый день он по-настоящему наслаждался карминовыми крышами домов, их разноцветными фасадами и по истине сказочной красотой этого города, но сейчас из-за скоропортящегося настроения ему стало глубоко плевать на всю эту расчудесную картинку. Он гулял с Озаки и Мэй так долго, как только мог, и они умело его отвлекали от переживаний, но это перестало работать в тот момент, когда Дазай сказал о переносе рейса. Это не должно было быть сильно опасным, потому что их свадьба только завтра. Но Чуя просто соскучился. Ему было не особо весело заниматься организацией мероприятия в одиночку, решать, какого цвета и размера будут лежать салфетки на столах, сколько и каких должно быть цветов (хотя с этим Дазай быстро помог ему разобраться по телефону), а ещё в каком стиле украсить зал (нужно ли вообще его украшать или сам факт того, что это Дания, делает зал праздничным?), и всё это происходило в бешенном темпе за эти пять дней. Чуя уже не испытывал того приятного волнения, которое охватывало его несколько месяцев с тех пор, когда они выбрали дату и место. Он был измотан, потрёпан, неимоверно хотел спать и устал нервничать. И из-за этого переноса поганого рейса Дазай наверняка будет выглядеть отстойно после восемнадцатичасового перелёта, смены поясов и всего пары часов, в которые он успеет поспать, так что они будут парочкой зомби на собственной свадьбе, и даже Мори, работающий как проклятый больше двадцати лет, наверное, будет выглядеть куда свежее. Огая он находит в арендуемой машине, припаркованной на небольшом расстоянии от торгового центра. — Ты долго продержался, — сказал Мори, перелистывая страницу датской газеты. Чуя с удивлением покосился на это. — Вы знаете датский? — Нет. Просто смотрю картинки. Чуя фыркнул и откинулся на сидение. — Там всё настолько плохо? — Без интереса спросил Огай. — Слушайте, сделайте уже Коё предложение. Она буквально вжилась в роль невесты, выбирая себе платье с таким рвением, будто… Чуя осёкся на полуслове, замечая боковым зрением, как плечи Огая напряглись. — Да ладно. — Не говори Осаму раньше време- — Да ладно, Огай, вы серьёзно?! — Я был так вдохновлён вашими приготовлениями, что как-то- — Это же так круто! — Чуя взмахнул руками, ударившись о потолок автомобиля, и шикнул. — А когда? Где будете расписываться? Нас позовёте? Огай посмотрел на него с таким выражением лица, будто разговаривал с собакой. — Ты шутишь, что ли? — Нет? — Чуя, может, ты уже поспишь нормально? Я в курсе, что по ночам ты шляешься с Тачихарой по барам в поисках лучшего пива, и ты действительно заслуживаешь разгуляться в свой первый полноценный отпуск, но, кажется, ты немного замотался со всеми этими попойками. Чуя не обижается на него, когда он начинает вести себя с ним таким образом. Немного по-отцовски, приструнивая, но, кажется, Чуе именно этого порой не хватало – жёсткой отцовской руки. Да, его мама была способна одним взглядом заставить его заткнуться, и это работает по сей день, но Огай делает это по-другому. Он использует свои навыки чёртового следака, чтобы побеждать Чую неоспоримыми фактами, вроде того, что он действительно пропивает свои кровно заработанные вместе с Мичизу, который днями, в отличие от него, отсыпается в номере отеля. — В любом случае, — продолжил Огай, когда понял, что Чуя всё же оказался пристыженным, — я нашёл вам ведущего, говорящего по-японски, так что можешь не переживать хотя бы из-за этого. И Дазай с Сигмой прилетят сегодня ночью. — Что? — Чуя придвинулся к нему почти вплотную. — Разве их рейс?.. — Я немного потрудился над тем, чтобы выкупить им билеты на другой. Он с пересадкой, но они уже летят. — Я вас обожаю. Огай опустил газету на колени и выгнул бровь. — Только из-за этого? — Вы знаете, что нет. Довольная улыбка показалось на лице Мори, и Чуя почувствовал, как его настроение приходит в норму. Что было довольно грустно для него, так это факт, что он не мог позвать действительно всех, кого бы хотел видеть в этот день. Он мечтал бы видеть на своей свадьбе друзей из кофейни, но оплатить им всем расходы на перелёты и проживание он был не в состоянии, хотя зарабатывать стал более чем хорошо. Просить Огая о таком огромном одолжении, когда он и так вбухал в эту свадьбу половину её стоимости, казалось уже наглостью. Но Чуя сможет это пережить, потому что делается это всё ради одного. Он был счастлив, что мог привезти свою маму, и Огай с лёгкостью откинул свои дела ради них, так что то, что помимо семьи с ними будут Сигма, Мичизу и Хироцу, было уже большим, на что они рассчитывали изначально. И даже если зал ресторана, который выбрал для них Огай, будет практически пустым… Это всё равно не делало этот день менее важным.

***

— Сигма, ты там как? — Дазай стучит пальцами по кабинке туалета, вертя в правой руке телефон, который оказывается полностью бесполезным без местной сим-карты и доступа к интернету. — Эй, ты в порядке? Ответом ему служит очередной рвотный позыв, отчего Дазай кривится и вздыхает. К нему подходит парень, говорящий на датском, явно обеспокоенный звуками и не скрывающий разочарования. Дазай переключается на английский, уверяя, что всё нормально, и скорая не требуется. Вроде бы. Он до этого и подумать не мог, что Сигма так хреново переносит перелёты. В пересадку они едва успели посетить уборную, так что второй полёт Сигма почти полностью провёл в туалете, вызывая беспокойство у бортпроводников и у самого Дазая. — Я в норме, — приглушённо отдаётся с той стороны. — Я куплю тебе воды, ладно? — Лучше купи мне билет на лайнер, потому что обратно я не собираюсь добираться по небу. Дазай думает, что юмор – хороший признак, так что почти спокойно уходит в зону фудкорта. В кассах он также приобретает сим-карту и вводит датский номер Чуи, потому что он должен был их встречать, но они так быстро помчались в уборную, что даже не успели взять свой багаж. — Осаму? — Раздаётся с той стороны. Дазай впервые за прошедшие сутки спокойно выдыхает, поправляя влажной рукой волосы. — Где вы? — Сигме стало плохо, так что… — Дазай оборачивается и сразу же замечает низкий силуэт прямо в начале зоны кафетерия. Он безошибочно узнаёт его по ровной спине и стройным ногам, но ему так же помогает шляпа, скрывающая рыжую макушку. — Что? Я тебя не слышу. Маневрируя среди потока людей, быстро, насколько позволяет ему разбежаться гладкий пол, Дазай почти несётся до него, стараясь не пыхтеть в трубку. — Алло, Осаму? Ты здесь? О- Блять!!! Чуя разворачивается в объятиях и инстинктивно бьёт кулаком в печень, сразу же слыша над своим ухом знакомый скулёж. — Ты ебанутый?! — Агх, Чу, ты же знаешь, что да, — он потирает ушибленный бок, кривясь от слабой волны пульсации. — Нахрена так сильно?.. — Потому что ты придурок. Чуя укоризненно смотрит на него некоторое время, пока не сдаётся и не обхватывает его за шею. Они не виделись всего пять дней, но он так сильно привык к нему, что это казалось неестественным – быть не рядом с ним и засыпать без него, отчего он неминуемо видит кошмары с голыми бетонными стенами и лежащим на полу безвольным Дазаем. Это всё ещё преследует его, хотя с каждым годом становится менее навязчивым. — Я скучал, коротышка, — бурчит Дазай ему в шляпу, за что следом получает шутливый удар по голове, но лишь притягивает за крепкую талию ближе. — Я всё ещё могу не прийти на нашу свадьбу, так что тебе стоит лучше следить за своим языком, — не разрывая долгожданных объятий, говорит Чуя. От Дазая непривычно пахнет тяжёлой смесью чего-то странного, вроде кожи и каких-то фруктов. Чуя решает, что