This Thing of Ours | Наше дело

      Она должна была противостоять ему. Должна была сказать хоть что-нибудь.       Он едва касается ее спины, когда они прощаются, хотя на самом деле это даже не прощание, не так ли? Драко смотрит на нее сверху вниз, прищурившись, словно ему нужно, чтобы она знала что-то, чего он не скажет вслух. На мгновение они замирают, уединяясь в этом пристальном взгляде. Ее губы шевелятся, но она не произносит ни звука; она даже не уверена, что у нее на кончике языка. Его взгляд опускается туда, прежде чем он моргает. Затем его губы слегка дергаются, и Гермиона замечает это. Она ненавидит эту часть себя, которая настроена на него, но ее разум активно перерабатывает огромное количество информации, которое она получила за то короткое время, проведенное в их поместье.       Это прикосновение что-то зажигает в ней, несмотря на отрицание, крутившееся в ее голове.       Похоже, это неосознанный инстинкт. Как будто Драко Малфой просто привык получать то, чего хотел. Он был высокомерным и самоуверенным, до боли самоуверенным. Вероятно, в детстве он был ужасно избалован тем, что любая его прихоть исполнялась. Вероятно, женщины сами просили его об этом, умоляли его об этом, она могла сказать, что он был именно таким. Дразнил, даже когда сам стоял на краю пропасти со своей партнершей.       Он заставит тебя тоже захотеть этого.       Она трясет головой, пытаясь прийти в себя. В тот вечер он к ней не прикасался — по крайней мере, не по-настоящему. Его пальцы задели ее, когда он протягивал ей бокал с вином, но в остальном он сохранял дистанцию, словно подражая ей. Его рука едва дотронулась до ее поясницы, когда он выводил ее за дверь. Это было совсем не похоже на то, как он схватил ее за запястье в темноте у выхода из школы.       Не то чтобы она испытывала к этому отвращение, это было просто… уф.       Это было дело принципа.       Он не должен был прикасаться к ней. Она не должна была хотеть, чтобы он прикасался к ней. Она определенно не должна была замечать, как задралась его футболка, обнажая кожу на животе, туго натянутую на бедрах, букву V, спускающуюся вниз, и… о, да какого хера.       Принцип.       Когда дверь за ней тихо закрывается, Гермиона задается вопросом, прикоснулся бы он к ней вообще, если бы не появились другие мужчины. Такое чувство, что он был вынужден пересмотреть свое отношение; то, как понизился его голос, когда он ответил кислолицему Яксли, та властность, которая сквозила в каждом отрывистом слоге.       С ней он так себя не вел. Раздражал, конечно. Но, казалось, его это почти… забавляло. Хотя он и оспаривал ее взгляды на этику труда домашних эльфов, в остальном он был безупречно вежлив.       Она думает о том, как он откинул голову назад, когда узнал, что они оба учились в Хогвартсе. Ей пришлось прикусить язык, чтобы не сказать больше, когда он продолжал улыбаться ей — по-мальчишески и счастливо. А когда, спаси ее Цирцея, он заговорил на итальянском? Фейерверк. Все тело Гермионы словно загудело на клеточном уровне, нервы зажглись и переливались тысячью ярких цветов.       Гермиона выбрала идеальный момент, чтобы сесть в лужу, когда намекнула, что он делал что-то неподобающее, упомянув его жену. А потом, конечно, она узнала о смерти этой женщины.       Гермиона засовывает в рот костяшки сжатого кулака и, издав приглушенный крик, аппарирует за пределы поместья.       Она оказывается в своей квартире, но это чувство неловкости, давление неразрешенного напряжения, сковывающего ее суставы, не проходит, даже когда она отдаляется от него на большее расстояние. Если уж на то пошло, это заставляет ее взглянуть на каждый отдельный аспект этого вечера. Еще несколько приглушенных криков в кулак.       Она всегда была человеком действия.       Гермиона звонит Джинни по камину, и та быстро отвечает. Короткий разговор приводит в действие их новые планы на вечер.       После быстрого перемещения по камину и смены одежды она оказывается в каком-то клубе, держа Джинни за руку. Рыжая позволяет Гермионе тащить ее вперед, пронестись через охрану и направиться прямиком к манящему ее бару.       — Ого, — смеется Джинни, когда столешница соприкасается с ее животом. Она отстраняется от Гермионы и смотрит на нее, прищурившись. — Что происходит? Это был самый загадочный звонок по камину за всю мою жизнь.       — Мне просто… нужно было выбраться. Ты сказала, что всегда в деле, если я захочу…       — Повеселиться, да, да, я знаю, просто… — Джинни замолкает. Гермиона начинает сдуваться, и, заметив это, Джинни выпрямляется и машет рукой, подзывая бармена. — Два бренди сауэра. Можешь сделать их на основе той «Бочки дракона»? Спасибо.       — Я вообще люблю бренди?       — Тебе понравится, — говорит Джинни, снова взмахивая рукой, траектория проходит прямо перед лицом Гермионы. — Итак… что-то случилось на этой вечеринке в честь дня рождения с неким безымянным светловолосым задумчивым отцом?       Джинни приподнимает брови, а Гермиона зажмуривает глаза, удивляясь, почему несколько мгновений назад это казалось ей такой хорошей идеей. Более того, почему она вообще поделилась с Джинни этими скудными подробностями.       Если бы она не рассказала хоть кому-нибудь, то наверняка воспламенялась бы каждый раз, когда их взгляды встречались. Она стонет.       — Это был даже не ее день рождения.       — Подожди, что? — говорит Джинни, и лицо ее вытягивается. — Тебя надул семилетний ребенок?       — Ну, нет, — отвечает Гермиона, сводя брови вместе. — Ей шесть.       Джинни запрокидывает голову и смеется так громко, что ее почти слышно за грохотом музыки, которая их окружает. Бармен ставит перед ней два стакана, бросает на нее веселый взгляд, прежде чем она протягивает ему деньги, и он уходит.       — Не могу поверить!       — Это не совсем моя вина, — ворчит Гермиона, поднимая стакан.       — О, да иди ты, Гермиона, какая-то маленькая прилежная часть тебя знала, что это был не день рождения этой маленькой девочки, — говорит Джинни, подчеркивая каждое слово так, что Гермионе хочется свернуть ей шею.       — Я не думаю…       — Не-а. Ты слишком много думаешь, чтобы это могло быть простым совпадением. Ты хочешь сказать, что вообще не перепроверила эту информацию?       — Ну, нет, я…       — А-ха! Ты не хотела быть уверенной. Я так и знала. Я знаю все. Я такая умная. Ты, маленькая дерзкая шалунья, просто хотела найти повод, чтобы увидеться с мистером Блондином и… уф, ты не могла бы просто сказать мне, как его зовут?       Гермиона прикусывает губу, отводит взгляд и снова смотрит на бар. Она знает, что не должна рассказывать Джинни, знает, что не должна рассказывать никому, но, боги, может быть, было бы легче справиться со всем этим фиаско, если бы у нее был кто-то.       Она смотрит на Джинни, которая в ответ моргает широко раскрытыми карими глазами.       — Ладно, — уступает Гермиона. — Но я должна быть уверена, что ты сохранишь это между нами. Никто не должен знать. Я серьезно, Джинни.       — Конечно, — напевает она. Джинни ухмыляется, маленькая засранка. — Итак… кто он?       — Его зовут Драко Малфой.       — Как… те самые Малфои?       — Наверное? — Гермиона возится с соломинкой от своего напитка, уже не желая признавать, что ей действительно понравился бренди сауэр.       Волосы Джинни ловят свет, загораясь как пламя в темном клубе. Она порочно улыбается, обнажая все свои зубы.       — Ах ты сучка. Это восхитительно.       — Восхитительно?       — В смысле, это же Малфои. Они как бы… важные шишки в волшебном мире.       — Наверное, — с горечью шепчет Гермиона.       — Ты намеренно тупишь? Я даже не училась с ним в Хогвартсе в одно время, и то знаю, кто он такой…       — Поздравляю.       — Какой он?       — Раздражающий, — огрызается Гермиона.       — Ну же, расскажи мне еще.       — Он просто… слишком подавляющий. Каждый раз, когда мы общаемся, это как… я не знаю. Как будто он видит меня насквозь. Это очень ошеломляет.       — Звучит сексуально заряжено.       — Что-то в этом роде.       — Нам нужен еще один раунд. Подожди, нет… шоты!       Джинни исчезает прежде, чем Гермиона успевает возразить. К тому времени, как она возвращается, с добытыми шотами и дьявольским блеском в глазах, Гермиона сдается, слова уже льются сами собой, и осознает, что теперь уже не выиграть, раз уступила Джинни хоть немного.       И именно в этом углу, спустя еще один коктейль и два с половиной шота, Пэнси находит двух своих подруг. Джинни поднимает голову при ее приближении, расплывается в улыбке и вскидывает руки вверх.       — Пэнс! — кричит она, бросаясь к старшей ведьме. Пэнси ухмыляется, берет ее за плечи, а затем отодвигает назад, чтобы осмотреть с расстояния вытянутой руки.       — Вы, непослушные девчонки, уже по меньшей мере трижды меня облапошили.       — Ты сама виновата, что опоздала, любимая, — воркует Джинни, поглаживая щеки Пэнси. Пэнси отталкивает ее, но Джинни прижимается ближе. — Эх, сейчас ты скажешь, что была со своим парнем, и я расплачусь.       — Да, Джиневра, я была со своим женихом.       — Ты слишком хороша для него.       — Я передам Гарри, что ты так думаешь. Пусть знает, что у него серьезная конкуренция за мое расположение.       — Пожалуйста, передай, — надувается Джинни, опуская руки. Она отворачивается. — Это мучительно — любить женщину, которая уже занята.       — Я слишком стара для тебя.       — Вряд ли, — ворчит она, допивая остатки из своего стакана. — Кроме того, Драко лет на шесть старше Гермионы, а ты…       — Прости. Драко Малфой? — Пэнси переводит взгляд на Гермиону и поджимает губы.       — Джинни, — закипает Гермиона.       — О… нет. Это должно было остаться в тайне, да? — говорит Джинни с пылающими щеками.       Гермиона откидывается на спинку. Пристальный взгляд Пэнси не ослабевает, поэтому она встречается с ней глазами.       — Это ничего не значит.       Пэнси закатывает глаза.       — Очевидно, это что-то значит. — Она садится рядом с Гермионой, игнорируя Джинни, которая поворачивается, чтобы заказать еще один напиток. Она настойчиво повторяет: — Драко Малфой?       — Это долгая история.       — Тогда лучше начать прямо сейчас.       Гермиона прикусывает губу.       Она любит Пэнси. В Хогвартсе они мало общались, поскольку Пэнси была на год старше ее друзей и слизеринкой, но после окончания школы у них с Гарри завязались отношения. Пэнси быстро вошла в жизнь Гермионы, став одной из ее самых близких подруг. Но Пэнси оставалась… Пэнси.       Когда у нее был такой взгляд, ее уже было не остановить.       — Ну, — начинает Гермиона, все еще покусывая губу, прежде чем перейти к делу.       После описания их почти состоявшегося ужина в болезненных подробностях, она замолкает, отводя взгляд от точки, на которую смотрела перед собой.       — Грейнджер, — в голосе Пэнси слышится нотка разочарования.       — Пожалуйста, не надо. Я знаю, что с моральной точки зрения неправильно… заводить какие-либо отношения с родителями учеников.       — Нет, это не… кого это вообще волнует?       — Уверена, никого, — говорит Джинни, осушая свой стакан.       — Проблема в том, кто он такой. Я когда-нибудь рассказывала тебе, почему меня лишили наследства?       — Из-за твоей расторгнутой помолвки? — предполагает Гермиона. Она поворачивается лицом к стойке, покручивая соломинку в стакане. Пэнси улыбается.       — Ну. Да, из-за нее. Но более конкретно.       Гермиона качает головой.       — Проблема моей семьи заключается не в том, что я расторгла помолвку, а скорее в том… из-за кого я ее расторгла.       Она поворачивается, глядя на ведьму справа от себя.       — Гарри?       — Да. Поттеры не водятся с… такими, как я.       — На самом деле мы не так уж сильно отличаемся…       — Имя моей семьи имеет определенные ассоциации в волшебном мире, — начинает Пэнси. — Мой отец… он человек, который стремится к власти любыми способами.       — Я не понимаю, Пэнс, — шепчет Гермиона, все еще глядя ей в глаза.       — Я выросла в этом мире. Роккафорте. Моя помолвка с Флинтом была для моего отца способом сблизиться с Томом Риддлом.       Гермиона вспоминает старшего джентльмена, улыбающегося ей в холле поместья Малфоев. Поцелуй, который он запечатлел на ее руке, глаза, сверкавшие в бледном свете всего несколько часов назад.       — Неужели он… важная шишка?       — Так и есть. Он — босс.       — Том был… он был там сегодня. Он казался таким нормальным.       — Ну, он же не станет представляться каким-нибудь безумным криминальным авторитетом. Они очень осторожны. Играют по правилам.       — И им не нравится Гарри потому, что…?       — Дело не столько в Гарри, сколько в его отце. Джеймс был аврором.       — Он ловил их, когда работал в министерстве?       — Я не уверена на сто процентов. Отец Гарри мало говорил со мной об этом; в смысле, это не совсем то, что я сама хотела бы обсуждать. Но я знаю, что он действительно вкладывался в это до того, как министерство начало сокращать финансирование.       — Зачем им сокращать…       — Том — очень влиятельный человек, — говорит Пэнси, серьезно глядя на нее. — У него повсюду глаза. Руки во всем. Даже Пророк перестал освещать все, что слишком тесно связано с ним.       — Получается, министерство коррумпировано?       — Вряд ли это может тебя удивить, Грейнджер.       — Думаю, не может. Просто… он, ну… Драко действительно властный. Но криминальный авторитет?       — Они умеют сливаться с толпой, — говорит Пэнси, качая головой. — Просто… будь осторожна. Я беспокоюсь о тебе. Я знаю, ты можешь постоять за себя, но с этим не стоит играть.       Гермиона качает головой и, поджав губы, отодвигает свой пустой стакан. На темной поверхности столешницы остается полоска конденсата.       Не поднимая глаз, она говорит:       — Я не играю.       — Ты можешь так думать. Но я не знаю, Грейнджер… — Пэнси замолкает, и Гермиона бросает на нее взгляд. Она тяжело вздыхает, слегка покачивая головой, и ее черный боб движется вдоль затылка. — Судя по тому, что ты мне рассказала… кажется, что ты уже играешь.

***

      После смерти отца Гермиона проводила лето у Поттеров. Если не считать редких визитов к своей бабушке по материнской линии, которая была маглом, большую часть календарного года она проводила в волшебном мире. Ее общественная жизнь продолжала развиваться (все вокруг хотели, чтобы этот драгоценный, распускающийся бутон был взращен), но не было спасения от постоянного чувства горя, которое терзало ее изнутри.       Джеймс и Лили встретили ее с распростертыми объятиями. Родители никогда не позволяли стрессу, связанному с их работой и обществом, проникать в дом, который они создали для Гарри и Гермионы. Они предпочитали проводить время в своем коттедже в Уэст-Кантри, просторном, но уютном двухэтажном доме в Годриковой впадине, который быстро стал фоном для всех ее воспоминаний о годах становления.       Гарри стал ей как брат, их дружба крепла с головокружительной скоростью, порожденная горем Гермионы и чувством ответственности Гарри перед теми, кто ему дорог. Они делились секретами поздними вечерами, глядя друг на друга с разных сторон кухонного островка, набивая рты сладостями еще долго после того, как ужин закончился. Гарри учил ее летать на метле, не обращая внимания на то, что при каждом рывке ее желудок подпрыгивал и грозился вывернуться наизнанку. В покрытые росой часы летнего утра, под радостное жужжание пчел, они гуляли по тропинкам маленькой деревушки, и Гарри рассказывал ей о своих самых ранних воспоминаниях в Уэст-Кантри, делился своими любимыми местами, где можно купить сладости или окунуть ноги в мелкий ручей.       Это было уютно, все время, проведенное вместе, было сладким и бескрайним, юность казалась вечной, и к этому Гермиона не привыкла.       Время, проведенное с отцом, всегда казалось ей вечным движением. Те ранние воспоминания были связаны с Кавалером, с бесконечными переездами с места на место, с отсутствием постоянного дома.       С его смертью все остановилось. Не было никакого движения. Она перестала двигаться.       Но Поттеры заставили ее улыбнуться. Напомнили ей, что значит жить, что жизнь может быть мягкой, приятной и неторопливой. Что иметь дом, единственное место, куда всегда хочется вернуться, — это нормально, это может быть даже чем-то, что ей понравится.       Она стучит в дверь, несмотря на настойчивые просьбы Лили просто заходить. Мгновение спустя появляется мама Гарри, рыжие с проседью волосы собраны в беспорядочный пучок на макушке, в уголках глаз морщинки, она вытирает руки о штаны, к пальцам прилипла глина.       — О господи, Гермиона. Сколько раз тебе нужно повторить, чтобы ты просто заходила?       Гермиона улыбается, переступая порог.       — Прости, прости. Теперь, когда у меня есть собственное жилье, мне кажется невежливым просто так врываться.       — Цирцея, спаси меня. Ты же знаешь, что это всегда твой дом, верно? Мы рады тебе в любое время.       — В таком случае я просто перееду обратно.       — О, пожалуйста, сделай это. Я буду рада компании. Джеймс в последнее время одержим идеей модифицировать эти мотоциклы вместе с Сириусом. Если я обнаружу еще больше смазки на обивке мебели, я, пожалуй, убью его.       Гермиона смеется.       — Это лучше, чем оставлять повсюду следы глины?       Щеки Лили краснеют, даже когда она пренебрежительно машет рукой.       — Ай, блин. По крайней мере, я помню, что я ведьма и могу убрать беспорядок. Они тупеют, когда им напоминают о простом очищающем заклинании              Гермиона идет за старшей ведьмой на кухню и обнаруживает, что кастрюли двигаются, пока их домашний эльф Кепсмит нарезает морковь за столом.       — Госпожа Грейнджер! — сияет он. Она приветствует его, расспрашивая о том, как прошел день, и он начинает рассказывать, как ухаживал за садами, которые, по-видимому, заросли с приходом поздней весны. Через несколько минут он отмахивается от нее и возвращается к своему занятию.       Гермионе всегда нравился Кепсмит, несмотря на его настойчивые просьбы не освобождать его. Она пыталась несколько раз, протягивая ему носок, которому он позволял выскользнуть из своих пальцев. В конце концов Джеймсу пришлось усадить ее и сказать, что эльфу нравится здесь находиться, и ему кажется, что Гермиона хочет от него избавиться.       Она вспоминает свой разговор с ним.       Что бы ты сделала, Гермиона?       Что бы она хотела, чтобы он сделал?       — Надеюсь, ты не против рагу, — говорит Лили, заставляя Гермиону переступить с ноги на ногу, и его взгляд ускользает из ее памяти.       — О, конечно, — говорит Гермиона, несколько раз моргая. Она подходит к островку и садится рядом с… творческим уголком Лили. На ее табурете был установлен волшебный гончарный круг.       Чаша-творение заваливается в сторону. Лили смотрит на нее, размышляя.       Выпятив подбородок, она спрашивает:       — Хочешь ударить по ней?       — Оставлю это тебе.       Лили бьет по чаше и начинает сначала. Гермиона подпирает голову кулаком, наблюдая за ее действиями.       — Как дела на работе? — спрашивает Лили, не отрывая взгляда от круга.       Каждое воскресенье Гермиона приходит и предается этой уютной рутине. Последнее увлечение Лили — гончарное дело; она утверждает, что в детстве ей это нравилось, но со временем она утратила этот навык.       — О, хорошо. Шоу талантов прошло успешно.       — Я рада это слышать, — шепчет Лили, и на ее лице появляется слабая улыбка, когда ее чаша снова приобретает форму. Она опускает в нее пальцы, формируя стенки.       Воцаряется тишина, пока они наблюдают, как идея обретает форму. Проходит немного времени, прежде чем открывается входная дверь, и уверенные и тяжелые шаги Джеймса Поттера возвещают о его появлении.       — Гермиона, милая, привет, — говорит он, сбрасывая куртку. Он подходит и целует сначала Лили, а затем Гермиону в макушку. — Как дела?       Гермиона кивает, повторяя все эти любезности по мере того, как дом наполняется все большим количеством людей. Гарри и Пэнси прибывают, держась за руки, и говорят о своей быстро приближающейся свадьбе. Пэнси шьет свое платье вручную, это длительный процесс, который заставляет ее использовать руки, а не волшебную палочку. Гарри наконец-то одобрили отпуск, Отдел магических игр и спорта тянул время, не желая отпускать своего любимого консультанта в медовый месяц на Балканах на целый месяц. Лили шутит с Гермионой по поводу выбора платья подружки невесты, что приводит Гарри и Пэнси в ярость: Гарри требует, чтобы она стояла на его стороне во время церемонии, а Пэнси настаивает, чтобы она стояла на ее стороне. К тому времени, как ужин закончился и тарелки были убраны, маленькая часть Гермионы, которая до этого чувствовала себя опустошенной, возвращается к жизни.       Она задерживается в дверном проеме, слыша за спиной звуки смеха и жизни, когда заглядывает в гостиную и находит Джеймса, сидящего в одиночестве в большом красном кресле, в котором он всегда сидел, неотъемлемая часть ее воспоминаний о нем.       Он поднимает голову, чувствуя ее присутствие. Джеймс смотрит на нее поверх очков.       — Все в порядке? — спрашивает он.       Гермиона сглатывает, затем кивает, делая шаг в комнату.       — Да, просто… — начинает Гермиона, затем качает головой.       На его губах появляется легкая улыбка.       — Что случилось, малыш?       Гермиона подходит и садится на диван напротив большого кресла Джеймса. Он закрывает книгу, которую держит в руках, и поворачивается, чтобы наблюдать за ней.       — Я… я хотела спросить, не могли бы мы… не могли бы мы поговорить о моем отце?       — О твоем отце?       — Ага, я… я много думала о нем в последнее время.       — Что навело тебя на эти мысли?       — Ничего особенного. Думаю, теперь, когда я стала старше, мне стало еще… любопытнее, понимаешь?       — Да, конечно.       — Ты хорошо его помнишь?       Джеймс замолкает, отводя глаза. Гермиону всегда поражало, насколько Гарри похож на своего отца — тот же испуганный взгляд, нахмуренные брови, отражающие его мысли.       — Кое-что помню, да.       — Был ли он… я имею в виду, был ли он замешан… в чем-нибудь?       — Что навело тебя на эти мысли?       Она вздыхает.       — Не знаю. Некоторые из моих самых ранних воспоминаний о нем пронизаны ощущением… надвигающейся беды. Я не уверена, было ли у меня еще тогда это предчувствие, или это мое собственное восприятие прошлого. Зная, что он… умрет.       — Думаю, скорее всего, это смесь того и другого, малыш.       — В этом есть смысл.       — Твой отец… — выдыхает Джеймс, — твой отец был интересным человеком.       — О? — Пальцы Гермионы нащупывают нитку, торчащую из сиденья. Она хватается за нее, впиваясь ногтем большого пальца в указательный в попытке удержаться, привязать себя к реальности.       — Ага. У него была своя история.       — Вы ведь не так уж часто встречались, верно? В смысле, мы с Гарри не были настоящими друзьями до конца первого курса, а потом… — она замолкает.       А потом он умер перед вторым курсом.       — Я... ну, я знал твоего отца еще до того, как мы имели удовольствие познакомиться с тобой.       — Правда? Откуда?       — Ну, он… вращался в определенных кругах.       «Я вернусь, не успеешь оглянуть, Ми.»       