Погибель на закате

Гастонский горный хребет, Марбэлия 26-е апреля, 521 год эры смешения По ней было не сказать, но Ринда действительно порой скучала по своей прежней жизни — на бесстрастном лице вряд-ли отразилась бы хоть одна эмоция при мысли о нем, но… Несмотря на то, что в ее глазах больше не было азартного блеска, который румянил щеки и порхал в животе невесомостью и бабочками, она любила это чувство. Ее юность была пропитана им — чистейшим адреналином. Он звучал в заразительном и самодовольном смехе Эстебана, в скупой, но искренней улыбке Яго, в… в вульгарной привычке Филиси надменно относится и подшучивать над окружающим, стоило им только удачно завершить какое-нибудь дельце. Сама же юная Ринда грешила тем, что в порывах этого опасного торжества покупала к пиршеству самое дорогое вино, которое только могла найти в том регионе. Она до сих пор помнила и каждый город, в котором их компания побывала, и предпочтения каждого. Трудно было стереть это из памяти, а Хансон и не пыталась. Ее бурная юность была крепко запечатлена в ней, увековечена каменным путем становления. Не будь ее, Ринда не была бы сейчас собой и, пожалуй, была бы куда менее пронырливой. А скорее куда менее сильной и стойкой к потрясениям. Ведь не приди ей в голову шальная идея сбежать, не найди она криминального санвилийского авторитета с рассказов тети Ариэнны, матери Элодии и не встреться ей Эстебан, Хансон и представить себе не могла где бы сейчас была. Смогла бы она спрятаться от самой себя в четырех стенах отцовского дома? Смогла бы смотреть в глаза своей семье, которые видели в ней того же монстра, с которым она собственноручно покончила? Смогла бы и дальше утаивать ненавистную причину, которая из года в год, мучительно медленно разъедала ее сердце гнилью? Впрочем, тогда, быть может, Ринда бы не зачерствела душой, не отринула всех близких и не предала бы собственные принципы, предав при этом себя юную. Она неумолимо изменилась, ожесточилась и заострила углы своего, и без того, нелегко характера, а ее все терзал вопрос «а если». Единственное, перед чем Хансон не могла упрямо устоять. Перед горькой правдой ее жизненного пути было выстоять еще труднее. Но Ринда не была бы собой, если бы позволила хоть толике ностальгии, или уж тем более мрачности собственных переживаний отвлечь ее здесь и сейчас от насущных дел. Она моргнула и вновь оказалась в светлом зале, в котором проводились переговоры. Круглый стол из темного дерева отделял ее от семерых Советников. Позднее утро морило облачностью и моросью за широкими большими окнами, обрамленными в тонкие резные ставни, однако в зал не проникало ни капли свежести и было поистине душно. Уже на протяжении десяти минут Бартольд Керн держал речь, но то ли издевался над всеми присутствующими тем, что говорил нарочитым басисто и до умопомрачения медленно, то ли в силу преклонного возраста — а он был самым старым из всех Советников — не мог иначе. Завитки черных волос с обилием серебристых прядей, падали ему на морщинистый лоб, а волевой подбородок увенчивала запущенная сивая щетина. Сероватые и мутные, почти белые глаза, которые создавали впечатление полной слепоты, были задумчиво устремлены вдаль. Если Ринда изо всех сил старалась не только создавать видимость, но и внимательно слушать Советника, то Эста напротив нее в открытую закатила глаза, накручивая прядку волос на палец и зевнула. Остальные не лучились интересом, но настолько в открытую скуку не проявляли. — Таким образом, я веду к тому, что издавна сложилось, что наши границы… Рубеж, который отделяет наших людей от ваших проходит именно там, где поровну поделены рудники и шахты. — Бартолд испытующе на нее воззрился, словно сомневался в том, что его слова могут быть ей понятны. Следом скрипнул зубами на Эсту, очевидно, не упустив мимо глаз ее показательные выходки и со вздохом присел на свое место, приглаживая светлый пиджак очень похожий на сюртук. Ринда не задержалась с ответом, стараясь вложить в него всю свою убедительность. Тоже поднявшись со своего места, она показательно оперлась на трость, которая еще несколько дней назад сменила раздражающие костыли, от