Почему именно ты?

***

Эта деревня была какой-то больно уж пугающей — Саше здесь откровенно не нравилось, и он даже несколько раз просил Алену уехать отсюда пораньше, а не оставаться еще на какое-то время, только девушка его не слушала. Она приехала сюда к своей бабушке, которая должна была со дня на день умереть, и несла уже какой-то бред, не вставая с постели, а родители Алены попросили ее съездить посмотреть и за бабушкой и за домом — это было всего на несколько дней, максимум — неделя, потому что пожилой женщине становилось хуже с каждым днем. Саша не был готов и вообще не хотел сюда ехать — он всю жизнь жил в городе и деревню не воспринимал в принципе, он боялся большинства животных и просто ненавидел насекомых, но ради подруги, которая выносила ему мозг достаточно продолжительное время, он все же согласился. Алена прекрасно знала, что может надавить на него — сказать, что она умрет от скуки в этой деревне одна с старой бабкой, которая бредит, не сможет находиться рядом с трупом одна, когда эта самая бабка умрет и вообще у Алены нет машины и она без понятия, как будет добираться, ведь дороги там, скорее всего, отвратительные. Саша, выслушивая об этом на протяжении достаточно продолжительного времени, сдался довольно быстро, собирая в сумку максимально все вещи, которые могли пригодиться даже в теории, на что Алена назвала его паникером, но от сбора вещей не отговаривала. Деревня оставляла желать лучшего и выглядела как минимум жутко — множество заброшенных, заросших грязью и травой домики, покосившиеся и разваливающиеся едва ли не на глазах. Все выглядело удручающе — все металлические предметы были сильно ржавыми, все деревянные — гнилыми и разваливающимися едва ли не в труху, ни в один из домов не хотелось заходить, потому что казалось, будто бы он тут же обвалится и похоронит тебя под своими обломками, обрекая на долгую и мучительную смерть. Во всей деревне стоял просто омерзительный запах — и даже свежий воздух не всегда спасал, Саше стало жутко от вида и запаха этой деревни, которая выглядела заброшенной, как из многих страшных историй, где люди умирали мучительной смертью, еще тогда, когда он просто на машине подъехал к табличке, на которой должно было быть название этой деревни, только вот она была настолько ржавой, что половину букв нельзя было разобрать. Запах разложения Саша узнал не сразу, скорее ему подсказало, что это за запах подсознание, потому что настолько мерзкого кислотного запаха, который едва ли не резал глаза, Саша не чувствовал никогда, ну, может быть только в далеком-далеком детстве, когда застал смерть своего дедушки. Все, что чувствовал Саша, находясь здесь — отчаяние, здесь не было никаких благ цивилизации — воду нужно было таскать из колодца, потому что водопровода здесь, как электричества и отопления, очевидно не было, но даже воду таскать Саша не решился, разве что только для умывания, совершенно не доверяя тому, откуда эта вода могла взяться в том ужасном колодце. Туалет здесь тоже был на улице и такой, что к нему и на километр не хотелось подходить, поэтому он еще раз поблагодарил Бога за то, какой он паникер, потому что у него с собой был даже биотуалет, иначе он бы точно сошел с ума. Электричества здесь не было, поэтому приходилось максимально экономить ту энергию, которая у них была — Саша набрал несколько паурбанков, планшетов, зарядок, камер, телефонов, множество фонариков — он одолжил еще несколько даже у своих родителей, только бы не пришлось пользоваться свечами в этом ужасном доме. Саша был паникером, он этого не отрицал, но только благодаря нему они могли здесь быть в каком-никаком комфорте — у него было множество тряпок, чтобы они хотя бы немного вычистили этот дом и не ели с грязной посуды — которую он тоже взял с собой -, он взял много питьевой воды, потому что совершенно не доверял воде и еде здесь, у него было много других тряпок и пеленок, даже немного сменной «одноразовой» одежды, чтобы даже бабушка Алены чувствовала себя более менее нормально в свои последние дни, у него было много консервов и непортящихся продуктов, чтобы они не умерли с голоду, он взял много теплой одежды с собой, потому что подозревал, что будет холодно, у него даже был нож и пистолет, которые он одолжил у отца, и много еще каких вещей по мелочи, и благо, что они все поместились в его машину, заняв почти полностью весь багажник и задние сидения. Алена говорила, что он просто паникер и все будет нормально, та деревня пусть и глухая, но не настолько отрезана от жизни, да там вроде и магазин какой-то был, так что не о чем беспокоиться, на что Саша просто смерил ее взглядом и добавил несколько лекарств в аптечку. Одним словом ему здесь не нравилось — он боялся за свою машину, ну точнее это была машина его дедушки, но все же, потому что понятия не имел каков контингент, проживающий здесь, ему не нравился этот омерзительный дом, ему было противно просто глядеть на него, а еще, оказывается, что эта чертова деревня была окружена глухим лесом, что не могло не наводить ужаса — мало ли там водятся дикие звери. Алена, на удивление, была с ним немного солидарна — ей не нравилось, как здесь пахло и ее не прельщала мысль о том, что она должна заботится об умирающей бабушке, здесь не было интернета, что заставило Алену ныть почти всю дорогу, и рассказывать какие-то истории и заводить какие-то темы, только бы в машине не было так тихо после того, как сдохло радио. Бабушка Алены, точнее ее состояние, оставляло желать лучшего, как в принципе состояние любого человека, который уже был очень близок к смерти — она не узнала их и хрипло кричала до того момента, пока Алена не объяснила кто она и пока эта женщина не уложила эту информацию в своей голове. Она не могла сама есть, пить и справлять нужду, сознанием она была похожа на маленького ребенка, которому требовался круглосуточный уход, и их обоих это раздражало, пусть они и старались этого не показывать. Они старались максимально держаться на позитиве — наводили порядок в доме и во дворе, находили какие-то забавные старые вещи и старались максимально развлечь себя кривляниями и разговорами, потому что если отбросить это, ситуация была больно уж удручающей. — Смотри, что я нашел, кажется, это ее дневники. — перебирая коробку с какими-то вещами, говорит Саша, тряся перед Аленой старой книгой, которая была заполнена каким-то неровным почерком и выглядела потрепанной. Время уже тянулось к ночи, за окном был сумрак, тепло от печки, которую они еле как смогли растопить и то только с помощью каких-то соседей, что чудом удалось найти в этом захолустье, согревало их, пусть они и предполагали, что на время сна придется печку