Проклятие на удачу

      «Да чтоб вас всех КАМАЗом по голове переебало.»       Подушка летит в сторону окна, которое заботливо открыла соседка Лидочка, дабы изничтожить затхлый запах перегара в небольшой комнатке. Благо, хоть, не долетает, по пути врезаясь в стул и с громким «шлёп» падая на пол, аккурат рядом с отцовской головой. Иначе соседям было бы смешно наблюдать за вылетевшей из подъезда чернокнижницей, рыщущей в кустах, в поисках пухового изделия. Регина могла бы быть Лиде по-настоящему благодарной, если бы шторы были чуть плотнее, а птицы за окном — потише. Было бы ещё неплохо, если бы человечество резко вымерло и дало ей хоть один день на отдых от социума, но, к огромному сожалению, не всем мечтам свойственно сбываться. Как и мечтам о первом, за последние несколько месяцев, выходном.       Демон обманчиво и услужливо молчал, позволяя своей шавке прийти в себя после богатой на эмоции ночи, предчувствуя, что если раздраженная, и уставшая, как собака, девушка пойдёт на кладбище, то обязательно где-то накосячит, а исправлять потом всё ему. Чернова — разумеется, с разрешения ректора, — проспала первые две пары латыни и планировала ещё несколько минут понежиться на застиранном белье, но жизнь, однозначно, не любила эту рыжеволосую девчушку, из раза в раз подкидывая ей подлянки одну хуже другой.       — Лида! Лида, блять! Проверь заначку! Опять какие-то ублюдки всю дождевую трубу вырвали, да ещё и бычков около подъезда накидали, — Алексей никогда не отличался должным воспитанием, поэтому жизнь с шумным соседом стала практически невозможной для флегматичной чернокнижницы. Воспоминание о надоедливом пьянице, очевидно, группировщике, который незаметно сопроводил её до дома, всё также услужливо подкидывается демоном в девичье сознание. И плевать чернуха хотела на неё и её хотелки — впереди всегда стояли только он и его желания.       «Есть же всё-таки адекватные среди них» — похрапывающий, после очередной пьянки, отец развалился прямо посреди комнаты, и она понятия не имела, как теперь выйти, не разбудив это угашенное вусмерть тело. Было бы неплохо наступить ему на голову и долго-долго прыгать, пока череп не расколется от небольшого веса девичьего тела. Да только нет никакого желания потом кровь с ошмётками мозгов по всей комнате убирать, плюсом — проблем много появится. Что, где, как, где вы были в этот промежуток времени, почему сразу не сообщили в милицию?       И что она им ответит?       «Извините, товарищ офицер, но я так заебалась валяться в кустах, прячась от ОКОДа по воле пьяницы-группировщика, пока его подчинённые пытались украсть честно спизженное мною сердце из морга, что обращать внимания на такие мелочи просто не было ни сил, ни времени»?       Регина грустно вздыхает. Апатия в очередной раз ловит рыжеволосую в свои сети, и ничем хорошим это дело не кончится.       Где-то на задворках сознания, Бесовщина грустно завывает, явно предчувствуя назревающий кризис чернокнижницы и собственную скорую голодовку. Потому что стоит девушке удариться в размышления и полностью заковать в себя ледяные цепи, работа совсем отказывается идти из-под пальцев.       Регинины приступы саморазрушения случались редко, но метко. Вызванные чувством острого одиночества, они толкали девушку на самые необдуманные поступки: то руки отцовской бритвой резала — после чего демон, долго матерясь и визжа, словно милицейская сирена, вытаскивал девушку с того света, попеременно поднимая на уши всю квартиру; то без страха под летящий поезд прыгала; то бельевую верёвку в местном сарайчике на балку забрасывала — нигде не преуспела. Дьявольщина, гордо звавшая себя Зепюром, раз за разом вытаскивала суицидницу на свет белый. Бесовское существо растерянно чесало макушку каждый раз, когда после неудачной попытки девушка заходилась истеричными рыданиями, умоляла прикончить её, да так, чтобы душа не нашла покоя ни в аду, ни, уж тем более, в раю. Лишь только после того, как верная шавка приходила в себя, демон подавал голос. Он не мучал её, не наказывал, просто подталкивал жить дальше.       Жить и служить. Жить и любить, да только Регина дурой не была, и демону в этом деле не верила ни на йоту. Слишком уж всё было, до ванильной приторности, радужно и счастливо, а такого финала у неё просто по прихоти судьбы не может быть. Бог её не любит, она это давно поняла, да и бесам она сильно нужна не была. Так, просто сосуд, проводник, между той стороной и миром живых. Жить и быть признанной хоть кем-то, но хуй там. Кому она такая «распрекрасная» нужна? Дуре Лидке, которую Лёшка, изо дня в день, поколотить может за её тупость и наивность? Отцу своему, который давно на семью забил большой и толстый, да только ради водки каждый вечер живёт? Она ведь чернокнижница — человек, который зла желает всем и вся, только о смерти думает, и никого никогда полюбить не сможет.       Не научили. Не показали.       