Входная дверь со щелчком закрывается.       Гул потолочного вентилятора, ровный-ровный-ровный.       Шины, буксующие на асфальте.       Чернота ночи простирается, бесконечная, поглощающая тебя целиком.       — Твой отец не был плохим человеком, — говорит Джеймс в ответ на молчание Гермионы.       Гермиона кивает, опустив глаза.       — Это была моя работа — знать такие вещи. Плохих парней. Хороших парней. Ты ведь понимаешь, да?       — В качестве аврора?       — Ага. Я был… я любил свою работу. Но я встречал неприятных людей. Видел неприятные вещи.       — Как Роккафорте? — спрашивает Гермиона, прежде чем успевает остановиться.       Джеймс приподнимает бровь.       — Что-то случилось, малыш?       — Нет, просто… я тогда ничего не знала о таких вещах. И, наверное, в свете новой информации я все больше задумываюсь об этом.       — Что это за новая информация? — спрашивает Джеймс.       Гермиона думает о голубовато-серых глазах и, затаив дыхание, съеживается под пристальным взглядом Джеймса.       — Я никак не могу разобраться в этом, — шепчет она.       Он цокает, просто короткий звук, но затем его лицо меняется — и он смотрит так… по-отцовски, что у нее перехватывает дыхание. Он заикается, когда говорит, слова цепляются друг за друга, и в каждом звуке сквозит беспокойство.       — Ты… ты в безопасности?       — Да, я в порядке, — быстро говорит Гермиона, пытаясь успокоить его тревогу и подавить свою собственную. — Это напомнило мне об отце.       — Он не был плохим парнем.       Она обрывает нитку.       — Но он также не был… хорошим?       — Думаю, ты была лучшим, что он сделал в этом мире, и он это знал. Он всегда, казалось, был полон решимости сделать для тебя все, что в его силах.       Одна из его дерзких ухмылок, и золотая коронка, прикрывающая его левый клык, сверкает в ярком утреннем свете, когда он удерживает ее взгляд.       — Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спрашивает Джеймс, наклоняясь вперед.       — Я… ты же знаешь мистера Паркинсона?       — Отца Пэнси?       — Ага.       Джеймс откидывается назад, глядя в сторону.       — Да, конечно.       — Он… из Роккафорте?       — Гермиона, — внезапно строго произносит Джеймс. — Наверное, тебе лучше не обвинять людей в подобных вещах.       — Но ведь это правда, не так ли? Ты же знаешь, что это правда.       — Есть определенные вещи, которые уместны для обсуждения, — отвечает Джеймс, вставая. — Это не из их числа.       — Прости, если…       — Мы должны помочь прибраться. — И затем Джеймс быстро разворачивается и исчезает за дверью.       Гермиона сидит, уставившись ему вслед, с растущим количеством вопросов и полным отсутствием ответов.

***

      Гермиона держится поближе к Гарри, пока они входят в здание Министерства магии. Она много раз бывала здесь — заходила пообедать со своим другом или присутствовала на церемониях награждения. В пребывании здесь все еще есть что-то странное, чего она не может понять, но сейчас у нее нет времени думать об этом, особенно когда ее план начинает воплощаться в жизнь.       — Я просто оставлю тебя одну в Архиве, — говорит Гарри, быстро шагая и поправляя мантию, — потому что у меня назначена встреча на добрую половину сегодняшнего утра. Ты же справишься там одна?       — О, конечно, Гарри, спасибо.       — Ты уверена, что сможешь найти это здесь?       — Да, — говорит она, кивая головой. — В Спеттаколаре не оказалось хороших источников информации для изучения истории родовой магии и ее влияния на развитие плода. Уверена, что архивы Магических недугов и вопросов здравоохранения будут гораздо полезнее.       Гарри кивает, не вникая в ответ Гермионы после слова «да», но она чувствует явное желание приукрасить и закопать свою ложь как можно глубже. По правде говоря, ей нужны другие архивы, относящиеся к Аврорату, но она не может сказать об этом Гарри.       Ну, вообще-то может. Она знает, что он не предаст ее доверие, но она действительно не хочет ставить его в положение, когда ему придется лгать невесте и своей семье.       Лучше, если в этом будет участвовать только Гермиона.       Они спускаются на лифте в Архив, ведя светскую беседу, пока Гарри продолжает приводить в порядок свои волосы и мантию. Гермиона знает, что у него стресс — из-за свадьбы и работы, но сегодня он выглядит особенно взвинченным. Она кладет руку ему на лацкан, и он смотрит на нее, выпучив глаза.       — Успокойся, — говорит она.       Он заметно расслабляется, а затем фыркает.       — Боги, я выгляжу сумасшедшим, не так ли?       — Почти, — отвечает она, смеясь.       — Все это начинает казаться немного реальным, — шепчет он, втягивая воздух. Он смотрит на Гермиону, которая кивает ему в ответ.       — Все будет в порядке. Пэнси ни за что не допустит, чтобы ее… то есть ваша свадьба была не идеальной. И, честно говоря, я думаю, что все, что тебе нужно сделать, это прийти.       — Верно подмечено.       Лифт звякнул, золотые ворота открылись, и за ними оказался зал, погруженный в темноту. Гарри зажигает Люмос и движением головы приглашает следовать за ним.       Несмотря на многочисленные визиты в Министерство, она никогда не была в Архиве. Она всегда питала любовь к библиотекам, но по мере того, как они углублялись в похожие на лабиринты коридоры этого отдела, стеллажи, казалось, сближались, вызывая у нее легкую клаустрофобию.       — О, привет, Поттер, — раздается голос, когда свет начинает пробиваться сквозь полки. Гарри оборачивается, поворачивает налево, и они оказываются перед замысловатым и огромным письменным столом из красного дерева. За ним сидит волшебник — каштановые волосы зачесаны назад, рукава белого оксфорда закатаны, очки ненадежно висят на кончике носа, а глаза устремлены прямо на них двоих.       — Привет, Эйвери, как дела? — спрашивает Гарри, как всегда, приветливый.       — Хорошо, хорошо. Ты не пришел на последний межведомственный матч по квиддичу.       — Ага, моя девушка сказала, что убьет меня, если я что-нибудь сломаю перед нашим знаменательным днем.       Эйвери коротко, но весело смеется, прежде чем перевести взгляд на Гермиону. Уловив намек, Гарри продолжает:       — Это Гермиона, возможно, ты помнишь ее по Хогвартсу? — пытается Гарри, а Гермиона хочет поморщиться. Конечно, никто не помнит ее с тех давних пор. Когда Эйвери никак не реагирует на это, Гарри пожимает плечами. — В любом случае, она проводит небольшое исследование, и ей нужно воспользоваться Архивом. Надеюсь, это не проблема?       — Конечно, конечно, — соглашается Эйвери.       Они еще немного общаются, прежде чем Гарри, извинившись, уходит на свою встречу. На прощание Гарри машет рукой и снова исчезает в темноте — слабый свет его Люмоса исчезает через несколько секунд после его ухода.       — Значит, Магические недуги? — спрашивает Эйвери, и Гермиона поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. Здесь так тихо, что она слышит стук собственного сердца, отдающийся в ушах.       — Да, — выдыхает она. Он улыбается в ответ, а затем дает четкие указания, куда идти. Гермиона согласно кивает, а затем наклоняет голову. — Здесь есть какая-нибудь карта?       — Карта Архива?       — Да, просто… в ходе своих исследований я часто обнаруживала, что некоторые вещи тесно взаимосвязаны. Так что, возможно, мне придется покопаться в записях других отделов.       — Хм, — произносит Эйвери, приподнимая уголки губ. — Интересно. Если тебе понадобится найти другой отдел, просто возвращайся сюда, и я дам тебе знать, как туда добраться.       Гермиона чувствует, как на ее лице появляется натянутая улыбка. Конечно, это не может быть легко. Возможно, она просто сможет использовать заклинание поиска, когда будет подальше от его глаз.       Не то чтобы она имела хоть какое-то представление о том, с чего начать.       — Большое спасибо, — отвечает она, кивая ему еще раз, прежде чем развернуться на каблуках и направиться в указанном направлении. Вскоре свет над его столом исчезает, и Гермиона выуживает палочку, чтобы зажечь Люмос. Она не уверена, почему министерство настаивает на том, чтобы в этом месте было так холодно и темно, но, возможно, это способствует сохранению записей.       И чтобы в отделе был только один человек? Разве в Архиве не хранились записи и артефакты, собиравшиеся тысячелетиями? Они просто доверили Эйвери все это хранить и обрабатывать без какого-либо контроля?       Мысли Гермионы так же необъятны, как, кажется, и сам Архив. Время от времени она поднимает палочку и сверяется с надписями на стене. Через несколько минут ходьбы она наконец добирается до Магических недугов, но продолжает идти вперед, решив не отходить от плана. Лучше, если она просто получит информацию, которую ищет, и свалит отсюда.       Она продолжает свой путь, и эхо ее шагов остается единственным звуком, по мере того как она углубляется все дальше и дальше. Темнота Архива словно поглотила ее целиком, она почти лишилась чувств, сосредоточившись на ровном свете, исходящем от кончика ее палочки. Тишина такая громкая, что оглушает, пронизывая коридоры.       Через несколько минут она поворачивается и подносит палочку к другой секции, чтобы увидеть «Магический правопорядок». Ее сердце подпрыгивает, сильно ударяясь о грудную клетку. Она накладывает диагностическое заклинание и обнаруживает на двери мощную защиту.       Она бросает взгляд через плечо, обнаруживая темноту коридора, и задается вопросом, хватит ли у нее времени разобраться со сложными заклинаниями, чтобы попасть внутрь. Даже если хватит… знает ли она, что искать?       Гермиона прикусывает губу и продолжает идти вперед. Должно быть что-то еще, какая-то деталь, которую она еще не учла. Какое-нибудь упоминание о них…       Она останавливается, туман в ее голове рассеивается. Упоминания… не свежие, но Пэнси сказала, что раньше они были. Она немедленно разворачивается и направляется обратно к столу Эйвери.       — Эйвери, не мог бы ты направить меня к архивным выпускам Ежедневного пророка? — тяжело дышит она, когда подходит. Он отрывает взгляд от текста, который просматривал, и слегка приподнимает бровь, изучая ее.       — В Пророке есть информация о твоем исследовании?       — Не уверена, но может быть. Ну так что? — произносит Гермиона и тут же понимает, насколько резко это звучит. Она дарит ему свою самую жизнерадостную улыбку, надеясь, что со стороны это выглядит просто как жажда знаний.       Эйвери выжидает еще секунду, прежде чем взять лист пергамента и нацарапать для нее инструкции. Очевидно, эта секция Архива была более обширной и, следовательно, требовала больше усилий, чтобы добраться туда.       Это вселяет в ее сердце немного надежды.       — Когда окажешься там, просто имей в виду, что они используют микрофильмы, как маглы, для хранения информации. Что-то вроде журналистской этики, я не уверен. Ты умеешь пользоваться этими машинами? — спрашивает Эйвери, приподняв бровь.       Гермиона кивает, хотя прошли годы с тех пор, как она в последний раз крутила массивные ручки в библиотеках, но насколько это может быть сложно? Она тянется к самодельной карте, которую он нарисовал для нее, но, прежде чем ее пальцы успевают схватить ее, он отодвигает ее назад. Их взгляды встречаются.       — Дай мне знать, если тебе понадобится какая-нибудь помощь, Гермиона.       От этих слов у нее внутри что-то холодеет. Она кивает, и он улыбается, хотя улыбка не касается его глаз.       — Ладно, спасибо, — говорит она, придавливая пальцами карту. Она отворачивается от него и устремляется обратно в чернильную бездну, остро ощущая на себе его взгляд, прежде чем раствориться в темноте.