которых она сиюминутно отказалась. Возвышаясь над Советниками еще и благодаря любимому атрибуту — высокой шпильке, Хансон подала голос. — Я ценю ваше мнение, господин Керн. — «Хрен там». Ей не было до него дела, учитывая, что она прекрасно знала ситуацию с марбэлийскими шахтами, которые уже лет десять как опустели или обвалились из-за некомпетентности и недостатка рабочих — это во-первых. А, во-вторых, ей было столь же хорошо известно, что изначально границы были установлены несправедливо и марбэлийцы обманом захватили большую часть диалосских рудников. — Однако вынуждена озвучить альтернативу. Безусловно, я, также как и вы, уважаю решения наших предков, — Бартольд скептически изогнул седую бровь и откинулся на широкую спинку стула, все же соизволив ее выслушать. — Но насколько мне известно шахты близ границ существуют не задействованными и с нынешним подходом они так и останутся просто существовать, не принося пользы. Так почему же нам не разделить их по достоинству? Ведь Картринский клан готов предоставить вам территории с развитой промышленностью и коренными жителями-разнорабочими. — Ах ты… ! — захлебнулся возмущением Гельмут Веренс, напротив самый младший из Советников. Ему было всего около тридцати и Ринда сразу отметила его как горячного, излишне жестокого и импульсивного мужчину, который таковым называться даже не был достоин. Хансон выдержала паузу, двумя руками опираясь на трость перед собой, но без тяжести и усилий — наоборот, со статью и железной, идеальной осанкой. Следом нашла острым, как бритва, взглядом воскликнувшего, безэмоционально поинтерисовалась: — Вы хотели что-то сказать, господин Веренс? Обратиться ко мне? — Ее взгляд, предупреждающий его от опрометчивых слов, которые бы спровоцировали открытый конфликт, возымел эффект и Гельмут, и без того бледный от природы, побледнел еще сильнее и проглотил то, что хотел сказать. Ринда же умерила пыл и жар напряжения моментально схлынул, позволяя мужчине вдохнуть. Файза расхохоталась при виде этого и воскликнула, сверкая хитрыми глазами, которые отливали синевой: — А почему бы и нет? Правда ведь, шахты на границе стоят бесхозные. Что мы, поделить песочницу, как дети малые, не в состоянии? — Советница сделала неопределенный жест рукой, отчего браслеты на ее запястьях звякнули и перекинула тяжелые черные дреды через плечо. — Кому песочница, а кому убытки. Не лезьте не в свое дело. — буквально выплюнула Эста. Похоже ей не нравилась не только Ринда, но и все, кто был с ней хоть в чем-то согласен. А может, дело было и в каких-то личных разногласиях, которые могли быть у нее с Файзой. Та, в свою очередь, не отличалась деликатностью и вполне могла жестко осадить, но почему-то воздерживалась. — Не припомню, когда шахты и добыча полезных ископаемых стала твоей заботой, Эстушка, но как хочешь. — тихим тоном заметила госпожа Дридстана, на что Советница Гадо лишь нечленорадельно засопела и стрельнула в нее убийственным взглядом. — Не важно под чьей юрисдикцией шахты, но они испокон веков были марбэлийскими. К чему рушить многовековые традиции ради шаткого мира? — вновь вклинился Бартольд со своей «шарманкой». Искар после этих его слов громко вздохнул и потер виски указательным и средним пальцами, без притворства выдавая, что порядком подустал от разглагольствований старика. — Есть что сказать, Искар? — подколола его Файза, но названный даже не удостоил ее взглядом. — Мы все во внимании. — Я поддерживаю идею обмена нашей посланницы. — вымолвил Советник Ольв, даже не потратив мгновения на размышления. Морщинка между его светлыми бровями исчезла и он вперил свой тяжелый, сальный взгляд в Ринду, сменяя хмурость на милость и еле-видимую усмешку одобрения. Файза не упустила перемены его настроения и расположенность к посланнице из внимания, но не подала виду. Эста же и вовсе задохнулась от возмущения, но удержала свои упреки при себе — к Искару, судя по наблюдениям Ринды, она относилась очень снисходительно и даже обходительно. За все время переговоров Хансон часто становилась невольным свидетелем перепалок Советников и успела понять для себя одну важную вещь. Во всей семерке