Змеиное гнездовище

«Человеческую жестокость принято называть «зверской», тогда как животные никогда не бывают жестокими.» — Дьёрдь Лукач

Утро не приносило ни света, ни надежды. Серый рассвет плыл за мутным стеклом, словно боялся заглянуть внутрь. В маленькой, тесной комнате пахло холодом и сыростью — здесь время не двигалось, оно застряло вместе с ней, растягиваясь на бесконечные часы. Она лежала на жесткой кровати, не двигаясь, глядя в потолок. Серые глаза — пустые, как осеннее небо — не выдавали ни страха, ни боли. Лишь холодная решимость тлела где-то в глубине, как огонь под толстым слоем пепла. Чёрные волосы струились по плечам, беспорядочно прилипая к бледной коже, отчего её лицо казалось ещё более мрачным. Он был где-то рядом — тот, кто держал её в плену, тот, кто превратил её жизнь в вечный сумрак. Его тяжёлые шаги иногда раздавались за дверью, и тогда мир словно сжимался, как капкан. Страшный человек. Она уже не помнила его настоящего имени — в её сознании он был монстром, уродливым пятном на всём человеческом. Бычьеголовым. Каждое утро было одинаковым. Пустота, холод, безразличие. Она не молилась о свободе — молитвы были для тех, у кого ещё оставалась вера. Она не ждала чуда — чудеса были для слабых. Она жила только для одного: для мести. Эта мысль была её единственным светом в тёмном туннеле. Вместо слёз — злость. Вместо мольбы — план. Каждый новый день приближал её к тому моменту, когда он ошибётся. Когда она схватит нож или попросту задушит его своим змеиным телом. Она видела это в мыслях так отчётливо, что казалось — ещё немного, и видение станет реальностью. — Скоро… — прошептала она, слова рассыпались в пустоту. Утро продолжало тянуться медленно, как умирающий зверь. Но внутри неё жила жизнь — холодная, жестокая и терпеливая. Она переживёт это. Переживёт всё. А затем заберёт своё. Единственное, что оставалось — ждать. Кобра проснулась резко, как будто вынырнула из ледяной воды. Комната встретила её слегка тускловатым светом. Воздух был чистым, пахло чем-то деревянным и пряным, как старые полы в доме, который давно стал ей родным. Здесь всё было по-другому — ни серых стен, ни холодных взглядов, ни плена. Только свет. Только тишина. Она не испугалась. Тёмные воспоминания уходили, как призрак, рассыпаясь на куски в первом луче утра. Девушка медленно протёрла свои серые глаза словно пытаясь стереть пелену. Кобра встала, не спеша, потянувшись, словно скидывая с себя остатки тяжёлого сна. Пол скрипнул под ногами — знакомо и даже ласково. Кобра подошла к подоконнику, где лежала пачка ментоловых сигарет и старая зажигалка с облупленной краской. — Опять, — пробормотала она, закуривая и глядя в окно. Табачный дым медленно растворялся в воздухе. Воспоминания что неожиданно ворвались к ней ночью, уже поблекли на фоне этого утра, превратившись в разорванные лоскуты, но память оставалась. Она всегда была рядом, как тень, напоминая, откуда она пришла. Но не это было важно сейчас. Она затушила сигарету о край старого подоконника и улыбнулась — криво, почти незаметно. За дверью уже слышался топот Логов и чей-то смех. Жизнь в Доме текла как всегда. Здесь всё продолжалось. А значит, продолжалась и она. Ее состайники медленно просыпались, Кобра сидела в кресле-мешке и докуривала уже вторую сигарету. К ней подбежал Мышонок и с искренней детской улыбкой примостился у нее под боком. ­— Мне такой сон хороший снился. Скоро твои глаза будут улыбаться как прежде, Кобра. — Тихо прошептал белокурый мальчик. Кобра нежно, по-матерински улыбнулась и потрепала Мышонка по голове. — С чего такие выводы? — Заинтересованно спросила она, пока остальные медленно собирались на завтрак. — Сон, что снится с четверга на пятницу вещий, значит, все сбудется. — Мальчик уткнулся ей в плечо. — Действительно… Возможно и вправду сбудется. — И всё равно что сегодня вторник. Кобра затушила сигарету и окинула комнату взглядом. Видимо в душ никто особо не спешил, поэтому черноволосая взяла свое полотенце и сменную одежду и медленно потопала в ванную. Кобра стояла под ледяными струями, их холод словно проникал глубже кожи, вгрызался в кости. Черные дреды, тяжелые и мокрые, прилипли к спине, лицо бесстрастное, почти мертвое, если бы не глаза. Серые, как предрассветный туман, они не отражали света. Только тьму. В комнате кто-то включил