С тяжёлым вздохом, Регина потягивается и едва встаёт с кровати. Пинает лежащее у ног тело и, не заботясь о вырвавшихся недовольных стонах, тянет руки к старой выцветшей юбке, что вся покрыта катышками и непривлекательно вылезшими нитками. Надевает её, туго затягивая на талии ремнем, чтобы не так сильно спадала, и греет уши, пока соседи в очередной раз ведут разговоры по душам. Лёшка жалуется на местную шпану, жалуется на низкую зарплату, жалуется на тупость жены. Веки прикрываются. Этот идиот хоть на что-то не жалуется?!       Открывает нижний ящик стола и с вымученным вздохом хватает старые гольфы. Посеревшие со времён, когда Регина училась ещё в восьмом классе, с чёрными, а когда-то — голубыми полосками, они выглядели также ужасно, как и юбка. Но выбора не было. И так придётся жопу морозить на улице, пусть хоть пальцы в тепле относительном будут.        — Регин, ты чего без колготок-то? На улице холодища, ужас. — Чернова отмахивается, что-то говорит о будущей покупке в магазине и громогласно хлопает входной дверью, надеясь, что папаша в ужасе словит очередную белочку, и его сердце, пропитое насквозь, не выдержит: остановится и даст девушке полную свободу.       При свете дня улицы не выглядят такими страшными, а место, где вчера она столкнулась со странным благодетелем, вообще невозможно отыскать, а если и отыщет, всё равно не узнает — вчера кусты казались зарослями крапивы, через которые пробраться невозможно; на деле-то, крапивы во дворе никогда не росло. Только смятые редкие кусты шиповника, которые зимой голыми ветками торчали в разные стороны, напоминают о том, что вчера девичье тело содрогалось от боли именно в них. Что именно там она валялась полумёртвым телом, пока тот пьяница перед дружинниками комедию разыгрывал.       Регина знала, что, для февральского морозного утра, она выглядит странно и оттого даже не сильно злилась на косые взгляды прохожих: одетая в один лишь шерстяной свитер, в короткой юбке, из которой выросла ещё в восьмом классе, с голыми ногами в гольфах, да с огромной сумкой на плече, что хрупкое девичье тело к земле клонит. Раскрасневшаяся от мороза, она упорно шагала по заснеженному асфальту к университету, перебегала дорогу в неположенном месте, и просто под нос шептала начитки, вперемешку с обещаниями, что обязательно накормит демона до отвала, если тот поможет ей от сильной болезни убежать.       А то не дело это: учёба только недавно началась, а она уже на больничный собирается. Ректор и без того постоянно на уступки идёт — понимает, что, фактически, Регина сирота при живом родителе и не всегда может присутствовать на занятиях. А мужик он хороший: глаза у него будто золотисто-карие, добрые. Никогда не унывающие, хотя по заведению, во все стороны, уже который год, ходят слухи, что сынок репутацию папаньки значительно подмочил своей недавней отсидкой и бесконечными приводами в милицию.       Взлетая по скользким ступенькам, Регина на последнем дыхании открывает тяжёлую дверь и едва на колени не падает, когда горячий спёртый воздух сразу бьёт в нос. В холле тепло, хотя обычно в это время студенты туда-сюда на улицу мотаются. Чернова мило, но, до какой же степени, заёбано улыбается и кивает охраннику дяде Толе, в знак приветствия, едва ли не с головой зарываясь в сумку в поисках медицинской карты вчерашнего трупа — её официального освобождения от утренних пар после тяжёлой смены.       Иногда люди всё же могут быть полезны.       К сожалению, это факт преследует чернокнижницу всё чаще и чаще, и её, как и Зепюра, это уже начинает бесить.        — Виктор Семёнович, можно? — Рыжеволосая головёшка неуверенно просовывается через дверь в ректорский кабинет.        — Проходи, конечно. Рассказывай, чего нового вчера узнала.       «Ну, как вам сказать? Узнала, что ночью в городе орудует банда малолеток: им вообще поебать, у кого и что пиздить, главное — просто навариться. Что иногда можно нарваться на человека, — не с большой буквы, конечно, но всё-таки, прогресс ведь — даже среди беспробудных пьяниц. Что валяться в шиповнике — занятие довольно болезненное, и вам, с вашими старыми костями, крайне не рекомендовано туда лезть. А, ну и то, что нашатырь этот ваш — всё ещё полное дерьмо, как бы вы всем педагогическим составом ни пытались меня переубедить.»        — Инсульт был. Вот… — Регина скромно присаживается на предложенный стул, а в желудке урчит от вида огромной вазы с конфетами. Хер ли, двое суток святым духом питается, а тут перед ней килограмма два шоколадных «Ромашек» выставили. За сладость девушка была готова себя родную продать, но маленький кирпичик из какао и молока появлялся в её жизни не так часто.       А если положить руку на пока ещё бьющееся сердце, то вообще никогда не появлялся.       Последний раз такую конфету она пробовала в далёком детстве, когда мамаша только начинала сходить с ума, а добрый мальчишка из соседнего дома всегда находил её, спрятавшуюся, среди пышно цветущей сирени или дикой яблони.        — Молодец ты, Регинка. Всё успеваешь: и работать, и учиться. — В голосе преподавателя слышна непонятная Регине гордость, будто он к этому как-то руку приложил. Да и толку-то от этого? Всё равно впроголодь живёт, шмотки все в заплатках и с чужого плеча, но девушка только скромно улыбается, протягивая седовласому мужчине красную папку. — Не то, что эта шпана на улице. Только дай повод кулаками помахать, да шапку из комиссионки свистнуть. Но да ладно, иди на занятия.       