было четыре лагеря, четыре уровня в иерархии. Кто бы что ни говорил, а все же не все они были между собой равны. Искар Ольв и Эста Гадо, по всей видимости, состояли в некоем союзе. Учитывая, что первый был властным и жестоким, и отвечал за безопасность, его первенство было ясно. Вторая же не уступала ему, но была более вспыльчивой и непредсказуемой — с первого же взгляда на супругу Каэтана становилось ясно, что враждовать с ней не стоило. Ринда было даже интересно была ли в этом какая-то заслуга ее супруга. Почему-то ей казалось, что да. Каэтан, вполне возможно, что из тени заботился о благополучии Советницы и укреплял ее положение, отчасти распуская слухи, отчасти создавая им подтверждение. Заботой это было трудно назвать, но одно Ринда могла утверждать — результат был на лицо, им удавалось на протяжении тридцати лет удерживать этот пост. Далее шли Готто Саарин, Бартольд Керн и Гельмут Веренс, замыкающим в их противной четверке становился неприметный Одье Маринс — тихий, непредвзятый и в большей степени отстраненный мужчина, за которого даже не цеплялся взгляд. Они представляли из себя непонятную массу, которая то принимала сторону Эсты и Искара, потому что они были среди Советников явными авторитетами, то периодически осмеливались высказать свое мнение — все говорили почти одно и тоже, будто повторяя друг за дружкой. Одье же большую часть времени молчал, бросая на Ринду глумливые взгляды, когда остальные Советники начинали собачиться — будто тихо подначивал ее засмеяться, что Хансон, конечно же не делала, потому что этим бы подписала себе смертный приговор. В остальном ему явно, среди этого сборища, было скучно. Эти чувства посланница разделяла. Одна лишь Файза Дридстан оставалась для Ринды темной лошадкой. Она была громкой и вызывающе себя вела, но кроме презрения Эсты в свой адрес ничего не получала — остальные Советники не то ее побаивались, не то игнорировали. Чего стоила ее внешность, не присущая суровым северным краям — темная, загорелая оливковая кожа, густые черные волосы, собранные на голове в хаотичные дреды. Файза была наполовину южанкой, если и вовсе не чистокровной. Хансон уже пыталась разузнать про нее хотя бы что-нибудь, но складывалось впечатление, что она возникла из ниоткуда — загадочная, буйная и оказывающая ей, не очевидную, непостоянную, но поддержку. С чего бы вдруг? По истечению следующего часа Советники еще не раз успели между собой поспорить, но все же пришли к практически единогласному решению одобрить предложенный пункт в договоре. Одна лишь Эста не могла угомониться и Ринда, под шквалом ее нелестных слов, всерьез рисковала сорваться. Звезды правда были очень несправедливы, когда уготовили ее в жены Каэтану. Ей было его действительно жалко. Что эта пиявка могла сотворить из ревности или обиды? Какие неудобства доставляла и как досаждала? Страшно было представить. — Что если мы не хотим перемирия с вами?! Глупость какая! Прислали нам наглющую эту и мы должны ей потакать? Бартольд, ты так просто смиришься с наплевательским отношениям к традициям? А ты, Гельмут, тебе вообще наплевать на промышленность, за которую ты отвечаешь головой и ты спокойно готов отдать свое детище? — Хансон начинала привыкать к несуразным попыткам Эсты устраивать скандалы на ровном месте каждый раз, когда Советники с горем пополам соглашались на уступки и предложенные Картринией, условия мира. Однако слишком уж часто она выходила за рамки. — Попрошу вас сбавить обороты, Советница. — Ринда с нечитаемым выражением лица осмелилась впервые за долгое время воспротивиться тому, как Эста изо дня поливала ее отборной грязью. Вроде ничего и не говорила откровенно оскорбительного — придраться то было не к чему — однако столь омерзительно-пренебрежительным был ее тон, что закрывать на это глаза каждый раз у уважающей себя Ринды элементарно не выходило. — В ваших же интересах, чтобы мы как можно быстрее и качественнее проработали условия мира. Иначе вам несдобровать в ближайшем будущем. — Хансон позволила себе легкую, с намеком на то же самое пренебрежение и снисходительность, усмешку, которая растянула алые кончики ее губ. Эста только