Те времена

      Эйгор был человеком тяжелым и неприветливым.       — Выметайся по-хорошему.       — Но сир…       — Я сказал — по-хорошему. По-плохому я и сам могу. — Пришлось перелистнуть страницу — руки зудели от безделья. — Ты еще здесь?       Бедняги плотника здесь уже не было, а стало быть, и бесовщины с ним — тоже. Только дверь хлопнула. В его каморке наступил покой.       Эйгор ненавидел покой.       Пошарившись по столу, полистав дурацкую книгу записей, покрутив в руках перо, Эйгор сдался и поднялся, и прошелся по тому, что гордо именовал кабинетом. Пламя свечи в подсвечнике покачнулось вслед.       Если не допишет отчет к утру, не получит положенной платы. А получит втык по самое небалуйся, заслуженный и потому справедливый. А значит, надо сесть и писать. Опять. Снова. Ветра не было — из окна не тянуло прохладой, и вечер был прискорбно летний.       Было холодно.       Постояв у подоконника и поразмышляв о недостойном и недостаточном, Эйгор сдался и сел писать клятый отчет. В отчете была бессмысленная сводка новостей города, скучнейшие переполохи в тавернах, склоки лавочников с плотниками и пара трупов по канавам — небось пьяницы топились с тоски. Желательно бы к ним не присоединяться, начальство не оценит.       А еще в каморке было темно, несмотря на свечу. И не в ней одной.       Эйгор терпеть не мог, когда его отрывают от работы, и именно поэтому его от работы отрывали с завидным постоянством.       — Ты бы ускорился, Риверс. Я и так весь день прождал, пока ты своих головорезов урезонишь.       Глаз можно было не подымать. Да и вредно это, глаза подымать — авось Его Высочество опять чего-нибудь не то подумает.       — Ничего не хочешь сказать?       — Ничего не хочу. А должен сказать: «Да, Ваше Высочество».       — Мы и тебе манеры привьем, никуда не денешься.       — Это да.       И он совершенно никуда не денется. А если денется — только себе на погибель, не иначе.       Эйгор старался уставать как можно больше, памятуя про собственный гадкий характер. Эйгор старался и не преуспевал — даже с двумя тренировками в день, даже с кипой бумажек и с ночными обходами, он был слишком молод, чтобы изматываться до безразличия, которого так не хватало.       Напиться бы, да на посту не положено.       — Учел тот дурацкий пожар на рынке?       — Учитываю. И преуспел бы больше, Ваше Высочество, да занят.       — Перепалкою?       — Гостеприимством.       Они с Мейкаром были слишком похожи, чтобы уживаться в одном городе, что уж в одной комнате.       — Гостеприимец из тебя аховый.       — Чем богаты, Ваше Высочество. Авось найдете достойную замену.       — Опять просил увольнения, что ли? Не надоело ныть?       — До посинения надоело, Ваше Высочество.       Принц сделал пару шагов к столу — от двери до стола и была-то пара шагов.       — Работать некому, сам знаешь. Не поставлю же я полуграмотного вояку приказы подписывать — потом глаза сломаю, как читать буду.       — Государство не пережило бы такой потери.       — Риверс!       — Что? — Он поднял голову и постарался нацепить вежливую улыбку. — Я крайне важен на своем посту, Ваше Высочество, сами заметить изволили.       Вранье жгло горло изнутри, свеча коптила. Воск стекал по подсвечнику — ложь так же текла вниз по горлу.       — Ты давно своего брата видел, кстати? Не слишком он там заигрался в заботливого? Тетка говорит, давненько ее не навещал.       — Видел недавно, даже слишком. И, исходя из известного мне, занят он будет плотно.       Мысль была приятной настолько, что хотелось сунуть пальцы в пламя. Это все напоминало какой-то увечный сон. Как будто выхлебал флягу чистого спирту и спишь где-нибудь под забором, а мимо ходят люди, и у этих людей свои дурацкие мелкие судьбы, и твоя судьба тоже идет мимо — в такой вот разношерстной толпе.       — Мне до ваших пикировок дела нет.       — Мудрое решение, Ваше Высочество.       — Полизоблюдничай тут мне.       Они с Мейкаром были слишком похожи — Эйгор прекрасно осознавал, что и зачем тот делает. По счастью, дела до этого не было. Буквы со свитка сливались в глазах, пламя блестело на влажных чернилах.       Даже ненависть можно притупить, если уработаться до потери сознания. Не урабатывалось. А надо бы.       — Кого в ночной обход ставить, Ваше Высочество?       — Кого хочешь, мне дела нет.       — Тогда…       — И не думай сам ввязаться, мне документы нужны к утру.       — Будет исполнено.       Свитков с донесениями было две кипы, и было их прискорбно мало. Что делать ночью — Эйгор не имел ни малейшего понятия.       — И чтобы к утру от тебя вином не несло — все-таки с серьезными людьми встречаемся.       Такими серьезными, что о них и не вспоминают, утомившись бесчисленными заботами.       — Будет исполнено.       Мейкар не получил, чего хотел, в этот раз, а у Эйгора не было настроения подыграть. Он поднял взгляд: принц скрестил руки на груди и сверлил его вызывающе, лиловыми, как синяки, глазами.       Синяков было мало, но — чем богаты.       — Что-то ещё, Ваше Высочество?       Жизнь была штукой тяжелой и неприветливой.       Чего-то еще не последовало.