затушить, а то мало ли они сгорят. Саше было чертовски скучно, в принципе как и Алене, но та нашла какую-то книжку Пушкина и читала ее, иногда отходя проверить, как там бабка, поэтому он, с разрешения Алены, перебирал чужие вещи, стараясь найти что-нибудь интересное. Дом был полон всякого хлама, кажется, бабка раньше страдала синдромом Плюшкина или что-то подобное, они потратили какое-то время прежде чем найти себе более менее нормальное место для сна и расчистить кухню, чтобы поесть. — И что, хочешь отследить, как она сходила с ума? — не совсем поняла Алена, пусть и не особо осуждала его — тут все равно до одури скучно, если Саша хочет читать бредни ее старой сумасшедшей бабки, которая не сегодня — завтра, окочурится, ради бога. — Брось, Саш, наверняка это записки сумасшедшего, она больна уже лет пять, и не факт, что до этого была нормальна. — Да я знаю, но все равно скучно. — закатывая глаза и пожимая плечами, говорит Саша, садясь на не очень удобную табуретку, отставляя локоть на стол и открывая первую страницу записей, начиная их читать. Они не были особо интересными или занимательными — в основном начало записей состояло из того, что было днем: «Пришла соседка Люба, попросила соль, сказала, что беременная, пожаловалась, что не знает, кто отец….» или «Сегодня Леночка пошла в первый класс, как быстро летит время, кажется, только вчера я держала ее на руках….» начало таких вот записок в основном говорило о том, что еще лет так сорок назад эта женщина была вполне вменяемой, что неудивительно, скорее всего, ее деменция — последствия старости. Это было не единственной тетрадью, наоборот, Саша нашел целую коробку с этими толстыми тетрадями, исписанные мелким, аккуратным почерком. На удивление еще несколько часов они провели в успокаивающей тишине, возможно, Алена просто очень устала в дороге и ей тоже требовалась разгрузка, поэтому она была так молчалива сегодня — она, конечно, все еще оставалась достаточно оптимистичной и разговорчивой, но было видно, что к концу дня она сильно устала. Саша не возражал, он и сам не против провести несколько часов в тишине и спокойствии, ведь, на удивление, эта бабка большую часть времени спала и их поездку можно было бы воспринять как дружеский выезд на природу, если бы в сутки не требовалось все же несколько часов уделять бабке. — Ты спать еще не собираешься? — зевая и откладывая книгу, которую читала, потягиваясь, смотря на окно, за которым было уже очень темно, спрашивает Алена, глядя на Сашу, который тоже зевнул, но лишь помотал головой, чтобы вновь вернуться к чтению, отвечая неопределенным «посижу еще». — Ладно, я устала, спать лягу, не забудь дом запереть, печку потушить и свет выключить, ну в общем, ты и сам знаешь. — Спокойной ночи. — махая рукой, отвечает ей Саша, наблюдая за тем, как яркая фигура Алены скрывается за стеной, где они нашли более менее нормальный угол, чтобы там ночевать. Он откладывает одну толстую тетрадь, которую успел прочитать как какую-нибудь скучную историю про повседневность, и тянется к коробке, чтобы взять очередную, как бросает мельком взгляд на окно и едва не кричит, замечая на нем тень. Тень небольшая, похожа на птичью, но у Саши все равно ускоряет ритм сердце, а сам он на несколько минут замирает, прежде чем быстро перевернуть фонарь на окно, замечая, что испугался обычного голубя, что присел на окно. Он тихо и нервно смеется, сетуя на свою пугливость, быстро подходя к окну, чтобы задернуть старую, истрепанную штору, чтобы больше так не пугаться. Он вновь садится на шаткую табуретку, делая несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться, но все еще часто и нервно поглядывает на окно, но больше ничего не видит, ведь штора, какой бы старой не была, вполне нормально скрывала окно и тьму за ним. Саша нервно ведет плечами, стряхивая с себя остатки страха, прежде чем все же взять другую толстую тетрадь и открыть ее, замечая, что почерк изменился, а истории стали какими-то более напряженными: «Сегодня ходила в лес по грибы, видела тень за деревьями, хотя, может это белка, а может и показалось, главное, чтобы не дикие звери, а то не сдобровать, муж отказался идти со мной, а я ружьем не умею пользоваться….» или «Сегодня в окно мне кто-то постучал, именно постучал, я так перепугалась, благо Ленка уже спала, а когда я вышла проверить, что там за окном, то увидела мертвую птицу, которая билась мне в окно…» Саша мотает головой, вздыхая, понимая, что ему явно не стоило начинать читать эту тетрадь — черт, он же не уснет теперь, хотя, может именно так эта бабка и начала сходить с ума? Мерещилось что-то, а потом галлюцинации, неспособность отличить сон от реальности и все — сумасшествие и неспособность позаботиться о себе. Саша вздыхает и мотает головой, зевая, глядя на дату, поставленную около самой первой записи — дата двадцатилетней давности. Может быть там есть и другие и он сможет прочитать их в каком-то подобии хронологии? Это казалось интересным, поэтому Саша потратил какое-то время на то, чтобы положить тетради в каком-то подобии хронологии, но буквально через полчаса столкнулся с другой трудностью — на дне этой коробки валялись какие-то листы, исписанные и исчерченные какими-то закарючками, они уже были без дат и очень походили на конкретные такие записки сумасшедшего. Саше даже не по себе стало, когда он это увидел, потому что это было и правда похоже на сумасшествие, а он опасался таких людей, как и пьяных, наркоманов, да и просто агрессивных людей. Его отвлекает странный шум за дверью — он едва слышный и мешается с остальными звуками дома, но почему-то Саша слышит его и концентрируется конкретно на нем, осознавая, что задержал дыхание и замер только тогда, когда закашлялся от недостатка воздуха. Идти проверять, что там на пороге, не хотелось, пусть чертов интерес и был, но Саша преодолел его, выключая один из фонарей, надеясь, что это убавит желание кого бы то ни было шуметь на пороге дома. Саша пытался размышлять логически — если бы это были соседи, они бы постучали или покричали им, а вдруг животное какое пришло? У соседей, которые оказались очень разговорчивыми, они узнали, что у некоторых тут еще остался скот, так что это вполне могла быть приблудившая коза или псина, ну или кого тут держат, Саша не уточнил. И он старался не думать, что какая-нибудь животина могла прийти из леса, которым окружена деревня, и где этой бабке сорок лет назад что-то померещилось. Он мотает головой, отгоняя от себя эти мысли и доставая наушники из рюкзака, чтобы заглушить эти странные звуки и просто надеется, что они исчезнут, а еще лучше — успокоиться и пойти спать к Алене, она там, наверное, уже десятый сон видит.