Будучи такой смесью флегматика и холерика, большую часть своей жизни Регина была каменным изваянием с громоздким названием «пацифист», но, стоило ей увидеть своих однокурсниц, тех ещё куриц, во главе с главной кудахталкой — Русташкой Синицыной, как всё. Пиши — пропало. Она воспламенялась, словно спичка, и сидела, будучи не в силах расслабить хоть одну из напрягшихся мышц. Эта компания из девушек, с весьма скудным уровнем интеллекта, каким-то, совершенно непонятным Черновой, образом собралась ближе к Новому году на первом курсе — и, отчего-то, именно её выбрала главным изгоем потока. Будучи гадким утёнком, уже проявляющим признаки белой вороны, у сверстниц она вызывала желание ломать. Кости, волю, мозги — неважно. То ли это была зависть к Регининой внешности, — миловидному округлому лицу, блестящим рыжим волосам, хрупкой точёной фигуре и кошачьим серым глазам — то ли к её успеху. Непонятно, да и поебать как-то было: не было ни времени, ни желания узнавать истинную причину подобного поведения.       А зависть — чувство плохое. Ей так и мамка в детстве говорила, и, много лет спустя — Зепюрчик, когда только-только начинал совместную работу с чернокнижницей. Эти дуры каждой своей репликой лишь сильнее подталкивали себя к краю пропасти, приближаясь к жерлу вулкана, ведущего прямиком в ад, на суд Дьявола. Она же — милый скромный проводник, который лишь тихо-молча исполняет отведённую ей роль, и смеётся вместе с демоном с очередных грязных душонок. А сейчас, отхаркивающая в порозовевший кружевной платочек, Рустишка, со своей бледной кожей и глубокими тёмными впадинами под глазами, не вызывала ничего, кроме чёрного злорадства и искренней радости.       Рустишке от силы два дня осталось, если Регина не сможет оклематься чуть раньше и не закончит начатое трое суток назад дело. Но зато если оклемается, то и до конца суток не дотянет.        — Чернова! — Противный голос Синицыной заставляет Регину оторвать голову от раскрытого учебника по анатомии и, без интереса, в мучительном ожидании очередной ереси, уставиться на заговорившую. Компания из Русташкиных прихвостней уже стоит за спиной девушки, все поголовно складывают руки на груди и сверлят Регинино тело далеко не добродушными взглядами. — Тебе не говорили, что лет, эдак, пятьдесят назад, люди придумали одну вещь? «Колготки» называется. Их можно на ноги надевать и носить, а не полуголой по улицам шастать.       Скрип челюсти девушки разносится по кабинету, отзываясь эхом от стен в полной тишине. Одногруппники, отложив все дела, повернули головы, в сторону разворачивающегося представления, и Чернова не уловила на себе ни одного сочувствующего взгляда. Что уж там говорить о помощи в сопротивлении бесчестным нападкам одной, не особо одарённой интеллектом, коровы?        — Ты бы еще колени зелёнкой намазала, и можно смело детей пугать наглядным пособием распиздяйства. Или стой!.. — Русташка театрально-шокировано прикрывает рот ладонью, пучит глаза, а у Регины начинает свербеть под ложечкой, от ощущения приближающегося пиздеца. Даже Зепюр замолкнул, встал позади одногруппницы своей шавки, оскалив зубы в противной плотоядной ухмылке. — Ты хочешь всему университету сигнал подать, что ты у нас теперь на колготки будешь вафлёрством зарабатывать?       Глаза чернокнижницы мгновенно стекленеют, моментально убивая в себе всякую жизнь. Острые обидные слова режут по сердцу, оставляя длинный уродливый порез. В чём-чём, а в этом её ещё никто не пытался уличить.       Вафлёрство! Эта сука её в вафлерши записала! Мразь. Тварь. Пусть у неё сердце разорвётся от боли.       Шлёп.       Раздается звук соприкосновения кожи с кожей, громкий девичий вскрик и грохот упавшего на пол тела. Силы в ней мало, это по первому же взгляду понятно, да и исправить этот незавидный факт никак, к сожалению, нельзя — кости слишком слабые, кальций в недостатке и взять его негде. Но у неё была дурь, причём, в больших количествах. Разгорячённая от лживых бесстыдных слов, она даже не заметила, как на подлёте к чужому лицу ладонь сжалась в кулак и оставила после себя огромное красное пятно в половину левой Русташкиной щеки.        — Сдохни в муках, ублюдина. — Шипит, сквозь крепко сжатые зубы, чернокнижница и едва сдерживает в себе ядовитое желание плюнуть на Русташино лицо. Пока достаточно и наполненных слезами глаз, испуганного ползка от разъяренной девушки. Всё равно сдохнет. Сегодня же. Три дня, отведённых на мучения, уже прошли. Теперь суке осталось лишь окончательно расплатиться за каждое неудачно подобранное слово в адрес Регины. Пока она будет сдыхать, мучаясь от болей во внутренних органах, Чернова будет хохотать. Хохотать и позволять сытому Зепюру показывать ей во снах, как Синицына страдала. И это будет слаще любого мороженного из Гастронома.        