***

      Прежде чем сделать глупость, нужно досчитать до десяти. На счет «десять» Эйгор опрокинул в себя кубок вина и посчитал, что этого недостаточно для настоящей глупости. И глупостей-то вроде бы хватало — в зеркало взглянуть тошно, а всё-таки было мало, зудело и жгло изнутри, как бы эдак угробить хоть чего-нибудь.       — Тебе бы к мамке съездить, она тебя всегда ждет, а ты тут… херней страдаешь, — дружески посоветовал Болл. Вот уж кто всегда мечтает к его мамке съездить. Отчего б и не пригласить.       — Служба. Меня пополам переломят, если отлучусь хоть на день.       — Гниды.       — Чем богаты.       Уж кого-кого, а леди Барбу он видеть не хотел. Никогда не хотел, а теперь-то — и того пуще.       — Тебе еще разок прописать, что ли? Опять не смотришь на меня, когда говорю с тобой.       — А что на тебя смотреть? Жонглерский трюк покажешь?       Болл вздохнул вздохом человека, видевшего слишком много глупости на ежедневной основе. Мастер над оружием, всё же. Имеет право.       — Тебя вскрывать можно только ножом, как раковину клятую. Всех вокруг дураками почитаешь поди? А каждому, до последнего, очевидно, что ты не в себе. Окинь взглядом хоть, с кем разговариваешь.       Разговаривал он с Боллом. В своей же каморке в одной из надвратных башен. И было ему глубоко наплевать, с Боллом он разговаривает, с Мейкаром, с Отцом Небесным или с Неведомым — на всех один ответ, короткий и ясный.       Только уважение не позволяло его озвучить. Останки уважения. Истерзанные, сгнившие остовы.       — Окинул. Ты что сказать-то хочешь?       Болл смотрел на него, как на идиота. Осуждать не получалось.       — Что ты придурок. Ладно, мне не скажешь, так хоть с Деймоном поговори.       — Нет.       — Парень, я тебя во сколько раз старше? Думаешь, не видел…       Эйгор взялся считать до десяти снова. За этим занятием и пропустил мимо ушей последующее.       Деймон, пожалуй, был единственным, кому Эйгор был несказанно благодарен: достали уже эти друзья-советчики непрошенные, мочи нету. Деймон просто был собой и просто жил, и ничего боле от него не требовалось. Пил с ними, сражался в турнирах, в последнем так и вовсе победил, и не приставал с ерундой. Опора в этом безумии, не иначе.       — Проверь меня на мечах.       — Чего?       — Проверь меня на…       — Да услышал я! Среди ночи? Ползамка перебудим. И пить тогда не следовало.       — Сам говорил: мечнику всегда надлежит быть готовым. Али не готов?       Старый лис ругнулся и уставился на него осуждающе. А что он такого сказал-то?       — Назря самым умным себя почитаешь. Но коли хочешь синяков — получишь, я предупредил.       — Не я один.       Болл, пожалуй, был единственным, кого Эйгор хоть немного уважал. Не только как учителя. Болл был единственным, кто был рядом: всегда, до конца, от мелочей до той жуткой ночи, когда папаши не стало. Поэтому Болл мог нести любую чушь, сколько вздумается, даже сейчас, даже сегодня, когда вино стоит в горле, а кулаки чешутся до боли в костяшках.       Эйгор поднялся со своего места, и Боллу пришлось подняться вслед, волей-неволей, но пришлось.       — Тебе говорю: одумайся. Тебе нужен скандал с этими ублюдками?       — Нужен. Да побольше. Авось выпрут наконец с этой синекуры, вздохну свободно.       — Как есть дурак.       — Каков есть.       Снаружи стояла ночь, густая, как пролитые чернила, и по-летнему жаркая.       