***

— Ты уверен, что не выходил на крыльцо? — с недоверием спросила Алена, поворачиваясь на друга, что сонно потирал глаза, сидя за столом. Боже, он что всю ночь так спал, и как это только умудрился? В любом случае она была недовольно тем, что на крыльце были какие-то комья грязи, мха и какая-то смесь из этого, которая плохо пахла и почему-то была на их крыльце — Алена даже думать не хотела, что это и как сюда попало, все ее мысли занимало лишь то, как уговорить Сашу это убрать, чтобы не заниматься самой. — Блин оно реально было таким страшным? — Ален, я без понятия, я вырубился за столом, но я точно помню, что закрыл дом и не выходил. — потирая глаза, не понимая, какого черта он — тот, кто ныл и не мог уснуть, если был не в горизонтальном положении и если какой-то шум его отвлекал, вообще мог отключится в таком состоянии. Насколько он помнил, он не был настолько уставшим, когда занимался записями этой бабки, так что для него это было загадкой. — Бред какой-то, я, конечно, слышал, что кто-то на пороге топтался, но… — он вспомнил о каком-то странном звуке, но сомневался как в нем, так и в его источнике, кто знает, может ему причудилось, да и навряд ли это… кем бы или чем бы оно ни было, могло бесшумно оставить на крыльце столько грязи — Алена буквально вытащила его за руку на улицу, заставив смотреть на это, черт знает зачем, видимо, убедиться, что ей не снится это месиво из грязи и мха. — Может бомж или алкаш какой пришел, ну или животное… — Боже, ну ладно, хоть спали спокойно, — вздыхая, закрывая дверь, решая, что это убирать нужно хотя бы после чашки кофе, говорит Алена, делая два шага на кухню, смотря на Сашу, который просто пустым взглядом смотрел в стену, прежде чем спросить. — Ты вообще чем занимался пол ночи, раз за столом уснул? — прекрасно зная, насколько ее друг привередлив ко сну и для него лучше несколько дней просто кемарить или «я не сплю, я просто слушаю музыку», чем заснуть сидя в автобусе, машине, лежа на столе и в любом другом неудобном месте. — Не говори, что ты реально тратил время на дневники этой бабки, не ты ли ныл, что устал с дороги? — с усмешкой спросила Алена, потому что у нее в голове не укладывалась эта информация, да, до этого Саша говорил, что ему скучно, но не настолько же, чтобы игнорировать сон. — Да я даже не помню, как уснул, говорю же, я думал, что сейчас соберу еще пару листиков и все, пойду спать, а потом просыпаюсь за столом. — проводя рукой по лицу, стараясь согнать с себя странную сонливость, которая осталась, несмотря на то, что, кажется, он проспал нормальные семь часов, прежде чем что-то промычать, и опираясь на стол руками, подойти к баклажке с питьевой водой. — Ладно, видимо просто устал, на тебя варить кофе? — Конечно, что за вопросы, — как будто на этот вопрос существовал какой-то другой ответ, помимо «да», говорит Алена, а потом сама зевает, потягивается и разворачивается, когда Саша наливает воду в небольшую кастрюльку, чтобы поставить ее на газовую конфорку, которую тот тоже взял с собой. — Пойду гляну, как там бабушка. Саша лишь кивает, не желая сам лишний раз заходить в комнату к этой старой женщине, к которой он даже не имел никакого отношения, в любом случае он надеялся, что им тут еще недолго куковать. Почему-то ему стало еще больше некомфортно, чем вчера, возможно сказывалась головная боль, возможно усталость или этот мерзкий отклик страха в его сердце, когда он вспоминал неожиданного голубя за окном. Он вздыхает, аккуратно ставя кастрюлю на конфорку и включая газовый баллон, оглядывая взглядом комнату, почему-то цепляясь взглядом за красный угол и несколько крестов, развешанных по всей комнате. Красный угол был большим, в несколько полочек, аккурат около окна и как примечательно — вокруг него, даже когда они пришли в этот откровенный свинарник, было достаточно чисто, словно бы все силы бабка бросала на поддержания в этом углу чистоты. Саша никогда этого не понимал и навряд ли поймет — он не верующий, вот вообще, он не празднует ни единый праздник, связанный с религией, потому что считает это полной глупостью, он не верит, что их создал кто-то по своему желанию, потому что мотивы ему непонятны. Он не знал ни единой молитвы, пусть родители и бабушки таскали его в детстве по церквям, а Саша уже тогда считал это бредом — ему не нравился запах, атмосфера церквей, эти картины, люди, которые по каким-то нелепым причинам считались «великомучениками». Он, безусловно, уважал чужое мнение и не собирался спорить с православными людьми, в любом случае это бесполезно, он до сих пор маму не мог убедить отвалить от него с фразой «Христос воскрес» на пасху, а он уже давно не подросток и даже не живет с ними. Но такое обилие икон почему-то пугало его, хотя, может больше смущало, пусть он и понимал, что бабка — человек старый, скорее всего, глубоко верующий, вот и натаскала себе икон всяких, даже платок какой-то под ними лежал и свечки стояли. Их было раза в три больше, чем дома у его бабушки и если честно, Саша просто не привык видеть столько икон сразу в одном месте, помимо церквей, а еще он насчитал как минимум три креста — над дверью, над окном и около стены, отделяющую другую комнату. Он вздыхает, рассыпая два пакетика кофе в две чашки и заваривая им кофе, доставая сливки из небольшого переносного холодильника, добавляя и их, зевая в очередной раз, оборачиваясь, чтобы посмотреть в окно. За ним было гораздо светлее, явно давая понять, что уже часов так за десять, Саша еще не успел до телефона дотянуться, да и незачем — интернет тут все равно только на горке какой-то, да и то паршивый, нет смысла вообще, ну только если не использовать телефон как какую-нибудь музыкальную колонку. — Чего ты, нормально все? — ставя чашку для Алены на стол, спрашивает Саша, сидя за столом и делая глоток своего кофе — не очень вкусного, не такого, как он привык, но, тем не менее, все еще кофе. — Пока да, но ей явно хуже с каждым днем. — тяжело вздыхая, говорит Алена, шумно садясь на соседнюю такую же хлипкую табуретку, которая скрипит так, словно сейчас развалится под чужим весом, но все еще держится каким-то образом. Она ставит локти на стол, опирая щеки о руки и тяжело вздыхая, что удивительно, молча, прежде чем, даже не сделав глотка кофе, упасть головой об стол, положив до этого руки, чтобы было не так больно. — Если честно я без понятия, зачем мы приехали, может стоило кинуть все на соседей? — Саша не очень понимает, почему Алена вдруг решила об этом заговорить, возможно, она не очень хорошо себя чувствовала по все этой ситуации, или плохо спала, или впервые подумала, что могла послать родителей, сослаться на работу и не приезжать к бабке, наблюдая за ее последними днями. — Они бы и позаботились о ней и похоронили бы, а дом этот все равно не нужен ни нам, никому в принципе, так бы и сгнил. Саша и рад бы кивнуть и сказать, что Алена права и не стоило даже приезжать сюда, что стоило бросить эту бабку, не раздумывая или отправить ее родителей следить за ней, но он не может, годы общения и дружбы с девочками дали ему понять, что в такие моменты им важна поддержка, главное просто согласиться или сказать нечто, что совпадает с ее мнением. — Ну, не знаю, Ален, тебе решать, машина во дворе, мы в любой момент можем ее кинуть и уехать. — пожимая плечами, предлагает Саша, напоминая, что они и правда могут это сделать, а Алена может пожаловаться родителям, что сумасшедшая бабка ей не нравится или еще чего выдумать — дядя Иван