под конец фразы соизволила обратить на нее свой обезумевший взор. Встретившись с ним, посланница, не шелохнулась. — Что это ты такое говоришь? — угрожающе переспросила она, но Ринда не снизошла до объяснения. Вместо этого молча собрала бумаги в стопку и сложила их в папку, отложив сбор подписей до завтра — сегодня Эсте удалось вставить ей палки в и колеса посеять сомнения. — Нет нужды объяснять. Вы сейчас не в том состоянии, чтобы отнестись к новостям с терпимостью. — вымолвила она напоследок. когда Советница уже готова была обрушиться на нее с обвинениями. — Скверное положение толкает в отчаяние, я понимаю. — Очевидная насмешка не просочилась в ее речь, но сквозила в глазах, которыми Ринда обвела всех присутствующих. Остановившись на Искаре, чей взор неприятно приклеился к ней, она произнесла на прощание слегка ехидное. — Всего доброго. Кто-то пробормотал ей что-то вслед, но Хансон не повела и бровью. Следом, не оборачиваясь, покинула зал переговоров, изящно управляюсь с тростью и почти не хромая, хоть никакие боли больше ее не мучили, приходилось продолжать создавать видимость увечья, не теряя при этом достоинства. Каблуки звонко цокали по полу, создавая строгий ритм в сочетании со звуком твердого дерева трости, ударяющегося о плитку. В длинной юбке ниже колена, которая обтягивала ее бедра черной плотной тканью с разрезом спереди, ее наигранная хромота не так бросалась в глаза и даже не сильно то и раздражала Ринду, потому что к подобному притворству той удалось быстро привыкнуть. Возле лифта ее внезапно нагнала Файза. Она шла неспешно, но явно заторопилась, чтобы не упустить ее из виду. — Ринда, постойте. Мне бы вашу прыть с такой травмой. — Советница добродушно улыбнулась, но что-то в этой улыбке Хансон не понравилось. Неественный энтузиазм, пожалуй, и не искренний блеск светло-голубых глаз, контрастирующих с обольстительной манерой речи. Файза вела свою игру и Ринда была об этом осведомлена, и ее частью она становиться не собиралась. Никак не отреагировав на ее слова, посланница смерила Советницу Дридстану спокойным взглядом. Наклонила голову, жестом говоря нечто вроде «Мы же с вами обе понимаем, что меня так просто не одурачить.» Алые глаза лишь на миг сверкнули жестокой угрозой, которыми Ринда не удостаивала остальных Советников и стоило ей моргнуть, она бесследно испарилась. Файза завороженно за этим наблюдала, сложив руки за спиной и ее улыбка стала шире. Она все поняла, но предпочла вызов, обороне. — Ах да, — Советница умерила свой пыл и продолжила хитрым тоном. — Хотела лично пригласить вас на бал-маскарад, который устраиваю в это воскресенье. — С этими словами Файза довольно усмехнулась интересу Ринды, хотя она и не была огромной любительницей подобных мероприятий, и протянула ей два черно-белых пригласительных. — Передайте приглашение и вашей ассистентке, мне она понравилась. — Упоминание Элодии заставило Хансон напрячься. Подтекст в словах Советницы пришелся ей не по нраву. Угроза это была или проявление опасной симпатии к сестре — неважно. Ринда бы скорее самолично отрезала этой женщине руки, чем позволила бы притронуться к Элодии хоть пальцем. — Надеюсь увидеть вас там. — Обязательно. — не моргнув и глазом, вымолвила Хансон в своей смертоносной манере и жестком тоне, почти перебив Файзу. Та не без довольства отметила, что ее слова возымели эффект и улыбнулась ее согласию. — Какая же тема бала? — скрывая тот яд, что вертелся у нее на языке, Ринда как ни в чем не бывало, осмотрела пригласительные у себя в руках и перевела искрящийся наигранным любопытством взгляд на Советницу. — Краски! Свобода! — не задержалась с ответом она и следом, посмеиваясь, заговорщически добавила. — Уж от вас я ожидаю чего-то впечатляющего, госпожа Хансон. До сих пор пребываю в восторге от вашего выхода в день вашего приезда. — Благодарю, постараюсь не разочаровать. — Ринда растянула губы в ответной улыбке и польщенно прижала ладонь к груди. Лифт подъехал очень овремя и распрощавшись с Советницей, Хансон с облегчением выдохнула, когда решетчатые двери, сделанные под старину, скрыли ее от Файзы и механизм тронулся, потянув кабину вниз.