к нему привязались запахи пассажиров самолёта, так что прижимается теснее, находя носом голый участок под его шеей и втягивая запах кожи. — Хорошо. — Тебе нравится запах моего пота? Потому что, знаешь, мы изрядно набегались по аэропортам, и… — Да, мне нравится. Чуя медленно отрывается от него и внимательно смотрит. Морщинки под глазами уже успели припухнуть из-за недостатка сна, и наверняка этот идиот снова не ел нормально, на что Чуя про себя сетует. Он поднимает руку и, хмурясь, уводит странную короткую чёлку со лба Дазая. Затем ведёт рукой к его затылку, оглаживая подушечками пальцев сбритые волоски. Линия кажется ему косой даже наощупь, и он боится представить, как это выглядит на самом деле. — И кто это натворил? — Сигма. — Обязательно это было делать перед свадьбой? — Ты придираешься. Мой затылок никому, кроме тебя, не нужен. Чуя действительно неплохо потрудился во время психотерапии, так что сейчас он лишь кивает, понимая, что в таких случаях у него есть только два выхода: либо оценить, что он может сделать, и в таком случае сделать это в самое ближайшее время, либо смириться и принять. Со вторым вариантом у него всё ещё были проблемы, так что стоит им доехать до отеля, он, не принимая возражений, затаскивает Дазая в ванную их номера и усаживает на принесённый табурет, орудуя электробритвой. — Наклони немного дальше, — он слегка нажимает Дазаю на затылок, замечая, что почти выровнял этот кошмар. Проходится невесомыми движениями ещё раз, делая линию безупречно ровной. Не может сдержаться и гладит пальцами по небольшому участку ёршика, что вызывает у него мурашки. Он смотрит на Дазая в зеркало, замечая, как тот следит за ним тёмным взглядом. Его чёлка действительно была намного короче, чем обычно, и Чуя также подровнял бока, чтобы скорректировать эту разницу и сделать объём. Ему несомненно нравился ураган на голове Дазая, потому что его волосы были не только пушистыми, но и волнистыми, и когда они кучеряво топорщились во все стороны, было мило. То, что у Дазая было на голове сейчас, Чуе казалось не милым, а возбуждающим. Либо он вконец перенервничал, испытывая критическую нехватку секса в эти дни, либо у него был фетиш, о котором он ранее не догадывался. Он запускает свои пальцы к вискам Дазая, которые сровнял бритвой, и… У него определённо фетиш на эту стрижку Дазая. У него фетиш на всего Дазая целиком. — Чуя, нам надо поспать, — предупреждающе говорит Дазай, прекрасно замечая, как меняется его взгляд. Задержавшись ещё немного в таком положении, Накахара приходит в себя и резко уходит, давая Дазаю наконец принять ванную. Пытаясь улечься удобнее в необъятно огромной кровати, подкладывая под голову мягкую подушку и заворачиваясь так и эдак в пуховое одеяло, Чуя прислушивается к звукам воды и просто не может успокоиться. Он сцепляет зубы, начиная уже не на шутку раздражаться, потому что у них вообще нет времени, чтобы переспать, а именно сейчас ему это нужно особенно сильно, и это злит его даже больше всего остального. Сначала он заметил скол на каблуке своей свадебной обуви, и ему пришлось почти поругаться с представителем бренда, у которого он их заказывал, потому что они стоили немаленьких денег, но в итоге ему быстро нашли замену. Не та модель, на которую он рассчитывал, но с размером его ноги особо выбирать не приходилось. Потом у него сорвалась доставка цветов, когда выяснилось, что тех, которые очень хотел Дазай, в нужном месте не оказалось, так что он потратил полдня на поиск нужных поставщиков. После он почти в бешенстве разговаривал на ломанном английском с их поваром, который не так понял его изначально, потому что тоже не был силён в иностранных языках, и закупил продуктов на огромное количество людей. Чуя уладил и это. Затем его мама коротко обронила, что его лицо выглядит как-то не так сегодня, после чего Чуя начал находить в нём всё новые изъяны: кожа не выглядит свежей, синяки под глазами слишком выделяются, брови какие-то кривые и вообще всё выглядит просто отвратительно. И точкой кипения стал перенос рейса. Он так извёл себя за эти сутки, что готов был взорваться. И поэтому, когда Дазай вышел из ванны, одетый в пижаму, Чуя сел в кровати и твёрдо сказал: — Я хочу трахаться. Дазай замер с полотенцем в руках, протирая влажные волосы. Чуя был уверен, что он начнёт протестовать, уповая на то, что им вставать всего через пять часов, у них нет на это времени, и кому-то из них с больной задницей наверняка завтра будет не особо приятно. — Я тоже. Но то, в чём у них никогда не возникало разногласий – это их либидо. Чуя подрывается, сбрасывая с себя шорты, едва не падая из-за этого, и почти набрасывается на Дазая, который застревает одной рукой в футболке, чудом её не разрывая. Они врезаются друг в друга губами, резко падая на кровать – Чуя ударяется лодыжкой о выступ деревянного края, но ему абсолютно, максимально, космически похуй – он просто ужасно голодный до Дазая прямо сейчас. И голодный не он один. — Быстро, да? — Дазай перехватывает его под ягодицей, подминая под себя и наваливаясь голым торсом. От соприкосновения кожи о кожу Чуя закатывает глаза и тяжело поднимает грудную клетку из желания быть ещё ближе. — Мне плевать, просто сделай что-нибудь, иначе я умру. В такие моменты они никогда не выясняют, кто в какой позиции – они просто чувствуют настроение и желания друг друга. И в данный момент Чуя определённо больше не намерен контролировать вообще что-либо, так что он переворачивается на живот и изгибается, встречая прогибом в пояснице горячую широкую ладонь, что давит на него сверху. Он просто хочет Дазая под своей кожей, так глубоко, как только он достанет, и ему становится плевать на завтрашний день. Чуя тянет сжавшимися пальцами простынь, чувствуя его губы, его самого по всему телу, внутри себя и снаружи, и стонет уже от этого. Он находит опору в своих руках и двигается навстречу, когда рука Дазая добирается до его горла и тянет ещё выше, заставляя запрокинуть голову. Изо рта вырывается почти животный рык, стоит Дазаю надавить туда, куда ему хочется, и надавить так, чтобы Чуя быстро достиг состояния, которое ему нужно. Отпустив его, Дазай спускается ниже, и Чуя кусает губы, рефлекторно выгибаясь в другую сторону. — Осаму, у нас нет времени на твой язык. — Зато у моего языка всегда есть время на тебя. Чуя сдаётся, потому что аргумент неоспорим. Он быстро расслабляется, ложась обратно на спину и начиная таять от бережности, с которой Дазай растягивает его. Даже если они трахаются в итоге в бешеном ритме, от которого выпрыгивает сердце, он никогда не оставляет Чую неподготовленным. Потому что Чуе нравится не боль, а скорость, в отличие от Дазая. Они замедляются. Мышцы Чуи больше не сводит от перенапряжения и нетерпения, и он позволяет себе постепенно растворяться и проваливаться глубже, найдя волосы Дазая и без остановки проходясь пальцами снова и снова по этому блядскому ёршику на его затылке. Контраст прохладных мокрых прядей с колючими кончиками подталкивают его к ещё одному тихому стону, и вместе с этим Дазай проникает языком глубже, заставляя его на миг задохнуться. Все его переживания и злость наконец сходят на нет, когда он ловит первую волну удовольствия, и она становится только ярче, стоит ему выплыть из своей возбуждённой неги и вспомнить, что это делает с ним Дазай и только Дазай. Что это всегда он, и Чуе даже не нужно говорить, что и как ему хочется, чтобы Дазай ему это дал. Совершенно забыв про своё «быстро», они доводят друг друга до края только руками и