и тетя Лена любят ее и послушают, если ей что-то не нравится. — Да не по-человечески это, она все же была со мной все мое детство. — говорит Алена достаточно тусклым голосом, когда Саша делает еще один глоток кофе, глядя на совершенно опустошенное лицо Алены — такой он ее видел редко, буквально дважды, первый раз, когда ее бросил парень, с которым она встречалась семь лет со школы, и который, оказывается, изменял ей множество раз, пока они были в отношениях, и второй — на похоронах ее любимого дедушки по отцовской линии. Саша не любил такое выражение лица у человека, который всю его жизнь был оптимистом, конечно же ему было от этого не по себе, но и он понимал, что Алена не может быть вечно счастливой, а еще он знал, как тяжело терять близких, которые были достаточно хорошими людьми. — Знаешь, она, когда еще не свихнулась, такой классной была, правда, я так любила эту деревню, у меня здесь было столько друзей лет так двадцать назад, и бабушка с дедушкой меня любили и все делали — бабушка варила самые вкусные и сладкие компоты, и любую ее еду я ела, как лучшие блюда. — Алена говорит об этом с теплотой, не смотря на Сашу, уставившись в одну точку, все еще положив голову на стол, лежа на щеке, и продолжая, будто полностью погрузившись в воспоминания. — Знаешь, я же ненавижу рыбу, но она могла приготовить ее так, что я могла ее есть, а еще она учила меня вышивать, кажется, если поищем, то найдем мои корявые вышивки. — она усмехнулась, но Саша знал этот тон — таким говорили только о любимых, теплых воспоминаниях, с такой тоской и жалостью, что Саше и самому стало жаль от того, что все люди в этом мире стареют и умирают. Почему-то на него самого нахлынуло это неясное некомфортное чувство того, что он не успел — он не успел попрощаться с бабушкой, которая умерла два года назад, сославшись на важный проект по работе, и отчетливо запомнил ее лишь в гробу — такую худую, седую и ужасно старую. Он помнил свое собственное опустошение, и слезы, что безвольно текли по его щекам, заставляя безвольно сесть на лавку и горько плакать от утраты, закрыв лицо руками. Он не успел, тогда ему казалось, что времени очень много и бабушка еще сильна духом и вот как только он разберется с проектом, то обязательно ее навестит, расскажет ей обо всем и выслушает ее несвязную уже тогда речь, но он не успел. — Я буду скучать по ней. — Саша скорее видит, чем слышит, как одинокие слезы быстро скатываются по ее щекам, спадая с черных ресниц, и как она, как будто бы резко очнувшись от плохого сна, быстро поднимается, руками утирая слез с щек и улыбается ему благодарно, беря в руки чашку кофе. — Спасибо за кофе, не знаю, чтобы делала без тебя, слегла бы, наверное, вместе с бабушкой. — Не преувеличивай, Ален, — усмехается Саша, все еще чувствуя какой-то непонятный осадок от этого диалога — у него ведь никто не умер, он просто сопереживает своей лучшей подруге, но настолько погано на душе, словно он сделал что-то не так. — Давай допивай и сыграем на цу-е-фа, кто эту хрень с крыльца будет убирать. — и Саша улыбается, когда Алена морщится и вновь начинает канючить, закатывая глаза. — Ну, Саша, блин, все настроение испоганил, зачем ты напомнил? — буквально простонала Алена, вспоминая про очевидный бардак на крыльце и уже ненавидя, что кому-то из них это придется убирать. Она делает несколько больших глотков кофе, прежде чем, закатив глаза, все же сказать. — Ладно-ладно, я уберу, только скажи, где тряпка, и приготовь бабушке кашу — не очень много, она все равно почти не ест. Саша лишь несколько секунд удивленно смотрит на нее, но раздумывает не слишком уж долго — просто кивает на раковину, на которой лежала тряпка, которой они до этого мыли пол или еще что-то, он уже не помнил, и они вполне могли ею пожертвовать. Он не знает, что заставило Алену вдруг «захотеть» убрать этот бардак на крыльце, но он ей благодарен, возможно, этот не самый вкусный кофе ей понравился, что и сыграло Саше на руку, ну а несколько грамм каши он приготовить может, все равно старая женщина больше не ела — они уже много раз за вчерашний день пытались ее накормить, да и соседи жаловались на то, что она ничего не есть, и худоба ее выдавала с ног до головы. Он не жаловался, прекрасно понимал, что старый организм очень быстро слабеет, он еще помнил, как пытался заставить свою бабушку есть, пусть та, словно маленький ребенок, постоянно отворачивалась и лишь страшно худела от недоедания. Алена допивает свой кофе, глядя на Сашу, который почему-то завис, но она не собиралась его трясти — стоило убрать бардак на крыльце, да и мало ли, о чем он там думает, подходит к раковине, быстро ополаскивая чашку и забирая эту тряпку, отставляя чашку на чистый угол стола и выходя ближе к двери. Саша даже не провожает ее взглядом, просто смотрит в одну точку, особо ни о чем не думая, но почему-то стойко ощущая, словно что-то не так — странно, что он не мог вспомнить, что делал или почему он вообще уснул за столом — он даже пьяным никогда не засыпал где попало, хотя, не то, чтобы он напивался хоть раз до невменяемого состояния. Он вздыхает, допивая в один глоток остывший кофе, замечая боковым зрением, что в окне что-то движется, и уже собираясь ругаться на штору или голубя, когда поворачивает голову, но крик так и застывает в его глотке от ужаса увиденного. На него из окна смотрел чертов волк, он был уверен, что это не просто какая-то грязная псина, потому что он видел острые клыки и то, как это дикое животное дышало, глядя через стекло просто на него своими яркими… голубыми глазами? Саша был просто в ужасе от того, что это дикое животное пришло к дому, не понимая, какого черта и не мерещится ли ему вообще, когда он от страха просто кричит. — Мать твою! — буквально вопит Саша, действуя буквально на инстинктах, в два шага подлетая к Алене, хватая ее за руку и оттаскивая с крыльца, шумно закрывая дверь и запирая ее на замок и засов, тяжело и часто дыша, панически осматривая комнату. Он панически таращится на окно, отступая от него, как от самого худшего своего кошмара, лишь отголосками сознания понимая, что даже такой хлипкий дом сможет выдержать пару ударов волка. А если их стая? А что, если он пришел сюда только с целью загрызть их и не успокоится, пока не сожрет их? Что делать? Что нужно делать? Точно у него же есть пистолет, если он его зарядит, то сможет сделать несколько выстрелов… — Саша, какого черта? — кричит Алена, не понимая, с чего бы его другу так пугаться и что вообще произошло, чего он такого увидел? Она оглядывается, но все нормально — нет абсолютно ничего, что поменялось за пару минут ее отсутствия, в окне никого не было и быть не могло — там же все бурьяном поросло, так с чего бы Саше так орать, да еще и за руку ее хватать? — Мне больно, отпусти! — вопит Алена, ударяя его в грудь и легко сжимая свободной рукой его руку, которой он ее держит, впиваясь в нее ногтями и буквально заставляя Сашу отступить. Она отступает от него на несколько шагов, ошарашено окидывая его, белого как лист бумаги, напуганного аж до трясучки рук и пялящегося в окно так, словно там был ужасающий монстр, взглядом, но, оглянувшись, Алена ничего не увидела, лишь тот же неменяющийся пейзаж за окном, да бурьян. Она смотрит на Сашу, который выглядит так, будто у него через несколько секунд случится паническая атака — Алена прекрасно знала это состояние, ее старшая сестра несколько раз переживала свои ужасающего вида панические атаки при ней, и не