А дальше она постарается, чтобы, пусть и прогнившая, селезёнка Русташки сослужила хорошую службу. Как самой чернокнижнице, так и слюнявому, вечно голодному, Зюпику. Спиной она чувствует, как, до этого момента нависающий над девушкой, демон начинает злобно порыкивать. Он, очевидно, не доволен, что бесовская шавка имела наглость наградить его этим милым и забавным, по человеческим меркам, а на деле — унизительным прозвищем. Ещё немного таких издевательств над ним и вся преисподняя будет в открытую на него пальцами тыкать, и ржать.       Регина шумно вылетает из класса, со всей дури захлопывая за собой хлипкую деревянную дверь. В иной ситуации в тонкую спину летели бы насмешки и шёпотки других одногрупников, но сегодня всё иначе. Она впервые за долгие годы учёбы дала сучке-Русташке отпор. Да и не просто отпор, а ещё и кулаком по смазливой ублюдочной роже съездила, пожелала ей мучительной смерти и, в целом, впервые показала себя настоящую. Злобный оскал на Регинином лице пугает заплутавших первокурсников, что так до сих пор и не смогли освоиться на новой для них территории. Помощи просить у неё как-то не хотелось.       Благо, в туалете оказывается пусто: ни тебе волнующихся перед преподавателями студентов, ни похуистично настроенных девчонок, ни разговоров о нашумевших группировках и том, кто с кем успел за прошедшие сутки сойтись. Ошмёток хозяйственного мыла неприятно щиплет новые мелкие ранки на ладонях, костяшки пальцев начинают пульсировать от прилившей к ним крови, но она на это не обращает внимания: продолжает яростно намыливать кожу, пальцами вдавливать пену и злиться. Злиться так, что, кажется, будто комната вот-вот начнёт дрожать и рассыпаться на глазах, в которых всё быстрее начинают скапливаться горькие слёзы обиды. Смотреть на своё собственное отражение тошно, поэтому резко поднимает руку с зажатой в ней мыльницей и бьёт по зеркалу, заставляя рассыпаться на мелкую крошку и огромные куски стекла. Горячие солёные капли всё-таки скатываются по бледной коже щёк и Регина не выдерживает: опускается на пол, коленями упираясь в остатки от зеркала. Ну да и плевать. Одной раной меньше, тремя больше.       Какая уже разница, особенно после такого унижения на всю группу? И зачем она вообще только попёрлась сегодня на эту ебанную учёбу? Отец наверняка уже успел свалить на работу, как и уебок Лёша; Лидка с противным орущим Витьком где-то шатается по парку, вот и сидела бы дома. В тишине, спокойствии и относительной безопасности. Нет, ей надо было выебнуться перед ректором и показать, какая она охуенная: вчера ходила на почти полную ночную смену в больнице, всё это время просидела в морге с трупами и с утреца, несмотря на вполне прозрачное разрешение пропустить день, припёрлась в университет.       Сидела бы себе дома, пережидала страдальческий день одна.       «Одна…» — она всегда одна. Кому-то это могло показаться не таким уж и плохим фактом, но проблема в том, что Регина всю свою жизнь уже так живёт. Пусть в её голове ревут сотни бесовских голосов, пусть Зепюр сопровождает каждый её шаг, пусть тень под ней начинает принимать более ясные очертания и стремительно превращаться уже в реальную шизофрению. Одиночество жило в душе маленькой чернокнижницы и съезжать не планировало. Она ведь, блять, никому не нужна. Никто и не расстроится, если с ней вдруг что-то случится, и она перестанет попадаться на глаза. Исчезнет. И это она уже взрослая, двадцатилетняя девушка, учащаяся на последнем курсе университета, и практически любимца педагогического состава.       А он уж тем более и не вспомнит о маленькой рыжеволосой и конопатой девочке, с большими глазами цвета пасмурного неба, ради которой воровал со своего же, домашнего, стола дорогущие шоколадные конфеты.       «И чего расклеилась? Хочешь, я на неё полку опрокину? Или, пока ещё жива, натравлю на неё кого-нибудь из пацанов ваших местных? А то ишь, блять, какая: сама, шлюха, ноги перед всеми раздвигает и, при этом, сама на всех тот же ярлык вешает. Нашла, блядина, вафлёршу.»       Регинины губы трогает лёгкая заёбанная улыбка. Сколько таких, как она, видела эта нечисть? Скольких ещё увидит? Даже для Зепюра, Регина — расходный материал, хотя тот, временами, и пытается шавке своей показать, что привязался к ней. Заботится, как-никак. Но он ведь только искал выгоду в их совместной работе, ничего при этом не отдавая взамен. Единоразовое чувство собственной значимости не шло в сравнение с отданным девушкой.       Регине хотелось, чтобы ею, хотя бы на одну-единственную секунду, хоть немного подорожили. Чтобы о ней позаботились.       Неужели правда так много просит?       Слёзы подкатывают с новой силой, и вот, девушка уже рыдает взахлёб, не выделяя себе времени на короткую передышку между всхлипами, вперемешку с воем раненого животного. Тёмный демонский силуэт гонит от туалета всех: и тех, кто просто решил облегчиться, и тех, кто заинтересовался доносящимся, из-за закрытой двери, звуками. Ему было бы куда проще и спокойнее, если бы своенравная шавка забила на свою тупую учёбу и осталась дома, в окружении звенящей тишины.       Лаконичное «дура» срывается с демонических губ.       … — Чернова, да у тебя ангина! — Вузовская медсестра выбрасывает шпатель в мусорное ведро. — Живо домой и вызывай дежурного. Чтобы я тебя здесь не видела!        