***

За плотно прикрытой дубовой дверью слышались громкие, грозные голоса. Каэтану это не понравилось. Ему, в принципе, не доставляло удовольствия слышать раздор, повышенные тона и шум, порожденный отрицательными эмоциями, которые он ощущал словно свои. Если счастье любило тишину, то ненависть всегда была громогласной, хочешь не хочешь, но она всегда проедала себе путь наружу, не могла томиться взаперти. Казалось бы, неделю назад ему была ненавистна тишина, а сейчас он многое бы отдал, чтобы почувствовать спокойствие. Хоть та пустота, что присутствовала раньше и была лишь иллюзией покоя, которого Каэтан никогда не знал. Он скучал по тем временам, когда они с Эстой в прошлом могли часами сидеть под их ивой у Кровавой реки, чьи алые ветви укрывали их от буйной реальности, и негромко переговариваться о чем-то не затейливом. Его жена тогда была тихой, спокойной девушкой, чьи льдистые глаза искрились, когда он рассказывал о местах, в которых успел побывать из-за военной службы. В свои девятнадцать, в год их первой встречи, она до сих пор ни разу не бывала за пределами родных краев и жаждала увидеть этот мир. Отец ее был затворником и воспитывал ее в строгости после смерти супруги, впрочем, Эста каким-то образом умудрилась вырасти не насчитывая в своем характере ни скромности, ни послушности. В какой-то момент их прошлого Каэтан почти искренне уверовал в то, что испытывает к ней нечто большее, чем симпатию. Ему хотелось отплатить ей за данное, найденное подле нее, место, где он действительно ощущал себя тем, кем должен был быть. Однако это суждение оказалось ошибочным. Как бы Эста не помогла ему справиться с разъедающей нутро ношей: отпустить ее и не причинять себе вреда, раз за разом, нанося шрамы, и этим напоминая себе о пережитом, она не смогла заполучить себе в руки ничего, кроме его доверия. В свое время она наблюдала и его слезы, и самобичевание, и его разрушительную тягу к свободе, к корысти. И, вопреки логическому выводу, что любого это бы оттолкнуло, именно Эста оказалось той единственной, кого это покорило. Это в очередной раз подтверждало, что с ним что-то не так. Даже со своей магией, Каэтан не мог залезть жене в голову, чтобы узнать причину, по которой она так к нему привязалась. Это угнетало его, вынуждало нести бремя необъяснимой ответственности. Неужели он все-таки настолько ядовит, что чтобы он ни творил, его чары все равно сделают свое дело? Как подобная Эсте, могла в свое время столь сильное влюбиться в разбитого, больного душой и отчасти разумом, юношу, если он даже толком не мог этого скрыть? Каким бы экспериментом он это не называл, правда была такова, что сам Каэтан никогда это не контролировал. Их тридцатилетняя история была тернистой, словно лесная ночная чаща. Они то падали, то взлетали, и непонятно по чей вине. Его жена далеко не сразу стала терять рассудок от неопределенности, какую Каэтан за собой нес, куда бы не направился. Однако и ее муж до последнего старался вытянуть ее из омута безумия, куда ее затягивала болезненная любовь к нему. Когда все методы были исчерпаны, он стал чаще пропадать в поездках, дабы Эста переключилась на нечто иное, возможно, встретила кого-то другого, завела себе любовника в конце концов. Но этого не произошло, все надежды потонули в новых истериках, были заглушены ее криками и протестами против новых долгосрочных отъездов. Это истощало, настолько, что Каэтан боялся обнаружить в себе ненависть по отношению к супруге, но находил лишь усталость, отвращение и бесконечную жалость. Наконец, обнаружив в себе силы нацепить на лицо маску, притвориться будто всего вышеперечисленного в их жизнях не было, Гадо отворил дверь. Порой ему казалось, что это уже не маска, которую он может легко снять, а истина, намертво приклеевшаяся к нему. Однако прилагаемые усилия опровергали это предположение. Бывали дни, когда даже самоубеждение в высоком качестве своей жизни по сравнению с тем, что было раньше, не срабатывало. Специально явившись всего на пятнадцать минут позже того, как окончилась главная встреча. Сегодня был один из немногих дней, когда ее вообще удалось провести, учитывая, что у всех Советников был достаточно плотный график и Каэтан не сомневался, что им и при отсутствии утренней занятости, не шибко хочется присутствовать на переговорах. Он представлял какие спектакли приходится терпеть Ринде, хотя бы благодаря его дражайшей женушке. Конечно же, Гадо