***

      Гермиона сидит, вращая ручку на огромной машине, установленной на маленьком столе в передней части комнаты. Последние несколько минут она потратила на то, чтобы по нужным ключевым словам найти статьи, и получила внушительную стопку пленочных дисков, которые лежат в заколдованной коробке справа от нее. Она тянет ее влево, пробегая глазами по названиям и ища то, что ей нужно.       Она начала с запроса «Грейнджер», и сначала ей было выдано столько результатов, что она чуть не упала под их тяжестью. Посчитав это странным, Гермиона взяла один из них и подошла к машине.       Так она узнала о Гекторе Дагворт-Грейнджере, чистокровном зельеваре, который был довольно известен в волшебном мире. Интересно, да, но не то, что ей было нужно. Она отправила эти пленки обратно на их места и попробовала еще раз. Она сузила круг поиска и попыталась найти информацию по запросу «Том Риддл».       Ничего.       Это заставило сузить глаза уже ее. Пэнси сказала, что Пророк часто писал о Риддле, что он был важной шишкой, так что отсутствие результатов было не просто совпадением.       Министерство, должно быть, действительно коррумпировано.       И вот она здесь. Рядом с ней коробка с пленками, полная одноразовых лент, которые могут оказаться более полезными. Она собирается начать их просматривать, когда ей в голову приходит одна мысль.       Наверняка там ничего не будет, думает она.       Она заправляет кудряшку за ухо и взмахивает палочкой, шепча запрос «Роккафорте».       Один диск подплывает к ней, приземляется на ее раскрытую ладонь и отражает ничтожный свет как крупицу золота. Она не кладет его в коробку с остальными пленками, а прижимает к груди, как будто он может улететь, если она отпустит его. Она быстро включает машину и просматривает содержимое.       ТРАГИЧЕСКИЙ ФИНАЛ ПОИСКОВ ПРОПАВШЕЙ СВЕТСКОЙ ЛЬВИЦЫ В УИЛТШИРЕ       Обнаружены останки пропавшей без вести молодой матери, Астории Малфой.       Шокирующее завершение дела, которое потрясло Священные двадцать восемь. Отдел магического правопорядка сообщает, что авроры обнаружили тело женщины, которую в последний раз видели 7 марта. 23-летняя Астория Ф. Малфой (урожденная Риддл) предположительно была в отпуске со своей старшей сестрой Дафной Нотт, когда бесследно исчезла.       Цепочка событий привела авроров в тупик, к тому же их версии постоянно оспаривались мужем миссис Малфой, Драко, с самого начала расследования. Верно, друзья! Это жена Драко Л. Малфоя, блудного сына известного по слухам преступного синдиката Роккафорте. Когда к мистеру Малфою обратились за комментариями, он отказался.       Их семье не привыкать к странным исчезновениям. Как вы, возможно, помните, Люциус А. Малфой, отец Драко, исчез в октябре 1991 года, оставив своего сына на попечение [ОТРЕДАКТИРОВАНО В ЦЕЛЯХ ОБЕСПЕЧЕНИЯ КОНФИДЕНЦИАЛЬНОСТИ ПОСЛЕ ВСТУПЛЕНИЯ В СИЛУ ЗАКОНОПРОЕКТА ВИЗЕНГАМОТА 2.398А]. Позже в том же году было подтверждено, что Люциус мертв, и этот факт потряс волшебный мир.       Так что же случилось с бедной Асторией? После нескольких месяцев отсутствия ответов анонимный источник привел авроров прямиком к останкам. Семья миссис Малфой была особенно возмущена, и [ОТРЕДАКТИРОВАНО В ЦЕЛЯХ ОБЕСПЕЧЕНИЯ КОНФИДЕНЦИАЛЬНОСТИ ПОСЛЕ ВСТУПЛЕНИЯ В СИЛУ ЗАКОНОПРОЕКТА ВИЗЕНГАМОТА 2.398А]. Это же самосуд!       Не сомневайтесь, если возникнут какие-либо слухи о том, насколько сильна власть Роккафорте, Ежедневный пророк докопается до истины.       Ежедневный пророк выражает соболезнования семье Малфой.       Гермиона отстраняется от микрофильма и прикрывает рот рукой.       Она не ожидала, что жена Драко была убита. По спине у нее медленно пробегает холодок, когда она перечитывает статью, с жадностью пробегая глазами по тексту, как будто эти усилия могут раскрыть новую информацию при повторном просмотре. Она готова была поспорить на что угодно, что отредактированные фрагменты связаны с Томом и были попыткой скрыть их от посторонних глаз. Но зачем оставлять Драко на растерзание толпе?       И как эта статья вообще попала в печать?       Возможно, их влияние простиралось не так далеко, особенно когда это касалось Священных двадцати восьми. Хотя она изо всех сил старалась не обращать внимания на мнение тех, кто придавал хоть какое-то значение политике крови, мир и влияние Священных двадцати восьми было не так-то просто игнорировать. И эта статья, несмотря на полное отсутствие журналистской этики и подстрекательский тон, похоже, была единственным доказательством, связывающим Драко с Роккафорте.       Гермиона ломает голову, пытаясь понять, почему она не придала этому значения, когда это случилось. В 1998 году она все еще училась в школе и все еще пыталась разобраться в себе. Да, в те годы ее можно было назвать погруженной в себя.       Она убирает руку ото рта, затем запускает ее в свои кудри. Это было не то, что она рассчитывала получить сегодня, она хотела узнать больше информации о своем отце, но это определенно было хоть что-то.       От осознания этого у нее сводит желудок, и кислое чувство вины пронизывает до костей. Теперь она знает о Драко то, чего не должна была знать. Гораздо больше, чем необходимо, если учесть, что смерть его отца, скорее всего, является результатом его же деятельности. Это настолько неуместно, что она даже не уверена, есть ли для этого подходящее слово.       И что еще хуже, ей… жаль его. Жаль Лиру. Внутри нее зарождается чувство, которому она не может дать определения, оно сильнее мимолетной солидарности, которую можно выразить простому знакомому, и это загоняет в тупик. Все, что Гермиона знает, это то, что это чувство, бурлящее у нее в животе, в ней самой, — нечто большее. Ее разум на этом не останавливается, вспоминая, как он смотрел на нее через всю гостиную. Зарождающееся перемирие, которое существовало до тех пор, пока он не начал выводить ее из себя еще больше. Его руку на ее пояснице, отсутствие слов, когда он встретился с ней взглядом.       Гермиона не может в это поверить, но своим праздным любопытством и поиском ответов она предала то хрупкое доверие, которое могло существовать между ними.       Это плохо.       — Блядь! — выкрикивает она в тишине комнаты, дергая себя за корни волос и роняя голову вперед.       Это действительно плохо.       Что бы она ни делала, она продолжает закапывать себя все глубже и глубже в эту яму вместе с ним. Она думает о глазах Пэнси в клубе, устремленных на нее, когда она шепчет об игре, в которую Гермиона даже не подозревала, что играет.

