Зазнобушка

      В некотором царстве, в некотором государстве, за дремучими лесами да высокими горами, жил-был молодой ворожей-омега по имени Тэхён. И была у него избушка на курьих ножках, да не простая — вся в травах душистых да кореньях целебных. Жил он там не тужил. Деревенских лечил, по лесу гулял — травки собирал. А компанию ему составлял ворон говорящий, да такой болтливый, что порой хоть уши затыкай.       Вот как-то раз поутру, когда солнышко только-только из-за леса выглянуло, принялся ворон Тэхёна пилить: — Эх, омежка ты мой разлюбезный, до чего ж ты упрямый! Все омеги в твоих годках уже за альф повыскакивали, а ты сидишь, все травки свои собираешь. А годы-то бегут, что вода в ручье, не воротишь! Гляди, так и останешься один, не познаешь, что такое силушка богатырская!       Тэхён только отмахнулся, продолжая свои склянки с настойками перебирать. — Отстань, черное крыло! Мне и одному хорошо. Вон, травы надобно запасти на зиму, да и в деревню к роженицам сходить — обещал помочь. — Тебе б самому родить, пока гнездышко твое омежье не засохло! — каркнул ворон. — Часики-то тикают. А из тебя из самого скоро песок, как из часов песочных посыплется!       Рассердился Тэхён, хлопнул дверью да и ушел в лес, подальше от назойливой птицы. Идет по тропинке, сам с собой разговаривает. — И чего он привязался? Подумаешь, альфа! Без альфы прожить можно, не развалюсь. Вон сколько дел у меня — и травы, и зелья, и больные…       Но чем дальше шел омега, тем больше мысли разные в голову лезли. То представит, как здорово было бы вечерами не одному у печки сидеть, а с любимым рядышком. То подумает, как в хозяйстве альфья сила пригодилась бы — крышу давно надобно починить, да печь поправить. А то и вовсе такие мысли нахлынут, что щеки огнем горят.       Вернулся Тэхён в избушку уже затемно, притихший да задумчивый. Ворон на него глянул, но промолчал — видит, что-то в омеге переменилось. — Слушай, — говорит Тэхён ворону, — а правду говорят, что на зеркалах погадать можно? На суженого-ряженого?       Ворон аж подпрыгнул от радости. — Конечно, свет мой Тэхен — ясно солнышко, можно! Давай помогу все приготовить!       Достали они зеркала старинные, свечи восковые зажгли, травы волшебные окурили. Пять раз переругались, пока все по правилам расставили — то ворон не так свечу держит, то Тэхён слова заветные путает. В конце концов, устал омега от этой канители. — Ну его к лешему! Спать пойду, а утром погляжу, что там нагадалось.       Только он за полог скрылся, как в зеркале образ проявляться стал — добрый молодец, красоты неписаной, силы богатырской. Плечи широкие, стать горделивая, очи, что звезды ясные.       Да только некому было это видеть — омега уж десятый сон видел, а ворон на окошке задремал.

◇◇◇

      А в это самое время в царстве дальнем, за тридевять земель, приключилась беда — захворал царь-батюшка хворью неведомой, лютой страшно... А за царём и полцарства слегло. Лекари придворные руками разводят, знахари заморские головами качают — ничего поделать не могут.       Тут один странник рассказывает: — Есть за лесами дремучими, за горами высокими ворожей чудесный. Тэхёном кличут. Такой знахарь, что одним взглядом хворь любую изгоняет. Его бы к вам в царство — всех бы на ноги поставил.       Услыхал эти слова царский сын, богатырь Чонгук, и решил отправиться за этим чудесным лекарем. Собрал котомку, оседлал коня вороного и в путь-дорогу отправился.       Долго ли, коротко ли ехал, через леса продирался, через реки переправлялся, пока не добрался до избушки на курьих ножках. А там уже другая история началась…