явился повидаться с главами клана не от скуки. Дело не терпело отлагательств, к тому же ему было полезно послушать слухи об успехах посланницы, которыми Эста из ревностной вредности в последние дни категорически не желала делиться и о ситуации в Санвилье. Последние новости были раздражающе секретны и посылать Дарио только, чтобы разузнать то, что ему и так должны были сообщить, было слишком уж унизительно. Советники же, касательно таких вещей, не сдерживали себя в перемывании косточек, даже если друг другу. Эста, завидев его, тут же просияла и приблизившись, Каэтан притянул ее к себе за талию, коротко поцеловав в губы. Холодные как и всегда, они податливо разомкнулись и он удовлетворил ее желание глубины. Не вымолвив ни слова, чтобы было супруге не свойственно, она тут же расслабилась — ее плечи опустились, а руки мягко сцепилисьу него на плечах. Эста буквально повисла на нем, млея от публичного проявления несуществующих чувств. — Ух, какие люди нас посетили. — Советница Дридстан криво улыбнулась его появлению, складывая руки на груди. Она сидела на краю стола, закинув ногу на ногу и наблюдала за ними, пока остальные вели оживленную беседу. Файза Каэтану никогда не нравилась, ведь была такой же скользкой, как и он сам. Только было между ними различие — Гадо, хоть и был, по правде говоря, одиночкой, все же окружал себя верными людьми, и сам, в свою очередь, пообещал себе быть верным тем, кто ему когда-либо услужил. Советница же была беспринципной, коварной и чужими руками разрывала глотки тем, кто ей не угождал или не лебезил перед ней. На первый взгляд, разницы особо нет, ведь Каэтан сам не брезговал избавиться от врагов с помощью кого-то другого, но существовала тонкая грань между целью, что оправдывала средства и между той, что нет. Безусловно, он не мог сам утверждать, что его мотивы ее оправдывают, но на то, чтобы судить и ненавидеть Файзу у него были полное право — их мечты издавна были ровно противоположны. И на это была еще одна простая причина, помимо озвученной. Стоило ей, безызвестной и наглой, появиться на посту Советницы, как буквально на следующий же день она пыталась прогнуть его под себя. Достаточно мерзким способом, приглашая в постель. Несмотря на репутацию, умения и занятия, Каэтан, без пяти минут сам Советник, если пожелает, лишь рассмеялся ее щедрому предложению союзничества и этим до глубины души унизил Файзу, за что она ему по сей день рьяно пыталась отомстить. Не могла смириться с его отказом? Настолько оскорбилась? Чтобы то ни было, им было суждено стать друг другу недругами. А посему Каэтан, не скрывая сарказма с чистой совестью и лучезарной, обворожительной улыбкой, произнес: — Файза, дорогая, как я рад видеть тебя в добром здравии. — Мягкий баритон если не издевался, то насмехался в высшей степени. Гадо было известно как нестерпимо Советница относится к его пренебрежительному «дорогая». Именно так он обратился к ней в день их знакомства, с той же любезностью на устах отказал ей. Лицо Файзы едва не скривилось от тихого, но пылкого гнева, с которыми она на него воззрилась, тем временем как другие поочередно поприветствовали — кто кивком, кто добрым словом. Его шалость удалась на славу, потому что Каэтан знал, что ничего приличного она вымолвить ему в ответ не сможет, а потому, в лучшем случае, до конца небольшого собрания не будет пытаться привселюдно унизить его. Не сказать, что это сильно помешало бы, но было бы отвлекающим шумом уж точно. — Посланница наглеет. — вымолвила Эста, отлипнув от него и занимая свое место за круглым столом. Ее тон, в сравнении с тем, что был до того, как он присоединился к обсуждению, стал несравненно мягче и перестал походить на гром среди ясного неба, превратившись в глас серых, неприятно пàрящих облаков. — Под стать вам. Что это было такое за «что если мы не хотим перемирия», Эста? — Дридстана, не меняя своего положения, принялась за разбор полетов. На кого-то ей все же требовалось сорваться, хотя Каэтану даже интересно было послушать что же такого сказала Ринда, чтобы взбесить Эсту. Он не сомневался, что это было сделать до смешного легко, однако все же не настолько, чтобы его супруга озвучивала это вслух и доказывала словесно. — Если мы его не заключим, у нас нет шансов вернуть под контроль Санвилью. Каждый день я слышу все более жуткие вещи о том, что происходит там с нашими людьми. Они не только перестают быть верными клану, но и самим