понимает, что происходит. Саша достаточно стабильный в психическом плане, да у него был нервный срыв несколько лет назад, и очень редко у него были сонные параличи, но Алена никогда не слышала о том, что Саша переживал панические атаки. — Что с тобой? — неуверенно оглядывая своего друга, тихо спрашивает Алена, пытаясь понять, что с ним происходит — на Сашу это было непохоже, он никогда не делал чего-то подобного и никогда до такого состояния ничего не ругался. — У…У меня приступ…у меня сердечный приступ…я… — заикаясь и делая паузы, чувствуя как быстро бьётся сердце и чувствуя приближающуюся смерть, тихо шепчет Саша, все ещё с ужасом уставившись в окно. Там уже никого не было, он не заметил, куда ушло это животное, но ужас все не покидал его тело — ему было безумно страшно, он знал, что этот волк где-то рядом, что он может наброситься на окно и старое стекло расколется от чужой силы и тогда они все умрут. Он быстро дышит, чувствуя жар, исходящий от его тела, пусть на лбу выступила испарина, он пытается убрать ее трясущимися руками, но у него не получается и он чертыхается, чувствуя лютый ужас, заставляющий его, вероятно, выглядеть безумно. — Успокойся, Саша, — собираясь и выдыхая, чтобы самой не паниковать, старается говорить твердым голосом Алена, делая неуверенный шаг ближе к Саше, который выглядит как испуганная, побитая собака. — Я с тобой, — она садится перед ним, кладя руки на его колени, потому что Саша сполз спиной по двери и, подобрав ноги и обхватив голову руками, сидел так, почти не обращая на Алёну внимания, и не мог полностью на ней сфокусироваться. Алена старается взять хотя бы одну из его рук в свои, продолжая говорить четко и уверенно, потому что она знает, что человеку в панике это необходимо. — Поверь мне, это закончится, это не сердечный приступ, это паническая атака, но она закончится через несколько минут. — голос ее достаточно тихий, но четкий, и Саша всеми силами старается на нем сосредоточиться, параллельно с этим стараясь дышать ровно, а не сбивчиво, но все равно сбивается и вновь всхлипывает, трясущимися руками утирая слезы с глаз, и когда они только успели появиться? — Смотри на меня, — она ждёт столько, сколько нужно, держа одну руку на чужом колене, а другой — чужую руку в своей, проводя по ней большим пальцем в попытке успокоить, пока Саша не поднимает голову и не смотрит на нее стеклянными от слез глазами. — Повторяй за мной, дыши, давай, вдох — выдох, — Саша делает так, как велено, потому что не может делать больше ничего, находясь в панике и не понимая, что происходит, кажется, он потерял ориентацию во времени, пространстве, собственных чувствах и воспоминаниях, он больше не может вспомнить, отчего его так трясет, но страх не отступает и отвлекает его лишь голос Алены. — Вдох — выдох, все хорошо, ты молодец, сейчас все закончится, — мягко говорит Алена, замечая, что Саше становится немного лучше и трясти его начинает немного меньше, пусть его дрожь не уходит полностью, Алена бросает взгляд на часы, замечая, что прошло одиннадцать минут с начала его панической атаки. — Вдох — выдох, — медленно поглаживая рукой Сашу по колену и руке, говорит Алена спокойным голосом, замечая, как Саша выполняет то, что она говорит, пусть и немного более нервно. — Вдох-выдох. — ещё через несколько секунд говорит Алена, выдерживая более долгую паузу, наблюдая за тем, как Саша медленно дышит уже без ее слов и приходит в себя. Его зрачки больше не так расширены, руки почти не трясутся, грудная клетка вздымается нормально, испарина со лба стекает ниже, но Саша утирает ее и новая на его лбу не выступает, но он все ещё остаётся бледным, пусть и более спокойным. — Лучше? — Да. — хрипло отвечает Саша, стряхивая фантомную дрожь с рук, и, опираясь рукой на пол и стену, вставая, наблюдая как Алена тоже встаёт и вытягивает руки, чтобы удержать его, если он начнет падать. — Я в порядке. Просто… — он неуверенно смотрит в окно, за которым ничего нет и никогда не могло быть, особенно волка с какими-то странными яркими голубыми глазами, которые, кажется, и стали причиной его панической атаки, что странно, когда говорит об этом, и махая рукой, находя более логическое объяснение. — Словил галлюцинацию. — Может записаться к неврологу, Саш, галлюцинации и панические атаки — не нормальны, ты же помнишь, что это может привести к очередному нервному срыву? — достаточно серьезно говорит Алена, все ещё помня Сашу, который выглядел почти на грани смерти после своего нервного срыва семь лет назад и она жутко переживала за него. В подростковом возрасте у Саши была сильная и затяжная депрессия, из которой его родители, все его друзья и знакомые выводили его несколько лет, и апогеем этой депрессии, тревожности, плохого состояния и недостатка сна, стал нервный срыв, из-за которого Саша даже попал в больницу, и повторения этого не хотелось. Даже Алена, как самая близкая подруга семьи, была в курсе, что очередная паническая атака, сильная тревожность или депрессия может привести к еще более худшему и возможно, Саша даже может умереть, но пока что все было относительно нормально, пусть переживаний это не умаляло. — Я…не знаю, не могу сейчас об этом думать. — немного неуверенно сказал Саша, вздыхая и проводя руками по лицу, сгоняя остатки страха и вновь подходя к баклажке с водой, добавляя немного в кастрюлю, чтобы поставить ее хотя бы кипятиться. Алена серьезно смеряет его взглядом, удерживая себя от того, чтобы задать вопрос «чего ты испугался», боясь, что это может спровоцировать новую паническую атаку или что-то в этом роде. Она неуверенно оглядывается на дверь, за которой осталась грязная тряпка и снова смотрит на Сашу, который засыпает крупу в воду и немного солит и сладит для вкуса, медленно ее помешивая. — Извини, я не знаю, что на меня нашло, — тяжело вздыхая, смотря на то, как Алена, шипя, потирает ушибленную руку, на которой лишь едва виднеются отпечатки его пальцев и чувствуя невообразимую волну стыда за это, говорит Саша, после махая рукой в сторону рюкзака, сбивчиво говоря. — У меня в рюкзаке мазь есть, прости, что так тебя схватил, я просто думал, что мы умрем и… — он выдыхает громко и резко, понимая, что несет откровенный бред и это не является оправданием для причинения боли другому человеку. — Не знаю, на инстинктах тебя в дом затащил. — Тебя так напугала твоя галлюцинация? — находя в рюкзаке мазь и выдавливая немного на руки, растирая, спрашивает Алена, не уверенная в заданном вопросе и готовности Саши на него отвечать, но раз уж он сам начал. — Не уверен, что именно она, — качая головой, отрицает Саша, пожимая плечами, а потом вздыхая и продолжая. — Тут скорее совокупность того, что мне не нравится это место — оно жуткое какое-то, не знаю, просто не нравится, еще и записи этой женщины читал на ночь глядя, а потом голубь в окно постучал и я испугался, думал, что умру, а потом… — почти скороговоркой говорит Саша, только к концу понимая, насколько бредово это все звучит, господи, ему почти двадцать пять лет, а испугался такой ерунды, доведя себя до панической атаки, ну не идиот ли? Поэтому, позволив себе эту мысль, он с горькой усмешкой говорит то, что, наверняка покажется Алене полным бредом и она назовет его сумасшедшим и будет права. — А потом я увидел волка, который прямо на меня смотрел и…. — он сам нервно смеется с того, что сказал, пусть Алене его галлюцинация не кажется каким-то поводом для шутки, и она лишь хмурится, когда слышит от Саши тихое и