Берестяные грамоты Белогорья

            Расслабься, богатырь… Я вроде и так расслаблен… как ветер, что гуляет по лугам, да колосья шелестит.             Настоящий богатырь… Прекрасен…       Отдохни… Мы тебя не обидим…             Закрывай глаза, Сокол наш, сизокрылый… Закрывай…       Да кто ж обидит Финиста — воина славного! В сечу идущего, не боясь ни бурь, ни гроз! И давеча выступающего на Северина — врага лютого, смертоносного и злобного! Надобно подняться, не время отдыхать да прохлаждаться… Белогорье спасать пора!             Закрывай глаза… Отдохни… Красивый…       И ликом красен, и сердцем храбр… Вон девицу из беды вызволил. Не приключилась бы и с Цвырём напасть, кабы Марьюшка не заупрямилась, ежели б вместе в дозор отправились. Верно, она ж сказала, что никакая она мне не Марьюшка… Отчего ж у ней не заладилось? С утречка вроде всё ладно было…       Как утомился я, мочи нет подняться. Нужно отдохнуть, нужно сил набраться пред битвой с Северином.       Вдалеке слышен перезвон кольчуги богатырской. — Ах, вы, твари болотные!       Марья примчалась. Щёчки алые как рассвет. Брови у неё сошлись, словно у орла крылья грозно над собой сомкнулись. Очи светлые её точно стрелы огненные били, искры высекали. Ох, как голова моя тяжела, подняться на ноги нет мочи! Тело нега нежит, клонит меня в сон глубокий…       Заверещали вдруг прекрасные девы, будто лесная чаща в бурю, да как пустились в разные стороны! Что ж там творится такое? С великим трудом очи я раскрыл, узрел, как Марьины сильные руки обхватили белоснежную шею несчастной, которую из озера я спас. — Отпусти меня! — взмолилась прелестница, вытаращив глаза на дочь Ивана Муромца. — Марья, ты чего? — спросил я её, улыбаясь. — Пусти красавицу. — Сейчас придушу эту красавицу, — отвечала Марья, не разжимая рук. — Потом за других возьмусь.       Не во сне ли привиделось мне, али дева светлая зубом острым доспех Марьин на предплечье прокусила? Вскрикнула воительница от боли, отшвырнула девицу от себя. Попытался я подняться снова, да не вышло. А Марья в то время продолжала светлых дев по берегу разгонять. Вдруг оборотилась и ко мне поспешила. — Финист… Финист! — зашептала она, моё лицо в ладони свои взявши. Прикосновения её были ласковы да бережны, хоть и чувствовал каждую шероховатость от мозолек на её руках, без усилий управляющихся с богатырским мечом. По щекам меня похлопывает, будто в разум хочет привести. Странно, я ведь не лишался чувств. Лишь прилёг передохнуть после свершения подвига. Слышу, как сбоку кряхтит Баба-Яга. Откуда только приковыляла эта старуха... — Что это за твари мерзкие? Что они с Финистом сделали?       Али со мной что недоброе? Вроде всё в целости: Руки-ноги невредимы, голова на месте. Просто лежу здесь.       Марьюшка, почто невесела? Отчего брови супила? Почто взор твой от меня к Яге мечется? Со мной всё ладно. Приляг рядом, полежим вдвоём погреемся на бережке. — Это пиявицы, — закряхтела старая, будь она неладна. — Их мужики видят красавицами писанными, со станами тонкими да с голосами звонкими.       Что за «пиявицы» такие? Вон, девицы по вашей вине в озеро зашли, да там и остались. Охают и ахают они, выйти не даёте им вы. А в озере-то и не радостно вовсе, холодна водица там. Бедные девицы… — А мы женщины, — почто Яга всё скрипит да скрипит. — их видим, вот как они есть. Страшилищами!       Да где ты, Яга, страшилищ-то увидела? Верно, белены объелась. Зенки свои протри, старая карга. Взгляни-ка лучше: светлые у них волосы, очи голубые, одежды белые и венки из свежих цветов на головах! — Сами вы страшилища! — Откуда сей голос мерзкий? Али девицы молвят? — Отдайте нам богатыря! Он наш!       Мой ли я, иль ваш? Почто же я вам? И что за звуки мерзкие? Али в ушах у меня шипение то… — Другого себе поищите, — Почто девы меня делят, аки ловцы добычу? Али не знают, что Финист Ясный Сокол сам себе господин! — Кого они себе найдут? — на миловидном личике проскользнула гаденькая улыбка. — Но этого мы точно не отдадим.       Почто она всё твердит одно и то же? Марья, Яга, вот отдохну я и продолжим наш путь до Северина проклятого. В мыслях всё неясно, будто пелена глаза застилает. — Одурманивают они мужиков словами красивыми, лицами смазливыми, — что-то начала разъяснять Марье Яга. А речи-то неразборчивы. — А потом силушку-то всю по капельке и вытягиваут.       Силу забирают? Верно, обезумела старуха. Кто дерзнёт на богатыря пойти? Против воли его силу и забрать? Утомился я лишь немного, отдохнуть мне надо — и готов я буду к битве снова, полон сил. Марьюшка, вразуми ты её, костяную ногу-то! — Не марай свои руки об них. Сейчас я их озеро отравлю, —сказала старая, доставая из сумы пузырёк, в котором плескалось очередное чародейское зелье. — Вмиг перемрут!       