себе. — Хочешь сказать, контроль над территорией нам уже самостоятельно не вернуть? — озвучил Гельмут ровно тот вопрос, ради которого Каэтан сюда и пришел. Его информатор был лицом не надежным, а пошли он Дарио, санвилийцы могли счеть его угрозой и нарушением договоренностей, поэтому Гадо не видел иного выбора, кроме как удостоверится в исправности цепочки тех событий, что должны были привести к тому что именовалось его целью, таким образом. Его союзники не внушали ему особого доверия, но в одиночку Каэтану вряд-ли бы удалось изменить положение вещей, как ему того отчаянно желалось. — Вряд-ли. В этом Файза права. Мы не в той ситуации, чтобы качать права. — слегка удрученно произнес Искар, обводя всех присутствующих мрачным взглядом. Сложив руки перед собой в замок, он вдруг усмехнулся и обернулся к Каэтану. — Кстати, как дела с посланницей? — Он едва сдержался, чтобы не закатить глаза. Ольва всегда интересовало лишь одно, когда это не касалось важных дел клана и его целостности. — Ее бы и правда требуется слегка приструнить. Я могу помочь, если сам не справляешься. Если бы у Каэтана был слабый желудок, Искар бы оказался с ног до головы в его блевотине. И какое бы мерзкое сравнение это ни было, прозвучало предложение для него самого в десятки раз хуже. Все же каким бы злом он не казался, какую бы угрозу не нес женщинам своей манипулятивной натурой, Гадо бы никогда в жизни не пожелал бы той же Файзе, его заклятой врагине и просто неприятной ему особе, столкнуться с тем, что означало в понимании Искара, приструнить. Уж тем более Ринде Каэтан бы не позволил угодить в его руки, не столько из искренней симпатии, сколько из человечности и, все же, не отствующего сострадания. — Прекрасно, мой друг. Я позабочусь, чтобы она не досаждала. — Вслед за его словами послышались мужские смешки, а Эста ревностно сжала его руку. Каэтана же ощутил привкус привычной желчи во рту, которую захотелось сплюнуть — желательно, кому-нибудь из присутствующих в лицо. Однако он приподнял подбородок и сглотнул, отчего горло неприятно обожгло. Судя по всему с самого утра Советники были и так вымотанные, потому что беседа хоть и велась, но вялая. Некоторые откланявшись удалились, одна лишь Файзы сидела стойко и выжидательно. Она то знала, что Каэтан не является тем, кем хочет всем казаться. Он не просто муж Советницы, пользующийся ее ресурсами для безмятежного разгульного образа жизни и ведающий лишь развлечения и женщин — одним словом ловелас. Дридстан не имела доказательств, но догадывалась, что Гадо ведет свою игру. Потому то не спешила уходить, надеясь, что он неосторожно обронит какую-то фразу. Не будь ему ее неосмотрительность на руку, Каэтан бы оскорбился. Однако все шло точно по плану, и пока события в Санвилье принимали лишь более скверный поворот, его все устраивало. Марбэлия, по его расчетом, вскоре должна была утратить эту территорию окончательно, и ожидаемо ослабеть. Подтверждение этого из уст Искара даже придало ему радости. Сдерживая любые ее проявления на лице, он почувствовал, как на телефон в кармане брюк пришло новое сообщение и отвернувшись, потянулся осведомиться о нем. На экране высветилось: — Ужин сегодня в шесть? — Смею предположить, не занят для дамы, которую ты обрек на жалкое времяпровождение с костылями. Читая череду строгих, но не лишенных некой толики кокетства и не серьезного обвинения, строк от неизвестного номера, Каэтан не долго гадал кто ему написал. Немногих женщин в последнии дни он вынудил использовать костыли. Не его стиль заигрываний уж точно. — На тебе выбор места и не маленькая честь познакомить меня с кухней Марбэлии. Вопрос доверия на время снят, но учти, не закрыт. Каэтан проти воли улыбнулся шутливому настроению тайной собеседницы. В хорошем расположении духа Ринда могла быть очень забавной, хотя и старалась казаться грозной. Он не ожидал, что она сама его пригласит, да еще и в такой манере, будто снизошла до этого. Точно злиться. — И без вычурности. Мы оба знаем, на меня это не произведет впечатления. — До вечера. — Ринда. — P.S. С надеждой, что не спутаешь с другой. Имя все же довольно редкое. Пытаясь побороть поступающий к горлу смех, Каэтан сжал губы, хотя ее сообщения не должны были так уж его рассмешить. Ринда не переставала его поражать. В отсутствии возможности с глазу на глаз намекать, и поддевать его, она выбрала путь откровенной прямолинейности и искрометно ему следовала.

