Не влюбляйся в снежного лиса, Цэань

Время стремительно и быстротечно. Его бег неумолим, и никакая преграда на свете не способна сдержать его бурный поток. День за днем, месяц за месяцем, сезон за сезоном сменяются так скоро, что стоит лишь прикрыть ненадолго веки — и поверхность зеркала отражает уже не черные, словно крыло ворона, пряди, а седину почтенного старца. Особенно легко забыть о том, что время — не больше, чем утекающая сквозь пальцы вода, когда душа поет, танцует и парит, наслаждаясь выпавшим на ее долю счастьем. Но когда она скована кандалами тоски, которую ни унять, ни утолить, ни заглушить ее пронзительную песнь, то время меняет свой ход. Хрустальный ручей, бегущий сквозь время, пространство и жизни, превращается в тягучую патоку. Вязкую, липкую, замедляющую когда-то легкую поступь. Так случилось с Сяо Чие. Добираясь в родной Либэй, он сменил несколько лошадей, гнал их во весь опор, почти не задерживался на постоялых дворах, но ему все еще продолжало казаться, что он до отвратительного медленно преодолевает пространство. Он пытался сбежать одновременно от себя — и от всех переживаний последних месяцев. Он еще не стали воспоминаниями, их терпкий, пьянящий, соблазнительный вкус по-прежнему оставался на губах Сяо Чие — а в ушах звучали отзвуки той песни, что снежный лис играл в тот день, когда они впервые встретились в горном лесу. Все это подстегивало Сяо Чие впервые в жизни от чего-то сбегать, искать укрытие там, где сердцу точно должно было стать спокойно. Покалеченное, треснувшее, но укрывшееся в надежном месте: Сяо Чие хотел верить, что в Либэе сможет подлатать его, а если понадобится — то сломать подчистую и собрать заново. Будь Сяо Чие способен, он скакал бы без сна и отдыха, но даже его тело, исполненное молодой кипучей силы, требовало хотя бы короткого отдыха. Он встречал рассветы и провожал закаты, за его спиной остались тысячи ли — и наконец на горизонте показались знакомые до дрожи в руках горы Либэя и просыпающиеся после долгой зимы просторные пастбища. Небо над головой Сяо Чие было таким пронзительно-голубым, словно его дочиста отстирали, а высоко в небе ярко сиял золотой солнечный диск. Острый взор Сяо Чие уже мог разглядеть походные палатки военного лагеря и развевающиеся над ними флаги. Одного белого взгляда на этот пейзаж было достаточно, чтобы усталость долгих дней пути исчезла без следа, и Сяо Чие ощутил покой. Для того, чтобы избавить от ноющей боли в груди, этого было недостаточно, но Сяо Цэань надеялся, что терпение, готовность ждать и сила, исходящая от родных земель, рано или поздно исцелят его. Вскоре у Сяо Чие впервые с момента расставания в тихом дворе горного домика появился повод улыбнуться. Он услышал знакомый крик Мэна, раздавшийся свысока, а навстречу Сяо Цэаню мчал Лан Тао Сюэ Цзинь. Сяо Чие готов был об заклад побиться, что на воротах лагеря его уже ждет Сяо Цзимин: вряд ли бы его чуткий и внимательный брат не заметил необычное поведение кречета и коня Сяо Чие. К счастью, Сяо Цзимину не суждено было увидеть сцену, предназначенную только его младшему брату: Лан Тао, сбавив шаг, медленно приблизился к Сяо Чие и остановился, начав рыть копытом землю. Сяо Чие спешился с лошади, подошел к нему — и Лан Тао боднул его мордой в плечо, будто выражая молчаливую поддержку. Сяо Чие горького ухмыльнулся и потрепал его по гриве. — Ну ладно тебе. Справлюсь уж как-нибудь. Давай лучше прокатимся вместе, мне тебя не хватало. Лан Тао Сюэ Цзинь, почувствовав на себе знакомый вес хозяина, громко заржал и без всякой команды пустился в стремительный галоп. Они рассекали ветер, он в ответ больно хлестал Сяо Чие по щекам, но то была боль живительная и необходимая. С каждым покоренным чжаном конечного отрезка долгого пути Сяо Чие дышал все свободнее и свободнее. Конечно же, он оказался прав. Его встречал не только брат: невестка, племянник, солдаты, генералы — все вышли поприветствовать младшего сына Сяо Фансюя, вернувшегося домой после столько долгих скитаний. Одним лишь приветствием не кончилось, и до самого утра там и тут поднимались тосты, вино лилось рекой, раздавались крики и звучали песни. Так Либэй праздновал то, что молодой волчонок вновь вернулся в свою стаю. Весна неумолимо набирала мощь и вступала в свои права. Бескрайнее снежное убранство и морозная тишина уступили место изумрудно-зеленому травяному полотну, там и тут украшенному цветочными узорами. Аромат