губами. Чуя наконец добирается до его члена и несдержанно ругается, потому что всего этого становится слишком много, чтобы себя сдерживать из-за тонких стен, за которыми, на минуточку, спят их грёбаные родители. С другой стороны, ему совершенно плевать, потому что они женятся через несколько часов, и, если кто-то из них услышит, как он в забытье стонет имя Дазая, никакой трагедии из этого не будет. — Осаму, ещё, — он переходит на скулёж, жмурясь и напрягая свой живот, когда Дазай прижимается губами к его груди, прикусывая кожу, — чёрт, пожалуйста, ещё немного. — Чуе стоит лучше просить, — Дазай почти невесомо, намеренно дразняще проводит подушечками пальцев по взбухшим венам на его члене, от чего Чуя сыплется на части, заходясь в крупной дрожи. — Громче. Понимая, к чему он клонит, Чуя с сомнением кусает губу. — Я не буду делать это ещё громче. — Давай, — он прижимается к его лицу, царапая острыми клыками линию челюсти, зная, что Чуя в ту же секунду сойдёт от этого с ума, — или ты стесняешься свою маму? — Блять, это вообще не в тему. — А мне кажется, — Дазай замирает у его уха, едва касаясь горячими губами красной мочки, — это очень весело. — Ты долбаный извращенец. И Чуя всё равно не сдерживается, стоит Дазаю ускориться. После они скидывают испачканную простынь на пол, лёжа на одеяле и укрываясь тонким пледом, найденном в номере. Воздух вокруг становится привычно липким, влажным, оседая на вспотевшей истерзанной коже. Дазай рядом всё ещё мелко вздрагивает, его лицо находит своё любимое место во впадинке между шеей и плечом Чуи, обдавая родным, до боли въевшимся трепетным дыханием. И Чуя вообще не чувствует, что хочет спать. — Чёрт, — пыхтит он в темноте, глядя на потолок. — Осаму. — Поменяемся? — Дазай, сна которого нет не в едином его похотливом глазу, кусает свою губу и смотрит на него слишком довольно. Они оба идиоты. Это Чуя понимает, когда просыпается от стука в дверь. Даже не стука – ощущение, что в их номер пытаются вломиться, снеся дверь с петель. Он кое-как отрывает свою голову от бедра Дазая, морщась от того, что они заснули каким-то странным клубком – одна оставшаяся на кровати подушка была зажата между щекой Дазая и его рукой, а Чуя, видимо, измотался настолько, что даже не стал ложиться по-нормальному, довольствуясь мягкой задницей под своим ухом. И когда Чуя снова слышит стук, он наконец просыпается. — Осаму, — он трясёт его лодыжку, сильнее с каждой секундой, но разбудить Дазая против его воли всегда было проблемой, так что он просто несколько раз отрывисто шлёпает его по ягодице. — Проснись, твою мать! Дазай дёргается и подскакивает, садясь с закрытыми глазами. Его волосы измялись, на щеке остался след от наволочки, и, самое ужасное, Чуя видит, что на его лице засохла сперма. — Что? — Буркает Дазай, стараясь ровным солдатиком удержаться в кровати. — Мы проспали. Больше Дазаю говорить не надо – он распахивает глаза, и, Чуя этого ожидал… Они красные. Ужасно красные, слипшиеся ресницы едва разлепляются, и Чуя замечает на них густой слой гноя. — Блять… — Он пялится ровно секунду, после чего снова слышит долбёжку по двери, — Иди умываться. Срочно. Дазай только проводит кулаком по своему лицу и жмурится, после чего всё же уходит в ванную. Теоретически, они виноваты одинаково, но Чуя всё равно ругает в большей степени себя, потому что это он после всего должен был позаботиться о такой вещи. Он быстро влезает в шорты и подлетает к двери, за которой находится невероятно злой Мори. В костюме. Позади него стоит Озаки, обмахиваясь белым клатчем, и на ней уже надето её новое кимоно небесно-голубого оттенка с золотистым рисунком ветвей сакуры, которое она купила специально для их свадьбы. Чуе кажется, что у него останавливается сердце. — Который час? — Два. Уже два часа дня. Чуя усиленно трёт лоб, стараясь прикинуть. Их роспись назначена на пять, так что времени у них ещё предостаточно для самых быстрых сборов в их жизни, но, кажется, он наградил Дазая конъюнктивитом, а ещё проспал свою запись к стилисту, который должен был сделать что-то с его отросшими волосами. И с этого момента всё идёт наперекосяк. — Огай… — Я слушаю. — У вас есть глазные капли? Мори ожидал услышать всё, кроме этого. — Зачем? Чуя собирается с духом, глубоко вздохнув. Всё равно наверняка все поняли, почему они проспали. Услышали, точнее. — У Осаму, похоже, конъюнктивит. Из-за... спермы. Лицо Огая вытягивается в чём-то среднем между шоком и злостью, а Озаки, осознав услышанное, начинает смеяться так громко и нелепо, что пугает его ещё больше. Чуя краснеет и стоически выдерживает обращённый на него взгляд Мори, который, кажется, в эту секунду жалеет, что не имеет под рукой своей любимой беретты. — Я схожу в аптеку, — коротко говорит он. — И… сделай что-то с собой, — он делает неопределённый жест рукой, после чего разворачивается и ретируется так быстро, что едва не теряет свой пиджак. Успокоившись, Коё, кажется, уже собирается уходить, но вдруг тормозит и разворачивается обратно к Чуе. Её лицо меняется с насмешливого до сочувствующего, пока Чуя не осознаёт, что его губы дрожат от осознания проёба. — Я тебе помогу. Пошли. — Я даже не знаю, чем конкретно здесь можно помочь. — Ну, скажем, — она мягко трогает локон его чёлки, безбожно спутанной и стоящей колом, — у меня есть органическая маска для волос, пенка, дорогущий мусс и пептидный спрей. — Пепти- что? — Короче, у меня есть всякие брызгалки и штуки, которые даже из соломы сделают шёлковые пряди. Ну?

***

Дазай терпеливо сидит на краю кровати с закатанными к потолку глазами, оставляя впитываться мазь на своих нижних веках. Возможно, он уже может себе позволить проморгаться и убрать ненужное количество субстанции со своих глаз, которые продолжали просто неимоверно чесаться, но ему не хотелось встречаться взглядом с Огаем и Хироцу, стоящими над душой и наблюдающими за ним. — Полегчало? — Железным набатом спрашивает Мори, продолжая стискивать в пальцах тюбик мази. — Не совсем, — уклончиво отвечает Дазая, запрокидывая голову выше. — Вам сколько? Шестнадцать? — Дазай, в общем-то, привык слышать такой тон Огая, но причина, по которой он ругался на него в этот раз, была слишком острой и интимной, чтобы Дазай мог ему язвить. — У тебя с головой явно не всё хорошо, но я думал, Чуя хотя бы немного думает о том, что делает. — Мы просто устали. — Конечно, всю ночь т- — Накахара-сан написала, что в зале какие-то проблемы, и требуют Чую. Огай вздыхает и проводит ладонью по лицу, портя свои уложенные волосы и глядя на Рюро так, будто сам был готов зарыдать. — Пусть она что-то придумает. — Она не говорит на английском, — вклинивается Дазай, после чего жмурится и невидящим взглядом смотрит на Рюро, — Хироцу, помоги ей. — Иди, — кивает Огай. Стоит двери номера захлопнуться, Дазай осознаёт своё положение. Оставаться с Мори наедине в его планы не входило, потому что это означало, что он остаётся без какого-либо свидетеля своего дальнейшего убийства. — Два поганца. — Благодарю за благословение, дядя. Мори резко опускается на кровать, поворачивая его голову на себя и промакивая ресницы Дазая сухой салфеткой. — Посмотри наверх, — он наклоняет голову Дазая вниз, оттягивая его нижние веки и с придирчивостью оглядывая. Затем проделывает то же самое с верхними веками, и Дазай чувствует, что результат его не устраивает. — Вот и будешь теперь в своём свадебном путешествии мучиться с гнойниками. — С кем не бывает. — Ни с кем? — Мори фыркает, оставляя его глаза в покое. — Иди в душ и одевайся. Поедем раньше.