— Мне становится страшно при мысли какого ты обо мне мнения с недавних пор. Все еще злишься?

— Вернее, конечно же, первым должен был быть вопрос, о самочувствии, но судя по твоему настроению смею предположить, что все хорошо.

Поддевать он ее вовсе не собирался, но пальцы позаботились об ответе сами. Слова ей в тон отправились сиюминутно, а потому жалеть было поздно и уже через минуту пометка «прочитано» сообщила ему о том, что Ринда в сети.

— И да, для тебя этим вечером я вовсе не занят.

— Лестно, что мне поручено такое ответственное задание, как выбор ресторана. Постараюсь не разочаровать вас, госпожа.

— Мое воображение от этого обращения рисует своеобразные картины. Даже не буду озвучивать какие. — Уж лучше то твое прозвище.

— Спросил бы какие картины, но обсудим это позже. Прозвище же… так быстро его позабыла?

— Не держу издержки твоей излишне красноречивой натуры в памяти, какой бы прекрасной она у меня не была.

— Не пригласи ты меня сама лично, мое хрупкое мужское эго было бы задето, сердцецвет.

— Как было бы прискорбно… Почти как наяву он увидел с какой нарочитостью Ринда закатывает глаза и его губы растянула усмешка.

— Что наденешь?

— Не рушь мой образ интриганки. Если отвечу, потеряю преимущество.

— Это поможет мне с выбором места).

— Хитрец. — Для особенного случая приберегла любимый брючный костюм с корсетом.

— Уже предвкушаю.

— Что именно?

— Сама ведь знаешь. Тебя.

Несмотря на то, что Ринда явно прочла сообщение, ответа от нее так и не последовало. Каэтан мог еще долго рассматривать экран, гипнотизируя его, но его отлучка не осталась незамеченной и он поспешил вернуться к разговору, хотя все это время следил за его развитием краем уха. Прислушиваясь к ощущениям, он отметил, что вновь не соврал, даже если вел переписку на автомате, не поддаваясь тревожным мыслям, следуя порыву. Ринда, не смотря на всю свою внешнюю сложность, запутанную историю жизненного пути, ему действительно нравилась. С ней было и просто, и трудно. Просто, потому что было в посланнице нечто такое, что откликалось ему самому, оттого им было легко найти общий язык. Трудно же, потому что Ринда не была глупой, а совсем наоборот, и не спешила подпускать кого бы то ни было близко к себе. Однако ему лишь предстояло убедиться в том, сколь Хансон избирательна.