нервное продолжение его фразы. — Ха, звучит так, будто я схожу с ума. — У меня есть номер хорошего психолога, это просто череда случайных совпадений, но… — Алена долго молчит перед тем как это сказать, осекаясь на половине фразы, чтобы окинуть Сашу взглядом, а потом с тяжелым вздохом, полный нервной заботы, сказать. — Они на тебя явно влияют, раз вызвали паничку. — Если это повторится в городе, конечно, я схожу к психологу, психиатру, отдам любые деньги, чтобы убрать это из моей жизни, но думаю, что это было единоразовая акция. — Саша старается, чтобы его голос звучал задорно и фраза не была пропитана тоской и страхом, только он не уверен, что у него это получается, потому что Алена долго прожигает его спину взглядом, прежде чем молча подойти и обнять его со спины. Саша замирает от этого, не совсем понимая, почему Алена так отреагировала — он не сказал ничего такого, но почему-то ее беспокойство чувствовалось очень хорошо, пусть она и не простояла долго, отошла буквально через несколько минут от него и стала рядом, наблюдая за тем, как он мерно мешает кашу, прежде чем отлучится, чтобы взять небольшое полотенце и снять горячую кастрюлю с плиты. — Вот, держи, а я крыльцо домою, хорошо? — перекладывая кашу, которой он сварил немного, как раз бабушка Алены примерно столько в прошлый раз и съела, из кастрюли в тарелку, говорит Саша, протягивая тарелку Алене, которая ту принимает и кивает, улыбаясь ему, пусть и явно натянуто, и скрываясь в другой комнате. День на самом деле прошел без приключений — они недолго прогулялись по деревне, посмотрели, насколько же много домов было покинуто и оценили то, как же грустно, что деревня почти вымерла, и живут в ней человек десять, к которым уже давно никто не приезжает — алкаши, да старики, никому ненужные. Лес вокруг густой, страшный, а в его глубинах и дикие звери живут, туда уже давно никто не ходит — кому здоровее не позволяет, а кто хозяина леса боится. — Что за хозяин леса? Типа лесник? — уминая пирожок какой-то бабушки, спрашивает Алена, качая ногами, сидя на капоте старой ржавой машины во дворе какой-то соседки, пока Саша просто стоял рядом, сложив руки на груди, прислонившись плечом к машине. Они совершенно случайно разговорились с какой-то бабушкой, которая была их соседкой или что-то в этом роде, и все еще была в своем уме — разговорились стандартно, началось все с вопросов, а чьи вы, а зачем приехали, а вы Матрены, ну как ее здоровье, и как вам в нашей деревне, да нас не много тут осталось, по пальцам пересчитать, а ходили уже куда, а надолго приехали, вы бы на озеро сходили — загляденье, а в лес ни ногой, там опасно и это может разозлить его хозяина. Фраза про хозяина леса зацепила их обоих, но Саша не стал ее комментировать, в отличие от Алены, у которой как будто аж глаза загорелись от этого, вероятно потому, что ей было ужасно скучно, а с Сашей они уже почти не знали о чем поговорить. Саша не то, чтобы не любил какие-то байки, но беспокоился, что это тоже будет каким-нибудь бредом сумасшедшей старухи, наслушавшись которой у него опять случится паническая атака, чего допускать нельзя. Он не верующий человек — он не верит ни в богов, ни в демонов, ни в чертей, ни в ангелов, ни в нечисть, ни добродетелей, ни в кого, так что все подобные истории считал не больше, чем просто сказками и запугиванием малышей. — Да что вы, деточки, если бы лесник, этот хозяин пострашнее будет. — старчески усмехаясь, говорит бабушка, имя которой Саша прослушал, а потом зачем-то обращает внимание на него, обращаясь уже к нему, предлагая взять пирожок, из тарелки, что она ему протянула, который «только недавно с печи» и по отзывам Алены был безумно вкусным, — Ты кушай, Сашенька, кушай, у меня этих пирожков еще ой, как много. — Саша с немного неловкой улыбкой ее благодарит и берет один из пирожков, показательно его кусая, пока бабушка, улыбнувшись этому, продолжает. — У хозяина нет имени, но некоторые, что видели его, говорят, что он похож на морок. — бабушка делает глоток чая, прежде чем продолжить говорить — Саша слушал ее со скептицизмом, явно отраженном на его лице, когда у Алены была и заинтересованность и улыбка на лице. — Мы его задабриваем иногда, сносим к началу леса подарки какие, продукты, выпечку, ткани, да все, что может помочь, только не берет он ничего, все звери таскают. — она пожимает плечами, будто это совершенно обычное дело и все так делают, а Саша буквально прикусывает язык, чтобы не болтнуть лишнего, когда Алена улыбается и резко поворачивает голову на него, быстро считав реакцию, но отворачиваясь, видимо, убеждаясь, что все нормально и в перепалку он вступать не будет. — Хотя, оно и понятно, ему все звери подчиняются, так что немудрено, что сам он не покажется. Они переглядываются, но ничего не говорят — Саша потому, что ничего не хочет говорить, потому что сейчас у него только мысли о том, что все это — полный бред, в голове вертятся, а Алена даже не может придумать, какой вопрос задать. Ей тоже было забавно это слушать, она не верила в эти байки, пусть и была православной, но звучало все это про «хозяина леса» просто забавно и не особо правдоподобно, как будто рассказывали про какого-то домового, который в принципе есть, конфетки ему иногда дают, чтобы вещь отдал, но он не пакостит и про него не вспоминают. — Хотя, если он захочет дать вам о себе знать, к вам животное придет — птица или зверек какой. — как бы между делом упомянула эта бабушка, а Саша аж вздрогнул, вспоминая, что за последние восемнадцать часов к нему и птица в окно стучала, и волка он видел. Он мотает головой, думая, что это просто глупость и совпадение, ведь никаких страшилок нет и быть не может, а рассказ этой бабушки — просто совпадение с его галлюцинацией и ничего больше. — Ладно, спасибо за историю, Марья Васильевна, и за пирожки, но нам уже домой пора, мы пойдем. — все еще качая ногами, проглатывая последний кусок пирожка и облизывая пальцы, с улыбкой говорит Алена, поворачивая голову на Сашу, который тоже не горел желанием здесь оставаться, поэтому они лишь попрощались с соседкой, которая еще и всучить им что-то на обратный путь пыталась, благо они смогли как-то от этого отвертеться, и пошли домой. Вечер они провели почти также как и вчерашний — Алена где-то откапала очень старый фотоальбом ее семьи и достаточно тихо рассматривала фотографии в соседней комнате, и несколько раз Саша слышал, как она всхлипывала, но когда приходил проверить, она просто отвечала, что все в порядке, это просто ностальгия, и он оставлял ее покое. Бабку еще с утра удалось накормить, благо хоть, что съела она ровно столько, сколько Саша ей сварил, а все остальное время она спала и как бы Алена первые пару часов не желала ее разговорить, даже она сдалась, когда Саша ей объяснил, что люди в этом возрасте редко желают общаться. Он же с того момента, как они пришли, занимался ровно тем же, что и до этого — изучал записи этой старухи, наблюдая по ее записям за тем, как она медленно и верно сходит с ума «Я все чаще вижу их, они просто по всюду, мне кажется, что каждая моя курица, каждая свинья, каждый цыпленок и даже корова наблюдает за мной — они всегда следят за мной своими мертвыми глазами, не переставая жевать, и это так жутко, господи, помилуй грешную душу рабы своей….» — Саша хмурится, читая, кажется, уже пятую однотипную запись, не в силах поверить и понять как они от рассказов того, что Леночка пошла в пятый класс, успели перескочить на нечто