***

— Сколько ещё так сидеть? — Полчаса. — Может, обойдёмся в десять минут? — Ты хочешь выглядеть красиво? Вот и сиди. Чуя промямлил что-то невнятное, чувствуя, как у него по лбу скатилась капля пота. Озаки налепила на его волосы какую-то жижу, пахнущую, конечно, очень приятно, но его не покидало ощущение, что она забыла, что он мужчина, а не её подружка. Тем не менее, она действительно его очень выручила, сделав ему охлаждающую маску для лица, после которой он проснулся уже по-настоящему. Сейчас под его глазами зияли розовые силиконовые патчи, и он очень сильно молился богу, чтобы Дазай не смел зайти сюда, иначе он будет припоминать ему это до конца жизни. Сев напротив него с щипцами для бровей, Коё поманила его пальцем. — Да ладно, — Чуя фыркнул. — Давай-давай. Всё равно мне заняться нечем. Чуя, вообще-то, всегда думал, что следил за собой должным образом. Но накануне его и правда начали подбешивать волоски на кончиках его бровей, так что он почти без сопротивления дал Озаки сделать их более аккуратными. Раз уж на то пошло, это даже немного подняло ему настроение. — Что дальше? — Прыснул он. — Ногти мне накрасишь? Масло для кутикулы? — Лишним не будет, — улыбнулась Коё, осмотрев вблизи его пальцы. — Я бы её даже подрезала. — Боже. Как насчёт эпиляции? — Это больнее, чем ты можешь себе представить. Но, если серьёзно, Чуя, — она оставила его руку в покое, сменив тон на более осторожный, — не хочешь, чтобы я тебя накрасила? Немного. Он выгнул бровь, кожа вокруг которой теперь слегка горела, и уставился на неё. Хочет ли он накраситься на свою свадьбу? Хочет ли он выглядеть так, чтобы у Дазая упала челюсть? Определённо. — Только без помады. — У меня всё равно нет оттенка, который подошёл бы твоему цветотипу. — И без всяких шлюшьих стрелок. Моя мать сойдёт с ума. — Эй, не учи меня, как делать макияж. Я прекрасно знаю, что именно тебе подойдёт, чтобы это не выглядело неуместно. — Ладно. Давай, Коё, — он чуть облокотился на подушку позади себя, чтобы ей было удобнее возиться с его лицом, — сделай так, чтобы я об этом не пожалел, пересматривая позже наши фотографии.

***

Дазай нервничал. Нервничал даже чересчур его привычных нервов, которые он мог обуздать, потому что сейчас он буквально трясся, сидя в маленькой комнате персонала, которую им выделили для приготовлений. Он то и дело поглядывал на себя в зеркало, когда его оставляли одного, и ему не нравилось ничего. Он заморочился над своим внешним видом один единственный раз, когда они с Чуей ужинали в ресторане Огая. Тогда он потратил больше часа на свои волосы, перелопатив тонны видео и излив мусса для укладки больше, чем было необходимо, и Чуя тогда был в восторге. Но это было просто свидание, а сейчас у них свадьба, и Дазай был, мягко говоря, не в восторге от того, что видел в отражении. Его костюм был идеальным. Он выбрал белый, потому что чёрный казался ему слишком скучным вариантом, явно не для того, чтобы вступить в брак с Чуей. Костюм Накахары был в глубоком винном оттенке, а рубашки у обоих были чёрными. Они долго обдумывали, что делать с галстуками, и Чуя решил купить себе вместо него портупею. Хоть Дазай и не видел его в этом образе, он был уверен, что Чуя будет выглядеть очень дорого. Дазай же выглядел так, будто его достали за шкирку со свалки и засунули в красивенький костюм. — Блядство, — он в который раз трёт своё лицо, чтобы появился румянец на щеках, но у него всё ещё оставались эти стрёмные серо-синие пятна под глазами, а ещё выскочило пару прыщей. Он начинал ковырять их ногтями, отчего кожа раздражалась только сильнее, так что теперь у его переносицы красовались два ярко-красных пятна, которые можно было увидеть даже за километр. Роговицы после махинаций Огая вернулись к нормальному оттенку, но глаза продолжало неприятно жечь, и он в очередной раз капнул в них из флакончика. Дверь в который раз открылась, и он повернул откинутую на спинку кресла голову в сторону. — Дазай-кун, ты почему плачешь? Мэй выглядела очень мило в своём коктейльном платье графитового оттенка и укороченном пиджаке. Но её лицо, которое было обеспокоенно так же, как и у всех остальных, Дазаю никакой надежды не внушало. Каждый, кто время от времени заглядывал к нему, только поднимал брови, говорил что-то подбадривающее, и оставлял его в одиночестве, не пытаясь что-то ещё сделать. И сам он был без понятия, что делать. — Я не плачу. Это капли. — А нос почему красный? — Насморк. Она только вздохнула и подошла к туалетному столику, который тут имелся, оставив на нём небольших размеров пакет. — Дазай… Осаму, — она редко к нему так обращалась, так что он не мог и дальше продолжать смотреть в стену, вернув ей внимание, — тебе стоит собраться. Я понимаю, что всё получается косяк на косяке, но это не повод впадать в уныние, потому что ты выходишь замуж за моего сына. И я хочу видеть его счастливым. Дазай почувствовал это давление в её словах, и ему стало неприятно. Никто из них не сделал ничего, кроме пустых слов, заверений и упрёков в его сторону, вызывая в нём только больше тревоги. — И я знаю, что он не будет счастлив, если я сейчас останусь в стороне и не успокою тебя. — Я спокоен. — Ты практически в истерике. — Потому что я выгляжу дерьмово! Что вы хотите от меня услышать, Накахара-сан?! Что мы облажались, заруинили нашу свадьбу, а потом я уснул с неродившимися детьми Чуи на лице и теперь выгляжу так, будто вылез из помойки?! — Перестань. — И теперь каждый считает своим долгом заходить сюда, смотреть на меня с такой жалостью, будто я при смерти, но это нихрена не успокаивает. Я никогда не скатывался до такого паскудного нытья, но сейчас я действительно не знаю, что мне сделать, чтобы Чуя не увидел меня и не пожалел обо всём этом, и никто из вас не делает лучше! — Так, хватит, — она подошла ближе, притянув его за шею и уложив его голову себе на плечо. Начала осторожно похлопывать его по макушке, пока Дазай переживал свой нервный срыв и жмурил вновь краснеющие глаза. — Все заходят к тебе, потому что переживают. Твой дядя отправился за Чуей и Коё, и они уже скоро будут, так что, если ты хочешь прорыдаться, лучше сделай это сейчас. — Чтобы я был ещё более отвратительным? — Ты не отвратительный. Ты просто выглядишь не самым лучшим образом, но я здесь, и я купила всё необходимое, чтобы это исправить после того, как ты придёшь в себя. Дазай не хочет портить её пиджак своими воспалёнными слезами, но ему просто некуда деться. Ему немного становится лучше оттого, что хотя бы один человек понял, что ему требуется по-человечески от души нареветься, потому что, честно? Он в ужасе. Он чувствует себя вымотанным, пустым, совершенно безрадостным в такой важный для себя день, и чем больше он об этом думает, тем тяжелее ему становится. Он не чувствует, что его отстранённое участие в организации свадьбы было достойным того, чтобы он сейчас мог расслабиться и наслаждаться этим, потому что по большей части всё делал Чуя, а сейчас Дазай даже не может взять себя в руки и сделать что-то весомое. Да хотя бы просто остановиться рыдать как маленькая девчонка на плече чужой матери, потому что собственной у него нет. Он не хочет об этом думать, но ему безумно обидно. Это ощущение не покидало его с тех пор, как он посетил кладбище. Ему стыдно перед Мэй, ему не хочется, чтобы она считала будущего мужа своего сына таким слабым и разбитым, но он продолжает цепляться за её рукав в надежде, что она его поймёт. — Ну-ну, — Мэй гладит его по волосам, тихо шепча над его макушкой, — всё нормально. Знаешь, у вас с Чуей хотя бы есть этот день, потому что у меня его не было. И я мечтала о предложении, когда была беременна, но его отец говорил, что лучше сделать это после того, как у меня не будет огромного живота. После родов я долго приходила в себя, учась обращаться с младенцем, но я всё ещё ждала. Я ждала целый год, пока он просто скажет это. А сказал он в итоге то, что уезжает на родину. К своей семье. — Уёбок, — прорычал Дазай на её плече. — Да, Осаму, это… очень точно подмечено, — он чуть взлохматила его волосы, когда Дазай отстранился. Глядя ему в глаза, она взяла его бледные щёки в свои маленькие ладони и ласково погладила. — Так что радуйся. Это правда замечательный день, даже если ты не выглядишь идеально. Чуя вряд ли развернётся и сбежит от тебя, даже если ты будешь стоять там в своих растянутых штанах и дырявой футболке. Уверена, он будет в восторге просто от того, что ты стоишь рядом с ним и держишь его за руку. И не надо завираться хотя бы с самом собой, потому что ты сам по себе