проигрыватель, песня была как раз под стать ее настроению. Бейся, сердце, время биться… Она не рыдала — нет. Рыдания были бы слишком громкими. Вместо этого её плечи едва заметно вздрагивали, пока слезы, неразличимые в потоке воды, оставляли едва ощутимые дорожки на лице. Нас непросто напугать Мы достигли дна, радостно смеясь…. Каждый вдох был коротким, резким, как будто воздух вдруг стал слишком плотным. Кобра крепко сжала кулаки, ногти вонзились в ладони до боли, но это только злило больше. Бейся, сердце солнце любит кровь Солнце любит кровь… И вдруг она ударила. Без предупреждения, без размаха. Её кулак с глухим стуком встретился с холодной кафельной стеной. Еще раз. И еще. Гулкий звук заполнил душевую, но не смог заглушить её безмолвный крик. Костяшки вспыхнули болью, кожа треснула, кровь смешалась с водой, но Кобра даже не моргнула. Лампы скоро прогорят Ты едва видна… На секунду она остановилась, смотря на дрожащую руку, а потом осела, будто обломленный стебель. Кафель под ней был ледяным, как мрамор могилы, но она позволила ему принять ее в его объятья. Мама, не ищи меня Счет начнется заново И кто-то станет крайним… Лежала на боку, сжалась, как сломанный зверь, только плечи всё так же мелко вздрагивали. Шум воды превращался в глухой гул, словно она была уже где-то далеко, глубоко под водой, в чёрной тьме, где не достать ни криком, ни рукой. Вот что происходит с тем кто вспоминает жизнь на той стороне. Бейся, сердце, время любит кровь Время любит кровь… Только тогда её губы едва шевельнулись, и по ним сорвалось короткое, рваное шепотное слово. Как имя. Как проклятие. Никто не услышит. Никто и не должен. Холод, который раньше был лишь физическим, теперь жил в ней. Разливался, заполняя её изнутри. Ледяной кафель, ледяная вода, ледяные слёзы. Кобра знала: сейчас она выйдет к остальным и улыбнётся той искренней улыбкой, которую дарила всем. Как всегда. Как будто ничего не было. Но сейчас она лежала здесь, в самой глубине этой холодной, безмолвной истерики. И от этого зрелища, если бы кто-то его увидел, в жилах стыла бы кровь. Успокоившись, девушка смыла остатки крови с рук, вытерлась полотенцем и переоделась в подготовленную одежду. Перед выходом из ванны она остановилась перед зеркалом, ее отражение было старше, опытнее, сильнее. Кобра не узнавала себя, это была не та девушка, это была женщина. Сильная, которая смогла пережить это тогда, осталось лишь пережить воспоминания. Отражение улыбнулось и подмигнуло, теперь все будет иначе. Ведь после той ночи Кобра стала иной, она прошла одно из испытаний Дома, которое, уж поверьте, не всем дано заслужить. — Ну, ты там скоро? — Донеслось с комнаты. — Или тебя не ждать? Девушка собрала влажные дреды в кокон и вышла из ванны. — Могли и не ждать. Идемте, а то завтрак пропустим. — Кобра вышла вперед и потопала в направлении столовой. От лица Кобры. Дом жил своей жизнью, на стенах как всегда струились надписи, цитаты и рисунки неизвестных мне авторов. Некоторые прохожие здоровались со мной, иные опускали взгляд, лишний раз боясь глянуть мне в глаза. Может мне очки начать носить? Как Рыжий буду. Как же появился этот слух… Слухи… Слухи — это птицы с разодранными крыльями, которые живут вопреки природе, но всё же летают. Они рождаются из ничего, словно из тени под лестницей, из вздоха, случайно обронённого за дверью. Сначала их голос тих и хрипловат, как скрип ржавого дверного замка. Но стоит первому уху услышать их, как слухи начинают расти — набухать, словно дождевые тучи, набирая вес и чужие слова. Они — существа, что не подчиняются законам времени. Их крылья умеют огибать стены и вползать в самые тёмные углы. Откуда ни возьмись, в воздухе вдруг начинает звенеть их слабое биение, как шорох страниц, перелистываемых в другой комнате. И вот уже они касаются каждого, впиваясь коготками в умы, чтобы передать своё шёпотом, а потом криком, а потом хохотом. 