подобное. Женщина еще несколько раз упоминала вскользь, что ей мерещились какие-то тени, но она все списывала на усталость от воспитания троих детей — после Леночки она родила еще двоих и записи пополнились еще и их времяпровождением за сутки. Но теперь эти записи о странном поведении животных и странных темных галлюцинациях участились, что не могло не заинтересовать Сашу и не подогреть его интерес к происходящему. «Господь, помилуй, грешную душу, отведи морок от меня, я не могу терпеть больше, наш достопочтенный создатель, они преследуют меня, не дают житья, о горе мне, сегодня я проснулась от того, что моя коза и корова смотрели на меня через стекло не отрываясь и не моргая — их глаза были пусты, и они не двинулись, пока я не закричала. Муж обозвал меня сумасшедшей, ведь когда он подошел — никого за окном не было, но я ведь видела их мертвые глаза! О, упаси, создатель, мою душу, не могу я так больше, мне все труднее засыпать, каждый шорох и скрип вызывает панику, мне страшно, я заставляю себя выходить во двор и кормить скотину, зная, что они продолжат на меня смотреть, но я слабею, о, защити всевышний мою душу…» — Саша нахмурился, вспоминая свою сегодняшнюю галлюцинацию, но, передернув плечами, постарался забыть об этом, оборачиваясь на окно, чтобы проверить точно ли задернуты шторы — повторения ночи не хотелось, а то вновь испугается какой-нибудь глупости. Записей с обращением к богу становилось все больше и если первые пять толстых журналов, которые в общем-то охватывали лет так двадцать пять этой женщины и были не так уж примечательны, то остальные четыре, которые, видимо, охватывали еще какую-то ее часть жизни до того, как она слегла, начинали откровенно пугать. Саша читал их с почти остановившимся сердцем, едва разбирая слова из-за того, насколько нервным и почти неразборчивым почерком записи были написаны. «Я видела его, о господи, я видела его! Я проснулась посреди ночи от громкого стука в окно и лая нашей собаки, а за ним стоял он… Он чертов Морок… Я видела его глаза, о господи я видела его глаза — эти мертвые голубые льдины, которые смотрели на меня с желанием убить и растерзать….» — так вот, что вызвало у него такую панику — страх, что его сейчас растерзают на мелкие куски и сожрут, вот, что не давало ему покоя, вот, почему случилась его паническая атака. Саша осознал это как-то очень быстро и буквально по щелчку пальцев, буквально вспоминая основополагающую вещь — его напугал не сам волк, его напугал не звук, его напугали эти мертвые глаза с желанием наброситься и растерзать. «Он стал появляться чаще, я не знаю, чего он хочет — я поговорила с жителями деревни, но они смотрели на меня как на прокаженную…я не вру, я правда видела…никто мне не верит, все считают сумасшедшей, а он…он приходит каждую ночь и стучит в окно, пока я не повернусь и не начну смотреть в ответ….» — записи становились все более пугающими, и Сашу уже начала пробирать дрожь, он даже сменил позу, в которой сидел с расслабленной, на более стандартную — сбрасывая ноги со стола и садясь нормально, положив тетрадь на стол и ставя локоть рядом с ней, упираясь в него щекой и продолжая читать. «Он стал присылать больше животных смотреть в мое окно — каждый чертов день за мной наблюдают, я даже не знаю, почему….И ладно еще мои домашние животные, я могла с этим смириться, но недавно я увидела за своим окном волка, который стоял, оперевшись лапами на мой подоконник и смотрел на меня такими же глазами как у него…» — Сашу аж передергивает от этой записи, потому что он видел нечто подобное в своей галлюцинации и его возбужденному мозгу уже сложнее воспринимать это все как бред, потому что он видит слишком много совпадений и игнорирует крик рациональной части мозга о том, что все это — бредни сумасшедшей бабки. «Мне никто не верит, дети и муж считают меня сумасшедшей, я провела полтора года в психбольнице, но мне не стало лучше, наоборот, как только я вернулась, все продолжилось с новой силой — он присылает их всех и теперь они воют и рычат под моими окнами, я не знаю, что мне делать….» — запись и правда отличалась от остальных — дата была поставлена на два года позже предыдущей, видимо, подтверждая слова своего автора о том, что женщина какое-то время провела в психиатрической лечебнице, но Саше от этого легче не стало. «Я чувствую, что схожу с ума, я должна обезопасить свою семью — я развелась с супругом и отправила детей учиться в город к родственникам, я сделала все, чтобы у них все было хорошо, и теперь я буду одна… Так будет лучше….Так будет лучше….» — он перестал разбирать половину содержимого из-за каких-то застывших слез на листах, непонятного почерка, странных рисунков на свободном месте на листе и того, что многие слова зачеркивались, переписывались и снова зачеркивались, Саша чуть глаза не сломал, продолжая это разбирать. «Я не уверена, будут ли читать это мои дети после моей смерти, но если так, мои дорогие, прошу вас, никому здесь не доверяйте, они все лгут — он существует, я знаю, что он существует… Хозяином леса его прозвали не просто так, ему подчиняются все звери — пернатые и лохматые, они предвестники появления самого чудовища.» — почему-то это звучало как что-то, вырванное из книги — оно было написано так четко, пусть Саша откуда-то знал, что женщина дрожала при написании этого, но лишь отмахнулся от этой мысли, закинув ее далеко в глубь сознания. «Если слышите вой вдалеке, то, скорее всего, он знает, где вы живете……Если порог дома истоптан звериными следами, а за окном караулят птицы — прячьтесь, он уже идет за вами….А, если однажды ночью, проснувшись, вы увидите голубые яркие глаза, наполненные жаждой крови в окне — то скоро, скоро…» — многие из слов на странице он не мог разобрать, они расплывались перед его глазами, он чувствовал как сердце колотится все быстрее и быстрее, а испарина вновь выступает на лбу, но не было такого же состояния, как при панической атаки, вовсе нет, этот страх был другим — страх того, что все описанное происходит сейчас и с ним, просто он не хочет этого признавать. Неужели все эти бредни — правда? — Ты спать идешь? — внезапный голос Алены, который раздался слишком оглушительно и резко для него, вкупе с тем, что она положила свою прохладную руку на его плечо, заставило его буквально завопить, дернувшись и чуть не упав со скрипучей, разваливающейся табуретки. — Блять! — испуганно закричал он, машинально откидывая от себя дневник, будто не желая, чтобы Алена увидела, что он его читал, пусть это и было бесполезно — она же уже видела, что он его читал. — Ты чего так пугаешь, господи, я чуть не умер. — хватаясь за сердце и часто и нервно дыша, говорит Саша, чувствуя собственное биение сердца и шум в ушах, не видя как Алена окидывает его беспокойным взглядом, прежде чем сказать. — Я тебя позвала три раза, ты сидел над…. — она кидает настороженный взгляд на тетрадь, а потом долго-долго молча смотрит на Сашу, прежде чем со вздохом усталости, начать говорить, вкладывая все свое беспокойство в взгляд, которым она смотрит на Сашу, смущено опустившего голову от стыда. — Саш, ты хочешь опять паничку словить? Послушай, я тебе, конечно, не мама, и ты взрослый человек, но я беспокоюсь за тебя, кончай читать эти бредни и иди спать, прошу тебя. — она подходит к нему, прикоснувшись к его щеке, заставляя его посмотреть на себя, и Саше ничего не остается делать кроме как вздохнуть и, прикоснувшись к ее руке, мягко кивнуть, заставив ее неловко улыбнуться.