красавчик. Дазай вяло поднял уголок губ, отведя глаза в сторону. Наконец он вгляделся в надпись на пакете. Проследив за его взглядом, Мэй убрала от него руки и извлекла по очереди всё содержимое. — Я так и не поняла, какой тональный крем тебе лучше подойдёт, так что взяла три самых светлых. Коё шепнула мне по телефону, что слегка подкрасила Чую, так что я собираюсь сделать то же самое с тобой, чтобы он не имел шанса поехидничать над тем, что будет самым красивым. Идёт? — Идёт. Она начала с очищения кожи, оставляя Дазаю ещё немного времени успокоиться. Он наблюдал за её сосредоточенным лицом из-под ресниц, смирно сидя на своём месте. Давая время какой-то непонятной для него жидкости впитаться в кожу его лица, Мэй поднесла к его голове спрей и увлажнила волосы, после чего извлекла из одного из ящиков фен, которым Дазай уже пытался воспользоваться и у него ничего не вышло. Маленькие бигуди покрывали его макушку, пока Мэй тщательно просушивала его поредевшую копну. Дазай смотрел в зеркало перед собой, испытывая странное чувство. Он вдруг вспомнил, что говорил на могиле своей матери об этом моменте, и ему пришлось сжать брючину на своём бедре, чтобы не подать вида, насколько ему стало от этого горько. В итоге это делает не Озаки. И не Мори. Это делает мама Чуи. Это делает мама. Он опустил взгляд, когда фен стих. Мэй обогнула кресло спереди, проверяя, остыли ли его волосы. Потом снова прикоснулась к его лицу, в этот раз за подбородок, и Дазай не сдержался. — Можно я буду обращаться на «ты»? Она удивилась, застопорившись на долгие секунды, которые Дазаю казались вечными. Наверное, это выглядело нагло, потому что так не принято. Потому что он не был близок с ней настолько, чтобы говорить в таком тоне, а в их стране этому придавалось особое значение. Дазай смотрел на неё снизу-вверх без своей привычной придурковатости и без того уважения, которое обычно к ней проявлял. Он смотрел на неё, как обычно дети смотрят на мать, хотя он и не знал, как это должно быть. Он наблюдал, как это делает Чуя, сам, наверное, не замечая порой, и это всегда вызывало у него искажённое чувство ревности. Не лично к Чуе, а к тому факту, что Дазаю так смотреть не на кого. — Конечно. Что за вопрос? — Она принялась освобождать его волосы, проходясь по ним пальцами. — Мы же семья. — Спасибо тебе. Она улыбнулась, слегка потрепав его по макушке, и, когда отошла, Дазай был вполне доволен тем, что увидел в зеркале. — Что именно ты хочешь сделать? — Спросил он, перехватывая её взгляд в отражении. — Ну, допустим, — она коротко стучит пальцем по его виску, в месте, где заканчивается его бровь, — у меня есть идея, как заставить Чую потерять дар речи.

***

Чуя протёр ладони друг о друга, стараясь убрать с кожи холодную липкость. Стоя за закрытой дверью зала, он слышал отголоски спокойной фоновой музыки и голос их ведущего, но не мог разобрать ни слова. Его швыряло от состояния самой настоящей паники к пустому безучастному принятию, будто это не он стоял здесь в самом дорогом костюме, который мог себе позволить, в туфлях на значительном подъёме, который делал его выше своей матери хотя бы на несколько сантиметров, и с лёгким, но ощутимым слоем косметики на лице, которая помогало ему это самое лицо не терять. — Не говори только, что мне и тебя придётся успокаивать. Он смотрит на Мэй, смотрит ей в глаза, и не понимает ни единого слова. Он старается не подавать вида, что сейчас был готов улететь на открытой ракете в космос, лишь бы не открывать эту дверь. — Я нормально выгляжу? — Вместо своих стенаний спрашивает Чуя. — Ты выглядишь превосходно. Он улыбается ей и протягивает локоть, за который она цепляется ладонью. Чуя смотрит на её маникюр, на аккуратную косточку, выглядывающую из-под края рукава. Сжимает кулак одной руки, а второй, двинув локтем назад, берёт её за руку и сплетает пальцы. — Лучше так. Дверь распахивается слишком резко. Чуя едва заметно вздрагивает, улыбается Сёрену, который что-то говорит в микрофон. Этот человек ему понравился сразу, как только Огай их представил. Он очень располагал к себе, говорил мягко и в то же время звонко, его немного пухлое лицо казалось милым, и он был очень вежлив, так что на роль их ведущего и одновременно регистратора он, по мнению Чуи, подходил идеально. Кроме того, он бегло говорил на японском, почти без акцента, что являлось решающим фактором. Найти такого человека в Копенгагене за пару суток казалось невозможным, но Огай никогда не знал такого слова, как «невозможно». Чуя не помнит, как пересекает зал, и приходит в себя уже у подъёма подиума, едва не спотыкаясь. Он поворачивается не сразу, с приоткрытым ртом оглядывая арку у стены. Деревянной конструкции вообще не было видно за обилием белых и оранжевых цветов с широкими лепестками, название которых он уже забыл, потому что оно было слишком заковыристым. Что-то среднее между лилиями и альстромериями. Ему было всё равно до этого, но сейчас он понял, что Дазай будет в восторге. Сёрен продолжает что-то весело щебетать, его сладкий голос раздаётся по залу, который оказывается не таким огромным и пустым на ничтожно малое количество человек, как думал Чуя раньше. Всё дело было в освещении, и оно было идеальным: над двумя столами горели только ниспадающие с потолка декоративные лампочки, будто они находились в уютном загородном доме, а основная вспышка света была направлена к месту, где сейчас стоял он сам. И море цветов, таких же, как на арке, умело заполняло пустующие пространства, перенимая внимание на себя. Мэй всё ещё держала его за руку. Резко стало тихо, и Чуя непонятливо обернулся к ведущему. — Что? Он услышал пару смешков, безошибочно угадывая голоса Тачихары и Хироцу. — Спрашиваю, как настроение, — нисколько не смутившись, говорит Сёрен с улыбкой. — Мне немного жмут туфли, а так нормально. Он не старается шутить, но все почему-то смеются. Даже плечо Мэй немного трясётся рядом с ним. Он чувствует себя нелепо, потому что вообще не улавливает смысла слов и того, что говорит он сам. Он морщится от неожиданной вспышки света – их фотограф в лице напарницы Сёрена делает первый снимок, на котором у Чуи, однозначно, лицо будет похожим на использованную салфетку. Соберись, блять. Он встряхивает плечами, понимая, что его голова немного кружится, но в остальном… Он готов. Он уверенно смотрит на закрывшуюся после них дверь, и отдалённая музыка наконец начинает проникать в его голову. Ненавязчивая, успокаивающая, не грустная. Никаких соплей на этой свадьбе не будет. Чуя решителен. Но когда он видит, как дверь открывается, пропуская сначала Огая, а затем Дазая, держащего его под локоть… — О… — Дыши, сын. Дышать очень сложно. Он чувствует, как Мэй гладит большим пальцем его ладонь, и не может собраться с силами, чтобы закрыть свой рот. Он не видел этот костюм на Дазае. Главный секрет, о котором они обусловились – не видеть друг друга до этого момента. Сейчас Чуя уверен, что это было худшее решение в его жизни, потому что он хотел быть немного более готовым к тому, что видит сейчас. Мори выглядит очень солидно. Чуя привык видеть его в больничном халате и рубашках, которые он не снимал даже дома, на худой конец он привык даже к образу Огая в спецодежде, в которой он обитал в своём штабе. И сейчас он действительно постарался, чтобы выглядеть серьёзно. А Дазай… Чуе делается плохо. Осаму похож на ангела, снизошедшего на них всех, и Чуя даже отсюда может видеть его белозубую ровную улыбку, когда он смотрит издалека. Его плечи кажутся ещё шире, но он никогда не был слишком большим в этом плане. Он выглядит элегантно и аккуратно, белые брюки сидят на его бёдрах просто безупречно, так что Чуя вообще не понимает, почему переживал, что костюм Дазая может сидеть как-то не так. Они тормозят у подиума, и Дазай ровно точно так же, как Чуя некоторое время назад, нелепо прожигает эту ступеньку под ногами, боясь споткнуться на виду у всех и разбить себе лицо. Его лицо. Чуя решает, что он вполне может позволить себе умереть сейчас, потому что он очевидно испытывает все признаки кардиомиопатии: его руку трясёт, его сердце бьётся так, будто его цель – разломать каждое его ребро, и его грудь болит. Он всё ещё пытается сделать хоть один полноценный вдох, потому что его колени уже начинают подкашиваться, и он просто- — Это пиздец. Он говорит это не громко, но Мори и Мэй слышат его. И Дазай тоже слышит. Он хмурится и глядит на Чую немного потерянно. Даже как-то раздосадовано и раздражённо. Чуя вновь теряет свой слух, будто его уши упали с головы по дороге сюда, и совершенно