Эйгор всегда носил доспех, который почитал достаточным: в быту — вареная кожа, на службе — форменная кольчуга, наручи, наколенники, бессмысленная грудная пластина. Шлем он взял с вешалки и теперь пытался оправить бармицу, спускаясь по наружной лестнице. Боллу предстояло свой доспех отыскать в оружейной, а стало быть, спешить некуда.       Они сражались нечасто в последние годы, а все-таки сражаться больше было не с кем, не с пьянчугами же из канав. Эйгор с удовольствием разнимал драки, тренировался, где придется и когда придется, хранил клинки точёными и в них находил успокоение. Его прозвали-то Злым клинком за это и за острый язык, да только едва ли хоть один клинок так зол, как зол он сам в эту седмицу.       Тень барбакана заслоняла внутренний двор черной громадой, и — ни души, только часовые на стенах и Белый меч у рва. Сир Квентин терпеть не мог Белых мечей.       — Тут обождешь. Упреди, что мы понарошку.       — А ты понарошку?       — Упреди, а не пререкайся.       В детстве за этим последовал бы подзатыльник. Возраст и шлем уберегли, и только лишь.       Звезды сияли над Королевской гаванью чьими-то злыми, всевидящими глазами.       Эйгор, ничтоже сумняшеся, солгал рыцарю — лица под шлемом не разглядеть, да и плевать, которому.       — Мы с сиром Квентином проведем тренировочный бой. Так приказано.       — Его Высочеством?       — Им.       Да тут, пожалуй, все привыкли давно, что Эйгор с мечом неразлучен. Меч-то ни разу не подводил, куда там до него людишкам.       Вечность прошла и пошла вторая, пока Старый лис копался в своей оружейной, одним богам ведомо, чего выискивая. Эйгор пересчитал зубцы крепостных стен дважды, один раз — по-валирийски, по старой привычке.       Хотелось крови. И это плохо. Старый лис — явно не тот, чьей крови хотелось бы.       А кто — тот?       — Ну, мальчишка, держись, я тебя поваляю по двору так — света белого не увидишь.       — Не то чтоб хотелось.       Старый лис нахлобучил шлем на голову, простецкий, тренировочный, и все его обмундирование сквозило такой же небрежностью. Старый лис для настоящих боев выбирал вареную кожу с кольчужными вставками — чем легче, тем лучше. Этот бой настоящим не был, а стало быть, он был в цельной кольчуге, звенья блестели в неровном звездном свете.       Мощеный двор был лучшим местом для упражнений. Прокатят по такому — места живого не оставит.       Предисловий не было. Ни один настоящий воин не разменивается на предисловия.       Старый зазубренный клинок Старого лиса устремился вперед в полной темноте, и уклоняться пришлось сразу, не успев и меча из ножен выхватить. Шаг вперед — кулаком в грудь, прямо в латной перчатке, ощутимо даже без замаха. Шаг назад — меч сам ложится в руку. Танец без музыки, да и только.       В бою с Квентином всегда нужно соображать наперед, и соображать нужно вовремя. Не дать поставить себе подножку. Не отвлекаться на блестящий меч. Не пропустить удар локтем. Не поскользнуться на брусчатке.       Не думать ни о чем, кроме ловкого клинка противника.       Лучшие мгновения этого дня летели, как на крыльях.       Пнуть в лодыжку, по глупости бездоспешную. Сбить с ритма. Попытаться повалить. Получить в морду и не растерять зубы при этом. Завершить удар мечом в бок — все одно силы не хватит, чтоб пробить доспех, а синяк останется. И следить за дыханием, не сбиваться, не уставать, атаковать, раз за разом, снова и снова, пока не сломает сопротивление, пока не растопчет в пыль или пока не сломается сам.       Старый лис так уже не мог. Старый лис видел слишком много зим.       — Отвлекаешься. Слева.       — Пошел нахрен.       Конечно же, не слева, на такую глупость не возьмешь. Кровь бурлила спустя минуту, ноги заныли под тяжестью доспеха через две. Забрало было открыто, а то за забралом и дышать нечем — ночь жаркая, и бой ещё жарче.       Эйгор не хотел выматывать соперника — совсем уж по-детски это, пользоваться чужою слабостью.       Эйгор хотел крови.       Кольчужная перчатка врезается в щеку, и чудо, что зубы не вылетели. Кровью обдало язык, а Старого лиса обдало сталью — Эйгор пребольно ткнул мечом в бок, и бой был кончен.       — Чтоб тебя…       — Живой?       — Живой, с-сука… Скотина хитрющая…       Не так уж они и нашумели. Эйгор сорвал шлем с головы и взглянул вверх — часовые смотрели на них, ведь не на что, видать, было смотреть. Из окон Твердыни тоже смотрели на них, кто б то ни был, только силуэт видать. Старый лис насилу распрямлялся, а Эйгор смотрел и смотрел, стараясь успокоить дыхание.       Прежде чем сделать глупость, нужно досчитать до десяти.       — Даже не думай, я тебя прямо здесь закопаю.       — Я и не думаю, — солгал Эйгор. Лицо болело, как будто протащили по всему двору, а ведь всего лишь разок по морде получил. В башке звенело.       Хорошо.       — Тебе наутро с битой рожей принцев привечать?       — Скажу, что ими и битая.       — Дошутишься.       — И поделом.       Сглотнув кровь пару раз, Эйгор потёр переносицу, сталь царапнула кожу. То ли напиться бы, то ли повеситься, а лучше — уснуть без снов, да на всю ночь, да так, чтоб на утро не добудились.       — Раз ты баран упрямый, то я решил, — Старый лис положил руку ему на плечо, и пришлось обернуться. — Я напишу твоей матери. Пусть сама приедет, посмотрит, во что ты превратился.       Засыпать перехотелось.       — Не смей.       — Язык прикуси, паскудник, со старшим беседуешь.       — Мне она здесь не нужна. И писать ей — что ты напишешь? Что я работаю, плююсь от этой службы и по ночам дерусь со стариками?       — Что ты сходишь с ума.       Эйгор не сдержал улыбки.       — Не скалься, и без того видно.       — Ну, посмотри на меня! Само безумие — еще никого не прикончил в этом клятом замке, и сам с башни не сиганул в море…       — С тебя станется.       — Да больно ты понимаешь, что с меня станется! Как же… — Эйгор снова схватился за щеку. Кожу на щеке ободрало о кольчугу Болла. Слова он цедил, стараясь не шевелить щекой. — Как же вы все надоели со своими пониманиями…       — Человек не может выжить один. Никто не может, парень. — Болл так и держался за ушибленный бок. — И ты не сможешь.       — Вас, доброхотов, так много, что одиночество и не светит.       — Что у тебя случилось? Нарвался на принцеву доброту, полаялся с родней? Баба изменила? Службу бросить опять не дали, что ли, как в прошлый раз?       — Завались.       — Будь ты трижды проклят, я же всё равно достану!       — Завались, сказано тебе!       Голос не разнесся эхом по замку — Эйгор говорил тихо, так тихо, что сам себя не слышал. Да и не хотел слышать. Ничего из этого.       — Пьянка тебя не берет, драка тебя не берет, что тебе надо-то?       — Чтоб ты отстал.       Квентин скривился, будто на дерьмо смотрит.       — Раз ты так…       — И матери я скажу то же самое.       Болл медленно снял с себя шлем, бармица блеснула сталью.       — Дурак ты, вот ты кто.       — И пусть.       На том и порешили.       Часовые смотрели с высоты, а звезды — ещё выше, и не было никого, кто видел бы. Окна Твердыни были пусты.       И пусть.