10 лет назад. Это был дождливый пасмурный день. К зданию специализирующемуся на детях с особыми потребностями подъехала машина. От туда вышла женщина лет сорока, после нее сначала показалось инвалидное кресло, в котором сидела маленькая девочка, потом мужчина, который вез ее. Их ждали, возле ворот стоял мужчина и несколько, по всей видимости, воспитателей. — Приветствую вас в нашей скромной обители. Как доехали? Как девочка пережила поездку? Все-таки другой город… — Все спрашивал мужчина — директор этого учреждения. — Нормально пережила, баловалась уж больно сильно, рыдала все. — С пренебрежительностью ответила женщина. — К маме и папе хочет она. Мало ли, что ты деточка хочешь. Это жизнь, смирись. Мужчина, что вез кресло, с состраданием посмотрел на малютку. — Ну что же вы так… девочка пережила стресс, ее можно понять. Потерять родителей, так еще и обоих… Ужасно. — Мг, ужасно. Ужасно постоянно слушать эти вопли. Ладно. Девочка, зовут Ружена, полных лет шесть. Вследствие аварии потеряла одну ногу, но протез уже делается, через недели две доставят к вам, ваши медики думаю, разберутся. Далее по списку: депрессия, ПТСР, галлюцинации на основе стресса, суицидальные наклонности, тревожное расстройство, неврогенная анорексия. К людям агрессивна, меня за руку укусила вчера. — Женщина показала на руку, где был не большой синяк и едва видный след от зубов… Вот так я и попала в Белый Дом, который был светлым лишь по началу. — Лупи ее! Вот так вот! — На тот момент я жила в Белом три месяца, я не прижилась. Во мне все было не так. Не такие волосы у меня, не такие руки, ноги… Один из мальчишек потянул меня за волосы и я впервые закричала, что их удивило, ведь я всегда молчаливо принимала свою участь. Они заинтересованно зыркали на меня, время от времени переглядываясь между собой. Я медленно поднялась на локтях и посмотрела одному из них в глаза. — Урод. Надеюсь когда ни будь тебе будет так же больно, как и мне. И ему было больно. Совпадение или нет, но уже вечером мальчик упал, сильно ударившись головой. Слухи было не остановить. Однажды выпущенный, слух никогда не возвращается домой. Он становится диким зверем, пугающим своим присутствием, или светлячком, за которым бегут с раскрытыми глазами. Его перья — ложь и правда, перемешанные до неузнаваемости, как грязь в луже после дождя. Иногда он окрашивается в страх, иногда в надежду, но чаще всего — в боль. Слухи цепляются за людей, как холодный ветер — за уши, а потом исчезают, как и не было. Но оставляют след. Всегда. Они живут в трещинах старого дома, где-то между лестничными пролётами, в скрипе половиц и дребезжании стекла. Трудно сказать, кто запускает их в полёт. Иногда это не человек, а само здание, которое хочет рассказать свою историю. Иногда это кто-то, у кого в кармане слишком много пустоты. Но самое странное в слухах — это их глаза. Их никто не видит, но они есть. Слухи смотрят на нас, высматривают, как удобнее проскользнуть дальше. И когда мы думаем, что закрыли все двери, они всё равно окажутся внутри. Потому что слухи не требуют разрешения, чтобы стать частью нас. Поток воспоминаний был окончен, как и каша в моей тарелке. Допив чай я пошла в коридор, направляясь прямиком к четвертой. Вчера я забыла там свой кардиган, и переживаю, как бы Табаки не пустил его на нитки или чего хуже. Я вошла в Четвертую и глазами начала искать кардиган, его я не нашла, но наткнулась на Сфинкса, что сидел на подоконнике и курил под песню из проигрывателя: Моя страсть к курению мне очень нравится Курю сигарету и она повторяется Люблю смотреть, как пепел из неё осыпается Курю сигарету и она повторяется… — Кардиган у Табаки под подушкой лежит, если ты за ним пришла. Я тепло улыбнулась и кивнула. — Тебя не было на завтраке. Почему не пошел? — Спросила я, попутно доставая из-под подушки кардиган. — Настроение не то. Но ты ведь не об этом хотела поговорить? — Он посмотрел на меня своими глубокими зелеными глазами, было ощущение, что меня пытаются прочитать, словно книгу. Сфинкс отодвинулся, тем самым освободив мне место на подоконнике. Своей граблей протянул мне сигарету и уставился в ожидании. — Даже не знаю как о таком говорить. Ну вот представь, ты пять лет прожил в ужасном месте, в заточении. А потом проснулся. И всего этого как будто бы не было. Но я то знаю что было, мне все еще мерещится его голос. Кажется как будто бы он здесь. Ходит коридорами, ищет меня, что бы затащить обратно. Я ведь понимаю, что неспроста все это. Дом дал мне испытание, и я его прошла. Но зачем? Сфинкс затянулся, взгляд его устремился куда то в пейзаж за окном. — Дом… он, знаешь… У него своё время, свои законы, свои игры. Ты можешь пытаться его понять, но только снаружи. Как только ты зайдёшь внутрь, как только он