не понимает, почему Дазай сводит брови всё сильнее и сильнее. — Чуя, — Мэй трясёт его за руку, поднимая её вверх. И тут он наконец приходит в себя, замечая, что Огай делает точно такое же движение, протягивая ему руку Дазая. Слегка рвано он отпускает маму и хватается за длинные пальцы так сильно, что ему самому становится больно в костяшках. Затем подходит на шаг и ловит вторую руку Дазая, уже увереннее, и даже позволяет себе улыбнуться. Чуя предвкушал, что Дазай будет слегка сбит с толку его чёрными ресницами, длина которых теперь была ясно видна (до этого Чуя даже не подозревал, что является обладателем таких шикарных ресниц, потому что они были светлыми, так что он потратил несколько долгих минут перед зеркалом, чтобы прийти к выводу, что ему чертовски идёт тушь), и небольшими коричневыми стрелками во внутренних и внешних уголках глаз, которые делали его взгляд ещё более кошачьим. Он хотел его удивить, и однозначно добился успехов, потому что Дазай вообще не моргнул ни разу, устраивая скоростной забег по его лицу своими расширенными зрачками. Но он никак не ожидал увидеть это. Лицо Дазая практически светилось, особенно на верху скул. Оно натурально мерцало в этом ярком свете двух прожекторов, и Чуя, вглядевшись ещё сильнее, заметил на его коже золото, разбросанное маленькими крупицами. Он вообще не разбирался в косметике, но, кажется, это был хайлайтер или что-то вроде. С конъюнктивитом Дазай никак не мог позволить себе тушь, но… Его глаза буквально сжирали всё пространство. Вокруг них были тёмные тени шоколадного оттенка, почти чёрного ближе к слизистой. Складка его века терялась на фоне этого цвета, так что казалось, что его глаза стали больше и ещё горячее. Он был похож на солиста рок-группы, к которому после концерта выстраивается очередь из бешеных фанаток с намерением быть оттраханными им прямо в гримёрке. — Ты прекрасно выглядишь. — Ты такой красивый. Они говорят это одновременно, после чего смолкают и поджимают губы в неловких улыбках. Лицо Дазая наконец разглаживается, его глаза расширяются ещё сильнее и становятся ещё обворожительнее (Чуя позже задумается над тем, чтобы научиться делать это самому, потому что он готов пялиться на это смоки часами). Голос Сёрена снова скачет по залу, мягко вторгаясь в ритм мелодии, но Чуя вообще его не слушает. — Ты потрясающий, — он шепчет одними губами, зная, что Дазай поймёт его даже так. Ответом Чуе служит незаконно мягкая улыбка, в которой немного дрожащие губы Дазая (это что, блеск?) расползаются в стороны. Тени рядом с ними исчезают, когда Огай и Мэй уходят. Чуя ненароком опускает взгляд к правой руке Дазая, ощущая крупную дрожь в ней, и заботливо гладит чёрные линии татуировок, покрывающие теперь его кожу вплоть до первых фаланг пальцев. Подушечками пальцев он находит три вытянутых шрама на ней, успокаивающе проходясь по ним и немного щекочет ладонь Дазая. — Кажется, наши женихи уже мыслями в своём номере. Шутка порождает смех, и в этот раз Чуя позволяет и себе немного усмехнуться. Женихи. О, боже. Он вот-вот станет его мужем. — Перед тем, как я буду слишком серьёзным, — Сёрен встаёт позади них, и его присутствие каким-то образом делает Чую немного свободнее, потому что быть в центре внимания ему всё ещё давалось с трудом, — и приступлю к главной части вашего вечера… Помните, что здесь сидят только близкие вам люди, которые не должны пить слишком быстро, да, господин Мори? Чуя впервые смотрит в зал трезво. Он сразу же цепляется за Огая, который действительно поглощает бокал шампанского с таким рвением, будто намерен прямо сейчас встать и уйти, что выглядит довольно комично, потому что Чуя никогда прежде не видел его хоть немного взвинченным. Озаки, выхватившая в этот самый момент уже пустой бокал из его ладони, выглядит просто, как Озаки. Она всегда шикарна, Чуя не будет этого отрицать. Его мама очень внимательно наблюдает со своего места, сразу же подмигивая ему, как только они встречаются взглядами. Сигма выглядит едва ли хоть немного хуже, чем они оба – Чуя даже не подозревал, что ему настолько идёт костюм, и он собрал свои волосы очень высоко, демонстрируя шею. Хироцу… Этот старикашка-киллер Чуе всегда нравился, и сейчас он реально походил на чьего-то деда, что было очень милым (Чуя надеется, что он пришёл сюда без оружия). И даже Тачихара, который, Чуя сомневался до последнего, едва ли мог вписаться в общий торжественный облик, выглядел прилично. Этого было достаточно. — Ваши клятвы, дорогие молодожёны. Чую ударяет током, и он снова оказывается напряжён. Он пытался записать на листочке хоть что-то, но у него всегда выходило либо чересчур слащаво, либо ужасно грубо и топорно, и он даже не мог поймать мысль, которую хотел бы донести. Изначально он отрицал эту идею с клятвами и речами, потому что это было смущающим и слишком личным для него, но Дазай настаивал. Ему, видимо, даже не надо было думать, что он хочет сказать Чуе при всех, тогда как самому Чуе пришлось долго над этим трудиться. Наедине с Дазаем, возможно, у него вышло бы это легче. Но, кажется, неотъемлемым смыслом этого дня было провести его с семьёй. — Начни ты, — он бурчит быстро, стараясь вспомнить свой корявый текст. Дазай отпускает одну из его рук, чтобы взять микрофон. Он пару секунд разглядывает его, после чего подносит к губам и- — Пу-пу-пу. Знаете, я ничего не подготовил. У Чуи дёргается глаз. Он прекрасно знает, что Дазай шутит, но это настолько неуместно и тупо, что кроме Чуи этого никто не понимает. Так что вместе с затихшей музыкой в зале воцаряется мертвецкая тишина. Дазай оглядывается на столики и выдавливает смешок. — Это же прикол, эй. — Господи, просто начни говорить свою клятву, придурок. — Мне было бы приятнее, если бы я чувствовал хоть какую-то поддержку, а не этот укоризненный взгляд, который ты мне посылаешь, дядя. Чуя трёт свою переносицу, но потом вспоминает, что на нём куча косметики, и одёргивает руку. Он слышит громкий свист – спасибо, Мичизу ­­– и слабые аплодисменты, надеясь, что Дазай останется этим доволен. — Чу, — говорит он во вновь опустившейся тишине. Чуя поднимает на него глаза, нервно заправляя завитую прядку волос за ухо, — Чуя. Накахара Чуя. Мне всегда нравилось, как звучит твоё имя. Достаточно коротко, прямо как твой рост- — Осаму. — И громко. Как твой голос, когда ты ругаешься, — он слабо щурит глаза, когда Чуя вскидывает бровь. — Пока что это больше похоже на список моих минусов, а не на клятву. — А ещё ярко, — не обращая внимания на хмурое лицо Чуи, продолжает Дазай, — как огонь. Примерно так я себя и почувствовал, когда впервые тебя встретил. Будто я в ту же секунду сгорел, — он немного отвёл микрофон от губ, глубоко вздыхая, и Чуя понял, что он, хоть и выглядел теперь достаточно расслабленно, ужасно волновался. — Люди говорят, что мы не в силах предугадать будущее. Никогда ничего не можем знать наверняка. Никогда не будем понимать, куда идём, пока не дойдём до конца. Но, знаешь – в ту ночь, когда мы встретились, я уже знал, что я буду любить тебя всю свою жизнь, даже если мы больше никогда не увидимся. Чуя сжимает губы, чувствуя нахлынувшую волну на своих глазах. Он на секунду поднимает их к потолку, не желая портить старания Озаки, и вновь смотрит на Дазая. Его улыбка исчезла, оставшись разве что в слегка прищуренных глазах. Он стиснул ладонь Чуи сильнее, и тот заметил, что его пальцы перестало привычно колотить. — И кроме того, что чувствую я сам, — он немного замедляется в своих словах, и Чуя за это благодарен, потому что он хочется запечатлеть этот момент в своей памяти так подробно, как только это возможно, — я вижу, всегда видел, что ты тоже…. — Здесь он запинается, смотря на секунду в пол. Чуя шепчет ему что-то, чего сам не понимает, и снова ловит его чёрные открытые глаза. — Я чувствую себя любимым с тобой. Нужным. Ценным. Я знаю, что иногда ты чувствуешь вину за то, что не говоришь мне этого вслух так уж часто, потому что, ну, это знают все здесь – ты никогда не был силён в словах, — он усмехается дрожащим голосом, и это нисколько не звучит так, будто он пытается издеваться, — но я это просто знаю, Чу. С того самого дня, когда ты в первую очередь заставил чувствовать меня живым и спасённым, я знаю, что я навсегда перестал быть одинок. Это было так интимно, что никто на самом деле не знал, о чём именно говорит Дазай. Это знали только они двое, и Чуя прекрасно слышал весь подтекст, который вложен в эти слова. И от осознания этого, оттого, что Дазай никогда не забывал своих эмоций в ту ночь на мосту, никогда не принижал