◇◇◇

      Как увидел Тэхён на пороге своем альфу статного, так все внутри и перевернулось. До того добрый молодец омежью сущность в нем пробудил… поднял, если точнее описывать. Да только виду Тэхён не подал, наоборот — дверью хлопнул да закричал: — Пошел прочь, чудо-юдо окаянное! Нечо тут ходить! Пол топтать! Без тебя забот много!       Но Чонгук не робкого десятка оказался. Раз не пускают в двери — устроился во дворе. Костер развел, походный лагерь разбил. — Никуда, — говорит, — не уйду, пока не согласишься со мной, к батюшке моему поехать. Хворь его вылечить.       Наутро проснулся Тэхён, в окошко глянул, да так и замер. А там богатырь, в одних портках льняных, водой из колодца умывается. Капли по груди могучей стекают, мышцы играют — загляденье! У омеги аж дух перехватило.       А тут еще ворон масла в огонь подливает. — Ты глянь, какой молодец! Косая сажень в плечах! А силушки-то сколько, гляди как воду из ведра хлещет! Как бычок в загоне! А дубинка-то у него какая знатная! Глянь-посмотри!       Тэхён глаза потупил, щеки заалели, за печку спрятался. — Ты чего это? — ворон хихикает. — Никак желания проснулись, чудные да дивные? — Тоже мне, дубинка! — фыркнул омега, выглядывая из-за печки. — И побольше видали!       Ворон со смеху чуть с жердочки не свалился. — Где ж видали-то? Во сне, что ли?       А тут и богатырь в дверь стучит. — Ворожей, поехали со мной! Батю вылечить надобно! Я ведь не отступлюсь, пока не согласишься!       Тэхёну сердце к горлу подкатило — голос-то у альфы такой, что колени подгибаются. Но держится. — Сказал не поеду! Своих больных много! — Да что-то не видно очереди у дверей-то, — усмехается Чонгук. — Видать, все по домам, — и снова смех богатырский раздался. — Слышь, ворожей, а может я подсоблю — у тебя вон лошаденка еле ноги волочит, а на моем коне вороном, мигом по всем больным обернемся.       Тут уж Тэхён не стерпел — больно за свою Маркизу обидно стало. — Да моя кобылка твоего коня на первой же версте обскачет! — А давай на спор? — предложил богатырь. — Коли мой Антошка победит — поедешь со мной батюшку лечить. А коли твоя Маркиза — уйду восвояси.       На том и порешили. На следующее утро выехали в чисто поле. Собрались вокруг люди деревенские — давно такого зрелища не видывали. Встали кони на старт, всадники поводья натянули.       И помчались кони, что птицы вольные! Только пыль из-под копыт! Грива Маркизы по ветру развевается, хвост Антошки что знамя реет! Шея в шею идут, не уступают друг дружке! Народ кричит, свистит, подбадривает!       Да только перед самым финишем случилась оказия — испугалась чего-то Маркиза, встала на дыбы, да так резко, что Тэхён не удержался — полетел на землю, да ногу подвернул. Охнуть не успел, как Чонгук уже рядом оказался, на руки подхватил, к себе прижал. — Эх ты, неумеха, — ворчит богатырь, а сам омегу к груди все крепче прижимает. — Как же ты на спор решился в скачки играть, коли с кобылой совладать не можешь? — Пусти! — трепыхается Тэхён. — Я тебе покажу, как не могу совладать!       А Чонгук и не слушает, только думает, как же хорош ворожей в его руках — глаза что мед лесной, кожа что шелк заморский, а пахнет… с ума сойти можно! Дурман-трава не иначе! Так и хочется ему силушку свою богатырскую показать, да не раз и не два за ночь. — Ты чего примолк? — спрашивает Тэхён, чувствуя, как сердце в груди богатырской колотится. — Да об батюшке думаю. Никто не выиграл получается… — отвечает Чонгук, а сам волосы омежьи нюхает, надышаться не может.       Домой вернулись за полночь. Все Маркизу в лесу искали. Внес богатырь ворожея в избушку, на кровать широкую уложил, стоит, глазами пожирает. А Тэхён лежит, что леденец карамельный, так и манит к себе.       Еле сдержался Чонгук, отвернулся, говорит: — Может, я за тобой поухаживаю, ворожей? Ворон-то не справится… — Ой, не справлюсь, яхонтовый, ой не справлюсь! — закаркал ворон. — На суп пущу! — буркнул Тэхён, но помощь богатыря принял.