***

Саша просыпается резко, поднимаясь в сидячее положение, трясясь от ужаса, чувствуя, как по лбу стекает холодный пот. Кошмар. Это был просто кошмар, ничего из того, что он увидел не произошло в реальности. Он проводит дрожащей рукой по лбу, стирая холодные капли пота и передергивая плечами, оглядываясь в темной комнате, которую освещает только бледный свет, просачивающийся из-под штор. Алена все ещё спит, отвернувшись к спинке дивана и даже не дернувшись от того, насколько резко он встал, он лишь шарит рукой по спальному мешку, находя телефон на ощупь, и включая его, чтобы узнать, сколько времени. Пять тридцать две утра. Черт возьми. Он раздраженно падает обратно на постель, закрывая лицо руками, проводя ими по лицу, стараясь понять, уснет ли он дальше или уже бесполезно просто ворочаться в постели и нужно вставать и заняться хоть чем-то. Поняв, что вероятнее всего он уже не уснет, потому что теперь он четко слышит пение птиц, которое его неимоверно раздражает, слышит чьи-то отдаленные разговоры, скорее всего, соседей, которые решили прогуляться и самое раздражающее — он слышит хрипы это бабки, которая сегодня вела себя более шумно, чем обычно. Он все же встаёт, закрывая за собой дверь, позволяя Алёне досмотреть свой сон, ведь иначе она будет раздражённой весь день, а этого не хотелось, она и так переживает из-за того, что Саша читает записи ее бабки и из-за того, что эта самая бабка умрет со дня на день и им придется провести какое-то время с трупом. Саша избегал заходить в эту старую, захламленную комнату все эти двое суток, что они здесь провели, почему-то чувствуя себя неуютно даже просто стоя напротив двери в эту комнату. Бабка за дверью хрипло, но достаточно громко кричала, было удивительно, что Алена не проснулась — в эти дни она спала достаточно чутко и просыпалась едва ли не от каждого шороха мышей под полом, и Саша боялся зайти и застать ее какой-нибудь предсмертный приступ — он застал приступ своей бабушки, и это было не самое лучшее зрелище, очень пугающее и оставившее ему кошмары. Тем не менее, хрипы становятся немного тише и Саша, все же решившись, открывает дверь в ее комнату, так и замирая от той картины, которую увидел. Бабка — эта худая, сморщенная бабка, заботливо укрытая белой тканью, корчилась в старшейших судорогах, которые Саша только видел — все ее тело трясло так, будто кто-то его специально тряс за плечи, да с такой силой, что она едва ли не падала с кровати. Она и в обычное время выглядела не очень, пусть Саша только дважды до этого был в ее комнате и в принципе не смотрел на нее, потому что без отвращения это делать было невозможно, а сейчас Саша почувствовал, будто и сам умрет от страха. Кровать была в крови, что сочилась из вскрытой грудной клетки бабки, что уже на последнем издыхании хрипела и корчилась от боли, поднимая свою тонкие руки и протягивая их неясно кому. Но приводит в ужас даже не это, пусть наблюдать за человеком в его последние секунды жизни, которые, скорее всего, являются чистым бредом, конвульсиями и болью, невероятно сложно с моральной и психологической точки зрения, но в ужас Сашу вгоняет то, что возвышается над этой бабкой, высасывая из нее жизнь и буквально выступая ее палачом. Это существо полностью черное и сгорбленное, одетое в какие-то лохмотья и босое, но Саше абсолютно плевать на его внешний вид, пусть он и пугает до чертиков, ведь одна рука этого существа находится в распоротой груди бабки, видимо, держа ее за сердце, а второй рукой он держит косу, занесенную над ними. Он не кричит и не издает вообще никаких звуков, с безмолвным ужасом наблюдая за тем, как тонкая рука существа вынимает из груди бабки все еще бьющееся, абсолютно черное сердце, и резко рассекает косой воздух, на удивление не раня бабку, которая в ту же секунду, как сердце покинуло ее грудную клетку, упала и правда замертво, неестественно свесив руки с постели и какого-то черта повернув голову прямо в сторону Саши, смотря на него мертвыми, слепыми глазами, едва не заставляя его вскрикнуть, и с силой зажать себе рот рукой, еще сильнее. — Вот такие подношения мне по нраву. — глубоким, но пропитанным ненавистью и садизмом, в один укус сжирая чужое сердце, едва не засовывая себе всю руку в рот до локтя, чтобы запихнуть сердце в один укус, радостно бурчит существо, пока Саша сдерживает рвотные позывы. Он не знает, почему до сих пор не сбежал — стук сердца оглушал его, не давая здраво мыслить, рвотный позыв и попытки его сдерживать тоже замедляли его умственную деятельность ровно также как и попытка не шуметь, надеясь спасти собственную шкуру. И он все же вопит, когда существо не то, что голову на него поворачивает, оно облизывает губы от черной крови длинным змеиным языком и слегка наклоняет голову, встречаясь с Сашей на секунду глазами, которые тот без труда узнает и не может не вопить, бросившись прочь из комнаты. Он на чистых инстинктах успевает запереть дверь, не задумываясь о том, что монстр, наверняка обладает огромной силой и сможет без труда ее сломать. Саша не может объяснить, что им двигало в тот момент, не может его вспомнить, он помнит лишь всепоглощающий страх и то, как умолял кого-то прекратить все это. Пот стекал по его лбу и лицу, слезы застилали глаза, а молитва, срываемая с губ, становилась все громче и громче, ровно с приближением громких шагов. Он не знал кому молился, не знал о чем и какие слова срывались с его уст — просто не мог вспомнить, как будто кто-то филигранно удалил это воспоминание из его мозга, но приводит в себя его Алена, которая выглядит бледной и напуганной, пытаясь привести его в чувства. Она в основном молчит, напуганная до ужаса, точно также как и он, и у Саши не срывается с губ ничего, помимо тихого «аминь» и руки из умоляющего жеста наконец разжимаются и все, на что его хватает — крепко обнять Алену, как ребенок обнимает родителя после страшного кошмара. Алена не задает вопросов, все такая же бледная приводя его в чувства — они оба сонные, растрепанные, напуганные и уставшие, оба плохо понимают, что происходит и оба не хотят заходить в чертову комнату бабки, в которой на удивление очень тихо, будто там ничего и не произошло. Словно бы не было этого монстра, от вида и действий которого Саша тихо рыдал у подруги на плече, не в силах объяснить или хотя бы понять, что с ним произошло, и что он видел — он бормочет что-то о собственной усталости и безумии, о том, что обязательно сходит к врачу и больше никогда не приедет ни в одну деревню — перевезет сам всех родственников в город, если потребуется, только бы никогда больше не увидеть нечто подобное. Алена рыдает вместе с ним от страха, слушая нервную сбивчивую речь Саши, которая все больше походит на бред и тихо плачет, кусая губы, чтобы не разрыдаться, но выходит паршиво. Они решились зайти в комнату бабки только через пару часов и все это время провели в молчании — они не проронили ни слова, будучи лишь в собственных мыслях, Саша все время смотрел в стену, отворачиваясь подальше от окна и вообще садясь от него в самый дальний угол, буквально прожигая взглядом иконы в красном углу. Алена ничего ему не сказала, когда он зажег небольшую свечу, которую нашел и поставил на полу в блюдце в красном углу, не стала спрашивать или шутить, просто смерила это действие взглядом и промолчала. Она сидела у окна, глядя лишь на безлюдную деревню, буквально на неменяющийся пейзаж и о чем-то думала с таким скорбным выражением лица, что и спрашивать страшно. Бабка уже начала остывать к тому моменту, как они все же решились зайти в комнату — не было там никакого монстра и крови не было, а грудная клетка ее была цела, что заставило Сашу нервно усмехнуться, а Алену с недоверием на него посмотреть. Они смотрели на мертвую бабку не то, чтобы долго, но все же убедились в том, что она умерла, проверив ее пульс и температуру тела. Она умерла естественной смертью — никаких видимых повреждений, ничего, что подтвердило бы Саше реальность того, что он видел, что заставило его нервно смеяться и сидеть на крыльце еще какое-то время, просто чтобы прийти в себя. Это было каким-то безумием, Сашу ни на секунду не покинул страх, ему было жутко от всего, что произошло и он лишь сильнее возненавидел это место, и он был только рад паковать те немногочисленные вещи, которые лежали в углах дома, когда Алена сказала, что накрыла бабку простыней и они могут ехать домой, меняясь постами с ее родителями. Она сама не занималась похоронами, да и чувствовала она себя просто ужасно и паршиво, рыдая всю дорогу до города, даже попросила подождать ее на заправке, чтобы купить сигарет и выкурить парочку. Саша же был готов свалить от туда в любую минуту — он быстро собрал вещи, потому что они особо ими и не разбрасывались, и уехал оттуда, не оглядываясь, несколько раз попытавшись разговорить или успокоить Алену, но получая лишь «я не хочу сейчас об этом говорить», бросил эту идею. Он свалил оттуда как можно быстрее, потому что его ни на секунду не покинуло ощущение, что за ним кто-то наблюдает до тех пор, пока они не выехали за территорию деревни и пока сова с яркими голубыми глазами не развернулась в противоположную сторону от их машины, чтобы вернуться к хозяину.