значение того, что Чуя его спас… Это позволяло Чуе осознавать свою ценность не просто как любимого человека, а как нужного и важного в его жизни. — Я не буду клясться тебе в любви, Чуя, потому что эта клятва не будет иметь смысла, — Чуя против воли фыркнул и проморгался, уронив сразу несколько слёз, — я никогда не предам тебя, потому что не смогу. Я никогда не разлюблю тебя, даже если ты исчезнешь. Не смогу забыть тебя, потому что ты останешься следами на моих руках. Вот так… просто, получается. Сёрен в метре от них громко вздохнул и первый начал несмело хлопать. Чуя сглотнул застрявший в горле камень и взял микрофон, который передал ему Дазай, едва не выронив его из мокрой ладони. Он вообще забыл всё, что готовился сказать. Дазай вдруг протянул к нему левую руку и провёл большим пальцем под глазом Чуи, и ему захотелось, чтобы он там задержался. Он хотел прошептать ему на ухо всё, что сейчас роилось в голове, от глупых обещаний до простых благодарностей, потому что продолжать церемонию и держать себя ровно ему стало слишком трудно. Он резко втянул носом всю сырость, которая уже намеревалась из него течь, и поднёс микрофон ко рту… слишком резво. По залу разнёсся глухой звук удара микрофона о его зубы, а следом он изрёк пронзительное «блять!». — Говорю же, громкий, — прыснул Дазай, вторя поднявшемуся хохоту Мичизу, и протёр губы Чуи костяшкой пальца. — Извините, — буркнул Чуя в микрофон, морщась от своего низкого злого голоса, отскакивающего от стен. — Боже, ладно. Говорить в эту штуку отвратительно. Я- Он осекается, понимая, что не может вспомнить даже начало. На него все смотрят, Озаки тихо похихикивает, и он прекрасно слышит всё ещё разносящийся ржач Тачихары, что заставляет чувствовать его неуверенным. — Смотри на меня, — шепчет Дазай и немного тянет его за запястье. Чуя смотрит. Смотрит снова в эти глаза, понимая, что такое уже происходило миллионы раз – он просто в них погибал. Не только от их природной красоты. Дазай всегда смотрел на него так, чтобы заставить его мысли замолчать и забиться в угол, оставляя слегка взволнованный штиль. — Кхм, — он опускает голову к микрофону, а потом, прикрыв глаза, говорит резко и уверенно, — Мичизу, заткнись сейчас же. Это возымеет эффект, потому что если со словами у него возникали проблемы, то с интонацией – никогда. — Ты сказал, что всегда знал. О своих чувствах, — он говорит немного отрывисто и коряво, всё ещё привыкая к эху своего голоса и стараясь с этим справиться, — но я нет. Мне давалось это тяжело. Может быть, из-за того, что ты едва не сжёг мне кухню в съёмной квартире, — улыбка, пронизанная воспоминаниями, отражается в глазах Дазая, когда он смотрит на него, — или из-за того, что ты так часто заставлял меня переживать. Или, может, нет, это стопроцентно – потому что ты всё время мне врал. Дазай поднимает бровь, слегка втягивая голову в плечи. — Это месть за неудачную шутку? — Помолчи. Пожалуйста, — Чуя вздыхает, ему требуется время, чтобы вернуться в то русло, с которого он начал, — ты иногда так много болтаешь, что я сам себя не слышу, Осаму. Но... как бы мне ни было тяжело привыкать к тебе, ты появился в моей жизни в тот момент, когда я окончательно сломался и осознал свою никчёмность. Он резко выпускает воздух, стараясь не смотреть в зал, потому что его мать наверняка смотрит на него так пристально, что он не сможет этого вынести. Вместо этого он смотрит в густой шоколад, в эти литры бесконечного кофе и почти может почувствовать этот запах. — Я никогда тебе этого не говорил, — его кадык подпрыгивает от глотка, — но ты заставляешь меня дышать. Я понял это тогда, — он умалчивает о своей депрессии, не желая говорить это при всех, но по поднятому уголку губ Дазая знает, что тот понял, — и потом, каждый раз. Когда я сдавался. Когда я рушил свою жизнь. Когда совершал ошибки, перечёркивал, начинал заново и разворачивался обратно – ты всегда был со мной, чтобы помочь. Даже когда я не знал, ты был рядом. И ты всегда давал мне свободу, даже когда это переходило грань… Ох, — он встряхивает рукой, замечая, что Дазай тоже начинает плакать, и это именно то, чего он пытался избежать – что они оба будут реветь, как две девчонки, при всех, портя всем настроение и срываясь. Но он старался говорить так, чтобы не жалеть после о своей неискренности, — на самом деле, это ты всегда тянешь меня вперёд, Осаму, а не я тебя. Потому что у меня никогда не было уверенности, которой у тебя хватает на двоих. Ты сумасшедший, — он издаёт звук на грани смешка и всхлипа, когда Дазай роняет свою слезу на белый пиджак, — и это именно то, чего у меня никогда не было и не будет. Именно в это я влюбился. В твою взбалмошность, в твою ненормальность, даже в твоё неумение готовить. В твои отвратительные шутки. В твою шкодливую улыбку. В твою нежность. В твои руки, — он вновь проводит по шрамам Дазая пальцем, — и в твои мысли. Вот мои восемь причин. Дазай выглядит почти раненым, когда Чуя вновь переводит дыхание, чтобы теперь самому потянуться к его лицу и протереть мокрые дорожки. Ему уже абсолютно всё равно, что на них смотрят, когда они плачут, держась за руки и говоря слова, которые, возможно, должны были быть сказаны наедине. Чуе становится всё равно, кто именно это слышит, всё равно, что они об этом думают, даже если сочтут глупым. Он готов сказать это ещё раз перед всей планетой, потому что это единственная вещь, в которой он действительно уверен. — Осаму Дазай, — он немного хрипит из-за того, как напрягает связки, чтобы не дрожать, — я клянусь тебе в своей преданности, своих чувствах, клянусь быть с тобой в радости и печали, клянусь оберегать наш союз и любить тебя до конца своих дней. Он опускает голову, как только договаривает, и прикрывает рукой глаза, из которых просто безостановочно вытекает вода. Плечо Дазая оказывается как раз рядом, чтобы немного спрятаться от их семьи, громко поддерживающей его в данный момент. Он слышит, как плачет его мама, снова свистит Мичизу, как что-то неразборчиво бурчит низким голосом Хироцу, и его просто разрывает от того, как понимающе Дазай сжимает прядь его волос у уха, потому что он просто разваливается. Они оборачиваются лицом к арке, прижимаясь достаточно близко, чтобы Чуя мог на него опереться. — Дазай Осаму, — Сёрен, явно растерявшийся не меньше остальных, даже забывает взять микрофон из дрожащих пальцев Чуи, но быстро и профессионально исправляется, приведя свою интонацию в норму, — Дазай Осаму, вы согласны стать мужем Накахары Чуи? — Да. — Накахара Чуя, согласны ли вы стать мужем Дазая Осаму? — Да. Он протягивает им их свидетельство, напечатанное на японском языке (спасибо, Огай, но не слишком ли много у тебя власти?), держа для них плотный планшет. Дазай заторможенно пробегается глазами по словам «… о браке», и Чуя его понимает. Он ощущает себя ребёнком, вообще не подозревая ранее, что это будет настолько ответственно. Поставив подписи, они оборачиваются и обмениваются кольцами. Чуя как в тумане смотрит на свой безымянный палец, и он уже привык к своему простенькому помолвочному кольцу- Но эта широкая полоса серебра с тремя сапфирами кажется ему намного, намного более весомой. Ледяными пальцами он надевает Дазаю его кольцо, более утончённое, подходящее его татуировкам, отлитое на заказ. Они не особо сочетаются между собой, но Чуя даже не раздумывал над тем, чтобы остановить его от этого выбора. — Можете поздравить друг друга поцелуем под громкую поддержку ваших гостей! Чуя даже не успевает смутиться, как Дазай практически сгребает его в свои руки, не заставляя тянуться вверх, а склоняясь к нему ближе, и перед самым поцелуем глумливо усмехается: — О, крошка Чуя стал выше. Сколько сантиметров в твоих каблуках? — Дебил. Поцелуй меня, пока я тебе не вмазал. Это ощущается странно, как будто они на сцене – они буквально стоят на подиуме – жидкие аплодисменты становятся громче, и кто-то из них (нетрудно догадаться, кто) натурально визжит «ура!», пока Чуя сжимает предплечья, скрытые плотной тканью пиджака, и запрокидывает лицо выше. Они не пытаются его углубить, что делает этот момент только сокровеннее, потому что губы Чуи тают от теплоты блеска на губах Дазая, от его немного ленивых движений и от спокойного дыхания, которое он чувствует на верхней губе. Чуя не хочет обрывать этот момент. Не хочет веселиться, выпивать, принимать подарки и поздравления. Осмелев, он опускает руки ниже, устраивая их на стройной талии Дазая и заставляя его прижаться чуть ближе. Он хочет просто остаться в этом поцелуе. В первом поцелуе со своим мужем.