Понуро опустившая голову, девушка, на едва гнущихся ногах, покидает медицинский кабинет и едва ли не держится за стену, бредя по коридору в сторону раздевалки. Если уж ей сказали категорическое «нет» на дальнейшее посещение занятий и строго наказали вызвать в ближайшее время врача, значит, дело у неё там, и вправду, — плохо. Но как же Регине похуй. Внутри у неё такая давящая пустота образовалась после Русташкиных слов, что даже не было понятно, что делать дальше. Денег не было от слова «совсем», а Лидкины запасы деревенского мёда и малинового ядрёно-кислого варенья подошли к концу, когда заболел папаша. Было стыдно и не комфортно просить у соседей помощи, но, благо, пьяница сделал это сам. А вот потом выслушивать Лёшкины жалобы всё равно ей пришлось. Этот ублюдок сжирал всё в поистине гигантских количествах и плевать он хотел, что эти закатки были даже не их, а соседские. Ужасная боль в горле заставляет скривиться — будто наждачкой по нежной плоти провели, но делать нечего.       Придётся Регине терпеть.       Да только знал бы кто, как её заебало это вечное «терпи».       «Ты куда это намылилась?!»       Проклиная себя на чём свет стоит, Чернова в очередной раз пожалела, что вчера сразу спать завалилась, а не потратила пару десятков минут и не заштопала пальто: там только рукав нужно было пришить, и тот — по шву. Работа нелёгкая, за счёт плотности материала, однако, вполне осуществимая. Но теперь, из-за своей глупости и усталости, приходится рукава свитера на дрожащие ладони натягивать и упорно, не обращая внимания на ставшие ватными ноги, шагать в сторону остановки. Хотелось бы оказаться в комнате и просто сдохнуть, завернувшись с головой в одеяло, да только дела у неё сейчас совсем другие.       Когда-то давно, когда жилось ещё не так плохо, как сейчас, Регина смогла выторговать у бесятины один-единственный выходной в месяц — чтобы отдохнуть и от учёбы, и от ублюдочных людей, и даже от самой черни. Ждала его с воодушевлением и поющей душой, строила планы на этот день, и иногда даже позволяла себе чего лишнего. Однако, сегодня ей ничего не оставалось, кроме как провести его на кладбище, стоя голыми коленями в снегу и задабривая своих господ. Да и лишняя копейка бы в кармане не помешала: выбирать между голодной смертью и двусторонней пневмонией не хотелось, а значит, придётся, как обычно, засунуть свои хотелки в жопу и идти пахать.       Блядство какое-то.       «Вали домой. Сходим, когда в себя придёшь.»       Регина показательно хмыкает. Что случилось с безжалостным демоном, что он так печётся о верной шавке?       «Пиздуй, я сказал!»       Покалывание пробегает по всему телу, а горло слегка сдавливает когтистая рука.       «Тоже мне, благодетель нашелся» — несмотря на явное несогласие со словами демона, чернокнижница послушно меняет направление и шагает по лужам уже в сторону дома. В очередной раз ей указали на её место, как и полагается любой оборзевшей шавке. От этого ещё тоскливее на душе стало. Кратко шмыгнув красным носом, Регина без излишнего интереса поднимает голову и пялится на огромную кучу из мальчишек, оккупировавших футбольную площадку. Опять сборы свои блядские устроили, и где только этот ОКОД болтается, когда оказывается так нужен? Сначала в глаза долбятся, а потом ноют, что никого поймать не могут. Вот же они все, будущие уголовник и трупы, как на ладони, перед глазами местных жителей.       «Универсамовские» — Зепюр подкидывает очередное воспоминание в воспаленный простудой мозг.       «Хотите, чтобы каждая крыса пиздела, что Универсам не знает простых понятий…»       Регина резко останавливается, когда до подъездной двери остаётся сделать ещё три шага и с шальной улыбкой прокручивает пришедшую в голову идею. Если уж Зепюр не позволил ей сгонять сегодня на кладбище, значит, придётся искать способ кормить демона по-другому. Поэтому она ждёт. Ждёт, пока пацаны окропят своей бесценной кровушкой белый снег. Шизофрения заинтересовано клацает зубами и не заботится о закапавших, с озлобленного оскала, слюнях. На первый взгляд, всегда противно на это смотреть, но со временем привыкаешь и она, например, уже не представляет себе свою бесятину без этой отличительной черты.       В конце-концов, вторые сутки голодный ходит, отощал совсем без подношений. Так, не приведи, конечно, Господь, обратно в ад свой свалит и оставит Регинку, даже «пока» не сказав. Нервно оглядываясь по сторонам, она галопом добегает до стоящего неподалёку малинового автомобиля и присаживается на корточки, полностью скрывая свою хрупкую фигуру от лишних любопытных глаз. Теперь ей не только видно всё происходящее, но и прекрасно слышно гогот пропащего поколения.       С одной стороны, вроде, грустно — ребят среди них хороших много, могли бы стать великими людьми. В ком-то мог быть даже дар заключён. С другой же — это сколько радости бесятине. Уголовники. Убийцы. Воры. Насильники. Живые трупы. Столько еды на ножках, которую стоит только пару лет подождать, и можно без конца в течении года пировать, от одного к другому перебегая. Тут никакая Регина уже не понадобится.        — Не по-пацански как-то получается, Фантик. — Приглушённый низкий голос звучит совершенно не так, как вчера. Могло показаться, что мужчина вчера и сегодня — два разных человека, но меткий девичий глаз без затруднений узнаёт нового ночного знакомого и не путается в выводах восприятия. Та же кожаная куртка на запах, та же шапка, даже поза та же, что и вчера. Обманчиво-расслабленная такая, будто император снизошёл до разговора с простыми смертным и вполне, если так посмотреть, безобидная. Да только Чернова поклясться готова, что в чужих глазах холод, и бесятина танцует, чуть ли не хлеще, чем в её собственных.        — Да говорю же, не видел никогда раньше.       «А вчера смелее был» — парнишка вжал голову в плечи под презрительными взглядами товарищей. На секунду, стало даже жаль этого пацанёнка: он хотел старшакам на общак еды, по-видимому, вкинуть. Показать, что он не просто ни на что неспособный пиздюк, а полноценный член их банды, что на него можно положиться. Да только не угадал мелкий ублюдок, не к той бабе пристал и угрожать начал.        — И я тебе, блять, утырку, говорю, что мне глубоко насрать, кого вы видели, а кого — нет. Скажи спасибо, что это я вас запалил, а не разъездовские! — Пацаны громко недовольно загудели при упоминании другой группировки, да такой шум от их возгласов поднялся, что Регина чуть не оглохла. Вот ведь животина собралась. — Я тут хожу, как мудак, договариваюсь, чтобы наших баб не трогали. А вы всё с говном мешаете и в унитаз спускаете, после чего ещё стоите и втираете мне: «Я их не видел раньше». — Кащей заводится, как собственный ижик, с половины оборота, копируя интонацию малолетних пиздюков. Наблюдатели положительно отзываются, бросая гневные взгляды в сторону опиздюлившихся, и Регину в дрожь бросает. Наверняка ведь, эти самые ребята, с утреца с одной пачки курили, а теперь убить готовы за один-единственный проёб.       Такое шоу, порой, даже для бесятины кажется отвратительным, а это о чем-то уже и говорит.        — Мы не думали…        — А у вас есть чем? — Регину пробирают мурашки от резкой смены настроения в голосе. — Турбо, разложи-ка им по полочкам, кто и где соснул хуйца. А то что-то скорлупа вообще охуела, кусаться начала.       Чернуха радостно взвизгивает, отчего уши в очередной раз закладывает, и дымкой уносится к кучке пацанов, чтобы подобрать несколько капелек молодой сукровицы. Чернова чувствует, как демон наполняется чужими эмоциями, и ей самой становится легче — они единое целое друг с другом, пора бы это запомнить. Сколько бы она не чувствовала себя ущербной и никому ненужной букашкой, пока бьётся её сердце, Зепюр с ней связан по рукам и ногам — хоть какой-то гарант из совместной работы и убеждение, что окончательно одна она долго ещё не останется. Пока Зюпик слизывает с щеки пацанёнка хлынувшую, вперемешку со слезами, кровь, Регина отдаленно вслушивается в новостные сводки Универсама, узнавая для себя всё больше новых имён, которые она всё равно не запомнит.       Бесполезная информация. Лучше бы, как сказал Кащей, рассказали, кто и где будет сосать хуй, чтобы знать, куда идти и где Зюпика, в случае чего, кормить, раз уж на кладбище опять не получится.       «Всё. Можем драпать» — бесовщина довольно скалится, усаживаясь рядом с подопечной на промерзшую землю.       «Ща, подождём, пока разойдутся, а то отхвачу за слишком длинный нос.»        — Кащей, мне тут шепнули. Чайники совсем рамсы попутали, — Зима обводит взглядом сборище молодняка, — Матроскина раздели.        — Сильно? — Лысый парень протягивает тому зажигалку, и кивком просит отойти в сторону.        — Обтрясли всего. Часы отработали, когда поняли, что наш — отмудохали. Я ещё в больничку не ходил, но, по слухам, черепушку проломили.        — С чего взял, что Чайники? — Связываться с кем-то у мужчины не было никакого желания — хотелось закрыться в своей хате и глушить водку, вперемешку с черняшкой, до самого утра, а потом ещё сутки отходить от убойного эффекта.       Но закон улицы, как известно, всегда превыше собственных желаний.        — Бабулька Ералаша вчера с рынка топала, ментовку и скорую вызвала. Одного поймали. — А вот это уже залёт.        — Сколько? — Едкий дым крутится на морозе клубами. Реально оборзели, ладно один на один, но табором — не по-пацански получается.        — Трое. — Ну, вообще не по-пацански.        — Собирай возраста. — Зима кивает и отходит передать информацию Турбо.       Трубо бьёт сильно и беспощадно — только за это, хотя бы, стоит его уважать. Что Кащей, собственно, и делает. Супер пацанов своих любит, оно и невооружённым взглядом видно, но, если кто из них накосячит, сразу, без разговоров, в фанеру прописывает. Иногда, даже в ситуации не разбираясь, что существенный минус, но спуску молодняку не даёт и сразу показывает, что с такими, как они, нарушителями правил становится. Турбо не медлит, как порой это делал тот же Адидас, и Кащей искренне не понимал, почему Суворов признание в его глазах имеет, а сам Слава говном запойным в них отражается. Впрочем, пока Валера не тявкает, можно и спустить такую вольность.       