◇◇◇

      Так и стали они жить: омега на перине отлеживается — лечится значит; богатырь по хозяйству хлопочет — избу метет, кашу варит, ногу больную примочками лечит. Песни поет, сказки сказывает, а как Тэхён заснет — часами сидит у кровати, любуется - не налюбуется.       Дни летят за днями, недели за неделями. Потихоньку окреп Тэхён, по избе ходить начал, только на улицу пока не выходит. Зато в окошко глядит, как Чонгук по двору управляется — дрова колет, воду таскает. Залюбуешься! Плечи широченные, руки сильные… Так и представляет омега, как эти руки его обнимают, ласкают… тело тискают… Скулить хочется… — А ты бы его в баньку отправил, — советует ворон. — Пусть истопит. Себя помоет, тебя выкупает. Глядишь, и дубинку свою пристроит! Разок… а то и два. — Цыц! Срамота-то какая… — шипит Тэхён, а у самого щеки пылают.       Но тут за окном смех звонкий! Глядь — а там омежка деревенский — Ян вокруг богатыря увивается, глазки строит, за плечо хватается. Чонгук на омегу только раз взгляд поднял, а у Тэхёна сердце оборвалось — где он, травами пропахший, тощий да бледный, а где этот — румяный, пышный, на сметане да блинах вскормленный…       Прихрамывая, поплелся к кровати, свернулся калачиком под одеялом. А ворон не унимается: — Ты чего разлегся?! Там альфу твоего уведут сейчас, как бычка в чужое стойло! Вставай, на порог выходи! И про баньку не забудь! — Да зачем? — шепчет Тэхён, носом шмыгая. — А затем, что нечего на чужой каравай рот разевать! Иди, покажи этому свинорылому, кто тут настоящий омега, на травах выращенный, красотой натуральной светящийся!       Подумал-подумал Тэхён — а ведь прав ворон! Чего это он разлегся? Богатырь-то к нему приехал, его искал! Встал, к двери пошел. Открыл, да как глянет на омежку деревенского — тот аж поперхнулся. — Тэхёнушка, ты чего встал? — всполошился Чонгук. — Ножка ж болит! Или нужно чего? Так ты бы ворона прислал за мной. — В баньку хочется, — говорит Тэхён, глаз с соперника не спуская. — Косточки погреть… Истопи. Искупай меня…       У богатыря аж дар речи пропал, потом опомнился, улыбка во все лицо. — Сейчас, Тэхёнушка, сейчас, душенька! — и к бане бросился, обо всем на свете забыв.       А Тэхён омежке спокойно так говорит. — Ты чего приперся? Аль захворал кто? Так у меня больничный, — и на ногу забинтованную взглядом показывает.       А Ян так нагло чёлку вскинул да отвечает: — Не к тебе пришёл, а к богатырю заморскому.       Засмеялся Тэхён в голос и как фыркнет на Яна. — На чужую дубинку рот не разевай — челюсть вывихнешь.       Испугался омежка деревенский взгляда огненного тэхеновского, развернулся да только пятки засверкали — понял, что не тягаться ему с ворожеем.       А в баньке уж пар стоит, что туман над речкою. Тут богатырь за омегой вернулся, подхватил под белы рученьки и через порог перенес бережно. Внутри жар такой, что дух захватывает! Веники березовые душистые запарены, травы целебные по углам разложены — знает свое дело паршивец! — Давай-ка я тебя, красота моя писаная, попарю, — говорит богатырь, а у самого глаза, что уголья горят.       Чонгук омегу на лавку уложил прям в рубахе, да принялся веником похлестывать, а после все косточки разминать. — Ох, силушка богатырская, — простонал омега, млея под горячими ладонями. — Не зря ворон про тебя сказывал… — А что ж он сказывал? — усмехнулся Чонгук, склоняясь ближе. — Да все про дубинку твою толковал… — зарделся Тэхён. — А хочешь, покажу? — шепнул богатырь на ушко, да так близко, что у омеги мурашки по спине побежали.       Тэхен и пискнуть не успел как Чонгук его на лавку усадил и раздевать начал. Дрожат руки богатырские, когда рубаху с плеч белых снимают. А как обнажилось тело молочное, так и застыл Чонгук, глаз отвести не может. — Что ж ты, богатырь… Только что смелый был, а теперь застыл… Аль не видал красоты такой? — улыбается Тэхён, а у самого сердце птицей бьется. — Не видал, — хрипло отвечает Чонгук, да как припадет губами к шее лебединой.       