впустит тебя, — он больше ничего не должен. Ни объяснений, ни прощений. Сфинкс сидел, полуобернувшись ко мне. Я молчала. Слушала, но не смотрела на него, как будто за окном было что-то важнее. Там ничего не было. Только стена, старая, с облупившейся краской, но мне, кажется, было легче туда смотреть. — Пять лет в Изнанке, — продолжил Сфинкс, но голос его был тише. — Это долго. Слишком долго. Не каждый там выдерживает. Но ты выдержала. Я едва заметно шевельнула плечом. Хотела сказать что-то вроде «не выдержала». Или, возможно вообще ничего не хотела сказать. — Испытание Дома, — сказал он, растягивая слова, будто пробуя их на вкус. — Ты думаешь, зачем он это делает? Для чего всё это? Пугает нас, бросает в такие… места. Я наконец посмотрела на него. — Потому что он может, — ответил он сам себе. — Потому что он — это Дом. Мы тут как его… частицы. Не больше, не меньше. Сфинкс наклонился вперёд, облокотился граблями о колени. Голос стал ниже, но в нём было что-то почти тёплое. Почти. — Дом ничего не делает просто так. Ты думаешь, он хотел, чтобы ты страдала? Может быть. Может, он просто хотел посмотреть, что с тобой станет. Проверить, кто ты на самом деле. У Дома свой взгляд на нас. Мы тут думаем, что мы сильные, умные, что можем с чем угодно справиться. А он знает. Он знает всё то, чего мы про себя не знаем. Я усмехнулась. Своей фирменной ядовитой ухмылкой. — Я ничего не знала, — сказала я. Голос на удивление был низкий, тихий. Со стороны никто бы не сказал, что это я так говорю — И не знаю. Пять лет, а я не понимаю, зачем. Почему я? Почему так? — Потому что ты — это ты, — ответил он, будто это объясняло всё. — Потому что он видел тебя. Ту, кто могла там быть. Ту, кто могла вернуться. Я отвернулась, но что-то во мне сдвинулось. Он это почувствовал, как чувствуешь, когда комната вдруг становится чуть теплее. — Дом не берёт тех, кто не выдержит. Ты выдержала. Может, это не утешение, — он замолчал, подбирая слова, — но это правда. Ты выдержала. Ты вернулась. Это всё, что ему нужно было узнать. Испытания Дома — это нечто, что никто не может предсказать или подготовиться заранее. Дом решает сам, кому они достанутся, и по каким правилам. Но правила всегда зыбкие, как отражение в воде, а испытания никогда не бывают одинаковыми. Они вырастают из самых тёмных углов твоего разума, из страхов, о которых ты сам забывал, из надежд, которые ты так и не осмелился произнести вслух. Одним испытание Дома покажется почти невидимым. Вроде бы, просто комната, где половицы странно скрипят, и свет никак не включается. Но эта тьма давит, тянет наружу всё то, что обычно прячешь глубоко внутри. Ты идёшь по комнате, а каждый шаг отзывается в ушах, как чьё-то дыхание за спиной. Здесь никто не придёт на помощь, даже если крикнешь. Дом проверяет: выдержишь ли? Увидишь ли, что за этой тьмой — только ты сам? Для других испытание превращается в игру, но в такую, где никто не знает правил. Ты можешь открыть дверь и оказаться не в знакомом коридоре, а в месте, которое кажется вырванным из сна — лестница, ведущая в никуда, зеркало, которое отражает не тебя, а что-то совсем чужое. И ты понимаешь, что правила — в тебе самом. Пройдёшь ли, если никто не скажет, как? Есть те, кому Дом подбрасывает головоломки. Не простые, из кубиков или ключей, а те, где ты сам — часть загадки. Почему эта стена кажется тёплой, а та — ледяной? Почему голос друга звучит не так, как всегда? Испытание — это поиск: не выхода, а ответа на вопрос, который Дом шепчет тебе на ухо. Но есть испытания, которые Дом готовит только для тех, кто не боится заглянуть в свои самые страшные сны. Это могут быть сны, которые оживают, обрывки прошлого, где каждый момент будто замедлен, заставляя смотреть снова и снова. Это не всегда ужас или боль. Иногда это радость, от которой хочется сбежать — потому что она такая чистая, что кажется ненастоящей. Испытания Дома не всегда заканчиваются, когда ты их проходишь. Иногда Дом просто отпускает, но ты никогда не знаешь, завершено ли всё на самом деле. Он будто ждёт — а что ты сделаешь теперь, когда вышел за его пределы? Дом не наказывает и не награждает. Он смотрит. И ждёт. А потом решает, кого впустить дальше. Сфинкс окончил свой монолог. Я ничего не ответила. Но в этом молчании уже не было вопроса. Только тишина, которая больше не давила.