Молодняк приглушённо хохочет, когда, получивший свою горькую долю за ночную ошибку, Фантик падает на снег и, с блестящими, от непролитых слёз, глазами, хватается за скулу, пылающую огнём — именно туда только что ударил Турбо. Рядом с ним стоит Ералаш, который оказался куда крепче, нежели он. Левый глаз уже начинает заплывать и синеть от тяжёлого удара старшего, но держится конопатый мальчишка достойно — не позволяет по лицу своему эмоции прочитать. Универсамовская скорлупа продолжает перешёптываться и беспрерывно на проштрафившихся мальчишек головами качать, обсуждая их поступок. Ведут себя хуже, чем их курицы-одноклассницы, что в небольшие группки после школы сбиваются и переговаривают прошедший день. Но да ладно. Они ещё зелёные ведь совсем, вчерашние домашние дети, которые заснуть без материнского поцелуя в лоб не могут. Пройдёт время, они станут такими же крепкими и жёсткими, как их старшак-супер. Как Турбо. А там, если кто доживёт, то и как он сам станут.       Сейчас похуй.       А пока Слава мечтает о бутылочке беленькой, что пополнит его коллекцию под раковиной и успокоит его начавшие дрожать, от гнева и ломки, кисти рук. Одна из таких, уже початая и валяющаяся под передним сидением его «ижа», ждёт не дождётся, когда вновь окажется в крепких мужских руках, чтобы исполнить свое предназначение — подарить парню мужчине ещё пару часов спокойного сна.       Чёрные густые брови в разлёт хмурятся, образуя два домика, когда зоркий, ещё не запитый, глаз замечает пару силуэтов, мелькнувших между землёй и днищем. Один — более светлый и расплывшийся, будто тень чья-то, а вот второй куда более чёткий. Впрочем, первый исчезает буквально через долю секунды, а за ним резко пропадает и второй.       «Крыса, наверное» — этих тварей по сто штук жило в каждом дворе и каждой, неизменно, хотелось съездить крепким кулаком по лицу, прошипев на ухо, что дятлы, вроде них, спокойно никогда не жили, и жить не будут.       Регина облегченно выдыхает под громогласный демонический хохот. Мальчишки начинают медленно разбредаться кто-куда, и слава тебе, Господи, ещё ни один не додумался пойти мимо красного «ижа» — тогда сразу бы запалил прячущуюся рыжеволосую девицу и своими орами пригнал всех своих старших. И ей точно настала бы большая и полная задница. Девушка морщится, когда начинает потихоньку вставать с корточек, и опускает взгляд вниз. Мало того, что ноги ужасно затекли и отказывались полноценно функционировать, так они ещё покраснели, словно переваренные раки. На секунду в голову пришла тупая мысль, что, если бы она просидела так ещё немного, то кожа икр и бёдер непременно бы слиплась между собой — тогда осталась бы Чернова здесь сидеть до скончания времён. Ну или до того момента, пока её не нашёл бы владелец машины. Тогда уж её либо бы откинули подальше от транспорта, во всё те же кусты шиповника, чтобы не вмешалась, либо проявили бы милосердие и помогли добраться до квартиры, а там уж сердобольная кумушка Лидка не дала бы своей соседке окончательно лишиться чувств и позорно умереть.       Всю больницу бы на уши подняла, но добилась бы и приезда врача на дом, и экстренной госпитализации, и выписки на бесплатные препараты.       Всё же, хорошей она была бабой, когда не тупила и не раздражала Регину по всяким пустякам. Цены бы ей в таком случае не было и, наверняка, Чернова бы к ней прониклась и помогла Лёшку, дурака этого, с тиранскими замашки, на путь истинный наставить — или, на крайний случай, окончательно от женщины отвадить.       Стойкое предчувствие, что скоро на кладбище будет ожидаться пополнение, никак не отпускало чернокнижницу. Ей пора уже было немедленно сваливать подальше от места «преступления», пока, всё ещё стоявшие в пределах корта, ребята постарше не обратили внимания на появившуюся из неоткуда рыжеволосую. Тогда её либо камнями забьют, из-за подозрений в намеренном прослушивании и возможном стукачестве, либо не упустят шанса воспользоваться полуголой и, практически беспомощной, больной девушкой. Что из этого было страшнее, Регина не знала, да и, воспалённый температурой, мозг отказывался проводить анализ. Главное, что ещё пара дней и бесовщина на кладбище ой как разгуляется. Зепюр, как пить дать, неделю будет с довольной лыбой ходить, да с кошачьим урчанием рядом со своей подопечной в клубок сворачиваться, вспоминать свой поистине королевский пир на весь мир.       И с папашей пора было уже заканчивать — старик уже десятый год, несмотря на огромное желание, не может бросить пить, и помереть, от резко стрельнувшего цирроза или остановки сердца, тоже никак не может. Регина ведь любящая дочь. Она должна помочь отцу прекратить мучения и помочь ему в таком нелёгком деле, как смерть — сам этот трусливый червь на такой шаг ни за что в жизни не пойдёт. В голове мелькают картинки того, как занимавшаяся ритуалами накануне, она наблюдает за стремительными изменениями в его изнеможённом, от ежедневных жёстких пьянок, организме; как кожа стремительно приобретает жёлтый цвет; как опухают глаза и язык; как синеют вены и как он хватается на бок от боли, когда печень буквально начинает вылезать наружу.       