Застонал омега, выгнулся весь, в плечи могучие пальцами вцепился. А Чонгук уже и исподнее с него стянул, целует-ласкает, что мед пьет. Руки по телу скользят, каждую впадинку изучают. — Ох, Чонгукушка, — шепчет Тэхён, когда пальцы богатырские к сокровенному местечку прикасаются, — задушу ведь, коли дразнить будешь! — А я не дразню, душа моя, — отвечает альфа, а сам уже и портки свои скинул.       Пуще прежнего покраснел омега, увидав богатырскую стать во всей красе. Было чем гордиться молодцу — не зря ворон про дубинку шутил. Ой не зря…       Да только не до смеха стало, когда Чонгук омегу на лавку уложил да любить начал… ноги омежьи стройные на плечи богатырские закинул и вошёл по-хозяйски, глубоко да неистово. Тэхен губу закусил, чтоб не вскрикнуть и глаза закрыл. А под веками звезды взрываются, каждый раз как альфа рычит да глубже входит. Да так быстро истома внутри рождается, будто дубинка у него заговоренная, да все точки потаенные знает. Усладу такую дарит, что омеге даже дышать тяжело стало.       Что там дальше было — только пар банный видел да стены слышали. И наутро вся деревня судачила, что из баньки ворожея всю ночь то стоны страстные доносились, то шепот любовный, то вскрики сладкие: — Ах, Чонгукушка… — Ох, Тэхенушка…       А под утро богатырь своего омегу, совсем разомлевшего, на руках в избушку отнес.       Семь дней и семь ночей из избушки они не выходили — все никак друг другом насытиться не могли. Чонгук все силушку свою богатырскую показывал, а Тэхён все дивился да нахвалиться не мог.       Ворон им еду под дверь подкладывал, да только они о ней и не вспоминали — не до того было! Но ворон шибко не растраивался, наоборот всю неделю на крыше сидел, присвистывал да приговаривал: — Ну наконец-то! А то все травки да травки…       На восьмой день говорит Чонгук: — Тэхёнушка, душа моя, пора нам к батюшке моему ехать. Хворь-то у него никуда не делась. — И то правда, — вздохнул Тэхён. — Только как же травы мои, избушка? — А возьмем всё с собой! Избушка-то у тебя на курьих ножках — сама за нами пойдет. А в царстве - государстве нашем тебе и практика большая будет, и уважение, и почет. Да и мне спокойнее — глаз с тебя спускать не буду, а то ишь, альфы деревенские засматриваются!       Рассмеялся Тэхён, прижался к груди богатырской: — Да куда ж я от тебя теперь денусь? Ты ж моя зазнобушка!       Собрались они быстро — чего тянуть-то? Тэхён травы свои в котомку сложил, зелья в сундучок упаковал, избушке велел следом идти. Ворона на плечо посадил — как без советчика такого?       А как приехали они в царство - государство чонгуково, так и ахнули все!       Царь-батюшка как глянул на ворожея — полегчало ему тут же. То ли от знахарского умения, то ли от того, что сын наконец-то пару себе нашел — кто ж теперь разберет?       Свадьбу сыграли на весь мир — три дня пировали, мед-пиво пили, яствами заморскими угощались.       А как время пришло, так и первенца они с Чонгуком народили — мальчика. Крепкого да здорового, что тот дубок молодой! Весь в отца, знать богатырем будет.       Так и живут они в любви да согласии. Тэхён искусством целительским славится, а Чонгук его силушкой своей богатырской ночами и днями радует. Избушка на курьих ножках во дворце царском особое место заняла — там Тэхён больных и принимает.       А ворон все каркает да приговаривает: — Вот что значит совета мудрого послушаться! Да в баньке попариться!       Вот так и сладилось — где боль да обида были, там любовь расцвела. И стали они жить-поживать, да добра наживать.       На том и сказке конец, а кто слушал — молодец!