***

      — Мисс Гринч.       Гермиона поднимает глаза и видит, что Лира стоит перед маленьким столом, за которым она сидела в конце класса.       — Что случилось?       — Вы не могли бы проводить меня сегодня?       — Конечно, — говорит Гермиона. Лира сияет, широко улыбаясь, и Гермиона замечает, что чего-то не хватает. — У тебя выпал зуб?       — Да, — говорит она, усиливая свою шепелявость.       — Ого! Ты растешь.       — Мой Papi говорит, что моя мама потеряла два зуба за одну ночь, когда была в моем возрасте.       — Правда?       — Ммм, — кивает Лира. — Он говорит, что какое-то время у нее не было передних зубов, но он все равно считал ее очень красивой.       Гермиона кивает. Жена Драко была очень красивой.       — Тебя уже навестила зубная фея?       — Мисс Гринч, — упрекает Лира. — Мне почти семь. Я знаю, что зубной феи не существует.       Гермиона смеется, пожимая плечами. Когда раздается последний звонок, означающий окончание учебного дня, Лира появляется снова — ее широкая улыбка направлена прямо на Гермиону, и она протягивает свою маленькую ладошку вверх, чтобы ее взяли.       — Чем будешь заниматься в эти выходные? — спрашивает Гермиона, пока они с черепашьей скоростью плетутся на улицу.       Старшие дети тянут и толкают друг друга в коридорах, возбужденные предстоящими выходными. Лира размышляет, барабаня пальцами по ладони Гермионы.       — Я увижу своего дядю!       — Твоего дядю Грега?       — Нет, я постоянно вижу дядю Грега, — бормочет она, ускоряя шаг, как только они выходят из коридора, и она видит машину. Знакомая рука Грега взмывает вверх, на лице похожая на гримасу улыбка, и он машет им, подзывая к машине.       Гермиона делает глубокий вдох. Она сомневается, что Драко появится сегодня — он отсутствовал всю неделю. Дистанция должна радовать, но она… не радуется.       — Это здорово, — говорит она.       — Да, о, и мой Papi сказал, что купит мне пони! — продолжает Лира, переходя к описанию упомянутой лошадки (розовая шерсть, грива и хвост с блесками, испражнения радугой) во всех подробностях.       Они подходят к машине как раз в тот момент, когда Лира описывает свои новые сапоги для верховой езды, которые она получит (тоже розовые, тоже с блестками, но без радужного дерьма) и Гермиона улыбается маленькой девочке, открывая заднюю дверь.       — Ну и ну, — тянет теплый голос, — кто это у нас здесь?       Лира визжит, подпрыгивая на месте, а у Гермионы сердце уходит в пятки.       — Дядя Блейз! — кричит маленькая девочка, ее косички развеваются по обе стороны головы, когда она ныряет головой вперед в объятия мужчины.       — La mia stellina, — продолжает он, и когда Гермиона поднимает взгляд, она видит знакомые карие глаза.       Блейз Забини прижимает Лиру ближе к своей груди, прежде чем она отстраняется и бросается в объятия мужчины, сидящего рядом с Блейзом, который не блондин, а обладатель коротких каштановых кудрей, способных посоперничать с ее собственными. Он запечатлевает поцелуй на макушке маленькой девочки и поднимает подбородок, чтобы посмотреть на Гермиону так же, как это делает Блейз.       — Это твоя учительница? — тянет мужчина, приподнимая брови. Он сдвигается, и его кудри подпрыгивают на голове.       Лира дергает за завиток, и мужчина с улыбкой хватает ее за запястье. Она говорит:       — Ну да, это же мисс Гринч.       — Ну здравствуйте, мисс Гринч, — говорит мужчина, приподнимая один уголок губ, но внимание Гермионы остается неизменным.       Она не может отвести взгляд от него, отмечая, что он совершенно не изменился.       — Гермиона Грейнджер, — мурлычет Блейз.       Он улыбается ей, пока она пытается вспомнить, как дышать. Ее сердце в груди превращается в лед, и она застывает, как и много лет назад. Его глаза вспыхивают, хищные намерения ясны, мышь угодила в когтистую лапу куда более крупного представителя пищевой цепочки.       — Прошло ужасно много времени.