Было бы неплохо пройтись ещё по тем долбаёбам из Универсама, что вчера пытались у неё сердце дедовское украсть. Давно ублюдки малолетние в печёнках у чернокнижницы засели, со своими непрекращающимися орами, с утра до ночи, под окнами. Пора преподать им урок, а то тех пары ударов от парня в красном петушке явно маловато будет.       Напрягая слух, девушка удостоверяется, что гам сборов начинает помаленьку стихать и уже можно в быстром темпе двигаться в сторону подъездной двери. С трудом разогнув занывшую, от неудобной позы, спину, Регина поглядывает на пустую коробку через мутное автомобильное стекло, и едва сдерживает себя от желания провести по нему рукой, собрать всю грязь, и окончательно убедиться, что её путь свободен, и ей ничего не угрожает. Однако, это уже будет больше смахивать на паранойю. Поэтому она со спокойной душой двигается в сторону подъезда и изо всех сил старается ничем себя не выдать.        — Ну чё? Интересно было, мышь? — Рыжие тонкие косы забавно взлетают от быстрого Регининого разворота. Чужие зелёные глаза насмешливо смотрят на неё исподлобья, из-за чего девушка моментально теряется — благо хоть, не стоит с открытым ртом, как дура, а вовремя его захлопывает. Позориться больше, чем есть сейчас, не хотелось. Да и связываться с главарём местной банды, — хотя, это больше похоже на посмешище, нежели настоящую банду — себе дороже, и если вначале Чернова могла рассчитывать на встречу с местным, хотя бы, супером, то сейчас оказывалось, что девушка угодила в лапы целого авторитета.       Радоваться или плакать — она решит потом, а пока надо валить и, желательно, побыстрее, а то Кащеев взгляд не обещает рыжей ничего хорошего. По позвоночнику невольно пробегает дрожь, стоит вспомнить того привезённого на днях, полностью переломанного, парня. Этот с ней, определённо, может и чего похуже сотворить.        — Забыл, ты же на вопросы не отвечаешь. — Регина передёргивается от пронзительных глаз, скользящих по её телу, едва подавляя в себе желание рвануть в сторону дома. Всё равно мужчина в два шага догонит, и тогда всё: пиши — пропало. Её сразу убьют, на месте.       Когда острый взгляд останавливается на голых разбитых коленях, с которых давно спали старые растянутые гольфы, хочется с головой закутаться в одеяло. К Регининому большому сожалению, получается только краснеть, под чужим пристальным вниманием.        — Я просто ключи уронила. Уже нашла. Всего хорошего. — Мужчина прищуривается, недоверчиво приподнимает бровь и опять насмешливо хмыкает. Не верит ей.       Да и хуй ему за воротник.       Регина пулей взлетает через лестничные полёты на свой третий этаж, упирается горячим лбом в холодную крашенную стену возле двери, прямо под звонком, и едва восстанавливает мигом сбившееся дыхание. Коммуналка — это её личная маленькая крепость, что, даже присутствие Лёшки, вселяет в тонкое хрупкое тело каплю уверенности: здесь её никто не обидит, а если обидит, то несильно. Поэтому, когда щёлкает поворотный механизм замка, Чернову как ветром сдувает из подъезда.       «Подохнет ведь. От рака легких, по любому подохнет.»       Мельтешащая чёрная дымка перед окном привлекает внимание зашедшей, на дрожащий ногах, на кухню девушки, и, сама не понимая для чего, Регина подходит к подоконнику. Чуть отодвигает занавески, заглядывая на улицу через стекло, покрытое узорами. Кащей снова с сигаретой в зубах пинает налипший на колёса снег, шевелит губами, — матерится, наверное — и, со вселенской усталостью в жестах, убирает под меховую формовку лезущие на лоб кудрявые волосы.       Сейчас девушка может разглядеть благодетеля при свете дня: высокий и жилистый, с широкими плечами, которые лётная куртка только подчеркивает. Съехавшая набекрень, шапка, после бессчётных попыток поправить безобразие из волос, благополучно отправляется на пассажирское сиденье, а тёмные кудряшки, получив доступ к свободе, забавно рассыпаются по чужой голове. А он, то и дело, пытается пригладить их рукой. Несмотря на развязный образ и поведение, от мужской фигуры буквально веет опасностью.       «То, что надо, да, шавка?»       Регина безмолвно отшатывается от окна, когда Кащей поднимает голову в её сторону, словно чувствуя на себе прожигающий взгляд серых глаз. Мужские губы растягиваются в ухмылке, когда он замечает колыхнувшуюся штору.       «Ключи потеряла, а как же. Пиздит конопатая, пиздит, как дышит.»       Девушка прижимает ладони к горящим щекам и отчего-то глупо улыбается. Совсем непонятная и неестественная реакция её расшатанной психики на недавно полученный стресс, да и ладно. Давно было пора привыкнуть.       А ещё, у неё однозначно поднялась температура, от раздетых похождений на морозе, потому что никак иначе она не может объяснить происходящее с телом.       Зепюр показательно фыркает в голове, а Регина заходится кашлем под свист ремня ГРМ: кому-то давно пора в сервис машину гнать, а не на собраниях истину глаголить. Словно в бреду, девушка залезает в ледяную постель и проклинает Лидку, что не закрыла форточку в маленькой комнате.