первых цветов разносился повсюду так же быстро, как и пение птиц, таяли ручьи и реки, все вокруг спешило засвидетельствовать свою любовь к обновлению и жизни. Она начинала бурлить во всем без исключения, и ее теплые всплески то и дело долетали до Сяо Чие. Постепенно он становился самим собой. Тем Цэанем, которого все знали в Либэе. И лишь под покровом темноты душевная рана давала о себе знать. Не было ни ночи с момента его возвращения домой, чтобы ему не приснился Ланьчжоу. В грезах Сяо Чие хули-цзин смеялся и щурился, сонно потягивался и смеялся, хитро подмигивал и перебирал волосы Сяо Цэаня, целовал и засыпал в его крепких объятиях, дыша глубоко и размеренно. Иногда Сяо Чие, словно наяву, слышал, как его зовут. «Я скучаю по тебе, А-Е». «У тебя все хорошо?». «Старейшины говорят, иногда хули-цзин оставались с людьми и были счастливы». «Как думаешь, мы могли бы?». Такие ночи давались Сяо Цэаню сложнее всего. Какой бы жаркой не была погода, Сяо Чие просыпался в холодном поту и долго не мог прийти в себя. В одних лишь нижних одеждах он выходил из палатки и бесцельно бродил под небом, задаваясь вопросом: «Смотрит ли сейчас Ланьчжоу на эти же звезды?». Все заканчивалось тем, что Сяо Чие нырял в ледяную родниковую воду и выходил на берег, лишь когда внутренний жар полностью утихал. Вслед за весной, как и положено, пришло лето, а за ним — осень. С утра до позднего вечера Сяо Чие пропадал на полигоне и в конюшнях, истязал себя тренировками лишь для того, чтобы в изнеможении омыться и рухнуть на постель, чтобы следующим утром начать ритуал заново. Все шло своим чередом. И кто знает, как долго бы могло еще идти, если бы ближе к Празднику середины осени до Либэя не начали доходить странные сплетни. Стали поговаривать, что в столице неожиданно объявился некий молодой господин, доселе никому не известный. Он назвался торговцем из иноземных стран, поведал, что невероятно интересуется местными историей и товарами, а также намерен наладить торговые отношения между императорским двором и принадлежащей ему сетью торговых лавок за морем. Но, прежде чем он будет готов принять окончательное решение, господин вознамерился проехать всю страну, чтобы найти лучшие товары и материалы. Сяо Чие, становясь свидетелем подобных пересудов, только хмурился и гневным рыком разгонял солдат в разные стороны. Еще им не хватало обмусоливать жизнь какого-то тощего столичного прохиндея, когда на границе дел невпроворот! Тем временем слухи о «прохиндее» становились все диковиннее. Болтали о невиданной красоте торговца, о том, что он околдовал Его Величество и Драгоценную супругу. О его мелодичном голосе, от которого юные девы падали в обморок, а юноши бросались друг на друга от ревности. Когда Сяо Чие узнал, что подобные разговоры гуляют среди его подчиненных, то строго наказал всех, кто тратил время на бессмысленную болтовню. А потом его к себе вызвал Сяо Цзимин под предлогом «полезного знакомства». От одной формулировки Сяо Чие скривился так, словно выпил весь существующий в стране уксус. Как будто из столицы он хотел сбежать не ради того, чтобы все подобные церемонии остались от него в стороне. Но отвертеться от обязанностей второго сына семьи Сяо было нельзя, поэтому Сяо Чие уныло поплелся в шатер к брату. Без всяких церемоний он приподнял полог и грубо бросил: — Цзимин, ради чего нужно было отвлекать меня от тренировок? — Помолчи, — Сяо Цзимин предупредительно поднял руку. — Для начала вспомни об этикете. Позволь представить тебе нашего гостя из далеких краев. Это господин Шэнь. — Да мне… «Плевать», — хотел произнести Сяо Чие. Пока к нему не повернулся и не поднялся навстречу стройный молодой мужчина в богатых одеждах. С закрытыми глазами Сяо Чие мог повторить каждый изгиб его лица и тела. Вспомнить, что кожа на его шее по вкусу похожа на цветочное вино, хмель от которого приходит незаметно, но может сбить с ног. Его смех, его шепот, его нежное «А-Е»… Но чего Сяо Чие точно не ожидал, так россыпи длинных черных волос вместо белоснежной шевелюры, венчавшей голову лиса. Сяо Чие помнил, как эти похожие на снежные нити локоны спадали на его тело — но теперь вместо них были чернильные путы дорогого шелка. — Второй молодой господин Сяо, — промурлыкал гость. — Рад встрече с вами. Позволю себе смелость предположить, что она была предрешена судьбой. Я чрезвычайно ей рад. — Цэань, это господин Шэнь. Его заинтересовали наши лошади. Ты