Умолкли девы вмиг, перестали скалить зубы свои белые на Марью с Ягой. Одна за другой начали они отступать в озёрную глубину. — Хлебнёте ещё горюшка, — прошептала одна из девиц прежде, чем окончательно убраться с берега.       Светит солнце будто ярче прежнего. Иль птицы громче запели? Сладко так поют, словно колыбельную, что сами собой закрываются очи. Вот и Марья с Ягой приблизились. Взирают на меня с тревогой и заботою. Почто мне солнце ясное застили? Так тепло оно грело Финиста, Сокола Ясного… — Уберегла ты его, Марья, от верной погибели, — вздыхает Баба-Яга.       Не ведаю, от какой погибели спасла меня Марьюшка... Но ежели кому и по силам такое дело, то токмо ей. И добра она, и сильна, и храбра моя Марья... С ней не боязно ни в какую передрягу попасть, ни на какой подвиг идти! Вот кому-то будет опора и радость... Эх, зря я тогда мужикам говорил, что никто на неё не позариться…             Финист, Ясный Соколик мой… Голос чей-то знакомый, родной… Уж сколько лет я его не слыхал… Неужто, матушка, ты зовёшь своего сына?       Очутился я на поляне, солнцем озаренной, словно в сказке дивной. Лучи его ослепительные так сияли ярко, что пришлось очи мне прикрыть — свет дневной затмили они. Вокруг себя зрел цветы всевозможные: ромашки белоснежные, васильки синие, чистотел и клевер луговой. Они ветерок легкий зазывали, дарили прохладу и умиротворение.       И посреди этого благолепия стояла она — женщина в белом сарафане, как лебедь среди цветов. Сарафан её непростой был: расшит звёздами утренними, золотыми нитями, на солнце сверкали они подобно драгоценным камням. Волосы золотые в косы собраны до пояса, украшены белыми цветками — словно с небес спустилась она на землю. А позади виднелись два крыла белоснежных, лебяжьих, невесомо трепещущих на ветру. — Финист, Соколик мой! — ярко улыбнулась мне она и раскрыла свои руки, приглашая в свои объятия. — Матушка!       Я бросился к ней опрометью, без раздумий. И странное дело — чем ближе подходил, тем выше она казалась. Но то пустое! И вот уже прижимаюсь я к её груди и обнимаю крепко-крепко. Едва хватает мне рук моих, будто не богатырь я вовсе, а дитя малолетнее. Мать же обвивает меня руками своими изящными и укрывает нас обоих крыльями белыми, как снег. — Матушка моя родная! Я стараюсь изо всех сил, помогаю людям без устали! Совершил множество подвигов: избавлял их от чудовищ, охранял жилища, спасал из бед! Отчего же я не человек? Даже крыльев себя лишил, дабы не походить на него! — громко шептал я в материнский сарафан, у самого слёзы наворачивались на глазах.       Матушка безмолвно внимала моим речам и гладила меня по голове, покачивая нас в объятиях, будто бы пыталась убаюкать.       Лишь только я приумолк, начала она говорить: — Сокол мой ясный, Финист любимый! Нечего тебе стыдиться, не должны судить тебя лишь по отцу-разбойнику. Лишь ты волен судьбу свою ковать, — Матушка с ласкою пальцами своими тонкими за подбородок меня поддела, головушку мою приподняла и в очи мне посмотрела. Очи её были сини, как речная гладь на утренней заре, и глядела она с нежностью. — Ты защищаешь тех, кто немощен и слаб, ты помогаешь тем, кто в помощи нуждается, силу свою для добра направляешь. Помни, что сила твоя особая, дана тебе не для корысти и зла.       Кивнул я и вновь приник к ней. И не ведаю, сколько так простояли мы, прижавшись друг к дружке. — Пора тебе, Соколик. Друзей твоих ныне нужда постигла. В сей час не обойтись им без помощи твоей, — матушка слегка отстранилась. — Когда мы с тобой ещё свидимся, — спросил я, страшась ответа её. — Я всегда с тобой, сыночек, — легонько она улыбнулась мне. — Вот тут.       И указала мне на грудь, где билось моё сердце. В миг закружил меня вихрь из белых лепестков вперемешку с яркими огнями и устремился он вверх, к солнцу ясному. Мне пришлось зажмуриться, так ярко оно светило.       Очнулся я, пелена пред взором стояла, но с каждым мигом яснее всё становилось. Вижу, Яга преклонила колени рядом с Марьей. В доспехах ратных сидит Марья, да только растеряна вся, и вода озёрная с неё стекает. А супротив них Северин проклятый с ледяным посохом в руках устрашающих возвышается. Ох, того и гляди, превратит их чародейство его злое в ледышки!       Я осмотрелся кругом, меч свой верный схватил и со скоростью нечеловеческой к колдуну подскочил. — Сдохни, вражина! — закричал я, что мочи, рассекая воздух булатным клинком острым. — Финист! Нет!