***

Жёлтые огоньки мягко падали на седую бороду. Дазай пялился на единственно торчащий в сторону волосок Хироцу прямо у его губы и старался изо всех сил делать вид, что очень внимательно слушает его старческие наставления и разглагольствования, слишком разобщённые и кривые из-за выпитого алкоголя, так что их суть практически невозможно было уловить. Ощущение, что он разговаривал с обычным подвыпившем дедулей, порождало у него смех, который он только силой воли удерживал внутри. Подлетевший Тачихара, волосы которого снова торчали безобразным колом, закидывает на плечи Рюро свою руку и начинает верещать о том, как он счастлив. Дазаю кажется это странным, потому что единственная причина, по которой Мичизу может быть действительно счастлив – это бутылка Черри Хееринга, которую он осушил в одно лицо. Но его пьяные размазанные стенания очень вовремя завладевают внимаем старикашки, так что Дазай бесшумно поднимается со своего места и привычно уходит в тень, пока в громкой музыке тонут его и без того неслышные шаги. Он чувствует себя странно. Стоя у стены, он наблюдает, как Сёрен, не набравшийся смелости отказать Озаки, пил с ней на спор. Он также прекрасно видел, как Коё, едва поднося очередной шот ко рту, легко выливает его себе за плечо, где под локтем второй рукой держит широкий стакан. Кажется, она в своём привычном репертуаре, где ей доставляет огромное удовольствие завладеть мужским вниманием и просто издеваться над своей жертвой, чтобы позже рассказать Мори очередную байку о том, как она снова запудрила кому-то мозги. Дазаю оставалось только посочувствовать их ведущему. Он проходит дальше, быстро огибая второй стол, за котором с грустным отчего-то лицом сидела Мэй. Она плакала так долго после церемонии, что Чуе пришлось увести её в комнатку и провести с ней там около получаса, пока они не вернулись обратно. Дазай надеется, что её слёзы вызваны счастьем, а не сожалением, потому не предпринимает попытки нарушить их с Огаем тихую беседу. Единственным, кто замечает его уход, как всегда, оказывается Сигма. — Уже хочешь сбежать? Дазай оборачивается к нему с абсолютно пойманным видом. — Здесь слишком душно. Сигма понимающе улыбается, и Дазай знает – он понимает куда больше сказанных слов. — Чуя на веранде. Он разглядывает Дазая ещё пару секунд, держа в изящных пальцах бокал за тонкую ножку. Чему-то усмехается про себя, смотрит в пол и спокойно говорит: — Я тоже хочу хайлатер. Дазай тормозит всего секунду, после чего смеётся и хлопает его по плечу. На улице холодно. Слабый ветер заставляет дрожать огни факелов, выставленных перед маленькой площадью ресторана. Дазаю нравится эта особенность датских улочек в попытке сделать город более тёплым, но, очевидно – сейчас ему было не до созерцания. Фигура Чуи, облокотившегося локтями о поручни изгороди уютной веранды, выглядит меньше обычного. Тонущая в тёплом сумрачном свете, окутанная незнакомым воздухом, она побуждает Дазая достать телефон и сделать быстрый снимок. — Тебе мало нашего фотографа? — Чуя оборачивается через плечо, щурится игриво, слишком хитро, чтобы Дазай не улыбнулся в ответ. — Она классная, но она никогда не сделает те фотографии, на которых ты выглядишь так, — он подходит, обнимая Чую за укрытые плащом плечи, и немного горделиво вскидывает подбородок, — привет, муж. Чуя прыскает, роняет лицо в сгиб своего локтя, и до Дазая доносятся лишь его приглушённые пьяные смешки. — Кошмар, — подытоживает Накахара запрокидывая голову. — Я никогда к этому не привыкну. — У тебя тушь размазалась. — Я слишком усердствовал, когда танцевал. — Мне нравится, — Дазай припадает к его лицу, разглядывая чёрные потёкшие пятна под острым взглядом, — выглядит сексуально. — Это говорит мне японская копия солиста Манескин? — А тебе нравится солист Манескин? Чуя коротко дёргает светлыми бровями и почти вызывающе растягивает губы. — Да. Он горячий. — Ты так жесток со мной, Чуя, — Дазай выдыхает ему в губы, едва касаясь своими, продолжая ловить его взгляд и ходя по тонкой грани между соблазнением и обидой, — мы только вступили в брак, а ты уже мечтаешь о другом мужчине. Чуя сдаётся первым, тягуче обхватывая его нижнюю губу. С улицы тянет мокрым асфальтом, из зала ресторана через открытое окно доносятся отголоски музыки и пряностей, а жар от ближайшего факела с каждой секундной становится ярче, заглушая холод ранней весны. — Я, — выдыхает Дазай в поцелуй между движениями, — так и не успел посмотреть Копенгаген. Чуя улавливает этот намёк, напоследок лизнув его по кромке передних зубов, и выпрямляется. — Я как раз хотел показать тебе один замечательный бар. — И чем же он замечательный, помимо датского пива? — Усмехается Дазай. — Там очень просторные уборные. Они бегут по длинным улицам, как два ребёнка, вырвавшихся из-под опеки родителей впервые в своей жизни, смеются, шутливо ругаются и бьют друг друга в бока. Чуя утягивает Дазая дальше, желая показать ему озеро Сортедам, прежде чем он потеряет малейший интерес ко всему, кроме Накахары. Здесь просторно – озеро совсем не глубокое, но протяжённое, и они бегут прямо по его краю, покрывая своими следами мощёный тротуар из белого камня. Живой огонь по правой стороне от них вздрагивает от их самоотверженного духа, уходит в сторону, будто уступая им дорогу. Разгуливает ветер, тормозит в их волосах, заставляя рыжие и шоколадные пряди впитывать его в свою память. Чуя впервые находится в другой стране, и впереди у них ещё пять, которые они собираются посетить за эти два месяца. Ему нравится Дания. Ему нравится этот утончённый скандинавский простор перед взглядом. Ему нравится тёплая ладонь, ни на миг не выпускающая его вечно замерзающие пальцы, которые согреваются только так: когда Осаму держит его за руку и бежит с ним, стараясь охватить воды Сортедама целиком и впечатать их в себе под сетчатку. — Подожди, давай сделаем фото. И Чуя наконец останавливается и больше никуда не бежит.