найдешь время, чтобы все ему показать и подобрать скакунов, которые подойдут его запросам? Военные лошади ему не нужны. — Да-да, — господин Шэнь распахнул веер и обмахнулся им, от чего у Сяо Чие закололо в затылке. Слишком много раз он видел это движение. — Меня не интересует боевая мощь. Я ищу тех, кто подойдет для повседневной жизни, но должен быть достаточно вынослив. Сяо Чие судорожно кивнул, чем несказанно удивил брата, и послушно согласился сопроводить гостя в нужное место. Когда по пути им попался укромный уголок неподалеку от реки, Сяо Чие резко дернулся с места, затащил Ланьчжоу в кусты и угрожающе прорычал: — Ничего сказать не хочешь? Что еще за Шэнь? Ланьчжоу изящно вывернулся из его хватки и, почти танцуя, отошел на несколько шагов. Вместо ответа он бросил Сяо Цэаню маленький парчовый мешочек. Сяо Чие легко его поймал и недоуменно воззрился. — Ну и что это? — Открой, молодой господин Сяо. Сяо Чие с недоверием потянул тесемки, открыл мешочек — и замер. Внутри лежала жемчужина. Бусина вся была похожа на снежный вихрь. Внутри нее клубилась метель, шумел ветер, снег опадал и взметался вновь. Она жила и пульсировала, потоки воздуха внутри нее не стояли на месте. Сяо Чие никогда не видел ничего похожего. — Что это? — сурово спросил он у Ланьчжоу, нахмурив брови. — Мой подарок, — лукаво отозвался Лис. — Теперь она твоя. Сяо Цэань кое-что вспомнил. Стоило только в разуме появиться словам старика Лю, как Сяо Цэань едва не превратился в камень. — Только не говори… — Говорю. Это жемчужина — все, чего я достиг за годы самосовершенствования. Пока она у тебя, я смертен, а ты волен делать со мной все, что захочется. И я добровольно отдаю ее тебе. — Но почему? Ланьчжоу хмыкнул, подошел к Сяо Цэаню и приподнял его подбородок веером. Лис долго смотрел ему в глаза, прежде чем сказать: — Бытность демона скучна, А-Е. Сердце становится безразличным, а удовольствия —безвкусными. И так на протяжении сотен лет. Я думал, что и мне это суждено. Но ты показал, что бывает иначе. Что я способен желать чего-то большего. Оставаться рядом с кем-то. Желать, надеяться, наслаждаться обычными вещами вроде сваренной вместе каши, которую можно потом съесть, сидя за одним столом. Мой А-Е, ты понимаешь, о чем я? Ты научил меня быть живым. И я не могу тебя просто так теперь отпустить. Тебе придется взять за меня ответственность. Взамен я предложу не так уж много. Кроме денег, выданных мне как багаж в мир людей, только свое сердце. Примешь его? Сяо Чие не ответил. Вместо этого он сжал лиса в своих объятиях так, что у него хрустнули ребра. Он мог мечтать о полетах, сражениях, скачках, схватках. Но главная мечта, как оказалось, сейчас была в его руках. Единственный в мире Ланьчжоу. Чье кряхтение заставило Сяо Цэаня ослабить хватку, и Ланьчжоу наконец смог крепко обвить его руками в ответ. Он проделал очень долгий путь в Либэй. Истосковался так, что почти перестал есть и пить, не мог толком спать и с трудом играл на флейте. Его мир лишился красок в тот день, когда Сяо Чие спустился с горы, и с тех самых пор Ланьчжоу не переставал думать о том, как им вновь встретиться. Или же как навсегда остаться с Сяо Чие. Лишь когда они перестали видеться, Ланьчжоу окончательно понял, что искренне полюбил этого человека. Он начал чахнуть и извел себя до такой степени, что в демоническом мире поднялась паника. Ланьчжоу почитали как особенного хули-цзин, но он по доброй воле готов был истязать себя. Тогда и подключились Старейшины. Долго совещались, потирали седые бороды — и предложили лису два варианта. Первый — забыть обо всем, вырезать из памяти и души Сяо Чие. Стоит лишь попросить, и в разуме не останется ничего, даже крошечной его улыбки и ее размытой тени. Но был и второй — его и выбрал Ланьчжоу. Добровольно отказался от всего, чего достиг, пока совершенствовался несколько сотен лет. Сформировал жемчужину, поместив в нее все свои силы. Выдумал новую историю и личность, проехал всю страну ради этой встречи. Ради той минуты, когда наконец ощутил тепло, ставшее родным и единственно важным. Он уже был готов произнести заветные слова, как за их спиной послышалось: — Кхе-кхе. Вы ничего не хотите объяснить? Сяо Чие посмотрел на брата, который успел их потерять и отправился на поиски, — и громогласно расхохотался. Объяснять придется много. Но так уж ли это важно, когда его душа уже навсегда отдана одному соблазнителю — а он подарил свою в ответ?